"Сто осколков одного чувства" - читать интересную книгу автора (Корф Андрей)Эротический этюд # 32– Видите ли, дружище, – сказал тот, которого мне приспичило назвать Панургом. – Женщины есть не что иное, как другой биологический вид существ. – Вот как? – удивился собеседник. Назовем его Пантагрюэль. – Представьте себе. Поэтому смешно пытаться искать объяснение их поступкам, а тем более судить их. Никому ведь не придет в голову судить паучиху за то, что она поужинала собственным супругом. А человеческую самку Клеопатру, делавшую то же самое, до сих пор валяют в пуху господа комедианты, – Панург сделал большой глоток пива и крякнул от удовольствия. – Странно. Однако, позвольте, как быть с биологами, которые объединили мужчину и женщину на одной таблице в учебнике анатомии? – Господи, да побрейте обезьяну и поставьте ее рядом с хозяйкой моих пенат – и, уверяю вас, любой биолог примет их за двойню. – Ну, хорошо, – Пантагрюэль улыбнулся маленьким ртом. Он вообще был мал ростом. – Вы убедили меня в том, что внешние признаки не имеют значения. Но как одна и та же мать, замечу в скобках – женщина, может родить двух особей разного вида? – Вы опять зовете на помощь науку, я же призываю вас парить в метафизических сферах, перед которыми сама наука снимает шляпу, показывая свою золоченую плешь. – Эк вы про науку... – Да шут с ней, с наукой... Я говорю о женщинах. – Ах, да... – Так вот. Любой женщиной руководит простейшая природная задача – родить и выкормить детеныша, а лучше – нескольких. Для выполнения этой задачи женщина проходит непростой путь, готова вытерпеть лишения и страдания, но Природа мудро и бережно ведет ее к цели. Можно сразу сказать, что Природа – союзница женщины, не случайно эта плутовка на всех языках обозначена женским родом. – Какую же роль Природа отводит мужчине, по-вашему? – Простейшую. Греться на солнышке и радоваться тому, что не родился пауком. – Однако я не знаю мужчин, которым это удавалось бы. – Вы когда-нибудь видели евнухов? – Не случалось. Мне всегда было жаль их. – И напрасно. Только они способны на то, о чем я говорю. Впрочем, мне доводилось встречать и счастливых стариков, которых еще щадят хвори, но уже не мучают эти адские чернильницы – наши семенные железы. Именно их опустошением и приходится заниматься всю грешную мужскую жизнь. В противном случае они выплеснутся в душу и измарают ее дочерна, до безумия, до смерти. – Но ведь их сотворила Природа, чтобы заставить живые существа продолжать самое себя! – Разумеется. Только нам, мужчинам, не повезло стать подневольной стороной в этом извечном процессе. Рабы своих прожорливых самок, мы вынуждены кормить их, и, если это нам не удается, сами становимся для них кормом. – Позвольте. А как же наши матери? Нет на свете существ бескорыстнее и добрее! – Ха! – Панург расхохотался. – Так для них-то мы – не мужчины, а детеныши, дружище! Детеныши! Зато поглядите-ка на своего истаявшего отца! – У меня нет отца. Он покинул этот мир три года назад. – Простите меня... Но позвольте спросить... Вы ведь бываете на кладбище? – Разумеется. – Вспомните мрачные фигуры старух, сидящих над могилами. Вот где бродит искреннее раскаяние об руку с тайным торжеством! – Все они когда-то были большеглазыми влюбленными девицами. И не говорите мне, что они притворялись. – Ни в коей мере, дружище! Они были искренни, как рысь на охоте! Однако, там, где рысь честно использует клыки и когти, дамы берут на вооружение глаза и губы... – Но эти глаза не лгут! Такое не под силу самой Музе Притворства! – Конечно! В них отражается самый искренний голод. Девица сразу честнейшим образом предупреждает, что не может без вас жить и хочет вас больше всего на свете! Почему глупец мужчина никогда не принимает эти слова в их буквальном смысле? Ведь не далее, чем утром, за завтраком, он говорил те же слова свежеиспеченной котлете! Почему у него не достает ума увидеть очевидное сходство? – Действительно. Почему? – Ха! Да потому, что он приписывает избраннице собственные чувства, которые по сравнению с ее страстями невинны, как меню вегетарианца. Чего хочет он? Освободить чернильницы – и вернуться к своим игрушкам, не причинив никому никакого вреда... Мужчины ведь любят свои игрушки, сами знаете. – Иногда и женщины разделяют с нами эту любовь... – Нет! – вскричал вдруг Панург и встал во весь свой ужасный рост. – Нет, нет и нет! Страшной ошибкой будет думать, что женщина способна понять нашу страсть к игрушкам! Будь то музыка или театр, война или наука – они топчут все наши увлечения с одинаковой брезгливой гримасой. Они согласны терпеть то, чем мы живем, только если это приносит барыш, способный обернуться кормом для них и их детенышей... – Вы все время говорите – «детеныш». Похоже, дети вам неприятны? – Хотите еще вина? Эй, кто-нибудь! Принесите нам вина! – Они так быстро растут. Вчера оно еще ходило, держась за стены, сегодня говорит первые слова на своем странном чудесном языке, а завтра впервые поцелует вас в щеку, и вам покажется, что вы умираете от счастья... – Вы совсем не пьете, дружище. Это меня рас... расстраивает. – Панург заметно опьянел и грузно облокотился на стол. – Напомню вам, что мы говорим о женщинах! – Ах, да... – Пантагрюэль по-птичьи клюнул свой бокал, едва замочив губы. Его глаза блестели во мраке, как оброненные кем-то мелкие монеты. – И все-таки, признайте хотя бы, что женщины красивы. Они – как цветы... – Растущие на навозе наших благих намерений... – Их нежные пальцы... – С мертвой хваткой... – Их лучистые глаза... – Как маяки на рифах... – Их нежнейшие ушки... – Пропускающие мимо все, что не касается денег... – Их певучие голоса... – Умеющие просверлить дыру в самой крепкой башке... – Их игрушечные носики... – Всегда чующие, чем можно поживиться... – Их персиковые щеки... – Не краснеющие от самой гнусной лжи... – Их сочные грудки, стройные ножки, наконец, их... – Знаете, что, дружище. Сейчас я набью вам морду, – Панург поднялся с треском, как истаявшая льдина, и навис над крохотным Пантагрюэлем. – Ой, – сказал Пантагрюэль и добавил: – Ой! – Набью, как пить дать. Встаньте. Я не буду бить сидячего. – Хотите, поспорим, что не набьете, – вдруг улыбнулся тщедушный Пантагрюэль, – после того, как я скажу одну-единственную фразу... – Это какую же? – Так спорим или нет? – Нет... А впрочем... – Панург от души хлебнул вина из горлышка и уселся обратно на стул. – Спорим. Ставлю бутылку вина против вашего синяка на лбу, который не замедлит появиться, если ваша фраза не сработает. – Можно говорить? – Валяйте. – Извольте. Выйдет так, что вы ударите меня из-за женщины. – Да? – Панург почесал в затылке. – А ведь правда ваша. И получится, что они снова нас одурачили? – Точно так. – Ха! – Панург расхохотался так, что стул под ним с треском рухнул. – Ваша взяла. С меня бутылка. Эй, кто-нибудь! Принесите мне еще вина, да не с прилавка, канальи, а из подвала! Инцидент был исчерпан, как и весь разговор. Панург сам выпил бутылку, проигранную в споре, и уехал на извозчике к знакомой актрисе. Пантагрюэль вздохнул, посидел в тишине за опустевшим столом, собрал в котомку остатки еды и пошел пешком домой – к толстой красивой жене и четырем чадам, которых так и не сможет никогда назвать детенышами. |
||
|