Глава 8

Мы вернулись в ординаторскую. Доктор ван Чех был раздавлен. Он налил нам коньяку. Пили не чокаясь.

— Ты пугаешь меня, Брижит, — хрипло сказал он, отойдя к окну, — Ты — эмпат, очень сильный эмпат, так это называется языком нормальных людей… Хотя, что есть норма?!

Доктор подождал, пока вопрос лопнет в полнейшей тишине и продолжил:

— Теперь уже нет смысла молчать. Я и сам бывал в этом пограничье, как зовет его Пенелопа. Там люди обретают то ли истинное обличье, то ли свое второе я. Мне не хотелось бы думать ни об одном, ни о другом. При этом провести туда так, чтобы ты не свихнулся, может только она. Всем остальным добро пожаловать в безумие.

Пенелопа никогда не говорила, почему зовет это пространство пограничьем, значит, есть еще что-то… Но мне и того, что я видел, хватило за глаза. Быть куницей не самое радостное занятие, чтобы ты знала. Именно тогда впервые я встретил Кукбару фон Шпонс. Она жестокая, мерзкая, гнусная женщина. И как сильно я любил Пенелопу, так же сильно я ненавижу Кукбару. Есть в этом что-то от "Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда", читала?! Я поначалу отказывался принимать Кукбару, думал это воплощение болезни. Но нет, это часть Пенелопы, и это обидно. Пенелопа душевнейший человек. Странно и трогательно — она всегда любила нездоровых умом людей, некоторых презирала, но и любила тоже. Она всегда была добра ко всем без исключения, а вот оказывается, что за этим скрывалось.

Мне категорически не нравится, что она таскает тебя в пограничье. Зачем ей это? Думаю, что и первое твое видение ее рук дело. Я не знаю, как она это делает, но однозначно это она, больше некому.

После защиты докторской Пенелопа ударилась в поиски некоего пути. Она редко упоминала о нем, но даже муж не знал, что она творит. Я понимал лишь смутно, что Пенелопа сначала пила горстями нейролептики, потом входила в транс. Потом она вдруг перестала пить препараты и уходила в транс, самостоятельно достигая, каких-то глубин. Позже она начала уходить в пограничье, бодрствуя. Я знал, где она, а для всех остальных маниакальный психоз и не более. Тогда-то я познакомился с Кукбарой в реальности, — доктора передернуло, — она утащила меня в пограничье, но я сумел вырваться. Не знаю как, но сумел.

С того момента, как она смогла утаскивать туда больных, началась история болезни Пенелопы. Вот так-то, Брижит. Может, ну, ее, а? Она никому не по зубам. А тебе меньше расстройств, сконцентрируешься на Викторе?

Доктор обернулся на меня, и выдал пародию на обычную свою широкую улыбку.

— Боюсь, не выйдет, — я кусала губы, — я уже во что-то ввязалась и не смогу этого бросить, точнее оно меня не отпустит. Кукбара говорила сегодня о сетях. Так вот, кажется, я попалась в ее сети. Из всех пауков она самый жирный.

Доктор ван Чех от души рассмеялся.

— Что ты умеешь, Бри, так это поднять настроение! — к нему снова вернулись размашистые движения, он подошел к креслу и широко упал в него, — И что теперь ты думаешь делать со всем этим?

— Если честно, то не думала. По обстоятельствам, так сказать.

— А вот это мудро, — авторитетно кивнул ван Чех. — Но единая линия все-таки должна быть. Что будет, если она снова заберет тебя в пограничье?

— Буду вырываться, постараюсь вырваться.

— Ну-ну! — сдержал смешок доктор, — Идем к Виктору, его нельзя пропускать.

Я сделала гримасу, дескать, я устала.

— Не филонь, умница, не филонь. День трудный, я понимаю, тяжестей натаскалась, подраться успела, но долг врача забывать кощунственно, — доктор энергично поднялся и вышел из ординаторской. Он не был похож на вихрь. Передо мною было редкое зрелище: доктор Вальдемар Октео ван Чех в роли среднестатистического человека. В роль великолепный доктор не вписывался, но очень старался.

Виктор встретил нас с улыбкой и отказывался говорить что-либо. Он ласково смотрел на меня и робко пытался улыбаться.

С порога она передал доктору листок, на котором знакомым уже почерком значилось:

В стакане лед, и в кошельке труба.

Я прихожу домой на свой десятый,

Одуревая от жары слегка,

Спасаю тело от неё, проклятой.

Не хлеб, не соль. Ни водки, ни вина.

Мне всё опять не так, и все не те.

Я апельсиновый лакаю из горла

И пялюсь в монитор при полной темноте.

И, к слову, ночь моя тиха.

Тут не сопит никто, не дергает ногой.

Меня не пробивает на "ха-ха".

То явный признак: мне пора уж на покой.

Точнее — в койку. К сестре моей подушке,

Смотреть цветные сны и на груди её рыдать.

Не от чего, никак, а всё лишь потому, что

Писал в ночи стихи один любитель помечтать.

— Эх, красота, — воздохнул ван Чех и передал листок мне.

— Я прочитала, спасибо.

— Как вам? — вдруг спросил Виктор и испугался собственного голоса.

— Я не большой ценитель поэзии, но ваши стихи мне очень нравятся, — сказала я.

— Когда-то мне пришлось выжечь целый город, чтобы сочинить свои самые прекрасные стихи, — мечтательно сказал Виктор, разглядывая картину на стене.

У меня по спине побежали мурашки. Ван чех давился смехом.

— Погибли люди? — спросила я.

— Да, полгорода, — к мечтательности в голосе добавилась еще и легкая полуулыбка.

Все, что он говорил было ужасно, однако, я уже знала о ком это все и не испытывала ни малейшего отвращения. Виктор стучал своими пальцами по столу и ностальгически вздыхал.

— И вам не стыдно? — наконец, спросила я.

На меня уставились сразу две пары удивленных глаз: голубые доктора ван Чеха и серо — зеленые Виктора.

— А почему мне должно быть стыдно? — заносчиво спросил Виктор, он начал раздражаться.

— Люди погибли из-за каких-то стихов.

— Люди? — Виктор надменно приподнял бровь, — Они погибли из-за величайших стихов в мире!

— А как же вы потом жили с этим? — перевела разговор я, поймав себя на мысли, что спорить с психом, как-то явно отдает безумием.

— Я почти не жил с этим. Мне во сне явился ангел. Очень красивая женщина в белом. Она была очень похожа на вас. В руках она держала огненный меч. Она проломила мне им голову и велела все забыть. И я забыл. А потом пришел сюда, к этому господину, — Виктор легко поклонился доктору ван Чеху.

— А зачем вы пришли? — уточнила я.

— Для того, чтобы этот господин с чистого листа помог мне снова обрести себя. Я хочу быть чистым и прекрасным изнутри и снаружи. Я больше не хочу быть плохим.

— Значит, вам все-таки было стыдно, — резюмировала я.

— Нет. Я — Великий человек, я не могу испытывать стыд! — воскликнул Виктор, театрально размахивая руками.

— Простите. Я просто не очень великая, и не знаю, как у вас это все устроено, — скептически отозвалась я.

— Вы в белом халате и помогаете этому господину, значит, вы одна из великих, просто не так велики, как я, поэтому и не понимаете, что к чему. Но я научу вас. С вами удивительно легко говорить. Приходите ко мне чаще, — открыто улыбнулся Виктор, — я смотрю на вас, и хочется снова писать стихи, мысли так и скачут в голове, это так прекрасно!

Виктор повернулся в профиль к окну, вытаращил вдруг глаза и улыбнулся, вид у него в этот момент был очень потешный, но я испугалась.

— Что с вами?

— Вы о глазах?

— Да.

— Рябит. У меня часто рябит в глазах. Картину видите на стене?

— Да, я сразу заметила, как пришла.

Виктор самодовольно улыбнулся и наклонил голову влево.

— Я написал. Вам нравится?

— Да. Хоть я и не понимаю живопись, тем более абстрактную.

— Вы не цените поэзию, не понимаете живопись?! Как же вы живете? — ужаснулся всей глубине моего падения Виктор.

— Как-то примерно так и живу, — пробормотала я. Мне смертельно хотелось домой, спать.

— Что же вы любите? Чем занимаетесь?

— Я учусь лечить человеческие души, — в тон Великому ответила я.

— Это похвально. Вы вылечите меня? Я буду хорошим?

Как ребенок, ей богу, плохой — хороший, заладил.

— Будете, обязательно будете, — успокоила я Виктора, — Так, что изображено на картине.

— Река. Это вид с моста на реку, — Виктор зевнул, — Простите, наша беседа утомила меня. Заходите ко мне завтра, я буду очень вас ждать.

— Да-да, я приду, — смущенно пробормотала я.

— Ну, вот и славно. Я очень-очень рад, — Виктор широко улыбнулся и слегка исподлобья состроил мне глазки.

— Суровая ты, Брижит, — отсмеявшись, в ординаторской уже говорил мне доктор ван Чех, — Он тебе душу изливает, а ты, как воспитательница: "Тебе не стыдно!"

Ясно, что стыдно. Но мы много теперь знаем о нем. Задание тебе к завтрему: изложи письменно все, что думаешь о сказанном Виктором сегодня. Что это все значит, на твой взгляд. Ну, можешь идти.

Я поднялась. Уже в дверях кабинета голос ван Чеха остановил меня.

— И когда тебя приглашают на свидание, никогда не бормочи угрюмо, что-то в ответ. Могла бы и улыбнуться.

— А он меня на свидание приглашал? — развернулась я.

— Ну, вообще-то да, — расхохотался ван Чех.

Его смех еще долго меня преследовал, но был не такой злобный и холодный как у Кукбары, а живой и очень теплый. Хороший все же человек этот доктор ван Чех. Уходя, я была рада, что с ним все в порядке.