"На долгую память" - читать интересную книгу автора (Лепин Иван Захарович)

4

До деревни Малое Ахуново, где жила Зина — племянница Захара Николаевича, было двадцать километров.

— Идемте пешком, — сказал я Захару Николаевичу.

— Пешком? — удивился Жуков. — Зачем же я тогда колесо менял?

— Но по нашим планам… Захар Николаевич?

Захар Николаевич неопределенно трижды кашлянул в кулак.

— Вообще-то, Тихон Григорьевич, мы хотели пешком… С ночевкой в пути… Но, — обратился он ко мне, — нельзя обижать и хозяина. Он специально машину готовил… Да и подустали мы за день.

Я понял: Захар Николаевич не против отказаться. Может, не зря иронично улыбалась его жена Валентина Ионовна, когда во время обсуждения маршрута мы прикидывали, сколько километров нам придется прошагать. «Не удастся, — говорила она, — не удастся вам на своих двоих. Зря спальные мешки берете».

Впрочем, что тут плохого — прокатиться по полевым дорогам на «Москвиче»? Да и действительно мы немного устали.

Отступал я от первоначального своего желания, без боя отступал. Прояви я маломальскую твердость, напомни Захару Николаевичу про улыбочки Валентины Ионовны — и сдался бы он, наверняка бы сдался. Нашел бы силы идти.

Тем временем Жуков уже выкатывал машину из гаража, и я потащил к ней свой рюкзак.

— Садись впереди, — сказал мне Захар Николаевич: видимо, он был благодарен мне за то, что я не настоял на пешем переходе.

И вот мы едем, распугивая кур, обгоняя коров и телят, оказавшихся на тихих улочках Верхнеуральска.

Малиновое солнце уже садилось, лучи его настырно били в глаза, мешали смотреть.

За городом мы повернули от солнца. По сторонам большака необъятно простиралась пшеница.

— Под сорок центнеров ожидаем, — кивнул на пшеницу Жуков.

— Убрать успеете? — Это Захар Николаевич спросил.

— Успеем… Если погода не помешает…

— Нынче привыкли: чуть что — погода виновата. Всю бесхозяйственность на нее сваливают.

— И это есть, — согласился Жуков. — Только в хлеборобском деле и от матушки-погоды многое зависит.

Ехали дальше. В машину через открытый треугольник окна врывался прохладный ветерок.

Чуть не задавили неосторожно выскочившего из пшеницы зайчонка. Собственно, я его не заметил, а вот Жуков узрел и в последний момент успел кинуть машину влево.

— Прямо под колеса косой дурачок лезет.

Я оглянулся, но зайчонка скрыли клубы желто-серой дорожной пыли.

Помолчали минуту-другую, затем Жуков спросил:

— Сколько уже лет Зининой свекрови?

— Сто четыре, — подсчитал Захар Николаевич. — Как она там? В прошлом году еще бойкая была.

Но вот и деревня показалась: деревянные избы, крытые шифером, железом; некоторые побелены на среднерусский лад.

— По деревне вряд ли проедем, — предположил Жуков.

Через минуту мы в этом убедились. Вся улица была разбита тракторами, в огромных колеях чернела густая грязь.

Жуков направил машину в объезд — по-за огородами. Тут уже пролегла, утрамбованная сотнями колес, приличная дорожка — как раз по посевам гречихи…

У Зининого приземистого дома вышли, поблагодарили Жукова. Он лихо развернулся и покатил обратно.

Захар Николаевич открыл калитку в большой, со множеством всевозможных построек, двор. И мы услышали страшный рык: слева от калитки, у будки, сделанной из улья, стояла огромная собака с мордой боксера, а ушами и хвостом — дворняжки.

— Видал, какая красавица! — кивнул на собаку Захар Николаевич.

Нет, такого чудища я еще никогда не видал!

«Красавица», должно, узрев в нас порядочных людей, приглушила свой рык, и мы прошли к входной двери. На низком крыльце сидела сухонькая старушка и, не замечая нас, играла с черным пушистым котенком.

— Здравствуйте, — поздоровался Захар Николаевич, нарушив бабкино занятие. — Можно зайти?

Бабка опустила котенка на колени.

— Проходи. Захарий?

— Он самый.

— Я то-то и гляжу: Захарий — не Захарий. А это не зять твой?

— Нет, товарищ.

Бабка оперлась на суковатый батожок и встала. Была она низенькая, ступала кривоного. Зубов у нее не было, но говорила она чисто, не шепелявила. И слышала хорошо, несмотря на свои сто четыре года (я впервые видел человека в таком возрасте и глядел на бабку во все глаза).

— Айдате в избу — там прохладней.

Мы протиснулись в коридорчик, примостили в уголок рюкзаки.

Бабка топталась рядом.

— Айдате в горенку, молочка попьете.

— Спасибо, мы только что из-за стола, — отказался Захар Николаевич. Молоко, особенно холодное, он любил, но сейчас, видимо, боялся доставить бабке лишние хлопоты. И тут же изменил тему разговора: — Как здоровье-то, бабушка?

— А никак, — отвечала бабка. — Слышу-вижу хорошо, а вот ноги… Кабы бог новые ноги дал, можно б еще столько прожить.

— Подлечить надо ноги-то, попить чего-нибудь.

— Э-э, сынок, ни разу я лекарствами не баловалась и не стану. Вон подружка моя, Саджида, горстями таблетки лопает, а толку никакого. Вчера приходила, опять жаловалась: болит в боку, не перестает.

Подружке бабкиной, сказал мне после Захар Николаевич, около девяноста лет, она татарка, бабка с ней разговаривает по-татарски.

Вышли опять во двор. За бабкой неотступно следовал котенок. Сейчас он терся о батожок.

— Брысь, чертенок! — ругнулась на него бабка. Положила на крылечко журнал «Новый мир» в твердой обложке и уселась на него. — Зинка скоро вернется, а Толик тут где-то бегает, он уж с работы пришел. Вы бы шли пока самородиной побаловались.

«Самородиной» баловаться нам не пришлось, поскольку через две-три минуты явился бабкин внук Толик — загорелый, среднего роста парень. Он был на колхозном дворе, и ему передали, что к ним пожаловали какие-то гости.

Толик смущенно поздоровался.

— Как ты возмужал! — окинул его взглядом сверху вниз Захар Николаевич. — До армии сущим шкетом был.

Бабка между прочим сообщила новость:

— Любку месяц назад взамуж отдали. Свадьба у нас была. Два дня… Да… Зинка так и работает… этим… Чем, Толик, забываю, она работает?

Толик стоял в сторонке, курил.

— Техником-осеменителем.

— Хозяйство большое у вас?

— Не очень: много ли нам троим надо? Но корову держим. И поросенка. Куры есть. Собака. Да чертенок вот этот, — ласково гладила бабка притихшего у нее на коленях котенка.

— И «Жигули», — усмехнувшись, добавил Толик.

— Это уж твое хозяйство с матерью. Той делать нечего — купила. Да сама еще ездить научилась. Хуже мужика!

Толик вызвался свозить нас на ферму к матери.

Он вывел машину из деревянного гаража.

Захар Николаевич, неплохо знающий автомобили — сам иногда водит свой служебный «Москвич», — критически осмотрел «Жигули».

— Э-э, однако, даете вы ей жару: дверца погнута, задняя фара раздавлена…

— Это мать… назад сдавала…

Сели в машину. Захар Николаевич опять переднее место мне уступил, чтобы я побольше видел.

— Что это в моторе стучит? — спросил он Толика.

— Бог его знает.

— Не бережете вы машину.

— А чего ее беречь? — спокойно ответил Толик, — Это ж не пластинка с битлами.

Вел машину Толик искусно и рискованно. Дорога изобиловала крутыми поворотами, подъемами и спусками. Он знал ее, что называется, наизусть, притормаживал перед каждой незаметной рытвинкой, перед каждым бугорком, а на ровном месте выжимал из машины все ее лошадиные силы. Казалось, на очередном повороте он не справится с управлением и мы перевернемся, но «Жигули» чудом удерживались на четырех колесах, оставляя сзади густое облако пыли.

Через десять минут мы были уже у ворот фермы.

— Лихо! — открывая дверцу, то ли похвалил, то ли укорил Толика Захар Николаевич. — При такой езде не уснешь.

Толик ушел за матерью, а мы присели на пригорок.

За немудреной оградой из двух параллельных жердей разноголосо мычали коровы — шла вечерняя дойка. Зина сегодня подменяла заболевшую подругу-доярку.

Захар Николаевич рассуждал:

— Вишь, ему пластинка дороже машины. Или им деньги за так достаются? Вроде не за так — по Зине знаю, она и минуты без дела не сидит. Откуда же такая небережливость? За год машину ухайдакать — мотор, чует мое сердце, через месяц-другой полетит.

Я перебил Захара Николаевича:

— Крестьяне, они ведь менее рациональны, чем горожане, они на вещи проще смотрят. Еще не всех их обуял культ вещей. Да и цену-то вещам даем мы разную. Для колхозника, скажем, килограмм гвоздей дороже «Королевы Марго», которая на городском черном рынке стоит полсотни. Вот и для Толика машина — так, игрушка. Для него, шофера, она здесь, в селе, не столь необходима. Мы привыкли все мерить на свою колодку.

— Не совсем согласен, — выслушав меня, сказал Захар Николаевич. — Труд мы свой не ценим, не вещи…

Не успел Захар Николаевич закончить свою мысль, к нам вышла Зина. Она была одета в синюю юбку и светленькую с голубыми цветочками кофточку, волосы повязаны новой косынкой в горошек.

— Ну здравствуйте, — подала она руку Захару Николаевичу и мне.

Зина круглолица, с четким рисунком бровей: зубы у нее необыкновенной белизны. Русская красавица!

А она уже садилась в машину — за руль — и ждала, когда устроимся мы: просто так тратить время, лясы точить, она, видимо, не умела и не привыкла.

Ужинали в горнице за круглым столом. Зина угощала нас свежим медом (она еще и пчел держит), салатом из молоденьких огурцов-опупков, салом, творогом с молоком, ну и магазинской сайрой.

Захар Николаевич достал из рюкзака подарок — набор рюмок.

— Ой, какие маленькие! — удивилась обрадованная Зина. — А можно в них настоечки налить?

Протерла рюмки полотенцем, наполнила.

Поднесла и свекрови.

Бабка, полагал я, сейчас начнет отказываться, а она сухонькой дрожащей рукой подняла рюмку, чокнулась с нами и медленно выпила. Закуску она себе заранее не приготовила и теперь искала глазами, что бы взять со стола. Схватила колечко огурца, пососала его беззубым ртом.

— Мать у нас держится молодцом! — похвалила ее Зина, накладывая ей в тарелку сайры. — Уговаривал ее старший сын к нему жить перейти — отказалась. Говорит: в твоем городе я на второй день без работы помру.

Бабка ела молча, довольная, что о ней так лестно отзываются. И, скромничая, отмахнулась от Зининых слов:

— Не болтай лишнего-то.

Толик, выпив пол-литровую кружку парного молока, извинился и заторопился на танцы.

Мы с Захаром Николаевичем тоже закончили ужин молоком и пошли отдыхать. А место для ночлега мы выбрали необычное — палатку, стоявшую в небольшом садике. Обычно тут ночевал Толик, но мы упросили его на одну ночь уступить ее нам.

Захар Николаевич, почти с головой укрывшись ватным одеялом, вскоре запосапывал.

А мне не спалось. Я вообще после усталости не могу быстро уснуть. А тут еще — новое место. Ночь вокруг. Темная башкирская ночь. Чуткую тишину изредка нарушали взбрехи собак. А так — больше ни одного звука.

Я осторожно, чтобы не зацепить Захара Николаевича, вылез из палатки. Поднял голову — надо мной кружились хоры звезд.

Пахло июльскими травами.

И ни капли я не ощущал себя в неведомой доселе деревне Малое Ахуново чужим. Все: и здешнее голубое небо, и крупные звезды, и ароматные запахи, и даже эти собаки — было мне знакомо, казалось, с самого рождения. И стоял я вроде бы сейчас не посреди Евразии, а в тихой своей деревне, в саду милого дяди Федора Кирилловича, где полно груш и вкусных курских яблок.