"Война и мир Михаила Тухачевского" - читать интересную книгу автора (Кантор Юлия)

1. ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО

Все это было, было, было…

Свершился дней круговорот.

Какая ложь, какая сила

Тебя, прошедшее, вернет?

Александр Блок

Рубеж XIX и XX столетий принес России тревожное предчувствие будущего и ностальгию по ушедшему. Осыпался старый привычный уклад, рождалась новая смутная эра. Еще поводом для гордости и даже заявкой на привилегированность было понятие «род», но уже заявлял о себе новый класс, привыкший покупать права как имущество. До фатальных потрясений оставалась четверть столетия, но время прежней «незыблемости основ» явственно уходило в прошлое. Сломы эпох неизбежно рождают архетип, воспитанный прежними поколениями, их этикой и традицией, и одновременно стремящийся навсегда порвать с ними, создав нечто новое. Воплощением такого архетипа стал Михаил Николаевич Тухачевский, родившийся 3 (16) февраля 1893 года.

Род Тухачевских берет свое начало от графа Идриса (Индриса), выходца из Священной Римской империи, поступившего в 1151 году на службу к великому князю Киевскому Мстиславу Владимировичу. Потомки графа верно служили русским князьям и царскому престолу. В XV веке при Василии II Темном отличился представитель седьмого поколения Богдан Григорьевич, за что был пожалован селами Скорино и Тухачевым Серпейского уезда, а также волостью Тухачевской (станом) с деревнями в Московском уезде и прозван Тухачевским1. Согласно поколенной росписи этот род находится в родстве с Голенищевыми–Кутузовыми и, соответственно, с Хитрово, Толстыми, Сумароковыми, Киреевскими.

К концу XIX века разветвленный и богатый когда–то род оскудел: пышное генеалогическое древо зачахло, оставив одну ветвь. Последним носителем фамилии, имевшим потомство, в то время был Николай Николаевич Тухачевский. Он женился уже в зрелом возрасте и совершил «громкий» мезальянс: потомственный дворянин сочетался браком с крестьянкой! Формально этот шаг уже не нарушал правовых норм Российской империи конца XIX века, однако резко, как и лет сто–двести назад, диссонировал с нормами и традициями дворянско–аристократической этики. Дитя наследника аристократического рода, имевшего «римские корни», и простолюдинки (дочери недавнего крепостного), Михаил Тухачевский подсознательно ощущал двойственность, «ущербность» своего происхождения.

Его бабка по отцовской линии, Софья Валентиновна, дружила с Тургеневым. Потому «Дворянское гнездо» в доме Тухачевских читали с вдвойне болезненной автобиографичностью.

«Случилось так, что в числе горничных Анны Павловны находилась одна очень хорошенькая девушка, с ясными, кроткими глазками и тонкими чертами лица, по имени Маланья, умница и скромница. Она с первого раза приглянулась Ивану Петровичу; и он полюбил ее: он полюбил ее робкую походку, стыдливые ответы, тихий голосок, тихую улыбку; с каждым днем она ему казалась милей. И она привязалась к Ивану Петровичу всей силою души, как только русские девушки умеют привязываться, — и отдалась ему. В помещичьем деревенском доме никакая тайна долго держаться не может: скоро все узнали о связи молодого барина с Маланьей… Поднялся гвалт, крик и гам: Маланью заперли в чулан; Ивана Петровича потребовали к родителю… С внутренней дрожью во всех членах, Иван Петрович объявил… что чувствует себя выше всяких предрассудков, а именно — готов жениться на Маланье»2.

Сведений о том, «поднялся ли гвалт» в доме Тухачевских, когда отношения Николая Тухачевского и его дворовой девушки Мавры Милеховой, стали известны Софье Валентиновне, не сохранилось. Но, судя по зафиксированным воспоминаниям, истории реальная и художественная «по интонации» совпадали.

Старожил поместья А. П. Косолапов рассказывал:

«Жил в ту пору в нашем селе… бедный мужик. Звали его Петр Прохорович Милехов. И вот у него, у этого бедного мужика, было пять дочерей, и… все они были красавицы… Ну а Мавра, так и говорить нечего — красавица: что ростом, что статностью, что лицом… Работала она у Тухачевских в имении, и Николай Николаевич полюбил ее. Бывало, стоит, смотрит на Мавру и все улыбается… Конечно, старше ее годами, а так сам по себе ничего — рослый, чернявый, только глаза были какие–то утомленные. Софья Валентиновна понимала, что ее Коленька влюбился в Маврушу…»

Идиллическая картина внесословного брака по любви несколько размывается документами. В РГВИА хранится свидетельство, выданное Тухачевскому, на основании определения Смоленского окружного суда.

«Смоленский Окружный Суд, в силу состоявшагося 23 августа 1896 года определения и на основании представленных в Окружный Суд документов выдал сие свидетельство… Михаилу Николаевичу Тухачевскому, записанному в метрической книге Московской Феодоро–Студитской что за Никитскими воротами церкви за тысяча восемьсот девяносто третий год, части первой о родившихся, в том, что он родился 3 февраля тысяча восемьсот девяносто третьяго года… крещен 5 марта тысяча восемьсот девяносто третьего года; вероисповедания православнаго; восприемниками при крещении были: врач Николай Александрович Крамарев и вдова надворнаго советника Екатерина Яковлевна Аутовская».4 То есть только в 1896 году (через три года после рождения) М. Н. Тухачевский получил свидетельство о рождении, причем в силу судебного определения. Наиболее вероятной причиной столь позднего юридического «признания» может быть незаконнорожденность. Это предположение косвенно подтверждается и «специфичностью» восприемников при крещении: врача и надворной советницы. Если исходить из того, что родители Тухачевского обвенчались в 1896 году, то вне брака кроме Михаила родились его братья Николай (1890) и Александр (1895) и сестра Надежда (1892).

А вот документ о причислении Михаила Николаевича к роду Тухачевских.

«Смоленскаго Дворянскаго Депутатскаго Собрания Свидетельство.

Дано сие из Смоленскаго Дворянскаго Депутатскаго Собрания, на основании п. б ст. 350 и 374 т. IX Свод. Зак. издан. 1899 г., потомственному дворянину Михаилу Николаевичу Тухачевскому, родившемуся 3–го февраля 1893 года, в том, что он, определением Смоленскаго Дворянскаго Депутатскаго Собрания, 31 июля 1901 года причислен к роду отца его Николая Николаевича Тухачевского, внесенному во вторую часть родословной книги и утвержденному указом Правительствующаго Сената, по Департаменту Герольдии, от 15 декабря 1886 года за № 5361 Смоленск, августа 2 дня 1901 года. Гербовый сбор уплачен»5.

Дворянские дети, родившиеся в браке, автоматически причислялись к роду родителей. Тухачевский же, как видно из свидетельства, причислен к роду отца только в 1901 году — ему исполнилось уже восемь лет. Остается только догадываться, как уязвляли его эти неурядицы. И как страдало самолюбие, порождая болезненное подсознательное стремление к «компенсации».

Классик психоанализа К. Г. Юнг отмечал:

«Комплексы всегда содержат в себе нечто вроде конфликта или, по крайней мере, являются либо его причиной, либо следствием. Во всяком случае, комплексам присущи признаки конфликта, шока, потрясения, неловкости, несовместимости. Это так называемые «больные» точки… о которых не очень–то хочется вспоминать и еще меньше хочется, чтобы о них напоминали другие, но которые зачастую самым неприятным образом напоминают о себе сами… Комплекс или обладание комплексом не обязательно означает неполноценность. Это значит только, что существует нечто несовместимое, неассимилированное, возможно даже, какое–то препятствие, но это также и стимул к великим устремлениям и поэтому, вполне вероятно, даже новая возможность для успеха… Но они означают также и неисполненное в индивиде, область, где, по крайней мере, сейчас он терпит поражение, где нельзя что–либо преодолеть или осилить»6.

Так в детском мироощущении Тухачевского возникла первая, неосознаваемая, но ощущаемая трещина. Трещина тем более глубокая, что сызмальства и всю жизнь он был нежным, любящим сыном.

На смоленской земле прошли первые годы будущего маршала. Всеми делами в имении управляла его бабушка[ 2 ]; отец мало интересовался хозяйством. Имение Александровское, когда–то огромное и богатое, после отмены крепостного права постепенно пришло в упадок, его пришлось заложить, а через несколько лет — продать с торгов, к большой печали семьи, расстававшейся с ним как с частью собственной родовой истории. (Еще одна литературная аллюзия — чеховский «Вишневый сад».) Тухачевские перебрались в небольшое имение Софьи Валентиновны близ села Вражское Чембарского уезда Пензенской губернии. Там жили летом, во время школьных каникул, зимой — в Пензе.

«Жизнь во Вражском была скромной… дом был одноэтажный, в несколько комнат. Самая большая комната имела по три больших окна с каждой стороны. Украшением и единственной роскошью этой комнаты были больше зеркала и два рояля — на одном, по преданию, играл сам Рубинштейн. Отец, Николай Николаевич, отлично музицировал в четыре руки с Софьей Валентиновной. Моцарт, Бетховен, Шопен были их любимыми композиторами. Из Москвы к Тухачевским приезжал гостить знаток и ценитель Скрябина, ученик Танеева Н. С. Жиляев»7.

С Жиляевым, ставшим в 30–е годы профессором московской консерватории, М. Н. Тухачевский поддерживал дружеские отношения всю жизнь. (После расстрела маршала в 1937 году Жиляев был репрессирован.) Михаил Николаевич с детских лет унаследовал от отца и бабушки любовь к музыке. Дети были способными музыкантами. Александр готовился к поступлению в консерваторию — позднее он стал учеником Гольденвейзера по классу рояля, а затем выбрал виолончель… Наибольшие надежды подавал самый младший, Игорь. Его считали вундеркиндом.

Летом дети занимались домашними работами и хорошо отдыхали: устраивали свои спектакли, концерты, художественные вечера. Бабушка и отец играли на рояле, брат Александр — на виолончели, сам Миша — на скрипке. Играли в шахматы, шашки, городки. Миша увлекался астрономией, аккуратно следил за погодой, соорудив вместе с братом Николаем самодельную метеорологическую установку8.

Елизавета Николаевна, младшая сестра маршала, вспоминала:

«Я могу рассказать о ранних годах его жизни только со слов людей, окружавших его в детстве, главным образом, нашей матери Мавры Петровны. По ее рассказам он был необыкновенно подвижным, живым и предприимчивым мальчиком и его ни на минуту нельзя было оставлять без присмотра. Например, когда он научился ходить, то для него пришлось взять отдельную няньку, т. к. нянька, общая для всех детей, должна была все свое внимание уделять только ему, во избежание какой–нибудь катастрофы. Главной обязанностью этой новой няньки было ходить сзади Миши и держать его за рубашку, ни на минуту ее не выпуская»9.

Специалисты по возрастной психологии называют таких детей гиперактивными. Из этих «разрушительно любопытных », возбудимых детей вырастают люди, стремящиеся к абсолютному лидерству, нередко жесткие.

Портниха Тухачевских, Полина Дмитриевна, почти всю жизнь жившая у них и обшивавшая всю семью, рассказывала, что маленький Миша был совершенно неистощим на разные выдумки и шалости, которые часто кончались для него даже наказанием, но это никогда нисколько не портило его настроения и он тут же продолжал выдумывать новые шалости, вовлекая в них своих братьев и любимую сестру Надю.

«Полина Дмитриевна была очень религиозна, почти монашка, не знаю, как она прижилась в нашей антирелигиозной семье, но и она настолько любила Мишу, что прощала ему даже его всякие антирелигиозные выходки, которые он любил проделывать, — вспоминала сестра Тухачевского Елизавета Николаевна. — Михаил Николаевич и в детстве отличался необыкновенной физической силой. Любил верховую езду, городки, упражнялся с гантелями, а больше всего любил борьбу. Его сверстники–мальчишки из Вражского, будучи уже взрослыми, рассказывали об их играх в войну, и по рассказам их, выигрывала всегда та сторона, в которой находился Михаил Николаевич. Бороться же он выходил и на двоих. Но игры и развлечения никогда не мешали ему очень много читать…»10 Он запоем читал на русском и французском языках классику и модных авторов (литературные герои, интересовавшие больше других, — Андрей Болконский и Ставрогин). Вообще, «книжность» — непременная составляющая для дворянского быта — в семье Тухачевских культивировалась. В девятнадцати километрах от Вражского — Тарханы, имение бабушки Лермонтова. Туда не раз ездили Тухачевские. Неподалеку — Ясная Поляна, куда, по семейным преданиям, Тухачевские ездили в гости к Толстому. В уездном городе Чембаре некогда учился Белинский, в Пензе тянул служебную лямку СалтыковЩедрин, рядом, в Наровчате, родился и провел детство Куприн. Словом, Пензенская губерния имела литературную славу. К началу XX века Пенза была одним из просвещенных русских городов, ее шутя называли «мордовскими Афинами». В городе были мужские и женские гимназии, художественная школа с неплохой картинной галереей, богатая библиотека имени Лермонтова, читальня имени Белинского, в создании которой принимал участие Чехов. Кстати, Пенза с 60–х годов XIX века была местом ссылки польских революционеров, позднее — народовольцев, а в конце века — социалдемократов11. И рожденные литературой образы, питавшие отроческое воображение, смешивались с фактами повседневной жизни.

Михаил, будучи подростком, сочинял пьесы для домашнего театра и сам же играл главные роли. Пьесы сочиняли сами и рисовали смешные афиши. Главными действующими лицами бывали Михаил и Шура. Николай открывал и закрывал занавес, а также исполнял обязанности суфлера. Игорь играл на рояле. Потом, уже в гимна зии, на смену самодеятельным пьесам пришел Чехов.

В инсценировке чеховской «Хирургии» Михаил играл роль фельдшера, а в «Канители» — дьячка.

Характерный штрих. Тухачевский не любил рассказывать о неприятностях. И не жаловался на обидчиков — эта черта не исчезла и когда он стал взрослым. (Как сохранилось и тщательно скрываемое неумение быстро «стряхивать» с себя, забывать обиды и неудачи).

«У нас во Вражском, во дворе, летом после сенокоса свозили и складывали большие скирды сена. Старшие братья и сестра любили туда взбираться и проводить там время. Обычно выбирался один какой–нибудь стог сена, который к осени приходил в полную негодность. Но это никого не смущало. Братья, сестра, их товарищи и подруги там сидели, разговаривали, а нас, маленьких, туда подсаживали к нашему большому удовольствию. И вот один раз мать увидела, что братья с товарищами затеяли там борьбу и возню, и кто–то неудачно толкнул Мишу. От неожиданности он не успел зацепиться за кого–нибудь и полетел вниз,ударившись сильно грудью о землю. Когда мать подбежала к нему, то увидела, что он не только не мог говорить, но даже дышать. Мать очень перепугалась и, когда Миша отдышался и смог, наконец, разговаривать, она потребовала сказать ей, кто его столкнул со скирды, но ни уговоры ее, ни требования не помогли, и он виновника так и не выдал»12, — рассказывала Е. Н. Тухачевская.

Тухачевский учился в Пензенской гимназии с 1904 по 1909 год. В документах гимназии сохранились такие записи:

«несмотря на свои способности, учился плохо», «прилежание — 3», «внимание — 2», «за год пропустил 127 уроков», «имел 3 взыскания за разговоры в классах» .

Есть заявление священника на педагогическом совете:

«Тухачевский Михаил не занимается законом Божьим». Сестры маршала вспоминали, что Н. Н. Тухачевский был атеистом и детей воспитывал в том же духе. Ему это удалось.

«Один раз, за чаем, Михаил Николаевич начал рассказывать какие–то антирелигиозные истории, которые сам тут же и выдумывал.

Мать, уже привыкшая к таким разговорам, все же не выдержала и потребовала, чтобы он замолчал. Но Миша, под смех братьев и товарищей, сидевших за столом, продолжал дальше. Тогда мать, видя, что требования и просьбы не помогают, и желая заставить его замолчать и рассердившись не на шутку, вылила ему на голову чашку с остывшим чаем. Все долго смеялись, но больше всех мокрый Миша»14.

Товарищ Тухачевского по гимназии В. Г. Украинский рассказывал об уроках закона Божьего:

«Иногда после елейного рассказа о чудесных исцелениях и вообще чудесах святых угодников лукаво и вместе с тем почтительно Михаил спрашивал:

— Батюшка, вы и на следующем уроке будете рассказывать нам сказки?

Священник возмущался и удалял Мишу из класса»15.

В дневниках гимназистов на последней странице было напечатано «свидетельство», его заполнял священник в дни Великого Поста; он подтверждал подписью и печатью, что гимназист был на исповеди и причащался. Этот документ гимназист вручал классному наставнику. Но неожиданно открылось, что гимназист Михаил Тухачевский ни разу не был на исповеди и не причащался. Это произвело ошеломляющее впечатление. Был вызван к директору отец. Мальчика с трудом уговорили исповедаться и причаститься…

Миша был взят из гимназии по собственному желанию родителей, согласно их письменному заявлению.

Свидетельство об окончании четырех классов Пензенской Первой мужской гимназии, выданное «бывшему ученику Тухачевскому Михаилу, сыну дворянина, выбывшему по переходе в пятый класс по прошению родителей », выглядит колоритно: по всем предметам — «тройки », и лишь по французскому языку — «отлично»16.

В 1909 году Тухачевские переехали в Москву. Здесь старшая из сестер — Надя, закончившая гимназию и имевшая право «получить от министерства народного просвещения свидетельство на звание учительницы начальных училищ и заниматься обучением на дому»17, давала уроки — семья была стеснена в средствах. Братья поступили в разные учебные заведения, причем Миша — в 10–ю московскую гимназию. Будучи потомственным дворянином, Тухачевский имел право после окончания гимназии поступить в закрытое военно–учебное заведение, готовившее к офицерской службе18.

Интерес к воинской службе, «баталиям и викториям», проявился у Тухачевского рано. М. Н. Балкашин, друг семьи, вспоминал:

«Миша отличался особой живостью характера. С раннего детства у него была любовь к военным, все равно, будь то солдат, пришедший на вольные работы, заехавший в гости исправник или кто–либо другой, лишь бы он был в военной форме. Меня, когда я приезжал к Тухачевским юнкером, а потом офицером, он буквально обожал, сейчас же завладевал моей шашкой, шпорами и фуражкой. Заставлял меня рассказывать разные героические эпизоды из наших войн, про подвиги наших солдат и офицеров. Десятилетним мальчиком он зачитывался историей покорения Кавказа во времена Ермолова и Паскевича. В юношеском возрасте он увлекался походами и сражениями великих полководцев. Русскую военную историю он знал превосходно, преклонялся перед Петром Великим, Суворовым и Скобелевым»19.

Среди кумиров также — Наполеон, среди любимых кампаний — Отечественная война 1812 года, в связи с чем — особое почтение к поэту–гусару Денису Давыдову.

Когда Михаилу исполнилось 18 лет, он поступил в Первый московский императрицы Екатерины II кадетский корпус — в седьмой, выпускной класс. В Высочайше утвержденном положении о кадетских корпусах сказано:

«Воспитание в кадетских корпусах, живо проникнутое духом христианского вероучения и строго согласованное с общими началами русского государственного устройства, имеет главной целью подготовление воспитывающихся юношей к будущей службе Государю и Отечеству — посредством постепенной с детского возраста выработки в кадетах тех верных понятий и стремлений, кои служат прочной основой искренней преданности престолу…»20 Преданность престолу, как показали последующие события, в Тухачевском воспитать не удалось ни кадетскому корпусу, ни Александровскому училищу. Искреннюю преданность Отечеству — да, в меру собственного понимания того, что составляет его (Отечества), пользу.

Н. Кулябко (выпускник Гнесинского училища и, позднее, консерватории, где учился у Н. С. Жиляева. — Ю. К.), познакомившись с семейством Тухачевских в 1912 году, «не без предубеждения» отнесся к юнкеру Тухачевскому:

««Будущая опора трона», — подумал я о нем. Однако не кто иной, как сам Михаил Николаевич, тут же заставил меня усомниться в правильности этого моего предположения. Братья сообщили Михаилу, что они готовятся к посещению Кремлевского дворца, где обязательно будут «августейшие» особы. К моему удивлению, он встретил это сообщение довольно скептически.

— Что же, ты не пойдешь? — удивились братья.

— Меня это не очень интересует, — пожал плечами Михаил и заторопился к себе в училище.

Из дома мы вышли вместе. По дороге завели разговор о революции пятого года. Михаил с острым интересом расспрашивал меня, и я окончательно убедился, что мой спутник — юноша серьезный, думающий, отнюдь не разделяющий верноподданнических взглядов, характерных для большинства кадетов и юнкеров. Постепенно я все больше проникался симпатией к Михаилу Николаевичу.

Наши беседы раз от разу становились все более откровенными.

Михаил не скрывал своего критического отношения к самодержавию и так называемому «высшему обществу»»21.

Могущая показаться юношеской бравадой неприязнь не была случайной. Пренебрежение к «властям предержащим » — рефрен публичного поведения Михаила Тухачевского.

Е. Н. Тухачевская:

«Помню такой случай, который в первый момент меня озадачил, но потом заставил размышлять, насколько, конечно, это было возможно в моем возрасте. Году в 1910 или 1911–м в Москву приезжал царь. Мы жили тогда около Гоголевского бульвара. И вот один раз нянька, пойдя с нами гулять, увела нас посмотреть на царя, который проезжал где–то поблизости. Отец нам ничего не сказал, но с нянькой какие–то разговоры были. Вечером, в субботу, когда нас уже уложили спать, в детскую пришел Михаил Николаевич. Он, видимо, куда–то собирался уйти, так как был в шинели, но очень долго пробыл с нами. Спрашивал, зачем мы ходили смотреть на царя. Ведь царь, говорил он, такой же обыкновенный человек, как и все другие, и на него совершенно незачем смотреть, и что мы очень нехорошо поступили, что сходили и посмотрели. Таким недовольным и рассерженным я его никогда не видела, поняла тогда только одно:

если Миша так недоволен, значит, мы сделали действительно что–то очень нехорошее»22.

Тухачевский быстро и с удовольствием втянулся в кадетскую жизнь. Директором первого Московского кадетского корпуса был генерал В. В. Римский–Корсаков, родственник композитора, высокообразованный, любящий свое дело человек. Благодаря ему корпус — одно из старейших военно–учебных заведений России — стал учебным заведением, по уровню знаний своих воспитанников превосходившим гимназии и реальные училища. Корпус отличался хорошим составом преподавателей. Офицерывоспитатели, особенно имевшие печальный опыт русско–японской войны, стремились развить в своих воспитанниках чувство национальной чести, долга перед Родиной23.

Кроме обычных общеобразовательных предметов по программе гимназии, за исключением латыни, полагались следующие внеклассные занятия: строевое обучение, гимнастика, фехтование, плавание, музыка, пение и «танцование на основах инструкций, утверждаемых Военным министром».

Единственный для Тухачевского учебный год в кадетском корпусе начался 16 августа 1911 года. Кадетский корпус был военизированной средней школой, причем и преподавание общеобразовательных предметов было поставлено хорошо, направлялось на развитие самостоятельности.

Воспитание основывалось на советах классических педагогических авторитетов — Яна Амоса Коменского и Жан–Жака Руссо. Характерно, что в качестве одной из целей ставилась выработка скромности и непритязательности в быту.

Само устройство внутреннего распорядка включало в себя элементы военизации. Кадеты объединялись в строевые роты, а в ротах делились на отделения. Руководителями были офицеры–воспитатели. Военные занятия состоя ли из строевого обучения, стрелковой подготовки, прогулокэкскурсий, подвижных игр. В конце года директор производил строевой смотр и проверку знаний: устраивались состязания по гимнастике24. Кадет Тухачевский неоднократно становился обладателем призов по фехтованию и борьбе.

«Когда он приходил из корпуса, а позднее из военного училища, то в доме всегда становилось веселее и оживленнее, — рассказывает сестра Тухачевского. — Маленьким Михаил Николаевич мечтал научиться играть на скрипке, но скрипку ему так и не купили и, будучи кадетом, он достал руководство по изготовлению скрипок и по этому руководству сам сделал себе скрипку. Делал он ее только по воскресеньям, когда приходил домой… Делал ее в столовой, нам смотреть не возбранялось. В то время у него не было никаких приспособлений, как впоследствии, все делалось примитивно. Например, обичайки он выгибал на разогретом пестике от медной ступки. Скрипка была очень быстро готова, и я не знаю, кто больше радовался, сам создатель ее или все окружающие. После того, как скрипка была сделана, в доме появилось новое увлечение: трио в составе Михаила Николаевича — скрипка, брат Александр — виолончель и второй брат Игорь — рояль. Играли обычно по вечерам в субботу и воскресенье, когда Михаил Николаевич приходил из корпуса. Нас, детей, укладывали спать, мы просили не закрывать дверь и слушали и до сих пор любимые наши трио — Мендельсона, Шумана, Моцарта. В соседнем переулке была библиотека, куда Михаил Николаевич часто ходил. Иногда он туда брал с собой меня».

Семья была для него значима всегда. Эта рожденная теплым детством связь не порывалась всю жизнь. Став взрослым, уже во время Гражданской, и позже, командуя Западным фронтом, Тухачевский постоянно вызвал к себе сестер и мать. (Это, кстати, было закономерным поводом для разнообразных нареканий окружающих.) Сестры его боготворили. Вот лишь один курьезно–трогательный штрих:

«Мы за неделю успевали соскучиться по Мише. Однажды, провожая его после выходных в корпус, мы насовали ему в карман шинели конфеты, полученные от родителей. Думали сделать сюрприз.

Миша рассказывал потом со смехом, что на раздувшийся карман обратил внимание дежурный и потребовал от кадета «привести себя в порядок». Миша полез в карман, где все наше подношение уже давно растаяло, превратившись в липкий ком. Тем не менее, он был страшно доволен»25.

В 1912 году отмечалось 100–летие Отечественной войны 1812 года. «Отечественная война и ее герои» стали темой выпускного сочинения кадетов. В качестве пособия рекомендовалась «Война и мир» Л. Толстого. Экскурсия на Бородинское поле была проведена в условиях походной жизни, с применением разведки, сигнализации и с использованием полевой кухни. В корпусе Тухачевский составил словарик военно–исторических событий по русской истории и в этой же тетради записал меткие пословицы и поговорки: «Бой отвагу любит», «Смелый приступ — половина победы», «Крепка рать воеводой», «Умей быть солдатом, чтобы быть генералом ». 1 июня 1912 года Тухачевский получил аттестат об окончании кадетского корпуса и высшее для выпускника корпуса звание вице–фельдфебеля. Аттестат был одним из лучших. Средний балл 10,39 из 12 возможных. Максимальные оценки — 12 баллов — Тухачевский получил по словесности, географии, истории и законоведению. 11 — по алгебре и геометрии, химии, физике, космографии26. Ему предстояла дальнейшая учеба — в привилегированном военном учебном заведении — Александровском училище. Тогда Тухачевскому снова напомнили о «подпорченной» родословной:

возникла необходимость в документе, подтверждающем происхождение, — с указанием принадлежности к потомственным дворянам.

С 1 сентября 1912 года он был зачислен в списки Александровского военного училища юнкером 2–й роты. Учитывая, что в кадетском корпусе Тухачевский проучился всего год, наибольшее формирующее личность воздействие на него оказало, конечно, пребывание в училище. Каким оно было? Куприн, выпускник Александровского училища, в повести «Юнкера» почти документально описал их альма–матер:

«Помещение училища (бывшего дворца богатого вельможи) было, пожалуй, тесновато для четырехсот юнкеров в возрасте от восемнадцати до двадцати лет и для всех их потребностей. В середине полутораэтажного здания училища находился большой, крепко утрамбованный четырехугольный учебный плац. Со всех сторон на него выходили высокие крылья четырех ротных помещений…

Между третьей и четвертой ротами вмещался обширный сборный зал, легко принимавший в себя весь наличный состав училища, между первой и второй ротами — восемь аудиторий, где читались лекции, и четыре больших комнаты для репетиций. В верхнем этаже были еще: домашняя церковь, больница, химическая лаборатория, баня, гимнастический и фехтовальный залы»27.

Александровское военное училище, считавшееся вторым после Павловского и третьим после Пажеского корпуса по престижности, имело репутацию либерального по духу образования. Что вполне устраивало отца будущего маршала и, скорее всего, наиболее соответствовало характеру самого Михаила. Тухачевского. Но вероятнее, что выбор именно Александровского училища для получения военного образования был обусловлен не духовнонравственными предпочтениями, а ограниченностью финансовых средств семьи. Обучение Тухачевского в Москве стоило дешевле, чем в любом военном училище Петербурга, — не нужно было снимать квартиру (здесь жила вся семья), не нужно было искать место, где столоваться, да и сама жизнь в Москве была дешевле, нежели в столице.

Однако для военной карьеры обучение в этом училище, несомненно, создавало гораздо большие сложности, особенно для выпуска в гвардию. Гвардейских вакансий для Александровского училища было очень мало.

А. Н. Посторонкин, выпускник московского Алексеевского военного училища, был знаком с Тухачевским, так как подготовка по стрельбе, лагерно–полевые и тактическоманевренные учения в Александровском и Алексеевском училищах проходили совместно. Посторонкин эмигрировал из России, категорически не приняв Октябрьский переворот, и написал воспоминания о товарище юности по заказу Пражского архива. В это время Тухачевский — один из самых успешных «красных генералов» и, соответственно, один из самых ненавидимых белоэмигрантской средой выходцев из царского офицерского корпуса. Несмотря на субъективность, этот документ представляет несомненный интерес, так как является одним из немногих свидетельств начала карьеры Тухачевского.

«Отличаясь большими способностями, призванием к военному делу, рвением к несению службы, он очень скоро выделяется из среды прочих юнкеров.

19–летний юноша… быстро вживается в обстановку жизни юнкера тогдашнего времени. Дисциплинированный и преданный требованиям службы, Тухачевский был скоро замечен своим начальством, но, к сожалению, не пользуется любовью своих товарищей, чему виной является он сам, сторонится сослуживцев и ни с кем не сближается, ограничиваясь лишь служебными, чисто официальными отношениями. Сразу, с первых же шагов Тухачевский занимает положение, которое изобличает его страстное стремление быть фельдфебелем роты или старшим портупей–юнкером»28.

«Юнкера» Куприна:

«Из него уже вырабатывается настоящий юнкер–александровец. Он всегда подтянут, прям, ловок и точен в движениях. Он гордится своим училищем и ревностно поддерживает его честь. Он бесповоротно уверен, что из всех военный училищ России, а может быть, и всего мира, Александровское училище самое превосходное.

И это убеждение, кажется ему, разделяет с ним и вся Москва — Москва, которая так пристрастно и ревниво любит все свое, в пику чиновному и холодному Петербургу: своих лихачей, певцов, актеров, и, конечно, своих стройных, молодых, всегда прекрасно одетых, вежливых юнкеров… Живется юнкерам весело и свободно. Учиться совсем не так трудно. Профессора — самые лучшие, какие только есть в Москве. Искусство строевой службы доведено до блестящего совершенства, но оно не утомляет: оно граничит со спортивными соревнованием. Правда, его однообразие чуть–чуть прискучивает, но домашние парады с музыкой в огромном манеже на Моховой вносят и сюда некоторое разнообразие»29.

Александровское училище в конце XIX века славилось и великолепной военной библиотекой. Бывший воспитанник его В. А. Березовский, крупнейший книгоиздатель, подарил ей все свои издания, числом более трех тысяч30.

Среди военных книг, проштудированных Тухачевским юнкером, значилось более полусотни названий, среди них работы известных русских военных историков и теоретиков А. К. Байова, А. Г. Елчанинова, В. П. Михневича и других31.

Наиболее интересные занятия проходили летом. Лагерь училища располагался на Ходынском поле. Здесь производились тактические учения, стрельба и топографические съемки. Для ознакомления юнкеров младшего класса со строями, походными порядками и боевыми действиями составлялась рота военного времени из юнкеров старшего класса, и все преподаватели тактики объясняли своим группам суть занятий. В октябре училище выходило на Воробьевы горы, где отряд из пехоты, кавалерии и артиллерии производил боевую стрельбу.

Е. Н. Тухачевская вспоминала идиллию московских каникул.

«В то лето брату Игорю подарили футбольный мяч. Мяч этот почти никогда не лежал спокойно, он вечно был в игре, но когда приходил Миша, то игра в футбол становилась особенно веселой.

Обычно, приходя из корпуса или училища, он встречал нас, младших детей, и, конечно, нашего пойнтера шоколадного цвета, который был как бы членом нашей семьи. Тут же начиналась возня с собакой, поднимался шум. Михаил Николаевич брал с дивана валики и подушки и начинал бросать их в собаку, на что та отвечала громким лаем. На шум спешили отец, бабушка, мать. Все уже знали, что пришел Миша»32.

Как любое другое учебное заведение с устоявшимися и престижными традициями, Александровское военное училище формировало определенный стереотип поведения.

«Александроны», как и «павлоны», как и «николаевцы », имели свое лицо, свой облик, свои традиции»33. «Александроны » считались отражением «пореформенного либерализма» в армии и гвардии. Они сами по себе были некоторой «фрондой» в офицерском корпусе гвардии34. Как вспоминал генерал А. Спиридович, «Александровское училище в Москве — не строгое, даже распущенное, офицеры не подтягивают, смотрят на многое сквозь пальцы, учиться не трудно, устраиваются хорошие балы»35.

Куприн:

«Юнкер четвертой роты, первого курса Третьего военного Александровского училища понемногу, незаметно для самого себя, втягивается в повседневную казарменную жизнь, с ее внутренними законами, традициями и обычаями, с привычными, давнишними шутками, песнями и проказами… Парад в Кремле… объединил всех юнкеров в духе самоуверенности, военной гордости, радостной жертвенности, и уже для него училище делалось «своим домом», и с каждым днем он находил в нем новые, маленькие прелести…

После обеда можно было посылать служителя за пирожными в соседнюю булочную Савостьянова. Из отпуска нужно было приходить секунда в секунду, в восемь с половиной часов, но стоило заявить о том, что пойдешь в театр, — отпуск продолжается до полуночи»36.

Тухачевский учился с явным удовольствием: учеба для него — больше, чем получение образования, она способ самореализации, самоутверждения. Строевую службу, всю специальную подготовку он воспринимал с максимальной добросовестностью, возведенной едва ли не в абсолют.

«На одном из тактических учений юнкер младшего курса Тухачевский проявляет себя как отличный служака, понявший смысл службы и требования долга, — писал Посторонкин. — Будучи назначенным часовым в сторожевое охранение, он по какому–то недоразумению не был своевременно сменен и, забытый, остался на своем посту. Он простоял на посту сверх срока более часа и не пожелал смениться по приказанию, переданному им посланным юнкером.

Он был сменен самим ротным командиром, который поставил его на пост сторожевого охранения 2–й роты. На все это потребовалось еще некоторое время. О Тухачевском сразу заговорили, ставили в пример его понимание обязанностей по службе и внутреннее понимание им духа уставов, на которых зиждилась эта самая служба. Его выдвинули производством в портупей–юнкера без должности, в то время как прочие еще не могли и мечтать о портупей–юнкерских нашивках.

Великолепный строевик, стрелок и инструктор, Тухачевский тянулся к «карьере», он с течением времени становился слепо преданным службе, фанатиком в достижении одной цели, поставленной им себе как руководящий принцип достигнуть максимума служебной карьеры, хотя бы для этого принципа пришлось рискнуть, поставить максимум–ставку»37, — в оценке Посторонкина сквозит то ли ревность, то ли зависть.

При переходе в старший класс Тухачевский получил приз за первоклассное решение экзаменационной тактической задачи. За глазомерное определение расстояний и успешную стрельбу получил благодарность по училищу.

Будучи великолепным гимнастом и бесподобным фехтовальщиком, он стал обладателем первого приза на турнире училища весной 1913 года — сабли только что вводимого образца в войсках для ношения по желанию вне строя38.

В дни Романовских торжеств, когда Александровскому и Алексеевскому военным училищам приходилось ввиду приезда государя–императора с семьей в Москву нести ответственную и тяжелую караульную службу в Кремлевском дворце, портупей–юнкер Тухачевский отменно, добросовестно и с отличием исполнял караульные обязанности, возложенные на него39.

«Знаменная рота всегда на виду, и на нее во время торжеств устремляются зоркие глаза высшего начальства. Поэтому–то она и составлялась (особенно передняя шеренга) из юношей с наиболее красивыми и привлекательными лицами. Красивейший же из этих избранных красавцев, и непременно портупей–юнкер, имел 40 высочайшую честь носить знамя и называться знаменщиком» , — так описывал «лучших из лучших» Куприн.

Портупей–юнкер Тухачевский во время несения парадной караульной службы по поводу Романовских торжеств впервые был представлен Его Величеству, обратившему внимание на его выправку и особенно на действительно редкий случай для младшего юнкера получения портупейюнкерского звания. Государь выразил свое удовольствие, узнав из краткого доклада ротного командира о служебной деятельности портупей–юнкера Тухачевского.

«Ровно в полдень в центре Кремля, вдоль длинного и широкого дубового помоста, крытого толстым красным сукном, выстраиваются четыре роты юнкеров Третьего военного Александровского училища. Четыреста юношей в возрасте от восемнадцати до двадцати лет. Царь пройдет мимо… в трех–четырех шагах, ясно види мый, почти осязаемый… Сияет над Кремлем голубое холодное небо.

Золото солнца расплескалось на соборных куполах, высоко кружатся голуби… Ожидание не томит. Все радостно и легко возбуждены…

И вот какое–то внезапное беспокойство, какая–то быстрая тревога пробегает по расстроенным рядам. Юнкера сами выпрямляются и подтягиваются без команды… В ту же минуту в растворенных настежь сквозных золотых воротах, высясь над толпою, показывается царь… Он величествен. Он заслоняет собою все окружающее… Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь… Какие блаженные, какие возвышенные, навеки незабываемые секунды!»41.

В отличие от героя Куприна, Тухачевский к встрече с самодержцем отнесся без восторженного упоения. К этому времени подростковый нигилизм в отношении к Николаю II был подкреплен еще одни фактором — сугубо личным.

Отец Тухачевского, окончательно перестав сводить концы с концами, обратился к императору с прошением принять детей на обучение за казенный счет — как потомков героя войны 1812 года. Вот черновик этого документа, хранящийся в РГВИА.

«Ваше Императорское Величество!

Родной дед мой, Александр Николаевич Тухачевский, участвовал в Отечественной войне 1812 года… и во всех последующих войнах 1813,1814,1828,1829,1830 и 1831. В это последнюю кампанию он был в сражении убит.

В минувшем 1812 году ваше величество даровали потомкам участников Отечественной войны много милостей, превеличайшая есть воспитание и образование их детей на казенный счет. Я не решился тогда же ходатайствовать для своих детей об этой милости…

надеясь справиться с трудною задачей собственными средствами окончить образование девяти детей своих. Но теперь на это ушли уже мои последние средства, а заработать что–либо личным трудом я не могу по причине болезненного состояния.

В этой крайности мне остается одна надежда на безпредельное милосердие Ваше Государь, один исход — обращение к милости Вашего Императорского Величества с ходатайством о принятии на казенный счет в один из московских институтов дочерей моих Софии и Ольги и в московскую консерваторию сыновей моих Александра и Игоря в память заслуг их прадеда Александра Николаевича Тухачевского.

О такой Монаршей милости я решаюсь просить за них в надежде что голос мой, голос отца семейства истинно нуждающегося будет услышан и мы будем утешены в эти дни общей радости нашей верноподданных Вашего Императорского Величества, встречающих Вас в столице, где 300 лет тому назад наши предки торжествовали вступление на престол Вашего Предка, Государь, первого Царя из Дома Романовых.

Вашего Императорского Величества верноподданный дворянин Николай Николаевич Тухачевский»42[ 3 ].

Подтверждением действительно бедственного положения семьи Тухачевских, вынудившего ее главу пойти на столь унизительный шаг, как подобное прошение, служит еще один документ. Это свидетельство, выданное Смоленским губернским предводителем дворянства отцу будущего маршала 20 июня 1913 года:

«Дано потомственному дворянину Николаю Николаевичу Тухачевскому в том, что он состояния крайне бедного, обременен семейством, состоящим из 9 человек детей, жены, матери и никаких имуществ, как движимых так и недвижимых или других средств существования не имеет»43.

Тем унизительнее было Тухачевским получить отказ.

«Ответ на прошение о принятии детей на казенный счет, отправленное в Канцелярию Его Императорского Величества Дворянину Николаю Тухачевскому Прошение Ваше, поступившее 27 мая с. г. как поданное по истечение срока, установленного в… правилах[ 4 ], оставлено без последствий.

Канцелярия Его Императорского Величества по принятию прошений.

11 ноября 1913 года»44.

В напряженной учебе прошли два года. 12 июля 1914 года Михаил Тухачевский стал офицером. Из перворазрядных юнкеров, получивших по знанию военной службы не менее 11 баллов, а по общеобразовательным предметам не менее 9, отличнейшим оказался Тухачевский. На этом основании он был произведен в подпоручики гвардейской пехоты, что давало возможность поступить в гвардию. Выпуск состоялся в лагере, в лесу между Ходынским полем и Покровским–Стрешневом.

Тухачевский любил вспоминать выпускной бал Александровского училища. Было много рукопожатий и поцелуев.

На торжественном вечере веселились до утра. Замечательный танцор, Тухачевский красиво исполнял и грустный вальс, и лихую мазурку. Он еще не знал, что этим вечером кончается только что начавшаяся юность. Получивший 300 рублей на экипировку гвардии подпоручик Михаил Тухачевский назначался в столичный гарнизон — в лейбгвардии Семеновский полк, один из двух старейших и привилегированных полков Российской империи, основанных еще Петром.

«Петр I во время пребывания своего в Москве в 1683 году собрал для своей забавы в воинских играх около 50 юношей из дворян и назвал их потешными. Новоизбранные сии солдаты помещены были в селе Преображенском, близ Москвы на берегу реки Яузы; но когда число сих потешных достаточно приумножилось, тогда Петр I перевел часть оных в близлежащее село Семеновское, от чего потешные разделились на Преображенских и Семеновских.

Первые начальники у сих потешных были Лефорт и Гордон, бывшие в Российской службе первый подполковником, а второй генерал–майором. В 1690 году Петр I с сим войском, которое год от году приумножалось, начал учреждать на Преображенских полях и под селами Семеновским и Красным разного рода примерные воинские обучения. В 1694 году была примерная осада нарочно построенной крепости при селе Кожухове в 4 верстах от Москвы, и сие воинское ученье названо было Кожуховским походом. В 1695 году потешные переименовались полками:

Преображенским и Семеновским, и того же года оба сии полка названы были Лейб–Гвардией»45, — сказано в «Истории полков», написанной в XIX веке.

Предки Тухачевского начали служить в лейб–гвардии Семеновском полку еще с первого его набора, с кон ца XVII века Служили они в полку и в начале ХГХ века, в его составе принимали участие в Отечественной войне 1812 года. С 1811 по 1820 год в лейб–гвардии Семеновском полку служил, как уже упоминалось, прадед маршала, Александр Николаевич Тухачевский. Он был «коренным»

семеновцем. Начав службу в 1811 году с подпрапорщиков, к 1812 году был произведен в прапорщики. В 1813 году стал подпоручиком. В 1815 году — поручиком; в 1817 году — штабс–капитаном; в 1820 году — капитаном и командиром роты. После так называемого «семеновского дела» — бунта полка в 1820 году был переведен подполковником в Галицкий пехотный полк. С 1817 года в лейб–гвардии Семеновском полку служил и родной брат прадеда маршала — Николай Николаевич Тухачевский. Он начал службу в лейб–гвардии Кавалергардском полку, ив 1817 году был переведен подпоручиком в лейб–гвардии Семеновский46.

Поступая в гвардию, Михаил Тухачевский рассчитывал продолжить ускоренную гвардейской службой карьеру в Академии Генерального штаба. Для открытия удачной военной карьеры очень важно было попасть в гвардию.

«Гвардия давала положение в свете. В смысле карьеры там были лучшие перспективы. Главное же, в гвардию принимали людей с разбором и исключительно дворян. Гвардейский офицер считался воспитанным человеком в светском смысле слова. В армии же такой гарантии не могло быть… в гвардейских полках тоже был известный шик, но уже более утонченный и благородный»47.

В числе его близких приятелей в полку были подпоручик П. А. Купреянов, подпоручик Н. Н. Толстой и его брат подпоручик И. Н. Толстой, прапорщик барон А. А. Типольт, подпоручик Б. В. Энгельгардт, подпоручик Д. В. Комаров. Достаточно близкие приятельские отношения были у М. Тухачевского со штабс–капитаном Р. В. Бржозовским (в 1917 году ставшим командиром Семеновского полка) и штабс–капитаном С. И. Соллогубом.

Тухачевского, Толстого, Бржозовского и Соллогуба изначально сблизило и то, что все они были выпускниками Александровского училища. (Бржозовский стал последним, кто провожал Тухачевского из револю ционного Петрограда в Москву — в новую жизнь. С остальными своими приятелями по полку он после Первой Мировой встретился в Гражданскую, с некоторыми из них продолжил контакты и в 20–е годы, сохранив юношескую привязанность.) Второй старейший полк гвардейской пехоты, Семеновский, формально был равноценным своему «полку–близнецу », однако по составу офицеров, по их родовитости, по их связям при дворе все–таки уступал Преображенскому.

Но прохождение М. Тухачевского как первого по баллам выпускника–александровца в лейб–гвардии Семеновский полк не могло быть обеспечено лишь уровнем успеваемости.

Вновь направленные в гвардейские полки выпускники военных училищ проходили еще фильтрацию через офицерские собрания самих полков, где весьма требовательно относились к происхождению, социальным характеристикам кандидата и его ближайшего окружения.

Кандидат должен был обладать также безупречными политическими взглядами, мировоззрением, ничем в этом отношении не запятнанной репутацией.

Важную роль (порой даже решающую) играла принадлежность кандидата к старой «полковой фамилии».

В этом отношении принадлежащий к «семеновской фамилии » М. Тухачевский оказался в полку «своим». Теперь честолюбие и тщеславие его должно было быть удовлетворено.

Перед ним открылась перспективная военная карьера.

Близкий друг семьи Тухачевских, известный музыкант Л. Сабанеев вспоминал о блестящем выпускнике Александровского училища и новоиспеченном гвардейце:

«Он был стройным юношей, весьма самонадеянным, чувствовавшим себя рожденным для великих дел»48.