Курт Воннегут Кода к моей карьере писателя для периодики

Некоторые из этих рассказов мне пришлось отредактировать — провести, так сказать, косметический или же капитальный ремонт, который мы с редакторами почему-то не сделали перед первой публикацией. А три рассказа я просто-напросто переписал заново, потому что задумка была хороша, но ее воплощение было настолько убогим, что я даже расстроился, когда перечитывал этот маразм. В общем, я их переделал полностью. Вот эти рассказы: «Нежно-голубой дракон», «Юный женоненавистник» и «Волшебная лампа Хэла Ирвина». В качестве ископаемых останков они не имеют вообще никакой исторической ценности: это фальшивые кости пилтдаунского человека, примитивного получеловека-полуорангутанга, которым я был когда-то.

Да, будучи начинающим автором, я писал, прямо скажем, топорно. Однако всегда находились журналы, которые печатали таких незадачливых орангутангов. Правда, были и другие журналы, которые, к их чести, не прикоснулись бы к моим тогдашним «произведениям» даже в резиновых перчатках. Меня это не обижало. Я все понимал. И я никогда не страдал завышенным самомнением. Мне вспоминается одна давняя карикатура, которую я как-то видел в журнале. Психиатр говорит пациенту: «У вас нет комплекса неполноценности. Вы неполноценны без всяких комплексов». Но если пациент смог позволить себе прием у психиатра, значит, он все-таки где-то работает и хорошо зарабатывает, несмотря на всю свою неполноценность. Это был как раз мой случай. И смею надеяться, что с годами я стал писать лучше.

Благодаря популярным журналам, я приобщился к писательскому ремеслу и прошел хорошую школу. Подобные учебные курсы (за которые тебе еще платят и при этом практически не смотрят на качество твоей писанины) давно канули в Лету. Для меня работа в журналах стала отличной возможностью познать себя. В этом-то и заключается преимущество авторов, пишущих для публикаций: они уже знают, на что способны и что они собой представляют — независимо от опыта или таланта.

В настоящее время в Америке появилось просто невероятное количество молодых авторов, увлеченных процессом самопознания через литературное творчество. Они пишут, стараются, выкладываются по полной — а там будь что будет! Двадцать лет я читаю лекции по основам писательского мастерства в восьми колледжах и университетах ежегодно. В половине из этих ста шестидесяти вузов курс писательского мастерства стоит в программе как отдельная дисциплина. Когда я уходил из «General Electric» и собирался вплотную заняться писательством, подобные курсы существовали только в Университете Айовы и в Стэнфордском университете, где сейчас учится дочь нашего президента.

Если принять во внимание, что заработать на жизнь сочинительством рассказов в наше время уже невозможно, а шансы, что твой роман будет иметь успех, ничтожно малы (один к тысяче, в лучшем случае), курсы писательского мастерства можно рассматривать как мошенничество и надувательство — ну, примерно как курсы продавцов-фармацевтов в стране, где в принципе нет аптек. И тем не менее, сами студенты потребовали себе курсы писательского мастерства в числе прочих требований, которые они выдвигали — пылко, неистово и без разбора — во время войны во Вьетнаме.

Чего хотели студенты, когда выступали за общедоступные курсы писательского мастерства? Что они получили? Я вам отвечу: они получили дешевый способ выразить то, что волнует их больше всего, спроецировать свой внутренний мир вовне, понять, что они собой представляют и кем могут стать. Слово «дешевый» я употребил вовсе не в уничижительном смысле. Просто, чтобы снять фильм или какое-нибудь телешоу, нужна куча денег. Не говоря уж о том, что по ходу работы вам волей-неволей придется общаться с весьма неприятными, а иногда и вообще омерзительными людьми.

Кроме того, во многих колледжах и университетах существуют свои еженедельные или ежемесячные газеты, где публикуют рассказы студентов, но гонорары платить не могут. Ну, и черт с ним, с гонораром! Писательство — это не способ зарабатывать деньги. Это простор для духовного роста.

Bon voyage.

Я до сих пор иногда пишу для журналов, но не рассказы, а только статьи — и только, если меня попросят. Я давно не тот энергичный юноша, каким был когда-то, и мне уже неинтересно повсюду лезть со своей инициативой. Не далее как месяц назад ко мне обратились из журнала «XUVQ», превосходного альтернативного издания, с просьбой бесплатно написать для них статью на тему: «Что значит быть уроженцем Среднего Запада». Вот что я им ответил:

Если убрать всю ура-патриотическую романтику, смысл этих строк знаменитого шотландца сэра Вальтера Скотта (1771—1832) сводится лишь к одному: у людей точно так же, как у волков или у пчел, очень развит инстинкт принадлежности к своей территории. Еще недавно считалось, что человек, которому вздумалось уехать подальше от своих родных мест, совершает самоубийство, поскольку он непременно погибнет, как это обычно случается с животными, отбившимися от стаи.

Этот страх переступить географическую границу до сих пор не изжил себя во многих частях света, например, в бывшей Югославии в Европе или в Руанде в Африке. Однако в Северной Америке этот территориальный инстинкт уже потихонечку отмирает — и слава богу! В этой стране он доживает свой век, как это бывает со многими устаревающими инстинктами выживания, в виде странностей поведения, которые, как правило, вполне безобидны, а подчас так и вовсе смешны.

Взять хотя бы меня самого и еще несколько миллионов таких же, как я. Мы с такой гордостью говорим незнакомцам, что мы родом со Среднего Запада, как будто в том есть наша личная заслуга! В наше оправдание могу сказать только одно: техасцы и бруклинцы, они еще более напыщенны и нелепы в своем территориальном тщеславии.

Причем, бессчетные фильмы о техасцах и бруклинцах лишь закрепляют шаблонное поведение этих людей. Почему, интересно, никто не снимает фильмов о якобы типичных уроженцах Среднего Запада, которые служили бы нам образцом для подражания?

А то у меня только и есть, что вызывающе гундосый акцент.

Кстати, насчет моего акцента. Когда я служил в армии во время Второй мировой войны, один белый южанин однажды спросил у меня: «А тебе обязательно так гнусавить?»

Я мог бы ответить: «Ну, да. Я гнусавый. Зато мои предки не были рабовладельцами», — но мне показалось, что учебный стрелковый полигон в Форт-Брагге, штат Северная Каролина, все же не самое подходящее место для подобных разборок.

Еще я мог бы добавить, что среди величайших слов, изреченных за всю историю Америки, было и несколько произнесенных точно такими же гундосыми тягучими голосами, в том числе Геттисбергское послание Авраама Линкольна из Иллинойса и вот такие слова Юджина Дебса из Терре-Хота, штат Индиана:

Но кое о чем я бы все-таки умолчал. О том, например, что штат Индиана известен не только как место рождения Юджина Дебса. Когда я был маленьким, в Индиане находилась штаб-квартира Ку-клукс-клана.

В Иллинойсе были Карл Сэндберг и Аль Капоне.

Да, и та штука, что укрывает дом сверху и защищает нас от непогоды, называется «кровля», а то, что течет и журчит во дворе за домом — это «поточина», а никакой не «ручей».

На Среднем Западе живут люди всех рас и подрас, которые смешиваются друг с другом в самых разных вариантах. И все они — коренные жители здешних мест. Вот я, например, чистокровный фриц. У нас у всех разные предки. Мы все ни капельки не похожи. Мой гнусавый выговор — это единственное, что есть во мне от типичного белого американца, который родился и вырос к северу от бывшей Конфедерации. Когда я сел писать эту статью, у меня было стойкое ощущение, что я взялся за совершенно бессмысленную работу, потому что не знаю, как описать нас всех вместе, кроме как через сравнение и отрицание. Мы не техасцы, не бруклинцы, не калифорнийцы, не южане и т.д.

Для того чтобы уже окончательно убедиться в полном отсутствии каких-либо явных характерных признаков, по которым нас можно было бы отделить от всех остальных американцев, я представил себе толпу на Пятой авеню в Нью-Йорке, где живу сейчас, и другую толпу — на Стейт-стрит в Чикаго, где я учился в университете и работал репортером полвека назад. Да, я был прав: те же самые лица, та же одежда, те же самые настроения. Никакой разницы.

Но чем больше я думал о людях Чикаго, тем больше осознавал, что там есть нечто огромное и удивительное. Это было почти как музыка — музыка, которая не слышна ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне, ни в Сан-Франциско, ни в Новом Орлеане.

Озеро Мичиган — океан пресной воды, самого ценного вещества на Земле.

Больше нигде во всем северном полушарии нет такой необъятной массы пресной воды, как в наших Великих озерах — нигде, кроме Азии, где находится озеро Байкал. Но оно там одно. Значит, у нас, уроженцев среднего Запада, все-таки есть общая отличительная черта. Вот вам, пожалуйста: мы родились в окружении пресной воды. Она здесь буквально повсюду — в озерах, реках, ручьях, дождевых каплях и снежных сугробах. А соленой воды, непригодной для питья, у нас нет и в помине!

В этом смысле даже мои вкусовые рецепторы настроены на волну Среднего Запада. Когда я купаюсь в океане — в Атлантическом или Тихом, без разницы, — вкус воды кажется мне совершенно неправильным, хотя если ее не глотать, она, в общем-то, и не такая противная. Не противнее куриного бульона.

А еще мы родились в окружении необозримых пространств плодородной земли, ровной, как бильярдный стол, и жирной, как шоколадный торт. Средний Запад — не голая пустошь.

Я родился в 1922 году, через сто с небольшим лет после того, как Индиана стала девятнадцатым штатом Союза. Уже тогда на Среднем Западе было достаточно больших городов со своими симфоническими оркестрами, библиотеками и музеями, высшими учебными заведениями, музыкальными и художественными школами — и все это напоминало Австро-венгерскую империю незадолго до Первой мировой войны. Можно сказать, что Чикаго был нашей Веной, Индианаполис — нашей Прагой, Цинциннати — нашим Будапештом, а Кливленд — нашим Бухарестом.

Когда ты с самого детства живешь в таком городе, то подобные культурно-просветительные учреждения воспринимаются так же обыденно, как полицейские участки или пожарные станции. Не удивительно, что в таком окружении молодые ребята мечтали о том, что, когда они вырастут, они обязательно станут художниками или интеллектуалами — если уж не пожарными и полицейскими. Я тоже об этом мечтал.

Эти провинциальные столицы, как их тогда называли в Европе, были восхитительно самодостаточны в отношении изящных искусств. Иногда к нам на ужин приходил дирижер Индианаполисского симфонического оркестра. У нас часто бывали и местные знаменитости: писатели, художники и архитекторы — сослуживцы отца.

Играть на кларнете меня учил первый кларнетист нашего симфонического оркестра. Помню, на одном из концертов, когда оркестр исполнял торжественную увертюру Чайковского «1812 год», полицейский за сценой стрелял холостыми патронами в пустой мусорный бак — изображал пушечную канонаду. Я знал этого полицейского. Он иногда регулировал движение у пешеходного перехода напротив школы № 43, моей родной школы, школы имени Джеймса Уиткома Райли.

Поэтому не удивительно, что со Среднего Запада вышло столько художников самого разного калибра: от мастеров с мировым именем до обычных умельцев. В свое время так было и с провинциальными городами Европы.

Это действительно очень приятно, и я не вижу причин, по которым подобное положение дел не сохранилось бы и в обозримом будущем, разве что у нас вдруг прекратят финансировать преподавание и популяризацию изящных искусств, и особенно — в системе бесплатного среднего образования.

Скоро настанет 2000 год, и в преддверии нового тысячелетия уже стало понятно, что занятие искусством — не отмирающее ремесло, не просто еще один способ заработать на жизнь. Занятие искусством, по своей сути, не имеет вообще ничего общего с необходимостью зарабатывать деньги. Далеко не всякий художник добивается богатства и славы, в чем на собственном опыте могли убедиться многие выходцы со Среднего Запада. Но богатство и слава — это не самое главное. Ценность искусства заключается в том, что оно открывает просторы для роста души.

Однако ни один художник на свете — даже Шекспир, даже Бетховен, даже Джеймс Уитком Райли — не сумел изменить жизнь такого огромного количества людей в целом мире, как это сделали четверо самых обыкновенных парней из Огайо. Двое жили в Дейтоне, двое — в Акроне. Жалко, что Дейтон и Акрон находятся в другом штате. Вот бы заполучить их в Индиану! А Огайо пусть забирает Кокомо и Гэри.

В 1903 году дейтонцы Орвилл и Уилбер Райт изобрели аэроплан.

В 1935 году доктор Роберт Холбрук Смит и Уильям Гриффит Уилсон придумали программу «Двенадцать шагов к трезвости» и основали в Акроне первое в США Общество анонимных алкоголиков. По сравнению со Смитом и Уилсоном, Зигмунд Фрейд был просто-напросто дилетантом в деле вправления разладившихся мозгов и починки разбитых жизней.

Вот так, получите! Весь остальной мир нервно курит в углу. А ведь есть еще Хоуги Кармайкл и Кол Портер, Фрэнк Ллойд Райт и Луис Салливен, Твайла Тарп и Боб Фосс, Эрнест Хемингуэй и Сол Беллоу, Майк Николс и Элейн Мэй. Тони Моррисон!

Лари Берд!

У Нью-Йорка, Бостона и других портовых городов на побережье Атлантики есть довольно влиятельный, но часто назойливый сосед — Европа. На Среднем Западе этого нет. Вот почему многие здешние жители европейского происхождения так мало знают о прошлом своих семей в Старом Свете и о тамошней культуре. Наше наследие — чисто американское. Когда во время Второй мировой войны я попал в плен к немцам, один из них спросил у меня: «Почему ты воюешь против своих братьев?». А я искренне не понимал, о чем он говорит.

Англоамериканцы и афроамериканцы, чьи предки переселились на Средний Запад откуда-то с Юга, как правило, знают значительно больше о своей прежней родине, чем знаю я, — речь идет, разумеется, о «Земле Дикси», а не об Африке или Британских островах.

Помимо обилия пресной воды и плодородной почвы, у жителей Среднего Запада есть еще одно великолепное сокровище, которое дарит нам наша земля, если мы соглашаемся принять этот дар: благоговейный восторг перед этим бескрайним цветущим континентом, распростершимся от горизонта до горизонта.

Наполняющим радостью сердце. Пробуждающим веру в душе.