"Война и мир Михаила Тухачевского" - читать интересную книгу автора (Кантор Юлия)10. НАКАНУНЕ1930–е годы — апогей сталинского социалистического строительства. Страна пережила варварскую коллективизацию, уничтожившую российское крестьянство, рабскую индустриализацию, окончательно легализовавшую укрепление государственной мощи ценой бесплатного и бесправного труда тысяч заключенных и эксплуатации фанатичного энтузиазма «строителей социализма». Знаменитая сталинская Конституция 1936 года на бумаге гарантировала соблюдение всех демократических прав и свобод, на деле ничуть не защищая от произвола тоталитарной реальности. От «частных» политических процессов государство перешло к массовым репрессиям. Первым толчком стало убийство Кирова, затем последовали процессы «Каменева— Зиновьева», чуть позже «Рыкова—Бухарина», почти одновременно «Пятакова—Радека». Страна приучалась жить в постоянном страхе — и привыкала славить… Возвращение Тухачевского в Москву в 1931 году казалось триумфальным. В 38 лет он стал заместителем наркома обороны и начальником вооружений. Все как будто уже сбывалось, и все еще было впереди… В 1931—1932 годах Тухачевский начал работу над книгой «Новые вопросы войны». (Книга так и осталась незавершенной. Лишь небольшой ее фрагмент увидел свет, да и то уже в хрущевское время — в 1962 году в «Военно–историческом журнале».) Тухачевский размашисто, порой безапелляционно рассуждал о проблемах дальнейшего развития советских вооруженных сил и военного искусства. В предисловии к монографии он писал: «Весьма возможно, многим покажется, что я в этой книге забегаю слишком вперед, но, тем не менее, это будет своего рода обманом зрения. Человек нелегко отделывается от привычных представлений, но теоретическая работа, базируясь на техническом развитии и социалистическом строительстве, упорно выдвигает новые формы»2. Тухачевский выступал за необходимость «уметь найти соответствующее место новым техническим средствам, обеспечить необходимый масштаб вооружения ими и найти наиболее подходящие, наиболее эффективные формы боя и операций»3. В труде дается подробная характеристика таких средств вооруженной борьбы, как авиация, танки, радио–и телемеханика, рассматриваются вопросы обучения и управления войсками. Увлекаясь, автор действительно позволял себе «забегать слишком вперед» — это вообще было свойством его характера. Маршал И. Конев вспоминал: «Тухачевский — человек даровитый, сильный, волевой, теоретически хорошо подкованный. Это его достоинства. К его недостаткам принадлежал известный налет авантюризма…»4 Являясь начальником вооружений РККА, Тухачевский не только направлял деятельность конструкторских и научноисследовательских учреждений, но и стремился глубоко вникать в их технические разработки, присутствовал на испытаниях новой военной техники, и поддерживал связь со многими ведущими конструкторами и испытателями. В «Новых вопросах войны» он отмечал: «Самой сильной в будущей войне будет та страна, которая будет иметь наиболее мощную гражданскую авиацию и авиационную промышленность». За два с лишним десятилетия до первого полета в космос он, с детства увлекавшийся астрономией, проявлял профессиональный интерес к этой сфере. «Несмотря на то, что полеты в стратосфере находятся в стадии первоначальных опытов, — писал Тухачевский, — не подлежит никакому сомнению, что решение этой проблемы не за горами»5. В 1932 году он поставил начальнику ВВС Я. И. Алкснису задачу: «Ко времени полетов на стратосферных самолетах надо уже изучить стратосферу. В срочном порядке представьте Ваши соображения об организации этого дела»6. В октябре 1933 года состоялся первый полет на стратостате «СССР». В 1932 году Тухачевский выдвинул идею создания самолеташтурмовика, воплощенную в жизнь авиаконструктором С. В. Ильюшиным, создавшим знаменитый Ил–2. Тогда же он поддержал предложение С. П. Королева о создании специального института для проведения исследований в области реактивного и ракетостроения7. Еще в ноябре 1932 года Тухачевский активно «продвигал» разработки по конструированию ракетных двигателей на жидком топливе. Реактивный научно–исследовательский институт под руководством И. Т. Клейменова, курировавшийся замнаркома обороны, начал работать уже в сентябре 1933 года. Важное место в будущей войне Тухачевский отводил радиотехнике, которую он считал не только средством связи, но и способом управления механизмами на расстоянии8. Потому он энергично поддержал талантливого инженера П. К. Ощепкова, создавшего в середине 1934 года экспериментальную установку для радиообнаружения самолетов. По инициативе начальника вооружений тема «Проблема радиообнаружения самолетов » была внесена в план работы Наркомата обороны9. Уже в середине 1934 года Советский Союз имел опытные электромагнитные станции. 7 октября 1934 года Тухачевский обратился с письмом к первому секретарю Ленинградского обкома партии С. М. Кирову, которого отлично знал по работе в ЛВО. «Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Кирову. Уважаемый Сергей Миронович! Проведенные опыты по обнаружению самолетов с помощью электромагнитного луча подтвердили правильность положенного в основу принципа. Итоги проведенной научно–исследовательской работы в этой части делают возможным приступить к сооружению опытной разведывательной станции ПВО, обслуживающей обнаружение самолетов в условиях плохой видимости, ночью, а также на больших высотах (до 10 тыс. метров и выше) и дальностью (до 50–200 км). Ввиду крайней актуальности для современной противовоздушной обороны развития названного вопроса очень прошу Вас не отказать помочь инженеру–изобретателю тов. Ощепкову в продвижении и всемерном ускорении его заказов на Ленинград ских заводах… Более детально вопрос Вам доложит тов. Ощепков в Ленинграде. Заместитель народного комиссара обороны Союза ССР Тухачевский М. Н.»10 Таким образом, СССР стал первооткрывателем крупного военного изобретения XX века — радиолокации. (В Военно–воздушной академии РККА имени Н. Е. Жуковского была даже учреждена «премия имени заместителя Народного Комиссара Обороны Маршала Советского Союза Михаила Николаевича Тухачевского за выдающуюся научно–исследовательскую работу в любой области техники, дающую решение новых научно–технических проблем »11.) «В середине 30–х годов Красная Армия как с точки зрения организационной, так и количественной, бесспорно, была сильнейшей в мире. В ней насчитывалось около 1,5 млн солдат и офицеров, до 5 тыс. танков и свыше 6 тыс. самолетов»12. Вопросы вооружения всегда были для Тухачевского предметом практической подготовки к войне, а не абстрактного усиления государственной мощи. Но если в 1920–е годы эта «подготовка» являлась для него реализацией стремления к милитаризованному «экспорту революции» — захвату новых территорий, то теперь у Тухачевского были более чем когда либо веские основания для тревоги за суверенность границ собственного государства. М. Цайдлер в монографии «Рейхсвер и Красная Армия 1920—1933 г.» обращает внимание на то, что уже в конце октября 1933 года на дипломатическом рауте Тухачевский говорил об изменении советской линии в отношениях с Германией и в частности — о свертывании советско–немецких военных школ и баз: «после того как Советский Союз убедился в том, что немецкое правительство взяло враждебный Советскому Союзу политический курс»13. Тогда же Тухачевский говорил немецкому послу Ф. фон Твардовскому: «Если начнется война между Германией и СССР, это будет страшнейшим несчастьем для обоих народов. Тогда Германия не будет иметь перед собой прежнюю Россию. Красная Армия многому научилась и многое наработала»14. Тухачевский подчеркивал, что расхождения носят политический характер: «Нас разлучает ваша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу». Ворошилов же оптимистически добавил, «транслируя» мнение Сталина: «Два слова, произнесенные публично, достаточны для того, чтобы дезавуировать враждебные тенденции, звучащие в «Майн Кампф»»15. Этих «двух слов» не последовало. (Кстати, впервые «Майн Кампф» на русский язык перевел — для членов Политбюро — Карл Радек еще в начале 1930–х годов, до прихода Гитлера к власти.) 21 февраля 1933 года постановлением ЦИК СССР Тухачевский был награжден орденом Ленина «за исключительно личные заслуги перед революцией в деле организации обороны Союза ССР на внешних и внутренних фронтах в период гражданской войны и последующие организационные мероприятия по укреплению мощи РККА». В 1934 году Тухачевский разработал теоретический труд «Характер пограничных операций», посвященный проблемам мобилизации и стратегического развертывания, ведения приграничного сражения. Подводя итог своим размышлениям, он отмечал: «Утешать себя тем, что наши возможные противники медленно перестраиваются по–новому, не следует. Противник может перестроиться внезапно и неожиданно. Лучше самим предупредить врагов. Лучше поменьше делать ошибок, чем на ошибках учиться»16. Эта работа впервые увидела свет только в 1964 году. Ворошилов отрицательно относился к оперативно–стратегическим заданиям, в которых за основу бралась конкретно складывающаяся обстановка в Европе и в мире, требуя все задачи по отработке начального периода войны строить «на отвлеченной обстановке, не приближенной в политическом отношении к условиям сегодняшнего дня». Тухачевский саркастически комментировал умонастроения приверженцев «отвлеченных теорий»: «Сторонники этой теории видели в новом человеке, в советском рабочем и колхознике, все необходимое и достаточное для того, чтобы обеспечить ведение маневренной войны. Как преодолевать пулеметное могущество боевого порядка современного противника — этому теория не учила. Приверженцы этой теории больше мечтали, чем доказывали. Находились товарищи, которые, например, утверждали, что для подготовки атаки бойца Красной Армии можно израсходовать меньше артиллерийских снарядов, чем для подготовки атаки солдата капиталистической армии, объясняя это превосходством духа красноармейца. На самом деле эта самовлюбленность могла бы повлечь напрасные кровавые потери в боях и крупнейшие неудачи»17. В ноябре 1934 года Тухачевский поручил Я. И. Алкснису разработать предложения «О дальнейшем полете Р–5 с дозаправкой в воздухе»18. Впервые такая дозаправка была осуществлена в 1933 году и впоследствии нашла широкое применение в авиации. На XVII съезде ВКП(б), вошедшем в историю как печально известный «Съезд победителей» (к XVIII съезду практически никого из его участников уже не было в живых), Тухачевский выступил с программной речью. В первых строках, как и положено, славословия в адрес вождя (они, впрочем, звучат рефреном всего выступления — в 1934–м уже нельзя было иначе) и завоеваний социализма. «Товарищи, победоносное осуществление задачи, поставленной товарищем Сталиным, — задачи превращения нашей страны из аграрной в индустриальную, позволило нам не только производить все средства производства, но и позволило нам производить и все необходимые орудия обороны. Победа на фронте коллективизации, построение фундамента социалистического общества создали для строительства Красной армии такой социальный базис, какого мы не имели еще до сих пор и о котором мы только мечтать могли во время гражданской войны, во время первой интервенции империалистов. И само собой понятно, что по мере построения бесклассового общества мощность, монолитность Красной армии будет все больше и больше возрастать»19. После апологетической метафоры Тухачевский переходит к сути, сделав обязательный реверанс наркому. «В ногу со строительством индустриального нашего базиса росла и техническая мощь Красной армии. 0б этом ярко и подробно доложил товарищ Ворошилов XVII съезду. Я хотел бы добавить к этому, что в развитии нашей технической мощи товарищ Сталин не только играл общую руководящую роль, но и принимал непосредственное и повседневное участие как в выборе необходимых образцов вооружения, так и в постановке их на производство. Товарищ Сталин не только ставил общие задачи, особенно по вооружению армии авиацией, танками, артиллерией, дальнобойной и скорострельной, наиболее современной, но и созывал организаторов производства — директоров заводов, руководителей парторганизаций и практически добивался успешной постановки производства. Вероятно, директора заводов и руководители парторганизаций помнят, как товарищ Сталин ставил эти вопросы и как повседневно контролировал выполнение поставленных задач… Товарищи, само собой понятно, что вместе с техническим ростом индустрии будет развиваться и в дальнейшем техническая мощь Красной армии. Точно так же понятно, что в случае войны потребность в снабжении техническим имуществом, снаряжением, орудиями, самолетами, танками будет гигантски возрастать. Растущая наша индустриальная мощь дает возможность полностью разрешить эту задачу. Но задача эта чрезвычайно сложная. Мало еще иметь гигантский индустриальный базис, — надо суметь его взять, надо суметь перевести его с мирной продукции на дело снабжения фронта. Вот это дело снабжения фронтов, перевод мирной продукции на военную, или — как называем мы — мобилизация промышленности, должна привлечь к себе особое внимание, и я хотел бы на этом вопросе остановиться»20. На этом риторический пафос заканчивается. Тухачевский критикует военно–промышленный комплекс, демонстрируя при этом даже знание сугубо производственных частностей. Он входит в образ — стиль доклада не только сугубо разговорный, но и косноязычно–цеховой. «К чертежному хозяйству мы имеем на наших заводах чрезвычайно пренебрежительное отношение. Можно было бы привести множество примеров. Деталь делается с припусками, не считаясь с допусками чертежа, чтобы потом, в сборочном цехе, базируясь на высококвалифицированных слесарях, подпиливать, подтачивать, припасовывать деталь к детали. Не то, чтобы подгонять детали к чертежу, нет, деталь подгоняется к сопряженной детали. Это называется отладить систему. И характерно, что техническое руководство завода считает зачастую, что так и должно быть, что тут нечего изменять. Если вы обратитесь на наших заводах к калибровому хозяйству, …то вы зачастую увидите там такое же безобразие. Если калибровое хозяйство имеется, то зачастую рабочие и мастера о нем не знают, что и понятно. Раз деталь не обрабатывается в пределах допуска чертежа, а делается с «припуском», то калибром этой детали невозможно проверить, и калибры понемногу вовсе забываются. Зачастую калибры тоже не соответствуют чертежам. Вообще к этому делу нет должного внимания. В целом, товарищи, ни к чертежному, ни к калибровому хозяйству уважения и внимания у наших заводов нет. А без этого и без правильно налаженного технического контроля конечно не может быть и правильно построенной машины». Далее Тухачевский позволяет себе вопиющую политическую некорректность: сравнивает капиталистическое производство с социалистическим и делает выбор не в пользу последнего: «Как обстоит дело с техническим контролем? Мне приходилось бывать на капиталистических фабриках, и я видел, что когда сопровождающий инженер обходит станки по потоку производства, то главное внимание он обращает на то, как осуществляется технический контроль. Он сейчас же калибрами показывает, как проверяется данная деталь, как производится разбраковка, потому что, заявляет он, слишком дорого запускать дальше запоротую деталь. У нас на многих заводах, наоборот, на контроль не обращают никакого внимания. И я должен сказать в порядке самокритики, что многие директора заводов сознательно ослабляют технический контроль, лишь было бы побольше продукции, а с качеством потом разбирайся. Благодаря этому производство в таких случаях запарывается и чрезвычайно хромает»21. Эта «политическая вольность» вызвала чуть ли не скандал, правда, тогда все обошлось без оргвыводов… Для советского военного руководства провозглашение открытой ремилитаризации Германии, освободившейся от «версальских пут» и заключившей с Польшей пакт о неприменении насилия, означало необходимость серьезного пересмотра плана войны на Западе. При поддержке Тухачевского командующий Белорусским военным округом И. Уборевич в феврале 1935 года предложил внести в него изменения, исходя из того, что основная опасность для СССР отныне исходит со стороны Германии и Польши, которых поддержит Финляндия. Заместитель наркома обороны М. Тухачевский считал, что «основной нашей стратегической задачей» остается разгром Польши, которая будет опираться на Германию. Практический смысл оперирования фантомом польско–германской угрозы сводился к требованию новых ресурсов. Тухачевский и его сторонники получили поддержку Кремля, а Начальник Штаба РККА А. Егоров был вынужден признать недостаточность сделанных ранее приготовлений22. 1935 год — звездный час Тухачевского. В сентябре введены знаки различия и воинские звания для командного состава. Офицеры в звании майора и выше отныне стали неподсудны гражданскому суду. Политическим руководителям вменялось в обязанность сдать экзамены по военному делу. Вершиной военной профессии стало звание Маршала Советского Союза, которое в ноябре 1935 года было присвоено пятерым: Блюхеру, Егорову, Тухачевскому и, конечно, Буденному и Ворошилову. Тухачевский вроде бы органично вписывается в идеологический контекст, принимает его. Прямая зависимость успешности армии от партийности ее комсостава им уже не только не оспаривается, но и подчеркивается — во всяком случае, в публичных выступлениях. Речь М. Н. Тухачевского на VII съезде Советов СССР «Тухачевский. Товарищи, в первую очередь крепость нашей рабоче–крестьянской Красной Армии заключается в том, что она дружно, как один человек, идет за руководством коммунистической партии, за руководством нашего великого вождя товарища Сталина. (Аплодисменты) Красная Армия укомплектована на 45.5 процента рабочими. Среди ее крестьянского состава 90 процентов колхозников. Сами собой понятны, поэтому, та чуткость, то внимание всей красноармейской массы, которые она проявляет по отношению ко всем решениям партии, ее Съездов и Пленумов ЦК. Красноармейцы являются передовыми проводниками этих решений. Мы должны сказать совершенно твердо, что политико–моральное состояние Красной Армии крепко, как никогда. (Продолжительные аплодисменты) Само собой понятно, что основным положением, основным моментом, двигающим наших командиров и красноармейцев на изучение военного дела, на создание и укрепление новых форм вооруженной борьбы, является в первую очередь классовая сплоченность, понимание классовых задач, понимание тех задач, которые стоят перед нашим Советским Союзом. Мы имеем значительную партийно–комсомольскую прослойку в армии — 49,3 процента. В нашем начальствующем составе эта прослойка значительно выше, она достигает 68,3 процента. Если же мы просмотрим, каковы отдельные звенья в кадрах командного состава, то увидим, что среди командиров полков почти 72 процента членов партии, среди командиров дивизий — до 90 процентов и среди командиров корпусов — 100 процентов. Вы знаете, что за последние годы наша техника очень значительно выросла, и наша партия и в первую очередь товарищ Сталин, который лично руководил развитием нашей военной техники, выдвинули задачу создания мощной не только по числу, но и мощной по качеству авиации; задачу усиления нашей армии многочисленными танковыми средствами, задачу усиления нашей армии, в первую очередь, конечно, авиации и танковых войск, могучей современной артиллерией. Нет никакого сомнения о том, что если бы не гениальная прозорливость товарища Сталина и не своевременно принятые им меры усиления наших… границ, то мы не пользовались бы с вами продолжающимся миром и не могли бы осуществить тех великих завоеваний социализма, которыми гордимся мы и гордятся пролетарии всего мира. (Бурные аплодисменты)»23. Дав между славословиями детальный анализ роста советских вооружений и «пропедалировав» необходимость дальнейшего увеличения ассигнований на нужды армии, замнаркома резюмировал: «Опасность будущей войны со стороны капиталистических государств для нас является несомненной»24. Статья Тухачевского «Военные планы нынешней Германии », опубликованная в «Правде» 29 марта 1935 года — дипломатическая превентивная мера Советского Союза. Даже после правки Сталина текст выглядел весьма жестко. (Сталин смикшировал некоторые акценты: например, он изменил первоначальное название статьи «Военные планы Гитлера».) В статье отмечалось: «Придя в январе 1933–го года к власти, Гитлер заявил, что ему потребуются четыре года для уничтожения кризиса и безработицы в Германии. Эта национал–социалистическая демагогия так и осталась пустой демагогией. Зато, как теперь становится ясным, за этим демагогическим планом скрывался другой, гораздо более реальный, четырехлетний план создания гигантских вооруженных сил. На самом деле, уже на второй год власти национал–социалистов число дивизий, разрешенных Германии Версальским договором, было утроено, достигнув 21–й. Была создана, запрещенная тем же договором, военная авиация. Германская военная промышленность практически вступила на путь все прогрессирующей мобилизации. Возможная продукция мобилизованной германской военной промышленности общеизвестна. В один–два года она может вооружить армию, какая была у кайзера к концу империалистической войны. Практическим завершением этой программы является объявленный национал–социалистическим правительством закон о всеобщей воинской повинности и о сформировании 36 дивизий мирного времени. Таким образом, уже на третий год власти Гитлера вооруженные силы Германии, только сухопутные, достигают мощности довоенной Германии, если учесть, что мобилизационное раз вертывание в Германии теперь производят утроением, а не удвоением (из 7 дивизий развернуты 21). Наличие сильной авиации делает эту армию еще более сильной»25. Тухачевский детально, ссылаясь помимо собственных выкладок на немецкие (Людендорф, Нергинг, Метш, Кохенгаузен и — Гитлер), французские (Петен) и английские (Скурейтор) источники, анализировал перспективы немецкой милитаризации. Он делал однозначный вывод: «Стратегическая цель сильно вооруженного государства заключается в перенесении военных действий на территорию противника, чтобы с самого начала войны расстроить его военную организацию… В настоящее время можно представить себе войну, внезапно начавшуюся приемами, способными уничтожить первый эшелон военных сил противника, дезорганизующими его мобилизацию и разрушающими жизненные центры его мощи… Итак, Германия организует громадные вооруженные силы и в первую очередь готовит те из них, которые могут составить могучую армию вторжения»26. Тухачевский завершал статью так: «Неистовая, исступленная политика германского национал–социализма толкает мир в новую войну. Но в этой своей неистовой милитаристской политике национал–социализм наталкивается на твердую политику мира Советского Союза». Эти два предложения Сталин вычеркнул, и статья увидела свет без них27. В том же 1935 году были окончательно сформированы взгляды советского политического руководства на новейшую военную историю. В этом отношении интересен документ, опубликованный к 18–летию Красной армии в журнале «Пропагандист РККА», — руководство к действию для политработников. Это — «краткий курс» истории Гражданской войны, на основе которого преподавателям и политработникам вменялось в обязанность проводить занятия с младшим комсоставом и рядовыми. Этот выразительный документ имеет смысл процитировать практически без сокращений. «Грандиозными успехами социалистического строительства, невиданным нигде в мире единством народа и государственной власти, блестяще вооруженной, кровно–народной, до последней капли крови преданной социалистической родине Красной армией, сплоченной вокруг большевистской партии, вокруг величайшего человека нашей эпохи товарища Сталина — встречает Советская страна восемнадцатую годовщину РККА. Красная армия — детище пролетарской революции. Товарищ Сталин в своей речи, посвященной десятилетию Красной армии, указал на особенности Красной армии: Первая и основная особенность нашей Красной Армии состоит в том, что она есть армия освобожденных рабочих и крестьян, она есть армия Октябрьской революции, армия диктатуры пролетариата… Вторая особенность нашей Красной Армии состоит в том, что она, наша армия, является армией братства между народами нашей страны, армией освобождения угнетенных народов, армией защиты свободы и независимости народов нашей страны… Наконец, третья особенность Красной Армии. Состоит она в духе интернационализма, в чувствах интернационализма, проникающих всю нашу Красную армию… Этим трем особенностям обязана наша армия своей силой и мощью. Этим же объясняется тот факт, что наша армия знает, куда идет, ибо она состоит не из оловянных солдат, а из людей сознательных, понимающих, куда идти и за что биться. Но армия, знающая, за что она борется, непобедима, товарищи. Вот почему наша Красная армия имеет все основания быть лучшей в мире армией… Эти особенности Красной армии предопределили победоносное завершение гражданской войны, когда в неравной борьбе с вооруженными до зубов армиями белых и интервентов, поддерживаемых всей мировой буржуазией, Красная армия, бедная оружием и снаряжением вышла победительницей. Вдохновителями, организаторами побед Красной армии были Ленин и Сталин. Гений Ленина обеспечил победу молодой, еще неокрепшей Советской страны над мировой контрреволюцией. Товарищ Сталин ковал победу на всех решающих и наиболее ответственных фронтах гражданской войны»28. Это были общие идеологические установки. Далее — конкретика. «Беседуя о годовщине Красной армии, агитатор должен рассказать о том, как товарищ Сталин… подготовил разгром Колчака и разгром интервентов на севере; как товарищ Сталин предотвратил падение Петрограда; как товарищ Сталин спас Москву от вторжения армий Деникина и своим гениальным стратегическим планом обеспечил разгром деникинщины; как на юго–западном фронте возглавляемые товарищем Сталиным красные войска освободили территорию советской Украины от белополяков и подошли к стенам Львова, как благодаря стратегическому плану товарища Сталина был разгромлен Врангель»29. Как выходили из положения лекторы, вынужденные отрабатывать такие директивы, чем иллюстрировали они процитированные тезисы, чем подтверждали предписанные постулаты? Это побуждало к созданию фальшивок — документы, в лучшем случае упрятанные в спецхран, подменялись заказными мемуарами «верных» лжецов. Но еще живы были не только свидетели реальных событий, были живы их участники. Эту проблему вскоре тоже решили. В такой ситуации Тухачевскому, как и многим другим, оставалось молчать на публике, а в узком кругу глухо роптать по поводу украденных побед. Вознесенным Системой на властный Олимп уже было что терять. Им уже было чего опасаться — действительная сущность образцово–показательных процессов не являлась для них секретом. Они видели происходящее, они соучаствовали в нем — подчиняясь и голосуя «за». В 1930–е годы Тухачевский категорически отказывался от любых предложений написать что–либо по истории Гражданской войны. «Редакция журнала «Борьба классов» просит Вас дать для ближайшего номера журнала Ваши воспоминания о советско–польской войне в 20–м году. Этот номер журнала в значительной своей части посвящается Польше, поэтому Ваши воспоминания, как участника этих событий, были бы чрезвычайно ценны»… «В редакцию журнала «Борьба классов». По поручению… т. Тухачевского сообщаю, что он ввиду исключительной перегрузки работой, к сожалению, не может написать просимую Вами статью»30. Тухачевский действительно не мог написать такую статью — лгать, к тому же уязвляя самолюбие, ему не хотелось, а реалистических, исторически достоверных вариантов воспоминаний быть уже не могло. А вот маршал Егоров — смог без труда, щедро снабдив статью цитатами из Сталина и тем самым поставив себя вне критики. И справился с задачей отменно. «Киевское сражение является поворотной операцией в Советскопольской войне 1920 г. — этом «третьем походе Антанты» (Сталин). «Прорыв сбил у поляков спесь, подорвал у них веру в свои силы, расшатал стойкость духа. До прорыва польские части относились к нашим войскам, особенно же к нашей коннице, с полным пренебрежением, дрались отчаянно, не сдавались в плен. Только после прорыва начались среди поляков сдача в плен целыми группами и массовое дезертирство — первый признак разрушения стойкости польских частей». Так говорил товарищ Сталин в своей исторической ориентировке о положении на юго–западном фронте в июне 1920 г. Эта блестящая оценка киевской операции, данная товарищем Сталиным, очень важна для понимания дальнейших событий… Наступление Красной армии на Львов и Варшаву могло быть полностью развернуто только как результат нашей решительной победы под Киевом, которая расшатала стойкость духа польской армии, вызвала глубокий кризис во всем организме польского государства и заставила поляков отказаться от каких–либо наступательных действий против Красной армии. Главная и решающая роль во всей этой операции принадлежит, бесспорно, нашей победоносной 1–й Конной армии во главе с ее вождями красными маршалами К. Е. Ворошиловым и С. М. Буденным… Общее заключение Киевское сражение ярко и убедительно выявляет огромное значение для маневренной войны трех оперативных факторов: крупных масс стратегической конницы, свободных резервов и железнодорожных путей сообщения. В отношении использования крупных масс стратегической конницы Красная армия, благодаря непрерывному, любовному руководству организатора 1–й Конной армии И. В. Сталина, находилась в чрезвычайно благоприятных условиях. Наша 1–я Конная армия, проявившая себя еще на Южном фронте в окончательном разгроме Деникина, под командованием таких талантливых полководцев, как К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный, представляла собою мощную ударную силу, способную разрешать самые большие стратегические задачи… Давая блестящий анализ произведенной операции, товарищ Сталин тогда же давал нам ясную ориентировку в перспективе дальнейшей борьбы с поляками. «Разложение в массовом масштабе еще не коснулось польской армии», — говорил товарищ Сталин. — «Нет сомнения, что впереди еще будут бои, и бои жестокие», — предупреждал он тех, у кого голова кружилась от успехов. — «Поэтому я считаю неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое сказывается у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве»»31. Это даже не намек, а прямое указание на Тухачевского. Нетрудно представить, с каким «удовольствием» читал это Тухачевский… «В период 1918—1920 гг. товарищ Сталин являлся, пожалуй, единственным человеком, которого Центральный Комитет бросал с одного боевого фронта на другой, выбирая наиболее опасные, наиболее страшные для революции места. Там, где было относительно спокойно и благополучно, где мы имели успехи, там не было видно Сталина», — нарком Ворошилов в опусе «Сталин и Красная Армия» пел дифирамбы, почти повторяя незадачливого героя «Волги–Волги»: «Какая там может быть беда, если я — здесь». Но «несокрушимому Климу» было не до самоиронии: «Но там, где в силу целого ряда причин трещали красные армии, где контрреволюционные силы, развивая свои успехи, грозили самому существованию советской власти, где смятение и паника могли в любую минуту превратиться в беспомощность и катастрофу, — там появлялся товарищ Сталин. Он не спал ночей, он организовывал, он брал в свои твердые руки руководство, он ломал, был беспощаден и создавал перелом, оздоровлял обстановку»32. Ворошилова Тухачевский презирал откровенно, не считая нужным скрывать это. Весьма симптоматичный эпизод приводит в своих мемуарах маршал Жуков. Шла разработка нового Боевого устава. «Нужно сказать, что Ворошилов, тогдашний нарком, в этой роли был человеком малокомпетентным. Он так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Однако занимал высокое положение, был популярен, имел претензии считать себя вполне военным и глубоко знающим военные вопросы человеком. А практически значительная часть работы в наркомате лежала в то время на Тухачевском, действительно являвшемся военным специалистом. У них бывали стычки с Ворошиловым и вообще существовали неприязненные отношения… Во время разработки Устава помню такой эпизод, — продолжал Жуков. — При всем своем спокойствии Тухачевский умел проявлять твердость и давать отпор, когда считал это необходимым. Тухачевский как председатель комиссии по Уставу докладывал Ворошилову как наркому. Я присутствовал при этом. И Ворошилов по какому–то из пунктов, уже не помню сейчас по какому, стал высказывать недовольство и предлагать что–то, не шедшее к делу. Тухачевский, выслушав его, сказал своим обычным, спокойным голосом: — Товарищ нарком, комиссия не может принять ваших поправок. — Почему? — спросил Ворошилов. — Потому что ваши поправки являются некомпетентными, товарищ нарком»33. Взаимная «любовь» после таких стычек крепла. Ворошилов Тухачевского ненавидел как «барчонка», как высокомерного опасного «чужака». Снобизм Тухачевского замечали не только его недруги, но и те, кто искренне уважал его: «Он казался всегда несколько самоуверенным, надменным, но то было сознание силы, привычка молниеносно решать, отвечая за других, предельная собранность и организованность… Маршал не убегал от встречного взгляда и отвечал собеседнику резко, прямо, как бы скрещивая с ним шпаги на бой или мир»34, — вспоминала Галина Серебрякова, которую связывало с Тухачевским чувство нежнейшей симпатии. Г. К. Жуков считал, что «у него был глубокий, спокойный и аналитический ум», однако «ему была свойственна некоторая барственность, небрежение к черновой, повседневной работе. В этом сказывалось его происхождение и воспитание…»35 Ворошилов небезосновательно полагал к тому же, что Тухачевский хочет занять место наркома. Видеть Тухачевского на посту наркома предпочли бы многие профессиональные военные, уставшие от неотесанных «конников» во главе армии. В этом смысле маршал несомненно имел свое «лобби». Знал об этом и Сталин, а зная, не мог быть уверенным, что кресло наркома обороны — это наивысший пост, на который не сегодня–завтра станет претендовать самый молодой в мире маршал. Но пока Сталин делал выводы, не спеша выдавать их на–гора. Тухачевский по–прежнему высочайше обласкан. В 1936 году его даже назначили в комиссию по доработке сталинской Конституции. Находясь на вершине своей карьеры, Тухачевский сохранил дружескую привязанность к тем, с кем судьба свела его в начале жизненного пути. Так, например, он помог своему давнему приятелю–семеновцу А. А. Типольту (служившему в его штабе в Гражданскую.) Жившего в Ленинграде Типольта, как человека с неблагонадежным происхождением (дворянин, да еще и барон), после убийства Кирова должны были выслать в Казахстан. Благодаря вмешательству маршала его не тронули. Еще один ностальгический штрих. С несомненным риском для своей репутации он помог и сестре товарища по полку П. А. Купреянова, погибшего во время того же ночного боя, в котором сам Тухачевский попал в плен, выехать из России в Германию, где жили ее родственники36. Не меньший риск — принять у себя дома опального Шостаковича, только что получившего от «Правды» разгромную рецензию «Сумбур вместо музыки». Виталий Примаков и другие военачальники отмечали в Тухачевском остроумие, чувство собственного достоинства и неумение притворяться. «Смелый на поле боя, он оставался таким же в общении, и потому люди мелкие, жаждущие лести, таили против него недобрые чувства. Зато лучшие были его друзьями и учениками в военном деле. Прямота, граничащая с дерзостью, отражалась и в его внешности, как бы созданной для военачальника. Смеялся он заразительно, не обижался по пустякам, шел грудью на врага. Такие, как Тухачевский, преследуют двоедушие и трусость»37. «Человек атлетического, идеального телосложения, красавец, Тухачевский… тянулся к жизни, наслаждался красотой природы и людей, любил и был любим, — вспоминала Галина Серебрякова. — Тухачевский мог бы украсить древнеримский легион, колесницу или средневековый турнир» . Кстати, о легионе. На представительниц слабого пола Тухачевский всегда производил сильнейшее впечатление. Отнюдь не чуждаясь их общества, он выбирал не только привлекательных внешне: ему нравилась и интеллектуальность. Среди тех дам, с которыми Тухачевский с удовольствием проводил время, кроме Серебряковой, были, например, невестка Максима Горького Н. Пешкова и руководитель детского музыкального театра Н. Сац. У него был приятный дом. «…Михаил Николаевич и Нина Евгеньевна умели создать обстановку непринужденности. У них каждый чувствовал себя легко, свободно, мог откровенно высказать свои мысли, не боясь, что его прервут или обидят»39, — делилась своими воспоминаниями подруга семьи Л. В. Гусева. Невидимые миру слезы были известны немногим — Тухачевский не слишком интересовался семейной повседневностью. «Их квартира в Доме на набережной производила впечатление как бы несколько запущенной, там не было уюта, тепла. Нина Евгеньевна казалась всегда чуть грустной. А на людях держалась весело, обаятельно улыбаясь», — рассказывает Владимира Уборевич, дочь И. П. Уборевича. «Но кумиром Михаила Николаевича была дочка — Светлана. Он не просто ее любил, он ее обожал. Помню такой случай, рассказанный мне отцом: Тухачевский, уже зам. наркома, должен был ехать на какие–то учения. Все собрались у его вагона, пора было отправляться. И вдруг, Михаил Николаевич сказал шоферу: «Домой. Срочно, домой». Выяснилось, что он «невнятно» попрощался со Светланой. Сопровождающие военачальники были, мягко говоря, шокированы». Дети, по словам В. Уборевич, с Тухачевским чувствовали себя отлично: играя с ними, он становился «почти мальчишкой»[ 31 ]. Дома у Тухачевских часто устраивались музыкальные вечера. «У Михаила Николаевича я познакомился с великолепным музыкантом Николаем Сергеевичем Жиляевым, которого считаю одним из своих учителей, — вспоминал Д. Д. Шостакович. — К Жиляеву Тухачевский относился с огромным уважением, но это не препятствовало, однако, их бурным спорам. Часто мы встречались втроем. Обычно я играл что–нибудь новое, а Николай Сергеевич и Михаил Николаевич внимательно слушали и затем высказывали свои соображения. Иногда диаметрально противоположные. Надо ли говорить о том, как были полезны для меня, молодого композитора, эти оценки и споры! Каждую свободную минуту — а такие у Михаила Николаевича случались не часто — он старался проводить за городом, в лесу. Порой мы выезжали и, прогуливаясь, больше всего беседовали о музыке. Меня восхищала уравновешенность Михаила Николаевича. Он не раздражался, не повышал голоса, даже если не был согласен с собеседником… Подкупали его демократизм, внимательность, деликатность… Огромная культура, широкая образованность Тухачевского не подавляли собеседника, а, наоборот, делали разговор живым, увлекательно интересным… Сейчас мне уже много лет, и нередко посещает мысль о том, что следует приняться за воспоминания, рассказать о людях, сыгравших определенную роль в моей жизни, в моей музыкальной судьбе. Одним из первых среди них был Михаил Николаевич Тухачевский»40. Уже в 1960–е годы композитор писал: «Мне очень хочется в своем сочинении почтить светлую память Михаила Николаевича… может быть мне удастся что–либо сочинить достойное его»41. К сожалению, это намерение не осуществилось. Речь М. Н. Тухачевского от 15 января 1936 года «Тов. Молотов сказал о том, что есть сведения о заключающемся военном соглашении между Японией и Германией и о какомто отношении к этому соглашению Польши. Тов. Молотов добавил: «Фашистские правители Германии пытаются иногда отвести глаза наивных людей от своих захватнических планов в отношении Советского Союза тем, что ссылаются на отсутствие общих границ между Германией и СССР». Но мы знаем, с другой стороны, что Германия, поощряемая некоторыми иностранными державами, лихорадочно готовится занять господствующее положение в Балтийском море и вошла в особые отношения с Польшей, имеющей достаточно большие границы с Советским Союзом… Само собой понятно, что в современной обстановке, когда между Германией и нами имеются кое–какие государства, которые с немцами находятся в особых отношениях, германская армия, при очень большом желании, найдет пути для вторжения на нашу территорию. Германия, подготовляя свои империалистические планы, проводит очень серьезную военную работу… Изготовление самолетов проводится свыше чем на 50 заводах. Кроме того имеется несколько десятков заводов, на которых готовят отдельные детали для самолетов. Свыше 20 заводов готовят авиационные моторы и детали к ним и около 20 заводов занимаются постройкой разного рода приборов и аппаратов для воздушных кораблей. Таким образом, вы видите, что Германия полностью загрузила свою громадную авиационную промышленность и, вследствие этого, развитие германского воздушного флота гигантскими шагами идет вперед… Большие усилия прилагает Германия к развитию своей артиллерии. Английский генерал Спирс в марте прошлого года заявил в парламенте, что по имеющимся данным германская промышленность производит в месяц 300 орудий и что в ближайшее время эта цифра должна дойти до 500. Я думаю, что цифры, которыми оперирует генерал Спирс, отвечают действительности. Германия усиленно вооружает не только свои стрелковые и кавалерийские соединения, но и создает могущественные танковые силы. В соответствии с данными о производстве орудий и некоторыми другими, имеющими место в мировой печати, мы можем ожидать производства в Германии не менее 200 танков в месяц. Программа развития 12 корпусов и 36 дивизий осуществляется бешеными темпами и гораздо быстрее, чем это было задумано… Не менее интенсивная подготовка… ведется в области использования автомобильного транспорта. Во–первых, она идет по линии создания автострад. Автострада — это такое совершенное шоссе, которое не имеет переездов и дает громадные возможности для бесперебойных и беспрепятственных перевозок. По плану строительства в ближайшие годы должно быть построено 7 тыс. км автострад. Три магистрали пойдут с запада на восток. К осени 1935 г. уже находились в постройке свыше 3 тыс. км автострад… После соглашения о морских вооружениях Великобритании и Германии, последняя закладывает большое количество кораблей, и в 1937 г. ее морской флот должен увеличиться по сравнению с 1935 г. в два раза. Но это будет лишь половина того, что предусмотрено программой. Особенно обращает на себя внимание то, что Германия строит теперь такие корабли, которые ей раньше были запрещены версальским договором… Вот, товарищи, грандиозная подготовка германского милитаризма к войне на суше, в воздухе и на море, которая при наличии… национал–социалистских политических установок… не может не заставить нас по серьезному взглянуть на защиту наших западных границ для создания необходимой степени обороны»42. Американский исследователь И. Дойтшер в работе «Сталин» так описывал доклад Тухачевского ЦИКу: «Его речь привлекла внимание своим глубоким опасением гитлеровских приемов ведения войны и необычайной направленностью на обличение опасности «Третьего рейха». Подчеркнутая настороженность Тухачевского резко контрастировала с неопределенностью Сталина»43. Это обстоятельство не могло не беспокоить «коричневый » Берлин. К этому времени немецкие пилоты, которые еще несколько лет назад обучались военному мастерству в Липецке, уже сражались в испанском небе против летчиков Красной Армии44. Генерал–майор немецкого Генштаба в 1931—1937 годах К. Шпальке после окончания Второй мировой войны вспоминал: «Весной или осенью 1936 года на сессии Верховного Совета одной из важнейших тем были внешнеполитические отношения с Германией. По этому вопросу выступили Молотов, Литвинов и Тухачевский. В то время как выступления Молотова и Литвинова были сдержанными и сбалансированными, если сравнивать их с массой оскорблений в предшествовавших речах Гитлера, тон и содержание речи Тухачевского были почти враждебными и угрожающими. Как бы то ни было, но лояльности по отношению к Германии в ней совершенно не чувствовалось…Тухачевский превратился в рупор тех офицеров, которые больше ничего и слышать не желали о прежнем многолетнем сотрудничестве с германской армией»45. Шпальке отмечал: «…Меня неприятно поразил недружественный тон Тухачевского против Германии в его последней речи. Он наводит на мысль о том, что смена настроения есть и у командиров старшего поколения. Раньше Тухачевский охотно лично участвовал в маневрах и учениях Рейхсвера. …Тухачевский всегда был для меня непонятной персоной. И для меня было чужда, но не удивительна, смена его политического настроения»46. В статье «Беседы в Москве», вышедшей в 1958 году, Шпальке кривит душой: ему ли не знать причин этой «смены настроений». Тухачевский к этому времени был предельно внятен: «Германия фактически превращена сейчас в военный лагерь… Необходимо… обратить внимание на то, что эта вооруженная сила содержится в очень больших кадрах, а это говорит о том, что германская армия будет постоянно готова к производству неожиданных вторжений. Ее мобилизационная готовность очень велика»47. В январе 1936 года Тухачевский возглавлял советскую делегацию на похоронах английского короля Георга V. «Мы тогда считали, что это продуманный шаг советской дипломатии. Газеты писали, какой фурор Тухачевский произвел на международном паркете и как уверенно, легко, он сделал так, чтобы немцы выглядели плохо»48, — это признание работавшей на Советский Союз немецкой разведчицы Рут фон Мауенбург. Ее наблюдения верны — расчет советского правительства, посылавшего Тухачевского главным образом на неформальные переговоры с англичанами и французами об антигитлеровской коалиции, себя оправдал. В «Журнале посещений И. Сталина в Кремле» зафиксировано, что 23 января 1936 года, то есть непосредственно накануне отъезда, Тухачевский был на приеме у Сталина, где присутствовали также Ворошилов, Молотов, Ягода и начальник Иностранного отдела ГУГБ НКВД Слуцкий 49. Тухачевский получал в Кремле инструкции от Сталина перед ответственейшим вояжем. Ему предстояло после Лондона посетить и Париж — для переговоров с руководством французского Генштаба. Тухачевскому удалось в Москве «продавить» свою линию на укрепление советско–французских контактов в противовес Гитлеру. «Тухачевский более чем кто–либо другой из советских полководцев ассоциировался с непобедимостью Красной Армии, — писала Мауенбург и по–женски добавляла: — Он и внешне был совершенно блестящим явлением»50. В Париже, после переговоров с начальником французского Генштаба генералом Гамеленом, Тухачевский побывал на нескольких дипломатических раутах, встретился с советскими военными атташе. В Париж с ним приехал и В. К. Путна — военный атташе СССР в Великобритании. Из Москвы в Париж также прибыл командующий Белорусским военным округом И. П. Уборевич. Все встречи проходили под пристальным взором сотрудников НКВД. Генерал де Гойс, позднее вспоминал: «Я в течение вечера ощущал за Тухачевским, моим лучшим другом в течение длинных дней плена, стремление к открытости. Несколько раз он пытался поговорить со мной наедине…Однако его охраняли два советских военных, которые его постоянно сопровождали, и все мои попытки остаться с ним с глазу на глаз были без успешными. Даже после кофе, ликера и сигар было невозможно отойти к оконному проему. Один из них всегда был там, перед нами, между нами. Раздраженный, я покинул ресторан раньше положенного »51. Другие также покинули помещение. Тухачевский предложил прогуляться по Монмартру. «Мы торопливо спустились по узкой лестнице вниз… и позвали такси, — вспоминал публицист Реми Рур. — Однако нас догнал запыхавшийся военный атташе. Он ни на мгновение не спускал глаз со своего маршала…»52 Кстати, Тухачевский во время поездки во Францию жил не в посольстве СССР и не у советского посла В. П. Потемкина: он остановился у военного атташе СССР во Франции С. И. Венцова–Кранца. И пользовался только его автомобилем. В посольстве присутствовал только на официальных приемах53. (Венцов–Кранц, «не спускавший глаз с маршала», был арестован —как сообщник Тухачевского. На допросе 18 июня 1937 года — уже после того, как Тухачевский был расстрелян, — Венцов–Кранц «признался» в следующем: «Вовлечен я в контрреволюционную военную троцкистскую организацию бывшим Зам. Наркома обороны Тухачевским в мартеапреле месяце 1933 года перед своей поездкой на постоянную работу в Париж военным атташе Советского Союза во Франции. Получив мое согласие… Тухачевский поставил передо мной, как членом контрреволюционной организации, следующие задачи: 1. Принять все меры к торможению намечавшегося франко–советского сближения… 2. Он потребовал от меня дачи ему непосредственно, минуя Разведывательное Управление и штаб РККА, информации о военно–политическом положении во Франции, а также и о ходе франко–советских переговоров. 3. Тухачевский предложил установить контакт с Германским военным атташе в Париже и информировать его о ходе советскофранцузских переговоров. …В конце 1934 года во время моего личного доклада Тухачевскому, последний сообщил, что ряд получаемых от меня материалов переправляются им в германский генеральный штаб… Одновременно он просил меня прозондировать отношение указанных круг к нему лично, как к лицу, возглавляющему… антиправительственное движение в армии…. В феврале 1936 года в Париж приехали Тухачевский и Путна… Оба возвращались с похорон английского короля, на следующий день прибыл Уборевич… Тухачевский воспользовался своим пребыванием в Лондоне для встречи с германских генералом Рунштедтом… был затронут вопрос о сроках готовности Германии к войне»54. Венцлов–Кранц был расстрелян в 1937 году. …Как и 20 лет назад, Тухачевский вновь побывал в музее Родена, так запомнившемся ему в 1917 году. На этот раз маршал посетил и Лувр. В Париже явственно звучала ностальгическая нота: он встретился со своими товарищами по Ингольштадту, устроившими в честь него банкет. Двадцать товарищей по плену во главе с генералом де Гойсом, почетным президентом Общества друзей форта IX смогли увидеть своего русского приятеля. «И здесь теперь сидел Михаил, взошедший на вершину военной иерархии, заместитель наркома обороны, за одним столом со своими друзьями из форта 9 Ингольштадта… У него уже не было немного исхудавшего лица матового цвета, волевого и одновременно детского, когда он смеялся, которое, как мы говорили, немного было похожим на Бонапарта во время итальянского похода. Теперь оно стало более полное, более значительное, несколько озабоченное, но и более человечное… Тухачевский долго дискутировал с генералом де Гойсом о прыжках с парашютом, так что на следующий день вся парижская пресса говорила о парашютисте–генерале»55. Они вспоминали минувшие дни. Де Гойс рассказал про свой побег, оказавшийся успешным благодаря тому, что Тухачевский откликнулся за него на лагерной проверке, дав тем самым возможность оторваться от погони. Кто–то с улыбкой напомнил, как русский поручик отказался приветствовать генерала Петера. Этот акт неповиновения французы помнили и двадцать лет спустя. Прощаясь, Тухачевский очень серьезно сказал: «Страшный враг выстраивается перед нашими странами, враг, который за несколько лет получил в распоряжение могучую армию с ультрасовременным вооружением. Мы должны сделать все, чтобы подавить его прежде, чем он раздавит нас… Теперь перед нами Гитлер»56. Тухачевский виделся с ингольштадтскими товарищами еще один раз: «Последний, кто его видел, был генерал Виллелюм, который с делегацией офицеров был приглашен на весенние маневры Красной Армии 1937 г. Тухачевский был один… изолирован, держался отстраненно, как прокаженный»57. В мае Тухачевского арестовали… Между тем Гитлер усилил агрессивный тон в отношении Советского Союза. В частности, в речи на ежегодном собрании немецкого рабочего фронта в Нюрнберге 12 сентября 1936 года он недвусмысленно обозначил наличие немецких интересов к природным ресурсам Украины, Урала и Сибири: «Если бы Урал с его неисчислимыми сырьевыми богатствами, Сибирь с ее лесами и Украина с необозримыми плодородными землями находились в Германии, то под национал–социалистическим руководством наступило бы изобилие. Мы будем производить столько, что каждый отдельный немецкий гражданин будет иметь больше, чем нужно для жизни»58. Гитлер, выступая на «Партийном дне» 14 сентября 1936 года, фактически объявил долгосрочный план действий: «Нет никаких сомнений в том, что национал–социализм везде и при любых обстоятельствах посадит большевизм в оборону, разобьет его и уничтожит. Мы идем навстречу большим историческим эпохам, в которых восторжествует не одно мудрствование, а мужество… Горе тому, кто не верит Адольфу Гитлеру»59. Геббельс обсуждал с Гитлером мобилизационную готовность в конце того же года. Вот запись из его дневника от 15 ноября: «После еды я основательно говорил с фюрером. Он очень доволен ситуацией. Вооружение идет дальше. Мы в это вкладываем сказочные средства. К 1938 году мы будем готовы. Противоречия с большевиками настанут. Тогда мы должны быть готовы»60. К. Шпальке высказал точку зрения гитлеровского генералитета на поездку Тухачевского в Лондон и Париж: «За несколько месяцев до расстрела он представлял Советский Союз в Лондоне на торжествах коронации, потом отправился в Па риж. Поездка в Лондон, а еще больше остановка в Париже задала нам… загадку. Советский Союз представляет на коронации маршал, потом этот Тухачевский, знакомый нам своими недружественными речами, едет еще и в Париж! Короче говоря, ничего хорошего за этим мы не видели… Тухачевский в Лондоне и Париже — сигнал, дававший пищу для размышлений. Разве этот визит не означал… что и Советский Союз намеревался перейти на сторону становившегося все более отчетливым на Западе фронта окружения национал–социалистской Германии? Однако наиболее близкой была все же мысль, что Советы хотели воспользоваться видимой и единственной возможностью в союзе с западными державами разрушить все более крепнущую и идеологически абсолютно враждебную Германию, причем без особого риска»61. Шпальке констатировал: «У Тухачевского… можно было предполагать гораздо больше симпатий по отношению к Парижу, нежели к Берлину, да и всем своим типом он больше соответствовал идеалу элегантного и остроумного офицера французского Генштаба, чем солидного германского генштабиста. Он пошел на дистанцию к Германии, был за войну с Германией на стороне западных держав»62. В 1936 году по предложению Тухачевского Генштаб провел большую стратегическую военную игру, чтобы проработать меры и способы активного отражения при нападении гитлеровской армии на Советский Союз. Командовать «красным Западным фронтом» был назначен комвойсками Белорусского военокруга И. П. Уборевич. «Германской стороной» командовал сам Тухачевский, желая проверить возможности фашистской Германии в начале войны. «Армией буржуазной Польши» — союзника Германии — командовал комвойскими Украинского военного округа И. Э. Якир. Считая, что Германия может выставить вообще всего около 100 отмобилизованных дивизий, генштаб принял численность «фашистских сил» на востоке, к северу от Полестья в 50 дивизий плюс 30 «польских». Этой армии ставилась задача нанести поражение «красным» к северу от Полесья и овладеть Смоленском — как исходным районом для наступления на Москву. Тухачевский возразил против такого расчета, полагая, что немцы смогут выставить всего примерно 200 дивизий, так что к северу от Полесья будет одних «немецких» не менее 80 дивизий. Прогноз Тухачевского оправдался: в 1941 году немцы вместе со своими союзниками двинули против нас 190 дивизий. Кроме того, Тухачевский считал, что немцы, сосредоточив войска, начнут войну первыми, чтобы обеспечить внезапность нападения. «И в этом он не ошибся. Однако предложение Тухачевского тогда не было принято во внимание. На игре было создано равное соотношение сил. Не нашел выражения и фактор внезапности нападения, отчего игра потеряла основную стратегическую остроту. Произошло фронтальное встречное столкновение в форме традиционных пограничных сражений… — вспоминал в 60–е годы Г. Иссерсон, командовавший тогда соединением на стороне Тухачевского. — Тухачевский был явно разочарован. Игра в таком виде не могла, по его мнению, проверить и проработать на одном из главных театров войны наши оперативные возможности»63. Информация об этой игре содержится в хранящемся на Лубянке архивном следственном деле 1937 года на Тухачевского и других осужденных вместе с ним военачальников. При всей специфичности условий, в которых она изложена маршалом, информация эта заслуживает внимания. Протокол допроса М. Н. Тухачевского от 29 мая 1937 года «В апреле месяце 1936 г. у нас в центре проходила военная игра, в которой поляками командовал Якир, а немцами я. Изучение обстановки на наших границах с Польшей и условия развития оперативного штаба РККА показали нам, что стратегический план обладает существенными недочетами и, безусловно, может повлечь за собой обеспеченное поражение. Основным недостатком оперативного плана РККА на западе является то, что он и сейчас преследует те же активные цели, которые были поставлены раньше, до прихода Гитлера к власти, когда задачей Красной Армии являлось поражение Польши, лишенной непосредственной поддержки ее союзников. В этом случае против 50, примерно, польских дивизий, так как часть сил Польше приходилось оставлять на германских границах, Советский Союз мог выставить 90 и даже 100 дивизий, т.е., доста точно силы для того, чтобы нанести польскому государству безусловное поражение. После прихода Гитлера к власти, создания большой германской армии и установления дружественных отношений между Германией и Польшей, — эта картина резко изменилась. 36 дивизий мирного времени Германия быстро разворачивает по мобилизации в 108 пехотных дивизий, имея сверх того несколько моторизованных и до 5 механизированных дивизий, чрезвычайно мощных по своему танковому составу, (германская механизированная дивизия, примерно, равняется механизированному корпусу РККА.) Безусловно можно ожидать, как это и было на игре генеральным штабом РККА, что Франция может и не выступить, во исполнение договорных обязательств, в случае нападения Германии на СССР. В этом случае, оставляя в укрепленных районах на границах с Францией заслон в составе 20 дивизий, немцы основную массу войск могут направить через Польшу к советским границам. Таким образом, польско–германские силы достигают 145 дивизий, против которых СССР сможет противопоставить все те же 90— 100 дивизий. Благодаря этому германо–польское командование может противопоставить Белорусскому фронту примерно равное ему количество дивизий и в то же время может быть, по крайней мере, в два раза более сильными на украинском фронте. Хотя некоторые изменения в этом соотношении сил и могли быть внесены позицией Чехословакии, однако, учитывая крайне невыгодное ее положение, оторванность от Франции и СССР, а также то, что она находится между враждебной ей Венгрией и Германией, врядли можно рассчитывать на оттяжку польско–германских сил в сторону Чехословакии. Таким образом. Красная армия на 50—60 дивизий оказывалась слабее противника. Расчеты Генерального штаба РККА на то, что СССР сильнее Гер-, мании и Польши в отношении авиации, механизированных войск и конницы, не вполне обоснованы, т. к. во время операции вторжения превосходная конница РККА понесет крупные потери от авиации и химических средств, а механизированные соединения в значительной степени израсходуют свои моторесурсы… …Если обратиться к исследованию условий, в которых должен наступать Белорусский фронт, то станет ясной следующая картина: для достижения и перехода рубежа Гродно—Брест, т. е. при выходе на этнографические границы Польши, Белорусский фронт вытягивается очень узкой полосой между Латвией, Литвой и Восточной Пруссией с севера и болотистым Полесьем с юга, где все железнодорожные и автомобильные коммуникации сгружены и представляют легко уязвимые цели для авиации, могущей производить внезапные налеты с территории Восточной Пруссии. Это обстоятельство неизбежно создает перенапряжение тыла Белорусского фронта и его чувствительность ко всякого рода, хотя бы временным нарушениям. С другой стороны, могущественная авиация белорусского фронта испытывает те же самые затруднения, т. к. аэродромы и посадочные площадки будут скучены в узкой, сжатой полосе. Наконец, наступлению белорусского фронта в этой узкой полосе создается еще одна очень крупная угроза, по переходе главными силами линии Гродно–Брест, а именно: быстрая переброска германских резервов в Восточную Пруссию и наступлении на Ковно–Вильно»64. Тема участия гитлеровских спецслужб в «падении» Тухачевского до сих пор является предметом исследовательских догадок. Никаких документов, содержащих информацию о передачи сфальсифицированного, компрометирующего досье на Тухачевского из Германии в Кремль вплоть до сегодняшнего дня не обнаружено. Однако сохранилось достаточно большое количество воспоминаний компетентных свидетелей и участников этой аферы. Суть мемуаров и аналитических выкладок вкратце такова: через двойного агента генерала–эмигранта Скоблина немцы получили сведения о якобы существующей в Советском Союзе антиправительственной военной группировке во главе с Тухачевским. (Собственно, такая информация в эмигрантских кругах бродила почти полтора десятилетия и во многом была инспирирована еще в 1920–е годы ОГПУ. Тогда Тухачевский был введен в знаменитую операцию «Трест», направленную на раскол антисоветского белого движения в эмиграции. Тухачевскому в этой операции отводилась роль руководителя «национально ориентированной» группы, замышляющей государственный переворот.) Шеф политической разведки гитлеровской Германии Вальтер Шелленберг в своей книге «Лабиринт» подробно останавливался на этом сюжете. «От одного белогвардейского эмигранта, генерала Скоблина, Гейдрих получил сведения о том, что Тухачевский, маршал Советского Союза, участвовал вместе с германским генеральным штабом в заговоре, имевшем своей целью свержение сталинского режима. Гейдрих сразу понял огромнейшее значение этого донесения. При умелом его использовании на руководство Красной Армии можно было обрушить такой удар, от которого она не оправилась бы в течение многих лет… Скоблин мог вести двойную игру и… его сообщение могло быть сфабриковано русскими и передано Скоблиным по распоряжению Сталина»65. Это отлично понимал и шеф имперской службы безопасности Гейдрих, и его подчиненные. Однако это нисколько не мешало реализации плана. И Гейдрих начал действовать: он, пишет Шелленберг, представил Гитлеру донесение Скоблина о Тухачевском. «Сам материал не был полным. В нем не содержалось никакого документального доказательства активного участия руководителей германской армии в заговоре Тухачевского. Гейдрих понимал это и сам и добавил сфабрикованные сведения с целью компрометации германских генералов. Он чувствовал себя вправе это сделать, коль скоро этим самым он мог ослабить растущую мощь Красной Армии, которая ставила под угрозу превосходство рейхсвера»66. Зная характер Сталина и ситуацию в Кремле, в Берлине могли рассчитывать на успех. «Разоблачение Тухачевского могло бы помочь Сталину укрепить свои силы или толкнуть его на уничтожение значительной части своего генерального штаба. Гитлер в конце концов… вмешался во внутренние дела Советского Союза на стороне Сталина» 7. Фабрикация материалов была делом техники. Взяв за основу подлинные документы времен контактов рейхсвера и РККА, специалисты имперской службы безопасности подготовили искусные подделки. «Гитлер тотчас же распорядился о том, чтобы офицеров штаба германской армии держали в неведении относительно шага, за мышлявшегося против Тухачевского, так как опасался, что они могут предупредить советского маршала. И вот однажды ночью Гейдрих послал две специальные группы взломать секретные архивы генерального штаба и абвера, службы военной разведки, возглавлявшейся адмиралом Канарисом. В состав групп были включены специалисты–взломщики из уголовной полиции. Был найден и изъят материал, относящийся к сотрудничеству германского генерального штаба с Красной Армией. Важный материал был также найден в делах адмирала Канариса»68. Подготовленное досье через посредников было передано сначала в Прагу — президенту Э. Бенешу, а затем — Москву. Чешский посланник в Берлине В. Мастны в феврале 1937 году телеграфировал Бенешу, что Гитлер располагает сведениями «о возможности неожиданного и скорого переворота в России… и установления военной диктатуры в Москве»69. Этот сценарий, как наиболее вероятный рассматривает и известный немецкий историк И. Пфафф. Он указывает и на то, что «национал–социалистские клеветнические обвинения против Тухачевского распространялись по берлинским источникам еще с осени 1935 г. Но тогда еще не начались московские процессы, а именно процессы (в августе 1936–го и январе 1937 года) дали повод для надежд, что Сталин поверит в интригу против Тухачевского и советского генералитета»70. А весной 1936 года Тухачевским заинтересовалось геббельсовское министерство пропаганды. В Баварском Главном государственном архиве хранится ответ имперского военного министерства на запрос министерства пропаганды по делу «советского маршала Тухачевского». Отказ выдать министерству пропаганды архивное дело военнопленного Первой мировой войны лейтенанта Тухачевского мотивирован так: «В связи со вновь вскрывшимися обстоятельствами штрафная карта лейтенанта Тухачевского выдана быть не может, поскольку персональные нападки на Тухачевского сейчас неуместны »71. В это время Тухачевского уже активно «разрабатывали » гитлеровские спецслужбы, потому публичная ком прометация его через Геббельса — через средства массовой информации — могла бы испортить им игру. По этой причине военное министерство по согласованию с министерством иностранных дел решило прикрыть рупор. Характерно также, что делом Тухачевского 1917–го интересовались вплоть до ноября 1937 года. Оно окончательно было архивировано только 13 ноября 1937 года. Гейдрих работал чисто: для достоверности был подключен еще один канал «утечки» информации — французский. Весной, в марте 1937 года, посол СССР во Франции Потемкин сообщил, со ссылкой на министра обороны Франции Э. Даладье, компрометирующую информацию на Тухачевского. «Из якобы серьезного французского источника, — писал он, — Даладье недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии… Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов… Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал «долгом дружбы», передать нам свою информацию, которая может быть для нас небесполезна»72. Под серьезным французским источником подразумевалась французская разведка, под русскими эмигрантскими кругами — Скоблин. Оба источника имели выход на немецкую разведку73. Материал против Тухачевского, указывает Шелленберг, был передан Москве в середине мая 1937 года74. К этому времени Сталину такие «документы» могли понадобиться разве что про запас: Тухачевский уже был смещен со всех постов (а вскоре арестован), а его «сообщники » уже находились на Лубянке. Нигде больше немецкий компромат не всплывал. И, предположительно, был уничтожен после подписания пакта Молотова—Риббентропа в 1939 году. «Таким образом, дело маршала Тухачевского явилось подготовительным шагом к сближению между Гитлером и Сталиным. Оно явилось поворотным пунктом, ознаменовавшим решение Гитлера обеспечить свой восточный фронт союзом с Россией на время подготовки к нападению на Запад»75… …Как–то зимой 1936/1937 года Тухачевский появился на литературном вечере дома у Галины Серебряковой. «Прозвучали стихи Маяковского и Багрицкого, нравившиеся Михаилу Николаевичу. Выслушав их, он начал декламировать сам, низким, хорошо поставленным голосом». Тухачевский читал эпитафию самому себе: Рожденные в года глухие Пути не помнят своего. Мы — дети страшных лет России — Забыть не в силах ничего. Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы — Кровавый отсвет в лицах есть. Есть немота. То гул набата Заставил заградить уста. В сердцах, восторженных когда–то, Есть роковая пустота. Но пусть над нашим смертным ложем Взовьется с криком воронье, — Те, кто достойней, Боже, Боже, — Да узрят царствие твое. |
||
|