"Основы Метафизики" - читать интересную книгу автора (Корет Эмерих)

2.2. Предзнание вопрошания

2.2.1. Нетематическое предзнание

Мы установили: вопрошать я могу лишь тогда, когда я еще не знаю; в противном случае вопрошать я уже не могу. Но я могу вопрошать лишь тогда, когда я все же знаю; иначе вопрошать я еще не могу, ибо вопрос уходил бы в пустоту, он не имел бы смысла, не имел бы направляющей интенции. Следовательно, он имеет своим условием предзнание. Но если предзнание должно не снимать, а обосновывать возможность вопрошания, то оно должно быть знанием, которое еще не наполнено и не определено, а потому нуждается в дальнейшем наполнении и определении; следовательно, далее мы вопрошаем о том, чего мы еще не знаем.

Понятие «предзнание» [Vorwissen] имеет двойственный смысл: оно обозначает, что мы «прежде» нечто знаем – до того, как можем вопрошать о нем. Оно обозначает также, что мы обязаны «пред»-знать нечто, чтобы вообще быть в состоянии поставить вопрос. Оба аспекта связаны друг с другом, ибо как раз уже «прежде» знаемое входит в вопрошание, «пред»-дает ему смысловую направленность и, стало быть, делает возможным сам вопрос.

Однако предзнание вначале (а чаще всего и впоследствии) остается «нетематическим», оно не есть «тематическое» знание. Можно было бы также сказать: оно не «эксплицитно», а лишь «имплицитно» содержится в исполнении акта. Но так как мы исходим из вопроса, то предпочитаем обозначения «тематическое» и «нетематическое», ведь в вопросе может быть эксплицитно (отчетливо) высказано то, что, однако, не является «темой» или интенцией вопрошания. В вопросе о том, что есть некая книга, эксплицитно высказано, что книга есть. Однако не это есть тема вопрошания, тематическая интенция направляется на то, «что» это за книга. Предзнание содержится в исполнении вопроса и в нем соподтверждается, но оно остается нетематическим, если не тематизируется отчетливой рефлексией и не приводится к понятию[6].

2.2.2. Эмпирическое предзнание

Нетематическое предзнание бывает различного вида. Определенный отдельный вопрос обусловлен эмпирическим предзнанием. В случае, если я (согласно вышеупомянутому примеру) вопрошаю, что есть некая книга, то прежде я должен знать из опыта, что книга существует и что «вот это» есть книга, я должен быть знаком с книгами и т. п.; иначе я не могу поставить осмысленный вопрос. Если я спрашиваю, который час, то прежде я должен знать, что существуют часы, показывающие время, что эта временная точка показываема на часах и т. п.; иначе я не могу так вопрошать.

Поскольку определенный вопрос возможен лишь при условии определенного эмпирического предзнания, то мы можем назвать его конститутивным предзнанием. Оно есть условие в строгом смысле (conditio sine qua поп), а стало быть, конституирует возможность данного вопроса. Я должен знать, например, что есть книга вообще, чтобы быть в состоянии вопрошать об этой книге. Я должен знать, что время и часы существуют, чтобы быть в состоянии вопрошать, который час. Более определенное содержание эмпирического предзнания не конститутивно, а лишь модификативно входит в смысл вопроса, варьируя конкретные смысл и цель вопроса. Я вопрошаю об этой книге, ибо она, быть может, настоятельно мне нужна и я долго ее разыскивал. Я вопрошаю, который час, ибо, возможно, время не терпит, так как я ожидаю чего-то и т. п. Конкретный отдельный вопрос восстает из широкого контекста моей жизни и моих поступков. И все же не контекст конституирует смысл вопроса. Последний может быть понят, на него можно даже ответить, не схватив при этом [miterfabt] все модификативные элементы. Это важно для «герменевтической» проблемы. Для понимания некоего определенного отдельного вопроса или отдельного высказывания нет необходимости (да и невозможно) видеть весь его конкретный совокупный горизонт, поскольку его содержания не конститутивно, а лишь модификативно входят в вопрос или высказывание. Достаточно знать «релевантные» содержания, которые конститутивно определяют смысл вопроса или высказывания (ср. Coreth 1969).

Эмпирическое предзнание, конститутивно ли оно или только модификативно, есть место историчности нашего существования, а также познавания и понимания, оценивания и поступков. Мы несем на себе печать горизонта истории, традиции, равно как и нынешней ситуации, мы предобусловлены также в философском мышлении. Человек, благодаря своей сущности, как дух в теле, дух в мире (Ранер), есть также дух в истории, т. е. отнесен и отослан к истории. Он не может ни упразднить, ни перепрыгнуть историчность своего существования. Тем не менее возникает вопрос, не превышаем ли мы все-таки в то же время историческую обусловленность, которой подвластны; более того, не кроется ли сущность человеческой истории как раз в этой напряженности между обусловленностью и, в то же время, ее постоянным превышением в простирании на безусловное. Этот феномен оказывается «безусловным в обусловленном», которое само всегда дано лишь в конкретном исторически-языковом опосредствовании.

2.2.3. Чистое предзнание

От эмпирического предзнания отличается чистое предзнание. Если я все же вопрошаю о чем-либо, то я превышаю прежде познанное; я хочу знать нечто такое, чего я до сих пор еще не знаю. Эмпирическое предзнание входит в вопрос; как конститутивное предзнание оно есть условие определенного единичного вопроса, однако оно не есть условие вопрошания вообще; оно предполагает другое.

Эмпирическое предзнание есть определенно ограниченное единичное знание, которое само еще стоит под вопросом; оно еще не засвидетельствовано как значимое. Поэтому определенный единичный вопрос в своей осмысленной возможности сам стоит еще под вопросом. Но тем самым вне вопроса стоит то, что мы вообще можем вопрошать и должны вопрошать.

Эмпирическое предзнание есть условие вопроса, поскольку это определенный единичный вопрос, но не вопрос вообще. Определенное единичное знание не может быть основанием для того, чтобы оно само ставилось под вопрос и сверх того превышало движение вопрошания. Этому предпослано другое условие возможности.

Во всяком вопрошании происходит предвосхищение как устремление от уже познанного к еще не-познанному, которое я хочу знать. Это предвосхищение в знающем не-знании. Я знаю о том, что я еще не знаю; лишь поэтому я могу вопрошать. Однако я знаю, о чем я вопрошаю, в каком смысле, в каком направлении я вопрошаю, хотя спрошенного я еще не знаю. Чистое предзнание оказывается, таким образом, нетематическим простиранием на дальнейшую сферу того, чего я еще не знаю, однако могу о нем вопрошать и предполагаю, что ответ возможен, что знанию оно доступно. Это есть чистое (не эмпирическое) предзнание в простирании на горизонт вопрошаемого и знаемого. Как может схватываться и определяться этот горизонт?

2.2.4. Чистое предвосхищение

2.2.4.1. Вопрошание есть движение, в котором мы, зная о собственном не-знании, стремимся к дальнейшему знанию. Это движение вопрошания имеет своим условием предзнание. Эмпирическое, содержательно определенное предзнание есть условие определенного единичного вопроса, однако не является основанием для того, чтобы движение вопрошания превышало до сих пор познанное и вопрошало о дальнейшем. Для этого необходимо чистое (априорное) предвосхищение[7]. Предзнание, поскольку оно не только «прежде» данное, но и «пред»-проектируется (ср. 2.2.1), теперь само оказывается чистым предвосхищением дальнейших, еще не тематически познанных, однако испрашиваемых, следовательно знаемых, содержаний. Предзнание само есть предвосхищение, т. е. некая не только статическая величина, но и динамическое событие стремящегося, пред-проектирующего простирания на то, чего я хочу достигнуть в вопрошании, схватить в знании.

2.2.4.2. На что направлено это предвосхищение? Насколько далеко оно простирается? Что является сферой или горизонтом возможного вопрошания? Можно было бы допустить ограниченную сферу, в рамках которой мы вопрошаем, но которую не можем переступить, ибо сверх этого нельзя ожидать знания. Граница такой сферы могла бы устанавливаться по-разному.

В эмпиризме (особенно у Юма) познание ограничено чувственно данным, в неопозитивизме – верифицируемым во внешнем опыте (Венский кружок и др.). Соответственно, осмысленный вопрос возможен только в сфере, где чувственно констатируемые «данные» могут давать значимый ответ. Вполне естественен, однако, вопрос, не можем ли мы по меньшей мере вопрошать сверх этой сферы.

Кант ограничивает теоретическое познание сферой возможного опыта, хотя понимает его шире, чем эмпиризм, – уже как синтез созерцания и мышления, однако ограничивает опыт предметами чувственного созерцания. Здесь также остается вопрос, не можем ли мы вопрошать сверх этого. Сам Кант превосходит эмпирически данное в мышлении чистых идей разума, тем более в практической вере.

Можно было бы зафиксировать сферу возможного вопрошания также в горизонте исторического опыта (историзм и Хайдеггер) или в конечно ограниченной действительности, составляющих предельный горизонт всего вопрошания и мышления. Однако и здесь остается тот же вопрос, не можем ли мы, по меньшей мере вопрошая, превышать это.

2.2.4.3. Как бы ни фиксировалась граница сферы возможного вопрошания, тем самым уже поставлен вопрос, не переступаем ли мы таким ограничением эту границу. Фиксация определенной границы означает утверждение, что мы не можем вопрошать сверх указанной границы. Это есть высказывание о возможных содержаниях по ту сторону границы: определено, что они уже недоступны вопрошанию. Подобное утверждение предполагает знание, по меньшей мере предзнание, о «нечто» по ту сторону границы, пусть это всего лишь (мнимое) знание о том, что там «ничего» нет или ничто не познаваемо. Отсюда ясно: полагание некоторой границы противоречит самому себе, ибо в нем граница уже переступается. Уже сам вопрос о границе возможного вопрошания превосходит границу и вопрошает о том, что есть по ту сторону границы, является ли оно испрашиваемым или познаваемым.

Следовательно, вопрошание принципиально не имеет границы своей возможности, оно нарушает и переступает всякую возможную границу. По меньшей мере, я могу безгранично вопрошать обо всем без исключения. Но если вопрошание обусловлено и руководимо предзнанием, то уж чистое пред-знание вопрошания принципиально безгранично. Если это предзнание есть чистое предвосхищение, то оно открыто для всего и простирается на все, о чем я всегда могу вопрошать. Если, далее, это предвосхищение исполняется в априорном горизонте, то горизонт возможного вопрошания оказывается неограниченно открытым, сверх всякой возможной границы; я могу вопрошать обо всем.