"Война и мир Михаила Тухачевского" - читать интересную книгу автора (Кантор Юлия)

4. СТРАННЫЙ ОКТЯБРЬ

Наша революция вверх дном перевернула все военное дело…1

К. Соколов

«Однажды уже в 1917 году… в деревне Вражское, во время обеда открылась дверь в столовую и вошел, как мне показалось в первый момент, незнакомый человек. Он настолько изменился, был так худ и измучен, что его невозможно было узнать, и только когда он улыбнулся, я его узнала. Как мы все тогда были рады и счастливы!»2 — вспоминала многие годы спустя появление Тухачевского, вернувшегося из плена, его сестра Елизавета.

Из приказа по гвардии Семеновскому полку № 339:

«дер. Лука–Мала 27 ноября 1917 г.

§10 В[о] изменение § 11 приказа по полку от 27 февраля 1915 г[ода] за № 34 подпоручика Тухачевского 1–го[ 15 ] считать не без вести пропавшим, а попавшим в плен к германцам в бою 19 февраля.

§11 Подпоручик Тухачевский 1–й после пятикратных попыток бежать из германского плена 18 сентября сего года перешел швейцарскую границу у станции Таинген и 16 октября с. г. прибыл в г. Петроград и зачислен в Семеновский резервный полк.

§12 Подпоручика Тухачевского 1–го, прибывшего из гвардии Семеновского резервного полка, полагать налицо с 20 сего ноября.

§13 Подпоручик Тухачевский 1–й назначается временно командующим 9–й ротой»3.

Сразу же по прибытии в октябре 1917 года в Петроград Михаил Тухачевский был представлен командиром резервного гвардейского Семеновского полка полковником Р. Бржозовским к производству в капитаны. Как указывалось в его послужном списке, «для уравнения в чинах со сверстниками»4. Однако документов, свидетельствующих о том, что он был произведен в этот чин, не сохранилось (или не существовало). Вероятно, что Тухачевский демобилизовался раньше, чем бумаги прошли необходимые инстанции.

Запасной гвардейский Семеновский полк фактически не расформировывался. Во–первых, потому, что это была самая боеспособная часть в Петрограде. Во–вторых, она была боеспособной частью именно потому, что в наименьшей степени подверглась революционному разложению: это была гвардия, элита.

«Офицеры и солдаты, в отличие от большинства других полков, представляли действительно настоящую «полковую семью». Это было достигнуто, не в последнюю очередь, очевидно, и благодаря достаточно большому числу младших офицеров из числа бывших фельдфебелей и унтер–офицеров полка. В то же время в запасной гвардии Семеновский полк было зачислено много кадровых фронтовых офицеров из основного гвардейского Семеновского полка, расформированного в конце декабря 1917 года»5.

Семеновский полк и до революции считался одним из самых верноподданнически настроенных. Многие офицеры, принимавшие участие в подавлении декабрьского восстания 1905 года в Москве, еще продолжали служить в полку.

Итак, Тухачевский прибыл в Петроград за несколько дней до большевистской революции — 16 октября 1917 года, а известие о ней застало его во Вражском.

Он вернулся в Петроград, где разом окунулся в бурлящую смесь новостей, впечатлений, эмоций. Для него, оторванного в течение двух с половиной лет от России, все было ново, а осколки старого, «застрявшие» в памяти, лишь усиливали тревожность этой новизны.

Офицерская среда, по которой он ностальгировал, поразила растерянностью и раздраженной негативностью восприятия происходящего. У Тухачевского пока не было опыта «проживания» перемен, произошедших со страной в его отсутствие. Он вынужден был переживать их ретроспективно — со слов однополчан. Но эта «ретроспектива » накладывалась на пронзительные ощущения, порожденные сегодняшним днем. У него не было времени анализировать. Да и о какой способности к трезвому анализу можно говорить, когда обретена столь долгожданная свобода, когда нервы на пределе, когда обуревает жажда действия. Стремление Тухачевского наверстать упущенное, участвуя в актуальных событиях, опрокинуло прежнюю систему координат, в том числе — нравственных.

«Его деятельной натуре, так долго лишенной живой работы, открывалось большое поле деятельности, чему он не мог не радоваться 6, — вспоминала сестра Тухачевского Елизавета.

«Первые недели революции — время психологическое по преимуществу, время обнаженных нервов; время, когда народ, больше, чем когда–нибудь, живет только воображением, только чувством, только впечатлениями»7, — состояние двадцатичетырехлетнего Тухачевского в конце 1917 года абсолютно соответствовало этому наблюдению А. Ф. Керенского. В сознании подпоручика Тухачевского все прошлое было скучным, все настоящее вызывало дерзкое любопытство. Его привлекала политика действия, и только большевики демонстрировали ее в октябре–ноябре 1917 года. Ситуация в армии его раздражала, он выбрал то, что отвергло большинство, и…

стал большевиком.

К большевизму Тухачевский, как уже отмечалось, стал склоняться еще в плену.

«Революционер порвал с гражданским порядком и цивилизованным миром, с моралью этого мира… Для революционера все морально, что служит революции… Революционер уничтожает всех, кто мешает ему достигнуть цели»8.

Тухачевский в принципе не интересовался политикой как отвлеченной системой идеологических взглядов, он не был революционером по убеждениям, но был готов пойти вслед за теми, кто избавит Россию «от хлама старых предрассудков».

Учитывая склонность Тухачевского к языческому «варварству », его симпатия к большевикам также вполне объяснима.

«…По–видимому, он был лишен каких бы то ни было принципов, — обращал внимание Л. Сабанеев. — …Он, видимо, готовился в сверхчеловеки»9.

Тухачевский был радикалом по мировоззрению: воинствующий, насмешливый атеизм, жажда «новой жизни», порожденная ощущением «упущенного времени», честолюбие, отсутствие жалости к окружающим, замеченное еще товарищами по плену. Набор качеств вполне большевистский. Не исключено, что «ущербность» происхождения, загнанная в подсознание, сыграла не последнюю роль в выборе пути.

Большевизм отвергал сословность. И принадлежность к крестьянству была теперь скорее плюсом. А дворянство давало возможность почувствовать себя исключительным в пролетарской среде. Эта «двойственность» импонировала Тухачевскому.

Но определяющей все–таки была жажда поступков без полутонов и неопределенности. Рефлексию Тухачевский уже в то время признавал только в литературе. Потому, учитывая, что его близкие знакомые — профессор московской консерватории, друг его отца Н. С. Жиляев и «потомственный коммунист » Н. Н. Кулябко — были участниками революционного движения, его интерес к большевикам и последующее вступление в РКП (б) выглядят вполне логично.

Он играл в революцию. В этом он вполне соответствовал молодым жестоким романтикам из столичной интеллигенции.

В 1917 году жаждущему перемен поколению двадцатилетних та кровавая свобода еще казалась веселой…

О, кровь семнадцатого года, Еще, еще бежит она:

Ведь и веселая свобода Должна же быть защищена10.

Разумеется, свой выбор Тухачевский должен был мотивировать и для самого себя, и для «референтной группы » — бывших сослуживцев. Так поручик–преображенец Леонов, общавшийся с Тухачевским, вспоминал:

«За каким–то праздничным обедом или ужином, в офицерском собрании, офицеры жаловались на то, что солдаты распущенны,

что с ними ничего поделать невозможно, что служить стало невозможно и т. п. Тухачевский долго молчал, а потом сказал, что сами офицеры во всем виноваты, что это офицеры позволяют командовать сволочи, а что он, Тухачевский, готов пари держать, что через два года он будет командовать этой сволочью и что она будет ходить туда, куда он ее погонит, как ходила при царе»11.

Это была явная бравада выбором, своего рода — офицерская фронда.

«Было время, когда меня соблазняло вычитанное из «Бесов»:

«аристократ в революции обаятелен». В этом был своеобразный романтизм»12, — писал Н. Бердяев в «Самопознании».

Тема аристократии в демократии оказалась жизненно актуальной и для Тухачевского, с юности увлекавшегося Достоевским.

В литературе постсоветского периода бытовало мнение о том, что Тухачевский выбрал коммунистическую партию, поскольку она открывала путь к карьере. Это не так. В начале 1918 года победа большевиков казалась призрачной даже им самим, наглядный пример февральской революции тоже убеждал в нестабильности режима, захватившего власть. Вероятность оказаться в лагере побежденных представлялась куда большей, нежели надежда на скорый карьерный рост. То был риск, и Тухачевский рискнул.

И, как казалось долгие годы, — выиграл. Известный либерал–веховец П. Б. Струве говорил:

«Самодержавие создало в душе, помыслах и навыках русских образованных людей психологию и традицию государственного отщепенства »13.

Это — о Тухачевском.

Русское офицерство встретило Октябрьский переворот, колеблясь между активным неприятием и индифферентностью.

Лишь единицы приветствовали его. Бывший прапорщик Семеновского полка Е. Кудрявцев сообщал:

«Нужно сказать, что встретило (революцию. — Ю. К.) поневоле «хочешь не хочешь, но встречай». Никто из офицеров, в том числе и я, в стойкость Советской власти не верили. На октябрьский переворот мы все смотрели, как на авантюризм, затеянный большевика ми. Ленина и других вождей рабочего класса считали агентами и шпионами Германии»14.

Но такое же или близкое по «интонации» отношение сложилось к тому моменту в офицерской среде и к Временному правительству. Один из главных мотивов для критики — его неспособность обеспечить «порядок», показать «твердость власти», в первую очередь в борьбе с «анархией»15. Тухачевский, который еще в плену укрепился во мнении о «недееспособности» Временного правительства, демонстрировавшего властебоязнь, вернувшись в Петроград и пообщавшись с однополчанами, лишь

подтвердил свои предположения.

Вместо обещанных успехов сильной и крепкой духом «свободной армии» обыватели видели рост анархии, дезертирства, содрогались от известий о новых военных неудачах.

Прославляемая «бескровная революция» сопровождалась продолжающимся кровопролитием на фронте, повсеместным распространением самосудов и стычек криминального свойства16.

«Началось брожение в армии, солдаты убивают офицеров, не хотят больше сражаться. Для России все будет кончено, все будет в прошлом»17, — зафиксировала в дневниках императрица Мария Федоровна. Эти эксцессы к осени 1917–го стали практически будничными. Генерал Н. Н. Головин писал:

«Произошел окончательный разрыв между двумя лагерями:

офицерским и солдатским. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими.

Это уже две вражеские армии, которые еще не носят особых названий, но по существу это белая и красная армия»18.

И на этом тоже умело играли большевистские лидеры, внося раскол в армейскую среду.

«Офицеры, — отмечал в своем рапорте главнокомандующий Западным фронтом генерал В. И. Гурко, — не доверяют солдатам, так как чувствуют в них грубую силу, которая легко может обратиться против них самих; солдаты видят в офицере барина и невольно отождествляют его со старым режимом. Полное лишение офицеров дисциплинарной власти выбило у них почву из–под ног»19.

Характеризуя общие настроения офицеров, полковник–преображенец Д. Зуев вспоминал:

«Развал монархии чувствовался офицерством, особенно офицерами военного времени, хотя и подобранными по классовому признаку, но близко связанными с политикой. Личный авторитет Николая был ничтожен, и зимой 1916–1917 гг. Гвардейский корпус втягивался в заговор о дворцовом перевороте. Активно февральской революции офицерство не сопротивлялось, не было ни сил, ни желания»20.

Отношение гвардейского офицерства к дальнейшим событиям Д. Зуев также обрисовал кратко, но весьма определенно.

Его информация тем более интересна, что касается она Преображенского полка, «братского» Семеновскому, ситуация в котором была схожей.

«Октябрь прошел в полку буднично, — вспоминал гвардии полковник, — небольшой борьбой эсеровской и социал–демократической (имеются в виду меньшевики. — Ю. К.) головки Полкового комитета с местными большевиками и принятия резолюции «Поддержки Петроградского гарнизона». В декабре на выборах Кутепов был смещен в писаря, это был сигнал к «свободе выбора», масса офицерства в 2—3 недели растаяла. Небольшая группа с Кутеповым прямо на Дон, многие к Родзянко, задержались и в большинстве погибли в Киеве, в ожидании Скоропадского, большинство вернулось «домой» в Петроград. 12 декабря 1917 года в деревне Лука–Мале я последний раз виделся с Кутеповым. Он мне предложил:

«Едем на Дон, или, если хочешь, доверши демобилизацию, езжай в Петроград, береги полковое добро и, когда немцы займут город, обереги вдов, жен и всех, кого надо». Я принял второе и остался до конца января демобилизовывать полк»21.

Очевидно, что с Кутеповым имели возможность общаться и руководители Семеновского полка, стоявшего в той же деревне.

В гвардейском Семеновском полку настроения разнились.

Д. Зуев полагал:

«Сохранилось много кадрового офицерства, наружно перекрасившегося, очевидно, была крепкая социал–демократическая или эсеровская организация. Полк с фронта привез множество пулеметов, гранат, патронов и т. п. Полк открыто выступает на Советской платформе, но находит себе удобный выход: оберегать революционный порядок и охранять Госбанк. Развитие этой политики привело к тому, что после полной ликвидации остатков гвардии Семеновский полк под наименованием — полк охраны им. т. Урицкого существовал до весны 1919 года, когда перешел около деревни Выра на сторону Юденича»22.

По воспоминаниям другого офицера–семеновца, бывшего полковника Л. Дренякина, арестованного в 1930 году:

«Во время встреч с 1918 по 1919 г. с офицерами Семеновского полка — Зайцевым Всеволодом, Орловым, Энгельгардтом, Гильшером, Поповым, Эссеном, Поливановым и Бремером, они говорили: «Дальнейшее пребывание в Советской России становится невозможным. Власть, взятая большевиками, ведет к гибели родины. Чтобы не допустить этого, необходимо принять меры к тому, чтобы свергнуть Соввласть. Одним из практических методов для свержения Советской власти является непосредственная помощь белым. Оказание помощи белым надеялись осуществить через переход на сторону белых: к Деникину на юг, в Финляндию и т. д.»»23.

После захвата власти большевиками офицерству пришлось делать выбор: уйти или остаться. С одной стороны, казалось невозможным служить под властью врагов империи, с другой, уйти — значило оставить армию в руках людей, в массе своей не имевших представления об управлении ею. Некоторые склонялись к тому, чтобы признать власть Совнаркома — дабы спасти остатки армии. Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, полагала, что большевики, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии. Большинство же переходило на сторону белых генералов. Разумеется, в офицерской среде были и радикалы, симпатизировавшие большевикам. Но это — исключения.

Стремление к разрушению прежней власти неизбежно толкало большевиков к разложению старой армии. Армия стала ареной острой политической борьбы. Образование солдатских комитетов явилось значительным шагом углубления в воинской среде классовой дифференциации, вовлечения солдатских масс в политическую борьбу.

Эти меры поставили офицерство и в крайне тяжелое материальное положение, особенно в тылу.

«Положение офицеров, лишенных содержания, самое безвыходное, а для некоторых равносильно голодной смерти, так как все боятся давать офицерам какую–нибудь, даже самую черную работу;

доносчики множатся всюду, как мухи в жаркий летний день, и всюду изыскивают гидру контрреволюции»24.

Тухачевский первое время даже не вступал в дискуссии о ситуации в стране: он внимательно слушал. И — делал выводы, не торопясь принимать решения. Капитан А. Типольт вспоминал:

«Мы встретились с М. Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить. Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер–офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа»25.

«Революция только тогда имеет какой–либо смысл, когда она умеет защищаться», — этот лозунг Ленина Тухачевский понял и прочувствовал.

«Проблема власти была основной у Ленина и у всех следовавших за ним. Это отличало большевиков от всех других революционеров.

И они создали полицейское государство, по способам управления очень похожее на старое русское государство. Но организовать власть, подчинить себе рабоче–крестьянские массы нельзя одно силой оружия, чистым насилием… Большевизм вошел в русскую жизнь, как в высшей степени милитаризованная сила »26, — писал Бердяев.

Зимой 1917/1918 года и весной 1918–го, когда миллионные солдатские массы хлынули с фронта в тыл, по всем дорогам, особенно вдоль железнодорожных путей, пошла невиданная еще волна бесчинств и насилия. Офицеры, даже снявшие погоны, становились жертвами скорых рас прав — по первому подозрению какого–нибудь «бдительного товарища». Множеству из тех, кто пробирался к семьям, не суждено было с ними встретиться. Опасность исходила отовсюду — от разгулявшейся толпы на станциях, от местных большевистских комендантов, исполкомов, чрезвычайных комиссий и т. д., наконец, от любого, пожелавшего доказать преданность новой власти доносом на «гидру контрреволюции»… От солдат, которым могла показаться подозрительной чья–то «чересчур интеллигентная » внешность. У Тухачевского этот «недостаток» был ярко выраженным. Но он, несмотря на «чуждую», аристократическую внешность и подчеркнуто непролетарские манеры, видимо, умел находить общий язык с простым народом.

«Я снова прибыл на фронт, где и был вскоре избран ротным командиром»27, — писал Тухачевский. Избрали, несмотря на предубеждение к «золотопогонникам».

Подвигнуть большинство офицеров на защиту Временного правительства было невозможно: эмоциональное впечатление от восьми месяцев травли собственным «начальством » было исключительно сильно. Поэтому, когда Временное правительство пало, очень многие, совершенно не обманываясь относительно дальнейшей своей участи, тем не менее испытали даже некоторое злорадство.

«События застали офицерство врасплох, неорганизованным, растерявшимся, не принявшим никаких мер даже для самосохране 28 ния — и распылили окончательно его силы» .

Массовой поддержки офицерства правительство не получило.

Весьма характерный разговор состоялся 4 ноября по прямому проводу между генералами В. А. Черемисовым и Я. Д. Юзефовичем.

«Пресловутый «комитет спасения революции», — говорил Черемисов, — принадлежит к партии, которая около восьми месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их. Картина безусловно возмутительная»29.

Деникин утверждал:

«Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь бла годатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме»30.

Кроме политических обстоятельств, способствовавших разложению царского офицерства, были обстоятельства «внутрицеховые», порожденные Первой мировой:

«наиболее распространенный тип довоенного офицера — потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста — пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, — практически исчез»31.

Кстати, Тухачевский относился именно к этому, «уходящему » типу офицерства — потомственный дворянин, потомственный военный, пришедший в училище из кадетского корпуса. Но «духа безграничной преданности» не имел категорически, с детства.

Социальный состав офицерского корпуса к 1917 году резко изменился. «Качественный уровень» упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути не военными людьми, а произведенные из унтер–офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями. Но чувство офицерского долга у людей, которые вряд ли могли рассчитывать на офицерское звание в обычных условиях, было даже более обостренным, и нежелание расставаться с погонами дорого обошлось многим после Октябрьского переворота. При этом, как отмечал Н. Н. Головин, «в состав младших офицеров войсковых частей Действующей армии приходил только тот интеллигент, который устоял от искушения «окопаться в тылу»; таким образом, в среде молодых поколений нашей интеллигенции создавался своего рода социальный отбор наиболее патриотично и действенно настроенного элемента, который и собирался в виде младших офицеров Действующей армии.

Но при столь большом количественном росте офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных (таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных российской государственности. Если во время беспорядков 1905–1907 годов из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией, не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 году среди почти трехсоттысячной офицерской массы оказались, естественно, не только тысячи людей, настроенных весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий, ведших соответствующую работу»32.

16 декабря [1917] был опубликован декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», провозглашавший окончательное устранение от власти офицеров и уничтожение самого офицерского корпуса как такового, а также декрет «О выборном начале и организации власти в армии ». О впечатлении, произведенном этими декретами даже на тех офицеров, которые уже было смирились с новой властью, имеется авторитетное свидетельство наиболее видного из них — М. Д. Бонч–Бруевича:

«Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может существовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены…

Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов»33.

На это время приходится и наибольшее число самоубийств офицеров (только зарегистрированных случаев после февраля было более 800), не сумевших пережить краха идеалов и крушения русской армии.

«Михаил Николаевич уехал на фронт и снова вернулся приблизительно в декабре. Была зима, лежал снег. Мы остались в тот год на зиму в деревне. Крестьяне с. Вражского на сходе постановили выдать нам хозяйство из имения нашего дяди, в память нашего отца и бабушки, как они добавили, — вспоминала Елизавета Тухачевская.

— Мы занимались хозяйством. Еще по привычке отапливали весь дом, что требовало много дров. Приходилось ежедневно ездить в лес за дровами. Миша ездил с нами всякий раз, спиливал деревья, распиливал их и колол. Всю тяжелую работу он брал на себя, нам же, девочкам, оставлял все, что полегче. В этот приезд он ежедневно занимался с нами, и весь месяц, который он прожил тогда во Вражском, прошел незаметно и весело, и помню, как нас огорчило его решение снова уехать. Предполагаю, что он уехал в начале января»34.

«В начале 1918 года я прибыл в Москву и по рекомендации партийных товарищей начал сотрудничать в Военном Отделе ВЦИК у тов. Енукидзе»35, — писал Тухачевский в «Записке о жизни». Авель Енукидзе — председатель Военного отдела ВЦИК — стал первым большевистским начальником Михаила Тухачевского. В функции отдела входили подготовка законодательных актов по вопросам военного строительства и общее руководство военной деятельностью Советов.

28 января 1918 года был издан декрет о создании Красной армии, 30 января — «О социалистическом Рабоче–Крестьянском Красном Флоте», 8 апреля — «О волостных, уездных, губернских и окружных комиссариатах по военным делам». 22 апреля ВЦИК принял декрет «Об обязательном обучении военному искусству», согласно которому было введено всеобщее военное обучение. Одновременно большевики, осознавшие бесперспективность института выборности командиров, отменили предписывавший его закон. У Тухачевского — море ответственной, вдохновлявшей работы. И снова отсутствие времени — да и желания — анализировать.

К моменту подписания Брестского мира Красная армия состояла из разрозненных отрядов и частей, которыми управляли различные «советы», чрезвычайные «штабы», комитеты и избранные красноармейцами командиры. Единого органа управления и формирования Красной армии, руководства ее боевыми действиями, обороной страны не существовало. Большевистская коллегия Наркомвоена, в составе которой еще не было военных специалистов, с ролью такого органа не справилась. Первоочередной проблемой стала организация централизованного военного управления. 4 марта 1918 года постановлением Совнаркома за подписью Ленина был учрежден Высший Военный совет (ВВС) с подчинением ему всех центральных органов военного ведомства. Упразднялась должность Главковерха (Верховного главнокомандующего), распускался Комитет революционной обороны, расформировались Всероссийская коллегия по организации и управлению РККА, революционный полевой суд при Ставке. В отличие от Наркомвоена, ВВС составлялся не только из видных военных работников партии, но в большинстве своем из военных специалистов. ВВС поручалось руководство строительством армии и флота на основе военной науки и руководство их боевой деятельностью. В Высший Военный Совет вошли 86 бывших царских офицеров — там было 10 генералов, 26 штаб–офицеров, 22 капитана и 30 младших офицеров 36. Потому отрицать их роль бессмысленно. И упрощать — тоже.

Пост Наркомвоена занял Л. Д. Троцкий, разделявший позицию Ленина о привлечении военспецов к строительству армии. Именно Троцким написано первое обращение к офицером русской армии с призывом принять участие в защите независимости Родины, а также постановление ВВС и Наркомвоена о широком привлечении в армию бывших офицеров и генералов под контролем военных комиссаров 37.

Хотя в первые месяцы после Октябрьского переворота систематического привлечения офицеров большевиками не велось, некоторые из них сами предлагали свои услуги.

Для настроения этой части офицерства характерна такая, например, телеграмма капитана Ф. Л. Григорьева:

«В случае потребности в офицерах Генерального штаба для будущей постоянной армии, предназначенной для борьбы с внешним врагом, прошу о зачислении меня на какую–либо должность Генерального штаба»38.

Обычно подчеркивалось, что имеется в виду именно борьба против внешнего врага, а не борьба с врагами большевиков внутри страны. Это вынужденное лицемерие — следствие внутреннего компромисса, на который шло офицерство, не желавшее оставаться сторонними наблюдателями происходившего. Записавшись в армию, невозможно было бы выбирать — каким приказам подчиняться, каким — нет. И это являлось для офицеров, разумеется, правилом непреложным. Записываясь в Генеральный штаб или на какие–то другие армейские должности, они автоматически шли на службу новому режиму.

Главную роль в привлечении офицеров на службу большевикам играла группа генералов во главе с М. Д. БончБруевичем.

Как писал сам Бонч–Бруевич, «завеса» — охрана внешних границ — «являлась в то время едва ли не единственной организацией, приемлемой для многих генералов и офицеров царской армии, избегавших участия в Гражданской войне, но охотно идущих в «завесу», работа в которой была как бы продолжением старой военной службы»39.

За добровольческий период формирования Красной армии (с января по май 1918 года) в нее вступило 8 000 бывших офицеров (к середине июня — около 9 000)40. Высшие командные должности в войсках также главным образом занимали офицеры. В период существования «завесы» — в первой половине 1918 года — все командные и штабные должности ее участков и отрядов (и развернутых позже на их основе дивизий) были заняты исключительно офицерами41.

Однако и первый этап привлечения военных специалистов на службу в Красную армию трудно назвать безболезненным даже для тех, кто пришел в РККА настроенным непредвзято.

Характерно в этом отношении по–большевистски прямолинейное предупреждение (в печати) председателя Петросовета Г. Е. Зиновьева о том, что Советская власть берет бывших офицеров на роль «денщиков» и выбросит их как «выжатый лимон» после использования. (Зиновьев не солгал — в начале 1930–х годов сотни военспецов стали жертвами организованного НКВД планомерного истребления, вошедшего в историографию как дело «Весна».) В это время Тухачевский уже работал в военном отделе ВЦИК. Ленин, по свидетельству С. И. Аралова, в разговоре именно о Тухачевском заметил:

«…военные специалисты — это интеллигенция, вышедшая преимущественно из буржуазной и мелкобуржуазной среды… Они не белогвардейцы от рождения, особенно пехотинцы, армейцы»42.

Тухачевский активно брался за организационную работу по созданию армии нового типа, армии, призванной защищать новое государство, разрушая государство старое.

Это был скорее вопрос менталитета, чем военного дела.

Приходилось создавать армию для гражданской войны, обучая ее в боях с гражданами собственного государства.

Для этого требовалась «политическая воля» и — сила усмирения.

Енукидзе, как и старый друг Тухачевского Н. Н. Кулябко, дал ему рекомендацию для вступления в РКП(б)43. 5 апреля 1918 года Тухачевский стал членом РКП (б). Этот поступок должен был определить его личную судьбу. А вот то, что он стал одним из инициаторов создания института комиссарства, определило на многие годы вперед судьбу армии.

Свидетельством «соучастия» служит «Проект организации курсов военных комиссаров», разработанный Тухачевским в июне 1918 года. В нем предлагалось, исходя из ленинских положений, организовать курсы для обучения военных комиссаров.

«Окончив такие курсы, — писал Тухачевский, — военные комиссары будут вполне разбираться в обстановке, в требованиях военного искусства, а получив известный опыт на практике, легко сделаются самостоятельными революционными командирами»44.

Тухачевский подчеркивал важность обучения военных комиссаров военным наукам в широком масштабе, «хотя бы и поверхностно». Особое внимание обращалось при этом на повышение уровня агитационно–пропагандистской работы в войсках путем проведения лекций, сообщений, собеседований «на разные темы по вопросам социализма и текущего момента»45. Идеи Тухачевского были использованы при разработке программы для Центральных курсов военных комиссаров. Он действительно увлеченно работал. Именно большевики дали ему свободу действий.

Они способствовали его карьерному и профессиональному росту. И самолюбие подпитывалось успешностью, успешность укрепляла преданность.

«Уже весной, в апреле, когда разлилась вода, однажды вечером он пришел пешком весь мокрый, оживленный и радостный, — вспо минала Елизавета Тухачевская. — Он рассказал, что ямщик согласился его везти только потому, что давно знал нашу семью и не захотел ему отказывать, так как помнил его еще маленьким. Но довез его только до дер. Варварки, через которую протекала речка. Мост был неисправен, и ямщик дальше не поехал. Когда они подъехали к речке, лед уже тронулся, но, как Михаил Николаевич рассказал, возможно, чтобы не беспокоить мать, что льдины двигались очень медленно.

Ему не хотелось возвращаться обратно, не повидавшись, и он начал перебираться через речку, прыгая с льдины на льдину, а остальные 8 км от этой деревни до нас прошел пешком разлившимися полями.

Он был совершенно мокрый. В этот приезд Михаил Николаевич был очень оживленным, довольным и в отличном настроении. Предстоящая работа видимо увлекала его. Он верил в успех того дела, за которое взялся… Он рассказал нам, что вступил в коммунистическую партию и едет уполномоченным по организации Красной Армии. На сомнения матери, откуда же взяться армии, если ее больше не существует, он долго разъяснял, что он не один, что есть множество людей, которые стремятся к этому и бесспорно армия будет создана.

Пробыв у нас один день, он уехал, и месяца два мы о нем ничего не знали. Он не писал. Мать очень беспокоилась»46.

8 мая ЦК партии принял постановление, обязывающее коммунистов пройти курс обучения военному делу. Все эти меры подготовили переход к всеобщей воинской повинности, которая и была введена несколько позже. Наркомвоен в недельный срок должен был разработать план мобилизации в Донской и Кубанской областях, как подверженных наибольшей угрозе, и в Москве и Петрограде — главных промышленных центрах. Тухачевского командировали на Дон, в район предстоящей мобилизации47.

«Работая в Военном Отделе, инспектировал формирование Красной Армии в губерниях: Рязанской, Тамбовской и Воронежской, а также в Области Войска Донского, где участвовал в стычках с белогвардейскими казачьими войсками»48.

Обследовав по заданию военного отдела ВЦИК ход организации Красной Армии эти регионы, Тухачевский в докладе 18 мая 1918 года сообщил об огромных трудностях:

«В Рязанской губернии возникший во время февральского выступления германской армии военно–революционный комитет объ явил военный комиссариат своим отделом, не подчинился решению губернского Совета о своем роспуске, опираясь на вооруженную силу, поставил себя вне контроля и, по существу, подавил деятельность военкомата… Тамбовский губернский военкомат хотя и был создан, но не все отделы были сформированы… Воронежский губвоенкомат организуется, но в нем нет вдохновляющегося руководителя, ощущается крайняя нужда в деньгах и технических средствах»49.

В докладе об итогах работы Тухачевский также отмечал:

формирование армии путем вербовки не позволяет развернуть массовые вооруженные силы. (Возможно, его идеи сыграли не последнюю роль в подготовке и издании постановления ВЦИК от 29 мая 1918 года о переходе к всеобщей мобилизации рабочих и крестьянской бедноты в Красную армию.) Тухачевский, признавая необходимость призыва в армию офицеров старой армии, предложил развернуть сеть военных училищ, «чтобы уже к осени иметь своих социалистических командиров»50.

Одновременно предлагалось обучать командные кадры «путем чтения военных сочинений, чтения докладов на военные темы, решения тактических задач и ведения военной игры». В целях распространения военных знаний рекомендовалось «организовать ряд общедоступных лекций о тактике, стратегии и военной истории для пролетариата »51. Это предложение соответствовало требованию декрета ВЦИК «Об обязательном обучении военному искусству».

Работа Тухачевского в Военном отделе была замечена.

21 мая 1918 года Енукидзе рекомендовал его на должность губернского военного комиссара.

«Настоящим военный отдел рекомендует предъявителя сего тов.

Тухачевского на должность комиссара, как одного из опытных сотрудников отдела. Тов. Тухачевским были обследованы: Рязанская, Тамбовская, Воронежская губернии и область Войска Донского в организации Красной армии, о чем им был представлен обстоятельный доклад, где им сделана масса ценных указаний. Тов. Тухачевский, по мнению отдела, вполне может справиться с обязанностью губернского комиссара»52.

«Удостоверение № 2018 от 18.06.18 Военный отдел ЦИК удостоверяет, что предъявитель сего тов.

Тухачевский работал в отделе, на него было возложено несколько серьезных поручений, которые он выполнил с полным знанием дела и всегда добросовестно и аккуратно. В его лице мы можем иметь знающего и дельного работника. Председатель Военного отдела ВЦИКА. Енукидзе»53.

Кроме Енукидзе, еще один человек сыграл ключевую роль в начальной военной карьере Тухачевского — председатель Всероссийского бюро военных комиссаров (Всебюровоенком) К. К. Юренев. В те месяцы он являлся членом коллегии Наркомвоена, членом коллегии по формированию Красной армии и председателем Всероссийского бюро военных комиссаров. По его предложению народный комиссар по военным и морским делам Л. Д. Троцкий 27 мая назначил Тухачевского военным комиссаром штаба Московского района54. Именно Юреневу подчинялся Тухачевский как военный комиссар Московского района.

Он активно теоретизировал на тему строительства Красной армии:

«В условиях нашей бедноты и разрухи наиболее желательным является способ казарменной подготовки.

Казарма теперь перестала быть страшным словом. Став на службу советским интересам, она потеряла все свои «скалозубовские» свойства.

Вместо палочной лаборатории превращения рабочего и крестьянина в забитого защитника прав и богатств помещика и капиталиста, казарма сделалась школой революции, школой защиты ее, она сделалась трудовой школой коммунизма… В старой армии и гарнизонная служба считалась лучшим средством для развития в солдате чувства долга, находчивости, решительности и дисциплины. При правильной постановке дела это и в Красной армии будет играть столь же выдающуюся роль… Надо только ставить военно–воспитательные задачи, пояснять причины голода и холода, и гарнизонная служба будет вести Красную армию не к разложению, а к укреплению»55.

И подробно останавливался на роли военных комиссаров в выполнении военно–воспитательных задач, отвергая двуначалие в армии и деление ее руководства на политиче ское и сугубо военное, настаивая при этом на сосредоточении обоих этих функций в одном лице:

«Органом, осуществляющим боевую подготовку Красной армии в полном ее объеме, должен быть красный командир, единоличной и всецело ответственный за подготовку своей части в общем духе подготовки и воспитания Красной Армии. Только таким образом можно добиться полной спайки командира с политическими задачами Рабоче–Крестьянской Красной Армии и с всесторонней военнотехнической подготовкой навыков для движения войск на вероятную смерть во имя идей социалистической революции… Мы прекрасно знаем, что одна техническая подготовка войск не может обеспечить победы. Решающим элементом является дух войск… Институт военных комиссаров, очень многочисленный и до сих пор в полном объеме проводивший эту духовную политическую подготовку войск, конечно, должен занять в командном вопросе первенствующую роль… Итак, орган, осуществляющий подготовку Красной Армии, есть красный командный состав, в который и должен влиться и комиссарский состав»56.

Как видно, Тухачевский без труда и очень органично вписался в систему идеологической риторики большевиков.

Вчерашний поручик–семеновец и нынешний комиссарбольшевик Тухачевский прощался с бывшими «своими », чтобы отныне раз и навсегда стать своим у будущих хозяев страны.

«Тухачевский завтракал у нас, во флигеле Семеновского полка…

— вспоминала эта женщина (г–жа Бржозовская, жена командира полка. — Ю. К.) много лет спустя, находясь в эмиграции. — Тухачевский произвел на меня самое отрадное и неизгладимое впечатление.

Красивые лучистые глаза, чарующая улыбка, большая скромность и сдержанность. За завтраком муж шутил и пил за здоровье «Наполеона», на что Тухачевский только улыбался. Сам он мало пил. После завтрака мой муж, я и еще несколько наших офицеров уехали провожать его на вокзал, так как он уезжал в Москву.

… мне почему–то казалось, что он способен стать «Героем». Во всяком случае, он был выше толпы. Я редко ошибаюсь в людях, и мне было особенно тяжело, когда впоследствии я узнала, что он будто бы вполне искренне стал большевиком. (…) Я сказала ему, когда мы расставались: «Прощайте! Благословляю Вас на Великие Дела!»

…Он поцеловал мне руку, посмотрел на меня искренним серьезным взглядом и сказал: «Постараюсь»»57. Он сдержал обещание.

«…В июне 1918 года неожиданно к нам приехал военный, назвавший себя адъютантом Михаила Николаевича, — писала Елизавета Тухачевская. — Этот адъютант… рассказал нам, что Михаил Николаевич командует 1 Красной Армией. Он привез нам письмо и по–моему немного денег. После этого Михаил Николаевич больше не исчезал и всегда или писал, или давал о себе знать каким–нибудь другим способом. Помню, что вскоре мать ездила к нему в Инзу»58.

То было начало большого пути. Гражданская война открыла Тухачевскому путь в «новый мир».