"Война и мир Михаила Тухачевского" - читать интересную книгу автора (Кантор Юлия)

5. СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

Кто жесточе — красные или белые?

Вероятно, — одинаково…

В России любят бить, — безразлично кого.

М. Горький1

Историю пишут победители. В гражданской войне победителей быть не может: она априори проигрышна, ибо в ней погибает народ. Братоубийственная война выгодна только представителю одержавшей верх политической группировки. Силы, приходящие к власти в результате гражданской войны, чаще всего авторитарны и объективно писать историю не способны. Они предпочитают ретроспективно конструировать ход своих действительных и мнимых побед. Не случаен афоризм: первой жертвой войны являются не только люди, но и правда о ней. Россия за четыре года (1918—1922) Гражданской войны потеряла 13 миллионов. Из них около двух миллионов человек покинули страну, на полях сражений потери красных и белых составили примерно столько же. Жертвами террора стали полтора миллиона россиян, около 300 тысяч из них были евреи, убитые во время погромов, проводимых и белыми, и красными. Семь с половиной миллионов мирного населения погибли от болезней и голода2.

Карьера Тухачевского в Гражданскую войну началась с невиданного взлета — он сразу стал командующим армией.

Для человека, не верящего в свою исключительность, это могло бы оказаться неподъемным испытанием.

«Русская революция дала своих красных маршалов — Ворошилов, Каменев, Егоров, Блюхер, Буденный, Котовский, Гай, но самым талантливым красным полководцем, не знавшим поражений в Гражданской войне, самым смелым военным вождем красной армии III интернационала оказался Михаил Николаевич Тухачевский.

Тухачевский победил белых под Симбирском, спасши Советы в момент смертельной катастрофы, когда в палатах древнего Кремля лежал тяжело раненый Ленин. На Урале он выиграл «советскую Марну» и, отчаянно форсировав Уральский хребет, разбил белые армии адмирала Колчака и чехов на равнинах Сибири. Он добил и опрокинул на французские корабли армию генерала Деникина »3, — писал историк и публицист «белоэмигрант» Роман Гуль.

Ни один из полководцев первых лет Советской власти не участвовал в таком количестве знаковых военных событий, ни один не укрепил новый политический строй столькими победами. Если взглянуть на «график» передвижения армий Тухачевского по России в 1918—1920 годах, можно поразиться этой лихорадочной жизни взахлеб:

названия городов, имена белых генералов, бои, в основном, победоносные, — рябящий калейдоскоп. Позади у Тухачевского долгий плен и жажда действия, не находившая выхода. Гражданская война была для него прежде всего возможностью самореализации. «В одной, невероятной скачке вы прожили свой краткий век». Цветаевские строки о других героях совсем иной эпохи — и о Тухачевском.

Полный жестокой романтики век «демона Гражданской войны», как называли его современники, сколь ярок, столь же и краток. В невероятной скачке есть время для мыслей о завтрашних победах и нет — для серьезных размышлений о будущем. У Тухачевского не было времени оглядеться.

Осень 1918 года — для РКП(б) самый, пожалуй, трудный период за всю Гражданскую войну. Красная армия контролировала не более 1/15 территории бывшей Российской империи. Остановились заводы, недовольство охватывало рабочих, убеждавшихся, что громкие увлекающие обещания большевиков обернулись экономической разрухой и политическим диктатом. Крестьянство, недовольное продразверсткой, переставало поддерживать большевиков. Представители различных партий — от эсеров до анархистов — призывали к решительной борьбе против большевистского режима. Для подавления оппозиции большевики создали систему военизированных репрессивно–террористических органов. Кроме ВЧК появились Войска вооруженной охраны Республики (ВОХР), Части особого назначения (ЧОН), продармия.

Но у Советов не было боеспособной армии, без которой в условиях затяжной Гражданской войны невозможно было удержать власть. Главнокомандующий вооруженными силами А. Ф. Мясников в июне 1918 года представил Ленину и Свердлову докладную записку, в которой состояние дел характеризовалось как катастрофическое:

армии еще нет, ее необходимо срочно создавать4. Это было поручено Тухачевскому. Начало ответственнейшее и эффектное.

В течение нескольких дней армией, существовавшей фактически только на бумаге, командовал бывший царский подпоручик А. И. Харченко, впоследствии перешедший к белым. 19 июня 1918 года Тухачевский был направлен на Восточный фронт, считавшийся в то время для Советской власти первоочередным:

«Предъявитель сего военный комиссар Московского района Михаил Николаевич Тухачевский командирован в распоряжение главкома Восточного фронта Муравьева для использования работ исключительной важности по организации и формированию Красной Армии в высшие войсковые соединения и командования ими»5.

По пути на фронт Тухачевский заехал к родным, в недавно оставленную чехословаками Пензу. Здесь он женился на Марии Игнатьевой — его возлюбленной еще с гимназических времен. Тухачевский шел по стопам отца, связав судьбу с девушкой не из дворянского сословия. (Брак, правда, продолжался менее двух лет: при невыясненных обстоятельствах жена командарма покончила с собой.) 27 июня 1918 года Тухачевский прибыл из Казани, где располагался штаб фронта, на станцию Инза, чтобы вступить в должность командующего 1–й Революционной армией — армией, которую ему предстояло сформировать из разрозненных отрядов. Командарму было 25 лет.

«Сами части, почти все без исключения, жили в эшелонах и вели так называемую «эшелонную войну», — вспоминал он позже. — Эти отряды представляли собой единицы чрезвычайно спаянные, с боевыми традициями, несмотря на короткое свое существование, но и начальники, и красноармейцы страдали необычайным эгоцентризмом.

Операции или бой они признавали лишь постольку, по скольку участие в них отряда было обеспечено всевозможными удобствами и безопасностью.

Ни о какой серьезной дисциплине не было и речи. Эти отряды, вылезая из вагонов, непосредственно и смело вступали в бой, но слабая дисциплина и невыдержанность делали то, что при малейшей неудаче или даже при одном случае эти отряды бросались в эшелоны и сплошной эшелонной «кишкой» удирали иногда по несколько сот верст (например, от Сызрани до Пензы). Ни о какой отчетности или внутреннем порядке не было и речи. Были и такие части (особенно некоторые бронепоезда и бронеотряды), которые нашему командованию приходилось бояться чуть ли не так же, как и противника. Такова была та тяжелая обстановка, в которой пришлось работать весной и летом 1918 года»6.

Через несколько дней Тухачевский прибыл в Симбирск, где отдал первый приказ — обращение к красноармейцам, «преамбулу», определившую его первые шаги в новой должности: «Напрячь все силы, чтобы раздавить контрреволюцию»7.

В 1–ю армию должны были объединиться части в районе Инза — Сызрань — Симбирск — Самара. Комиссаром стал Валериан Куйбышев (он прибыл на Восточный фронт по решению ЦК РКП(б) для политического укрепления — в составе группы из 200 коммунистов).

Уже в начале июля Тухачевскому удалось сформировать первые советские регулярные дивизии — Пензенскую, Инзенскую и Симбирскую. (Все они, особенно Симбирская — вошедшая в советскую историческую литературу как «Железная» под командованием Гая, — прославились на фронтах Гражданской войны своей стойкостью, боеспособностью и жестокостью.) Тухачевский декларировал:

«Я знаю настроения офицерства. Среди него есть отъявленные белогвардейцы. Но есть и искренне любящие свой народ, родину.

Надо помочь им пойти с народом, а не против него»8.

Вопрос об использовании военспецов из царской армии дискутировался партийной верхушкой большевиков крайне жестко. С одной стороны, большевистские идеологи небезосновательно полагали: как бы критично ни относилось царское офицерство к разлагавшемуся к началу XX века самодержавию, но, веками воспитывавшееся в монархическом духе, вряд ли оно добровольно и станет искренне служить режиму плебса, пришедшему к власти путем переворота. С другой стороны, было не менее очевидным, что создать боеспособную армию на голом энтузиазме наэлектризованной агитаторами толпы невозможно. Тем более, что этот энтузиазм стремительно спадал.

В период гражданской войны большинство кадровых офицеров поддержало белых:

«60 тыс. — у Деникина, 30 тыс. — у Колчака, более 10 тыс. — в других белогвардейских армиях. В добровольческий период Красной Армии в нее вступило 8 тыс.»9.

Причем к красным добровольно шли в основном офицеры в чине от прапорщика до капитана, к белым — представители всей армейской вертикали — от поручиков до генералов.

Советской власти нужны были штыки, этим штыкам — командиры, и во время острейшего кризиса 1918 года Ленин вынужденно принял решение об использовании «буржуазных военных» для нужд защиты революции:

«Если ставить вопрос в том смысле, чтобы мы только руками чистых коммунистов, а не с помощью буржуазных специалистов построили коммунизм, то это — мысль ребяческая… Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить.

Не из чего строить коммунизм, кроме как из того, что нам оставил капитализм»10.

С лета 1918 года большевикам, несмотря на крайнюю антипатию к бывшим офицерам, пришлось перейти к их мобилизации в массовом порядке. Условия для этого были самые благоприятные, ибо в крупных городах, находившихся под контролем красных, появилось множество офицеров, вернувшихся к своим семьям.

Принятие на учет военспецов последовало по приказу наркома по военным и морским делам Л. Д. Троцкого (№ 324 от 7 мая 1918 года). В Москве, по сообщению «Известий ВЦИК», на 15 июня 1918 года было зареги стрировано около 30 тысяч офицеров (в том числе 2500 кадровых), 2/3 которых принадлежали к артиллерии и другим специальным войскам11.

Для укомплектования войск Восточного фронта командным составом Тухачевский и глава симбирских коммунистов И. М. Варейкис издали приказ о мобилизации офицеров бывшей царской армии. Он был опубликован 4 июля 1918 года и с этого же момента вступал в силу.

«Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика переживает тяжелые дни. Долг каждого русского гражданина — взяться за оружие. Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывшим офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно стать под Красные знамена вверенной мне армии. Сегодня, 4 сего июля, офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к 12 часам в здание кадетского корпуса ко мне.

Командующий 1–й армией М. Тухачевский.

Товарищ председателя Симбирского губисполкома Иосиф Варейкис»12.

Этот приказ в советской литературе обычно цитируется без последнего предложения: «Неявившиеся будут предаваться военно–полевому суду»13. Как видно, командарм уповал не только на силу слова: в арсенал «убеждения» с самого начала вводятся карательные меры.

Большевики культивировали антагонизм между царскими офицерами и одетой в шинели пролетарской массой.

В 1918 году он шел до открытой ненависти и превратился в своего рода бумеранг.

«Между солдатом и офицером всегда лежит широкая пропасть.

Солдат — мужик, крестьянин или рабочий, черная кость, мозолистая рука. Офицер — барин, чаще всего дворянин, голубая кровь, белоручка.

Солдат может бояться офицера, он может уважать его… И все таки они будут вечно чужие… Они вышли из разных классов»14, — гласила одна из их многочисленных пропагандистских листовок.

Принудительно мобилизовав в свои ряды царских офицеров, Красная армия усилила ею же инспирированную конфронтацию.

Офицеры, пришедшие на службу к большевикам, оказались в тяжелейшей морально–нравственной ситуации:

их жизнь или относительное благополучие были куплены ценой перманентных конфликтов, как внутренних, так и внешних. Люди их круга, недавние сослуживцы, считали их ренегатами, а мобилизовавшие военспецов им не доверяли.

Офицерам не то что не давали возможности «ассимилироваться », органично врасти в новую армейскую среду — напротив, создавали условия для сегрегации. Трудно представить, что в этой обстановке Тухачевский чувствовал себя комфортно. Но он сделал выбор и следовал ему без сантиментов, тем более, имея щит высокой должности.

Понимая, без сомнения, психологическое состояние мобилизуемых и осознавая важность первого впечатления, 4 и 5 июля — дни начала призыва — Тухачевский лично принимал в губвоенкомате бывших офицеров.

«Он сидел в туго перехваченной ремнями гимнастерке со следами погон на плечах, в темно–синих, сильно поношенных брюках, в желтых ботинках с обмотками. Рядом на столе лежал своеобразный головной убор из люфы, имевший формы не то пожарной каски, не то шлема, и коричневые перчатки. Манеры Михаила Николаевича, его вежливость изобличали в нем хорошо воспитанного человека. У него не было ни фанфаронства, ни высокомерия, ни надменности. Держал себя со всеми ровно, но без панибратства, с чувством собственного достоинства»15, — вспоминал один из призванных под красные знамена, приятель Тухачевского еще по пензенской гимназии Н. И. Корицкий, ставший его адъютантом в 1–й армии.

Мобилизованные офицеры, ожидавшие встречи с неотесанным «краскомом» были приятно удивлены, видя в командарме человека из своей среды. Это, несомненно, было важным психологическим фактором.

Воспитанная дворянской средой потребность всегда хорошо выглядеть — одна из основных черт Тухачевского на протяжении всей жизни. (Об этом вспоминали и его сослуживцыофицеры, и товарищи по плену, и — позже — советское окружение.) Во время Гражданской многие его коллеги, бывшие царские офицеры, служившие в Красной Армии, стре мились «слиться с фоном», стать своими среди солдат — рабочих и крестьян. Небритые лица, папиросы–самокрутки, нечищеная обувь и — уж конечно — заскорузлые ладони подтверждали статус «своего». Это — не про Тухачевского, не только обладавшего «породистой» внешностью, но остававшегося верным дореволюционным привычкам. Так, один из сослуживцев Тухачевского по «боевому 1919 году» вспоминал, что Тухачевский «всегда был в воротничке, в белоснежных манжетах и руки имел выхоленные с отточенными ногтями »16. Точно по Пушкину — быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…

Одержимые шпиономанией особисты фиксировали как улики подтянутость и опрятность командарма, его холеные ногти и привычку надевать перчатки, садясь на лошадь, — метки презиравшегося революцией аристократизма. Плюс высокомерие и безапелляционность, подкрепленные неоспоримой успешностью. Все это раздражало, порождало зависть, более того — ненависть. Тухачевский в 1919 году на некоторых сослуживцев производил «впечатление человека бесконечно самовлюбленного, не считающегося ни с чем, чтобы только дойти до своей цели, достигнуть славы и власти, не считаясь с тем, через чьи трупы она его приведет, не заботясь ни о ком, кроме себя»17. У Особого отдела не было недостатка в такого рода компромате на Тухачевского. И все же пока компромат ложился в стол — Тухачевскому «было позволено»

вести себя именно так. «Классово чуждые» вольности он с лихвой компенсировал военно–революционными услугами режиму.

16 июля Тухачевский прибыл в Пензу для организации мобилизационной работы.

«Проведенная в Пензенской губернии мобилизация дала Красной Армии 1 065 офицеров разных родов войск. Из них 465 человек отправились в 1–ю армию, 510 — в Пензенскую пехотную дивизию.

14 августа в результате дополнительной мобилизации в Красную армию было призвано 588 офицеров–артиллеристов и военных инженеров»18.

Примерно такие же показатели были и в других регионах, где проводилась мобилизация офицеров. (Параллельно на территории Восточного фронта повсеместно проводилась и всеобщая мобилизация. Так, 31 июля Тухачевский опубликовал в пензенской газете «Молот» приказ о призыве артиллеристов и кавалеристов, служивших в царской армии.) В целом по стране с лета до конца 1918 года «в советские войска было призвано 22 316 бывших офицеров… В рядах Красной армии числилось 526 офицеров царского Генштаба из них 160 — бывшие генералы»19. Всего же с 12 июля 1918 года по 15 августа 1920 года в Красную армию было призвано 48 409 бывших офицеров, 10 339 военных чиновников20.

В советской историографии (за немногими исключениями) роль бывших царских офицеров в РККА принято было всячески принижать, чтобы не возникло противоречия утверждениям тезису о «ведущей роли партии», «красных командирах — выходцах их народа» и т. п. идеологическим постулатам. Эта коммунистическая «стерилизация»

военно–политической истории тем более абсурдна, что предполагает цензурирование даже Ленина, признававшего необходимость привлечения офицерства:

«Если бы мы не взяли их на службу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать армию… И только при помощи их Красная армия смогла одержать те победы, которые она одержала… Без них Красной армии не было бы… Когда без них пробовали создать Красную армию,то получалась партизанщина, разброд, получалось то, что мы имели 10–12 миллионов штыков, но ни одной дивизии, ни одной годной к войне дивизии не было, и мы не способны были миллионами штыков бороться с ничтожной регулярной армией белых»21.

Подавляющее большинство призванных честно служило советской власти, что было с горечью замечено в оппозиционной большевикам среде, лидеры которой понимали:

пока у красных есть боеспособность армия, надежда вернуть Россию на круги своя эфемерна. Лидер кадетов П. Н. Милюков констатировал:

«Вступив по той или другой причине в Красную Армию, военные специалисты, связанные привычной обстановкой строгой военной дисциплины, в большинстве служили Советской власти верно и лишь в редких случаях пользовались своей властью над солдатами для подготовки контрреволюционных выступлений»22.

Всего к концу 1918 года в РККА было призвано более 22 тысяч бывших офицеров и генералов23. К 1920 году среди командного состава РККА бывшие офицеры составляли 92,3% командующих фронтами, 100% начальников штабов фронтов, 91,3% командующих армиями, 97,4% начальников штабов армий, 88,9% начальников дивизий и 97% начальников штабов дивизий24.

Военные специалисты были поставлены под жесткий контроль Политуправления РВС, комиссаров, особых отделов.

Ленин признавался:

«Бывшие офицеры в Красной Армии окружены такой обстановкой, таким громадным напором коммунистов, что большинство из них не в состоянии вырваться из этой сети коммунистической организации и пропаганды, которой мы их окружаем»25.

Создаваемой армии необходима была четкая организационная система, прочные штабы, жесткая иерархия и дисциплина. Еще более ей нужны были профессиональные командиры — кадровые офицеры, имеющие специальное образование и практический опыт. «Поручик–командарм » принялся за дело. Одной из сложнейших проблем, с которой приходилось бороться в новой армии, были ошеломляющие нарушения веками установившейся иерархии. Генералы царской армии могли оказаться — и оказывались — в подчинении у капитанов. Тухачевский, в 1918 году шагнувший из поручиков (лейтенантов) в командармы (должность генеральская), в оценке этой ситуации был безапелляционен, объясняя труднооспоримые удачи 1–й армии «счастливым подбором» командного состава:

«На ответственные посты назначались лица не по своему прежнему стажу, а по способностям. У нас совершенно не стеснялись подчинять генералов подпоручикам»26.

25–летний «нестеснительный» командарм делал комплимент самому себе. Уже в 1921 года он без ложной скромности вспоминал о тогдашних своих успехах:

«1–ая армия не только по номеру, но и на деле шла первой, как в области организационных успехов, так и в деле выявления и создания широкого и смелого маневра гражданской войны.

Формирование Красной Армии, как известно, долгое время носило стихийный характер. Сотни и тысячи отрядов самой разнообразной численности, физиономии, дисциплины и боеспособности, вот внешний вид Красной Армии до осени 1918 года»27.

В это время Тухачевский много теоретизировал, размышлял о методологии «обработки масс», применяя в армии весь набор (впрочем, весьма ограниченный) мер воздействия, уже обкатанных большевистскими идеологами.

Сам Тухачевский идеологом большевизма ни в это время, ни позже не был, его интересовали результат, достижение цели. Впервые в советской военной практике он ввел армейские и дивизионные Военно–революционные трибуналы. И констатировал: вместе с комиссарской, а значит, агитационной работой политотдела, учреждение трибуналов окончательно закрепило «утверждение дисциплины ».

Мобилизация проходила отнюдь не в кабинетных условиях — по всему Поволжью шли бои. Уже 8 июля 1918 года Тухачевский телеграфировал в Москву заместителю председателя Всероссийского бюро военных комиссаров, члену ВЦИКа Н. Н. Кулябко:

«Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты. Сызрань взята с бою»28.

Однако дальнейшее наступление — на Самару, где в то время концентрировались главные силы белогвардейцев и материальная база для ведения войны — не получило развития из–за бунта, неординарного даже для Гражданской войны. Бунт был поднят самим командующим Восточным фронтом М. А. Муравьевым. Эсер, подполковник царской армии, протестуя против жесточайшего подавления в Москве антибольшевистского выступления его товарищей по партии, поднял мятеж. Уехав на пароходе «Межень » в Казань, он собрал отряд из своих приверженцев и прибыл в Симбирск. Выпустил воззвание «Всем рабочим, солдатам, казакам, матросам и анархистам!», где звал к всеобщему восстанию и разрыву Брестского мира, предлагал образовать «Поволжскую республику» во главе с левоэсеровскими лидерами, помириться с чехословаками и, прекратив Гражданскую войну, начать наступление против Германии.

Мятеж вспыхнул, когда заканчивалась подготовка к наступлению на Самару. Тухачевский получил сведения о том, что Муравьев выезжает в Симбирск для личного руководства самарской операцией. Последнее обстоятельство Тухачевского радовало мало, как сам он позднее писал: «Муравьев наглядно увидел бы, что его планы не были точно выполнены, …он мог бы изменить уже законченные приготовления», — приготовления, сделанные фактически вопреки приказам командующего.

Муравьев предлагал раздробить армию на семь колонн, которые должны были одновременно вести наступление на фронте. Реальные боевые действии вела бы одна из колонн, все остальные — лишь «демонстрировали », предприняв обходной маневр. Тухачевский категорически не соглашался:

«Я не мог проводить сознательно этот сумасшедший план в жизнь, и, поневоле, должен был внести коррективы»29.

План Тухачевского сводился к тому, чтобы использовать Волгу как коммуникацию для продвижения войск от Симбирска до Самары, по берегам реки он намеревался пустить кавалерию и броневые автомашины, а на подводах — небольшие пехотные части.

Конфликт между Муравьевым и Тухачевским назревал и без того стремительно. Уверенный в себе командарм, к тому же окрыленный первыми эффектными победами, не терпел вмешательства в собственную деятельность. Осторожный, привыкший даже чрезмерно вникать в детали подготовки к операциям, Муравьев стремился осадить слишком активного подчиненного, давая подробнейшие директивы. Тухачевский не выдержал после того, как вследствие руководящего вмешательства Муравьева красные оставили Сызрань, о занятии которой командарм еще несколько дней назад телеграфировал в столицу. Он направил командующему Восточным фронтом беспрецедентную по степени нарушения субординации телеграмму.

«Главкому Муравьеву, Симбирск Сызрань оставлена. Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а потому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось лишь жидкими пехотными частями.

Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо дело делать.

Давайте мне задачи, и они будут исполнены, но не давайте рецептов, это невыносимо. Неужели всемирная военная история еще недостаточно это показала?! Не сочтите этого заявления недисциплинированностью.

Поверьте, что я ценю Ваш пыл и не меньше Вас предан общему делу. Ведь армии, согласно уставу, тактике и стратегии, получают только задачи и директивы самого общего характера.

Даже приказания армиям избегают давать. Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий. Может быть, это было вызвано нераспорядительностью прежних начальников, но мне кажется, что до сих пор я не мог бы вызвать в этом отношении Вашего недовольства.

Я ничуть не считаю положение опасным. Я думаю, что нам необходимо свидеться. При первой возможности возвращусь. Немедленно перейду в наступление на Сызрань.

Командарм–1 Тухачевский 10 июля 1918 г.»30 11 июля Муравьев прибыл на пароходе в Симбирск — лично командовать операцией. Тухачевского, вызванного к нему для доклада, немедленно арестовали красноармейцы — по приказу главкома. Муравьев уехал на заседание симбирского губисполкома, а красноармейцы — по установившейся в Гражданскую войну традиции самосудов — вознамерились тут же расстрелять арестованного. Кто–то из них, правда, к счастью, успел спросить: «За что арестован?

» Спокойный ответ нерастерявшегося командующего:

«За то, что большевик», — ошарашил их. Тухачевского освободили. О дальнейших событиях можно судить лишь по воспоминаниям участников происшествия: самого Тухачевского и комиссара 1–й армии В. Куйбышева.

«Муравьев прибыл в Симбирск без политического комиссара с 600 солдатами, заранее в Симбирске было сосредоточено око ло десятка броневиков. В 15 верстах от Симбирска Муравьев устроил на пароходе митинг и сообщил солдатам о цели поездки в Симбирск. Говорил туманно, солдаты ничего не поняли»31, — телеграфировал Куйбышев в Совнарком 14 июля 1918 года.

«Красноармейцы были взяты им наскоком. Он заговорил их, и они ничего не понимали и шли за Муравьевым, считая его старым «советским воякой». Также бессознательно перешел на сторону Муравьева и броневой дивизион, стоявший в Симбирске »32, — вспоминал Тухачевский.

По прибытии в Симбирск Муравьев расставил против почты и телеграфа пулеметы, окружил здание Совета броневиками и пулеметами и устроил митинг. Солдатам говорил об объявлении войны Германии, заключении мира с чехословаками, образовании Поволжской республики, в правительство которой войдут левые эсеры, максималисты, анархисты. Он выкрикивал:

«Да здравствует власть, долой гражданскую войну, с братьями чехословаками против Германии, да здравствует война с Германией!». Пока Муравьев дискутировал с секретарем симбирского губисполкома И. Варейкисом о создании Поволжской республики, Куйбышев, собрав верные большевикам латышские отряды и Московский полк, захватил пароход «Межень». Так и не найдя общего языка с коммунистами, разъяренный Муравьев покинул губком и был немедленно расстрелян коммунистической дружиной.

Временным исполняющим обязанности командующего Восточным фронтом был назначен Тухачевский, вскоре сдавший командование вновь назначенному комфронтом — И. Вацетису. Авантюрная «вспышка» под руководством Муравьева не только спровоцировала новый всплеск «красного террора» (следствие по муравьевскому делу и расправа с участниками восстания проводились со всей большевистской жестокостью), но и крайне негативно сказалась на ситуации в армии. Красноармейцы, получившие от Муравьева телеграммы о заключении мира с чехословаками и войне с Германией, сутки спустя получили извещение об измене Муравьева, его расстреле и о необходимости немедленно продолжить борьбу с чехословаками. Солдаты не знали, кому верить. В войсках, среди красноармейцев Муравьев зарекомендовал себя удачливым военачальником, «отцом солдат», еще на Украине, в боях против Центральной Рады. Войска охватила паника.

Тухачевский вынужден немедленно обратиться к наркому по военным делам Л. Д. Троцкому.

«Срочно. Вне очереди. Военная. Секретно. Лично.

Москва. Наркомвоен. Троцкому.

Ввиду крайне серьезного положения I армии, которая является в данное время единственной вполне боеспособной надежной группой, прошу самых точных, обширных сведений о создавшейся обстановке и планах на будущее. Армия после покушения бывшего главнокомандующего Муравьева, имевшего место в Симбирске, …переживает серьезный момент… Необходимы срочные распоряжения и объяснения событий, намеренно скрываемых штабом главнокомандующего (речь идет о Муравьеве. — Ю. К.)… Это создает столь серьезные осложнения, которые без вашего срочного ответа неразрешимы.

Командарм–1 Тухачевский»33.

Муравьевское восстание спровоцировало и очередной всплеск недоверия к «золотопогонникам». Комиссары и многие солдаты стали подозревать в предательстве чуть ли не всех бывших царских офицеров — своих нынешних командиров. Естественно, не избежал подозрений и Тухачевский.

Подозрения вылились в директиву реввоенсовета Восточного фронта о его аресте. К счастью, этому воспротивились Варейкис и Куйбышев.

Пока на Восточном фронте царила неразбериха, пока красные полки откатывались от Мелекесса, Симбирск заняли войска Каппеля.

Затем совместно с чехословацким корпусом Каппель занял на северном направлении Сенгилей, Мелекесс и Бугульму; наступая по Волге на юг, взял Николаевск и Хвалынск.

Нависла непосредственная угроза над Казанью, куда недавно эвакуировался из Симбирска штаб Восточного фронта в главе с Вацетисом.

К этому времени власть в Самаре была в руках Комуча — Комитета Учредительного Собрания. В него сначала вошли пять членов Учредительного Собрания, позже он объединил около сотни приехавших в Самару их коллег.

Политическое руководство осуществляли правые эсеры, народной армией командовал В. О. Каппель. Главной его силой были легионеры чехословацкого корпуса. В первых приказах Комуча сообщалось о низложении большевистской власти и восстановлении городских дум и земств — Комуч считал себя продолжателем политики Временного правительства. Большевики не замедлили с ответом: решением ВЦИК от 14 июня 1918 года правые эсеры и меньшевики изгонялись из Советов всех рангов.

В первый же день после организации Комуча были расстреляны сто захваченных в плен красноармейцев и красногвардейцев.

Вооруженные патрули по указаниям из толпы расстреливали заподозренных в большевизме лиц прямо на улицах. «По подозрению в большевизме» тогда же было арестовано 66 человек. В Самаре начались массовые самосуды над партийно–советскими работниками.

Комуч призвал прекратить всякие самовольные расстрелы, «всех лиц, подозреваемых в участии в большевистском восстании, немедленно арестовывать и доставлять в штаб охраны»34. Расстрелы продолжались уже на «законном» основании.

Через несколько дней Комуч дал указание начальнику самарской тюрьмы приготовить места на полторы тысячи человек. Тюрьмы переполнялись, заключенных перевозили в близлежащие города, а тамошние тюрьмы старались «разгрузить»: у моста через реку каждую ночь в час или в два производились расстрелы. Вновь прибывающие арестованные переводились в концлагеря35. В Самаре с сентября действовал «Чрезвычайный суд», собиравшийся по приказу Каппеля, — аналог большевистских революционных трибуналов, действовавший с неменьшей жестокостью.

На таком фоне вполне закономерно провалилась объявленная мобилизация в Народную армию. Не существовало общего плана боевых действий, фронтовые начальники проводили операции каждый сам по себе, в меру собственного разумения и способностей. Не было создано единого командования с чехословаками. Более того, уничтожались последние остатки белой воинской дисциплины: отменялись знаки различия — «контрреволюционные» погоны, отдание чести, дисциплинарные взыскания, делались попытки ввести коллегиальное командование.

«Комитет действовал диктаторски, власть его была… жестокой и страшной. Взявши власть… мы должны были действовать, а не отступать перед кровью. И на нас много крови. Мы это глубоко сознаем.

Мы не могли ее избежать в жестокой борьбе за демократию. Мы вынуждены были создать и ведомство охраны, на котором лежала охранная служба, та же «чрезвычайка» едва ли не хуже»36, — был вынужден признать председатель самарского Комуча В. К. Вольский.

Признавая, однако, не раскаивались и продолжали цинично именовать себя борцами за демократию, полагая, что ее можно «обустроить» на крови.

Методы комучевцев мало чем отличались от большевистских.

Когда открытая Комучем самарская городская дума сделала запрос о причинах арестов, представители «учредилки » были категоричны: «Власть будет арестовывать за убеждения, за те убеждения, которые ведут к преступлениям »37. Провозгласившая себя антибольшевистской и демократической власть Комуча на деле проявила себя как террористическая,

столь же не ценившая человеческую жизнь, как и большевистская. Но большевики, на демократизм никогда не претендовавшие, в этом смысле оказались честнее.

Один из лидеров «учредилки» И. М. Майский писал:

«Почему же эсеры так любят болтать о «большевистском» терроре, господствующем в Советской России? Какое они имеют на это право? Террор был в Самаре…»38 Майский позже, в 1921 году, перешел к большевикам.

29 июля 1918 года Восточный фронт был официально объявлен главным фронтом Советской республики.

И через несколько дней сюда выехал Троцкий. С запада и из центра России для защиты Казани экстренно двинули все, что можно, — курские, брянские, белорусские части, Московский полк, Особый, Мазовецкий и Латышский кавалерийские полки, отряды броневиков и аэропланов, бронепоезд «Свободная Россия», переправлялись настоящие военные корабли — миноносцы «Прыткий», «Прочный» и «Ретивый». Но Каппель упредил эту массу войск и по своей инициативе 6 августа стремительно атаковал Казань. Городские жители поддержали его восстанием.

Поздно вечером 6 августа после тяжелейшего боя (ознаменовавшегося в числе прочего и изменой сербского батальона, перешедшего к Каппелю) командующий Восточным фронтом Вацетис с остатками рот латышских стрелков пешком покинул Казань. В руки белогвардейцев попала большая часть эвакуированного сюда российского золотого запаса — «слитки, монеты и ювелирные изделия на сумму свыше 600 млн рублей, да ценных бумаг на ПО млн»39. Все это было отправлено ими в Самару.

Троцкий прибыл в Свияжск, куда из Казани переместился штаб фронта. Он заявил:

«Если какая–нибудь часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар части, вторым — командир. Трусы, шкурники и предатели не уйдут от пули. За это я ручаюсь перед лицом всей Красной Армии»40.

По предложению Троцкого, в Красной армии начали освобождать арестованных белогвардейских офицеров, согласных служить Советам — в обмен на подписку, что их семьи станут заложниками в случае их измены. Тогда же были введены и заградительные отряды. В Свияжске осуществлена и первая в Красной армии децимация — расстрел каждого десятого. (Позже децимации стали практиковаться и в Белой армии.) Угрозы Троцкого были незамедлительно исполнены.

Солдатам приходилось выбирать между возможной смертью в атаке и неизбежной смертью при отступлении — от пуль заградотрядовцев. После столь убедительных мер дисциплина в армии установилась железная, пути к отступлению были отрезаны. Позиция Тухачевского на таком фоне могла показаться даже мягкой. Он издал приказ по 1–й армии, запрещавший насилие и репрессии по отношению к перебежчикам и пленным.

«Приказ Реввоенсовета I армии Восточного фронта о запрещении расстрела перебежчиков из насильственно мобилизованных в белую армию рабочих и крестьян 24 августа 1918 г.

У меня имеются сведения о том, что наблюдались случаи расстрела перебежчиков из насильственно мобилизованных частей неприятеля.

Социалистическая революционная армия беспощадно сметает с лица земли контрреволюционеров, белогвардейцев, продавшихся буржуазии офицеров и т. д., но она должна щадить рабочих и крестьян, насильно втянутых в преступную авантюру.

Настоящим приказываю под личную ответственность командиров и политических комиссаров при них: никаких насилий и распоряжений над перебежчиками и пленными из мобилизованных белогвардейцами крестьян и рабочих не чинить, а доставлять в штаб дивизии. Политические комиссары сумеют расправиться с явными врагами революции и сохранить жизнь тем рабочим и крестьянам, которые, будучи мобилизованы чехословаками, не захотели идти против своих братьев–красноармейцев.

Командующий I армией Тухачевский.

Военно–политический комиссар I армии Куйбышев»41.

Тухачевский из насущного рационализма в свою армию мобилизовывал и захваченных в плен белых солдат и офицеров.

В начале сентября 1–я армия начала наступление на Симбирск. Сложное многоэтапное симбирское наступление было первой масштабной операцией, детально разработанной, подготовленной и выполненной Тухачевским.

Несколько лет спустя он вспоминал:

«Приказом по армии за № 7 начало наступления было назначено на утро 9 сентября и взятие Симбирска было рассчитано на третий день наступления… В основу этих расчетов было положено:

во–первых, превосходство наших сил, во–вторых, выгодность обхода при намеченном концентрическом движении и, в–третьих, быстрота движения и внезапность. На линии расположения противника наши части уже достигали полного взаимодействия, широко обхо дили расположение противника и тем предрешали быстрое его поражение.

Все эти расчеты полностью оправдались на деле. К вечеру первого же дня белогвардейские войска охватила паника. В центре они оказывали ожесточенное сопротивление, но бесконечный обход их флангов совершенно расстроил последние, и отступление приняло беспорядочный характер. На подступах к Симбирску они попробовали устроиться и оказать последнее сопротивление, но дружным натиском наших воодушевленных войск они были быстро сбиты и опрокинуты за Свиягу, а далее за Волгу. Таким образом, основательно подготовленная операция одним ударом решила чрезвычайно важную задачу. Сильная симбирская группа противника была разбита и была перерезана Волга, а стало быть, и наилучший путь отступления для белогвардейцев из–под Казани, павшей почти одновременно с Симбирском… Нами были захвачены колоссальные военные трофеи. Железнодорожный мост через Волгу был захвачен в полной исправности. Симбирск был взят утром 12 сентября »42.

Тухачевскому было чем гордиться: помимо общего успеха его армия продемонстрировала редкостную пунктуальность — уходя в наступление, командарм телеграфировал командованию фронтом: «К утру город будет взят». Впрочем, победу еще нужно было закрепить. И 13 сентября 1–ю армию начали активно теснить белые. Тухачевский решил предпринять «психическую атаку», констатировав то ли для самого себя, то ли для подчиненных:

«В таких условиях, приходится действовать смело». Он форсировал Волгу на глазах противника, по мосту, находившемуся под непрерывным пулеметным и артиллерийским огнем белых. Убитых не считали — для красивой и убедительной победы людской массы не жалко. На войне как на войне.

По мнению Тухачевского, эта атака должна была сломить дух противника и воодушевить красные войска.

«В первую голову был пропущен паровоз без машиниста, на полных парах, с открытым регулятором для испытания пути и разрушения бронепоезда противника, если бы таковой встретился, за этим паровозом двигался броневой поезд… За бронепоездом дви галась вторая бригада Симбирской дивизии…. В голове шел второй Симбирский полк. Артиллерийской подготовкой руководил инспектор артиллерии тов. Гардер. Переправой руководил тов. Энгельгардт.

Артиллерия пристрелялась еще днем и с начала наступления наших войск переносила постепенно огонь на тылы противника. Бешено несущийся паровоз и убийственный артиллерийский огонь сразу же произвели на белых сильное моральное впечатление. За паровозом выступил бронепоезд и завязалась перестрелка »43.

Упомянутый Тухачевским в процитированном отрывке «тов. Энгельгардт» позже перешел в стан белых. Уже осенью 1918 года бывший капитан лейб–гвардии Семеновского полка Б. Энгельгардт, близкий приятель–однополчанин и земляк–смолянин Михаила Тухачевского, информировал генерала Деникина о настроениях командования 1–й Революционной армии. У Б. Энгельгардта были вполне доверительные отношения с командующим.

«Мы убежденные монархисты, — передавал признания Тухачевского и его штабных офицеров «семеновец», — но не восстанем и не будем восставать против Советской власти потому, что, раз она держится, значит, народ еще недостаточно хочет царя. Социалистов, кричащих об Учредительном собрании, мы ненавидим не меньше, чем их ненавидят большевики. Мы не можем их бить самостоятельно, мы будем их уничтожать, помогая большевикам.

А там, если судьбе будет угодно, мы и с большевиками рассчита 44 емся» .

Н. И. Корицкий в свою очередь вспоминал:

«Перед самым началом этой (Сызрано–Самарской) операции Тухачевский представил мне в своем салон–вагоне человека средних лет, небритого, в каком–то поношенном френче, небрежно развалившегося в кожаном кресле.

— Энгельгардт.

…Энгельгардт прибыл с предписанием Всеросглавштаба.

Свои клятвенные заверения честно служить Советской власти Энгельгардт подкреплял ссылкой на былые дружеские связи с командармом:

— Неужели, Миша, ты думаешь, что я могу быть подлецом и подвести тебя?!

И однако же подвел, оказался истинным подлецом. Во время Сызрано–Самарской операции Михаил Николаевич объединил в руках Энгельгардта командование Пензенской и Вольской дивизиями, а также двумя полками Самарской. Энгельгардт выехал в Кузнецк.

В ходе операции он часто терял связь со штабом, его донесения противоречили донесениям из частей, и в конце концов мы вынуждены были связаться напрямую со штабами дивизий и осуществлять руководство ими, минуя Энгельгардта. А когда закончилась операция и штарм перебазировался в Сызрань, Энгельгардт незаметно исчез и объявился потом у Деникина»45.

Между тем, сам Тухачевский в уже цитировавшейся статье «Первая армия в 1918 году» не только именует Энгельгардта «товарищем», но и вполне позитивно оценивает выполнение им боевых задач в знаменитой СызраноСамарской операции. Возможно, в 1921 году (время публикации статьи) Тухачевский еще не знал, что бывший капитан Энгельгардт в конце 1918 года перешел в Добровольческую армию генерала Деникина. В то время люди исчезали на фронтах Гражданской бесследно и появлялись так неожиданно, что это предположение кажется вполне вероятным, иначе Тухачевский вряд ли позволил бы себе уважительно отнестись к предателю–перебежчику.

Что касается рассказов Энгельгардта Деникину (опубликованных последним в «Очерках русской смуты») об умонастроениях в командовании 1–й армии, то относиться к ним следует с поправкой на заказчика. Во–первых, перебежчик Энгельгардт мог для удовольствия нового начальства сменить акценты. Во–вторых, не исключено и то, что Тухачевский, откровенничая с приятелем и зная его монархические настроения, решил как–то мотивировать свой выбор. Посчитав, очевидно, невозможным признаться в искреннем служении большевикам, как и в карьеризме, он избрал в качестве объяснения «завуалированный монархизм» — явление весьма распространенное в офицерской среде. (Явление это, кстати, породило умную шутку: Красная армия — как редиска…) Подобные словесные формулы очень характерны для Тухачевского, внимательно следившего, как сказали бы сейчас, за собствен ным имиджем. Каждой аудитории он «представлялся» поразному, тонко чувствуя ее потребности. И достигал желаемых результатов. Член РВС его 5–й армии старый партиецбольшевик И. Смирнов в 1919 году так охарактеризовал молодого полководца:

«Командарм Тухачевский — …человек, безусловно, свой, смелый до авантюризма… поддающийся влиянию, с тактичным комиссаром будет в любом месте отлично командовать не только армией, но и фронтом»46.

Хоть и присутствует в отзыве оговорка «с комиссаром», но обязательно — с «тактичным». Итак, командарм Тухачевский — «свой».

Заняв Симбирск, Тухачевский отослал Ленину, раненному Каплан, телеграмму, занесенную в скрижали партийной истории:

«Дорогой Владимир Ильич взятие вашего родного города — это ответ на одну вашу рану, за вторую будет Самара»47.

Падение Симбирска имело важные стратегические результаты.

Оно означало, что противник оттеснен с рубежа средней Волги.

«Уже 13 сентября противник очистил Вольск. В дальнейшем 1 красная армия перенесла центр тяжести приложения своих усилий на Самарское направление. В войсках противника… началось сильное разложение, …части быстро очищали фронт»48.

Впереди у армии Тухачевского — Самара.

14 сентября 1918 года главнокомандующий Восточным фронтом Вацетис телеграфирует командармам 1–й и 4–й армий:

«Ввиду взятия нашими войсками Симбирска и направления активных действий на Сызрань и Самару, все части, действующие на правом и левом берегах Волги против Хвалынска, а также всю флотилию, действующую в этом районе, подчиняю командарму I Тухачевскому, под руководством которого приказываю в ближайшие дни взять Хвалынск и энергично двигаться далее на Сызрань. Командарму IV приказываю немедленно выделить достаточное количество войск для действия против Хвалынска и Сызрани по левому берегу Волги и передать их в распоряжение командарма первой, а остальными войсками организовать решительное наступление на Самару. Прошу помнить, что враг потрясен нашим могучим ударом и только быстрые и согласованные действия всех частей дадут нам окончательную победу. Надеюсь, что оба командарма найдут общий язык, и в ближайшие же дни наша страна услышит о новых блестящих победах этих двух доблестных армий»49.

Командующие двух армий нашли общий язык: 17 сентября Хвалынск был освобожден.

26 сентября войска 1–й и 4–й армий получили новый боевой приказ, где говорилось о необходимости перейти к скорейшему овладению общими силами двух армий Сызранью, а затем всеми соединенными силами тех же армий атаковать Самару. 3 октября части 1–й армии вступили в Сызрань. 8 октября армия Тухачевского заняла Самару.

Последние дни пребывания Тухачевского в 1–й армии Восточного фронта омрачились конфликтом с ее комиссарами.

Тухачевский, как и подавляющее большинство военспецов, не слишком жаловал комиссаров, считая, что в армии недопустимо двуначалие. Командующий полагал, что члены Реввоенсовета не должны вмешиваться в конкретные стратегические решения и в повседневную жизнь боевых и тыловых частей. А при наличии командира–коммуниста армии не нужен укрепляющий ее комиссар–большевик.

Комиссары, разумеется, придерживались противоположной точки зрения, борясь за умы и штыки.

Уже имея на руках предписания вступить в должность помощника командующего Южным фронтом, в конце декабря 1918 года Тухачевский добился отзыва из армии комиссара С. П. Медведева. На сторону комиссара немедленно встали политработники, направившие командованию череду рапортов–доносов. В доносах говорилось о том, что Тухачевский ездит «в салон–вагоне с женой и многочисленной прислугой», что «с развитием армии сильно разбухает штаб и все ее управление, но по количеству, а не по качеству ». Комиссары информировали ВЦИК: «Из высших должностных лиц вокруг командарма образовалась китайская стена, отгородившая его от контроля и влияния поли тических командиров». Комиссар 1–й армии О. Ю. Калнин телеграфировал в Реввоенсовет республики, что командарм–1 не может мириться с тем, что к нему на равных приставлены политкомы. Калнин же не мог мириться с комиссарским «неравноправием», рассматривая этот шаг Тухачевского как дискредитацию власти политкомов и попытку установить единоличное управление армией.

Кстати, о салон–вагоне командарма, так возмутившем комиссара. Вагон командующего принадлежал до революции какому–то крупному железнодорожному чиновнику — интерьеры, письменный стол, кресла красного дерева, кожаный диван и круглый чайный столик. На письменном столе, как вспоминал Н. И. Корицкий, рядом с картами и планами — «Походы Густава Адольфа», «Прикладная тактика » Безрукова, «Стратегия» Михневича и раскрытый на истории Пугачевского бунта томик Пушкина.

Любопытно, что конфликт между командармом и комиссаром 1–й армии, по содержанию сугубо идеологический, носил форму «кухонно–коммунального». Медведев, например, отменил санкционированную командармом служебную командировку помощника заведующего разведывательным (!) отделом армии, которому было поручено…

закупить и привезти для должностных лиц штаба на Новый год продукты. Однако Реввоенсовет тогда принял сторону Тухачевского — на «нецелевом использовании»

сотрудников разведотдела решили внимание не акцентировать, комиссара приструнили: победоносный командарм имеет право не некоторые вольности.

На Южный фронт Тухачевский прибыл в начале января 1919 года. Короткое время оставался помощником командующего фронтом В. М. Гиттиса, затем возглавил 8–ю армию. Его армии предстояло закончить разгром атамана Краснова, уже отступавшего после знаменитой неудачи под Царицыном. Казачьи полки, поверив большевистским обещаниям, что Советы их трогать не будут, расходились по домам. Однако занимавшие территорию Донской области войска Красной армии и отряды ЧК немедленно начали выполнять санкционированную Лениным 24 янва ря 1919 года жесточайшую директиву о расказачивании.

Этот бесчеловечный документ предусматривал физическое истребление всего казачьего сословия. Троцкий писал о казаках:

«Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое–то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции… Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море…»50 Член Реввоенсовета 8–й армии И. Э. Якир в развитие ленинской директивы издал приказ, предусматривающий расстрел на месте всех имеющих оружие, — большевики знали, что практически каждый казак был вооружен. Тухачевский, как и в бытность свою на Восточном фронте, смягчил репрессивные меры, мотивируя это смягчение, разумеется, не гуманизмом, запрещенным Троцким, но прагматическими соображениями. Осложняющие и без того непростую ситуацию массовые восстания казаков, с детства умеющих воевать и протестующих против легализованных коммунистических грабежей, победоносной Красной армии были не нужны. В частности, Тухачевский своею властью разрешил не конфисковывать у казаков лошадей и повозки, уменьшил объем хлебных реквизиций и — главное — ограничил расстрелы. Чем немедленно заслужил от вышестоящего командования упрек в «мягкотелости». Естественно, власти Тухачевского как командующего армией для существенного изменения большевистской политики на Дону было недостаточно.

Стоит упомянуть, что до прихода большевиков казаки обращались с населением, тем более с той его частью, которая не признала их власти, не менее жестоко.

«Все плохо, а хуже нет казацкой плети. Она никого не щадит — ни старого, ни малого. Казаки не дали нам никакого продовольствия, а отнимали одежду, мало того, что грабили, но приходилось самому отнести без одной копейки (оплаты), если не отнесешь, то к полевому суду. Много расстреляно мирных жителей, не только мужчин, но и женщин, а также ребятишек. Отрезали ноги, руки, выкалывали глаза»51.

8–я армия Тухачевского наступала вдоль Дона, части Краснова уже оказывали лишь слабое сопротивление. Казаки тысячами сдавались в плен. С конца января 1919 года в Донецкий бассейн прорвались войска деникинской Добровольческой армии, и победоносное шествие красных по Южному фронту несколько замедлилось. В середине февраля Краснов ушел в отставку, и атаманом стал деникинец генерал А. П. Богаевский — приток частей Добровольческой армии на Дон резко возрос. (Год спустя Тухачевский, уже командующий Кавказским фронтом, вновь столкнулся с армией Деникина — и одержал убедительную победу под Новороссийском, после чего эта армия фактически перестала существовать). Гиттис направил 8–ю армию на юговосток вглубь Донской области. Но Тухачевский, не подчинившись приказу, повернул войска на Ростов — чтобы по кратчайшему пути, через Донбасс, нанести удар по добровольческим дивизиям. Тухачевский небезосновательно полагал, что пролетарское шахтерское население угольного бассейна больше сочувствует Красной армии, чем казаки, и оказался прав.

Тухачевский снова пошел на субординационный конфликт.

Как впрочем, и сам Гиттис, до того нарушивший директиву главкома Вацетиса, приказавшего перегруппировать силы в направлении Донбасса. Армия Тухачевского к марту смогла оттеснить добровольческие войска к Ростову.

Но тем временем начался ледоход и дальнейшее наступление оказалось невозможным. Кроме того больших усилий красных потребовало и подавление крупного казачьего восстания на Верхнем Дону. Таким образом, к концу марта 1919 года полностью занять область войска Донского и Донбасс большевикам не удалось. Возмущенный неудачей и считая комфронта Гиттиса главным ее виновником, Тухачевский апеллировал к главкому Вацетису.

И нашел понимание: снова получил назначение на Восточный фронт, где опять сложилась критическая обстановка.

Центр Восточного фронта к апрелю 1919 года был прорван.

Требовалось срочно переломить ситуацию. Командующий Восточным фронтом С. С. Каменев сделал основную ставку на 5–ю армию во главе с Тухачевским. 5–я армия находилась во временном подчинении командующего войсками Южной группы М. В. Фрунзе. (Тогда и завязалось личное знакомство Тухачевского с Фрунзе, в дальнейшем переросшее в дружбу.) О том, насколько шатким было положение красных войск на Восточном фронте и насколько динамично развивалась ситуация, можно судить не только по сохранившимся сводкам перемещений военных частей с обеих сторон, но и по переговорам командного состава. В Самарском архиве социально–политической истории хранятся никогда ранее не публиковавшиеся, документы — расшифровки переговоров по прямому проводу командующего Южной группы М. В. Фрунзе с командующим 5–й армией М. Н. Тухачевским.

«Фрунзе. Самое большое, что от нас сейчас требуется, это прикрытие со стороны Оренбурга и Стерлитомака нашей намечающейся операции. Общего плана фронта в его деталях не знаю, подкрепление нам обещано в виде одной дивизии из вновь формирующихся.

Район сосредоточения для нее наметил Симбирск, с тем, чтобы потом бросить ее на Бугульму… В случае благополучного исхода для нас…

вы должны будете перебраться на Бугульминку.

Тухачевский. Мне кажется, что фронт или Республика слишком мало делают подготовки на случай плохого исхода нашей операции…

Операцию проведу с крайним напряжением и надеюсь на успех, только считаю, что вряд ли этот успех превратится в общее поражение противника, если на Восточный фронт не ассигнуют большего числа войск.

Фрунзе. Буду указывать востфронту на необходимость сосредоточения дальнейших резервов. Только что сегодня просил товарища Каменева о скорейшей помощи»52.

Днем позже Тухачевский и Фрунзе вновь «сверяли часы » перед готовящимся наступлением Южной группы.

«Тухачевский. Силы 5–й армии сейчас не более шести тысяч.

На Бугульминском и Бугурусланском это бы ничего, но главная беда, что 2б–я дивизия разбита и потеряла всякую устойчивость. После больших усилий удалось добиться установления связи, более–менее планомерного отхода. Все же время от времени часть обращается в бегство даже от коротких нажимов белых…. Не думаю, чтобы удалось удержать Бугуруслан, но благодаря половодью и массой параллельных рек между Самарой, Златоустовской и Бугульминской железной дорогой я смогу подтянуть… кое–что из центра армии, если кроме того вы дадите мне две–три тысячи штыков, то решительным контрударом смогу выиграть назад Бугуруслан.

Полагаю, что моих сил на это не хватит, но если ничего не дадите, то проделаю контрудар с тем, что есть»53.

Рвущийся в наступление, но осознающий неустойчивость положения собственной армии, Тухачевский более чем настойчив, он почти требует подкрепления. И добивается своего. Фрунзе обещает в течение семи дней прислать 5–й армии запрашиваемые штыки.

За пять дней до решающего наступления Южной группы, 23 апреля 1919 года командование вынуждено было усмирять комдива Чапаева, получившего приказ выехать в 5–ю армию. Чапаев, недолюбливавший «мальчишку командарма » Тухачевского, приказ проигнорировал. Заместитель командующего Южной группой Новицкий пытался вразумить Чапая. Вот еще один ранее не публиковавшийся документ.

«Чапаев. Мое положение слишком затруднительно, сколько я не стараюсь, дело не выходит… Разрешите приехать на объяснения в Самару, а так я работать не могу. Люди воюют, а я буду кататься от одной армии к другой.

Новицкий. По условиям чрезвычайно сложной боевой обстановки пришлось помимо желания передать две бригады вашей дивизии в 5–ю армию… Для выполнения такой боевой задачи и для объединения действий ваших двух бригад в составе 5–й армии нет и соответствующего командного аппарата, и естественно было объединить командование этими бригадами в Вашем лице как начальника дивизии, долженствующего находиться там, где находится большая часть подчиненных вам частей, то есть в данном случае, в 5–й армии. Приезд Ваш в 5–ю армию после переговоров с командармом–5 решен окончательно, и вчера послано Вам приказание…

немедленно выехать на фронт 5–ой армии, заехав предварительно на станцию Кротовка к командарму Тухачевскому за получением указаний. Время не терпит ни одной минуты проволоки, и тов.

Фрунзе, узнав, что Вы до сего времени, то есть спустя более суток после отдания приказа все еще не выехали, будет вероятно очень огорчен… Тов. Чапаев от имени командующего группой я взываю к Вашему чувству долга, и удивляюсь, что Вы будучи военным человеком до мозга костей считаете возможным после получения боевого приказа не только обсуждать этот приказ, критиковать его, но и складывать с себя обязанности… Думаю, что Вы измените свое решение, возьмете свои слова назад и не заставите меня докладывать столь неприятные вещи тов. Фрунзе, который, повторяю, Вашу командировку в 5–ю армию обсуждал со всех сторон»54.

В конце апреля Южная группа Восточного фронта перешла в наступление против белой Западной армии.

5–я армия атаковала противника в направлении БугурусланБугульма. Западная армия генерала Ханжина еще в марте, до приезда Тухачевского на Восточный фронт, успешно атаковавшая 5–ю Красную армию, была остановлена на Волге.

Генерал С. Н. Войцеховский, принявший командование ударной, наступавшей к Волге группировкой, начал пятиться от Самары и разворачиваться, чтобы нанести прорвавшимся красным фланговый контрудар. В то же время Тухачевский, которому были подчинены все вошедшие в прорыв части, загорелся идеей окружить дивизии Войцеховского и поворачивал для этого свои войска.

Но Войцеховского на старом месте уже не было, он сам пытался обойти Тухачевского. Массы войск кружили наугад, нацеливаясь на слабые места друг друга. Победа осталась за Тухачевским. Опрокинув и Волжский корпус Каппеля, красные под руководством Тухачевского в середине мая заняли Бугульму, перерезав последние пути сообщения Западной армии белых. Войска Ханжина, хоть и избежавшие окружения, понесли тяжелейшие потери.

Среди них началась паника. Мобилизованные каппелевцами сибирские крестьяне сотнями сдавались красным.

Телеграмма Реввоенсовета 5–й армии:

«Кротовка. 9 мая.

V армия на своих плечах вынесла все удары полчищ Колчака и теперь, оправившись, разбила их и безостановочно гонит, стремясь уничтожить их поголовно.

Единственным препятствием к этому является недостаток в средствах связи как технических, так и в конных ординарцах.

Чтобы иметь возможность не только защитить Волгу, но и перенести боевой фронт за Урал, ревсовет V армии обращается к красной Самаре с просьбой поддержать V армию в решительный момент и выслать ей 70 велосипедов, реквизировав их в городе.

Реввоенсовет V уверен, что красная Самара поддержит армию и даст ей победу. Ответ ожидаем срочно. Реввоенсовет V Тухачевский, Смирнов».

На телеграмме — резолюция Н. М. Шверника, тогдашнего председателя горисполкома:

«Поручить отд(елу) управ(ления) через нач. район(ной) городской милиции срочно принять на учет и реквизировать все велосипеды, выдав владельцам квитанции, и отправить таковые в Ревсовет V 10 мая. Н. Шверник»55.

В этой переписке — трагикомичный синтез и революционной патетики, и революционной же повседневности:

в царство светлого будущего на велосипедах — сюжет для Гашека. Тем более, что сам он в это время уже на стороне большевиков, уйдя от земляков — «белочехов» — агитирует за советскую власть. В Самарском областном архиве сохранился его автограф:

«Чешский военный отдел для формирования чешско–словацких отрядов при Красной армии. Самара.

Требование Прошу отпустить аванс в сумме 3500 рублей для нужд чешского военного отдела для формирования чешско–словацких отрядов.

Член военного отдела Ярослав Гашек»56.

Тем временем в командовании советского Восточного фронта произошли перемены. Вместо бывшего царского полковника С. С. Каменева командующим был назначен бывший царский генерал А. А. Самойло, откомандированный на Восточный фронт вследствие интриг в москов ских верхах. Каменев же был назначен на должность главкома Вооруженных сил вместо Вацетиса, арестованного по не подтвердившемуся впоследствии обвинению. (Тогда Вацетису повезло, его сняли с должности, но оставили на свободе и разрешили работать в Реввоенсовете Республики до конца Гражданской войны.) Сам Самойло в мемуарах признавался, что считал новое назначение нелепым: он совсем не знал ситуации в войсках Восточного фронта. За короткое время командования Самойло — с 11 по 19 мая 1919 года 5–я армия Тухачевского получила целый ряд взаимоисключающих указаний.

«11 мая Самойло предусматривал нацеливание ее прямо на север для действий по тылам группы противника, ведущей борьбу за рубеж р. Вятки, затем 14 мая сворачивает ее на Белебей, 17 мая вновь ворочает прямо на север, а 19 мая уклоняет на северо–восток.

Такие методы управления вызвали горячий протест ее командующего М. Н. Тухачевского. Вместе с тем в том назначении, которое Самойло давал 5–й армии, можно усмотреть отказ его от самостоятельной операции Северной группой армий, которую Каменев мыслил осуществить ударом 2–й армии в направлении Сарапуль— Воткинск и ударом 3–й армии в охват правого фланга противника »57, — писали Н. Е. Какурин и И. И. Вацетис в книге «Гражданская война. 1918–1921».

«Горячий протест» Тухачевского вылился в телеграмму, констатирующую, что отмены приказов измотали дивизию, части совершенно перепутались, связь нарушилась. В заключение 26–летний «поручик–командарм» саркастически требовал от генерала–командвоста помнить о наличии статьи 19 Полевого устава: «Прежде чем отдать приказ — подумайте ».

В ответ на возмущенную эскападу Тухачевского Самойло подал рапорт главкому.

«Положение усложнилось резким конфликтом между мной и командующим 5–й армией Тухачевским из–за неправильных его донесений о действиях своих дивизий… — вспоминал он позже.

— На мое обжалование главкому (Каменеву. — Ю. К.) я получил разрешение отстранить командарма–5 от командования армией.

Однако осуществить это разрешение я, конечно, не счел возможным по условиям оперативной обстановки, в силу тех же соображений, по которым я сам отказывался от назначения на Восточный фронт. Наши общие разногласия дошли до Ленина и заставили центр пересмотреть все положение» .

Затем была победоносная Златоустовская операция, открывшая Красной армии путь через Уральский хребет.

В советских учебниках по военному искусству ее принято называть образцовой: от Златоуста, занятого войсками Тухачевского 13 июля 1919 года, открывался путь в Западную Сибирь. Белые были деморализованы. При отходе их из Челябинска там вспыхнуло восстание рабочих, которое сильно помогло уже уставшим частям 5–й армии. Тухачевский пополнил свою армию не только за счет местного пролетариата, но и за счет каппелевских солдат, отказавшихся идти в наступление. Челябинская операция закончилась катастрофой для белых. Не считая раненых и убитых, они потеряли 15 000 пленными. Кроме того, 5–я армия захватила около 4 тысяч груженых вагонов и 100 паровозов.

Моральные последствия победы красных были еще более значительными. Это признавали и отнюдь не апологетически настроенные по отношению к Советам западные военные историки — современники тех событий:

«Фронты огромного протяжения занимались войсками, находившимися в состоянии полного разложения. Население в тылу этих войск было готово к немедленному восстанию. Бои имели место чрезвычайно редко. Чаще всего дело сводилось к партизанским стычкам. Вместо применения оружия обе стороны прибегали к братанию»59.

7 августа 1919 года за взятие Челябинска командующего 5–й армией наградили орденом Красного Знамени.

В приказе Реввоенсовета маневры армии, задуманные и выполненные Тухачевским, названы «смелыми, полными риска», а успех, достигнутый ею, расценен как результат

«талантливо созданного тов. Тухачевским плана операции, твердо проведенного им в жизнь». Реввоенсовет Восточного фронта не менее пафосно поздравил 5–ю армию и с годовщиной ее боевой жизни:

«Революционный Военный совет фронта уверен, что красные орлы 5–й армии под руководством героя–командарма тов. Тухачевского покроют свое оружие новой славой и вернут Трудовую Сибирь Рабоче–Крестьянской России. Командующий армиями Восточного фронта М. Фрунзе»60.

Белые армии откатывались в Западную Сибирь, армии красных стремились ею овладеть.

Тотальный террор и повсеместные поиски внутреннего врага, разумеется, не могли не коснуться и победоносной 5–й армии. Для ВЧК и Особого отдела Восточного фронта, занимавшихся раскрытием всевозможных «шпионских организаций» и поиском «белоподкладочников» — сочувствующих антибольшевистским силам — исключений из общего правила быть не могло. Тем более, что в военной неразберихе, при перманентной смене власти население действительно металось от одного враждующего лагеря к другому. Уже тогда получившая с санкции высшего руководства страны неограниченную и бесконтрольную власть ВЧК демонстрировала полное пренебрежение любыми юридическими нормами, руководствуясь лишь «революционной целесообразностью».

Карательные органы «вскрыли» в 1–й армии «шпионскую организацию». Разработка длилась с мая по сентябрь 1919 года. В Центральном архиве ФСБ РФ находится архивное следственное дело на «Приволжскую шпионскую организацию». Этот документ, никогда ранее не публиковавшийся даже фрагментарно, является яркой иллюстрацией к методологии насаждения террора и установления большевистской законности. Подобные следственные дела в период Гражданской войны были абсолютно рядовым явлением, лишь усиливая атмосферу всеобщей подозрительности и враждебности внутри самой Красной армии.

«По доносу начальника штаба Симбирского укрепленного района Генерального штаба товарища Парма и его помощника Наумова, которые указали на чрезвычайную подозрительность поведения приехавших одновременно с ними некоей Ольги Ивановны Валуевой и товарищей их по Академии Дравниэка и Залесского.

Последние двое после недолгого пребывания в Симбирске, были назначены: Дравниэк — в I армию, Залесский — в Казанский укрепленный район. Валуева же остановилась в Симбирске, где усиленно старалась поддерживать знакомство с Пармом и Наумовым. Бывая у Валуевой, последние обратили внимание на артиста Новикьяна, который совместно с Валуевой старался вести разговоры преимущественно на военные темы, выпытывая у Парма военные новости. Через некоторое время Новикьян уехал в Самару, где наблюдение пришло к выводам о знакомстве его с местным персидским консулом, о широкой жизни его и общей подозрительности. Парм и Наумов продолжали тесное знакомство с Валуевой, причем выдавали себя за сочувствующих белым. Пользуясь внешней благосклонностью обоих, Валуева настойчиво просила их устроить ее на службу в один из отделов штаба укрепленного района, что и было исполнено с ведома Особого отдела.

С целью выжимания от Парма и Наумова военных сведений, Валуева усиленно приглашала их к себе на квартиру, причем соблазняла их, то присутствием красивой артистки городского театра, то пирожками и выпивкой. В разговорах с ними Валуева определенно старалась выпытать у них о перемещениях штаба, о положении на фронте и т. д. Наблюдение за Валуевой установило заметную осторожность ее, несомненное стремление провести предполагаемых ею наблюдателей, тем не менее удалось установить постороннюю связь Валуевой со штабом I армии, которая поддерживалась через курьеров, останавливающихся у нее на квартире. Главная переписка велась, по видимому, с Дравниэком, который и являлся для нее центральным лицом I армии»61.

Валуева, судя по материалам дела, предложила Парму вынести из ее дома оружие: 5 шашек, 3 револьвера и несколько штыков. Будь на самом деле Валуева шпионкой и террористкой, вряд ли она обратилась бы с подобной просьбой к начальнику штаба Симбирского укрепленного района. Вероятнее, оружие — главная улика ВЧК против обвиняемой — осталось в ее доме с той поры, когда Симбирск находился под властью белых. Валуева попросту хотела от него избавиться и попросила об этом к Парму, одного из руководителей востфронта. Предположение, что «руководитель ячейки» станет открыто обращаться к красному командиру за помощью в столь конспиративном, «уличаю щем» деле, не выдерживает критики. Однако ВЧК для критики не доступна. Накручивается детективная интрига.

«Следствием удалось установить, что в Москве существовала белогвардейская академическая (генерального штаба) ячейка, собрания которой проводились во время пребывания Валуевой в Москве, в особенной конспиративной квартире. В состав ячейки входили:

Дравниэк, Арвид Пиллит, Репкин и Николай Тухачевский.

Организатором, по–видимому, была Валуева. В то же время Валуева находилась в связи с контрреволюционной организацией Скрыдлова, у которого на квартире имелся склад оружия. Вышеназванная ячейка очевидно и оказалась тем центром, из которого впоследствии должна была возникнуть организация.

По поводу характера конструкции организации можно определенно сказать, что в центре стояла Валуева, которая сносилась как со штабом I армии, так и с центральной организацией»62.

В этом деле в качестве подозреваемого в шпионаже фигурирует и командарм–5 М. Н. Тухачевский (в прошлом — командарм–1), только что взявший Златоуст и Челябинск.

Уголовное дело читается как дешевый детектив.

Стоит процитировать выписку из информационного бюллетеня Реввоенсовета Восточного фронта, характеризующую сущность дела о «Приволжской шпионской организации ».

«В деле замешаны ответственные сотрудники Штарма I, Датский и Персидский консулы, артисты и артистки частных театров и др. лица. Одним из средств шпионажа было выманивание с помощью красивых женщин и пьянства сведений от ответственных работников Красной Армии. Некоторые обвиняемые были хорошо знакомы с бывш. Главкомом Вацетисом с 1914 г. Дело расследуется в самом спешном порядке»63.

Не официальный документ, а какая–то программка к драматическому спектаклю. Таких «драм», по форме пафосно–провинциальных, а по содержанию трагических, стоивших жизни «действующим лицам», Гражданская война оставила в истории множество. Аллюзия театрализации подтверждается и листом с шапкой «действующие лица». Графы: «фамилия, имя отчество» и «роль». Командарм5 попал в список подозреваемых как брат «участника Приволжской шпионской организации» Н. Н. Тухачевского.

Сам Н. Н. Тухачевский проходит по делу как бывший офицер, состоявший в Академической шпионской ячейке, служивший в 1–й армии Восточного фронта, сформированной братом.

Каких–либо доказательств существования реальной шпионской контрреволюционной организации в документах нет. Зато есть устрашающие выводы.

«Участники, как Тухачевские… и другие, как Пензенские граждане, так или иначе связаны с Пензенскими контр–революционными кругами… Причем, как I армия,так и штаб ея сформировались в Пензе, благодаря чему разные контр–революционные элементы, б.помещики и офицера, с целью скрываться от преследования карающих органов Советской власти… поступили на службу Штаба I армии[ 16 ]»64.

Наличие контрреволюционных кругов в Пензе констатируется, как видим, априори. Контрреволюционером мог быть признан, по усмотрению Особого отдела и ВЧК, любой:

понятия «бывший офицер», «бывший помещик», вообще «бывший» и «контрреволюционер» в социолекте того времени синонимичны. Утверждая наличие связи с контрреволюционерами, авторы дела, правда, оговариваются:

«В чем именно выражается эта связь и соотношения, пока еще не выяснено».

То, что в Красной армии с самого начала ее образования служили — как добровольцы и как в обязательном порядке мобилизованные — «бывшие офицера», следователей Особого отдела не интересует. Факт принадлежности к офицерству — доказательство вины. В этом смысле командарм Тухачевский подозревается, а значит, обвиняется, вполне закономерно: косвенно как формировавшему в Пензе 1–ю армию ему ставятся в вину связь с контрреволюционными кругами и шпионаж в их пользу.

В числе других лиц в деле фигурирует и личный адъютант Тухачевского — «активный деятель, агент шпионажа»

Н. И. Корицкий. Степень доказательности иллюстрируют протоколы допросов. Вот фрагмент одного из них:

«На вопрос, знаю ли я о существовании белогвардейской организации в Москве, я ответил, что о существовании «академической»

белогвардейской организации мне ничего не известно. Почему я употребил слово академическая, потому что предполагал, что раз шли разговоры в тюрьме об аресте четырех курсантов Академии Генштаба, я был в праве считать белогвардейскую организацию академической. Иванову я действительно говорил, но в смысле предположения. Ту квартиру где они жили в Москве я назвал консперативную, что такое слово попало на язык и слово консперация я не понимаю[ 17 ]»65.

В деле упоминается, что арестованные не сознаются даже в мелочах, демонстрируя сбивчивость и путаность показаний, по существу дела вносят своими показаниями очень мало, при обысках найдено «мало существенного».

Зато естественное для жителей прифронтовой полосы обсуждение ситуации на фронте трактуется как разведывательная шпионская деятельность.

Развязка тривиальна. Заседание Президиума ВЧК приговорило к расстрелу 7 человек из 16, остальные арестованные были заключены в концлагерь на разные сроки.

Характерно, что часть приговоров не имеет даже обвинительной мотивировки, а имеющиеся в остальных обвинения бездоказательны. И находятся в полном соответствии с большевистской законностью. Как предписывал Дзержинский, вступая в должность руководителя ВЧК в декабре 1917 года:

«Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Теперь борьба — грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть — чья возьмет! Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции»66.

Смертный приговор был приведен в исполнение в отношении шестерых обвиняемых. Седьмой — Н. И. Корицкий, находился в розыске, и потому избежал гибели. Предположительно, его вывел из под расстрельной статьи командарм Тухачевский, тихо убрав из своей армии, — как и своего брата, которому грозил как минимум концлагерь.

Сам Тухачевский, за исключением первоначальных материалов «разработки», в деле уже не фигурирует.

«Участие» Н. Н. Тухачевского в «Приволжской шпионской организации» всплыло 18 лет спустя после ее «раскрытия », когда он был арестован как родственник «врага народа» М. Н. Тухачевского — по делу о военном заговоре.

А тогда, в 1919–м, Николая Тухачевского, видимо, даже не искали, несмотря на отосланные Особым отделом Восточного фронта на Лубянку шифрованные телеграммы:

«Прошу срочно выяснить местонахождение и произвести обыск и арест бывшего офицера Николая Николаевича Тухачевского брата командарма–1… Материалы срочно препроводите в Симбирск.

Начособотдела Бокий»67.

С Лубянки Бокию, впоследствии «прославившемуся»

как «организатор Соловецких лагерей», ответили:

«Тухачевский по сведениям выбыл на Восточный фронт… Зампредособотдел Павлуновский, Начоперотделения Артузов»68.

И Павлуновский, и Артузов появятся на сталинских процессах 1930–х годов уже совсем в других амплуа.

Среди расстрелянных по делу «Приволжской шпионской организации» и А. И. Харченко — тот самый, что в 1918 году несколько дней командовал 1–й армией: до приезда Тухачевского в Инзу. Он «на аэроплане перелетел фронт, перешел к Колчаку с картами и двумя миллионами народных денег»69. (Чуть позже, но еще до перехода к Колчаку А. И. Харченко кратковременно командовал и 2–й красной армией Восточного фронта.) Еще один штрих: «В связи с этим же уголовным делом 16 августа 1919 года Постановлением Особого отдела Восточного фронта как непричастные к шпионской организации, но определенно сочувствующие белым заключены в концлагерь на все время гражданской войны»70 еще несколько человек.

Дело о «Приволжской шпионской организации» было пересмотрено лишь в наши дни — в соответствии с Законом «О реабилитации жертв политических репрессий», принятым в 1991 году, — по указанию Генпрокуратуры РФ от 21 апреля 1992 года.

«Проверкой дела установлено, что лица, привлеченные к уголовной ответственности по данному делу, подверглись репрессиям по политическим мотивам без достаточных оснований.

Обвинение по делу носит явно выраженный политический характер. Причем антисоветские убеждения и занятие до революции активной государственной / общественной деятельностью не только квалифицируются как факты, доказывающие виновность членов организации. …Прямо указано, что ряд проходящих под делу лиц… не причастен к совершению преступления, однако в силу их определенного сочувствия белым указанные лица подлежат заключению в концентрационный лагерь…

Все привлеченные к уголовной ответственности лица последовательно показывали о своей непричастности к какимлибо шпионским белогвардейским организациям… Утверждение следствия о том, что будучи арестованными… лица признали свою вину, никаким образом… в материалах дела не закреплено»71.

При пересмотре дела был сделан вывод о надуманности обвинения в отношении членов «Приволжской шпионской организации» и о вымысле со стороны следствия самого факта ее существования. Все репрессированные по делу реабилитированы 23 сентября 2003 года.

Для самого М. Н. Тухачевского дело 1919 года прошло, как казалось на тот момент, бесследно, хотя, вероятно, это первое личное столкновение с большевистской Фемидой могло обострить инстинкт самосохранения.

С этого момента Тухачевский вынужден максимально активно доказывать политическим и карательным органам свою абсолютную лояльность советской власти. Отсюда, быть может, и подчеркнуто демонстрирующееся им увлечение марксизмом.

Тухачевский направил свою армию на Омск. Адмирал Колчак, блестящий ученый и опытный военачальник, уже год как объявлен Верховным правителем России.

Этой должности он искренне не хотел, считал ее «своим крестом, который нес во имя России». Однако и он, в постсоветской исторической литературе в ос новном изображаемый как исключительный гуманист, прошел по проторенному и красными, и белыми пути террора. Значительная часть местного населения Сибири ненавидела Колчака больше, чем большевики. Здесь не знали крепостного права, крестьянство было по среднероссийским меркам зажиточным. А «верховный правитель» требовал от своих исполнителей «самых жестоких мер» не только в отношении повстанцев, но и «сочувствующего» им населения. Массовые репрессии — сожжение целых деревень, захват заложников, поборы и грабежи — вконец ожесточили крестьянство.

Крестьянские партизанские отряды объединились в «крестьянскую» армию.

Научный сотрудник Иркутского историко–краеведческого музея Владимир Свинин убежден, что «колчаковцы собственной жестокостью только помогли коммунистам »:

«Кто был в окружении Колчака? Офицеры, потерявшие свои поместья в России, потомственные крепостники. Они относились к крестьянам как к крепостным, за людей не считали. Пороть крестьян у них было почти привычкой… Многие крестьяне, переселившиеся в нашу губернию во времена Столыпинской реформы, были вынуждены целыми деревнями спасаться в лесах.

Их деревни просто сжигали… Шли в партизаны, поскольку боялись, что колчаковцы их уничтожат. Партизанское движение, организованное большевиками в Сибири, — миф советского времени. Оно возникло стихийно — как реакция на палочную дисциплину, безумные репрессии и реквизиции белых. Красных тогда считали меньшим злом.

Сам Колчак свои политические убеждения обрисовывал предельно внятно: «Будем называть вещи своими именами, как это ни тяжело для нашего отечества: ведь в основе гуманности, пасифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость…

«Товарищ» — это синоним труса прежде всего». Еще одна предельно внятная оценка: «Что такое демократия? — Это развращенная народная масса, желающая власти. Власть не может принадлежать массам в силу закона глупости числа: каждый практический политический деятель, если он не шарлатан, знает, что решение двух людей, всегда хуже одного (…), наконец, уже 20–30 человек не могут вынести никаких разумных решений, кроме глупостей»»72.

Это сказано в 1919–м.

Белые и красные снова действовали одними и теми же методами. Слабый приток добровольцев в Белую армию вынудил власти прибегнуть к мобилизациям. Это позволило к весне 1919 года с большим трудом сформировать в Сибири 300–тысячную Белую армию, но одновременно вызвало острое недовольство населения, не желавшего участвовать в Гражданской войне.

«Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше, и что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, от нас не ждет ничего доброго», — писал барон А. Будберг, колчаковский военный министр.

Обыденность убийства в гражданской войне описана многими историками, но лишь единицы сделали это по горячим следам, во время самой Гражданской войны, осознав гибельность «обесчеловечивания». Это смог сделать Роман Гуль, категорически и навсегда не признавший красных и быстро понявший тупиковость белого пути. В описанных им эпизодах Гражданской войны, участником которой был он сам, явное неприятие военной повседневности самосудов:

«…ведут человек 50–60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.

Пленные… я понял: расстрел вот этих 50–60 человек с опущенными головами и руками… Сухой треск выстрелов, крики, стоны…

Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовку и расставив ноги, по ним стреляли… Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали прикладами и штыками еще живых… Вот она, подлинная гражданская война… Около меня — кадровый офицер…

«Ну, если так будем, на нас все встанут», — тихо бормочет он»73.

Именно невозможность существования в системе «террора среды» заставила Гуля, служившего в «рядо вых», покинуть ряды Белой армии. Командарм Тухачевский в Гражданскую видел смерть в основном в сводках потерь с обеих сторон. Эта статистика для него — неизбежное обрамление успеха…

Партизанское антиколчаковское движение охватило всю Сибирь. В нем участвовало более 100 тыс. человек — крестьяне, рабочие, интеллигенция. К осени 1919 года оно фактически дезорганизовало весь тыл Белой армии и во многом способствовало краху белого движения в Сибири. В августе 1919 года в Сибирь вступила Красная армия. Вскоре в Западной Сибири развернулось решающее сражение между красными и белыми, получившее название Тобольско–Петропавловского.

Оно продолжалось более двух месяцев. И было кровопролитным для обеих сторон.

«Сражение началось 20 августа, когда красные войска Восточного фронта под командованием бывшего генерала царской армии В. А. Ольдерогге (около 70 тыс. человек) перешли в наступление от Кургана на Петропавловск и через 10 дней подошли к последнему. В ответ белые войска под командованием генерала М. К. Дитерихса (около 58 тыс. человек) 1 сентября перешли в контрнаступление, оттеснили красных за реку Тобол и вернули Тобольск. Красные войска (около 75 тыс. человек) 14 октября начали новое наступление, в результате которого белые войска (около 56 тыс. человек) потерпели поражение и 29 октября оставили Петропавловск. Во время этих боев белые войска потеряли около 5 тыс. убитыми и 8 тыс. пленными и во многом утратили боеспособность»74.

Тобольско–Петропавловская операция, надо заметить, хоть и оказалась вполне успешной, но ознаменовалась серьезнейшим скандалом между командующим Восточным фронтом В. А. Ольдерогге и командармом–5 — М. Н. Тухачевским. Ольдерогге настаивал на концентрации всех сил армии в направлении железной дороги, где собрались основные силы белых. Кроме того, он учитывал, что тракт проходил через казачьи районы и, следовательно, был особенно уязвим для красных. Тухачевский же, фактически проигнорировав распоряжение Ольдерогге, бросил основные группировки армии по двум направлениям: по железной дороге Курган—Петропавловск и вдоль тракта Звериноголовская—Петропавловск, где наносился главный удар по колчаковским войскам. И только после «крепкой телеграфной перепалки » и напоминаний о необходимости соблюдать субординацию Тухачевский все–таки решил подчиниться приказу.

Пополненная за счет мобилизации рабочих Челябинска и других уральских городов и вновь сформированной кавалерийской дивизии 5–я армия перешла в наступление и 29 октября овладела Петропавловском.

Противник стремительно откатывался к Омску. И снова — конфликт между Ольдерогге и Тухачевским.

«В то время как 5–я армия двигала кавалерийскую дивизию в Омском направлении, не считая свой фланг со стороны Кокчетава необеспеченным и надеясь при этом нанести противнику в районе Омска серьезное поражение… командование Восточного фронта (Ольдерогге. — Ю. К.) считало правый фланг армии…

необеспеченным и потребовало кавалерийскую дивизию повернуть с полпути до Омска назад. Несмотря на самые энергичные протесты, приказ был категорически подтвержден. Кавалерийская дивизия была снята с Омского направления и не смогла оказать здесь той помощи, которая с ее стороны впоследствии была так необходима»75.

Раздражение на Ольдерогге не прошло у Тухачевского и полтора десятилетия спустя. В статье «На Восточном фронте» он назвал бывшего комвоста человеком «никому не известным, в лучшем случае бездарным, сделавшим все зависящее, чтобы неотступное преследование Колчака сорвалось»76. Тухачевский здесь, как минимум, преувеличивает: «неотступное преследование»

не сорвалось, разве что несколько замедлилось и, не исключено, дало возможность красным формированиям не захлебнуться в наступательном порыве. Кроме того, бывший командарм–5 посчитал нужным забыть, что Ольдерогге фактически спас «пятоармейцев» от разгрома, подкрепив их дивизией из фронтового резерва и бросив против белых соединение еще одной подведомственной ему армии — 3–й, благодаря чему 5–я армия смогла удержать плацдарм без больших потерь.

Ольдерогге ответить Тухачевскому уже не мог: его расстреляли в начале 30–х — как врага народа по делу «Весна », во время массовой кампании против бывших царских офицеров, служивших советской власти. Тухачевского тогда не тронули, и его выпад против Ольдеррогге — скорее очередной реверанс власти, а не искренняя убежденность.

После окончания Тобольско–Петропавловского сражения началось безостановочное наступление Красной армии в глубь Сибири. 14 ноября 1919 года красные заняли колчаковскую столицу — Омск, ровно через месяц — Новониколаевск. После этого Восточный фронт был ликвидирован. За победу над Колчаком 5–я армия была награждена орденом Красного Знамени и Почетным Красным Знаменем ВЦИК, а ее командующий удостоился высшей в то время награды — Почетного Революционного оружия: позолоченной шашки с вмонтированным в ножны орденом Красного Знамени.

Портрет командарма в тот знаменательный день запечатлел в своих воспоминаниях боец 5–й армии Н. В. Краснопольский:

«Это был красивый молодой человек в ладном барнаульском полушубке, валенках и белой сибирской заячьей шапке с длиннющими ушами, которыми при нужде можно было закрыть и шею»77.

Вид, кажется, совсем не воинственный.

…Ему нравилось играть с огнем. После завоевания Омска Тухачевский был отозван в Москву — для участия в совещании политработников Красной армии и чтения лекций в Академии Генштаба. Он готовит ответственные, программные документы — и затевает розыгрыш.

«Когда Тухачевский стал «персоной», членом Реввоенсовета и командармом, им был составлен проект уничтожения христианства и восстановления древнего язычества, как натуральной религии. Докладная записка о том, чтобы в РСФСР объявить язычество государственной религией, была подана Тухачевским в Совнарком…»78 В Совнаркоме эту записку едва не принялись всерьез обсуждать.

«Тухачевскому только это и было нужно. Он был счастлив, как школьник, которому удалась шалость»79.

Бежавший с пятой попытки из немецкого плена во время Первой мировой, обладатель пяти орденов поручик Тухачевский в Петрограде показывал однополчанам свои игрушки: вырезанные им из дерева фигурки идоловсолдатиков, которые он пронес через четыре границы.

Коктейль мужества и инфантильности тогда восхитил и озадачил его приятелей. Ставший старше, но не повзрослевший поручик–командарм снова играет с «идольчиками». И всерьез, огнем и мечом, не осознавая того, сам создает их в реальной политический жизни.

Здесь сошлось много больше одного лишь мальчишества:

и его — с детства — безверие, и своими глазами увиденная стихийная жестокость воюющих масс, не вписывающаяся в рамки христианства. И, возможно, главное: он мог снова почувствовать себя пленником — а бежать — из регламентированной рутины — невозможно.

По просьбе Ленина Тухачевский разработал доклад о подготовке комсостава 5–й армии. В ней в 1919 году, перед зимней кампанией, была создана школа красных офицеров. Она дала 50 батальонных и ротных командиров. Это был первый опыт подготовки «краскомов» на местах, а 5–я армия стала первой «кузницей кадров» непосредственно на фронте, в зоне боевых действий. 19 декабря 1919 года Тухачевский представил заместителю председателя РВС Республики Э. М. Склянскому доклад, посвященный разработке положения о комсоставе 5–й армии. Этот документ, написанный в декабре 1919–го появился в открытой печати лишь 45 лет спустя — в 1964–м.

Доклад насквозь пронизан горделивой радостью от собственных успехов на фронтах Гражданской и созна нием их закономерности. Но отнюдь не только ими: Тухачевский готовит идеологический плацдарм против своих оппонентов, как в военном деле, так и в вопросах политического управления армией. Он подчеркнуто негативно характеризует дореволюционный царский корпус и как антитезу поднимает на щит заслуги бывших царских офицеров, уже вступивших в партию.

«У нас принято считать, что генералы и офицеры старой армии являются в полном смысле слова не только специалистами, но и знатоками военного дела… На самом деле русский офицерский корпус старой армии никогда не обладал ни тем, ни другим качеством. В своей большей части он состоял из лиц, получивших ограниченное военное образование, совершенно забитых и лишенных всякой инициативы»80.

Столь уничижительной преамбулой овеянный славой и обласканный руководством страны командарм предваряет главный удар:

«Хорошо подготовленный командный состав, знакомый основательно с современной военной наукой и проникнутый духом смелого ведения войны имеется лишь среди молодого офицерства…

Среди военкомов и младшего комсостава есть много достойных быть командирами на ответственных постах. Надо только дать широкий простор для продвижения… на командные должности…

Все военкомы из бывших офицеров или унтер–офицеров должны быть сразу обращены в командный состав. Нужно только бросить лозунг о переходе к коммунистическому командному составу… Эта мера создаст легкий путь для перехода к единоначалию »81.

Этим ударом веривший в свой авторитет среди военного и политического руководства страны Тухачевский пытался достичь двух целей: во–первых, «поставить на место» служащих в Красной армии царских генералов и полковников и, во–вторых, избавиться в армии от влияния комиссаров. Тухачевский подводил и мощную идеологическую базу:

«Для того, чтобы понимать характер и форму гражданской войны необходимо сознавать причины и сущность этой войны.

Наше старое офицерство, совершенно не знакомое с основами марксизма никак не может и не хочет понять классовой борьбы и необходимости и неизбежности диктатуры пролетариата.

Многие генералы и офицеры честно служат Советской Республике, но руководствуются, в данном отношении идеей национальной, а не своей солидарностью с рабочим классом»82.

Итак, командарм считал себя знатоком марксизма — если не теории, то практики, проверенной в бою.

(Троцкий, уже в эмиграции, вспоминал: «Мне приходилось…

подвергать критике попытки Тухачевского создать «новую военную доктрину» при помощи наспех усвоенных элементарных форм марксизма»83).

Тухачевский демонстрирует «заказчику» — Ленину — классовую солидарность с пролетариатом. Вряд ли даже в упоении недавними победами он писал эти строки вполне искренне, скорее, был движим стремлением и политически закрепить свое положение «первого среди равных». Возможно и другое: «поручик–командарм»

стремился заверениями в классовой солидарности загладить свой первородный грех — дворянское происхождение.

Да к тому же, в РВС Республики еще бесспорно помнили «дело о Приволжской шпионской организации ».

Тухачевский сделал ответственнейший доклад в Академии Генштаба. Ему «высочайше доверено» Лениным и Троцким прочесть лекцию о национальной и классовой стратегии. Эта лекция — второй шаг на пути Тухачевского по созданию коммунистической военной теории и шаг, вероятно, не менее важный, чем записка о коммунистическом комсоставе.

В лекции «Стратегия национальная и классовая» Тухачевский стремился применить марксистское учение к сфере военного искусства и к условиям ведения гражданской войны. Сделав оговорку о том, что не отрицает «вечных основ стратегии», он настаивал на принципиальных отличиях гражданской войны от национальной, межгосударственной. Он, подчеркивал, что план гражданской войны не может быть составлен ранее ее начала, поскольку начало это спонтанно. И ее армии будут «продуктом импровизации». Тухачевский явно увлекается, убеждая: революционная энергия и смелость доминируют над всем остальным. К счастью для большевиков, в своей практике тех лет Тухачевский все–таки не позволил этим качествам доминировать над здравым смыслом. Чем и объяснялась его, действительно фантастическая, успешность как военачальника.

Тухачевский акцентировал внимание на политическом факторе гражданской войны и, памятуя, о перманентных конфликтах с комиссарами, настаивал на полной независимости военных командиров от политиков в принятии стратегических решений.

«Нет оснований считать, что в гражданской войне… политикам дозволено вмешиваться в способы достижения поставленной стратегии цели. Высказываемые некоторыми положения о праве вмешательства политики в стратегию в гражданской войне надо отвергнуть»84.

Он настаивал на необходимости учета классового состава населения территорий, на которых разворачиваются боевые действия, и считал, что на завоеванных внутри собственной же страны землях нужно установить жесткий, оккупационный режим:

«Мы действительно небольшими армиями можем завоевать колоссальные пространства и при этом имея тыл всегда обеспеченным.

Это достигается с нашей стороны быстрым укреплением в занятых областях власти рабочих и крестьян. Военно–административные органы создают из родственных классов местные формирования»85.

О методах обеспечения этими классовыми формированиями диктатуры пролетариата Тухачевский не упоминает — они и без того хорошо известны его слушателям, только что покинувшим окопы Гражданской.

Цикл не лишенных художественности его статей о «революции извне» и «коммунистическом империализме », написанных в это время, — по сути обоснование необходимости новой войны, в которой он, конечно, намеревался снискать лавры победителя… Тухачевскому предстояла Польша.