"Война и мир Михаила Тухачевского" - читать интересную книгу автора (Кантор Юлия)

6. ПОЛЬСКИЙ СИНДРОМ

Мы должны штыками пощупать — не созрела ли социальная революция пролетариата в Польше?1 В. И. Ленин

Позицию России по отношению к Польше в 1920 году имеет смысл разделить на две главные составляющие.

Первая — попытка советизировать вновь образованное государство, стремящееся расширить свои границы на запад и на восток, и открыть таким образом дорогу к мировой революции. Вторая — подступы к созданию коалиции России и Германии, что привело в дальнейшем к раппальским соглашениям. (Они положили начало вынужденному сотрудничеству двух стран в военной сфере, продолжавшемуся почти полтора десятилетия.) Формирование московско–берлинского альянса на фоне советско–польских событий 1920 года проходит «скрытой темой». Эта «тема» развивалась по мере заключения в Риге в 1921 году «худого мира».

Советско–польская война исследовалась и отечественными, и зарубежными историками главным образом в контексте «противостояния двух систем» и борьбы Польши за независимость. На периферии внимания оставались проблематика внутрипольской ситуации и, с другой стороны, доминирующие причины поражения Красной армии. Польская кампания как некий фон «латентного» зарождения нового союза «двух парий Европы »[ 18 ] — сюжет, практически не изученный.

Михаилу Тухачевскому суждено было стать активнейшим протагонистом доктрины большевистской России, внятно обозначенной и выраженной в призыве:

«Даешь Варшаву!». Ему же предстояла и ключевая роль в реализации российской стороной раппальских соглашений, в 1920 году лишь только закладывавшихся.

Поражение в польской кампании для Тухачевского стало не только тяжелым психологическим ударом, но и «миной замедленного действия» в отношениях со Сталиным. А возникшее вследствие катастрофического для России «чуда на Висле» сотрудничество большевистских военных кругов с Германией — губительной «уликой» для обвинения его в измене Родине в 1937 году.

Поражение России и Германии, а также Австро–Венгрии в империалистической войне вновь — впервые после польского национального восстания 1863 года — реанимировало идею польской государственности. То, что Германия и Австро–Венгрия в ноябре 1916 года и Россия в августе 1914 года и в марте 1917 года объявили о намерении создать независимую Польшу, не только не уменьшило, а, пожалуй, увеличило стремление поляков стать независимыми и от Германии, и от России, и от Австро–Венгрии. А после того, как пришедшие к власти в России большевики провозгласили право народов на самоопределение и взяли курс на мировую революцию, оттолкнув от себя бывших союзников по войне, взоры поляков и других лимитрофов обратились к Антанте. Получив в 1918 году независимость и еще не имея четко очерченных границ, Польша при активной и решающей помощи государств Антанты, в первую очередь — Франции, и в условиях хаоса и политического вакуума начала стремительно приобретать доминирующую роль в Восточной Европе. В течение двух–трех лет она стала основным форпостом западных союзников, своеобразным «восточным бастионом Версальского договора»2.

Эта роль Польши как «буфера» между Россией и Германией и «опоры» Версальского договора, не признаваемого большевиками, не устраивала Россию, и она решилась на жесткий военно–социальный эксперимент в Польше.

В годы гражданской войны и интервенции советская власть чувствовала себя крайне неустойчиво. И у прави тельства Юзефа Пилсудского[ 19 ] был большой соблазн воспользоваться этим обстоятельством, тем более, что еще в конце 1918 — начале 1919 года Польше удалось захватить некоторые украинские, белорусские и литовские земли3.

Юзеф Пилсудский — знаковая фигура в истории польского государства. Он родился в Российской империи, в польско–литовском местечке Зулове, подданным императора всероссийского и короля польского Александра П. В семье был ближе всего к старшему брату Брониславу, учившемуся в Петербурге и связанному с русскими революционерами.

Бронислав Пилсудский, активный участник организации «Народная воля» и заговора против императора, как и Александр Ульянов, осужден на смертную казнь, но был царем помилован и сослан на 15 лет на каторгу. Несовершеннолетний Юзеф, помогавший брату в конспиративной деятельности, проходил свидетелем и был за «государственное преступление» выслан на 5 лет в Восточную Сибирь.

Вернувшись, решил, как и Владимир Ульянов, мстить за брата. Увлекшись трудами Энгельса, в 1893 году стал членом Польской социалистической партии. А вскоре и возглавил ее — принесло плоды упорное стремление к лидерству. Став профессиональным революционером, он, как и Ленин, значительное внимание уделял прессе, лично редактировал партийную газету «Работник».

Именно обнаружение типографии «Работника» повлекло за собой арест Пилсудского в феврале 1900 года в Лодзи.

Ему вновь грозила ссылка — теперь уже на 10 лет. Он симулировал сумасшествие и пять месяцев провел в сумасшедшем доме в Петербурге, откуда совершил побег. Уже в ходе революции 1905—1907 годов Пилсудский загорелся идеей создания полувоенных антирусских организаций в Галиции, и в 1910 году первая из них — Стржелецкий союз — была создана.

С этого момента Пилсудский активно выступал за разделение польской и русской революции. Во время Первой мировой войны австро–германский Регентский — оккупационный — совет передал Пилсудскому власть: он стал Начальником государства и главнокомандующим польской армии. Именно он провозгласил 16 ноября 1918 года независимость Польского государства. Как в последствии неоднократно писал сам Пилсудский, он видел целью своей жизни сохранение этой независимости, стремление «уберечь Польшу от чуждого, навязанного полякам устройства жизни».

И, защищая суверенитет страны, вполне осознанно шел на захват чужих территорий, унаследовав эту «привычку» от правителей империи, частью которой еще совсем недавно была Польша. Гражданская война в России как следствие большевистского переворота октября 1917 года неминуемо должна была «столкнуть лбами» Россию и Польшу. Русская революция остановилась в 1920 году на польской границе.

В феврале 1920 года политическое и государственное руководство Советской России приняло решение о начале разработки операции, направленной против Польши. Ленин телеграфировал председателю Реввоенсовета Троцкому:

«Все признаки говорят, что Польша предъявит нам абсолютно невыполнимые, даже наглые условия. Надо все внимание направить на подготовку, усиление Запфронта. Считаю необходимым принятие чрезвычайных мер для быстрейшей доставки всего необходимого Западному фронту из Сибири и с Урала. Следует выдвинуть лозунг «Готовиться к войне с Польшей»»4.

Перед главнокомандующим Красной армией С. С. Каменевым была поставлена задача разработать такой оперативный план ведения боевых действий, который обеспечил бы полный разгром Польши. К чрезвычайным мерам, несомненно, относится и назначение 29 апреля 1920 года командующим Западным фронтом Михаила Тухачевского, самого победоносного полководца Гражданской войны. Каменев предлагал Ленину:

«Главнокомандование считает долгом доложить, что ввиду важности польского фронта и ввиду серьезности предстоящих здесь операций, Главнокомандование предполагает к моменту решительных операций переместить на Западный фронт командующего ныне Кавказским фронтом т. Тухачевского, умело и решительно проведшего последние операции»5.

Ленин одобрил это предложение, и перед Тухачевским была поставлена задача начать подготовку войск для проведения решающего удара по Польше.

«Нанеся удар по Польше, мы тем самым наносим удар по самой Антанте;

разбив польскую армию, мы тем самым разбиваем… версальский договор»6, — писал Ленин, определяя одну из двух главных целей операции.

Вторая — глобальная: экспорт революции, обозначенный на геополитической карте вектором «Варшава—Берлин». Газета «Красноармеец» призывала:

«Пробиваться на запад не с целью захвата Польши, Германии, Франции, а для соединения с польскими, немецкими и английскими рабочими — вот наша главная задача. Именно поэтому белая Польша должна быть уничтожена, создана будет Польша пролетарская, и красное знамя должно развеваться над Варшавой»7.

Военные действия Советская Россия вела на нескольких направлениях, но в тезисах «Польский фронт и наши задачи»

ЦК РКП(б) предельно внятно расставил акценты — война с Польшей оценивалась «не как частная задача Западного фронта, а как центральная задача всей рабоче–крестьянской России»8.

«Мы должны сделать то же самое, что делали ранее в отношении других государств, а также использовать такие средства, которые мы применяли по отношению к войскам Колчака и Деникина. Мы должны немедленно обратиться к демократии Польши и разъяснить ей истинное положение вещей»9.

В записке Ленина прочитывается явная угроза. Средства, примененные к войскам Колчака и Деникина, были хорошо известны, и параллели напрашивались сами собой — тем более, что победитель Колчака и Деникина, двадцатисемилетний Тухачевский, уже вел свои войска к этническим границам Польши. Ему предстояло сразиться с войсками Юзефа Пилсудского, до тех пор успешно развивавшими экспансию на западе и востоке. Глава польского государства и его верховный главнокомандующий был ровно вдвое старше командующего советским Западным фронтом.

Советский план нанесения окончательного удара по Польше предполагал концентрацию соединений Западного фронта на территории Белоруссии. Наступление должно было начаться по линии Смоленск—Варшава—Берлин. После захвата Львова и Кракова предполагалось двинуть силы ЮгоЗападного фронта на Балканы. Начало операции было запланировано на июль.

Наступление подразделений Юго–Западного фронта на Украине планировалось как вспомогательная операция, которая должна была отвлечь значительные силы поляков, лишив их возможности перебросить войска в Белоруссию. Тухачевский 14 мая принял решение о начале наступательных действий10. 30 мая 1920 года СНК подтвердил, что «главной задачей рабоче–крестьянского правительства в настоящий момент является борьба на Западном фронте. Все силы и средства страны должны быть направлены на польский фронт для обеспечения полной и быстрой победы»11.

Агитируя отправлявшихся на польский фронт, Ленин продемонстрировал образец «большевистской искренности»:

«Помните, товарищи, что с польскими крестьянами и рабочими у нас нет ссор, мы польскую независимость и польскую народную республику признавали и признаем. Мы предлагали Польше мир на условии неприкосновенности ее границ, хотя эти границы простирались гораздо дальше, чем чисто польское население… Мы все должны сегодня здесь дать клятву, …что мы все будем стоять… за то, чтобы не допустить победы польских панов и капиталистов»12.

Для укрепления командного состава низшего и среднего звена созданный при Главкоме 30 мая 1920 года Совет военных специалистов во главе с А. А. Брусиловым издал воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», гласившее:

«В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности Родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче–Крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в противном случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из–за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку–Россию»13.

Российское правительство приняло решение о призыве в Красную армию бывших генералов и офицеров царской армии.

Они снова оказались востребованными — в качестве военных специалистов их направляли на командные и штабные должности14.

Тухачевский, как и в начале Гражданской, «своим» в рядах Красной армии был рад. В. Ладухин, назначенный в 1920–м в штаб Тухачевского, вспоминал:

«Михаил Николаевич спросил: «Имеете военное образование?»

…Я отвечал нетвердо: «Бывшее Александровское училище… в военное время… ускоренный выпуск». Тухачевский сразу преобразился:

«Э–э, да мы, значит, однокашники! Только я окончил это училище перед войной. И, знаете, товарищ, там совсем неплохо готовили офицеров»

»15.

Приказ Тухачевского о наступлении на Западном фронте написан с поэтическим пафосом. Двадцатисемилетнему командующему нравилась «музыка революции», исполненная «смычками страданий на скрипках времен». Его скрипка снова была первой.

«Взгляды всей России обращены на Западный фронт. Измученная, разоренная страна отдала все для организации победы над врагом. Рабоче–Крестьянский тыл наш с трепетом ждет победы и мира. Оправдаем же надежды социалистического отечества. Докажем на деле, что усилия страны не пропали даром. Бойцы рабочей революции. Устремите свои взоры на запад. На западе решаются судьбы мировой революции.

Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад!

К решительным битвам, к громозвучным победам!.. На Вильну, Минск, Варшаву — марш!»16 Ситуация в военно–политическом руководстве Польши была далека от спокойной. Смена правительств, нервозная рокировка в высших эшелонах власти стали следствием безуспешного поиска выхода из военного кризиса. Пилсудский намеревался сформировать «антибольшевистскую конфедерацию ». Его программа–минимум предполагала создание общего государства Литвы и Белоруссии, подобного Великому княжеству Литовскому, и его объединение с Польшей. Максимальные претензии Варшавы предполагали создание федерации или конфедерации государств–лимитрофов, отделившихся от Российской империи: Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Белоруссии, Украины, Закавказья — во главе с Польшей. В основу внешней политики Пилсудским была положена идея, предполагавшая руководящую роль Польши в Восточной Европе и направленная главным образом против России. Он приступил к осуществлению этих планов еще зимой 1919 года, когда польская армия двинулась на восток.

24 апреля 1920 года Пилсудский занял Вильно, летом польские войска захватили Минск. (Пилсудский приостановил продвижение лишь в период наступления Деникина на Москву, опасаясь его «великодержавных намерений» восстановить Россию в дореволюционных границах. За что русский генерал обвинил Пилсудского в желании спасти большевизм.) В апреле же 1920 года Пилсудский заключил соглашение с Украинской Народной Республикой (с украинской стороны подписанное Симоном Петлюрой) — согласно этому соглашению к Польше отходила Восточная Галиция. В ре зультате стремительного наступления на Украине 7 мая поляки заняли Киев. Но уже 11 июня им пришлось оставить город под натиском красных.

В первых числах июня стратегическая инициатива перешла к Красной армии, поляки начали откатываться назад.

Большевики заявляли о намеренииях решить территориальнополитический спор с Польшей мирным путем.

«Пилсудский и его агенты знают, что ничто не грозит независимости Польши, которой мы, рабоче–крестьянская Россия, согласны дать более широкие границы, чем намечала Антанта»,17 — декларировал Троцкий.

Но польский истеблишмент этим заверениям не доверял.

Было созвано закрытое заседание Сейма с участием Пилсудского, военного министра генерала Юзефа Лесневского, а также начальника Генерального штаба Войска Польского генерала Юзефа Галлера, премьера Владислава Грабского и представителей парламентских фракций18. Итогом стало создание Совета государственной обороны (СГО), в компетенцию которого входила координация всех политических и военных решений. Создание СГО одобрил сейм. Совет назван высшим государственным органом, решения которого обязательны как в военное, так и в мирное время. Председателем СГО стал Ю. Пилсудский. 2 июля польское Военное министерство выпустило приказ о начале набора в добровольческую армию, командующим которой назначен Юзеф Галлер.

В тот же день Тухачевский подписал приказ Войскам Западного фронта:

«Красные солдаты. Пробил час расплаты. Наши войска по всему фронту переходят в наступление. Сотни тысяч бойцов изготовились к страшному для врагов удару. Великий поединок решит судьбу войны русского народа с польскими насильниками. Войска Красного знамени и войска хищного белого орла стоят перед смертельной схваткой. Прежде чем броситься на врагов, проникнитесь смелостью и решительностью.

Только наполнив грудь отвагой, можно победить. Да не будет в нашей среде трусов и шкурников. В бою побеждает только храбрый.

Перед наступлением наполните сердце свое гневом и беспощадностью.

Мстите за сожженный Борисов, поруганный Киев, разгромленный Полоцк. Мстите за все издевательства польской шляхты над рево люционным русским народом и нашей страной. В крови разгромленной польской армии утопите преступное правительство Пилсудского.

В наступлении участвуют полки, разбившие Колчака, Деникина и Юденича.

На защиту Советской земли собрались бойцы с востока, юга, запада и севера. Железная пехота, лихая конница, грозная артиллерия неудержимой лавиной должны смести белую нечисть. Пусть разоренные империалистической войной места будут свидетелями кровавой расплаты революции со старым миром и его слугами. Красная Армия да покроет себя новой неувядаемой славой»19.

Все та же героико–романтическая риторика, все тот же «высокий стиль», полный агрессивной энергетики. «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо»… Не случайно Тухачевскому с юности так нравился Маяковский. Тухачевский, обладатель польского дореволюционного ордена Св. Станислава эстетствовал, ведя армии на захват Польши, возвращая своей империи ее земли, он стремился расширить ее границы, пусть и под флагом мировой революции, в которую вряд ли всерьез верил. Кстати, и сам Маяковский не остался в стороне от польской кампании, агитируя за борьбу с белополяками куда менее поэтично, чем командующим Западным фронтом:

«На польский фронт!

Мигом!

Если быть не хотите Под польским игом[ 20 ]»20.

Польша пыталась отстоять «географическую новость» — собственную независимость. Усиливалась польская пропаганда с антирусским душком. Акцию «по сплочению польского общества» возглавили политические партии и общественные объединения. Распространялись, публиковались на страницах периодической печати десятки воззваний и призывов, сообщений, манифестов и писем. Консолидации общества в не меньшей степени, чем риторика, способствовали и сообщения из Белоруссии о прорыве войсками Западного фронта польской линии обороны и о быстром продвижении Красной армии на запад. Лейтмотив этой пропаганды выразил сам Пилсудский в своей книге «Война. 1920 год».

«В гербе нашего государства — орел белого цвета, имеющий, как любой орел, кривой клюв и острые когти; в кампанию п. Тухачевского 1920 года он расправил свои могучие крылья и сумел противостоять двуглавому уродцу, хотя тот и выкрасился в красный цвет. Пусть мы будем «бело–поляками», если наш орел белый. У него от природы одна голова, а когти достаточно остры, чтобы побеждать уродцев и защищать свое гнездо»21.

И далее — формула, в которой ненависти куда больше, чем свободолюбия:

«Варшава только что стряхнула с себя грязь вековой неволи, неволи долгого торжества бессилия и трусости»22.

Огромную роль в национальной консолидации сыграло католичество — религия, традиционно влиятельная в Польше и укорененная там гораздо глубже, нежели православие в России. Католическое духовенство выступило с призывом к польскому обществу о сплочении и максимальной консолидации сил для борьбы с угрозой национальному и государственному суверенитету. Оно направило письмо Папе Бенедикту XV, епископатам мира и польскому народу:

«Мы не боремся с народом России, но сражаемся с теми, кто попрал Россию, высосав ее кровь и ее душу, стремясь к новым захватам»23.

Были намеки и прозрачнее:

«Большевизм и вправду идет на завоевание мира. Раса, которая управляет им, уже завоевала мир, используя золото и банки, а сегодня, подгоняемая текущим в ее жилах извечным стремлением к империалистическим захватам, стремится надеть не шею всех народов ярмо своего правления…»

Намек был понят, и по стране прокатилась волна погромов, разумеется, никак не повлиявших на военную ситуацию, но добавивших адреналина радикалам.

Советское руководство в свою очередь апеллировало к народу Польши:

«Мы признали независимость Польши. С самого начала мы не хотели войны, мы шли на самые большие уступки во имя мира, но после того как ваши преступные правители навязали нам войну, мы сосредоточили достаточные силы, для того чтобы вконец разгромить ваших помещиков и капиталистов и обеспечить, таким образом, мир между независимой рабоче–крестьянской Польшей и рабоче–крестьянской Россией… Польские рабочие и крестьяне, польские легионеры!.. Вашей жизни, вашему человеческому достоинству, вашей пролетарской и крестьянской чести не грозит никакая опасность. Сражаясь против нас из–под палки польских панов, вы совершаете измену по отношению к будущей социалистической Польше и к рабочему классу всего мира. Очиститься от пятна измены вы можете только одним путем: перейдя к нам с братски протянутой рукой… Бросайте же кровавое, бесчестное, проклятое дело борьбы с рабочими и крестьянами России и Украины… чтобы таким путем вернее и скорее обеспечить независимую социалистическую Польшу»24.

Заботясь о пропагандистском успехе, Ленин рекомендовал секретариату ЦК РКП(б): «все статьи о Польше и польской войне» следует «просматривать ответственным редакторам под их личной ответственностью.

Не пересаливать, т. е. не впадать в шовинизм, всегда выделять панов и капиталистов от рабочих и крестьян Польши»25.

Однако во «внутреннем употреблении» большевистская великодержавность все–таки проступала:

«Белогвардейская Польша, как и другие мелкие окраинные государства, не имеет самостоятельной политики и руководится жадностью, которая умеряется лишь трусостью»26, — гласили тезисы ЦК РКП (б) «Польский фронт и наши задачи», опубликованные 23 мая 1920 года.

На дипломатическом уровне Польша настаивала на том, чтобы Антанта оказала давление на Советскую Россию, вынудив ее подписать мирный договор. Кроме того, польский премьер Владислав Грабский добивался скорейшей поставки военной техники. К 30 июня Польша исчерпала все кредиты, предоставленные на военные цели западными странами, главным образом Францией. Попытки воздействия на Антанту стали генеральной линией польской делегации на мирной конференции в бельгийском городке Спа, открывшейся 5 июля 1920 года. Это подстегивало и Германию, и Россию обеим нужны были союзники. Германия формально придерживалась нейтралитета, однако нейтралитета, сочувственного по отношению к России.

Вряд ли возможно установить точную дату и инициатора сотрудничества между РККА и рейхсвером. Во всяком случае, мысль о нем в среде германского генералитета зародилась задолго до подписания Рапалльского договора. Одним из первых ее сформулировал главнокомандующий рейхсвером генерал X. фон Зект, который писал, что, еще будучи начальником штаба армии «Норд» в Прибалтике, пришел к выводу о необходимости для Германии опереться на Советскую Россию в борьбе за ликвидацию невозможных для Германии условий, продиктованных державами Антанты в Версале27. Видный военный теоретик, успешный военачальник, автор ряда монографий по военному делу и российскогерманским отношениям, Зект находил союз двух стран перспективным и полезным. «Мысль о совместной работе с Россией» пришла Зекту весной 1920 года28.

С российской стороны первые попытки навести мосты были предприняты в 1919 году через Карла Радека[ 21 ], вышедшего из Моабитской тюрьмы, куда он был заключен за революционную

деятельность в Германии. В 1920 году Радек, занявший на своей родине, в Польше, заметный политический пост — члена Польревкома, оставался приверженцем экспорта революции и сторонником советско–германского сближения против Антанты.

Жизнь и судьба Радека достойны отдельного упоминания и при рассмотрении темы «экспорта революции». Радек в 1920 году — главный и, пожалуй, самый опытный среди большевиков специалист по «революционной контрабанде ». Во время Первой мировой войны он сблизился с В. И. Лениным, став по его предложению после февральской революции 1917 года членом Заграничного представительства РСДРП в Стокгольме. Радек — одно из главных действующих лиц в криминально знаменитой истории переезда Ленина и его соратников в Россию через Германию в запломбированном вагоне. После захвата большевиками власти прибыл в Петроград, с ноября 1917 года — зав. отделом внешних сношений ВЦИК. С декабря 1917 года — член советской делегации в Брест–Литовске; противник мира с Германией.

В конце 1919 года находился в командировке в Германии — участвовал в германской революции 1918—1919 годов, помогая объединить все фракции, вошедшие в Германскую компартию29, арестован, почти сразу же освобожден и прибыл в Польшу — политическим «впередсмотрящим ». И — контактером с Генштабом Германии.

В одном из своих выступлений в Гамбурге в 1920 году Зект говорил:

«Ни один немец не должен пошевелить и рукой ради спасения от большевизма Польши, этого смертельного врага Германии, творения и союзника Франции, разрушителя немецкой культуры, и если бы черт побрал Польшу, нам бы следовало ему помочь»30.

В меморандуме Зекта, посвященном перспективам отношений с советской Россией, читаем:

«Только в сильном союзе с Великороссией у Германии есть перспектива вновь обрести положение великой державы… Англия и Франция боятся союза обеих континентальных держав и пытаются предотвратить его всеми средствами — т. о., мы должны стремиться к нему всеми силами… Наша политика как по отношению к царской России, так и по отношению к государству во главе с Колчаком и Деникиным была бы неизменной. Теперь придется мириться с Советской Россией, — иного выхода у нас нет»31.

Имя Зекта стало ключевым для всего догитлеровского периода советско–германских отношений. (Активным участником первых контактов по «антиверсальскому сближению» был адъютант и доверенное лицо Зекта — Э. Кестринг, впоследствии германский военный атташе в Москве.) Зект занял прочное место в структуре политических сил Германии как руководитель рейхсвера — опоры власти в Веймарской республике. И не в последнюю очередь — благодаря жесткой «великогерманской» позиции, которую он продемонстрировал, работая в составе немецкой делегации сначала в Версале, затем — в Спа32. 20 июля 1920 года германское правительство объявило о своем полном нейтралитете в польско–советской войне.

Это заявление было обусловлено как успешным наступлением Красной армии, быстро продвигавшейся к Варшаве, так и тем, что на конференции в Спа германскому канцлеру К. Ференбаху не удалось убедить премьеров стран Антанты в целесообразности наличия у Германии вооруженных сил численностью в 200 тыс. человек, а не в 100 тыс., как предписывалось Версальским договором33.

Германский министр иностранных дел В. Зимонс заявил о запрете транзита Францией оружия через Германию в Польшу; в вольном городе Данциге докеры отказывались разгружать суда, груженные французским оружием для Польши; германские добровольцы (по словам Тухачевского, их были «сотни и тысячи») сражались в рядах Красной армии против армии Пилсудского.

В 1920—1926 годах и особенно в 1920—1923 годах, когда Германия, охваченная восстаниями, вызванными разрухой, экономическим кризисом и политической нестабильностью, нуждалась в «твердой руке» для сохранения конститу ционного порядка, главнокомандующий вооруженными силами страны Зект являлся одной из главных политических фигур. Характерно в этом отношении свидетельство главы советской дипломатии Чичерина, считавшего, что по ключевым вопросам решение германского правительства ничего не значит, «если Зект не даст согласия»34. Зект относительно «проблемы России» писал, что в качестве «незыблемой цели» германской политики в будущем он видит «политическое и экономическое объединение с Великороссией», и поэтому Германии, по его мнению, следовало постараться «по крайней мере, не превратить Россию в своего врага»35.

В дальнейшем эта тема «проявлялась» в политике обоих государств, перманентно выходя на первый план в период обострения внешнеполитической ситуации.

Конференция в Спа обязала Польшу немедленно подписать соглашение с Советской Россией о прекращении боевых действий. Границей должна была стать так называемая линия Керзона[ 22 ], предложенная еще 8 декабря 1919 года.

Премьер Грабский подписал в Спа и соглашение, обязавшее Польшу пойти на серьезные территориальные уступки, передав Литве Вильно и прилегающую к нему территорию.

В обмен Польша получила обещание Антанты оказать давление на Советы, чтобы добиться подписания договора о прекращении боевых действий с Польшей на грядущей Лондонской конференции.

11 июля британский министр иностранных дел лорд Керзон направил ноту Совету народных комиссаров, в которой содержалось не только предложение о прекращении военных действий и начале мирных переговоров с Польшей на основе принципов, сформулированных в Спа, но и завуалированная угроза. Керзон предупреждал: действия на этнической польской территории вынудят Антанту оказать Польше помощь для защиты государственного суверенитета36. Англия предлагала посредничество в советско–польских переговорах.

Россия от посредничества Великобритании отказалась, но вынесла предложение провести прямые двухсторонние переговоры в случае, если сама Польша проявит такую инициативу. (В ответе говорилось также, что линия Керзона — результат «соглашательской» позиции западных держав.) Успешные действия Западного фронта на Варшавском направлении вынудили поляков 22 июля обратиться к России с предложением о мирных переговорах.

Прибывшая 1 августа в Барановичи польская делегация имела полномочия лишь на ведение переговоров о перемирии, что стало предлогом для сворачивания диалога.

Председатель Реввоенсовета республики Троцкий обратился к войскам:

«Герои! Вы нанесли атаковавшей нас белой Польше сокрушающий удар. Тем не менее, преступное и легкомысленное польское правительство не хочет мира… Польское правительство уклоняется от мирных переговоров… Его делегаты не являются к сроку, а если являются, то без полномочий. Варшавская радиостанция не принимает наших ответов или польское правительство притворяется, что не видало их, даже тогда, когда есть расписки варшавской радиостанции. Сейчас, как и в первый день войны, мы хотим мира…

Красные войска, вперед! Герои, на Варшаву! Да здравствует победа! Да здравствует независимая и братская Польша!»37 Воодушевленные военными успехами и — как их следствие — успехами дипломатическими, большевики в это время всерьез задумывались о немедленном распростране нии революции. 23 июля 1920 года Ленин с конгресса Коминтерна направил Сталину, тогда члену РВС Юго–Западного фронта, телеграмму:

«Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное/мнение/, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть, также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно» .

Заботясь о стратегическом успехе мировой революции, большевистское руководство настойчиво стремилось тактически разрушить защиту «мирового империализма» — Версальские соглашения.

«Приближение нашей армии к Варшаве неоспоримо доказало, что где–то близко к ней лежит центр всей системы мирового империализма, покоящейся на Версальском договоре»39.

На Тухачевского таким образом возлагались не только военные задачи, но и сугубо политические — от его успешности зависела советизация Восточной, а вслед за ней и Западной Европы.

Первым практическим шагом, направленным на реализацию политической задачи — советизации — в Польше, явилось создание так называемых революционных комитетов, которые должны были стать органами государственной власти в стране. В числе первых был создан ревком в галицийском Тарнобреге. Именно здесь еще в 1918 году возникла «Тарнобрегская советская республика». Одним из ее создателей был Томаш Домбаль. Домбаль начинал свою политическую деятельность в 1912 году как «член первой группы (возглавляемой Пилсудским) военной организации «Стржелец», боровшейся за независимость Польши.

Участник польского восстания 1918 года за независимость Польши против Австро–Венгрии. Руководил восстанием «на территории 6—7 районов, вошедших впоследствии в состав Краковского, Люблинского и Львовского воеводства »40. С 1918 года Домбаль находился уже в жесткой оппозиции к «пилсудчиковским» организациям. Он все больше увлекался коммунистической идеологией. «После восстания начальник созданной им польской жандарме рии г. Тарнобрега, затем — майор, комендант округа организованного им восстания и командир формируемого им Сандомирского стрелкового полка. После двух поездок в Краков на встречи с руководством «Польской организации войсковой» (ПОВ) 6 ноября 1918 года перешел на революционные позиции и возглавил крестьянское восстание против польского правительства» (т. наз.

«Национального комитета») в Кракове под «лозунгом рабочекрестьянской власти». Результатом стало создание «Тарнобрегской советской республики». В начале 1919 года по «самостоятельному крестьянскому списку» избран в сейм. В 1920 году в сейме «в момент наступления советских войск на Варшаву выступил с приветствием по адресу Красной Армии»41. В это время Томаш Домбаль познакомился с Михаилом Тухачевским. Уже после окончания польской кампании, переехав как политэмигрант в Москву, Домбаль продолжал контактировать с Тухачевским.

«Домбаль был принят в Советский Союз как член парламента, который выступал за поражение польской армии и за призыв в Красную Армию при вступлении ее в Варшаву… я знал его как члена ЦК польской компартии»42.

Эти контакты стали «уликой» на процессе 1937 года, где Тухачевского судили как «польско–немецкого шпиона»[ 23 ].

23 июля 1920 года Польское информационное бюро в Москве приняло решение о создании Временного революционного комитета всей Польши (ВРКП). В период до создания постоянного рабоче–крестьянского правительства Польревком должен был заложить основы «будущего советского строя Польской Советской Социалистической Республики»43. Председателем Польревкома был назначен Юлиан Мархлевский. Вероятнее всего это, столь важное идеологически, назначение произошло по личной рекомендации Ленина: они были знакомы с 1900 года, когда в Мюнхене Мархлевский помог Ленину найти типографию для издания «Искры». Впоследствии Мархлевский и внутри РСДРП, и на конгрессах Второго Интернационала выступал абсолютным сторонником позиции Ленина по всем вопросам44. В Польревком вошли также Карл Радек, Феликс Дзержинский, Иосиф (Юзеф) Уншлихт, Феликс Кон. В качестве представителя РКП(б) с контрольными функциями в него вошел Иван Скворцов–Степанов.

Польский ревком разместился в Белостоке — крупнейшем польском городе, занятом красными.

«ВРКП заявил о непризнании легального польского

правительства и о замене органов власти на территории, занятой частями Красной Армии, на революционные комитеты »45.

Фактически большевики попытались через Польревком совершить внутренний политический переворот. Иосиф Уншлихт заявил:

«Поднимая боевой дух, обучая и просвещая подчиненные вам части Красной Армии, вы должны помнить, что захват Варшавы не является нашей конечной целью, а лишь только исходным пунктом на пути к действительно великой цели — европейской революции, революции всемирной»46.

Польревком сослужил дурную службу Москве, фактически дезинформировав руководство страны и РККА, характеризуя внутриполитическую ситуацию в Польше. Оценки отличались чрезмерным преувеличением революционной готовности масс. Так, 6 августа Дзержинский в своей телеграмме на имя В. И. Ленина сообщал, что «буржуазия чувствует себя бессильной», «армия, кроме повстанцев, разваливается, дезертирство огромное», выражая уверенность в быстром создании пролетарской польской Красной армии. Даже 17 августа, когда польские войска уже вели успешное контрнаступление, Дзержинский оптимистично информировал Ленина о том, что «польские крестьяне безучастно относятся к войне, уклоняются от мобилизации, варшавские рабочие ожидают прихода Красной Армии»47. Иллюзии по поводу ситуации в Польше наложили свой отпечаток и на действия РВС. Основываясь на информации Польревкома, РВС принимал решения о наступ лении на Варшаву, полагая, что население в массе своей поддержит наступавших. Практика показала обратное:

не только 100% подлежащих мобилизации в регулярную армию приходили на призывные пункты — создавались добровольческие отряды.

Тухачевский, анализируя в 1923 году польскую кампанию, был вынужден признать субъективность восприятия польскими коммунистами объективной ситуации:

«Положение в Польше… рисовалось в благоприятном для революции свете… Многие польские коммунисты считали, что стоит только нам дойти до этнографической польской границы, как пролетарская революция в Польше станет неизбежной и обеспеченной»48.

Политорганы Красной армии совместно с польскими коммунистами создавали Советы, отряды польской милиции.

В середине августа началось формирование польской Красной армии, впрочем, весьма малоуспешное. Одновременно со вступлением войск под командованием Тухачевского на польские земли польские коммунисты начали призывать солдат Войска Польского к невыполнению приказов командования, склонять их к переходу на сторону Красной армии49. В обращении к «Польским рабочим, крестьянам и легионерам», распространенном на территории, занятой советскими войсками, говорилось:

«Мы призываем вас переходить к нам — в лагерь Красной Армии, переходить с оружием; если невозможно, то без оружия. Вы будете встречены, как братья. Переходите к нам. В одиночку или целыми частями, с оружием или без оружия, переходите под верную, надежную братскую защиту рабоче–крестьянской армии»50.

Неудачи в Спа и на фронте привели к отставке кабинета Грабского, и 24 июля начало работу новое коалиционное правительство национальной обороны под руководством Винцента Витоса. Оно, как и предыдущее, поставило главной целью остановить наступление Красной армии и подписать мирный договор на выгодных для Польши условиях, предполагающих сохранение ее сильно расширившихся, как уже упоминалось, к 1920 году границ.

Единственная партия, оппонировавшая курсу правитель ства, — Коммунистическая рабочая партия Польши. Одновременно с критикой прежнего правительства усилилась и критика главного командования Войска Польского и, соответственно, самого главы государства — Пилсудского.

В связи с этим начальником Генерального штаба под давлением Антанты был назначен генерал Тадеуш Розвадовский, только что вернувшийся из Спа. Розвадовский был креатурой маршала Франции Фердинанда Фоша[ 24 ], председателя Военного совета Антанты. Таким образом еще более усилилась позиция постоянной военной миссии Антанты, которую в должности советника Главнокомандующего Войска Польского возглавлял генерал Максим Вейган, начальник штаба Фоша51.

Фош был в равной мере ненавистен и России — как глава Антанты и протагонист Версальских соглашений, не признаваемых большевиками, и Германии — также по причине унизительного для нее версальского мира и явной антигерманской позиции в Рапалло. (Этому маленькому городку впоследствии суждено было стать родиной порожденного Версалем и «Чудом на Висле» военно–политического союза Советской России и догитлеровской Германии.) Именно Фош на Версальской конференции 1919 года потребовал усиления Польши в противовес России. И об этом Советы помнили.

«Французский акцент» в военно–политическом руководстве Польши подтолкнул Германию к внятному обозначению позиции в отношении России. В Германии и, особенно, в руководстве рейхсвера (главнокомандующий генерал–полковник X. фон Зект, начальник генерального штаба генерал В. Хайе, начальник оперативного отдела генштаба полковник О. Хассе) усилились настроения в пользу «восточной ориентации» и военного союза с «советским большевизмом». В случае победы России над Польшей (но не ранее) Зект призывал объединиться с Советской Россией с целью ликвидации позорных для Германии условий Версальского договора и восстановления общей границы между Германией и Россией на возможно более длинном протяжении52.

В дни, как казалось, неудержимого наступления Красной армии, Зект направил высшему Политическому руководству Германии (рейхспрезиденту Ф. Эберту, райхсканцлеру К. Ференбаху, министру иностранных дел В. Зимонсу и военному министру О. Гесслеру) записку о германо–советских отношениях:

«В полной победе России над Польшей вряд ли можно больше сомневаться. Россия отклонила посредничество Англии, отвергла всякое вмешательство Лиги Наций и вынудила Польшу непосредственно просить о перемирии и заключении мира. Приведут ли начавшиеся переговоры действительно к окончательному прекращению военных действий, определенно сказать нельзя. Вполне вероятно, что большевистские армии продвинутся за Вислу к границам Германии. В таком случае в Европе сложилась бы совершенно новая политическая ситуация. Германия и Россия пришли бы в непосредственное соприкосновение. Одна из важнейших целей версальской политики — разделение Германии и России сильной Польшей — была бы перечеркнута»53.

Перечеркивание важнейшей цели Версаля Зекта более чем устраивало. Практически он повторил уже сказанное ранее Лениным: «Разбив польскую армию, мы тем самым разбиваем… версальский договор».

Зект, внимательно наблюдавший за внутриполитической ситуацией в России и сравнивавший ее с текущими событиями в Германии (тоже пережившей революционные выступления, правда, успешно подавленные властями, но не сошедшие на нет благодаря активной коммунистической фракции в рейхстаге), отмечал также:

«Для нашего народа идеи русской революции имеют громадную притягательную силу… Главное в том, чтобы самим их подхватить, чтобы управлять ими и поставить их на службу будущего народа»54.

Эхо наступления войск Тухачевского донеслось до Германии мгновенно: Клара Цеткин накануне Варшавского сражения выступила в рейхстаге с требованием осуществить поворот в германской внешней политике для заключения оборонительного и наступательного союза с Советской Россией. Так что обозначенная Зектом тема «управления революционным народом» приобретала для Германии все большую актуальность.

Официальных противопольских соглашений стороны не заключали, но отношения между Германией и Россией формировались в период польско–советской войны на основе общего взгляда на Польшу. После падения Варшавы германские военные власти готовились занять Поморье и устранить коалиционные войска из Верхней Силезии.

Огромная колония русских эмигрантов в Германии (только в Берлине их насчитывалось не менее 100 тысяч) ждала наступления армии большевиков как национальной, для уничтожения Польши и восстановления монархического строя. Прекратилась отправка русских военнопленных из германских лагерей в Россию, распространилась информация о формировании крупного отряда под командованием Бермонта–Авалова для совместных действий против Польши.

Глава русского Политического комитета (впоследствии, в 1922 году — председатель Комитета защиты Родины и свободы) Борис Савинков, приглашенный Пилсудским в Польшу и занимавший при нем неформальную долж ность «тайного советника», сообщал в это время начальнику II отдела генштаба Польши Б. Медзинскому о создании в Берлине большевистско–немецкой контрразведки:

«На дело организации отпущено Коппом 500 тыс. марок… В начале августа в Берлин приезжал полковник большевистского штаба…

и имел беседу с лицами штаба Людендорфа (штаб считается распущенным, но фактически продолжает работать тайным образом)…

При Генштабе, при МИД, при Полицай–президиуме, Главном комиссариате имеются разведки с русскими отделами…»55 После конференции во французском Ифе, где шла речь о предоставлении Антантой оружия Польше, в Лондоне состоялись переговоры, на которых советская делегация во главе со Львом Каменевым отказалась принять предложение о кратковременном перемирии и представила западным державам условия, на которых Советская Россия могла бы заключить мирный договор с Польшей.

Важнейшие из них: восточная граница Польши должна проходить по линии Керзона, численный состав польских вооруженных сил должен был быть сокращен до 50 тыс. солдат действительной службы и 10 тыс. кадрового запаса. Польская сторона должна была взять на себя обязательства передать российской стороне все склады с оружием, запретить производство оружия и боеприпасов, создать вооруженную народную милицию, разрешала бы свободный транзит через польскую территорию российских эшелонов, передавала бы России железнодорожную линию Волковыск—Белосток—Граево, осуществляла бы за свой счет восстановление городов, разрушенных польскими войсками, соглашалась на возврат захваченного имущества и т. п.56 По сути Советы возлагали на Польшу обязательства, идентичные версальским в отношении Германии. Это был своего рода «наш ответ Фошу», как уже упоминалось, «продавившему» в Версале усиление Польши против России и не допустившего уже в Спа, несмотря на желание Зекта, увеличения вооруженных сил Германии, «скованной версальскими цепями».

Британский МИД и Палата общин поддержали эти требования к явному неудовольствию польской стороны.

Решение Великобритании дало мощный дополнительный импульс к российско–германскому военно–политическому сближению. Сотрудничество с Россией позволит Германии осуществить «подрыв основ Версальского мирного договора»57, — считал Зект.

«Я отклоняю поддержку Польши, даже в случае опасности ее поглощения (Россией. — Ю. К.). Наоборот, я рассчитываю на это, и если мы в настоящее время не можем помочь России в восстановлении ее старых имперских границ, то мы не должны ей во всяком случае мешать… Сказанное относится также к Литве и Латвии. Если же большевизм не откажется от мировой революции, то ему следует дать отпор на наших собственных границах»58.

И только: за пределы своих границ — географических и обозначенных идеологией — Германия, по Зекту, переходить не должна. Зект призывал «совершенно открыто заверить русских» в миролюбии Германии и заявить о ее желании «жить с Россией в дружбе и поддерживать двусторонний экономический обмен на основе полнейшей взаимности… Следовало бы выразить надежду, что Россия будет полностью уважать границы империи 1914 г., так как мы чувствуем себя обязанными уберечь от ужасов войны те области, которые принадлежали Германии до вступления в силу мирного договора»59.

А де–юре Германия строго придерживалась суверенитета в отношении России — чтобы не обострять отношения с Антантой.

«По всей вероятности, Россия будет искать дружбы с Германией и уважать ее границы, во–первых, потому, что она всегда действует постепенно, до сих пор уважает право на самоопределение тех народов, которые не относятся к ней враждебно, во–вторых, также потому, что она нуждается в рабочей силе и промышленности Германии.

Если же Россия нарушит границы Германии 1914 г., то нам из–за этого вовсе не нужно бросаться в объятия Антанты, а скорее следует привлечь на свою сторону Россию путем заключения союза»60.

Этот тезис стал немецким фундаментом для «строительства » раппальских соглашений.

12 августа 1920 года, за день до советского наступления на Варшаву, представителям германского правительства от имени Троцкого было официально сообщено, что Советы готовы признать границы 1914 года. Если в Варшаве будет образовано польское большевистское правительство, то это польское правительство добровольно передаст Германии прежние германские территории, при условии, что они являются этнически немецкими61. В это же время майор В. Шуберт — последний военный атташе кайзеровской Германии в России — по поручению МИД Германии был направлен в Восточную Пруссию для налаживания контактов с Красной армией. Ему передали списки необходимых Красной армии вооружений, снаряжения, локомотивов, автомобилей, медикаментов, провианта. Политическое руководство РСФСР стремилось закрепить успехи Западного фронта. Командование фронта постоянно получало директивы о продолжении боевых действий. 19 июля главкомом Каменевым была подписана директива, содержавшая приказ войскам Тухачевского энергично развивать наступление на Варшаву и нанести решающий удар Войску Польскому62.

Исходя из стратегических целей Советской России, Каменев с самого начала наступления в Белоруссии принимал все меры для координации действий Западного и Юго–Западного фронтов и объединения их основных сил на варшавском направлении, что должно было привести к быстрейшему поражению польской армии и вступлению Красной Армии в центральные районы Польши. Но командующий Юго–Западного фронта Егоров и влиятельный член реввоенсовета фронта Сталин считали, что 1–ю Конную армию следует направить для взятия Львова, что силы Юго–Западного фронта должны осуществить захват Львова и оккупацию всей Восточной Галиции. Под нажимом Сталина 24 июля Егоров направил в подразделения фронта директиву, которая полностью противоречила ранее выработанной Каменевым и Тухачевским концепции, предполагавшей концентрацию

всех сил на польском фронте63. Силам Юго–Западного фронта теперь предстояло нанести удар в направлении, противоположном тому, в котором наступали армии Тухачевского.

В результате этого между Западным и Юго–Западным фронтами возникала брешь, что давало свободу маневра польским войскам. В сложившейся ситуации они могли действовать по внутренним линиям, поочередно нанося удары частям Западного и Юго–Западного фронтов. Тухачевский не был проинформирован об изменении концепции боевых действий Юго–Западного фронта. Так начинались события, позднее названные Тухачевским «катастрофой».

Пилсудский и Вейган провели перегруппировку сил, влив в них свежие части — и сопротивление польских войск усилилось, тем более что красные войска уже выдыхались на марше, пройдя за три недели около 500 км. Через три года после окончания войны Тухачевский констатировал:

«Обстановка сложилась крайне неблагоприятно для Западного фронта. Выходя на подступы к Висле, он был предоставлен своим собственным силам, в то время как против него были сосредоточены силы всей польской армии… В общем, стратегическое положение можно оценить следующими словами: поляки совершали смелую правильную перегруппировку, рискнули галицийским направлением и сосредоточили все свои силы против… Западного фронта ко времени решающего столкновения. Наши силы к этому…

моменту оказались раздробленными и глядящими по разным направлениям»64.

Сталин по–прежнему упорствовал, и Тухачевский вынужден был вновь обратиться 30 июля к Каменеву, чтобы 12–я армия оказала поддержку его войскам, ведущим бои за Брест. Каменев дал положительный ответ. Тем не менее Сталин склонил Егорова, не отдавать приказ о наступлении 12–й армии в районе Бреста. Отказ Сталина выполнить приказ главкома закономерно обеспокоил Каменева. О случившемся он проинформировал Политбюро РКП(б)65. На заседании, состоявшемся 2 августа, Политбюро РКП(б) приняло решение о соединении всех войск польского фронта в единый Западный фронт. Это возмутило Сталина и Егорова.

Руководство военными действиями против польской армии в соответствии с решением Политбюро было сконцентрировано в руках одного командующего. Командующим Западным фронтом был назначен Тухачевский. Перед Тухачевским теперь была однозначно поставлена задача по занятию Варшавы.

Победу над Польшей политическое руководство большевиков считало уже свершившимся фактом и мало прислушивалось к мнению военных. С польских направлений на юг (на том же заседании политбюро было также принято решение о создании Южного фронта, который противостоял бы Врангелю) войска еще не перебрасывались, но и свежих соединений Западный и Юго–Западный фронты больше не получали. Войска Врангеля оттянули на себя значительную часть имевшихся в распоряжении командования РККА сил (и тем самым косвенно помогли полякам в битве за Варшаву) — начиная с июля в Таврию против Врангеля двинулись 14 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий, причем лучших66. Это не могло не вызвать протеста Тухачевского:

«Непрерывные успехи Западного фронта вселили большую уверенность в нашем конечном успехе. Намечалось снятие целого ряда дивизий с Западного и Юго–Западного фронтов для переброски на крымское направление. Приходилось отстаивать неприкосновенность частей»67.

(Впоследствии Тухачевским был разработан и успешно реализован план разгрома Врангеля.) Главком Каменев вновь (в который уже раз) направил Егорову приказ, в котором говорилось:

«Западный фронт приступает к задаче по нанесению решающего удара с целью разгромить неприятеля и захватить район Варшавы:

в связи с этим следует временно отказаться от осуществляемого на вашем направлении захвата Львова»68.

Тандем Егоров—Сталин не только не выполнил и этот приказ, но, более того, отдал приказ 1–й конной армии Буденного, чтобы она «в самые кратчайшие сроки мощным ударом уничтожила неприятеля на правом берегу Буга», потребовав «форсировать реку и на плечах отступающих остатков 3–й и 6–й польских армий занять Львов»69. А на начальном этапе битвы за Варшаву войска Егорова вообще не вели активных наступательных действий, что дало возможность Пилсудскому сконцентрировать значительные силы для боев с войсками Тухачевского.

Тухачевский был вынужден вести генеральное сражение силами только своего фронта, находясь в невыгодном в оперативном отношении положении. Направив 10 августа в войска директиву о форсировании Вислы, он продолжал требовать от Каменева, чтобы тот вынудил Егорова подчинить Западному фронту 1–ю конную и 12–ю армии.

Но лишь 13 августа командующий Юго–Западным фронтом выпустил директиву, на основании которой эти оперативные соединения переподчинялись Тухачевскому с 14 августа. Сталин выступил с решительным протестом и отказался подписывать эту директиву. В телеграмме Каменеву он так обосновывал свое решение:

«Ваша последняя директива без какой–либо на то необходимости полностью меняет структуру армий, находящихся в наступлении.

Необходимо было направить ее в войска или три дня назад, или позднее, после занятия Львова. В настоящий момент эта директива только запутывает дело и приводит к ужасающей, никому не нужной суматохе»70.

Польская сторона в это время благодаря Вейгану смогла разработать план контрудара в Варшавской битве. Чтобы реализовать его, необходимо было втянуть в затяжные бои под Варшавой все армии Западного фронта, обескровить и лишь потом нанести на подступах к столице решающий удар по их неприкрытому флангу. Пилсудский в связи с особой значимостью предстоящей операции лично командовал этой группой войск.

И все–таки накануне битвы за Варшаву Пилсудский рассматривал возможность поражения польской армии.

Он даже намеревался отказаться от поста главы государства и верховного главнокомандующего в том случае, если бы поражение Польши стало фактом71. Еще свежи были воспоминания о наступлении войск Тухачевского, стремительным маршем дошедших до стен Варшавы.

«Войска п. Тухачевского до самой Варшавы двигались безостановочно.

Среднее расстояние, проходимое за день, составляло около 20 километров, то есть почти дневной переход на марше. И это с боями! Такими темпами может гордиться и армия и ее командую щий. Полководец, у которого достаточно сил и энергии, воли и умения для подобных действий, не относится к заурядным, посредственным личностям… Это неустанное движение большой массы войск противника, время от времени прерываемое как бы скачками, движение, продолжающееся неделями, создает впечатление чегото неотразимого, надвигающегося, как страшная темная туча, для которой нет преград. В этом чувствуется что–то безнадежное, надламывающее внутренние силы и отдельного человека, и толпы. Мне вспоминаются разговоры, которые велись в то время. Один из генералов, с которым мне приходилось часто разговаривать, почти каждый свой ежедневный доклад начинал словами: «Ну и марш! Вот это марш!» В его голосе звучало и восхищение, и горечь бессилия »72, — так вспоминал эти события сам Пилсудский.

Красный марш производил впечатление хорошо подготовленной психической атаки. Вот «окопные» ощущения младшего командира:

«Желтая линия большевистских стрелковых цепей выходила из леса на расстоянии примерно 2 км от города. Но кошмар заключался не в этом, на войне мне приходилось попадать и не в такие ситуации.

Пугало то, то все происходило в абсолютной тишине. Не было слышно ни одной пулеметной очереди, ни даже винтовочного выстрела. Большевики не стреляли, они медленно шли в сторону города, держа в руках винтовки. С нашей стороны никакого сопротивления не было, не было и попыток сопротивляться»73.

Тухачевский намеревался взять Варшаву не в результате проведения особой операции, а непосредственно с марша — «осуществлять энергичное преследование противника, и не позднее 4 августа войскам Западного фронта пересечь линию Ломжа—Белосток—Брест–Литовск, выйдя не позднее 12 августа на линию Пшасныш—Осовец и далее по течению Вислы на юг, занять город Варшаву»74.

Варшава в намеченные сроки взята не была, но в первой декаде августа войска Западного фронта подошли к польской столице.

В это время Тухачевский вступил в противоречие с Каменевым и даже пошел на нарушение субординации: проигнорировал его директиву. Тухачевский считал, что большинство польских войск сосредоточено севернее Варшавы, в его намерения входило уничтожить эти войска — это означало бы окончательный разгром Польши. Противоположного мнения придерживался главком, полагавший что противник сосредоточил основные силы для обороны Варшавы. Поэтому он предлагал осуществить удар с севера (Тухачевский) и юга (Буденный) при одновременном лобовом ударе 12–й армии (Восканов)75. Уже в ходе боев на Буге Каменев рекомендовал

Тухачевскому, чтобы тот сосредоточил главные усилия на подготовке наступления вдоль Буга, чтобы обеспечить большую концентрацию как его войск, так и войск под командованием Егорова.

Игнорировав мнение Каменева, Тухачевский, хотя и осознавал трудности, возникшие в связи с упоминавшимся отказом Сталина и Егорова выполнить приказ главнокомандующего о передаче войск Юго–Западного фронта под его командование, все же принял решение о проведении очередной операции исключительно силами Западного фронта. Тухачевский не собирался втягиваться в бои внутри самого города. Его войскам был отдан приказ атаковать только один район Варшавы — Прагу, польскую столицу следовало обойти с севера, осуществив глубокий окружной маневр76. 10 августа командарм подписал директиву:

«Противник продолжает отступать по всему фронту. Приказываю разбить его окончательно и, форсировав Вислу, отбросить на юго–запад»77.

Дальнейшее развитие событий историографы именуют «чудом на Висле». Четыре армии Тухачевского наступали вдоль одной линии, не располагая серьезными резервами и с практически оголенным левым флангом — от чего Тухачевского предостерегал Каменев и что для Красной армии было особенно опасным — польские войска могли контратаковать именно на этом участке, а затем в тылу Западного фронта. Линии коммуникаций были растянуты, подвоз боезапасов и продовольствия не осуществлялся.

Части Красной Армии хорошо действовали на этапе наступления, но теряли боевой дух во время решительных

наступательных действий противника. В непрерывных боях на протяжении июля и августа эти войска понесли большие потери в живой силе и технике. Многие части смеша 78 лись, некоторые из них отставали на марше .

Войска Западного фронта втягивались в сражение прямо с марша, пройдя с боями более 500 километров. Они были измотаны длительностью и скоростью этого броска, обескровлены и измучены, снабжение было дезорганизовано.

Начиная битву, Тухачевский не располагал резервами, поскольку он не мог использовать в качестве резервов те соединения, которые с опозданием продвигались к Варшаве79.

«Люди дошли до последней степени изнеможения. Подошла та минута, когда уже не один солдат, а вся масса утратила веру в успех»80.

Советские войска стремительно утрачивали возможность вести наступательные действия.

«Чудо на Висле» было во многом закономерно, это становится очевидным, если сравнить ситуацию в Красной и Польской армиях.

В июле–августе Западному фронту требовалось 25 тыс.

винтовок, фактически отпущено было 16 тыс. При потребности в 1779 пулеметах фронт получил 50 штук и половину необходимых шашек и патронов81. Так же обстояло дело с амуницией и продовольствием — многие солдаты были разуты, случались дни, когда рядовой состав не получал даже хлебный паек. Когда армии Западного фронта вышли к предместьям польской столицы, они насчитывали в своих рядах не более 40 тысяч штыков82. Все это не могло не осложнить и без того непростую ситуацию.

«Катастрофа на фронте подготовлялась давно… в этой операции (Варшавской. — Ю. К.) польские силы превосходили нас более чем в 3, а местами в б раз…»83 — сообщал Н. Муранов Троцкому в мае 1920 года.

Польская армия существовала под опекой французского генерального штаба. При ней находилась постоянная французская миссия — 1000 первоклассных военных специалистов.

В Варшаве расположилось и английское военное представительство. Поляки располагали современным оружием, танками, автомобилями, бронеавтомобилями, бронепоездами, аэропланами. Польские солдаты были сыты, обуты и одеты84.

Всего этого Командующий Западным фронтом Михаил Тухачевский не мог не знать. А зная — вряд ли имел право не учитывать при подготовке к решающей — Варшавской — битве. В своих лекциях на дополнительном курсе Военной Академии РККА в 1923 году Тухачевский, признавая:

«…если оценить наше общестратегическое положение, то дело рисовалось далеко не в розовом свете»85, — как бы оправдывался: «Войска Западного фронта были истощены и ослаблены, но зато они были сильны духом и не боялись противника… Такова была инерция удара, инерция победы »86. Этот «удар» вернулся к Тухачевскому как бумеранг.

13 августа наступление Красной армии так и не началось.

Она ограничилась разведкой боем и попыталась обойти польские части с левого фланга. Битва за Варшаву продолжалась с 13 по 25 августа 1920 года и включала три основные фазы: бои за варшавские предместья и линии рек Вислы, Вкры и частично Нарева (13—15 августа); польское контрнаступление по реке Вепш и вытеснение силами 5–й польской армии соединений РККА за Нарев (16—18 августа) и дальнейшее их преследование87. Генерал Розвадовский 14 августа подписал «Обращение к солдатам в связи с началом битвы под Варшавой»:

«Результаты битвы, которая началась сегодня под Варшавой… предопределят будущее всей Польши. Либо мы разобьем большевистских дикарей и тем самым обезвредим советский заговор против независимости нашего Отечества и существования нашего Народа, либо всех нас без исключения ожидает новое ярмо и тяжелое рабство»88.

Бои 14 августа не дали перевеса ни одной из сторон.

Красной армии не удалось реализовать план Тухачевского и форсировать силами 16–й армии Вислу севернее Варшавы.

3–я и 15–я армии также не выполнили поставленных перед ними задач. Эти три армии были связаны боями, что сдержало их продвижение к Висле. Лишь 4–я армия продолжала глубокий обход польских позиций. Но поскольку общий стратегический замысел командования Красной армии к этому времени не был выполнен, тактические успехи ее отдельных частей и соединений[ 25 ] уже не имели большого значения 89. Однако советское политическое и военное руководство продолжало — или не располагая в полной мере данными об оперативной ситуации под Варшавой, или в угоду идеологии попросту игнорируя их — несколько истерически вдохновлять массы: «Красные войска, вперед! Герои, перед вами Варшава! Да здравствует победа!»90 К 15 августа упорная оборона поляков принесла важные результаты. Три из четырех армий Западного фронта уже были не в силах проводить наступательные действия, а тем более выйти к Висле в ее нижнем течении, как это указывалось в приказе Тухачевского. 16 августа части Красной армии не добились успеха и вынуждены были отступить на исходные позиции.

И. С. Уншлихт, член РВС Западного фронта и Польревкома, тогда предложил закупить оружие в Германии91. Политбюро постановило немедленно заключить сделку на оружие92. Зект выразил готовность оказать поддержку в закупках оружия и содействовать вывозу военных материалов, закупленных советским представителем в Германии93.

16 августа 1920 года Чичерин информировал Предсовнаркома Ленина о предложении германского правительства:

мы обещаем принять с нашей стороны все меры для возвращения Германии границы 1914 года94, взамен Берлин обязывается помогать советскому режиму «неофициально, т. е. посылкой нам вооружения, организацией в нашу пользу восстаний против поляков и т. п.»95.

Красная армия не сумела достичь значительного успеха, что толкало М. Тухачевского на решительные действия.

По его приказу была осуществлена концентрация всех сил дислоцированных под Варшавой армий. Тухачевский продолжал настаивать, чтобы командующие армиями ускорили темпы наступления. Но не все они полностью контролировали ход боевых действий. Командные пункты зачастую располагались очень далеко от переднего края.

Да и штаб самого командующего фронтом находился в Минске, вдали от поля боя, в то время как обстановка на передовой менялась ежечасно. Все это плюс несовершенство средств связи оказывало негативное влияние на координацию действий частей и соединений фронта, приказы Тухачевского нередко базировались на устаревших данных.

В битве за Варшаву к этому моменту произошел окончательный перелом. Польское командование при активной помощи Вейгана умело воспользовалось несогласованностью действий командования советского Западного фронта. В решающем сражении поляки не только отбили советское наступление, но и сумели нанести мощный контрудар. Варшавская группировка РККА была по существу разгромлена, кампания в целом советскими войсками проиграна. Положение сложилось настолько тяжелое, что началось беспорядочное, хаотичное отступление — по существу, бегство — разрозненных частей РККА. Однако еще 17 августа 1920 года «Правда» писала:

«Красные войска подступают к Варшаве вплотную. Польские белые войска, хлынувшие на Советскую республику, бегут назад под ударами рабоче–крестьянского кулака»96.

Это выглядело почти абсурдно…

Тухачевский в это время отдал войскам приказ об отступлении на восток, спасая от окружения и полного разгрома. Для не знавшего поражений «демона Гражданской войны» варшавский крах стал незаживающей травмой.

Он «…несколько часов оставался в глубоком раздумье… Когда Тухачевскому стала ясна картина уже разразившейся катастрофы и когда он уже ничего не мог сделать, он заперся в своем штабном вагоне и весь день никому не показывался на глаза…

Долгие годы спустя, в частной беседе он сказал только, что за этот день постарел на десять лет»97.

Утром 18 августа Пилсудский провел оперативное совещание, на котором было рассмотрено положение в районе Варшавы. После обсуждения он пришел к выводу:

«Большая часть советских армий вынуждена отступать изпод Варшавы на восток, в связи с чем с нашей стороны необходимо добиться абсолютной согласованности в действиях всех войск, собранных под Варшавой, чтобы после разгрома одной из советских армий мы могли бы энергичным броском достичь 98 и поразить остатки неприятельских сил» .

Красная армия понесла огромные потери в живой силе и технике, полностью или частично были разбиты несколько дивизий, остальные отступали, не согласовывая своих действий с Тухачевским, бросая тяжелое вооружение, обозы и стараясь избежать окружения. Командующий Западным фронтом экстренно рассматривал варианты отвода своих армий на восток.

Обеспокоенный неожиданным для него развитием событий, Каменев в разговоре с Тухачевским по прямому проводу 19 августа в 0 часов 55 минут потребовал отчета:

«Чем можно объяснить, что для Западного фронта столь значительное и сильное сопротивление под Варшавой стало полной неожиданностью? Этот вопрос поставлен в связи с имевшим место заявлением Фронта, что противник не оказывает сопротивления до Вислы, что затем вы подтвердили устно, когда еще во время боев над Бугом я рекомендовал Вам нанести удар с севера на юг».

Командующий фронтом отвечал, что ожидал сопротивления поляков только на линии Буга.

«Я был полностью убежден, — объяснял Тухачевский, — что на Висле нам предстоят серьезные бои, что и подтвердилось.

Я просил вас также, чтобы вы не назначали даты занятия Варшавы, поскольку этот вопрос решится в ходе боев»99.

20 августа в 4 часа 10 минут Тухачевский подписал приказ, санкционировавший отступление на восток всех оперативных соединений Западного фронта.

В тот же день он издал еще один — едва не сорвавший мирные переговоры, которые шли в это время в Минске.

«Солдаты Красной Армии. Прикрываясь лживым стремлением к миру, польские белогвардейцы готовили нам удар на линии реки Вислы. Изнуренные героическим маршем от Полоцка до Варшавы части Красной Армии отходят под давлением превосходных сил врага. Белогвардейцы всего мира ликуют по случаю нашей временной неудачи. Польское правительство, недавно так усиленно просившее о мире, теперь резко изменило политику. Польская мирная делегация в Минске самым подлым образом срывает мир. Сплошь состоящая из шпионов и контрразведчиков польская делегация пытается использовать свое положение для целей разведки.

Очевидно, что только на развалинах белой Польши может быть заключен мир. Только окончательно разгромив дело бандитов, мы обеспечим России спокойный труд. Победоносно начатое наступление должно быть победоносно закончено. Позор тому, кто думает о мире для Варшавы. Несокрушимой стеной встает на защиту Советской власти трудовой народ России, Украины и Белоруссии.

Сотни тысяч новых бойцов пополнят поредевшие ряды славных полков. Не видать победы панам. Стальной кулак Красной Армии разобьет голову польской белогвардейщине. Бойцы Красной Армии, помните, что Западный фронт есть фронт мировой революции.

На этом фронте мы должны победить.

Красноармейцы, коммунисты, командиры и комиссары! Советская Россия требует от нас величайшего напряжения сил для достижения победы. Ни шагу назад! Победа или смерть!»100 Разумеется, «сплошь состоящая из шпионов и контрразведчиков польская делегация» обиделась.

Благоприятному исходу переговоров, проходивших и без того весьма напряженно, эта эскапада Тухачевского не способствовала. Политбюро ЦК РКП(б) приняло следующее постановление:

«Выразить самое суровое осуждение поступку тт. Тухачевского и Смилги, которые издали, не имея на то никакого права, свой хуже чем бестактный приказ, подрывающий политику партии и правительства»101.

Политбюро потребовало от Реввоенсовета Республики отменить приказ Реввоенсовета Западного фронта, что и было сделано 23 августа. РВСР поставил РВС фронта на вид неправильность его действий и поручил председателю советской делегации на переговорах с Польшей К. X. Данишевскому ознакомить польскую группу с этим постановлением, если она сочтет себя недостаточно удовлетворенной уже сделанным на заседании объяснением.

Переговоры в Минске были все–таки приостановлены — стороны не нашли точек соприкосновения по вопросу о границах, а по сути — по проблеме государственного устройства Польши. Позже, осенью 1920 года,

они были перенесены в Ригу и продолжены там уже 18 марта 1921 года. Итогом стал мирный договор между Россией и Украиной с одной стороны и Польшей — с другой, закрепивший положение прелиминарного Рижского мирного договора от 12 октября 1920 года.

К Польше, таким образом, отошли части украинских и белорусских территорий.

А 21 августа «Правда» была вынуждена констатировать:

«Еще неделю назад мы имели с польского фронта блестящие сводки. Красная Армия наступала по всем направлениям. На севере она обходила Варшаву, перерезая пути сообщения с Данцигом, в центре она близко приближалась к польской столице.

Под влиянием этих сводок многие были склонны преувеличивать значение наших успехов. Им казалось, что польские паны уже разбиты наголову, что мы можем чуть ли не голыми руками взять Варшаву»102.

В тот же день в Белосток пришло сообщение, что поляки готовятся к наступлению на город. Сразу же был эвакуирован Польревком со всеми его подразделениями, а также Красный стрелковый полк, который, несмотря на усиленную пропагандистскую кампанию русских и польских коммунистов, так и не был окончательно сформирован. Личный состав полка к этому времени насчитывал 176 человек, а вся разрекламированная Советами польская Красная армия — 1000 человек, большинство из которых являлись откомандированными из Красной армии офицерами и инструкторами.

Эта армия была эвакуирована в Бобруйск и распущена 30 сентября 1920 года103.

23 августа главком Каменев подписал директиву:

«В настоящее время важнейшая задача Западного фронта заключается в том, чтобы сдержать наступление войск противника, вывести из–под их удара те части, которые оказались в трудных условиях. В этой связи необходимо, чтобы войска немедленно прекратили отход без оказания сопротивления и использовали любую возможность для нанесения контрударов по 104 преследующим их частям противника» .

Но в 4 часа утра 25 августа закончилась как сама битва за Варшаву, так и преследование отступавших войск противника. Ее итог с горькой лаконичностью сформулировал сам Тухачевский в «Записке о жизни»:

«Наступал до Варшавы, отступал до Минска»105.

Участник наступления на Варшаву Н. А. Ермолин вспоминал:

«Судя по моим коротким встречам с М. Н. Тухачевским, в те напряженные дни он был далек от состояния отчаяния и даже растерянности. Правда, из Витебска в Смоленск Михаил Николаевич вернулся в несколько удрученном состоянии… Трудился дни и ночи напролет. Но без нервозности. Мы его видели неизменно спокойным и собранным… Тяжело пережитая им варшавская неудача не надломила его волю»106.

Однако, как ясно даже из этой сентенции, то, что неудача переживалась тяжело, скрыть не удавалось…

Варшавская битва была чрезвычайно кровопролитной.

В ходе сражения обе стороны понесли огромные потери. По имеющимся оценкам, поляки потеряли 4,5 тыс. убитыми, 22 тыс. ранеными, 10 тыс. без вести пропавшими.

Потери Красной армии оцениваются в 25 тыс. убитыми и тяжело ранеными, 66 тыс. пленными и 45 тыс. интернированными в Восточной Пруссии.

Потери российской стороны составили примерно 65— 70% личного состава Западного фронта107.

Исход Варшавского сражения оказался предрешенным из–за нарушения субординации в военно–политическом руководстве РККА, ставшего возможным по причине двуначалия в армии. Реввоенсоветы — органы политического управления — имели право де–юре сове щательного, а де–факто — зачастую решающего голоса в обсуждении военных задач. Именно это позволило Сталину настоять на своей точке зрения. Сталин не только фактически не допустил создания единого противопольского фронта, но и саботировал выполнение решений пленума РКП(б) о включении войск Юго–Западного фронта в состав Западного под командование Тухачевского. Как следствие — не была выполнена директива главкома Каменева о передаче 1–й конной армии и 12–й армии в оперативное подчинение Тухачевскому, что привело к катастрофе для Западного фронта.

Сталин находился в штабе Юго–Западного фронта до 17 августа. Во многом поэтому войска Егорова могли оказать реальную помощь гибнущим армиям Тухачевского лишь после 23 августа, когда судьба сражения была уже решена. Таким образом за свой государственный суверенитет Польша должна быть благодарна, помимо Пилсудского, двум иностранным участникам кампании — Вейгану и Сталину.

«Чудо на Висле» стало поворотным моментом в польскороссийской войне. Победа поляков привела к провалу попыток советизации Польши и экспорта революции на запад Европы. Позицию большевистского руководства на IX Всероссийской конференции РКП(б) выразил всегда чутко до беспринципности воспринимавший дуновения в партийных верхах Карл Радек:

«В Центральном Комитете не было ни одного товарища, который принципиально высказывался бы против необходимости идти с оружием в руках, чтобы помочь польскому рабочему устроить рабоче–крестьянскую власть. Никто из нас не стоит на пацифистской точке зрения. Так что я говорю, что никаких принципиальных разногласий относительно допустимости наступательной войны нет. Разногласия были и существуют только в оценке международного положения, и когда мне приходилось с товарищами говорить о решении ЦК, то я всегда исходил из того положения, что ни в Германии, ни во Франции, ни в Англии мы не стоим настолько непосредственно накануне революции, что если мы захватим Польшу, то встанет Германия и т. д. Нет такого мерила, которое позволяло бы это учесть абсолютно точно… Оценка международного положения была неверна…

В основе нашей ошибки лежала переоценка зрелости революции в Центральной Европе. …Штык будет хорош, если надо будет помочь определенной революции, но для нащупывания положения в той или иной стране у нас имеется другое орудие — марксизм, и для этого нам не надо посылать красноармейцев »108.

На той же конференции РКП(б) за саботаж приказов во время польской кампании Сталин подвергся жесткой и унизительной для него критике со стороны Ленина и Троцкого и 1 сентября был освобожден от должности члена РВС фронта. Сталин отверг эту критику, отметив:

«заявление т. Ленина, что я пристрастен к командованию Западного фронта, не соответствует действительности»109.

В книге «Поход за Вислу» Тухачевский весьма внятно высказался по поводу позиции РВС Юго–Западного фронта:

«Революция извне была возможна. Капиталистическая Европа была потрясена до основания, и если бы не наши стратегические ошибки, не наш… проигрыш, то, быть может, польская кампания явилась бы связующим звеном между революцией Октябрьской и революцией западноевропейской»110.

Тухачевский не преминул уточнить:

«Те усилия, которые были предприняты главным командованием для перегруппировки основной массы Юго–Западного фронта на люблинское направление, к сожалению, в силу целого ряда неожиданных причин успехом не увенчались, и перегруппировка повисла в воздухе»111.

Намек на «неожиданные причины» все участники тех событий отлично поняли… Ни тогда, ни позже Сталин и Тухачевский не обсуждали тему «чуда на Висле», но, верный своему любимому афоризму: «Месть — это блюдо, которое подают холодным» — Сталин обиды не простил. Характерно, что, когда Сталин был уже главой государства, Тухачевский неоднократно отказывался от предложений написать мемуары или научные статьи, связанные с польской кампанией. В Российском государственном военном архиве хранится подтверждающая это переписка:

«Редакция журнала «Борьба классов» просит Вас дать для ближайшего номера журнала Ваши воспоминания о советскопольской войне в 20 году. Этот номер журнала в значительной своей части посвящается Польше, поэтому Ваши воспоминания, как участника этих событий, были бы чрезвычайно ценны. Размер статьи до 1/2 печатного листа»112.

В ответ — вежливая отписка:

«По поручению Командующего Войсками ЛВО т. Тухачевского сообщаю, что он ввиду исключительной перегрузки работой, к сожалению, не может написать просимую Вами статью»113.

Очевидно, что быстро и легко писавший Тухачевский, тем более издавший книгу о походе на Варшаву, не захотел кривить душой, но и правду писать уже не мог, и просто решил «не будить лиха»… В самом конце Гражданской войны, прощаясь после совещания, на котором рассматривались уроки поражения под Варшавой, Тухачевский продекламировал:

«Это — голос Моей судьбы, и он мне, словно льву, Натягивает мышцы тетивою…»

Натолкнувшись на недоуменный взгляд Сталина, пояснил: «Так сказал Гамлет после встречи с духом своего отца»114. Была ли это рисовка, или же истинное предчувствие, но Тухачевский в 1920 году оказался прав: замешенная «на Польше» неприязнь стала существенным фактором, определившим их дальнейшие отношения.

Польша, вновь обретшая свою государственность во многом благодаря Западу, пользовавшаяся огромной поддержкой Франции, Англии и США, развернула в 1920 году поразительную территориальную экспансию.

Это и попытки силой решить верхнесилезский во прос с Германией на западе, и захват 9 октября 1920 года Вильно и Виленщины в нарушение Сувалкского договора от 7 октября 1920 года между Литвой и Польшей, закреплявшего Виленскую область и Вильно за Литвой…

Немецкой карте в этом геополитическом пасьянсе предстояло стать козырной. Польша, используя благосклонное отношение французской администрации в Верхней Силезии, поощрявшей притязания поляков, продолжала курс на военное решение вопроса о государственной принадлежности этого региона. Нагнетание напряженности в верхнесилезском вопросе привело даже к тому, что с декабря 1920 года в Генштабе рейхсвера обсуждалась возможность войны с Польшей. В это время Зект продвигал идею участия германских военных специалистов в создании советской военной промышленности — чтобы использовать ее затем «как источник вооружения для разоруженной Германии при столкновении ее с Антантой »115.

Так впервые было вербализовано стремление Германии иметь военный форпост в России — путем создания на ее территории баз для строительства немецкой военной промышленности. Польская кампания и ее геополитические последствия стали таким образом катализатором российско–немецкого сближения.

Пилсудский утверждал: «Война — это искусство. Искусство создает шедевры, а шедевром военного искусства всегда является победа»116, но не только она. А истинный полководец узнается по поведению не только в миг победы, но и в час поражения. Победитель Пилсудский и несколько лет спустя упивался результатами своего военного триумфа:

«Я всегда с удовольствием вспоминаю, как, переводя калейдоскоп в такт бешеного галопа и непрерывно себя контролируя, я каждый раз с наслаждением констатировал, что остаюсь трезвым и хладнокровным военачальником, не теряющим голову от побед и не впадающим в панику от поражений. И когда Варшава очнулась наконец после долгого страха и начала праздновать и торжествовать, я… перераспределил войска по новым армиям, как победитель даруя прощение за хаос и неразбериху, царившие в управлении ими в период неудач и поражений»117.

Эта пышность фраз скорее уместна для какого–нибудь юного поручика, одержавшего первую победу, а не для шестидесятилетнего маршала. (Кстати, маршальский жезл Пилсудский получил в ноябре 1920 года как глава государства, несмотря на сопротивление сейма, издав приказ: «Звание первого маршала Польши принимаю и утверждаю».) «Нет никакого сомнения в том, что если бы только мы вырвали из рук польской буржуазии ее буржуазную шляхетскую армию, то революция рабочего класса в Польше стала бы совершившимся фактом. А этот пожар не остался бы ограниченным польскими рамками. Он разнесся бы бурным потоком по всей Западной Европе. Этот опыт революции извне Красная Армия не забудет»118, — резюме Тухачевского, хоть и наполненное большевистской риторикой, выглядит куда достойнее…

В ноябре 1920 года под руководством Тухачевского была разгромлена так называемая народно–добровольческая армия Булак–Балаховича, сформированная в значительной мере под патронатом Пилсудского, ставившего целью «занятие Белоруссии и объявление ее демократической республикой во главе с президентом Савинковым»119. Но после «катастрофы под Варшавой» это не могло стать утешением, как не могла изгладить психическую травму и успешная антиврангелевская операция. Тухачевский хотел и должен был «реабилитироваться». Подходящий случай, сопоставимый по политической важности и международному резонансу, представился в марте 1921–го. Партия бросила Тухачевского «на кронштадтский лед».