"Огненный ручей" - читать интересную книгу автора (Неизвестно)0ГНЕНЫИ РУЧЕЙ ПОВЕСТЬ Глава I ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ СООБЩЕНИЕ Андрюша прибежал к Серёже часов в семь вечера. Козырёк кепки у него был свёрнут на ухо, клетчатая рубашка выбивалась из штанов, а воротник был застёгнут не на ту пуговицу. У Андрюши бегали глаза, он тяжело дышал. На лбу, покрытом спутавшимися чёрными волосами, и на носу блестели капельки пота. Когда он бежал, то очень волновался: дома ли Серёжка? В эту минуту его приятель был необходим как никогда. Они всё делили пополам: и радости и горести. И, пожалуй, Серёжа, как никто из друзей, мог для Андрюши найти то верное слово, после которого на сердце становится очень светло и радостно. Бывало, Андрюшу выгоняли с урока в коридор,— Серёжка просил учителя выгнать и его, потому что и он виноват в разговорах. Когда Андрюша, поссорившись дома с мамой, убегал от её веника, то первым делом он всегда мчался к Серёжке — прятаться в тёмный чулан. И Серёжка в ответ на мамин вопрос: «Где мой сын?» — умел очень хорошо строить невинные глазки. Открыв дверь, Серёжа растерялся. За Андрюшкой, вероятно, была погоня или дома с ним стряслось что-то необыкновенное. — Ты что? Бегут за тобой, да? — испуганно спросил Серёжа и поспешно захлопнул входную дверь. — Нет… не бегут…— задыхаясь, ответил Андрюша.— А ты что делаешь? — Мясорубку на кухне кручу. Мама попросила. А что? — Дело есть… Я… Не успел Андрюша и слова дальше сказать, как Серёжа, поглядев в коридор — не слышит ли кто, — потащил его за рукав в ванную комнату. Здесь он быстро запер дверь на крючок и отвернул кран. В ванну с шумом хлынула вода. — Ну, говори. Нас не услышат. — Подожди… Да что ты меня сюда затащил? — сказал Андрюша, утирая пот с лица.— Ух, бежал здорово! Еле вырвался. Я знаешь, зачем к тебе прибежал? — Зачем? — Прощаться, вот зачем! Лицо у Сережи вытянулось; — Ты что, заговариваешься? Утром по телефону ничего не говорил, червей собирались завтра для рыбалки копать, а сейчас — прощаться? — Прощаться,— мотнул головой Андрюша.— Вот честное пионерское! Папа утром ушёл на работу, а потом — бац! — обратно приходит. «Беги, говорит, в магазин, я завтра на завод вылетаю…» Серёжа быстро закрутил кран. В ванной комнате сразу стало тихо. Из крана продолжали падать только редкие звонкие капли. При слове «вылетаю» у него сладко заныло сердце. Он завидовал всем людям: и тем, которые уже летели над его головой на маленьких и больших самолётах, и тем, кто ещё только собирался лететь. Он думал о том, что когда станет взрослым, то единственным средством его передвижения будет самолёт. И на дачу из Москвы в Перловку он будет только летать. И в школу из дома — летать! И в булочную - летать! Андрюша знал об этой страсти своего приятеля и даже вместе с ним на листе ватманской бумаги проектировал моторчик с пропеллером, который мог устанавливаться на голове каждого человека и тянуть его вверх. Но потом друзья догадались, что такие моторы могут срывать голову, и поэтому прекратили научные работы в области воздухоплавания. — На самолёте?! — с тайной завистью произнёс Серёжка.— А куда? — На Украину, на завод «Жигачёвсталь». Его немцы разрушили, а мы восстанавливаем. Теперь там с какой-то домной неполадки, ну и папу главным начальником назначили. — Главным начальником? — А кем же ещё! Его и в Цека уже утвердили, как с сильной волей. Этот завод очень важный. Там стальные листы для автомобилей делаются. А я обрадовался и тоже попросился. — Молодец! — восхитился Серёжа.— Я бы тоже туда поехал! — Ха! Поехал один такой! — усмехнулся Андрюша.— Ты думаешь, он меня сразу взял? Я его два часа уговаривал! Он мне говорит, чтоб я ехал в Звенигород, к бабушке. А я Говорю: «Не поеду». Он говорит: «Там питание, отдохнёшь». А я: «А чем же на Украине не отдых? Не буду же я на заводе торчать!.. Я же отдыхать от учёбы еду!» — Конечно, отдыхать,— сказал Серёжа,— чего тебе на заводу делать!.. А река там какая? — Сам Днепр! Там костры можно жечь, на лодке за рыбой ездить… — Ты подумай! — пришёл в восторг Серёжа. — Совсем красота? д на украине фруктов, знаешь: ешь — не хочу! Да, он, значит, меня не берёт,— продолжал Андрюша ‘ А потом я взял да и заревел. Подействовало? — подмигнул Серёжа. Самый верный способ! — засмеялся Андрюша.— Он у меня добрый. «Ну ладно, говорит, собирайся». Тут и пошёл ералаш! Мама-то наша в санатории, вызывать мы её не хотим, а где чего лежит, не знаем. Все шкафы перерыли. Только недавно чемоданы упаковали… Серёжа не мигая смотрел на товарища. Щёки у него по¬краснели, словно не Андрюша, а он только что ворочал че¬моданы, затягивая их ремнями. — Слушай,— взмолился он,— а ты меня не можешь взять с собой. Я у тебя там хоть адъютантом буду, хоть по¬мощником — в общем, только возьми. Вдвоём же будет ин¬тереснее! — Можно взять! — вдруг вырвалось у Андрюши.— Ты знаещь, как мы там заживём! Утром будем вставать — де¬лать физзарядку. Потом будем дневники писать… — Ты про меня, а я про тебя…— вставил Серёжка.— Это будет очень здорово, когда мы осенью будем на уроке их читать… — Да, а потом мы поедем в Запорожскую Сечь, разные шлемы собирать и мечи. Может быть, какой-нибудь курган разроем с казацкими саблями… Отец говорил что Сечь бу¬дет совсем рядом. — Ага, и мы будем на рапирах драться! — воскликнул Серёжка.— Ну, я уже собираюсь! — Э-э, подожди! — вдруг сказал Андрюша. — Я ещё должен с отцом поговорить. Но тут надо — знаешь как? — Дипломатически действовать. Вот, положим, он придёт се¬годня с работы, а я ему и скажи: «Пап, а мне там очень скучно будет на заводе одному, давай Серёжку за компанию возьмём, а?» Ну, отец подумает, подумает: действительно, там ребят нет, и возьмёт тебя. Договорились? А ты тут сво¬их родителей уламывай! Серёжа взволнованно прошёлся по комнате: — И что у меня за родители — никуда их не посылают с работы! Вот и живи, мясорубку крути… И вдруг, вспомнив про мамино задание, Серёжа зло уда¬рил ногой в дверь: . — Пойдём, Андрюшка, на кухню! Мясорубку крутили по очереди. На кухне кроме ребят, никого не было. На газовой плите колыхался один голубой венчик. Тихо журчала вода в водопроводных трубах. Серёжа кидал кусочки мяса в чавкающее горлышко ма¬шинки и молчал. Потом горестно вздохнул: — Э-эх, Андрюшка! Никто мне не разрешит туда по¬ехать… А письма-то будешь писать? — Буду. Обязательно. Андрюше тоже было жалко расставаться. Так, если бы он не улетал завтра, глядишь — ещё бы погуляли вместе. В Политехнический музей сходили, сделали бы из папирос¬ной бумаги воздушный шар. А теперь… теперь придётся встретиться только в сентябре. Андрюша вышел на улицу со свёртком в руках. В га¬зетку были завёрнуты старенький рюкзак и лётные очки с выбитыми стёклами — Серёжин подарок. Стоял тёплый июньский вечер. Из цветочного ларька пахло сиренью. На улице было людно. В одном из распахну¬тых окон играла радиола. Лилась лёгкая, радостная му¬зыка. Андрюша шёл по тротуару и думал о том, что вот завт¬ра в Москве будет точно такой же вечер, а его уже здесь не будет. От этой мысли ему почему-то было и грустно и в то же время весело. По дороге он зашёл к Галке Ершовой и будто мимоходом сказал, что летит на строительство и к нему туда приедет Серёжка. — А куда — в Сибирь? — спросила Галка. — Не, на Украину… — Ну, на Украину неинтересно! — махнула рукой Гал¬ка.— Вот Сибирь — это да! — Дура! — рассердился Андрюша.— Я проститься при¬шёл, а ты — «неинтересно»! Не всё ли равно, где строить?! — Конечно, не всё равно. Там медведи, а у тебя что?! — У меня—степь и…— Тут Андрюша задумался: ка¬кие же звери водятся на Украине? Но, вспомнив, что буд¬то бы в заповеднике Аскания-Нова водятся лоси, добавил: — Антилопы и страусы. — А крокодилов нет? — усмехнулась Галка.— В общем, не завирай. Вот уж если я куда поеду, то только в Сибирь или на Дальний Восток! — А кому ты там нужна? — желая отомстить Галке за холодный приём, сказал Андрюша. — И очень нужна! — сказала Галка.— И, пожалуйста, не хвастай, что едешь… Андрюша сразу всё понял. Галка ему просто завидует, но она гордая и не хочет этого показать. Андрюша после визита к Галке собирался зайти ещё к двум-трём приятелям, но, выйдя на улицу, решил: не зайдёт. Он знал, что им всем тоже очень бы хотелось по¬ехать куда-нибудь в путешествие, но у одного отец — инва¬лид войны, у другого мама больная, а третий должен уха¬живать за сестрёнкой, пока все взрослые на работе. И, ко¬роче, все были прикованы к своим домам. И лучше их не тревожить. Андрюша мысленно прощался со своей улицей. Как ему всё знакомо здесь! Вот кино «Новости дня», куда он мог ходить хоть по четыре раза в день, потому что Серёжина мама работала в нём кассиршей. Вот книжный магазин, где возле прилавка можно часами рассматривать разные книж¬ки. А вот и школа. Какая она тёмная и тихая! Все разъеха¬лись… «А всё-таки как бывает здорово,— ликовал про себя Андрюша,— думал, что к бабушке поеду, а вышло — на Украину! Туда бы каждый обрадовался поехать: арбузов вдоволь, рядышком Днепр. Чем не жизнь?.. А где-нибудь на берегу можно будет построить шалаш. Наваришь каши гречневой — и наблюдай за природой, как она развивается. А ночью придётся костры жечь, чтобы звери не подходили… Эх, жалко, фотоаппарата нет, а то бы уже пофотографировал вдоволь! И в школьную фотовитрину эти бы карточки по¬местили… Ура! Завтра улетаю! Вот повезло мне!..» Андрюша, как и всякий мальчишка, был очень любо¬пытным человеком. Он любил читать книжки про войну и про шпионов, про открытие неизведанных земель, и когда он читал эти книжки, то первым героем среди героев видел се¬бя. Особенно он любил читать про великих изобретателей и учёных. Ему самому очень хотелось сидеть ночами напро¬лёт над ретортами с кипящими химическими веществами, мучиться над изобретением паровой машины и среди своих врагов, восходя на костёр, восклицать, например, как Га¬лилей: «А всё-таки она вертится!» И он очень сожалел, что вокруг него всё уже изобретено. Радио — есть, телевиде¬ние — есть, реактивные самолёты — есть, автомобили — есть. И куда ещё можно приложить свои силы?! Андрюша пытался сделать электрическую мухобойку: муха садится на медный провод, обмазанный мёдом, и её парализует то¬ком, но, кроме того, что током два раза тряхнуло его само¬го, он ничего не достиг. Кто знает… может быть, теперь, после перелёта на новое место, Андрюша и найдёт не исследованный наукой какой-нибудь вопрос, и его имя загремит на весь мир. И только почти у самого дома он забеспокоился: а вдруг отец раздумал брать его с собой? Что делать? Нет-нет, он не раздумал. Обещал— сделает. А вдруг он на поезде за¬хочет ехать?.. Впрочем, из-за последнего вопроса волноваться совсем нечего. Андрюша видел сам: дома на отцовском письмен¬ном столе лежали два картонных билетика, похожие на же¬лезнодорожные. На них было написано: «Аэрофлот». Глава II В ОБЛАКАХ Хороша утренняя Москва! Высокие узорчатые фонари с белыми колпаками ровным рядом тянутся вдоль тротуа-ро/з. Вот у подъезда серого дома, положив на лапы голову, сладко спит каменный лев. По лесчаным дорожкам зелёных стсвероз прыгают стайки воробьев. Кругом на клумбах цве¬ты: красные, синие, белые… А висящий над Москвой-рекой серебряный Крымский мост такой просто! ный и красивый, что, когда въезжаешь на него, так и кажется — ты уже в будущем. Андрюша, в белой рубашке и красном галстуке, сидел рядом с шофёром и жалел, что никто из его друзей не ви¬дит, как он едет в машине. Семён Петрович, Андрюшин отец, сидел сзади. В ногах у него стояли три чемодана. Автомобиль нёсся по Садовому кольцу, разделённому надвое белой пунктирной линией. В переулках на месте быв¬ших трамвайных путей тяжёлые катки подминали под себя ещё дымящийся, привезённый с завода асфальт. Солнце ещё не всходило, но было уже светло. Пустынный проспект лежал в сиреневой дымке. Заспан¬ные дворники в белых фартуках широкими взмахами метлы подметали тротуары. Посередине улицы, распустив водяные, прозрачные крылья, медленно плыла поливальная маши¬на. За нею издалека тянулась чёрная, глянцевитая полоса. То тут, то там, одиноко прижимаясь к домам, голубели те¬лежки из-под газированной воды. Сколько раз проходил Андрюша по этим улицам и не замечал их красоты, а теперь, покидая Москву, он вдруг впервые как-то особенно почувствовал, до чего он любит свой город… На Крымской площади машину остановил милиционер. — Почему на жёлтый сигнал едете? — спросил он, хотя улица была пустынна. — Простите, не рассчитали,— сказал шофёр.— На аэродром торопимся. — На аэродром? — Милиционер строго посмотрел на шофёра и, захлопывая дверцу, откозырнул: — Тогда поез¬жайте! — Спасибо! — ответил Андрюша. А когда тронулись, подмигнул шофёру: —Чуть не попались! Отец щёлкнул Андрюшу в затылок: — Рад, что едешь? — Очень! — улыбнулся Андрюша.— Пап, а мы не мог¬ли бы взять с собой Серёжку? — Ну и что бы я с вами там делал? — Ничего! Жили бы все вместе, и всё. Мне бы веселее было! — Хорошенькая причина! Ты скажи спасибо, что я тебя одного беру, а ты ещё и Серёжку тянешь! По знакомству хочешь его пристроить? — Он меня очень просил… — Пусть не горюет… На его век ещё хватит и строи¬тельств и путешествий. — Но ведь с детства лучше начинать. — Это верно… Но не обязательно… Можно и в своём дворе дело найти. Дорога за городом была широкой и гладкой. Под авто¬мобилем звенели шины. Стрелка на спидометре колебалась между цифрами «60» и «70». В открытое окошечко врывал¬ся упругий ветерок, приятно пахнущий свежей травой. На поворотах и перекрёстках шоссе стояли столбики с услов¬ными знаками. Вздёрнутые полосатые шлагбаумы цели¬лись, как зенитки, в бледно-голубое небо. Шофёр, завидя их, притормаживал. В аэропорте, в высоком светлом зале с мраморными сте¬нами, Семён Петрович, усадив Андрюшу на скамейку, по¬нёс с носильщиком чемоданы на взвешивание. Оставшись один, Андрюша огляделся. Аэропорт походил на самый обыкновенный вокзал. Тут сновали носильщики с медными бляхами на груди. При выходе на лётное поле висела надпись: «Выход на посадку». А у кассы можно было прочитать расписание самолётов и поглядеть на карту авиа¬ционных линий: Москва — Владивосток, Москва — Прага, Москва — Берлин… Только пассажиры здесь были немнож¬ко задумчивее и тише, чем на железной дороге. Пока Андрюша ожидал отца, мимо него несколько раз пробегали какие-то люди с киноаппаратами. — Давайте микрофоны! — командовал невысокий чело¬век в зелёном костюме.— Пускай наша машина прямо за¬езжает на поле! Андрюша не усидел и побежал за человеком в зелёном костюме. К аэровокзалу, урча моторами, подкатил само¬лёт-гигант, на котором латинскими буквами было написано «Эйр Франс». «Кто-нибудь из Франции», — подумал Анд¬рюша и не ошибся. В Советский Союз прилетела французская рабочая делегация. Её встречало много людей. Как только из самолёта показался первый человек в чёрном берете и на костылях, все встречающие зааплодировали. Когда францу¬зы сошли на землю, к человеку на костылях поднесли мик¬рофон, и он начал говорить. После каждой фразы он опускал голову вниз, словно разглядывая костыли, и ждал, когда переводчик закончит перевод. Француз говорил: —- Дорогие русские братья! Над нашими головами толь¬ко что пронёсся ураган войны. Я хотел бы бросить косты¬ли и радостно шагать по зелёной земле, но фашисты мне сломали позвоночник. Потом мы — и русские, и французы, и англичане — сломали хребет фашизму, но наши раны ещё болят. Так соединим же свои усилия для построения новой, счастливой жизни! Русские рабочие поднесли французам цветы. Андрюша побежал в вокзал. Вернулся отец, держа в руках какие-то квитанции. «Внимание! Производится посадка на самолёт Москва — ‘1\игачёв — Симферополь! — загремел по залу голос дикто¬ра.— Вылет в шесть утра!» — Это наш,— сказал Семён Петрович,— идём. «Сейчас полетим! — восторженно подумал Андрюша.— Хорошо бы повыше подняться, километров на пять!» Двухмоторный самолёт со стеклянным лбом, раскинув строгие крылья, стоял почти у самого здания. Сначала он был похож на гигантскую стрекозу, потом показалось, что это не просто самолёт, а межпланетный корабль. К нему на тележке подвезли вещи и начали их грузить. Какой-то человек в синей фуражке, заглядывая в листок, выкликал фамилии пассажиров. Андрюша подошёл к хвосту самолёта, дотронулся паль¬цами до холодного, покрытого росой металла. На нём остал¬ся еле заметный след, как на запотевшем стекле. Тогда Андрюша вывел на хвосте: «С-е-р-ё-ж-а». — Мальчик, не трогай, пожалуйста! — вдруг услыхал он чей-то голос и обернулся. Перед ним стояла тонконогая девочка в белых носочках и в коротеньком коричневом платье с пояском. У неё были гладкие чёрные волосы, заплетённые в одну косичку. Каркэ глаза смотрели на Андрюшу не то насмешливо, не то серь¬ёзно. Эта девочка была чем-то похожа на Галку Ершову. Ве¬роятно, своим независимым видом. И так как Галка вчера намного обидела Андрюшу, то сейчас он смотрел на незна¬комку надменно и строго. Может быть, эта тоже колючая, и надо тут держать ухо востро. А вообще девчонка даже бы¬ла красивая. Щёки у неё были нежно-розового цвета, над правым ухом голубой бантик с распустившейся ленточкой. — А ты мне что за указ? — хмуро ответил Андрюша.— Тебе-то какое дело? — Вот и дело! Не трогай, пожалуйста,— настойчиво по¬вторила девочка, теребя кончик своего пионерского галсту¬ка.— Отвинтишь ещё чего-нибудь, а нам разбиваться? — Разбиваться будем — не разобьёмся. На парашютах спрыгнем,— ответил Андрюша, а сам посмотрел на хвост самолёта: уж действительно не отвинтил ли чего-нибудь? — Нам не будут давать парашюты. Мой папа уже узна¬вал,— сказала девочка.— Вот как! А ты, мальчик, тоже летишь или провожаешь? — Лечу! — гордо ответил Андрюша.— И ничего туг страшного нет, что без парашюта. На самолёте это всё равно что на поезде, только быстрее. — Говорят, что болтать будет и в воздушную яму мы можем свалиться. Это неприятно, или ты не знаешь? — спросила девочка, почему-то улыбнувшись.— А я ещё ни разу не летала. — Болтанка? Это ерунда. А воздушных ям никаких нет. Кто же их там наделает? Я летал уже. Проверил. И в пургу попадал, и в грозу…— Андрюша увидел, как у девочки рас¬ширились глаза, и добавил: — Нас однажды так швыряло, что ой-ой-ой!.. Вверх тормашками все были. Лётчик уже по радио просил: спасите наши души. — Души — уши…— вдруг задумчиво сказала девочка и прищурилась, словно что-то прикидывала в уме. — Какие уши? — не понял Андрюша, но расспросить не успел: девочку кто-то окликнул, и она убежала к пас¬сажирам. Поглядев ей вслед, Андрюша задумался; кто она такая? Откуда едет? Куда летит? Вот хорошо бы — они попали в один город и подружились! Может быть, эта девочка лучше, чем Галка. Андрюша много раз фотографировал Галку, да¬рил ей марки с красивыми цейлонскими пейзажами, два раза ходил с ней в кино на детский утренник и там угощал её клюквенной водой, но Галка даже не позвала его на день рождения, хотя Серёжку пригласила. А почему? Непонятно. Может быть, потому, что их во дворе дразнили: «Тили-тили-тесто — жених и невеста»? К самолёту подошёл высокий, бравого вида человек в плоской, будто капитанской, фуражке с лакированным ко¬зырьком. Он снял с хвоста самолёта колодки, погрозил ми¬ролюбиво Андрюше пальцем — дескать, не крутись тут — и полез в машину. Началась посадка. Самолёт был транспортный, без мягких кресел. Пасса¬жиры рассаживались на алюминиевых с выемками ска¬мейках. Они тянулись по обеим сторонам борта. В конце кабины лежали чемоданы и какие-то тюки с голубыми эти¬кетками. Андрюша уселся с отцом у пожелтевшего глухого око¬шечка. Девочка в коричневом платье сидела напротив и, видимо, тоже с отцом. Глаза у неё стали серьёзными и даже насторожёнными. Она держала отца за руку, а он, усатый, широкоплечий, в вышитой косоворотке и с широким шра¬мом на лице, сипловатым голосом говорил: — Ну, не бойся! Чего трусишь? Смотри, как этот па¬рень сидит. — А он говорил, что он уже летал, а я ещё не летала! — Ты уже с ним познакомилась? — Мы просто разговорились…— Девочка изредка бро¬сала на Андрюшу взгляды, но он делал вид, что не заме¬чает их. — А как его зовут? — Не знаю. — Что же ты его не спросила? Обычно везде свой носик суёшь, а тут сплоховала… Отец девочки улыбнулся. Андрюша чувствовал, что он разговаривал с ней специально, чтобы ей не было боязно перед полётом. Ему было приятно, что на него указывают как на храброго, и он, беспечно поглядывая кругом, даже тихонько засвистел: «Потому, потому что мы пилоты…» С самого утра Семён Петрович был задумчив, мало раз¬говаривал. Андрюша чувствовал, что он думает о своей но¬вой работе. Сегодня ночью он говорил с министром по те¬лефону. Министр, видно, что-то объяснял, потому что папа всё время отвечал: «Понятно», «Задача ясная» или «Сдела¬ем», а потом, после звонка, ещё долго не ложился спать, всё ходил по комнате. Семён Петрович сидел в самолёте в своём полувоенном костюме, положив ногу на ногу, и смотрел перед собой. Его светло-каштановые курчавые волосы были откинуты назад, тонкие губы плотно сжаты. Услыхав свист, Семён Петрович повернул голову и стро¬го сказал: — А ну-ка прекрати! Андрюша не обиделся на отца. Кто, как не отец, выучил его свистеть! Он даже показывал, как свистеть в один па¬лец, и в два, и по-кондукторски, и с переливами. Однажды дома поднялся такой свист — Андрюша учился, а отец по¬казывал,— что в квартиру прибежал домоуправ. Мама сер¬дилась: «Чему ребёнка учишь?»—а отец смеялся. И вообще он был весёлый, разные случаи из жизни лю¬бил рассказывать, а если сегодня такой, то… Взревели моторы, сначала один, потом другой, и сразу заложило уши. Самолёт задрожал как в лихорадке. Пассажиры начали зябко поёживаться, хотя машина ещё стояла на месте. Девочка закрыла глаза и глубоко вздохнула. — Ну, попутного ветра…— натянуто улыбнулся соседям отец девочки и дёрнул себя за усы. — Сейчас полетим,— ободряюще сказал Семён Петро¬вич, обнимая Андрюшу.— Через четыре часа будем там. Ты скажи, если холодно станет. У Андрюши часто-часто и гулко застучало сердце, и ноги почему-то стали слабыми. «Трясучка какая-то! — поду¬мал он.— А на поезде бы, наверное, лучше было…» Самолёт незаметно тронулся и побежал, побежал… Вот уже нельзя различить стоящие в ряду на зелёном аэродро¬ме маленькие самолёты. Вот — чирк! чирк! — колёса два раза коснулись земли, и тряски уже нет. Пассажиры как-то прижались друг к другу и стали вро¬де бы родственниками. В кабине было уже уютнее, а выступающие алюминие¬вые рёбра не казались такими грубыми и некрасивыми. На¬оборот, было приятно глядеть на них — на толстые и крепкие. «Ну, теперь уж папа не высадит меня! — радостно по¬думал Андрюша.— Как прилечу — сразу на Днепр! А ка¬кая красота в воздухе!» Андрюше теперь только не хватало штурвала, шлема, наушников и… фотографа, который смог бы сделать Андрюшин портрет в этом виде. Он себе представлял, как зашу¬мел бы их класс, если бы он принёс такой снимок в школу. Ребята сразу бы назначили пионерский сбор, на котором стоял бы один вопрос: «Отчёт Андрея Марецкого о полёте в воздухе». И Андрюша бы отчитывался со всей научной основательностью и выводами. Дескать, на большой высоте очень свежий и чистый воздух и, следовательно, нужно сде¬лать летающие санатории, как бывают плавучие дома от¬дыха. В этих санаториях можно создать открытые кабины, чтобы купаться в облаках. Андрюша только не мог опре¬делить, как лучше купаться в этих облаках: в костюме или в трусиках?.. Земля на земле была какой-то неприбранной, а сверху она казалась аккуратной, похожей на географическую кар¬ту. Её разрезали тоненькие змейки железных дорог и шос¬се, по которым, как муравьи, ползли автомобили и лошади с телегами. Ровные квадраты полей были покрыты яркой зе¬ленью. Узенькие реки и серебряные блюдечки озёр показы¬вали своё дно. У берегов они были жёлтыми — значит, здесь мелко; к середине — чёрными: глубоко. А леса были похо¬жи на разостланные медвежьи шкуры. Самолёт, казалось, висел в воздухе, и земля не спеша по¬ворачивалась под ним. Внизу медленно проплывали и леса, и деревни, и городишки. Иногда на окраинах деревень вид¬нелись пёстрые пятнышки — стада, как сказал отец. Полёт был спокойным. Из пассажиров кто читал газету, кто сидел просто так, нахохлившись. Знакомая девочка, видно, тоже привыкла к полёту. Она уже не была такой бледной, улыбалась и разговаривала со своим отцом. Потом встала и начала ходить по самолёту, рассматривая его рёбра. «Наверное, тоже в пятый класс перешла»,— подумал Андрюша про девочку. Вдруг она остановилась перед Андрюшей: — Мальчик, а ты что в окно не смотришь? — Уже всё разглядел. — А хочешь, вдвоём будем смотреть? «Вот чудная! Незнакомая совсем, а говорит, как знако¬мая»,— подумал Андрюша и сказал: — Давай. Семён Петрович чуть пододвинулся на сиденье, и ребята уткнулись лбами в окошечко. — А вон фабрика работает, видишь? — сказала девоч¬ка.— Дым-то из трубы, как из паровоза. — А вон трактор едет и сеялку какую-то за собой тя¬нет,— ткнул пальцем в окошечко Андрюша. — Вижу, вижу! — радостно говорила девочка.— И все такие маленькие, игрушечные, а мы — как Гулливеры, да? — И вдруг она продекламировала: Сан-Франциско далеко, Если ехать низко. Если ехать высоко, Сан-Франциско близко… — Это чьи стихи? — спросил Андрюша. — Пушкина,— лукаво улыбнулась девочка. — Думаешь, поймала? Пушкин про самолёты не со¬чинял… — А вот интересно: вдруг пришёл бы к нам Пушкин и оглянулся — кругом автомобили, самолёты, радиоприём¬ники, электричество! А при нём всего этого не было. Вот, наверное, удивился бы! — Конечно,— сказал Андрюша.— Они тогда только на лошадях ездили и при свечах жили. — И даже у самого царя автомобиля не было? — Не было! — А паровозы тогда были? — Не знаю… Пап,— спросил Андрюша,— а при Пушки¬не паровозы были? — Были,— улыбнулся папа.— Один паровоз на всю Россию!.. — А теперь, говорят,— сказала девочка,— мы скоро на Луну полетим. — Я тоже слыхал об этом. И даже на Марс… На подлёте к Жигачёву самолёт залез в облака, и его начало бросать. В кабине потемнело. Лица у всех посерели, стали какими-то выжидающими. Один побледневший пассажир, в шляпе и галстуке, быстро свернул кулёк из газеты и поднёс его ко рту. Так он и летел, заглядывая в кулёк и делая вид, что читает газету. А на самом деле его, наверное, поташнивало. Облака были густые и белые, как молоко. Пропеллер врезался в них — мимо окон проносились белёсые струи,— и самолёт взлетал вверх. Потом проваливался. И земли не было видно и неба. Летели как будто на авось. Вскоре на окнах заблестели капельки дождя. Капельки падали на стекло, но, вместо того чтобы срываться с него, они почему-то ползли вверх. Андрюша никак не мог определить своё состояние. Его не тошнило, нет. Когда самолёт взлетал вверх — на плечи наваливалась какая-то тяжесть и в ушах звенело; падал вниз — тело становилось лёгким-лёгким, словно его совсем не было, и что-то внутри сладко ёкало. — Мозжит в голове,— наконец нашёл он нужное сло¬во.— А у тебя тоже или нет? Девочка рассмеялась: — У тебя мозжит, а я Майка Можжухина. А ты кто? — Андрей. — Андрей — не гоняй голубей, да? — А что ты всё время стихами говоришь? — спро¬сил Андрюша.— Тогда сказала про уши, а сейчас про го¬лубей. — А я стихи умею писать… — Честное слово?! — не поверил Андрей. — Честное… — А ну-ка, прочитай какое-нибудь своё. — А про что — про природу или про жизнь? — Давай про жизнь. И Майка вдруг прочла: Петя с Колей начал драться, Чтобы ногти тот не грыз. Ну, а нам куда деваться? Мы подняли женский визг! — Смешные стихи, — сказал Андрюша,— хоть в «Пио¬нерскую правду» посылай. А теперь давай про природу. — Пожалуйста.— Майка задумчиво подняла глаза вверх, пошептала неслышно и прочла: Хорошо нам, пионерам, По тропинке в лес шагать! Мы хотим все дружно, вместе, Где тут уголь, отгадать!. Семён Петрович, до сих пор только прислушивавшийся к ребячьему разговору, вдруг взглянул на девочку: — Твоя фамилия Можжухина? — Да. — Твой отец доменщик? .-gt;Ь о’ — Доменщик. А вы откуда знаете? Семён Петрович улыбнулся: — Мы с твоим папой на один завод едем.— И он, протя¬нув руку, шагнул к Майкиному отцу, который сидел на¬против. Взрослые тут же разговорились. Работая в разных го¬родах, но на заводах одного министерства, они, оказывается, знали друг друга по фамилиям. В их беседе замелькали сло¬ва «домна», «козёл», «каупер». Они нашли много общих знакомых и то и дело восклицали: «Слушайте, а как Гордей Васильич?» — «Он в Кузнецке!» — «А где Вакуленко?» — «Это какой Вакуленко?» — «Ну, помните — он сначала в Магнитогорске начальником цеха был, а потом в Моск¬ве…» — «А-а, припоминаю! Фёдор Фомич, кажется? Такой краснолицый? Так он, кажется, на фронте без вести про¬пал».— «Эх, жалко! Чудесный человек!» Из пилотского отделения вышел лётчик. — Город Жигачёв. Сейчас посадка,— сказал он. И самолёт начал заваливаться на правое крыло. Пол в фюзеляже поехал в сторону, горизонт в окне пере¬косился, и на секунду всем стало страшно. «Что он делает?! — с ужасом подумал Андрюша про лёт¬чика.— Ведь надо тормозить! Так погибнем!» Он весь напрягся, упёрся ногами в пол, будто хотел за¬держать падение самолёта, но страшная еила неотвратимо несла его к земле, . . ; Глава III РЫЖИЙ АФОНЯ Завод «Жигачёвсталь», заложенный в 1930 году на бе¬регу Днепра, за две пятилетки вырос в гигантский метал¬лургический комбинат. На растрескавшейся, морщинистой земле, на которой суховей гонял перекати-поле и шевелил метёлками горькой полыни, возник красавец завод и зады¬шал в небо жёлто-бурыми клубами дыма трёх доменных и десяти мартеновских печей. Будто огромные парниковые теплицы со стеклянными крышами, полные воздуха и сол¬нечного света, растянулись в степи длинные цехи. Если бы раскатать на земле рулоны тонкого стального листа, кото¬рые они вырабатывали за день, то длина этой дорожки пере¬валила бы за добрый десяток километров. Лист шёл на стро¬ительство автомобилей, пароходов и самолётов. Вокруг «Жигачёвстали» зазеленели сады и парки, запе¬стрели цветники. Территорию завода и рабочие посёлки раз¬резали асфальтовые дороги. А в шести километрах от завода по Днепру раскинулся колодой город. В нём было всё: и клубы, похожие на дворцы, и биб¬лиотеки с широкими окнами и мягкими диванами, и бога¬тые магазины, и великолепный стадион, обнесённый чугун¬ной узорчатой оградой с каменными трибунами. Когда на стадионе в выходные дни шёл футбольный матч, то о заби¬том голе сразу же узнавал весь город — такой стоял крик болельщиков. Но вот 18 августа 1941 года первый фашистский снаряд попадает в городской Дом пионеров, где идёт в это время экстренное заседание комсомольского актива, а вслед за ним артиллерийский и миномётный ураган обрушивается на «Жигачёвсталь». В домнах ещё кипел чугун, в мартенов¬ском цехе разливочный ковш наполнял формы огненной сталью. Сорок пядь дней советские войска обороняли «Жигачёв¬сталь», и все эти сорок пять дней и сорок пять ночей метал¬лурги поднимали завод на колёса. Беспрерывно, под обстрелом, разбирались и грузились контрольно-измерительная аппаратура, тяжёлое прокатное оборудование, многотонные валы и моторы. В день уходило на Урал по пятьсот вагонов. Люди работали с таким само¬забвением и ожесточением, что, казалось, будь приказ по¬грузить на платформы и домны и коробки цехов, они и это сделают. В ночь на 4 октября на «Жигачёвсталь» вступил враг. Два года хозяйничали фашисты. Они собирались снова пустить завод и привезли из Германии своих инженеров. Но у них не заработал ни один цех — они не нашли ни ра¬бочих, ни оборудования. Четырнадцатого октября 1943 года войсками советской пехоты во взаимодействии с танками и артиллерийскими соединениями «Жигачёвсталь» была освобождена. В числе трофеев были захвачены бронепоезд, четырнадцать тяга¬чей, три дальнобойных орудия и директор завода — ин¬тендантский генерал Фридрих фон Зуппенпифке… Дождь ударил сразу. Не успели пассажиры вбежать в одноэтажный домик аэропорта, как он уже зачернил сухую, бестравную землю аэродрома и пошёл, пошёл, переко¬шенный ветром. Синие, набухшие тучи плотно обложили небо, и в них не было ни одного просвета. Порывистый ветер подкинул белую курицу, гулявшую возле домика, и бросил на землю. Испуганно кудахтая и прихрамывая, она опро¬метью кинулась под соломенный навес. Андрюша стоял у окна и смотрел на ровное, блестящее от дождя шоссе, уходящее за аэродром. Оно было пустын¬ным. Прошло уже полчаса, как Семён Петрович звонил в гараж и просил выслать машину — до «Жигачёвстали» было пятнадцать километров,— а машина всё не приходила. Да, не таким, совсем не таким представлялся Андрюше прилёт. Ему почему-то казалось, что самолёт должна встре¬чать толпа ликующих людей. Как-никак, а пассажиры со¬вершили подвиг. Их обязательно нужно снимать для кино, поздравлять и удивляться их смелости: «Смотрите, все жи¬вы! И мальчик даже прилетел. Вот молодец!» Впрочем, Андрюша примирился с тем, что самолёт никто не встречал, но зачем идёт этот дождь? И всего лишь четыре часа назад в Москве светило солнце и было очень празднич¬но, а тут… слякоть какая-то, и совсем не видно Украины. Андрюша вздохнул и отвернулся от окна. Настроение у него было очень плохое. Знал бы, как тут придётся, поехал бы к бабушке в Звенигород. Главное — по¬лёт окончился, а что дальше будет — неинтересно. Эка не¬видаль — завод! Пыль, дым, грохот… И ни одной знакомой души. Впрочем, побыть здесь можно, но недолго, а потом написать: «Мама! Приезжай за мной и увози!» И она обя¬зательно приедет. Пусть только путёвка в санаторий кон¬чится… Андрюша мысленно представил себе обратный полёт и улыбнулся. Это приятное занятие — летать туда и обрат¬но. Как очень важный человек… В зале ожидания, где сидели прилетевшие пассажиры, на выбеленных бревенчатых стенах висели плакаты с кар¬тинками — как надо стричь овец и как доить коров. В бу¬фете под стеклом лежали бутерброды с колбасой, папиросы, спички и стоял стакан фиолетового киселя. Майка сидела на чемоданах и, водя пальцем по страни¬це, читала книжку. Семён Петрович с Иваном Васильевичем, Майкиным от¬цом, сидели за круглым столиком и курили. — А один раз, знаете ли, я даже бесплатно летел…— услышал Андрюша около себя вкрадчивый голос. Рядом с полной женщиной в пенсне, у окна, сидел тот самый человек в шляпе и галстуке, который в полёте свер¬нул себе газетный кулёк. Он говорил: — В такое положение в Одессе попал, что думал — уж не выкручусь. Отдыхаю я в санатории, и вдруг от жены телеграмма: «Срочно вылетаю с экспедицией на Дальний Восток». Она у меня специалист по рыбам. Что мне делать? Чтобы её застать и попрощаться, мне тоже надо на самолё¬те в Москву лететь, а денег у меня, признаться, уже мало¬вато. На билет не хватает. Вот я и пошёл к начальнику аэропорта: нельзя ли как-нибудь подкинуть? А он радуш¬ный такой, приветливый. «Пожалуйста, говорит, поможем». А как узнал, что я хочу лететь бесплатно, уставился на ме¬ня и не мигает. «Вы что, говорит, гражданин? Самолёт-то вам баржа, что ли?» Короче говоря, выхожу я от него и ду¬маю: что делать? Потом решил прямо к лётчикам пойти. И что же? Взяли сразу! Такие хорошие попались. «Са¬дитесь, говорят, подкинем». Ну, только мы поднялись мет¬ров на сто, как пошло нас… — Андрюшка, ты что это загрустил? — вдруг позвал отец. — Иди-ка к нам сюда! Андрюша подошёл к столу, за которым сидели взрослые. — Ну как летел? Понравилось? — спросил у него Иван Васильевич. — Понравилось. Только мало… Я люблю разные при¬ключения. — Ничего, — сказал Иван Васильевич, — на первый раз достаточно. Меня наизнанку чуть не вывернуло, когда мы садились… А ты когда-нибудь бывал на металлургическом заводе? — Нет, ему ещё не приходилось, — улыбнулся Семён Петрович. — Впервые приехал. И то я его не хотел брать. А потом решил — пускай к самостоятельной жизни при¬выкает. — Под маменькиным крылом всё время был? — Да. — А поживёт один — поймёт, почём стоит фунт лиха… Это хорошо. Мальчишка должен быть закалённым с дет¬ства. Мало ли что в жизни будет… — Вот я тоже так думаю. А то он у меня ещё консерв¬ную банку не может открыть. — Ну?! — удивился Майкин отец. — А Майка у меня — раз-раз, и готово! Что ж ты, молодой человек, ручки бере¬жёшь? Андрюша покраснел. А чем он виноват, если у него кон¬сервный нож выпадает из рук и сил не хватает жесть про¬бить? — А ты доменное производство видел? — Нет, — ответил Андрюша. — А моя Майка всю эту металлургию вдоль и поперёк знает! — не без гордости отметил Иван Васильевич. — Мы уж с ней где только не бывали: и в Магнитогорске, и в Кузнецке, и в Туле… Она Андрюше всю эту механику в два счёта объяснит… Правда, Майка? — Чего? — оторвалась Майка от книги. — Рассказать Андрюше про завод сможешь? — Сейчас? — Ну хоть сейчас. А то он нос повесил… — Что, Андрюшенька, не весел, что ты голову пове¬сил? — улыбнулась Майка.— Садись рядом — книжку по читаем. — Не хочу,— хмуро ответил Андрюша. — А что хочешь? К маме? Эта Майка задела самое больное место. И взрослые только что говорили о том, что он «свои ручки бережёт», и Майка считает, что он маменькин сынок. И нужно же —-с подковыркой сказала: «К маме хочешь?» Да, я хочу к маме, в Москву, к своим друзьям. А что ж тут особен¬ного! Совсем законное желание. И это не обязательно, что¬бы дети присутствовали на строительствах заводов. Дети должны отдыхать и веселиться, а строить должны взроо-лые… За окном, урча и громыхая бортами, подъезжала грузо¬вая машина. На ней мелом было написано: «Жигачёв-сталь». — Наша! Наша! — радостно закричала Майка и побе¬жала к дверям. Встречать Семёна Петровича и Ивана Васильевича при¬ехал парторг завода — высокий мужчина с загорелым ли¬цом и седыми волосами. Протянув Семёну Петровичу руку, он, улыбаясь, сказал, что его зовут Матвей Никитич Рубцов и что он очень рад приезду Семёна Петровича. И хотя взрослые нигде до этого не встречались, они как-то сразу разговорились, словно были старыми друзьями. Потом Матвей Никитич весело щёлкнул Андрюшу по макушке — «Сынишка, да?» —и подхватил чемоданы. Пока взрослые расправляли в кузове брезент, чтобы им накрыться в дороге, Андрюша сквозь щёлку в капоте разглядывал мотор автомобиля. Потом подошёл к шофёру, небритому парню в безрукавке: — Дядь, можно я с вами поеду? — Залазь…— добродушно сказал шофёр, кивнув на си¬денье.— Испачкаешься только: у меня масло кругом… Лег¬ковых машин ещё не получили. Ждём. И тут же в кабинку, склонившись через борт, заглянула Майка. — Андрюша, ты здесь хочешь ехать?— удивлённо спро¬сила она.— Ишь какой! А ну давай-ка разыграем — кому где, чтоб не было обидно. В кабину влезли два мокрых кулака. — Кто соломинку найдёт, тому сидеть с шофёром, ладно? «Вот хитрая девчонка! — подумал Андрюша. — Шофёра уговаривал я, а ехать хочет она». И он стукнул по правому кулаку. — Выиграл! — засмеялся Андрюша, но, посмотрев на Майкино лицо, покрытое мелкими капельками дождя, вдруг снисходительно сказал: —Ладно, иди уж сюда. Мне и в кузове будет неплохо… Машина тронулась. Андрюша с головой залез под брезент и чуть не задох¬нулся от пыли. Пришлось брезентом накрыть только плечи и грудь. Дождь сек лицо. Волосы вмиг стали мокрые. Холодные струйки ползли за ворот белой рубахи, давно уже превра¬тившейся в серую, и по телу забегали мурашки. Исчез за сеткой дождя аэродром с одиноким силуэтом самолёта, исчез и маленький домик аэропорта, и потяну¬лись поля, поля… Зелёная пшеница под ветром ходила вол¬нами. На булыжном шоссе машину бросало из стороны в сто¬рону. Шофёр пытался объезжать рытвины и ухабы, но их было так много, что не успеешь миновать одну колдоби¬ну — колёса уже попадают в другую. Объезжая разрушен¬ный мост, машина сползла в кювет и, натужно кряхтя, мед¬ленно продвигалась по коричневой жиже. А взрослым дождь был нипочём, словно его и вовсе не было. — Серьёзное у нас положение…— говорил парторг, об¬ращаясь то к Семёну Петровичу, то к Ивану Васильевичу.— Подходит к концу восстановление теплоэлектроцентрали и монтаж слябинга, в цехе проката тонкого листа тоже идут дела неплохо, а вот с домной загвоздка. Кто говорит, что надо новую строить, а кто — старую восстанавливать. — Я знаю обо всех проектах,— сказал Семён Петро¬вич.— Обсудим их ещё раз, а главное — посмотрим домну. Козла, кажется, уже разделали? — Разделали на днях. И досталось же нам крепко! Взрывами рвали чугун. Полторы тысячи тонн было! Ред¬кий случай, но, в общем, хорошо вышло, чисто. Мы до¬вольны. — А как мартеновский цех? — спросил Иван Василь¬евич. — Там печи уже кладутся. А всё было разворочено: и фундамент и корпус. Уж гитлеровцы постарались — завод подрывали по плану. Здесь у нас разных мин и бомб столько было понатыкано, что лучше и не ходить. И сейчас еще можно увидеть на опорных колоннах цехов буквы «Р». Это по-немецки Реиег — огонь. Так они отмечали, куда нужно динамит подкладывать. Там одних сапёров сколько рабо¬тало с миноискателями… — Очистили? — Очистили. А вот в одном из домов наши люди целый склад боеприпасов обнаружили. Отрыли заваленную землёй дверь, открыли её, а в подвале — артиллерийские снаряды, противотанковые мины, бомбы… Ну что делать! Подрывать на месте; этот «гостинец» так ухнет — все дома в округе снесёт. Решили обезвреживать. Взяли десять смельчаков и давай выносить всё это «хозяйство» на улицу. И вдруг, когда уже очистили половину подвала, один из сапёров при¬слушался. Где-то часы тикают. А саперы уж знают: если часы рядом со снарядами тикают, лучше самим тикать отсюда… — А почему? — спросил Андрюша. — Такие часы — с подрывным устройством. Они отрабо¬тают своё время — ударник ударит по капсюлю-детонато¬ру и… взрыв всего склада! И, кстати, такие склады мы об¬наружили и под домной и под кауперами… Андрюша слушал взрослых и чувствовал, что совсем не понимает их разговора о доменном производстве. Но о «под¬рывных» часах ему всё было понятно. Андрюша имел представление о работе отца, знал, что домна — это такая печка, где из руды выплавляется чугун, что в мартеновском цехе из чугуна варится сталь. Но о ка¬ком-то «козле», которого взрывали, о слябинге слышал впервые. А расспросить обо всём этом отца сейчас, при чу¬жих, ему было неудобно. Завод находился далеко от Жигачёва, и сам город остался в стороне. Чтобы сократить путь, шофёр повёл ма¬шину в объезд, другой дорогой. Когда машина, сбавив ход, проезжала через какое-то село с маленькими белыми домиками, окружёнными куста¬ми сирени и низкими деревьями, впереди на шоссе показа¬лась невысокая фигура босого мальчишки. Штаны у него были подвёрнуты до колен, мокрая незаправленная рубаха прилипала к телу. Он шёл, широко размахивая каким-то мешком, и то и дело подбивал ногой лужи. Услышав гудок машины, он обернулся. Поравнявшись с ним, шофёр притормозил: — Афоня, откуда топаешь? — Со станции,— ответил мальчишка и поставил ногу на колесо.— Я с подсобного хозяйства еду. Забравшись в кузов, он поздоровался со всеми и присел на корточки, держась руками за борт. — Чего на подсобном делал? — обернувшись, спросил у него парторг. — У тётки гостил, конюшню белили. — И ты белил? — А чего ж тут особенного? Я эту науку давно знаю. Выучился у тётки. — А как учебный год закончил? — Две троечки, а остальные четвёрочки. — Ну-ну, смотри! — Парторг одобрительно похлопал Афоню по плечу. Афоня был рыжий, курносый, с широким лбом, за¬брызганным крупными веснушками. Андрюше он понра¬вился сразу. — Садись ко мне,— сказал Андрюша, пододвинувшись на скамейке,— здесь лучше. Афоня подсел, но накрыться брезентом отказался. — Не на клею разведён, не расползусь,— сказал он и тихо спросил: —А у тебя курить есть? — Я… я не курю,— оторопел Андрюша и осторожно по¬смотрел на отца: уж не слыхал ли он этого разговора? — Родителей боишься! — усмехнулся Афоня.— А ты откуда едешь? — С аэродрома. Я с папой из Москвы прилетел. — Из Москвы прилетел? Иди ты! — недоверчиво поко¬сился Афоня. — Честное пионерское! — ответил Андрюша. — И где же ты там живёшь — на Красной площади? — На Красной площади — там никто не живёт,— со знанием вопроса сообщил Андрюша.— Там Мавзолей стоит, Исторический музей, храм Василия Блаженного… А когда архитектор закончил строительство этого храма, говорят, ему царь глаза выколол. Взял иголку и выколол! — Это за что же? — с волнением спросил Афоня. — А чтобы он больше нигде такие красивые храмы не строил! — А я бы взял этого царя за ноги,— вдруг сказал Афо¬ня,— да и разбил бы ему башку о мостовую!.. А кто твой папан — усатый или носатый? — Носатый,— ответил Андрюша, хотя ни разу не заме¬чал, что у отца большой нос.— Он начальником строитель¬ства всего завода будет. — Значит, старого сняли? — спросил Афоня и как бы про себя заметил:— И правильно. Может, дело теперь пой¬дёт быстрее. А твой папан-то ничего? — Ничего,— ответил Андрюша.— Прекрасный чело¬век… А ты что на «Жигачёвстали» делаешь? — Это мой дом родной. А так-то я в шестой класс пере¬шёл. Ты читал книжку «Сын полка»? — Читал. — Помнишь Ваньку Солнцева? Он сиротой остался, и я сирота после немцев. Но не думай, что я вообще несчаст¬ный. Я с тёткой живу, с отцовской сестрой. Она маляр у ме¬ня. Мастер — во! Первоклассный. К ней на практику из ФЗО присылают. Вот добрая: что ни попросишь — всё сделает! Сейчас она в командировку уехала на подсобное хозяйство завода, ну и я к ней на недельку погостить ездил. А больше жить не стал. Тут, на заводе, самое интересное начинается, а чтоб я в такую пору в деревне жил! Да ни за что! А худо ли мне? Тётка денег дала на столовку, сахару, сухарей. — Афоня похлопал рукой по своему мешку.— А что за девчонка в пионерском галстуке у шофёра сидит? — Просто знакомая одна,— ответил Андрюша,— Май¬кой её зовут. — А ты давно её знаешь? — Давно. Вместе на самолёте летели. Она стихи умеет сочинять. — Настоящие стихи?! — Ну, хоть в журнал отдавай, честное слово! И про при¬роду, и про жизнь… — А в журналах тоже иногда муру печатают…— сплю¬нул за борт Афоня.— Начнут там разводить всякие пере¬живания! А мне надо, чтобы там побольше разговору было и чтоб драки были и перестрелки. В общем, про войну и шпионов… Или как пионеры против фашистов дрались… — А ты сам-то пионер? — Нет. В пионеры идти я уже старый, а для комсомола, говорят, я ещё не созрел. — А тебе сколько лет? — Четырнадцать. Правда, сейчас ещё двенадцать, а вот через четыре месяца будет уже тринадцать. А потом-то что — четырнадцатый пойдёт? Ну вот и четырнадцать. Андрюша удивлялся Афоне, его бойкому разговору, его уверенности и тому, как он ловко свои года вывел. Автомашина подъехала к заводу. Впереди, возвышаясь над корпусами цехов, стояла чёр¬ная башня, похожая на гигантскую шахматную туру. — Это домна — видишь, справа? — сказал Афоня, про¬тягивая руку.— Ты на неё обязательно слазай. Оттуда весь завод — как с самолёта. А вот это — мартеновский цех, а там — прокатный стан. Видишь, где крыши нет? — А где ты живёшь, отсюда видно? — Не видно. Я за мартеновским цехом в трубе живу. — Как — в трубе? — удивился Андрюша. Над широкой крышей мартеновского цеха, похожего на самолётный ангар, торчал кончик трубы. Андрюша почему-то решил, что Афоня живёт именно в этой трубе и каждый день забирается по крыше к себе на ночёвку. — Вот в этой живёшь? — Андрюша указал пальцем на трубу.— А как же дождь тебя не мочит? — Нет, не в этой. Моя труба на земле валяется. Но она тоже широкая. Тут у нас на заводе все дома разрушены — в палатках люди живут, в землянках. И я с тёткой землянку имею. Только чего мне летом там одному жить? Я взял её на время семейным отдал, пока им квартиру делают. Мне не жалко. А сам нашёл себе другое местечко. Приходи — понравится. Ко мне уж и милиционер заглядывал, пропис¬ку спрашивал… А я ему говорю: «А где мне прописку ста¬вить — на лбу, что ли? Ведь у меня ещё паспорта нет», А он говорит: «У тебя должна быть домовая книга». Вот чудила! Какой же у меня дом — ни окон, ни дверей! — А надо сделать окна,— посоветовал Андрюша. — Двери ещё можно сделать, а насчёт окон — трудно. Попробуй-ка проруби окно в этой трубе — все зубила пооб¬ломаешь! Ничего, я и так проживу. Всё равно целый день по улице болтаюсь или на Днепре загораю. Афоня постучал кулаком по кабинке, а когда машина остановилась, ловко спрыгнул на землю; — Бывай здоров! Мне в столовку… А в общем, как устроишься, надо встретиться. — Обязательно! — ответил Андрюша. При въезде на территорию завода стояла деревянная арка с красным полотнищем: «Мы возродим тебя, «Жигачёвсталь»!» А ещё выше над этой аркой, одним концом опираясь на домну, вдруг проступила на небе новая арка — бледная разноцветная радуга. Глава IV ПИСЬМО «Здравствуй, мама! От тебя мы письмо получили. Папа занят и отвечать не может. Нам здесь хорошо, и ты за меня не бойся. В ком¬нате у нас те кровати и репродуктор, в котором говорят на украинском языке. Я уже хорошо понимаю по-украин¬ски: увага — это значит внимание, цыбуля — это, оказы¬вается, лук, а людына — человек. Как твоё здоровье? Папа послал тебе деньги. О тебе мы не скучаем, только ты по¬правляйся получше. Папа всё время думает про домну. Она покосилась от фашистов, и её надо выпрямлять. Арбузов здесь ещё нет, а черешня на базаре стоит дёшево. Тут у нас живёт одна девочка. Зовут её Майка Можжухина. Папа говорит, что она — талант. А мама у неё убита бомбой во время войны. А у папы её на щеке шрам. Ему чугун брыз¬нул и чуть в глаз не попал. Посылаю тебе стихотворение, которое Майка сочинила в пять минут: По учёбе не хромаю, Тихо в классе я сижу. Галок в небе не считаю, А в тетрадь к себе гляжу. Побываю за день всюду: И в кино схожу, и в сад, Дома вымою посуду, А потом иду в отряд. Как мы приехали в дом, она наварила лапши и позвала нас с папой в гости. Теперь я у неё всё время обедаю. Сто¬ловая отсюда далеко, а она сама позвала. Она всё равно для своего папы готовит. А я ей отдаю продукты. А ещё я встретил рыжего Афоню. Он живёт в трубе. Она повалена на землю, а Афоня там один ночует и ничего не боится. Он курит папиросы, и ему тётка ничего не гово¬рит, а мне, он говорит, ещё курить рано. Да я и сам не бу¬ду. Я Афоню встретил, когда мы ехали на завод, а до сих пор его не видел. А мне хотелось бы с ним подружиться. Он рабочий человек. Сначала мне тут было скучно, а теперь — ничего. Я уже научился открывать консервы, потому что мы всё время едим консервы. Надо только посильнее живо¬том наваливаться на консервный нож. Вот и всё. Напиши, есть ли в море медузы и впечатление от ку¬рорта. Мы тебя с папой горячо целуем. До побачення! (Это — до свиданья!) Твой сын Андрей Марецкий». Глава V ПОИМКА „КУРОРТНИКА” Уже целую неделю Андрюша и Майка собирались схо¬дить на завод, который находился от их дома за три кило¬метра, но всё никак не могли выбрать время: то Майка по хозяйству была занята — ходила на рынок, стирала бельё, то Андрюша читал книжку или ему просто не хотелось ку¬да-то тащиться по жаре. Но вот сегодня за завтраком Майка прямо заявила, что хочет Андрюша или нет, а она обязательно пойдёт на завод. — Так и пойдёшь без меня? — спросил Андрюша.— А вдруг кто тронет? — Никто не тронет,— уверенно ответила Майка.— А если надо будет, и без защитника обойдусь. Андрюша задумался: идти или нет? На заводе он всегда успеет побывать — это факт, но вот если Майка одна уйдёт — ему будет скучно. А потом, они всё делали вместе: и мыли полы (Андрюша таскал воду), и чистили картошку, и ходили в магазин. И уж раз всегда вместе, так и сегодня вместе. И они пошли… Андрюша очень любил у себя во дворе, в Москве, устра¬ивать с ребятами разные атаки, бои с саблями и гранатами из бумажных кульков с песком. После этих боёв он всегда приходил домой разгорячённый и радостный. Это было очень интересно — фехтовать длинными саблями и проты¬кать картонный щит противника. А ещё можно было брать противника в плен: заломить ему руки и отвести под охра¬ной в сарай. Настоящую войну Андрюша никогда не видел, кроме как в кино. Да и в кино, когда ему было особенно страшно, он всегда уговаривал себя, что это-де кино и все артисты живы останутся. А сегодня войну он увидел воочию, без деревянных са¬бель и картонных щитов. Они шли мимо цехов с обрушенными крышами и скрю¬ченными железными балками. И кирпичи, и бетон, и железные балки — всё это было так перемешано, нагромождено друг на друга, что трудно было определить, откуда лучше всего начинать разборку. Длинные цехи стояли, как скелеты, продуваемые на¬сквозь горячим ветерком. Издали они казались заброшен¬ными. Но это только издали. Снаружи и внутри кипела работа. Тяжёлый экскаватор, как какое-то доисторическое животное, зубастой пастью вгрызался в землю, выбрасывал её и снова, угрюмо помахивая нижней челюстью, тянулся к земле. В кабине экскаватора сидел молодой человек с чума¬зым лицом. Он ловко орудовал рычагами и педалями, ни на минуту не задерживая в воздухе пустого ковша. Машина дико скрежетала, звенела, будто сопротивля¬лась человеку, но малейшее прикосновение руки к рычаж¬кам — и она уже быстро поворачивалась вокруг себя или легко бороздила землю. Вокруг грохочущих бетономешалок, похожих на огром¬ные вертящиеся глобусы, густым облаком плавала цемент¬ная пыль, стояли мутные лужи воды. А на расчищенных площадках уже устанавливались ка¬кие-то машины и станки. Приподняв над землёй чугунную массивную деталь, чем-то напоминающую швейную машину, по цеху на гусеницах продвигался подъёмный кран. Машинист этого крана, высунувшись из своей кабины, вложив два пальца в рот, свистел встречным рабочим — дескать, берегись! Кричать в таком шуме — всё равно никто не услышит. И словно на фотографической пластинке, опущенной в проявитель, здесь можно было уже заметить, как постепен¬но проступали контуры новых огромных станков высотой с двухэтажный дом. Они не были ещё окончательно собра¬ны; полированные валы и зубчатые колёса стояли по сторонам железной дороги, электромоторы были упакованы в деревянные ящики. Но многие ящики были уже разби¬ты, а огромные валы положены на тележки и перевезены на своё место. Чувствовалось — ещё пройдёт немного вре¬мени, и все эти пока безжизненные детали соединятся в мо¬гучие станки и зашумят, завертятся… Сотни рабочих катали по деревянным дорожкам тачки, таскали носилки, словно галки чернели на электрических мачтах и столбах. И как они забирались без лестниц на столбы — просто удивительно! Подходит к столбу человек с какими-то крюч¬ками на ногах и вдруг, как по воздуху — раз-два-три! — и он уже наверху, белые ролики навинчивает. А один рабочий крикнул Андрюше: — Эй, малец, забирайся сюда — Москву видно! То тут, то там тарахтели пневматические молотки, и лю¬ди, навалившиеся на них животом, тряслись вместе с ними как в лихорадке. Куцые паровозы без тендеров тянули за собой длинные составы с кирпичом и железными балками. Автомобили-са¬мосвалы, возившие песок, кружились вокруг цехов, будто в карусели. Не успеет один разгрузиться — глядишь, уже новый едет. И странно было видеть среди снующих рабочих, взле¬тающих к небу подъёмных кранов, среди облаков известко¬вой пыли маленький зелёный холмик, обнесённый тонкой проволокой. На деревянном столбике со звездой ещё проступали вы¬цветшие буквы: Здесь похоронен сержант АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ ГРИЦАЙ, строивший мартеновский цех, работавший в мартеновском цехе и погибший в бою за этот цех 14 октября 1943 года Андрюша удивился одному: почему не написано, что Грицай — Герой Советского Союза? Под таким холмиком обязательно должен был лежать Герой Советского Союза… Андрюша даже себе представил, как шёл бой за этот мартеновский цех. Его оборонял Грицай с группой бойцов. Они прятались за станки и бросали в немцев гранаты, а немцы — их при наступлении было больше — подогнали к цеху тяжёлые танки и стали бить по нашим в упор. И вот все наши бойцы полегли, остался только Грицай. «Сда-вайсь!» — кричат ему немцы. А он и впрямь решил сда¬ваться. Вытащил из кармана белый платок и нацепил его на палку: дескать, сдаюсь. Немцы с автоматами подбегают к нему поближе, а он вышел из-за станка и как бросит в них гранату! Одну, другую… а третью… себе под ноги. Только так мог воевать этот Грицай! А домна с покосившимся туловищем была уже рядом. Справа от неё, как сказала Майка, стояли кауперы и пы¬леуловители — громадные цилиндры, связанные между со¬бой мостиками и трубами. Они походили на гигантскую ба¬тарею парового отопления. Майка устройство завода знала хорошо. — А ты знаешь, для чего такие кауперы? — спросила она.— В них нагревают воздух и дуют в домну. Так она луч¬ше горит. Понял? — Что-то не очень…— ответил Андрюша. — А ты уж так никогда-никогда и не расспрашивал па¬пу про завод? — Нет. Тут, говорят, надо физику и химию знать. А мы ещё не проходим в классе. — Ну и что ж — я вот тоже не знаю ни физику, ни хи¬мию, а зато всё равно спрашиваю у папы. И теперь мне даже с любым инженером не страшно поговорить. Завод этот, ко¬нечно, большой, а если разобраться — в нём ничего слож¬ного нет. Ты знаешь, что такое руда? — Знаю,— ответил Андрюша,— полезное ископаемое. Например, железо в земле… — Верно. Ну вот эту руду привозят на завод, а потом её вместе с углём засыпают в домну. Как слоёный пирог выходит. Сначала слой угля, потом слой руды, потом опять слой угля. А для того чтобы домна лучше горела, в неё дуют воздух. На теплоэлектроцентрали такая специальная машина стоит — воздуходувка. Но вот если гнать воздух, которым мы дышим, так он сразу остудит домну, а поэто¬му его нагревают в кауперах. А в домне знаешь какая тем¬пература? — Ну? — Тысяча пятьсот градусов! — Здорово! Небось руда сразу расплавляется? — Не сразу, а часа через три-четыре,— ответила Май¬ка.— Ну вот, из руды, значит, выплавляют чугун, а если на¬до варить сталь, так этот чугун, совсем жидкий, подвозят к мартеновской печи и, как воду, заливают туда. Он очень горячий, понимаешь? — Понимаю,— ответил Андрюша. — А вот тебе, пожалуйста, газопровод! — Майка указа¬ла на толстую трубу, поднятую над землёй высокими под¬порками.— По нему идёт горячий газ из домны и в марте¬новский и в другие цехи. Вот и вся механика. Ясно? — Прекрасно. — А ты тоже стал рифмами говорить! — засмеялась Майка.— Ясно — прекрасно… Д еще мне папа сказал, что «Жигачёвсталь» нач-али строить в 1930 году. Знаешь, здесь была только пустая степь и ни одного домика, а теперь на двенадцать километров цехи тянутся! …День был жаркий. Над «Жигачёвсталью» висело голу¬бое бездонное небо. Это было южное небо — чистое и хрустальное. Тёмными бархатными ночами оно покрывалось миллионами звёзд, со¬звездий и туманностей, и все они дрожали и мигали, слов¬но передавали на землю таинственные сигналы; а днём это небо было без единого облачка, без единой тучки. Только иногда проплывали с далёким гулом серебряные точки — самолёты,— вот и всё, что могло нарушить его спокойную летнюю красоту. На листьях акаций, на платиновой чешуе тополей лежала густая пыль, и не было ни ветерка, ни дуно¬вения, чтобы сбросить её и встряхнуть поникшие листья. Ослепительно белое солнце выжигало кое-где пробивав¬шиеся на территории завода клочки травы, быстро сушило лужи около бетономешалок. От духоты и пыли першило в горле, очень хотелось пить. Когда ребята подходили к домне, навстречу им попался какой-то белобрысый мальчишка в очках с металлической оправой. Левая дужка на очках отсутствовала. Вместо неё за ухо тянулась петелька из чёрного шнурка. Мальчишка шёл с большим ведром. В прозрачной воде плескалось солнце. Тащить ведро ему было тяжело, он пе¬рехватывал его то одной рукой, то другой. — Эй, мальчик, заворачивай сюда! — крикнул Андрю¬ша.— Дай напиться. Тот поставил ведро на землю и, сплюнув сквозь зубы, юркими серыми глазами удивлённо взглянул на Андрюшу: — А ты откуда такой выискался? — Я? Здесь живу. — Мы что-то таких здесь не видали. — А теперь будете видеть… — Ну что ж, очень приятно. Где изволите проживать? — В доме инженерно-технических работников. — А девчонка — твоя сестра? — Нет… Ну, в общем, дай глоточек… — Держи карман шире! —— Неужели жалко? — подошёл Андрюша к мальчику. — У меня каждая кружка на учёте… — Да мне немножко: полковшика — и хватит,— добро¬душно сказал Андрюша и хотел было снять с ведра ков¬шик, но мальчишка оттолкнул его руку; — Не трогай, ведь сказал тебе! Андрюша разозлился: такой маленький, а ещё руку от¬талкивает! — Ты что, получить хочешь? — наступая, спросил он.— Дай сюда, говорю, ковшик! Мальчишка отошёл на шаг от ведра и беспомощно огля¬нулся: Андрюша был сильней его. Майка быстро подскочила к ведру, сняла с него ковшик и зачерпнула воды. Она пила жадно и даже нос намочила. — Ух! — перевела она дыхание и снова зачерпнула.— Андрюша, на, бери. С этой жадиной разговаривать — от жа¬ры помрёшь! — И не жадина! — обиделся мальчик.— Я рабочим во¬ду несу, а вы и так напьётесь. — Каким рабочим? — удивлённо посмотрел на него Андрюша, отрываясь от ковшика. — Всем. Здесь у нас водопровод не работает, из колод¬ца воду берём. Не знаешь, что ли! — Так бы сразу и говорил,— сбавляя тон, сказал Анд¬рюша. — А ты не бери на силу. Узнай сначала. А то видали мы таких… Мальчик взял у Андрюши ковшик, с усилием поднял ведро и, весь изгонувшись, шагнул вперёд. Андрюша растерянно посмотрел ему вслед… На территории домны работы шли полным ходом. Она вся была заполнена рабочими. Газосварщики в синих очках, держа в одной руке горел¬ку с голубым языком огня, а в другой — кусок толстой про¬волоки, сваривали железные листы. Вверху, на самой домне, на подвесных люльках кача¬лись клепальщики и огромными, похожими на пистолеты пневматическими молотками загоняли в домну стальные заклёпки. Огнеупорщики обматывали трубы асбестом, обкладыва¬ли их кирпичами. Здесь работали и женщины. Они ходили в мужских брюках. Над раскалённой от солнца домной струился горячий воздух, витала ржавая пыль. И вдруг Андрюше пришло в голову забраться на один из пылеуловителей. Кстати, на нём почему-то рабочих не было. — Полезем, а? — предложил он Майке. Майка взглянула на пылеуловитель: — Нет, не полезу. Я устала. — Эх ты, струсила! — сказал Андрюша. — Не струсила, а устала,— повторила Майка.— И по¬том, я эти пылеуловители уже десять тысяч раз видела. — А я никогда не видел. — Ну и полезай один. — А ты совсем нетоварищеский человек и нелюбо¬пытная. —Насчёт человека — это мы ещё посмотрим, кто то¬варищеский, а кто нет,— сказала Майка.— И ты такими обвинениями не бросайся! А любопытной Варваре в церкви нос оторвали… Майка чем-то была рассержена. Это Андрюша почув¬ствовал сразу. Может быть, потому, что он с тем мальчиш¬кой грубо разговаривал… Высокий пылеуловитель, похожий на гигантскую бутыл¬ку, со всех сторон окружали лестницы со ступеньками из тонких поржавевших прутьев. Андрюша поднимался медленно. С высоты он заметил группу парней. Раньше увидеть он их не мог — они были по другую сторону пылеуловителя. Ребята, человек десять, укладывали в штабеля кирпи¬чи. Они брали кирпичи у железнодорожного полотна, где их было навалено видимо-невидимо. Пять прямоугольных штабелей стояли уже уложенные, укладывался шестой. Ребята носили кирпичи, как дрова, на согнутых руках. Работали они молча, не торопясь. Только изредка перегова¬ривались; — Васька, осторожней клади! Бьёшь ведь… — Ух, и жара! От кирпичной пыли и лица и руки у них были розовы¬ми, а волосы серыми — словно в муке. «Ремесленники на практике»,— решил Андрюша. Пылеуловитель опоясывали площадки с поручнями. На площадках через большие, похожие на пароходные иллю¬минаторы отверстия можно было заглянуть в корпус пыле¬уловителя. Там было темно и гулко. Хотелось плюнуть в темноту, но Андрюша не плюнул — крикнул: — Я тут! «Ятут… ятут…» — отозвалась темнота. — Дам чугун! «Дамчугу… дамчугу…» — опять гулко раскатилось по бездонному колодцу. — Разговаривает! — рассмеялся Андрюша и вдруг от¬шатнулся: какой-то чёрный комочек промелькнул мимо его лица. Из пылеуловителя вылетел стриж. А завод, огромный, раскинувшийся на многие километ¬ры, лежал внизу неподвижный, разрушенный и, если бы не вспыхивающие дымки паровозов, не чёрные точечки лю¬дей, казалось — мёртвый навсегда. Вдали зеленели степи, вилась голубая лента Днепра. На реке еле различались баржи и пароходы. Кругом было так хорошо и красиво, что Андрюше очень захотелось, чтобы и завод заработал снова. Вернее, это был бы уже не завод, а пароход под его командованием. Андрюша гордо прошёлся по площадке — своему вооб¬ражаемому капитанскому мостику — и пожалел, что с ним не полезла Майка, а то бы могла написать стихи про краси¬вые виды. И ещё жалко, что нету здесь Серёжки. Он бы смог перед всем классом засвидетельствовать, что Андрюша действи¬тельно лазил на домну. А что, интересно, делает сэйчас Се¬рёжка в Москве? Сидит дома или гуляет по улицам? Вот стояли бы они вдвоём на этой рысоте и глядели на весь за¬вод, и Андрюша не скучал бы без своего закадычного друга. Майка тоже неплохая девчонка^ но разве можно на неё по¬ложиться? Не успел он поругаться с этим мальчишкой — она сразу разозлилась. На земле, возле лестницы, его уже давно поджидали два незнакомых мальчика. Один мальчик был высокий, с крупной угловатой голо¬вой, остриженной под машинку. Тёмные брови его сходи¬лись над переносицей. Он был в матросской тельняшке с об¬резанными рукавами. Его штаны подхватывал широкий ремень с металлической пряжкой, на которой было выдав¬лено «РУ». А другого Андрюша уже знал. Это у него он просил на¬питься, когда встретил его с ведром. Маленький мальчишка держал руки на бёдрах и, сбросив очки с носа — они остались висеть на шнурке на левом ухе,— пристально глядел на Андрюшу. _ Ты что там поделывал? — хмуро спросил высокий и медленно приподнял бровь, кивнув головой в сторону пы¬леуловителя. Андрюша оглянулся. Майки нигде не было. Ему стало не по себе. Откуда эти ребята? Кто они такие? — Просто так лазил, осматривал. А что? — А ничего…— ответил мальчишка с очками на левом ухе. — Сейчас увидишь. В это время из-за пылеуловителя появился ещё один мальчик. Он закричал: — Витаха! Чего вы там связались с ним? Идите ско¬рее сюда! Высокий обернулся на зов, махнул рукой — дескать, сейчас приду — и опять посмотрел на Андрюшу: — Ну, отвечай: чего тут шатаешься? — Гуляю. Отдыхать сюда на лето приехал. — Отдыхать на завод приехал?..— удивлённо протянул Витаха и обратился к своему приятелю: — Это как понять, Миколка? В санаторий, что ли? В его голосе слышалась издёвка. — В санаторий… на пампушки, на галушки и на варе¬ники с вишней. А украинского борща со свиным салом не желаете? — с подначкой сказал Миколка. — Почему не желаю… можно попробовать,— не зная, что говорить, отвечал Андрюша. — А кавуна? — А что это такое? — спросил Андрюша. — Кавун — это вроде кабана, бежит и хрюкает! — за смеялся Миколка. Потом обернулся к Витахе: — Ну что мы с ним будем робить? — Учить…— сказал Витаха. — С красным паровозом? — Можно и паровоз пустить. Миколка усмехнулся и вдруг, замахав руками, за¬кричал; — Эй, ребята, сюда! Здесь курортника поймали! И сразу из-за пылеуловителя появились остальные маль¬чики, таскавшие кирпичи. Потные, загорелые, они вмиг плотной стеной окружили Андрюшу и с любопытством стали его разглядывать. — А ну-ка, повтори при всех, зачем ты приехал на за¬вод,— сказал Миколка усмехаясь. — Не повторю,— тихо сказал Андрюша. Миколка подошёл поближе — теперь его была сила — и сжал кулаки: — Не повторишь? Ну? — Отдыхать… Ребята рассмеялись, и громче всех смеялся Миколка. Если бы в этот момент не появилась Майка, Андрюше пришлось бы плохо. Майка где-то ходила возле домны. Заметив Андрюшу и того белобрысого очкастого мальчишку, которого они чуть не побили, она почувствовала, что сейчас будет драка. Надо было выручать Андрюшу. Она быстро вошла в круг ребят: — Ну, чего вы наседаете? И не стыдно — двадцать на одного! — Не стыдно,— ответил Миколка.— И тебе сейчас попадёт. — А за что? — Сама знаешь. — За воду? Но мы ведь тебя не били… — Бить не били, но ковш отняли. — Подумаешь — ковш! Я тебе десять та¬ких принесу. А если мы и виноваты перед тобой, то извиняемся. Вот и все дела! Миколка не знал, что ей ответить. Выхо¬дило, что она права. Но он не мог просто так спустить Андрюшке свою обиду. — Ладно, ты нам тут зубы не заговари¬вай разными извинениями…— начал он. Но Майка его уже не слушала. Потом она вдруг протянула Витахе руку: — А ты, мальчик, здравствуй! Будем знакомы. Меня зовут Майка. Она сразу поняла — то ли по росту, то ли по белой бляха на поясе с двумя буквами «РУ»,— что он здесь самый главный. Витаха покраснел, часто заморгал длинными ресницами и, не глядя на Майку, быстро пожал ей руку. — А теперь до свиданья! Мы бы ещё с вами поговорили, но нам пора обедать… Пойдём, Андрюша! — Майка сдела¬ла шаг. — Ребята, чего же вы? А ведь она тоже на меня напа¬дала! — растерянно сказал Миколка. Но ребята уже расступились. Андрюша уходил медленно, вразвалку. Он не чувство¬вал себя побеждённым. Но ему было стыдно перед Май¬кой. Она могла подумать, что он трус. Глава VI ПИСЬМО «Здравствуй, дорогой друг Серёжа! Серёжа, как ты живёшь? Летели мы здорово. Сначала светило солнце, а потом на¬чались тучи. Рядом с нашим самолётом гремел гром и сверкали молнии. Все боялись, а я не боялся. А потом мы сделали три раза мёртвую петлю и полетели над облаками. И мне казалось, что мы летим над Северным полюсом. А на аэродроме нас встречал оркестр и принесли цветы. Наш лёт¬чик сказал речь. У него десять орденов. Утром мы с папой пьём чай из кастрюли, а она пахнет супом. Электрочайник включать воспрещается — электро¬станция ещё не работает, а тока от дизельпоезда на всех не хватает. И читать нельзя при лампочках — очень болят глаза. В нашем доме живут отовсюду: из Кузнецка, из Тагила, из Свердловска. Как мой папа сюда приехал, так всё на за¬воде пошло наоборот. Очень быстро. На мартеновском цехе торчал всего кончик трубы, а сейчас она наполовину готова. А всё-таки лучше было бы, если бы я не уезжал. Здесь скучно. И чем заняться, никак не придумаю. Вот если б мы тут с тобой жили, тогда бы уж повеселились! Здесь было много зайцев и лисиц. Они бегали в цехах, когда там росла трава. А сейчас там рабочие, а лисицы убежали. Я ходил их искать, но никак не нашёл. А то бы убил одну для живого уголка. Я недавно лазил на домну. На ней очень интересно. А на Днепре я ещё не был. Не с кем пойти. Серёжа, ловишь ли ты рыбу на даче? А про гром и оркестр я тебе наврал для интереса. Жду ответа. Я теперь уже могу говорить по-украински: кавун — это арбуз. Передай привет Галке. Твой друг навсегда Андрей Марецкий». Глава VII ДЕЛЕГАЦИЯ У Семёна Петровича шёл приём. Рядом с ним за столом сидел Матвей Никитич. За дверью кабинета стояла большая очередь рабочих, желавших лично поговорить с новым начальником. Молодая работница-бетонщица в гулких деревянных башмаках и пыльной чёрной юбке — она, видимо, пришла прямо с работы,— робко опустив глаза, просила помощи. Она окончила семилетку и поступила в индустриальный техникум. Занятия там идут три раза в неделю. И вот, для того чтобы не опаздывать на лекции, она должна уходить с работы на час раньше. Мастер её не отпускает, а может быть, начальник разрешит?.. Вдруг Семён Петрович услышал разговор, который вёл¬ся в приёмной сначала полушёпотом, а потом перешёл на громкие, раздражённые тона. — Так что же, вы нас совсем не пустите? — спрашивал не то женский не то мальчишеский голос. — Не пущу! — категорически отвечала секретарь.— Я же вас сразу предупредила, что сегодня не удастся. — Да мы же здесь три часа сидим! И не для себя идём, а для всех. — Ну хорошо, я узнаю. Вслед за этим в кабинет вошла Маруся: — Семён Петрович! Тут к вам одна делегация. Семён Петрович ещё не сказал ни слова, а за спиной Маруси уже показался какой-то мальчишка. На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать. Он был в полосатой тельняшке, босой. Чёрные, сросшиеся на переносице брови придавали лицу немного строгое выражение. — Вот те на! — вдруг изумлённо воскликнул парторг, приподнимаясь из-за стола.— Витала! — Я. Здравствуйте, Матвей Никитич! В кабинет входил ещё один мальчик — белобрысый, в очках. Он нерешительно озирался. У него были большие голубые глаза. Под мышкой он держал старый парусиновый портфель, на котором вместо плоского никелированного за¬мочка был пришит обыкновенный ремешок. — И Миколка? — удивился Матвей Никитич.— А за дверью ещё кто-нибудь есть? — Нет, нас только двое,— ответил Витаха.— И мы к вам лишь на пять минут. Можно, а? — Что ж с вами делать! — развёл руками Матвей Ники¬тич.— Раз пришли — садитесь… Маруся, пододвиньте ребя¬там стулья… Это наши заводские пионеры,— пояснил он Семёну Петровичу.— Вот Витаха Грицай, сын нашего ге¬роя… — Того, что строил мартеновский цех? — спросил Семён Петрович. — Да. А этот — Миколка… Миколка, как тебя прозва¬ли-то? — вдруг обратился Матвей Никитич к мальчику, дер¬жавшему парусиновый портфель. — Секретарь! — ухмыльнулся Витаха. — Ах да, вспомнил! Секретарь. Про него, Семён Петро¬вич, говорят, что он канцелярию любит. И ещё он — натура¬лист. — Лягушатник,—.сказал Витаха,— червяков копит. — Чего ты врёшь? — обиделся Миколка и густо покрас¬нел.— Я просто жуков собираю для коллекции. — Ну, тише, тише, орлы! — сказал Матвей Никитич.— Вы же делегация. По какому делу-то пришли? — Нам бумажку, Матвей Никитич, надо,— сказал Ви¬таха,— чтобы нас не гоняли. — Охранную грамоту, что ли? — удивился Семён Пет¬рович. — Разрешение от вас,— сказал Витаха и обернулся к приятелю: —Миколка, достань-ка! «Секретарь» открыл портфель и, порывшись в каких-то книгах и блокнотах, развернул на столе небольшой план. Он был сделан на ватманском листе тушью, и по маленьким, аккуратным стрелочкам и по чёткому шрифту было видно, что чертил его человек, умеющий обращаться с рейсфедером и знающий масштабы. — «Детская спортплощадка. Проект В. Грицая»,— прочёл Матвей Никитич в нижнем правом углу чёрные буквы и, мельком взглянув на чертёж, сразу всё разобрал. Это был настоящий стадион с футбольным полем, с турником, с во¬лейбольной и баскетбольной площадками. Маленький квад¬рат с точкой посередине изображал трибуну с мачтой. Во¬круг футбольного поля тянулась беговая дорожка. — Так…— сказал парторг.— Чертёж понятен. А кто вас гоняет и за что — непонятно. — Гоняет комендант посёлка Потапов! — возмущённо сказал Витаха.— Вот человек — никак мозгами не шевелит! Все кругом работают, ну и я с мальчишками в каникулы тоже решил работать—на Ильинском пустыре спортплощад¬ку строить,— а комендант кричит, будто ему земли мало… — И сторож брёвен не даёт,— вставил Миколка.— А это основной материал. — А где же вы хотите брать брёвна? — спросил Матвей Никитич.— На складе? — Нам со склада не надо. Мы погоревший барак хотели разобрать. — Так… так… Это что-то вроде Пионерстроя выходит,— задумчиво сказал Матвей Никитич. Потом поднял голо¬ву : — Слушайте, строители, а может быть, подождёте со строительством? Мы вот как управимся с домной, так вам и плотников настоящих дадим, и материал свежий отпустим. А сейчас кто же этим займётся? Ведь ни одного человека нет свободного. — А мы сами,— сказал Витаха. — Да что вы, Матвей Никитич! — подхватил Микол¬ка.— Неужели мы без взрослых не справимся? Мы уже лод¬ку сделали, планер из фанеры построили… — Ну-у… не знал, что вы такие мастера! — сказал Матвей Никитич.— Хочу им лучшего, а они говорят — са¬ми. Впрочем, стройте. Так и быть, дадим вам разрешение. Ну, Витаха, а как твоя мама живёт? — Спасибо, хорошо. — Об отдельной квартире мечтаете? — А кто о ней не мечтает! Всякому охота, чтоб лучше… — Знаю, знаю. Вот мы тут поставили вашу семью на очередь. Как примем первый дом, один из ордеров — вам. Так что уж потерпите… — Есть терпеть! — ответил по-морскому Витаха.— У других ещё хуже с жильём. — Это кого ты имеешь в виду? — улыбнулся парторг. — А вот хотя бы стоит перед вами! — Витаха пальцем указал на Миколку. — И ему дадим. Мы рабочий люд поддерживаем… — Матвей Никитич,— вдруг засмущавшись, сказал Ви¬таха,— а вы заодно мне рекомендацию не напишете? Я в комсомол хочу вступать в ремесленном. Вы же меня давно знаете, отца знали… — Рекомендацию хочешь? — переспросил Матвей Ни¬китич задумчиво.— Гм!.. Это верно, что я давно знаю вашу семью. Настоящий человек был у тебя отец, иного слова нет. Ну что ж, за этим дело не станет. А может, поработаешь сначала? Посмотрим, как ты справишься. — Он способный! — сказал Миколка.— В ремесленном на доске отличников висит. И, будь я на вашем месте, я бы уж ему давно написал. — Вот делегация! Уж как насядут, так держись! — за¬смеялся Матвей Никитич.— В общем, давайте так постано¬вим: я утверждаю Витаху на строительстве спортплощадки главным руководителем. А когда площадка будет готова, тогда поговорим о рекомендации… Правильно я решил, Се¬мён Петрович? Вместо ответа Семён Петрович лукаво посмотрел на ре¬бят и нажал на кнопку звонка, вделанного в стол. А когда вошла секретарь, сказал: — Маруся, возьмите к себе ребят и составьте, какое им надо, разрешение. Я подпишу. Глава VIII НАЧАЛО С тех пор как Семён Петрович лично осмотрел домну, день и ночь у него не выходила из головы мысль: как с ней быть? Корпус домны в основном не был повреждён. Правда, в нём зияла огромная пробоина, но она могла быть заде¬лана быстро. Семёна Петровича беспокоило другое: как устранить наклон корпуса? Может быть, разобрать эту домну и построить новую? Но как тогда быть со сроками? На постройку новой домны нужен год, а министр сказал, что первый выпуск чугуна должен быть не позже чем через два месяца. Нелегко было Семёну Петровичу решить такую задачу. Тем более, что он столкнулся с этим впервые. Необходимо было найти простой выход, а в результате — тупик: думать о постройке новой домны нельзя, и оставить домну с накло¬ном тоже не хотелось. Это скажется на ходе печи — её горе¬нии. Плавка будет маленькой. Что же делать?.. Андрюша наблюдал за отцом. За последние дни отец стал странным. На вопросы отвечал невпопад, вместо саха¬ра однажды насыпал себе в чай две ложки соли и, главное, не улыбнулся. Ночью он не мог долго заснуть, ворочался. Он похудел, а ещё зачем-то привык вертеть в пальцах ка¬кие-нибудь маленькие вещи; карандаш, монетку, спичеч¬ную коробку. Отец обыкновенно просыпался чуть свет. Ходил на цы¬почках по комнате, чтобы не разбудить Андрюшу, потом, взяв хлеб из шкафчика и всухомятку жуя его, садился за стол работать. Он всё время что-то считал на логарифмиче¬ской линейке и полученные результаты записывал в се¬ренькую тетрадку. Потом делал от руки какие-то чертежи. Андрюша не раз, проснувшись спозаранок, видел, как отец, сидя за столом, то беззвучно шевелит губами, то под¬мигивает сам себе или похлопывает себя по шее. Иногда, оторвавшись от своих расчётов, он садился на подоконник и глядел на вереницы рабочих, которые шли на завод в утреннюю смену. По асфальтированному шоссе, обсаженному стройными тополями, двигались тысячи людей. Они шли быстрым ша¬гом, и в одиночку и группами, весело переговариваясь, пе¬ресмеиваясь. Одеты они были по-разному: кто был в брезентовой тужурке, кто в галифе и выцветшей гимнастёрке,^ кто в деревянных башмаках, измазанных известью, кто просто босиком. Рядом с седым человеком, одетым в пропылённую, помятую спецовку, торопилась девушка в майке, подстав¬ляя горячему солнцу круглые загорелые плечи. Пожилые рабочие, надвинув на лоб промасленные кепки, шли сте¬пенно, попыхивая трубками. Лихо неслись лошади с теле¬гами, мчались грузовики. Некоторые из рабочих, сорвав¬шись с места, вдруг бежали за машинами. Грузовики, пол¬ные людей, летели на большой скорости, но вдруг — цоп! — и, глядишь, ещё новый человек повис на заднем борту. Люди шли строить свой завод. И, хотя они устали за вчерашний день и за короткую летнюю ночь им не пришлось как следует выспаться, они без заводского гудка шли на ра¬боту, улыбаясь утреннему солнцу, которое освещало впере¬ди лёгкие, сквозные контуры их родного, пробуждающегося к жизни завода. Ровно без пятнадцати восемь за отцом заезжала легко¬вая машина «Победа». Машина была получена недавно. Не раз, похлопывая рукой по её глянцевой обтекаемой кабине, отец говорил Андрюше: — Эх, хороша! Как пуля летит. Вот на что пойдёт наш тонкий лист! Машина давала на дворе три длинных гудка, и отец, бы¬стро засунув в портфель все свои бумаги, казалось, не вы¬ходил из комнаты, а выскакивал. Впрочем, это было понят¬но : как говорил отец, ему была дорога каждая минута… Он засиживался на работе далеко за полночь, а иногда и вовсе не приходил домой по суткам. У него на работе рядом с кабинетом была маленькая комнатка с кроватью. Там всё было как в гостинице. На столе — графин с водой, на спинке кровати — вафельное полотенце, на подоконни¬ке — электроплитка. А рядом с кроватью возле изголовья на тумбочке стояли два телефона: один местный, а дру¬гой — правительственный, «вертушка», как его называл отец. По этому телефону можно было позвонить в Москву. Только снял трубку, а на другом конце провода уже гово¬рят: «Москва слушает!» Андрюша не раз мечтал позвонить по этому телефону Серёжке, но всё никак не решался спро¬сить у папы разрешения. Однажды на квартиру к Семёну Петровичу пришли парторг Матвей Никитич и Майкин отец. Семён Петрович пригласил их не случайно: он хотел с ними посоветоваться. Он вскипятил в кастрюле чай, расставил на столе стака¬ны. Правда, стаканов всего было два, но так как взрослых было трое, то отец вымыл свой бритвенный стаканчик из красной пластмассы и поставил его перед собой. Он нарезал хлеб, колбасу и высыпал с ладошки в кастрюлю чайную заварку. Чай вышел крепкий, пахучий. Матвей Никитич, сделав первый глоток, чмокнул губами: — Ай да Семён Петрович — чаёк какой приготовил! Он пил стакан за стаканом и начал утираться платком. Иван Васильевич почти не дотрагивался до чая. Он сидел, широкоплечий, всё в той же вышитой косоворотке, в какой летел из Москвы, и задумчиво пощипывал усы. Взрослые сначала говорили о новом разливочном кране, который устанавливался в мартеновском цехе, об испытании обжимных валов в цехе проката тонкого листа. Затем пе¬решли на разные новости. Оказывается, о «Жигачёвстали» два дня назад писала «Правда». Стройка отставала. — Да-а…— медленно произнёс Семён Петрович, устало проведя ладонью по лицу.— Мы отставать — отставали, но теперь с этим конец. У меня к вам вот какое дело… Я на¬шёл выход из этого положения. Первое: с домной… Андрюша сидел на кровати и читал книжку. Услыхав, что отец нашёл какой-то выход, он насторожился. Он вспомнил, что когда отец работал в Москве, то к нему за советом обращались самые разные люди. Он всегда за ко¬го-то хлопотал, кого-то устраивал на работу, кому-то посы¬лал свои деньги, вёл переписку со многими инженерами. А иногда эти инженеры приходили со своими чертежами прямо на дом и оставались ночевать на раскладушке. «Тсс! Не шуми! — говорил по утрам отец Андрюше и ки¬вал на спящего товарища.— Пять суток на поезде ехал. Пусть отдохнёт». Так они и жили у отца по два-три дня. А когда уезжа¬ли, то долго в передней трясли отцу руку и говорили: «Спасибо, Семён Петрович! Мы, знаете, очень мучились в конструкторском бюро, а вы сразу нашли решение этой проблемы». «Ну, «сразу»! Я тут ни при чём. Вы сами это решение нашли,— отказывался отец.— Но, если что опять потре¬буется,— милости просим, приезжайте…» Семён Петрович, отодвинув от себя бритвенный стакан¬чик, взял в руки карандаш. — Нам предлагали,— сказал он,— для ликвидации на¬клона домны сделать осадку с одной стороны на опорные колонны или дать домне осесть. Так? Но это мы отвергли. Здесь риск. Вес домны — восемьсот тонн, и неизвестно, как она себя поведёт. Согласны? Матвей Никитич и Иван Васильевич молча кивнули го¬ловой. Андрюша тоже кивнул, хотя о таких проектах ни разу не слыхал. Он просто всегда и во всём был согласен с отцом. — А я предлагаю вот что…— продолжал Семён Пет¬рович. Он быстро нарисовал на листке силуэт домны — шахмат¬ную туру с наклонённой верхней частью — и толстой жир¬ной чертой разрезал её у основания. Взрослые склонились над рисунком. — Понимаете? — спросил Семён Петрович.— Мы разре¬жем стальной корпус домны автогеном, а потом наклонён¬ную часть поднимем на домкратах. Семён Петрович сделал новый чертёж. Верхняя часть домны уже была без наклона. — Подождите, подождите…— тронул Можжухин за ру¬кав Семёна Петровича.— Говорите, на домкратах подни¬мем? — На домкратах. — Но ведь этого нигде и никогда не было! — А у нас будет. И знаете, сколько на подъём потребует¬ся времени? — Ну? — недоверчиво улыбнулся Иван Васильевич. — Один день! — Шутишь ты, Семён Петрович! Об этом ведь только мечтать можно! —- привстал со стула Матвей Никитич и зал¬пом выпил стакан.— Я ведь тоже инженер… — Нет, не шучу…— Семён Петрович вынул из портфе¬ля серенькую тетрадку, над которой частенько сидел по ут¬рам, и спокойно похлопал по ней рукой: — Вот расчёты. Андрюша смотрел на отца и тихо восторгался им. Вид у отца был решительный. Он говорил так понятно и убедительно, что, казалось, вот сейчас же взрослые выле¬зут из-за стола и пойдут поднимать домну. За раскрытым окном стоял тёплый вечер. Неподалёку бухали взрывы. Тёмное небо бороздили прожекторы. Всю¬ду вспыхивали ослепительные огни электросварки. Там будто рождались и гасли новые звёзды. И вдруг Андрюша услыхал долгий свист. Он выглянул в окно и ничего не увидел. Кругом была непроглядная те¬мень. Свист опять повторился — тихий, настойчивый, будто свистом человек кого-то подзывал к себе. Андрюше стало любопытно: кто же это всё-таки там ходит? Он на цыпочках прошёл через комнату и, выскочив в коридор, побежал на улицу. Возле дома стоял Афоня. Он держал под мышкой какой-то ящик. — Это ты? Вот не ожидал! — обрадованно воскликнул Андрюша.— Как же ты меня нашёл? — Я кого хочешь найду,— уверенно ответил Афоня.— Сообразительный. А книжечки почитать у тебя нет какой-нибудь? — Книжечки? Есть,— сказал Андрюша.— Я привёз. Только, знаешь, я тебе завтра дам. Ладно? А то сейчас не¬охота в чемодане рыться. — Ладно. Ну, а как живёшь-то? — Ничего, спасибо. — А девчонка как? Дома сейчас сидит? — Дома. — А знаешь чего? — вдруг тихо сказал Афоня.— Вы одно дельце не поможете мне сегодня сделать, а? — Он по¬хлопал ладонью по ящику.— Кирпичей надо набрать. Тру¬бу себе отстраиваю, чтобы лучше жить было. — Поможем! — охотно согласился Андрюша.— И Май¬ка пойдёт, я знаю. Вон её окно, видишь — где свет горит.— И он закричал: —Майка, выходи! Пойдём за кирпичами!.. Тут Афоня заткнул Андрюше рот рукой: — Тихо! Не ори! За кирпичи по загривку дадут! — А по.чему? — Заводская собственность! — Но ведь ты же на заводе живёшь! — А это неважно. Они — для строительства, а я — для себя. — Ну, я тогда пойду у отца спрошу… — По блату хочешь устроить? — усмехнулся Афоня.— Ну давай, давай! Я не возражаю. Андрюша взбежал на крыльцо дома. Но вруг остановил¬ся: а стоит ли отца тревожить по такому пустяку? Люди делом занимаются, а он — кирпичи… Через час Майка, Андрюша и Афоня подошли к широ¬кой трубе, валявшейся на земле. Майка несла три кирпича. В ящике у Андрюши и Афони — они несли его вдвоём — их было штук десять. — Стоп! — сказал Афоня.— Вот моя хата. Складывай у входа! В трубе было страшно. Почему-то казалось, что сюда вот-вот должна хлынуть вода… Афоня громыхнул железной коробкой — и труба вдруг озарилась желтоватым светом карманного фонарика. Потом он нащупал на ящике маленькую коптилку и зажёг её. Труба была широкая. Взрослый человек мог бы ходить не сгибаясь. Афоня перегородил её кирпичами, и она имела вход только с одной стороны. Пол сначала был вогнутый, и ноги на нём косолапились, но потом Афоня выровнял его. Натаскал землю и накрыл её досками. Из двух ящиков была составлена кровать, на которой теперь лежали подушка и одеяло, из третьего — стол. Новые кирпичи нужны были Афоне для того, чтобы у начала трубы выложить узкий вход и навесить на него двери. Впоследствии он хотел свою комнату побелить, электри¬фицировать и даже предложить своей тётке переехать сюда. — Не труба, а настоящая квартира! — восхитился Анд¬рюша. — Ну, до квартиры ещё далеко! — сказал Афоня.— Но мне и так хорошо. Ни забот, ни хлопот. А я считаю, что все дети так и должны жить — закаляться! Завидуете небось мне? — Завидую,— по-честному сказал Андрюша. — А хочешь — можешь переехать сюда. Поставим но¬вую кровать и обеды сами на костре будем готовить - картошку печь. — Но меня папа, наверное, не отпустит… А ты у него не спршивайся- Переезжай - и точ¬ка! Знаешь, как заживём! Скоро тут на бахчах кавуны созреют, так в этой трубе у нас целый склад будет! — И Афоня подмигнул Андрюше. — А что ж, сюда можно переехать,— сказала Май¬ка.— Только на столе скатерти не хватает. Андрюша и Майка уселись на кровать. И тут под ними что-то шарахнулось. Майка подскочила. — Не бойся,— засмеялся Афоня,— не укусит! Откинув на ящике дощечку, он вытащил беленького кролика. Тот в ужасе отмахивался лапками. — Хорошенький ты мой…— нежно погладила его Май¬ка.— Перепугался! — Ты что, для еды его? — спросил Андрюша, кивнув на кролика. — Нет,— ответил Афоня,— просто так держу. Одному-то скучно. У меня и ужонок был. Смешной такой! Высунет морду из-за пазухи и язычком — раз-раз-раз! — молока просит. Уполз, чертяка… Засунув кролика обратно в ящик, Афоня, не вставая с коленок, заглянул под стол и вытащил из-под него какую-то здоровую гирю. — Вот, видали, что у меня ещё есть? — сказал он.— Ровно полпуда весит. Я её по утрам поднимаю.— И правой рукой он свободно выжал гирю два раза.— Могу и ещё. — А дай-ка я! — загорелся Андрюша. Он подхватил гирю, поднял её на плечо, но, как ни си¬лился, выжать её не смог. Майка тоже ухватилась за гирю, но даже на плечо не смогла её поднять, только оторвала от пола. — Мало каши ели,— определил Афоня.— Тут надо тре¬нироваться. Я читал про одного человека, что когда он был маленький, то стал поднимать каждый день маленького бычка. Залезет к нему под пузо и поднимает. А потом, когда бычок стал здоровым быком, этот парень взвалил его на плечи и пронёс несколько шагов. — Целого быка? — удивилась Майка. — Да! А что? Я тоже хочу где-нибудь бычка достать. Он бы у меня тут пасся, а я бы его каждый день поднимал. — А купить его нельзя? — спросил Андрюша. — Я уже приценивался на базаре — дорогой! Это тебе не кролик. Пихнув гирю под стол, он привычным движением свер¬нул цигарку и прикурил от коптилки. — Ну что у вас нового? — спросил он. — Ничего,— сказала Майка,— живём потихоньку. — А мой папа хочет домну поднимать,— сказал Анд¬рюша. — Значит, новую не будут строить? — удивился Афоня. — Нет. Папа говорит, что и старая будет работать не хуже. Только надо её поднять. — Это как — поднять? — Наклон выправить. Домкратами её будут поднимать. Ну, представь себе — дерево напополам согнулось и заго¬родило дорогу. А распиливать жалко. Вот его потихонечку и поднимают верёвками, пока оно опять ровно не встанет. Но дерево — лёгкое дело, а попробуй-ка домну, которая ве¬сит восемьсот тонн! Вот папа мой и мучается… — Один? — Ну что ты! Тут одному не под силу. Он предложил только проект, а теперь будут думать все инженеры. А если ему одному браться — совсем, наверное, с ума сойти мож¬но. Он и так у меня ночью, как лунатик, не спит. — Про него на заводе говорят, что он деловой дядь¬ка,— сказал Афоня.— Тут один повар плохие обеды готовил для рабочих, а твой папаша пришёл, попробовал суп и сразу перевёл этого повара в истопники. А поварихой про¬стую хозяйку назначил. Теперь там такие порции выдают, что еле-еле обед съедаю. А ещё он сказал, чтобы баню и парикмахерскую в три дня построили… — И построили? — спросила Майка. — Конечно. Андрюшкиного папашу все слушаются. Андрюше тоже захотелось сказать Афоне что-нибудь приятное, и он, взглянув на фотографию бородатого стари¬ка в шинели и с пистолетом, стоявшую на столе, спросил: — А это твой отец? — Ну, сказанул! — ответил Афоня.— Отец у меня моло¬дой был. Это мой начальник, командир партизанского отряда. Мы его Батей звали. Вот мужик толковый! Раз ска¬жет — как отрубит! И попробуй только ослушайся его — сразу на гауптвахту!’ — А что это такое? — спросил Андрюша. — Солдатская кутузка. Тюрьма. Снимают с твоей шап¬ки звезду, пояс снимают, и садись на пять там или десять суток. Кормёжка три раза в день, а махорки не дают. А если не «строгача» получил — можно дрова пилить или какие-нибудь ямы для нужников копать… — А ты в партизанах разве был? — удивилась Майка. — А как же… в самом тылу врага. В разведке бывал, одного фрица чуть не укокошил, пулю в ноге имею. Вот по¬щупайте… Афоня приподнял брючину на правой ноге и указал на коленку. Там действительно был шрам, а под шрамом — твёрдый бугор. — Хотели мне её вырезать, но я не дал. Не мешает. Мне даже лучше с ней; как заболит — значит, к дождю… А ты воевал? — Не пришлось,— смущённо ответил Андрюша.— Я с мамой в эвакуацию уехал. — А у нас тут почти все ребята с немцами воевали, кто не успел от них убежать. Мы у них сначала тащили всё, что ни попадалось. Фонарик видели у меня? Это я у фрица… А потом стали в их машины кирпичи из-за угла кидать. Я одному ихнему шофёру всю рожу раскровянил. А видал бы ты, как они жителей расстреливали! Ох, страх прямо! Люди ещё живые в яме, а они их уже заваливают. Посмот¬рел я на это и сразу ушёл с Витахой в партизаны. — С кем ушёл? — переспросил Андрюша.— С Витахой? А это не тот, который с ребятами по заводу ходит? — Обстриженный,— вставила Майка. — Во-во,— подтвердил Афоня,— в тельняшке такой. Раньше он мне другом был, а теперь мы по гроб жизни разошлись. Тут я среди мальчишек вроде бы как за коново¬да считался, и все меня слушались. Потом начался призыв в ремесленные училища. Витаха поступил на сварщика учиться, а я не пошёл. Там, говорят, как в армии дисципли- ну надо, а я ещё погулять хочу… Ну вот, поступил Витаха в ремесленное училище, образования, значит, поднабрался, и стал он против меня ребят баламутить. Известное дело: получил фуражку с молоточками — самому охота командо¬вать. Говорил, будто я организатор плохой и меня надо в шею гнать, будто толку с меня, как с козла молока, и я никакого хорошего дела не придумаю. В общем, личную обиду нанёс. А я разозлился, хотел было ему накостылять, а потом говорю: «Ладно, я плохой организатор, а посмот¬рим, какой ты будешь!» И я ушёл от мальчишек. Все ребята теперь на каникулах под Витахину дудку ходят, а я — дер¬жи карман шире! Я сам себе хозяин, без них проживу. — А Витаха на меня тоже драться полез! — сказал Анд¬рюша.— Я хожу себе по домне, никого не трогаю, а он — бац! — налетел. Жалко, тебя не было, а то вдвоём бы мы ему всыпали. Правда? — А что ж смотреть! Конечно, всыпали бы,— кивнул головой Афоня.— Вот если он тебя в следующий раз тронет, так ты прямо ко мне иди. Тогда посмотрим, кто кого: они нас или мы их. Ладно? У нас союз с тобой будет. — Давай! — согласился Андрюша.— И Майку надо к нам принять. Хочешь, Майка? — Дружить, да? Хочу! — с радостью ответила Майка.— Всем ребятам очень нужно укреплять любовь и дружбу! Афоня ахнул: — Вот здорово! Как она умеет — а?! Вот никогда не ду¬мал, что живого поэта увижу! Ну, а ты вот сейчас ещё мо¬жешь чего-нибудь сочинить? — Могу,— кивнула Майка.— А про чего хочешь? — Ну, хоть бы про мою трубу! Майка на минуту задумалась и вдруг сказала: Попал Афоня в свою трубу Сиди и больше ни бу-бу! Когда Андрюша вернулся домой, его отец, стоя в дверях комнаты, уже прощался с парторгом и Можжухиным. — Где был? — строго спросил он, но Андрюша почув¬ствовал, что строгость эта была нарочитой. — С Майкой в шашки играл,— быстро нашёлся Андрюша.— Спать уже захотелось. А у вас как дела? Взрослые весело переглянулись. А Семён Петрович, вдруг задорно рассмеявшись, подхватил Андрюшу под лок¬ти и высоко подкинул его к потолку. Глава IX ОБЩЕСТВЕННЫЕ ДОСКИ Витаха проснулся рано. Круглый будильник с никелиро¬ванным звоночком показывал шесть. В полураскрытое окно, занавешенное марлей, смотрело солнце. Горячий лучик ле¬жал на щеке матери. Она дышала ровно и спокойно. Мор¬щинки на её лице не были уже такими глубокими, как вче¬ра вечером. Ей пора вставать, но Витаха всё медлит. Конечно, стоит ему только сказать: «Мама!» — и она сразу же проснётся, быстро оденется и возьмётся ещё до работы вытирать в комнате пыль, мыть посуду, оставшуюся после вчерашне¬го ужина, заправлять керосином примус. Но Витаха этого не хочет. Он разбудит её только минут за сорок до начала работы, чтобы она одно успела: одеться и позавтракать. Сейчас он встанет раньше её и вскипятит чай. Мать чему-то улыбалась во сне, и на всём лице её лежа¬ла какая-то тихая радость. Что она сейчас видит? Может быть, опять отца? Однаж¬ды она вот так улыбалась, а проснувшись, рассказала, что видела себя молодой и в свадебном платье. Они куда-то шли с отцом, а дорога была и не дорога, а светлый ручей, и по берегам росли красные цветы… Тогда у матери в глазах стояли слезы. В бараке начинался рабочий день. За тонкими деревян¬ными перегородками, оклеенными газетами, раздавались детские голоса. Каменщик Полещук, видимо уже сидя за столом, строго говорил своему сыну Миколке: — Ты почему вчера опять допоздна читал? Мать не слушаешься? И так очки носишь, совсем глаза сломаешь… В коридоре хлопали двери, на дворе разжигались пе¬чурки. Витаха пощупал мускулы на руках, протёр уголки глаз и, вскочив с постели, налил в чайник воду. Когда мама проснулась, стол был уже накрыт. Мария Фёдоровна быстро позавтракала и натянула на себя спе¬цовку, взяла кепку с синими очками. Она была газосвар¬щицей. — Виташка,— сказала она,— сготовишь себе сегодня макароны, они в шкафу лежат. А будешь селёдку есть, на¬режь луку и маслом её залей. Она шершавой ладонью погладила Витаху по щеке, улыбнулась — большой стал сын — и ушла. Первым к Витахе заглянул Миколка. — Витаха,— сказал он,— а меня мать сегодня с вами не отпускает. — Это почему? — Она мыть меня хочет. Что делать? — А ты тикай от неё! Повертись немножко дома, а по¬том незаметно и махни через забор. — Миколка!..— вдруг раздался на дворе протяжный женский голос.— Вода уже вскипела!.. — Во, опять кричит! — сказал Миколка.— Прямо спа¬сенья нет! Витаха выглянул в окно. Во дворе, стоя на кирпичах, грелся на костре бак с водой. Миколка подошёл к своей «бане», скидывая на ходу майку, и сел в корыто. Мать за¬черпнула кружкой воду из бака и облила ему голову. — Ой, горячо, горячо! — закричал Миколка и подско¬чил в корыте. — Та сиди, чертяка! Не сваришься! — сказала мать и облила его холодной водой. — Ой, холодно! — закричал Миколка. Но мать, не обращая внимания на эти возгласы, стала намыливать сыну голову. Миколка сидел под её руками уже тихий и покорный. Голова у него от белой пены будто вздулась. И вдруг Ми¬колка завопил: — Ой, мыло в глаз попало! Он выскочил из корыта, вслепую пошёл к ведру с холод¬ной водой и, зацепив за него ногой, опрокинул его. Мать ударила его мочалкой по спине. В общем, минут через десять Миколка прибежал к Витахе весёлый и довольный. — Видал, какую я комедию играл! — улыбнулся он.— Эхо чтобы она побыстрее… Миколка принёс на промаслившейся газетке два боль¬ших блина, огромный, с кулак, кусок сахару и положил их на стол: — Поешь-ка… С ним был неразлучный парусиновый портфель, где ле¬жало много разных бумажек: и приказы по отряду, и спи¬сок членов, и деловые донесения. Не прошло и получаса, как у Витахи собралось человек двенадцать. Этот весёлый народ пришёл со всех окрестных улиц. Раньше ребята были предоставлены самим себе: слонялись без дела по посёлку, стреляли из рогаток по уцелевшим стёклам в разрушенных цехах. Но однажды Матвей Ники¬тич поймал на заводе Миколку, который пытался разря¬дить найденную мину, и немедленно вызвал к себе Витаху. Вызвал как «старшего товарища» — воспитанника ремес¬ленного училища. «Слушай,— сказал он,— вот этот хлопец на твоей улице живёт?» «На моей… Даже в моём бараке…» «Так вот, я тебе объявляю строгий выговор. Ты что рас¬пустил своих пионеров? Болтаются они чёрт знает где, стёк¬ла в цехах бьют, с минами возятся. Ты как думаешь: за¬нятия закончились и пионерской работе баста? — строго продолжал парторг, поглядывая то на Витаху, то на Ми-колку.— Что я тебе говорил о лагере?» «Что мы, взрослые, поедем во вторую смену», — ответил Витаха. «Да, поедете, и обязательно поедете. В самое напряжён¬ное для завода время, когда у нас на учёте каждый человек, каждый рубль, каждая машина, мы отправляем вас в ла¬геря, запланировали спортплощадку на третий квартал… А вы? Вместо того чтобы как-нибудь помочь заводу, бьёте стёкла! А завод-то чей? Это завод ваших отцов, ваш завод! Или он не дорог вам?» «Нет, дорог»,— тихо сказал Витаха. «А если дорог, так что ты бездельничаешь? Можете ухо¬дить! » Парторг был сердит не на шутку. Когда Миколка вышел из кабинета, он сказал Витахе: «Ты понял меня? Вы должны найти себе хорошее дело…» «Ясно»,— ответил Витаха. А через несколько дней у него появилась мысль самим строить спортплощадку… На дворе, из маленького, крытого соломой сарайчика, Миколка вытащил фанерный ящик с молотками и клеща¬ми, пилу, топоры и роздал их ребятам. Теперь можно было выступать. Первым делом по дороге к мартеновскому цеху Витаха завернул на теплоэлектроцентраль. Он должен был позво¬нить Матвею Никитичу. Ребята поджидали на улице. В машинном зале с белыми кафельными стенами и стек¬лянным потолком механомонтажники, осторожно разбивая ящики с надписью «Верх, не кантовать!», устанавливали в широком гнезде никелированные детали турбовоздухо¬дувки. По залу расхаживали электрики в синих комбинезонах. Они привинчивали на мраморных щитках десятки рубиль¬ников, выключателей и вольтметров. Четырёхэтажные паровые котлы со всех сторон были об¬леплены людьми. Котлы нужно было пустить в ход прежде всего. В них вырабатывается пар, который крутит турбину воздуходувки, а та уже гонит воздух в домну. Пробравшись между грудами каких-то старых машин, Витаха вошёл в пустой кабинет. Главный инженер ТЭЦ распоряжался на участках. Витаха взял телефонную трубку: — Коммутатор, дайте партбюро! В трубке что-то оглушительно щёлкнуло, потом послы¬шался мужской голос; — Я вас слушаю. — Матвей Никитич, здравствуйте! Это Грицай звонит. Мы уже, Матвей Никитич, напилили себе брёвен. Теперь нам машину надо — перевезти. — Гм… машину? — не сразу ответил парторг.— Дело тут сложное. Сейчас знаешь сам, какая пора! А на какое время вам будет нужно? — На один час. — А управитесь? — Конечно. — Тогда вот что: машина будет вас ждать в пять часов вечера у. въезда в завод. Я сейчас позвоню в гараж. Догово¬рились? — Договорились. Барак, к которому подошли ребята, был разбит до осно¬вания. Торчали только его остов из обгорелых брёвен и печ¬ные трубы. Правда, внутри каким-то чудом уцелели две оштукатуренные и, вероятно, поэтому не сгоревшие деревян¬ные перегородки. Их начали разбирать. Витаха вбивал в щели лом и отворачивал доски. Они от¬рывались с трудом, похрустывали. Ржавые гвозди скрипели и нехотя вылезали из чёрных своих гнёзд. Витаха любил работать. Он не мыслил себе и дня, прове¬дённого в «ничегонеделании». По утрам, едва проснувшись, он уже составлял план на целый день и всегда стремился его выполнять. И, бывало, он очень сердился на себя, если какое-либо из назначенных дел приходилось переносить на завтра. Зимой после занятий в ремесленном училище он бежал домой, чтобы к приходу матери начистить и сварить картошки. Пообедав, он садился за свой маленький верста¬чок и начинал мастерить шкаф. По его замыслу шкаф дол¬жен быть одновременно и для белья и для посуды. Комната у Витахи была маленькая, пустая, и шкаф хотелось сделать компактным и нарядным. Шкаф мог быть простым: сколотил каркас, закрыл одну его сторону фанерой — и точка! Но Витаху это не устраивало. Если уж делать, так делать как на мебельной фабрике! Даже лучше. Витаха не торо¬пился. Где только можно было, он собирал сухие дубовые дощечки, любовно их обрабатывал и склеивал с уже гото¬выми частями. Шкаф постепенно становился «жилым». В нём уже стояли чашки и тарелки, а в платяном отделе¬нии висела мамина одежда — шерстяная юбка и кофточка. Но до окончательной сдачи шкафа в «эксплуатацию» ещё было далеко. Витаха хотел покрыть его коричневым лаком и отполировать. Потом, после «ручного труда», Витаха уходил в крас¬ный уголок на соседнюю улицу. Здесь были журналы дово¬енного издания—«Вокруг света» и «Техника — молоде¬жи». Они открывали перед Витахой новый мир: модели кораблей, радиоуправляемые самолеты, поршневые автомо¬били. У Витахи чесались руки сделать самому всё, о чём рас¬сказывалось в журналах, но он не разбрасывался. За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. А в ремесленном училище он изучал физику, химию, свойства металлов, слесарное и токарное дело и другие пред¬меты. На ладонях у Витахи были мозоли — твёрдые, рабочие. И теперь, разбирая барак, он испытывал удовлетворение от¬того, что его рукам был послушен тяжёлый лом. Миколка подпиливал обгорелые брёвна и стёсывал топо¬ром окаменевший нагар. За чёрным слоем медленно просту¬пало белое тело дерева. Как натуралист, Миколка тут же проверял его — не трухлявое ли оно, не тронуто ли гриб¬ком. Другие ребята из оторванных досок выдёргивали гвозди и на кирпичах молотком выпрямляли их. В соседнем разрушенном бараке размещался «склад». Там уже лежали заготовленные брёвна и доски. Спилив толстое бревно, Миколка поволок его на склад. Через пять минут Витаха услыхал крик: — Эй, ребята, давайте быстрей сюда! Бросив лом, Витаха побежал к складу. — Ты знаешь,—взволнованно сказал Миколка,— вчера мы досок десять сюда принесли, а сейчас посмотри: ни од¬ной нет! Витаха подскочил к покосившейся печке, под которой вчера сложили доски. Действительно, их там не было. Витаха, прищурившись, посмотрел на Миколку: — Ты для дома просил вчера двэ доски, мы тебе не да¬ли — без нас взял? — Хоть дом обыщите! — обиделся Миколка.— Раз на дали, значит, не дали. Как же я возьму общественные доски! Чувствовалось, что он говорит искренне. — Кто ж их стащил?..— задумчиво сказал Витаха.— Мы работали, работали, а тут — фьють! — и всё насмарку! — Ух, знал бы, кто это сделал, я бы ему!..— запальчи¬во сказал Миколка. Потом предложил: — А может, в ми¬лицию заявить? — Жди! Будут они тебе из-за каких-то деревяшек во¬зиться! — махнул рукой Витаха.— А много их там лежало? — Кажется, десять. Но я сейчас проверю… Миколка побежал к первому бараку, принёс оттуда портфель и порылся в бумажках. — Вот,— наконец сказал он и ткнул в белый листо¬чек.— Бухгалтерия у меня точная. «Вчера добыто и сдано на склад для хранения пять целых толстых досок, три с отбитым краем и три тонкие». — Одиннадцать, значит, было? — Одиннадцать. — Жалко!..— вздохнул Витаха. Ребята были огорчены пропажей. Работали они ещё часа три, пока не проголодались. По¬том, подхватив инструменты, двинулись по домам обедать. Витаха шёл впереди. Его голову окутывал тюрбан из ру¬башки, а на плече лежала длинная доска. Она была тяжё¬лая и врезалась в кожу. Но Витаха ее не снимал. Сни¬мешь — ребята подумают, что устал. Все шли молча. Говорить сейчас, в такую жару,— язы¬ки не ворочались. Болели руки и опалённые спины, мучила жажда. Когда по заводской дороге проносились автомашины, они оставляли за собой непроглядную пылевую завесу. Ребята обошли мартеновский цех, и вдруг кто-то сказал: — Стойте, посмотрите-ка налево! Миколка повернул голову, вгляделся и зашептал: — Курортник там! Ребята, помните курортника? С Афоней сдружился! И девчонка с ними! Впереди, неподалёку от ребят, около своей трубы Афоня и Андрюша, стоя на коленях, что-то сколачивали. Они дела¬ли то ли какой-то прямоугольник, то ли маленький плот — трудно было разобрать. Майка, сидя рядом с ними, сбивала молотком какой-то ящик и пробовала его рукой — не ша¬тается ли. И вдруг Миколка воскликнул; — Наши! Чтоб я вареником подавился, наши доски!.. — Трудятся… А сейчас за чужое получат! Витаха тихо сказал ребятам: «Пошли!» — и направился к трубе. Завидя их, Афоня и Андрюша поднялись с земли. Витаха подошёл как ни в чём не бывало, наступил ногой на доски — это была дверь, которую Афоня хотел повесить на трубу, — и сказал: — Где ты взял эти доски? — А тебе какое дело? — ответил Афоня. — Ты что, отвечать нормально не можешь? — Чего с ним разговаривать! — Миколка стал рядом с Витахой.— Отнять доски, и дело с концом! — Ты, бухгалтер, молчи…— процедил Афоня. — Откуда у тебя эти доски? — повторил Витаха. — Нашли,— сказал Андрюша.— Вон там, в разбитом доме.— Он указал рукой за мартеновский цех. — Они сложенные были? — Сложенные. — Ну, так это и есть наши. Мы их для спортплощадки приготовили. — Для чего, для чего? — насмешливо спросил Афо¬ня — Парк культуры строите? — Для спортплощадки.— Витаха смотрел Афоне прямо в глаза. Тёмные брови его сдвинулись над переносицей.— Ну, что скажешь? — А мы не знали, что они ваши,— подошла к Витахе Майка.— Глядим — лежат, мы и взяли. — Чего ты лезешь, куда не просят! — повернулся Афоня к Майке.— Мало ли что они скажут, а мы верить долж¬ны? Пускай вот докажут сначала! — И докажем,— сказал Миколка.— Только чего тебе доказывать? — А может быть, вам сам начальник на доски разреше¬ние дал? — с ехидцей спросил Афоня. — Смейся, смейся! — сказал Миколка.— Сейчас умо¬ешься! Он присел на корточки, положив на колени портфель, перелистал какие-то бумажки и вдруг прочёл: — «Для строительства спортплощадки на Ильинском пустыре разрешить товарищу Грицаю разборку двух раз¬битых бараков, расположенных за мартеновским цехом. На¬чальник треста «Жигачёвстрой» С. Марецкий». — Кто, кто подписал? — побледнел Андрюша. — Марецкий. Сам начальник! — гордо сказал Микол¬ка.— Может, проверить хочешь? Не жалко. Он поднёс к Андрюшиным глазам бумажку. Разрешение было отпечатано на машинке, и внизу действительно стояла подпись отца. — Точная подпись? — чуть слышно спросила Майка. — Точная. — Афоня, надо отдать доски,— сказала Майка. — А ты что за судья! — огрызнулся Афоня.— Ты их не таскала, тебе они не нужны, ну и тут не суйся! Это ещё как сказать, чьи доски! Вид у Афони воинственный: глаза внимательно следят за всеми, кулаки сжаты. Майка посмотрела на Витаху. Он был совершенно спо¬коен. Мальчик тоже взглянул на Майку, и ей показалось, что он слегка-слегка одобрительно улыбнулся. — Ты, Афоня, тьфу, а не человек! — презрительно сплюнул Витаха.— Значит, миром не отдашь? — Нет. — Ладно… Драться мы за них не будем. А захоте¬ли бы — сейчас бы ни досок, ни твоей трубы здесь не бы¬ло.— Витаха посмотрел на Андрюшу: —Ты кто? Андрюша не знал, как себя вести: то ли как Афоня, то ли ответить по-настоящему. — Человек,— уклончиво ответил он. — А чего ты с ним связался? — Он друг мне… — Нашёл себе парочку! — ухмыльнулся Миколка.— Единоличника! — Проваливай отсюда, очкарик! — сказал Афоня и по¬дошёл к Миколке. Тот попятился. — Ну ты! Ты! Потише! — Витаха плечом толкнул Афоню.— Чего на рожон лезешь? — А ты чего?! — Афоня тоже толкнул Витаху.— Или давно не зарабатывал?! А то живо разгоню твою вшивую команду! — Ой, разогнал один такой! — засмеялся Миколка.— Нас вон сколько, а ты — один! — И один справлюсь! — А ну давай, разгоняй! Посмотрим! — сказал Витаха. Вдруг Афоня схватил с земли доску и погнался за Ми-колкой. Тот задал стрекача. — А ну-ка ребята! — вдруг скомандовал Витаха. — Схватить этих! Витахины дружки в минуту поймали пытавшихся убе¬жать Андрюшу и Майку и скрутили им руки. — Афоня, на помощь!— завопил Андрюшка. Но не успел Афоня подбежать к трубе — Витаха ловким рывком отнял у него доску и сбил его с ног. — Ах, ты так! — закричал Афоня и хотел было схва¬тить камень, но сзади на него насели ещё пятеро мальчи¬шек, и Афоня под их тяжестью утихомирился. — Ну,— победно спросил Витаха,— будешь ещё хорохо¬риться? — Ничего, мы тебе ещё покажем! — прохрипел Афоня. — Ладно, отпустите его,— миролюбиво сказал Вита¬ха.— И этих отпустите!— Он указал на Майку и Андрюшу. Афоня, опустив глаза, поднялся с земли и стал отряхи¬вать от пыли штаны. Миколка подошёл к Витахе и тихо спросил; — Доски забирать? — А чёрт с ними! — махнул рукой Витаха. — Но ведь они наши! — Да ладно, пусть пользуется. Ведь уже дверь сколо¬чена! — А мы её сломаем! — настаивал Миколка.— Его надо проучить. Майка стояла потупив глаза. Она не знала, что ей де¬лать : то ли сказать, что Витаха хулиган и что он не должен был командовать «Схватить этих!», то ли сказать, что Афо¬ня жулик и нужно немедленно отдать доски. Или, может быть, просто смолчать? Она смолчала… По дороге домой Миколка шепнул Витахе: — А я знаю, почему ты не скомандовал отнимать доски. — Ну? — покосился Витаха. — Там девчонка была. Эта… как её… Майка. Она всё время на тебя смотрела. Я заметил… И Миколка тихо засмеялся. Главах ПРОКЛЯТАЯ ДЕСЯТКА Июль был жаркий. Андрюша спал с раскрытыми окна¬ми. В комнате сухо потрескивал паркетный пол. И особен¬но это неприятно было слышать среди ночи. Казалось, про¬хаживается кто-то невидимый. Андрюша вставал рано. Вместе с отцом он ходил умы¬ваться на кухню и поливал ему из кружки на шею. Отец сладко крякал, разбрасывая вокруг себя хлопья мыльной пены, и просил не жалеть воды. Она была ледяная, из глу¬бокого колодца. Потом он сам помогал сыну мыть уши, рас¬тирал ладонями ему мокрую спину. После такого умывания Андрюша чувствовал себя бод¬рым и сильным. За завтраком отец расспрашивал Андрюшу о том, что он читает, часто ли ходит на Днепр, просил писать маме письма и почти каждое утро ругал себя за то, что взял сы¬на на завод. — Всё-таки незачем было тебе сюда ехать,— говорил он,— У меня и так работы — прямо разрываюсь, а тут ещё о тебе заботиться надо. Вот напросился же ты, на мою беду! Работаешь и думаешь, что ты без присмотра, не поправля¬ешься. Ох, и попадёт же мне от мамы! — Да что ты, пап, волнуешься за меня? — отвечал Андрюша.— Что я, маленький, что ли? Ведь сам же ты го¬ворил, что эта самостоятельная жизнь мне на пользу. — На пользу-то она на пользу, но всё-таки кто-то дол¬жен за тобой следить, кто-то должен тобой руководить… — А если сам собой буду руководить? — А ты считаешь, что тебе уже можно доверять? — Можно. Отец засмеялся: — Конечно, я тебе и раньше доверял, но… всё равно, сколько ни говори, а я ругаю себя. — И зря! — сказал Андрюша.— Ведь ты же меня об¬ратно в Москву не повезёшь? — А надо было бы…— засмеялся Семён Петрович.— Твоё счастье, что нет у меня сейчас времени тебя туда-сюда возить… А однажды во время утреннего разговора он спросил: — Слушай, Андрюша, ты с кем ещё дружишь, кроме Афони? — С Майкой,— ответил Андрюша. — Это само собой… А вот ты такого Витаху знаешь? Андрюша поперхнулся хлебом: — Знаю. — Ну, как там у вас со спортплощадкой? Дело идёт? И что должен был ответить Андрюша? Отец сказал, что он доверяет ему, и это было приятно слышать. Но вот если он сейчас скажет, что с Витахой, с тем Витахой, которому было выдано специальное разрешение, они в ссоре, то вряд ли это понравится отцу. А что же говорить? Андрюше вдруг стало жалко отца — у того действитель¬но много всяких хлопот, за весь завод отвечает, не хотелось огорчать его. — Да там уже столбы нужно ставить,— ответил он уклончиво. Сказал и тут же понял, что сделал ошибку. Надо было открыто сказать. — Правильно! — Отец ласково похлопал Андрюшу по плечу.— Взялись — доводите до конца. «Ничего,— успокоил себя Андрюша,— а я на самом деле пойду к Витахе, и тогда всё будет правда. Приду и скажу: «Давай, Витаха, помиримся. Мой отец про вас говорил, и я хочу быть с вами». Но как быть тогда с Афоней? Он ведь туда ни за что не пойдёт. А чем Афоня хуже Витахи? Он весёлый, выдумывает всегда что-нибудь, партизаном был. С ним никогда не скучно, у него всегда какие-то дела…» Действительно, Андрюша с Афоней встречались почти каждый день. С ними бывала и Майка. Они гоняли вместо мяча консервную банку перед домом, лазили на крышу и спускались оттуда по самодельной верёвочной лестнице. Де¬лали из газет парашюты и сбрасывали с крыш Андрюшину кепку. Дни шли незаметно. Но чаще всего ребята ходили на Днепр. Они все плавали хорошо, особенно Афоня. Он мог и на спинке, и на боку, и по-лягушечьи. Только под водой долго не сидел. — Эх, если бы не курево,— говорил Афоня, тяжело ды¬ша,— вы бы меня до обеда тут ждали, пока вынырну! Надо бросать, что ли… На пляже ребята играли в ножички. Афонин ножик, тонкий и острый, нужно было так ловко бросить, чтобы он, перевернувшись в воздухе, обязательно воткнулся в песок. А завалится — бросает другой. Ножик бросали и с ладош¬ки, и с подбородка, и с плеча, и с живота. С подбородка кидать было больно — лезвие врезалось в кожу, но Афоня делал это упражнение не морщась… . А для проигравшего в песок забивался колышек. Его нужно было вытягивать зубами. Этим делом частенько за¬нималась Майка. Песок лез в нос и в рот, хрустел на зубах. Афоня и Андрюша смеялись: «А ну-ка, Майка, поешь ещё сахарного песочку!» Другая бы на её месте обижалась на ребят или запросила пощады, но Майка была упорной… Однажды Афоня пришёл чрезвычайно довольный. В ру¬ках у него были пила и топор. — Андрюшка,— сказал он,— одно дельце есть! Сейчас я иду к тебе — навстречу мне машина с дровами. Ехал тот шофёр Саша — помнишь, который вас с аэродрома вёз. «Поедем, говорит, одной тётке дрова отвезём». Ну, я сел. Отвезли дрова, а тётка ходит и ругается, что они длинные. А я взял и сказал, что мы их сможем перепилить. Пойдём, а? Заколотим! — А чего мы заколачивать будем?— спросил Андрюша. — Тю, не знаешь? Денежки! — Деньги? — удивился Андрюша. — А что ж, не даром же работать,— сказал Афоня. — А Майка как? — сказал Андрюша. — Я ей печку обе¬щал затопить. Она плюшки делает. — Плюшки — по макушке! Она сама затопит, не ба¬рыня… В доме на Синичкиной улице — белой мазанке с неболь¬шим двориком, огороженным покосившимся плетнём,— ребят встретила пожилая женщина с худым лицом и длин¬ными руками. Её звали тётя Фрося. Она была босая, в цве¬тастой юбке. За юбку крепко держался четырёхлетний маль¬чуган на коротких, толстых ножках. — Вот спасибочко, что пришли! Вот спасибочко! — ска¬зала она.— А я уж думала, не придёте. — Наше слово твёрдое,— сказал Афоня.— Где, тётка, козлы? — А может, сначала позавтракаете? — Делу — время, а потехе — час,— неизвестно почему с важностью сказал Афоня.— Эдак поешь — и работать не потянет. Мы лучше попозже. Положив бревно на козлы, они принялись за работу. Пила звенела в руках. Из-под её резцов струйками вы¬летали пахучие опилки. То к Андрюше, то к Афоне, то к Андрюше, то к Афоне… Маленький толстоногий мальчик вертелся тут же. Он залезал под козлы, хватал горстями опилки и, посыпая себе голову, кричал: — Дяди, дяди, посмотрите — дождь! «Дядями называет»,— улыбнулся Андрюша. Он и впрямь чувствовал себя взрослым дядей, который пришёл к родственникам помочь по хозяйству. Во время отдыха мальчишка тихонько подкрался к Анд¬рюше и насыпал ему за шиворот опилок. Андрюша хлопнул его ладонью по затылку. Мальчишка отошёл в сторону и всхлипнул: — Чего дерёшься? Я же играю! Андрюше стало совестно. — С тобой уж и пошутить нельзя,— сказал он.— Ну ладно, давай помиримся. Минуту спустя мальчик снова возился с опилками. По¬том он поманил ребят в сарай. — Там курица несётся,— указал он на тёмный угол под крышей.— И яйца уже лежат. Берите сколько хотите… — Это дело. Яичком перекусить неплохо,— сказал Афоня и полез в гнездо. А вытащив три яйца, сказал: — Теперь надо всем чокнуться. У кого раньше всех лопнет яйцо, тот и помрёт раньше всех. Первым лопнуло Афонино яйцо. Тогда он засмеялся: — Всё это враки! Я никогда не помру! Перепилив дрова, принялись за колку. Сырая берёза под¬давалась плохо, но зато сосна разлеталась с одного удара. Работал Андрюша с удовольствием. Куча свежих поленьев увеличивалась. Наконец Афоня расколол последнюю берёзу и крикнул: — Тётка, принимай работу! Тётя Фрося была рада. Она попросила уложить дрова в сарайчик, а потом позвала в дом. На столе дымились жирные щи из свежей капусты. В Андрюшиной тарелке плавал кусок мяса. У Андрюши никогда не было такого аппетита, как в эту минуту. Он ел впервые свой трудовой хлеб. Тётка подливала самой густоты. — Уж и не знаю, чем вас отблагодарить! — говорила она.— Дров мне на месяц хватит. Муж-то мой, клепальщик, на грязь поехал в санаторию. Позвонок у него на войне перебит, столбом ходит. Ну, а я-то одна бы не смогла пере¬пилить. Помучилась бы. А в следующий раз позову — при¬дёте, хлопчики? — Придём,— пообещал Андрюша.— Вы прямо ко мне заходите, как что потребуется. Я в доме инженеров живу. Ему очень нравилась эта простая, гостеприимная тётка. И за один этот вкусный обед он готов был перепилить хоть ещё полную машину дров. — А что, хлопчики,— вдруг поинтересовалась тётя Фро¬ся,— вы не из тех ребят, что стадион строят? Говорят, у вас даже инженер есть какой-то молодой, из ремесленного. Это правда? — Уж не Грицай ли? — спросил Афоня и, улыбаясь, добавил: — Грицай — наш самый хороший друг. Только ему до инженера ещё сто лет ждать. Там и без инженера обойдутся… — Ты гляди какие!— с уважением произнесла тётя Фрося. Покончив с едой, Афоня сказал: — После обеда, по закону Архимеда, треба закурить,— и полез в карман за кисетом. Он сидел на стуле довольный, усталый, в клубах дыма. Потом встал; — Ну, тётя, до свиданья! Табачку-самосаду у вас не най¬дётся? — Чего нет, того нет! — с сожалением сказала тётя Фро¬ся.— Муж-то мой не курит. — Жалко. Табак у меня кончился,— сказал Афоня.— Хотел бы я у вас тогда…— он замялся,— денег попросить. Не дадите? — Денег? — Нам немножко,— смутился Афоня. — Да не надо! Зачем они? — покраснев, сказал Аидрюша. — Как зачем? — удивлённо спросил Афоня. Он уже справился со своим смущением.— Это такая вещь, что везде пригодится. — Ну и сколько же вам? — сказала тётя Фрося. — Да сколько не жалко! — Мне для вас, честное слово, и тыщи рублей не жалко, только вот скажите точно… — Ну дайте четвертную — и достаточно. — А это как понять — четвертная? — поинтересовался Андрюша. — Двадцать пять рублей,— ответил Афоня. — Двадцать пять, хлопчики,— это много. У меня у са¬мой денег в обрез. Давайте чуток меньше. Андрюша готов был провалиться сквозь землю при этом торге. Но Афоня был неумолим. — Ну и сколько же тогда? — спросил он. Тётя Фрося вынула из комода десять рублей и протя¬нула их Афоне. Держась за материнскую юбку, на ребят весело погляды¬вал толстоногий малыш. Выйдя за ворота, Андрюша раздражённо сказал: — Афонька, и зачем ты у неё взял эту проклятую десят¬ку? И не стыдно! — Хм, стыдно! — ухмыльнулся Афоня.— Она же сама дала — не видел, что ли? Деньги за детский труд. Или об¬ратно отнести? — Но мы же бесплатно должны были сделать. У тётки, слыхал, муж инвалид! — Инвалид?.. — вдруг остановился Афоня.— Вот не со¬образил… Ну да ладно, что поделаешь! Десятка — деньги небольшие. Сейчас на базар пойдём — и нет твоей десятки… — Э-эх! — с сердцем сказал Андрюша.— А всё-таки зря мы так… На поселковом базаре торговля шла бойко. Здесь было много рабочих, пришедших после дневной смены поесть че¬го-нибудь свеженького. Они покупали себе хлеба, помидоров, масла, колбасы и, усевшись в стороне от прилавков, торопливо принимались за еду. Ели они быстро, запивая молоком прямо из бутылки. На длинных столах лежали горы снеди; зелёные огурцы, кочаны хрустящей капусты, варёные кукурузные початки, жирные шматки сала, белоснежный творог в эмалирован¬ных мисках, яйца, пышки, пирожки… Афоня и Андрюша ходили мимо палаток с надписями: «Готовый одяг», «Продовольчи товары», «Овочi —фрукти», толкались в рядах. Они пробовали у тёток с ложечек мёд, будто собирались купить его, брали из мешков по большой щепотке семечек на пробу — жареные ли,— приценивались к общипанным курицам. Колхозницы торговали в белых косынках и передниках. А на некоторых были даже белые нарукавники. Кругом было шумно: то тут, то там раздавались звуки баяна, ржали лошади. Вспотевшие колхозники прямо с возов продавали меш¬ки с овсом, жмых, сено, чечевицу. — Табачок-крепачок, в нос шпыняет, с ног сшибает! — кричал какой-то старик, расхаживая по базару с ящиком махорки. — Эй, Марьяна, здорово! — услыхал Андрюша в молоч¬ном ряду сзади себя радостный возглас. Он обернулся. На прилавок перед какой-то дородной женщиной с лоснящимся лицом облокотился измазанный в мазуте рабочий. — Не узнаёшь, что ли? В прошлый выходной мы в ва¬шем колхозе работали. — Ах, помню! — улыбнулась Марьяна.— Як тут у вас дила? Як домба… чи, бишь, донба? — Домна, а не домба,— засмеялся рабочий.— Всё пере¬путала… Скоро её, родную, поднимать будем. Хватит, от¬дохнула… А как там у вас в колхозе — от яблок, наверное, сучья ломятся?.. Они разговаривали долго. Андрюша уже два раза обо¬шёл базар, а они всё говорили. — Чего тут только не увидишь, на базаре! Тут тебе и спе¬циальный ножик для чистки картошки, и зубоврачебные стальные клещи, и пепельница с электрической зажигалкой, и старые, ржавые замки с полкилограммовыми ключами. На фанерном домике фотографа висят разные национальные костюмы: черкески с газырями и папахой, украинская вы¬шитая рубаха с шароварами… В каком наряде захочешь сниматься, в таком тебя и снимут. Ребята шныряли меж прилавков около часа, пока не ку¬пили себе три стакана тыквенных семечек и по два пирожка. У Афони ещё оставалось два рубля. — А знаешь, Андрюшка,— вдруг предложил он,— да¬вай Майке купим какую-нибудь штучку, а? Подарок… от нас обоих. И ты ей отдашь. — А почему это я? — сказал Андрюша.— Ты ведь сам сможешь. — Я-то смогу… Только ты ведь с ней давно знаком, тебе удобнее. Отдашь? — Отдам уж, отдам! — хитренько улыбнулся Андрю¬ша. У него было уже хорошее настроение.— А где мы с то¬бой были, ей говорить? — Не надо. Она, знаешь, с норовом. Ещё разозлится, что её не взяли. Они подошли к палатке — на прилавке блестели разные заколки, гребешки, пуговицы — и купили брошку на платье. Стеклянная звёздочка на солнце переливалась всеми цве¬тами. Глава XI ССОРА С МАЙКОЙ Майка не понимала, куда делся Андрюша. Она стояла перед закрытой дверью с противнем в руках. На широком листе лежали матово-белые плюшки. И всего лишь десять минут назад, когда она месила на столе пышный, пахучий ком теста, а Андрюша в звонкой ступке толок сахар, она попросила его затопить в кухне печ¬ку, и он согласился. А теперь его не было ни в коридоре, ни в комнате, ни в кухне. И печка была не затоплена. Майка чуть не плакала. Она думала, что, пока сделает плюшки, на кухне будет уже жаркая духовка и она быстро разделается со своим печеньем. Но теперь всё затягивалось: надо печку затапливать самой. «Андрюшка ни одной плюшки не получит,— думала Майка, стоя на четвереньках перед топкой и раздувая огонь.— Как сахар с корицей толочь — он первый, а как печку затопить — удрал. Куда же он пошёл?» Но Майкина злость прошла сразу, как только она увиде¬ла на противне своё готовое изделие. Плюшки вышли румяными, узорчатыми. Девочка взяла одну в руки, разломила её, дымящуюся, и надкусила. Тёплый ноздреватый комочек растаял во рту. «Вкусные получились! — подумала ока.— Только нуж¬но было в тесто побольше яиц положить». Майка спрятала плюшки в сумку и пошла к отцу. Иван Васильевич работал на домне. Но к нему Майка направилась не прямым путём, а окольным, через прокат¬ный цех. Она надеялась встретить здесь Андрюшу. Вчера вечером вместе с Афоней они договаривались зайти сюда и достать для ночного факела баночку смолы. В цехе, высоко под потолком, стекольщики, привязан¬ные стальными тросами к балкам, стеклили крышу. Горели костры, над которыми в котлах кипела смола. Какие-то люди в прокопчённой одежде обмакивали в кипя¬щую смолу деревянные кубики и укладывали ими пол. — Эй, девочка, берегись! — раздался окрик. Майка от неожиданности присела. Над головой проплы¬ла огромная плита. И в этот момент она наступила на чьи-то ноги, торчащие из-под чугунной станины. — Ты что, не видишь?—закричал на неё перемазанный рабочий, высунув на свет голову.— Пятый раз наступают! Вывеску мне вешать, что ли? • — Извините, дядя,—попятилась Майка.—Не сердитесь! — Да, есть у меня время на тебя сердиться! — снисходи¬тельно проворчал рабочий.— Ты только тут не мешайся. Видишь — горячка. Подай-ка лучше гаечный ключ, вон там лежит. Майка подала ключ. Вдоль просторного и светлого здания, длиной чуть ли не в километр, тянулся так называемый горячий рольганг — конвейер с тысячью маленьких роликов. По бокам рольган¬га лежали какие-то огромные махины, зубчатые колёса, по¬лированные многотонные валы и стальные гайки, в дырку которых могли свободно пролезть два человека. В конце цеха монтировался слябинг — гигантские нож¬ницы для разрезки металла. Майка медленно шла вдоль цеха. Как много ещё оставалось тут сделать! Но уже, несмотря на кажущиеся неразбериху и беспорядок, можно было хоро¬шо себе представить этот цех в день пуска горячего рольган¬га. Майка уже видела такой цех на одном из заводов Ура¬ла. Он вырабатывал в день больше десяти километров сталь¬ного листа. Кругом чистота — ни соринки, ни пылинки,— и, кажется, совсем нет людей. Весь прокат управляется простым нажимом кнопок. Нажал одну кнопку — и из нагревательного колодца медленно вытягивается клещами раскалённый добела кусок стали — сляб. Тронул другую кнопку — со всех сторон его обжимают тяжёлые валы, и он делается длинным прямоугольником. Потом двухтонный слиток плывёт к слябингу. Гигантские ножницы, как мас¬ло, режут металл на равные плитки, и они, уже потемнев¬шие, становятся похожими на шоколадные. Магнитный кран переносит их к новым нагревательным колодцам, а за¬тем на рольганг. И тут начинается самое красивое. Раска¬лённая плитка летит, летит по рольгангу, приближаясь к ва¬лам, и вдруг — удар! Урчат валы, пропуская через себя сталь. И вот она, уже тонкая, малинового цвета, на ходу меняя окраску и увеличивая скорость, летит в пасть к сле¬дующим валам. Удар! Сталь совсем превращается в бумаж¬ный лист — его хоть рви руками. Но это только кажется… Она крепкая. А потом стальная полоса, как курьерский поезд, выле¬тает на просторный приёмный рольганг и, попав в высокие фонтаны воды, затихает, чистая и гладкая. Звенит звонок: идёт новый лист! И вдали уже слышатся глухие удары… Ни Андрюши, ни Афони нигде не было. Отца на домне девочка нашла не сразу. Она думала его встретить на литейном дворе, а он, оказывается, как обер-мастер руководил кладкой горна — основной части печи, в которой перед выпуском кипит расплавленный чугун. Поднявшись по железной лесенке до небольшого круг¬лого отверстия — единственного входа в горн,— Майка за¬глянула в него. Внизу, в полутёмном горне, словно в огромной бочке, го¬рели электрические лампочки. — Папа! — крикнула девочка.— Можно к тебе? Прини¬май гостей! — Это кто? Майка? — услыхала она голос отца, но его самого не увидела.— Ты подожди, сюда не лазай! Я сам к тебе приду! «А чего ждать?» — подумала Майка и, взяв в зубы сум¬ку с плюшками, вползла на четвереньках в отверстие. Десять каменщиков выкладывали огнеупором стальные стены горна. Они бережно со всех сторон осматривали и ощупывали каждый кирпич, чтобы на нём не было никаких выщерблин, а затем, окунув в раствор, притирали его к тол¬стой кладке. За ними наблюдали три контролёра во главе с обер-масте¬ром. У них в руках чернели стальные ножи — щупы — тол¬щиной в миллиметр. Контролёры и отец беспрестанно ругались с каменщи¬ками. — И как кладёшь, бессовестный! — говорил отец и тыкал нож в шов между кирпичами.— Сколько раз говорил, чтоб зазор был в миллиметр, а ты?! — Миллиметр и есть! — Каменщик своим щупом прове¬рял зазор. — Да где же есть, когда тут хоть в карете проезжай! — Ох, и дотошный ты, Иван Васильевич! Так нехорошо, этак нехорошо… Я уж на совесть кладу, а ты измучил прямо! — Ты мучеником не прикидывайся, а клади, как велят. Чтоб ни одна капля чугуна не просочилась! Ведь полторы тысячи градусов здесь будет! Тебе-то что: выложил — и ушёл, а мне работать на печи. Ну, выдержит твоя кладка пять лет? —- Выдержит! — уверенно отвечал каменщик. Майка дёрнула отца за рукав. — Пап, а я здесь! —задорно улыбнулась она.— Я тебе плюшек принесла, твоих любимых. Будешь есть? — Ах ты, хозяйка, плюшек принесла? Зачем же ты лез¬ла сюда? А вдруг бы с лестницы упала? Отец присел на кирпичи, обнял Майку. Она прижалась к нему и зашептала: — Пап, а что ты с каменщиками ругаешься? Они пло¬хие, да? — Нет, они здорово кладут, точно,— тихо сказал отец.— Это я их для видимости ругаю. Надо, чтоб в кладке совсем комар носа не подточил. Тебе же в наследство домну де¬лаю… Эй, Полещук! — добродушно крикнул он каменщи¬ку.— Иди сюда, перекусим! Полещук, долговязый человек средних лет, заросший щетиной, подошёл, вытирая о фартук руки. Как-то смешно вытянув губы, он укусил плюшку и задвигал челюстями. — Дочка? — кивнул он на Майку. — Дочка,— ответил отец.— Лучше не надо! Я за её спиной, как в санатории живу… Майка посидела немного у отца, а затем, чтобы не ме¬шать взрослым, опять на четвереньках выбралась из горна. Майка подходила к своему дому и вдруг увидела на крыльце Витаху и Миколку. Они о чём-то спорили и под¬талкивали друг друга к дверям. Заметив девочку, они расступились и молча пропустили ее в дом. «К кому они пришли?» — заволновалась Майка. Она быстро взбежала к себе на второй этаж, открыла комнату и кинулась к подоконнику. Он как раз находился над крыльцом. — Ну, иди первый,— говорил Миколка. — Нет, ты иди,— возражал Витаха.— У меня рубашка вот рваная… — А может, совсем не пойдём? Вдруг на его мамашу нарвёмся? — Идти надо. Только в какой он комнате живёт? И не у кого спросить! — А ты чего же не спросил у этой девчонки? Она-то ведь твоя знакомая… Витаха угрожающе посмотрел на Миколку: — Не ехидничай… Они вошли в дом. Через минуту Майка услыхала в ко¬ридоре их робкий шёпот и шаги. Она схватила полотенце, перекинула его через плечо и, выйдя в коридор, прошла на кухню умываться. Майка заметила, что Витаха сделал какое-то движение к ней — видимо, хотел что-то сказать, но не сказал. Девочка быстренько смочила водой руки и лицо и, выти¬раясь, вышла в коридор. Но и на этот- раз ребята ничего не сказали. «Вот трусы! — подумала Майка, входя в комнату.— И чего стесняются заговорить? Хоть бы поздоровались!» Она подошла к зеркалу, заплела распустившиеся косич¬ки и связала их венком, потом, расправив на груди немного помятое голубенькое платьице, вышла в коридор. Терпение у неё лопнуло. — Ребята,— сказала она,— чего вы здесь стоите? Вы к кому пришли? — Нам Андрея надо,— сказал Витаха, глядя куда-то в потолок. — Андрюшу? Его нет дома. Я сама его целый день ищу. А что? — У нас дело до него есть,— замялся Витаха.— Раз¬говор маленький. Они тут с Афоней наш авторитет подры¬вают среди населения. Майка почти насильно затащила ребят к себе в комна¬ту и усадила их на стулья. И тут она узнала следующее: Афоня и Андрюша за пилку и колку дров самым постыдным образом взяли де¬сятку с жены одного инвалида и сказали, что они самые хорошие Витахины приятели. Рассказывая об этом происшествии, Витаха вскочил со стула и взволнованно заходил по комнате, шлёпая босы¬ми ногами. Миколка с сосредоточенным лицом, как взрос¬лый, стучал пальцем по столу. — Твои товарищи нас опозорили,—сказал Витаха Майке. — Вы всегда нам мешаете,— поддакивал Миколка.— Тогда доски стащили и не хотели отдавать, а сейчас десят¬ку содрали в целях личного обогащения. — Кто это «вы»? — нахмурилась Майка. — Ну «кто, кто»…— сбавил тон Миколка.— Афонька и твой курортник! — А почему он мой курортник? — Потому что ты его сестра! Майка засмеялась: — Нашёл мне брата! Его фамилия Марецкий, а моя Можжухина. — Он сын начальника строительства? — удивился Ви¬таха.— Ты серьёзно? — Честное пионерское, не вру! — Майка хотела дать это слово под салютом, но задержала руку: она была без галстука. — Вот никогда не думал, что он такой! — сказал Ви¬таха.— Да имей я отца-начальника, я б своими руками не только спортплощадку, а целый стадион построил! Как чего бы не хватало, я бы к отцу… — Семён Петрович всё равно бы тебе не дал,— сказала Майка.— Он насчёт материалов строгий. — Дал бы, если каждый день к нему приставать. Убе¬дил бы его. Ты думаешь, я для себя стараюсь? Вот для та¬ких, как Андрюшка! Вместо того чтобы болтаться где-то с Афоней — куда лучше, пришёл к себе на площадку и гоняй в футбол хоть до потери сознания. И все ребята тут вместе, и жить веселей будет. — А вы поговорите об этом с Афоней,— сказала Майка. — Не хочу. Афоня сам должен понять. Он парень баш¬ковитый. А сам не захочет к нам прийти — тем хуже для него. У него и у меня отцы погибли за завод, а что он делает для завода?.. — Ничего,— ответила Майка. — И ты ничего не делаешь,— строго сказал Миколка. — Да, это верно,— не спорила Майка. — Ну, а какие выводы напрашиваются? — спросил Ми-колка. — Это моё дело. — А ты скажи! — Да ладно к ней приставать! — одёрнул Витаха своего приятеля.— Не хочет говорить — и не надо. А мы Андрю¬шку за такие дела можем к пионерской ответственности при¬влечь. — Правильно! — сказал Миколка.— Напишем в Моск¬ву — и дело с концом. Дескать, вы нам не того человека при¬слали, отзовите обратно и всыпьте ему! И всыпят! — В общем, до свиданья,— сказал Витаха Майке. — Живите богато… на те денежки,— добавил Миколка и вышел в коридор. Ребята ушли. Они больше ни в чём не убеждали Майку. Она сама хорошо понимала, что натворили Афоня с Андрюшей. «Какие у Витахи брови мохнатые! — думала Майка, лё¬жа в постели.— И лицо такое, как у лётчика. А рубашка на спине драная». Ноги у Майки были как чужие. Сегодня она много хо¬дила. Положив под локти подушку, она смотрела в раскры¬тое окно. По шоссе, оглушительно лязгая гусеницами, прополз трактор. Он тянул за собой два прицепа на резиновых шинах. Лёгкий ветерок внёс в комнату пожелтевший тополи¬ный лист и бесшумно уложил его на подоконник, «Осень скоро,— думала Майка.— Как лето быстро про¬ходит! Ещё месяца полтора — и начнётся настоящий листо¬пад. Надо уже сходить в школу записаться. Андрюша-то уедет, а мне жить на стройке». И вдруг у девочки как-то само собой срифмовалось: стройка — койка. Она представила себе прокатный цех, домну, много ра¬ботающих людей, то есть всё то, что она видела сегодня, и тут же вообразила какого-то человека, который в грязной спецовке лежит на койке и покуривает. Майка усмехнулась: «стройка — койка», а потом вдруг зашептала: — Кругом в цехах работает народ… Подходит. Если ты пришёл на стройку… Если ты… И если ты хочешь помочь стройке… С утра… С утра… Последние строки родились внезапно. Майка вскочила с постели и записала в тетрадку: Кругом в цехах работает народ. И, если ты хочешь помочь стройке, С утра иди ты на завод, А не лежи на койке. Девочка прошлась по комнате и продекламировала сти¬хи в полный голое. Они ей понравились. Нужно было про¬должать. В это время в комнату заглянул Андрюша. — Майка,— радостно сказал он,— смотри, что я тебе принёс! Он развернул бумажку, и стеклянная звёздочка радужно сверкнула. — Это тебе от Афони и от меня! — Ты откуда её взял? — хмуро спросила Майка. — Купил,— сорвалось у Андрюши. — На те десять рублей, которые вы выпросили у жены инвалида? — Откуда ты знаешь? — Знаю вот! Значит, на те десять рублей? Благородный поступок! — А тебе какое дело, на какие деньги я купил? Я тебе дарю, и всё. — А я не хочу от тебя такого подарка! У меня был Ви-таха, и он мне всё рассказал. У Андрюши задрожали губы, и он сел на стул. «Вот, го¬ворил я Афоне!» — Зачем вы сказали, что вы Витахины приятели? — продолжала Майка. Лицо у неё было строгое. — Теперь вы не только себя, но и Витаху опозорили! Надо сейчас же от¬дать деньги. — Нету больше денег, — тупо вертя в руках брошку, сказал Андрюша. — А Витаха что — хочет рассказать об этом папе? — Нет, хуже, — сказала Майка, — он тебя выгонит из пионеров. — А как же он выгонит? Я же не здесь учусь. — Ну и что же? — ответила Майка. — Он напишет пи¬сьмо в Москву, в твою школу, а там тебя обсудят и выгонят. Андрюше стало страшно. Это походило на правду. Майка говорила какими-то железными словами. Нет, пионерский галстук для Андрюши был дорог. Отец — коммунист, а как же его выгонят из пионеров? — И ты не могла заступиться за меня? — спросил он. — А что я могла сказать, когда он на меня тоже насту¬пал! И он был прав. Ты помнишь могилу около мартенов¬ского цеха? Там написано, что похоронен Грицай… — Ну?! — Андрюша вспомнил. Он даже вспомнил, что тогда удивлялся, почему Грицай не Герой Советского Союза. — Оказывается, знаешь, кто это? Витахин отец. Он на заводе работал и погиб за него. А Витаха его дело продол¬жает, тоже трудится. Понял? А ты что с Афоней продолжа¬ешь? Ты курортник! И правильно тебя так прозвали. — Сама ты курортница! — разозлился Андрюша. — Че¬го ты меня воспитываешь! — И тут же ему подумалось: «И как это я не мог остановить Афоню…» — Ну и что же! Я была курортницей, а теперь не буду. — А что сделаешь? — К Витахе пойду! — Ты ему уже сказала об этом? — Сегодня не сказала, а скажу. — Значит, с нами больше не дружишь? — Нет. — Ну и ладно, не заплачем. А ты знаешь кто? Ты пре¬дательница! И я у тебя больше не буду обедать. Андрюша вскочил со стула и, не глядя на Майку, вышел в коридор. И, как ему ни жалко было, он бросил брошку на пол и ударил по ней ногой. Стекло под ботинком хрустнуло. Андрюша злился на самого себя. Отпирая свою комнату, он обнаружил в замочной сква¬жине телеграмму: «Приехала Москву делаю ремонт квартиры целую своих детей. Мама». У Андрюши кольнуло под сердцем. Ему стало очень горько. Как плохо, что рядом с ним нет сейчас родной, лю¬бимой мамы! Глава XII ПИСЬМО «Серёжа, что же ты не пишешь? Как проводишь лето? Я провожу хорошо. У нас уже яблоки продаются. Они, прав¬да, ещё не совсем спелые, но вкусные. Говорят, в этом году урожай. Наш завод в выходные дни ездит по колхозам и по¬могает колхозникам. Я не поехал и жалею. Один мой прия¬тель, Афоня, ездил и на корове катался. Серёжа, ты, наверное, скучаешь в Перловке? А я не ску¬чаю. Тут я дерусь с одними мальчишками. Они воображают из себя и хотят на меня заявление в школу написать. Чтоб из пионеров выгнать. Ты только об этом никому не говори. Я хочу с тобой посоветоваться. Могут ли они меня выгнать, когда не я, а Афоня взял у одной тётки десятку за работу? Я думаю, не могут. Я же хороший ученик считаюсь, а от общественной работы не отговаривался. Серёжа, я сам знаю, что пионер должен быть честным, и поэтому десятку я хочу отдать. А денег нет. С девчонками я дружить больше никогда не буду. Они все предательни¬цы и воображают. Твой друг Андрей». Глава XIII НА РЫБАЛКЕ В это утро клёв был отличным. Рыба словно сама проси¬лась на крючок. Часа за два Афоня надёргал полное ведёр¬ко бычков, жирных и увесистых. Над тихим остекленевшим Днепром, над живописными берегами с буйной сочной зеленью носились ширококрылые чайки. Головки нырков торчали из воды, точно вопроситель¬ные знаки. Белый трёхэтажный пароход, освещённый солн¬цем, проплыл по течению, словно лебедь. Его палубы были пусты. Пассажиры ещё спали. Афоня, спрыгнув с лодки, вышел на берег. Песок скри¬пел под ногами. Свежий воздух бодрил тело, и оно было лёгким и подвижным. Из-под замшелой коряги он вытащил всех своих рыб, нанизанных через жабры на тонкий прут, и взвесил их на руке. После того как Андрюша рассказал Афоне о своём тяжё¬лом разговоре с Майкой и о том, что Витаха собирается его выгнать из пионеров, немедленно было решено вернуть тёте Фросе десять рублей. Но как вернуть этот долг, когда в кармане ни копейки? Потом Афоня догадался: надо наловить рыбы. — Значит, так,— сказал он,— пять бычков отнесём тётке, пятнадцать возьмём себе. — А может, ей все отдать? — предложил Андрюша. — Хочешь, отдадим все, но немножко попробуем са¬ми,— согласился Афоня.— Зажигай костёр! Андрюша встал на колени перед сухим хворостом и чир¬кнул спичкой. Ему в лицо сразу же пахнул горячий воздух. Прожорливое пламя накинулось на сучья и весело облизало алюминиевую кастрюлю, висевшую на палке над костром. Глядя на то, как Афоня потрошит рыбу и чистит кар¬тошку, Андрюша вспомнил о Майке. Она так же быстро и ловко орудует ножом. Но из-под лезвия у неё летели не толстые срезки, а выползала длинная шкурка, тонкая и витиеватая. Уже прошло несколько дней, как они поссорились. Анд¬рюша часто встречается с Майкой в коридоре, но не произ¬носит ни слова. И она тоже молчит. Проходи» и даже не смотрит, будто он пустое место. А как Анд рюше хочется сказать, что у него разорвались носки и что он очень со¬скучился по горячему супу! А потом, с Майкой всегда, все¬гда можно поговорить о чём хочешь, посоветоваться. А те¬перь вот живи и советуйся сам с собой. Андрюша вначале думал, что ему без Майки будет даже лучше. Она, казалось, иногда мешала ему. Но чем даль¬ше заходила ссора, тем сильнее хотелось помириться. С Май¬кой было как-то веселее, всегда хотелось выкинуть что-ни¬будь такое удивительное — например, сунуть себе в рот в темноте горящую спичку и показать девочке, как у него просвечивают щёки. А что сейчас вдвоём? Никакого инте¬реса… Уха вышла наваристая, жирная. Андрюша вслед за Афоней обсосал и рыбьи головы, что делать раньше почему-то брезговал. — Так, говоришь, Майка откололась теперь от нас? Афоня, как китаец, тонкой палочкой накалывал в ка¬стрюле картошку. — Ага. Всё кончено,— сказал Андрюша.— Я ещё на аэродроме в Москве понял, что она финтифлюшка. Так и вышло. Он держал в ладонях горячий рыбий хвост и общипывал с него белое мясо. — А я по глазам вижу, ты того… переживаешь,— заме¬тил Афоня.— Сердце-то ёкает? — Нужна она мне очень! — покраснел Андрюша.— Вот уж ни капельки не ёкает! — И мне она не нужна! А не знаешь, долго у неё сидел Витаха? — Не знаю. Наверное, долго, раз он её уговорил к себе поступить. — А ты тоже пойдёшь за Майкой? — Я? Ни за что! Она меня ещё не знает — я твёрдый! — Слушай, Андрюшка,— вдруг как-то грустно сказал Афоня,— вот почему у меня, кроме тебя, ещё ни разу не бы¬ло настоящего кореша? Вот я хотел подружиться в школе, а не мог. Как услышу, кто хоть слово болтнёт против меня, так я прямо шишек и банок вешаю. Почему, а? Вот Микол-ка сказал, что я единоличник, а какой же я единоличник, когда в школе учусь? — А правда, с чего это он сказал? — Кто его знает… Со злости, наверное. Что я, обязан, например, строить эту спортплощадку? Нет! На кой она мне! У меня и так мускулы — на двоих хватит. Андрюша взглянул на вздувшийся на Афониной руке бугор и сказал: — Конечно, не обязан. И я не обязан, потому что всё равно уезжаю. Вдруг Андрюша замолчал, ковырнул пальцем в песке. — А кто же тогда обязан?.. Афоня, а как ты думаешь, что лучше; если они построят или если не построят? — Пускай, конечно, делают… Кому-нибудь пригодится. Только меня не трогай. Я сам себе дел найду сколько хо¬чешь.— Афоня весело подмигнул.— Уху варить, купаться… А вот скоро арбузы поспеют, тогда и спать не придётся. Тут по мосту машины идут тихо, а в кузовах — никого. Ну, вскакивай на борт, цоп за арбуз и тикай! Чем не жизнь? — И Афоня, развалившись на песке, погладил себя ладонью по животу.— Красота! — Он зажмурил глаза и прикрыл их рубашкой. С минуту молчал, потом спросил: — А ты танк, настоящий видел? — Видел. — А залезал в него? — Нет. — Тогда пойдём… За бугром (Андрюша не мог его раньше заметить) стоял самый настоящий фашистский танк. На этой тяжёлой машине, с белым крестом на боку, под¬мявшей под себя землю, была оторвана пушка и разбита гусеница. В круглой башне чернела зубастая дырка. Люк был раскрыт. Внутри танка были приятная прохлада и по¬лумрак. Белая краска в отделении водителей обгорела. Под одним из сидений валялся разорванный шлем танкиста с пробковыми обводами. Ребята облазили танк вдоль и поперёк. — А он тонн семьдесят весит? — спросил Андрюша у Афони, похлопывая ладонью по броне. — Весит, наверное… — Вот махина! А почти что новенький. Как ему наши¬то влепили! Чик! — и пушки нет. Андрюша заглядывал и в пушку и лазил внутрь. Потом ему захотелось по-настоящему испытать, как чув¬ствуют себя танкисты в машине, и он крикнул: — Эй, Афонька, захлопни крышку! Афоня поднял тяжёлый люк, и тот с грохотом упал на башню. На голову Андрюше посыпалась ржавчина. В танке стало темно. Андрюша трогал какие-то рычаги, глядел в смотровую щель. Впереди стояли ещё два подбитых танка. Наконец ему надоело сидеть в машине, и он стал подни¬мать крышку, но она не поддавалась. — Эй, Афоня, слезай с люка! Но Афоня ответил с правого борта: — Чего ты кричишь? — Крышку открой! Афоня вцепился руками в поржавевшую скобу на крыш¬ке, но она не поднялась. — Заклинило! — крикнул он Андрюше.— Ты мне снизу помогай! — Я помогаю…— растерянно сказал Андрюша.— Не по¬лучается… У Андрюши вдруг запершило в горле. Неужели он от¬сюда не вылезет? Ему захотелось пить, и он попросил у Афони фляжку с водой. Но она не пролезала в пробоину. — Афоня, как быть? — дрогнувшим голосом спросил Андрюша. — Да не скули! Не пропадём! — сказал Афоня и соско¬чил с танка. Андрюша поглядел в узкую смотровую щель, и ему ста¬ло не по себе. Кругом, до самого горизонта, лежала волнистая, покры¬тая балками степь. Зелёная, но уже кое-где желтеющая, она была от края и до края исполосована пшеничными, кукуруз¬ными и подсолнуховыми полями. Суховей раскачивал под¬солнухи, и они степенно кивали друг другу тяжёлыми голо¬вами. Вдали к бледно-голубому небу поднимался всё выше и выше бурый столб. Там двигался смерч. — Сейчас откроем крышку! — услыхал Андрюша голос Афони. И действительно, с помощью рычага — длинного проти¬вотанкового ружья, найденного в обвалившемся окопчике,— Афоня вмиг приподнял крышку. Андрюша вылез на свет и зажмурился. — Спасибо! — счастливо сказал он.— Спас! Как на фронте… Подхватив ведёрко с рыбой, ребята двинулись вдоль бе¬рега к заводу. На Синичкиной улице, зайдя во двор знакомого дома и увидев сынишку тёти Фроси, Андрюша крикнул: — Эй, пацан, матка дома? — Нема её,— ответил тот.— За мной соседка глядела и тоже ушла. — Ты вот что,— сказал Андрюша, протягивая Пашке ведёрко с бычками.— Как матка придёт, отдай ей эту ры¬бу. Скажешь, принесли долг. — Ладно… Когда мальчик подхватил ведёрко, Андрюша почувство¬вал, что у него немного отлегло от сердца. Теперь Витаха уже ничего не напишет в школу. А почему не напишет? Мо¬жет написать! Теперь скажет, что Андрюша торговал ры¬бой,— и будет прав! Тьфу, чёрт, опять эти тяжёлые мысли! Глава XIV В ПУСТОЙ КВАРТИРЕ В большом трёхэтажном доме соцгородка, за шесть километров от завода, Афонины друзья-маляры белили по¬толки, красили стены и окна, Афоня познакомился с ними через тётку. Они около месяца проходили под её наблюде¬нием практику, и Афоня за это время успел с ними сойтись. Когда Афоня и Андрюша появились в длинном коридо¬ре, они услышали песню. Высокому и чистому, чуть дро¬жащему голосу вторил мужской бас, сильный и красивый. Песня вылетала из последней по коридору комнаты: Ты навик моя коха-ана, Змерть одна ра-азлу-учить нас… — Наташа с Толькой поют,— сказал Афоня.— Премию по самодеятельности получили. Их в киевский театр брали, а они не пошли.-И вдруг он закричал: -Эй, артисты, здорово! Песня оборвалась. — Привет молодому поколению! Афоня ввёл Андрюшу к малярам и представил: — Мой друг, товарищ из Москвы! Молодой парень с забрызганным белой краской ли¬цом — он был похож на припудренного артиста — кивнул Андрюше головой. Высокая девушка с нежным розовым лицом, к которому очень шёл голубой платок, протянула Андрюше руку. Андрюша знал: они лишь всего год назад окончили «ремесло», то есть ремесленное училище, и теперь уже ра¬ботают мастерами. — Ты чего пришёл?!— спросил Анатолий.— Опять, на¬верное, за краской — трубу расписывать? — Я её давно уже покрасил охрой,— сказал Афоня.— Я просто так зашёл, навестить. Как живёте? Может, помочь в чём надо? Анатолий и Наташа переглянулись. С таким предложе¬нием Афоня обращался к ним впервые. Он иногда просил у них в долг кисть, белила, олифу, но о помощи не заикал¬ся. А тут… Анатолий подозрительно осмотрел Афоню: — И по-настоящему будешь работать? — По-настоящему. Только я не один, а вот с этим пар¬нем.— Афоня обнял Андрюшу. Анатолий не понимал одного: с чего это вдруг ребятам потребовалась работа? Конечно, он мог им дать какое-нибудь поручение, тем более что в малярном деле Афоня уже разбирался, но ему было странно видеть двух мальчишек в этот солнечный день не на реке, а в строящемся доме, пустынном и пропахшем краской. А дело было просто. После ссоры с Майкой Андрюша тихо возненавидел Афо¬ню. Только он во всём виноват. И это чувство у Андрюши не прошло даже после того, как они отдали вместе с Афоней свой долг — рыбу. Андрюша чувствовал, что ждёт минуты, чтобы крепко поругаться с Афоней, но, немного поостыв и поняв, что, по¬ссорившись с Афоней, потеряет единственного друга, он за¬думался. Вот, допрыгался! Сама Майка, человек, которому он так доверял, против него. И, главное, ничего не возразишь: она права. Все кругом работают: отец на заводе, Майка по до¬му, Витаха площадку строит, а он… ничего не делает. Но что ему прикажете делать? На завод работать — ма¬леньких не берут, к Витахе после всего происшедшего не пойдёшь… Как же тогда доказать, что ты не курорт¬ник? И вдруг Андрюшу осенила замечательная мысль. Афоня как-то рассказывал, что у него есть друзья-маляры, которые учились у тётки. Надо идти к малярам! Работа у них не тя¬жёлая, и Андрюша докажет, что он не какой-нибудь там белоручка, а тоже соображает, что сейчас надо всем ра¬ботать. Разговор с Афоней был короткий; хочет он или не хочет, а познакомить Андрюшу с малярами он должен. Почувствовав решительность в тоне приятеля, Афоня не возражал. Он тут же оделся и пошёл в соцгородок. Анатолий позволил ребятам поработать в третьей квар¬тире. Войдя в третью квартиру, Афоня деловито прошёлся по комнате и прищуренным глазом окинул потолок. На Афоне были рваная, вся в мелу, в масляной краске, военная гим¬настёрка и выцветшие галифе, подвёрнутые у щиколоток. Андрюша был в свежей белой рубашке и в коротких шер¬стяных штанах. — Ты вот что,— предложил Афоня,— снимай свою ру¬баху и надевай мою гимнастёрку. Так лучше будет. — А ты-то как — голый? — Голый поработаю, а ты надевай, надевай! Афоня быстро стянул с себя гимнастёрку и отдал това¬рищу. Андрюша подошёл к раскрытой оконной раме — она была как тёмное зеркало — и взглянул на себя. Он одёрнул гимнастёрку, огляделся направо и налево. Ему показалось, что он стал как-то сильнее, и захотелось, чтобы его сейчас увидела Майка. — Ну, давай, Афоня, начнём,— сказал он.— Что будем делать? Афоня сунул Андрюше решето и велел трясти его над ведром, а сам стал кидать в решето известь. Белая пыльца, словно облако, поднималась над ребятами. Просеянную из¬весть, мягкую как мука, Афоня размешал в воде и всё это вылил в краскопульт. Прибор для побелки — краскопульт — чем-то напоминал Андрюше парикмахерский пульверизатор. Правда, там па¬рикмахер, опрыскивая одеколоном, давил грушу, а у этого большого «пульверизатора» сбоку торчал шофёрский насос. От краскопульта отходила резиновая трубка с дырчатым шариком на конце. Пока Афоня прочищал проволочкой дырки, забитые краской, Андрюша прошёлся по квартире. От шагов звенел воздух, и голос был гудящим, будто раз¬давался в пустой бочке. Три комнаты соединялись между собой дверями. На кух¬не, вся забрызганная краской, стояла газовая плита с ни¬келированными: краниками. В ванной комнате, словно глыба льда, лежала на боку белая ванна. «Вот квартира будет — не хуже, чем в Москве! — поду¬мал Андрюша.— И вид из окна — загляденье!» Соцгородок утопал в зелени. Вокруг высоких жилых кор¬пусов с лепными карнизами пестрели ковры из синих, бе¬лых, красных цветов. С балконов уже заселённых домов свисали длинные гирлянды зелёного вьюна. Вдоль централь¬ного асфальтированного проспекта, будто гигантские под¬солнухи, склонив головы, стояли серебристые фонари. А над пешеходными дорожками, образуя зелёные тоннели, сходи¬лись кронами могучие липы. — Любуешься? — подошёл к окну Афоня.— Я тоже всегда любуюсь, как забираюсь повыше. Наш город такой красивый, что ему даже название не подберут. Называют просто — соцгородок. Ребята принялись за дело. Афоня ходил с леечкой вдоль стен. Андрюша качал насос краскопульта. Из леечки с ши¬пением вырывалась известь, и серые стены становились бе¬лыми, будто на них натягивали ещё мокрые, но чистые про¬стыни. Андрюша качал насос то медленно, с растяжкой, то вдруг включал себя на такую скорость, что сам едва стоял на ногах. Краскопульт раскачивался из стороны в сторону. — Не рви насос, не рви,— сказал Афоня,— ведь меха¬низм портишь! Ты старайся равномерно качать, а то уста¬нешь быстро. У Андрюши и впрямь начали болеть руки, спина, но он не подавал виду. Он впервые красил не какую-нибудь па¬лочку, а самую настоящую квартиру! Вскоре Андрюша прошёлся вразвалку по комнате и по¬трогал пальцем стену. Она кое-где уже просохла. — А хороший мы слой положили? — спросил он у Афони и подумал о том, что это ещё вопрос, у кого ответственней работа: у него или у Витахи. — Слой — что надо! — сказал Афоня.— Я если уж ра¬ботаю, так не придерёшься! Потом в другой комнате масляными белилами, тягучи¬ми, как сгущённое молоко, они покрывали оконные рамы. Афоня медленно взад и вперёд водил кистью, и под ру¬кой ложился глянцевитый, жирный слой. У Андрюши пло¬хо получалось: в одном месте было наляпано, а в другом исполосовано. — Ничего,— говорил Афоня,— у меня сначала тоже рука твёрдо не стояла, а теперь вот как, смотри! — А ты давно на восстановлении? — Как наши пришли… А что ты о восстановлении гово¬ришь? Здесь же самое настоящее строительство. Видел, вче¬ра новенькую завалочную машину привезли к мартену? А ты говоришь — восстановление! Кому старьё нужно? Вот на кухне раньше газу не было, а теперь будет. Всё по-но¬вому строим. Афоня всегда, когда говорил о заводе, употреблял слова «мы» или «нам». Сначала Андрюша удивлялся, как этот мальчик говорил: «Нам сейчас, главное, надо завод от¬строить», но, поняв, что на «Жигачёвстали» все так говорят, начиная от уборщицы, которая работает в доме инженеров, и кончая отцом, удивляться перестал. Вдруг Афоня, ловко соскочив с окна, мазнул крас¬кой Андрюшу по лицу и побежал в соседнюю комнату. Андрюша с кисточкой — за ним. Ребята бегали друг за другом. Афоня был без рубашки, и Андрюша разукрасил ему спину. Но вот Афоня выскочил из комнаты в коридор и, захлопнув дверь, вцепился в руч¬ку. Андрюша подёргал ручку. Потом решил притаиться у дверей. Ждать пришлось минут пять. Афоня почему-то не выходил — наверное, тоже выжидал за дверью. Вдруг в коридоре послышались шаги. Андрюша насторо¬жился и, только открылась дверь, мазнул кисточкой по протянутой руке: — Осалил, осалил! В комнату входил парторг, а за ним ещё какой-то чело¬век. За спиной вошедших улыбался Афоня. — Ты что здесь делаешь? — удивлённо спросил парторг, взглянув на Андрюшу, а потом на свою испачканную руку. Андрюша засмеялся: — Простите, Матвей Никитич! Мы тут с Афоней окна красим. — Окна красите? Что же, Афоня, значит, спиной, а ты — лицом? — Нет, это у нас обеденный перерыв был, в салочки иг¬рали, а окна мы уже выкрасили. — А ну-ка, покажи! Андрюша подвёл парторга к своему окну. Тот осмотрел его тщательно и сказал: — Неплохо получилось. Ей-богу, неплохо! Потом он обратился к своему товарищу: — Кого сюда поселим? У меня есть предложение: Гри¬цая. Не возражаете? Квартира хорошая, много света. Эта семья заслуживает. — Значит, как — Грицая? — переспросил товарищ. Он был худой, с бритой головой, в руках держал блокнот. Парторг кивнул, и его товарищ что-то пометил в своём блокноте. И, только комиссия вышла из комнаты, Афоня шлёпнул кистью об пол: — Баста! Поработали! Андрюша опешил: — Кончать? — Кончать. Дураки мы, что ли, для Витахи квартиру отделывать! Андрюша не знал, что сказать. — Подожди… Только начали работать, а ты… «кон¬чать». Это же квартира не Витахина, а заводская. Не всё ли равно, кого сюда поселят! Понимаешь? — А нам нечего понимать. Только я тут больше не ра¬ботаю. В другую квартиру пойду, а в этой не буду. — А я не хочу в другую. И тебе не советую — пожа¬леешь… — Это кто — я пожалею? Из-за Витахи-то? Афоня потоптался, хотел ещё что-то сказать, но, не най¬дя слов, махнул рукой; — В общем, я ухожу. И ты уходи. Тебе Витаха ведь то¬же насолил. Помнишь, как на домне они тебя чуть не от¬лупили? — А я всё равно не пойду! — вдруг по складам произ¬нёс Андрюша и снял с себя Афонину гимнастёрку. — Что-о? Остаёшься? — Остаюсь. — А много ли без меня наработаешь, курортничек? — ядовито сказал Афоня. — Обойдёмся как-нибудь. Анатолий поможет. — Ну-ну, посмотрим. Только чихал я с пятого этажа на тебя и на твоего Витаху! — А мы на тебя с шестого чихали! — запальчиво сказал Андрюша. — Что сказал? Повтори!— Афоня подошёл к Андрюше и взмахнул рукой: — Как дам — из окошка вылетишь! — А я не боюсь! И тебе как дам — сам из окошка ку¬выркнёшься! Афоня схватил Андрюшу за грудь и притянул его к се¬бе. Но Андрюша его с силой оттолкнул. — Отойди, не лезь! — сказал он. — Ах, и ты против меня?! — прошептал Афоня. — Против! — твёрдо сказал Андрюша. — А почему? — Сам знаешь! И пошёл вон отсюда! — А если не уйду? — Я тебя выгоню! Афоня опешил. Что произошло с Андрюшей? Он никогда так не говорил. — Ладно! Посмотрим, кто к кому на коленках припол¬зёт. Только я тебе этого никогда не прощу! И Афоня, перекинув через плечо гимнастёрку, вразвал¬ку вышел из квартиры. Андрюша остался один. Он поднял с полу кисть и при¬нялся за работу. Он видел в окно, как Афоня шёл по про¬спекту. Под вечер, возвращаясь домой по шоссе, Андрюша обер¬нулся на соцгородок и отыскал среди домов «свой». Он да¬же нашёл на пятом этаже и «своё» окно. На сером фоне дома оно ясно выделялось белыми переплётами. Глава XV ПИОНЕРСТРОЙ На Ильинском пустыре стояла разноголосица. Сегодня на работу вышел весь Витахин отряд. К полудню со всех соседних улиц привалило ещё чело¬век двадцать. Услыхав, что на пустыре строится стадион, они пришли со своими ломами, лопатами, носилками и ста¬ли требовать работы. На пустыре началась толкучка. Но выручил всех Ми-колка. Он организовал отдел кадров и, притащив откуда-то поломанный столик и табуретку, уселся в тени под тополем. Во-первых, он записал всех ребят, а во-вторых, против каж¬дой фамилии пометил: «турниковая бригада», «качельная бригада», «мачтовики», то есть бригада по рытью ямы для мачты. Тут пошёл шум. Одному хотелось строить качели, а он попадал на турник; другой бы хотел рыть яму, а его посы¬лали с тачкой за песком на Днепр. Миколка чуть не дрался, когда, выдавая назначения, видел, что ему не подчиняются. Но вскоре всё было улажено. Ребята дружно выравнива¬ли пустырь, убирали с него мусор, выкорчёвывали пеньки и засыпали колдобины и выемки. — Витаха!— кричали носильщики, таща мимо него зем¬лю.— Смотри, сколько несём! — Витаха! — орали с другого конца пустыря, из качель¬ной бригады.— Столбы без обжига будем врывать или обо¬жжём? А тот с одним из своих друзей ходил между ребятами и портновским сантиметром размечал волейбольную и бас¬кетбольную площадки. Вскоре на тачке с песком на пустырь въехал Миколка. — Виташка! — возбуждённо заговорил он.—Вон там, за забором, она ходит. На Днепр ехали — она ходила и сейчас ходит. — Кто ходит? — спросил Витаха, свёртывая в колеси¬ко сантиметр. Миколка указал на деревянный забор, стоящий за пусты¬рём, и прошептал; — Майка там! — Чего ты врёшь? — Честное слово! — горячо сказал Миколка.— Она за забором в сучок смотрит. Прогнать? Витаха вгляделся в забор — он был довольно редкий — и действительно увидел за ним чью-то фигуру. — Не надо, не прогоняй,— произнёс он.— И не гляди туда! — Она, наверное, к нам хочет! — засиял Миколка.— Но мы её звать не будем. Пускай сама придёт. — Правильно. А то подумает ещё, что упрашиваем,— сказал Витаха и, заметив, что баскетбольная бригада под¬нимает на столбы щит, побежал к ней. Миколка вскочил в тачку, как в легковой автомобиль, загудел губами и, сказав двум мальчишкам, которые сзади него держались за ручки: «Полный вперёд!» — помчался за Витахой. «Главный инженер» осматривал его участок работы. Сбитый из досок баскетбольный щит был тяжёлый. Вме¬сто сетки на нём на крюке висело железное ведро без дна. Специального кольца нигде не нашлось. Двое мальчишек, забравшись на столбы, осторожно под¬тягивали щит наверх. Миколка, ответственный за баскетбол, стоял между столбами и командовал: — Потихоньку поднимайте. Так… Теперь можно укреп¬лять… Сенька, осторожнее! Не хватайся за ведро — со¬скочит… И вдруг, будто Миколка сглазил, ведро сорвалось. Уда¬рив его по голове, оно шлёпнулось на землю. Миколка молча схватился за макушку, обвёл подслепо¬ватым страдальческим взглядом ребят и почему-то запрыгал на одной ноге. — Ты, Миколка, побегай лучше! — предложил ему кто-то. Но Миколка не обращал ни на кого внимания. Он усерд¬но потирал шишку. — Дай-ка посмотреть,— сказал ему Витаха и раздвинул пальцами льняные волосы. Под ними уже набухал синяк. Витаха чуть дотронулся до него — Миколка присел. — Больно! — сказал он.— Вот здорово навернуло! А со¬трясения мозгов нет? — Если б ты с третьего этажа упал, тогда дело другое,— успокоил Витаха.— А так — пройдёт. — Ему топор надо к голове приложить! — посоветовал кто-то сзади Витахи. Он обернулся и на секунду замер: перед ним стояла Майка. — Как — топор? — спокойно спросил он. — Топор холодный, это помогает. А рана у него не от¬крытая? — Тут Майка решительно наклонила Миколкину голову, чтобы получше рассмотреть вскочившую шишку.— Нет, не открытая. Это хорошо: не будет заражения. Боль¬ного надо положить в тень и дать ему отдохнуть. Хватайте его, ребята! — А ты чего нами командуешь? — вдруг выговорил Ми-колка.— Пришла без авторитета и командует. — Миколка, молчи! — недовольно сказал Витаха и под¬хватил его под мышки. С другой стороны Миколку поддерживала Майка. Они пошли под тополь. — Строительство было не без жертв — так запишут в историю,— сказал кто-то из ребят.— Чем-то тяжёлым был ранен доблестный труженик Миколка. Но без смертельного исхода. Миколку положили под тополем. По его словам, он чув¬ствовал себя неважно. Но, видно, он не столько был ранен, сколько ему нравилось, что за ним все так ухаживают. Как-то вышло само собой — все ребята развалились в тени рядом с Миколкой. — А хорошая площадка получается! — жуя травинку и оглядывая пустырь, сказал Витаха.— Как вы думаете: недельки за две окончим? — Окончим,— уверенно сказала Майка. Миколка удивлённо посмотрел на неё, хотел было ска¬зать что-то вроде: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молча¬ла»,— но, перехватив суровый Витахин взгляд, смолчал. — Конечно, тут работы не так уж много,— рассудила Майка.— Ямы выкопать да столбы врыть. А .вот если бы тут ещё скамеечки поставить, как на настоящем стадионе, тогда долго провозимся. — А что? Давайте и взаправду вроем, а? — слабым го¬лосом предложил Миколка.— А ещё можно будку для гази¬рованной .воды построить. — Ясно, можно,— поддержал его Витаха.— К нам тогда и взрослые будут приходить. — И надписи в стихах тут можно повесить,— сказала Майка.— «Здесь гуляй и отдыхай, а про учёбу не забывай!» — Это кто сочинил? — приподнялся на локте Миколка. — Я. — Врёшь? — Ну вот, стану я обманывать! Я о чём хочу, про то и сочиняю. — А про меня, например, можешь сочинить? — Пожалуйста, только надо подумать! Майка наморщила лоб, и все ребята замолчали. Наконец Миколка сказал: — Ага! Не выходит! У тебя ещё мозги не такие, как у взрослого! — Тише ты! — строго сказал Витаха.— Я знаю, для поэтов самое главное — тишина. — Написала! — вскочила Майка.— Слушайте! «Ты, Ми¬колка, как иголка, языком ты колешь колко!» — Вот здорово! — удивились все.— Эпиграмму сочи¬нила! И тут же мальчишки стали просить Майку написать про каждого стихи — про Петю, про Ваню, Колю и других. Май¬ка на ходу начала придумывать рифмы, которые вызывали у ребят улыбки; «Ваня — баня», «Петя — плети», «Коля — кролик». А потом она предложила ребятам самим подобрать для неё рифмы и дать пять минут на сочинение. Ребята закри¬чали: «Печка — овечка! Мостик — хвостик! Баба—слабый!» Майка все рифмы запомнила и вдруг через пять минут прочла: Дед Архип сидел на печке. По дороге шла овечка, У неё болтался хвостик. Глядь, а на дороге мостик! Этот мостик очень слабый — Провалилась на нём баба. И овца нырнула к рыбам! А за рифмы вам—спасибо! Все ребята завыли от восторга. За пустырём раздалось урчание автомобиля, и над забо¬ром поднялся жёлтый столб пыли. Через минуту на поле въехал зелёный «газик». Из него вылез человек в полувоенном костюме. Он вытер платком потное лицо и огляделся. — Ура, Матвей Никитич приехал! — воскликнул Вита-ха и двинулся навстречу парторгу. Каждый старался подой¬ти к нему поближе, пожать руку. В кругу толкался и Миколка. Он уже совсем оправился. — Здорово, пионерстрой, здорово! — улыбаясь, говорил Матвей Никитич, протягивая руки.— Ого, как вас здесь мно¬го… Майка, и ты здесь? — Здесь! — важно сказала Майка. — А где Андрюшка? — Нет его. — Вот пострел! Семён Петрович уже четыре дня дома не ночует, а ему хоть бы что! Совсем забыл про отца. Вы его как увидите, так гоните к отцу. — Ладно,— сказала Майка и добавила: —А нам, Матвей Никитич, для баскетбола специальные кольца нуж¬ны. А где достать, не знаем. — Баскетбольное кольцо? — переспросил Матвей Ники¬тич.— Такое, с сеткой? Это мы сделаем. Я скажу в механи¬ческом цехе. — А нам и сварочный аппарат нужен,— протиснулся вперёд Миколка.— У нас две трубы есть для железной мач¬ты, свой сварщик имеется — вот Витаха,—- а аппарата нет. Скажите, Матвей Никитич, что нам… Миколку опять оттёрли. Он никак не мог снова подойти к Матвею Никитичу. Но потом, вскочив кому-то на плечи, крикнул: — Матвей Никитич! Нам и долото нужно! Матвей Никитич услыхал и эту просьбу. И, так как её легко было выполнить, тут же настрочил записку в столяр¬ную мастерскую и дал ребятам свой «газик». За долотом с Миколкой хотели ехать человек двадцать, но в машине уместилось лишь восемь. Матвей Никитич ходил по площадке и удивлялся то¬му, как хорошо её распланировали. Он пробовал раска¬чивать уже врытые волейбольные столбы, но они не подда¬вались. — Прочно сделано! Молодцы! — поминутно говорил он.— И дружно так у вас получается. Настоящими комму¬нистами растёте! — А как же! — сказал Витаха.— Нам сейчас что ни скажи, всё пойдём вместе делать. — Матвей Никитич, а коммунизм скоро будет? — спро¬сила Майка. — А как же!.. Вы-то наверняка при коммунизме жить будете. Да и мы, старики, я думаю, доживём. Кругом уже люди новые, жизнь иная… — А как это, Матвей Никитич,— люди новые? — спро¬сила Майка.— Я тоже новая? — Новая. И Миколка новый, и Витаха. Ведь вас и срав¬нить нельзя с каким-нибудь школьником из капиталистиче¬ской страны. Вы на целых пять голов выше. А почему, знаете? — Мы здоровее их,— сказал кто-то из ребят. — Правильно. А ещё? — Мы пионеры, а они нет,— ответила Майка. — Правильно. Ну, а самое главное? — Матвей Никитич внимательно обвёл всех глазами.— У них, ребятки, с са¬мого детства знаете какое прививается понятие о жизни? Когда ты будешь взрослым, либо ты будешь другого гра¬бить, либо другой ограбит тебя. А мы… мы воспитываем вас так, чтобы вы и слова такого не знали — «грабёж». Вот, например, Майка: какая у тебя задача в жизни? Майка застеснялась: — Я… я хочу поэтом стать. — Поэтом хочешь стать? — переспросил парторг.— А вот для чего? — Буду такие стихи писать, чтобы все запоминали… — Какая боевая! — улыбнулся Матвей Никитич.— Очень хорошее у тебя призвание. Пиши, пиши… И наш за¬вод также опиши в стихах. Он во время войны столько вы¬нес, что о нём надо целые поэмы писать. Знаешь…— Матвей Никитич снял белую фуражку и присел на траву,— в 1941 году фашисты вплотную подошли к заводу и хотели захватить его «тёпленьким», но наши рабочие с войсками целых полтора месяца обороняли его. Потом немцы собира¬лись снова пустить завод и привезли из Германии своих ин¬женеров. Но и этот фокус им не удался. Мы всё вывезли. А директора этого завода — был такой генерал Фридрих фон Зуппенпифке —я вот этими своими руками в 1943 го¬ду на чердаке поймал. Сидит он в темноте и трясётся от страха. А я взял его за шиворот и тяну на свет. Он визжит как поросёнок, думает, что мы его сейчас убьём. Но я не стал о него руки марать — пускай сам народ его судит… В это время на пустырь вернулся «газик». Миколка жонглировал в воздухе долотом. — Ну, трудитесь на здоровье!—сказал Матвей Никитич прощаясь. — А когда турник сделаете, дадите один разочек подтянуться? — Дадим! — закричало несколько голосов. «Газик» фыркнул и рванулся. На нём вместе с Матвеем Никитичем поехала кататься вторая партия ребят. — Хороший человек! — глядя вслед машине, сказал Ви-таха. — Очень хороший: кататься даёт! — поддержал его Миколка.— Я вот когда вырасту, тоже пойду на парторга учиться. Глава XVI ДРАГОЦЕННЫЕ МИЛЛИМЕТРЫ В эти дни заводская многотиражная газета «Жигачёв-ский металлург» выходила под жирными заголовками: ТОВАРИЩИ! ДО ПОДЪЁМА ДОМНЫ ОСТАЛОСЬ 5 ДНЕЙ! ТОВАРИЩИ! ДО ПОДЪЁМА ДОМНЫ ОСТАЛОСЬ 3 ДНЯ! Шли последние приготовления. От корпуса домны для её облегчения отсоединялись все трубы. Внутрь металличе¬ского корпуса вставлялся железный паук-распорка, чтобы домна не потеряла своей округлой формы. И, наконец, ис¬пытывался гидравлический подъёмник. Домну решено было поднимать в воскресенье. Эта работа, безусловно, была не секретной, но для того чтобы во время работы присутствовало поменьше «болель¬щиков» — а «болел» весь завод,— о предстоящем подъёме оповестили только самых необходимых людей. В Министерство металлургической промышленности по¬летела телеграмма: «Обещаем дать чугун в срок». Работы на домне, как и на других участках, проводились по жёсткому графику. Отойти от графика — значило не вы¬полнить своего обещания. Но этого никто не хотел. У рабо¬чих даже был девиз в стихах: Слово строителей — твёрдое слово. Сказано: к сроку — к сроку готово! …Афоня сидел на лестнице пылеуловителя, как раз на¬против домны. Он поспел вовремя! Когда он утром вылез из трубы и увидел, что к домне в воскресенье собирается — по одному, по два — народ, он сразу же подумал, что это всё неспроста. Он ещё был далёк от мысли, что именно сегодня будет подъём, но, прибежав за взрослыми к домне и взобравшись на пылеуловитель, он понял, что станет свидетелем необыкновенных событий. Ещё только всё начиналось. Внизу, на земле, Семён Пет¬рович, собрав вокруг себя рабочих и инженеров, размахивая рукой, давал последние наставления. Витахина мать, Мария Фёдоровна, в грязном комбинезоне, в поднятых на лоб си¬них очках и с газовой горелкой в руках, внимательно слу¬шала его. Матвей Никитич, щуря глаза, оглядывал домну’, будто прицеливался, откуда её лучше будет штурмовать. Майкин отец молча курил. — Ну вот,— говорил Семён Петрович,— сегодняшний день решит всё. Будем работать сейчас без спешки. Правда, у нас всё учтено, но всё-таки, чтобы какая-нибудь мелочь не подвела, лучше не торопиться. Мы и так, вместо того что¬бы год строить новую домну, в один день решаем всю про¬блему. Вопросы есть? тным чувством и досадой на себя вспомнил, что этой вот Марии Фёдоровне Грицай он не захотел красить квар¬тиру. — Внимание! — сложив рупором ладони, скомандовал Семён Петрович.— Начинаем подъём! Двое рабочих, взявшись за ручки, торчащие сбоку не¬большого железного ящика, стали их крутить. Это был на¬сос. Самая что ни на есть обыкновенная вода, пройдя через него, уже под сильным давлением устремилась по медным трубкам к подъёмникам — домкратам. В насосе забулькала вода, и это бульканье было отчёт¬ливо слышно,, потому что на домне вдруг наступила мёртвая тишина. Прекратились стуки, разговоры. Все начали вгля¬дываться в гигантскую домну. Но она как стояла не шелох¬нувшись, так и продолжала стоять. «Сорвалось! — подумал Афоня.— Не выпрямляется!» У него по спине пробежал холодок. Он ясно видел, как раздвигались домкраты, упираясь в верхнюю часть домны и силясь её поднять, но домна стоя¬ла без движения. Только прогибалась стальная обшивка. — Прекратить подъём! — крикнул Семён Петрович и быстро закурил.— Тут что-то держит… Он снова проверил разрез, а затем вместе с двумя рабо¬чими полез на самую верхушку домны, на колошник. Пробыли они там минут пятнадцать, затем спустились. Руки у Семёна Петровича были покрыты ржавой пылью. — Там труба осела, ну и зацепилась за колошник. Мы отвели её. Теперь можно продолжать,— сказал он. И снова завертелись ручки насоса. Вдруг раздался голос Матвея Никитича — радостный, гулкий. Он кричал из нутра домны: —— Десять миллиметров!.. Двадцать миллиметров!.. Идёт, голубушка! Афоня привстал на своей лестнице и увидел, что щель в разрезанном корпусе увеличилась. Домкраты продолжали работать. Витаха, заливая из маслёнки масло в насос, любовно об¬тирал ветошью его крышку. Потом он вынул из кармана гаечный ключ и стал им что-то подвинчивать. Он работал старательно, со знанием дела. Иногда он обращался к рабо¬чим, и те с серьёзными лицами что-то объясняли ему. Афоне вдруг страшно захотелось встать на Витахино ме¬сто. Он так же хорошо управился бы с маслёнкой, как это выходило у Витахи. А может быть, даже у него и лучше бы вышло. А что плохого, собственно говоря, ему сделал Витаха? Потом у Афони мелькнула мысль, а вдруг сейчас поло¬маются домкраты? Тогда всё дело завалится. Но он зря волновался. В подъёме всё было предусмот¬рено. — Вбить клинья! — скомандовал Семён Петрович. Раздался оглушительный металлический звон — это би¬ли кувалды,— и в образовавшемся зазоре показались чугун¬ные клинья. Теперь уже корпус не мог осесть. Семён Петрович посмотрел в зазор и крикнул: — Ну как, парторг, обманем время? — Обманем! — раздался гулкий голос. Майкин отец стоял на земле возле подъёмного крана и осматривал толстые стальные накладки, которыми он дол¬жен был заделывать брешь в домне. Сейчас их поднимут наверх и будут приваривать к корпусу. Афоня хотел было сбегать за Андрюшей, чтобы он тоже посмотрел, как умеют в Жигачёве здорово работать, но, с со¬жалением вспомнив, что они поссорились, остался сидеть на пылеуловителе. Беспрерывно стучали кувалды, загоняя клинья. Когда зазор в корпусе стал похож на огромный чёрный и беззубый рот, в нём показалась голова инженера Матю-шенко: — Семён Петрович! Отвес подошёл к математическому центру. Домна сейчас в вертикальном положении. На кольцевую площадку вылез Матвей Никитич. Он мол¬ча обнял Семёна Петровича и поцеловал его. Потом потряс руки двум рабочим, которые крутили насос, и Марии Фё¬доровне. Но, как показалось Афоне, больше всего Матвей Никитич тряс руку Витахе. Афоне стало завидно. Витаха почти ничего не делал — с какой-то маслёнкой возился,— а ему трясли больше всех. «Вот немножко поработал — и уже почёт! — подумал Афоня.— А ты, как дурак, никакого уважения не имеешь». Домна была выпрямлена! Афоне хотелось танцевать, он чуть не съехал по ступень¬кам пылеуловителя и подбежал к Семёну Петровичу. Тот уже сидел на каком-то бесформенном куске бетона. Перед ним лежала раскрытая пачка «Казбека», и каждый, кто хотел, брал из неё папиросы. Витаха, развалившись на земле, будто после тяжёлой работы, сладко потягивался. Он не видел Афоню. К Семёну Петровичу подошёл парторг: — Вы знаете, за сколько времени мы подняли домну? — За сколько? Матвей Никитич отвернул край рукава и поднёс к гла¬зам Семёна Петровича часы. Домна была поднята за пять с половиной часов. Афоня даже не заметил, как пролетело это время, слов¬но он сам был на кольцевой площадке и вместе со взрослы¬ми поднимал домну. Глава XVII ДИСПЕТЧЕРСКИЙ РАПОРТ Андрюша сидел у отца в кабинете и, потирая ладонью о ладонь, скучающе озирался. Утром Майка знаками — Андрюша с ней не разговари¬вал — объяснила, что его вызывает к себе отец. Кругом на стенах висели чертежи, диаграммы, какие-то фотографии. На одной была видна панорама довоенного за¬вода с дымящей домной. В кабинете были стол, диван и тумбочка с графином. А в углу стояли ещё два сдвинутых вместе письменных сто¬ла. На широкой общей крышке горели и мигали красные, зелёные, белые глазки. Лампочек было штук сто. И, глядя на них, казалось, что это не диспетчерский пульт, а макет освещённого города. За пультом сидела смуглая девушка в наушниках. Пе¬ред ней на стойке висели серенькая коробочка микрофона, поодаль чернел диск репродуктора. Девушка то и дело тро¬гала кнопки и рычажки включения и с кем-то вполголоса переговаривалась. Отец что-то быстро писал. Изредка он бросал на Андрю-шу взгляд, и по его лицу скользила лёгкая улыбка. Сын сидел загорелый, обросший волосами — на шее хоть косички заплетай,— в безрукавке и трусах. Ботинки у него были стоптаны. Из правого ботинка выглядывал большой палец. — Ну, сынок, что нового?— оторвавшись от бумаг, спро¬сил Семён Петрович.— Ты что ж это меня совсем забыл — курьеров за тобой посылать приходится. Я позавчера тебя ждал, вчера волновался, а ты где-то там бегаешь и ни разу не заглянешь сюда… От мамы писем нет? — Нет ещё. Семён Петрович, видимо что-то вспомнив, опять скло¬нился над бумагами и начал в них рыться. — Так… А Майка хорошая повариха? Чем же она тебя угощает? — Котлеты делает, блины как-то испекла… Андрюша проглотил слюну. Он давно уже по-настояще¬му не обедал — с первым и вторым,— а сидел на хлебе, кол¬басе и картошке. — Значит, ты сыт у меня? — Сыт,— вздохнул Андрюша. Вдруг секретарь Маруся, сидевшая за диспетчерским пультом, громко сказала: — Семён Петрович, уже пять часов. Рапорт. Все на сво¬их местах. Отец посмотрел на ручные часы. Лицо его сразу измени¬лось. Из приветливого и добродушного оно сделалось сосре¬доточенным, строгим. Он подошёл к микрофону. Девушка-оператор с каранда¬шом и толстой тетрадью расположилась рядом — пригото¬вилась записывать приказы. — Внимание! — сказал в микрофон отец.— Первый уча¬сток — теплоэлектроцентраль, докладывайте! Андрюша услыхал, как в чёрном диске репродуктора кто-то откашлялся. — За вчерашний и сегодняшний день мы смонтировали топку первого котла. Вопросов вообще нет, но нам недодали под мусор три автомашины. — Гараж, слышите? — Отец покосился на Андрюшу и тихо сказал: — Понимаешь, как тут у меня устроено? Андрюша, очень заинтересованный, кивнул головой. Бот, оказывается, о каком диспетчерском рапорте говорил раньше отец! Все строительные участки, которые находятся друг от друга за десять — двенадцать километров, соедине¬ны телефоном с отцом и каждый между собой. Они слышат друг друга, будто разговаривают в одной комнате. Как при¬думано! — Слышу,— ответил гараж.— У меня шофёров не хва¬тает. — У вас у одного, что ли, людей не хватает? — строго спросил отец.— Я сам тут каждого человека выкраиваю. Когда пустим домну, тогда освободятся люди, а сейчас пока надо что-то придумать. — Ладно, я придумаю. Посажу за руль механиков. — Вот и договорились… Мартеновский цех, слушаю вас! — Установка восьмидесятиметровой вытяжной трубы закончена! — с гордостью сказал репродуктор.— Продол¬жается кладка ванны. Андрюша вспомнил: когда он приехал, над мартенов¬ским цехом торчал всего лишь маленький кончик трубы, а теперь она была уже поднята на восемьдесят метров! — Но у меня, Семён Петрович, скандал,— продолжал мартеновский цех,— кирпич кончается. — Кирпичный завод, в чём дело? — Я тут не виноват, Семён Петрович,— медленно отве¬тил вкрадчивый голос.— Я им выдаю по графику, а они сами в день больше укладывают. — В общем, раз они график обгоняют, им надо выда¬вать, как только потребуют. Понятно? — Понятно. — Семён Петрович, а Семён Петрович! — вдруг влез в разговор чей-то сипловатый голос.— Мне бы драночки… — Кто это ещё? Подождите… Прокатный цех, инженер Сергеев, докладывайте, почему не выполнили график? — Балок не было…— растерянно ответил репродуктор. — Балок не было? — резко переспросил отец.— Ну что ж, хорошо. За срыв задания вы сняты с работы. Без вас обойдёмся, нам такие люди не нужны. — Но почему же? Ведь я… — Надо уметь добиваться балок. Прощайте. У меня нет времени с вами деликатничать. Вы уже в третий раз график сорвали. Ваше счастье, что не мартеновский цех — направ¬ление главного удара. А то бы — под суд за халатность! Андрюша никогда не видел отца таким сердитым. «Ну и разозлился! — подумал он.— Даже с работы прогнал». Ему почему-то стало жалко знакомого инженера в пенс¬не, который жил у них в доме. О его увольнении ведь услы¬хали на всех участках. — Железнодорожный цех! — продолжал перекличку отец. — Вчера и сегодня на завод прибыло сто семьдесят ва¬гонов с оборудованием и стройматериалами. Цемент — с Урала, стандартные дома — из Калинина, кабель — из Москвы, автомобили — из Горького, нефть — из Баку, лес— из Белоруссии, шпалы — из Архангельска, прокатное обо¬рудование — из Краматорска. Вагоны разгружены без за¬держки. Правда, людей маловато было, но управились. — Молодцы! — вдруг вырвалось из репродуктора. — Иваненко, зайдите сегодня в партком. Это был голос Матвея Никитича. Андрюша узнал его сразу. Он тоже, оказывается, слушал рапорт. — А насосы и стекло прибыли? — спросил отец. — Нет. — Тьфу! Вот горе мне с этими поставщиками — всё дело портят! — Семён Петрович, а Семён Петрович! — опять влез в разговор сипловатый голос.— Мне бы драночки… — Кто это мне мешает работать? — возмутился отец. — Вы почему без очереди лезете? — Да дранки надо, Семён Петрович,— взмолился го¬лос.— Работа стоит. Бисов сын Стеценко без ножа режет! — Не лайся,— возразил кто-то,— сам ты такой! — Вы что тут, ругаться собрались? — спросил Семён Петрович.— А то живо обоих выключу! Ждите очереди!.. Отдел кадров, ваше слово! — Сегодня на стройку прибыло десять инженеров — молодых выпускников — и сто монтажников,, — Где вы их разместили? — Пока что по баракам и землянкам, Семён Петрович. Хотим брезентовые палатки поставить. В них человека по три поместится. — Ставьте… Центральный склад, выдайте палатки… Главный бухгалтер, подсчитали? — За вчерашний день, Семён Петрович, произведено ра¬бот на один миллион сто тысяч рублей,— продребезжал в репродукторе старческий голос.— Сэкономлено пятьдесят тысяч рублей. — Хорошо. Я вас выключаю… Ну, кто там дранки про¬сил? — улыбнулся отец. — Я, Федорчук. — А, это ты, Федорчук! Что у тебя голос изменился? — На реке, Семён Петрович, простыл после работы. Пот¬ный был. Мне бы дранки… — Деревообделочный комбинат, что вы там Федорчука задерживаете? Для строительства жилых домов дранку дать немедленно! Никаких возражений! Девушка-оператор записывала в тетрадку каждое донесение с участков и каждое распоряжение начальника строи¬тельства. Андрюша, сияя, смотрел на отца. Он никогда не думал, что на заводе в день совершается так много работ. И даже подсчитано: они стоят миллион рублей! Подумать только — один миллион! Андрюше было даже невдомёк, что отцу не хватает шофёров, инженеров, рабочих, что он давно ждёт насосы и стекло. Оказывается, что сейчас на заводе домна была направлением главного удара. Как на фронте! И, значит, отец был здесь главнокомандующим. Он прини¬мал донесения с поля боя, снимал плохих начальников. И все его слушались, подчинялись, А он отдавал распоряже¬ния не задумываясь, резко, строго, и это, вероятно, потому, что всё время смотрел на фотографию довоенного завода, дымящего, красивого. Это было очень здорово! Диспетчерский рапорт заканчивался. — Теплоэлектроцентраль,— снова позвал Семён Петро¬вич,— а ну-ка, дайте трубку пионерам. Они сегодня звонили мне, когда меня не было. И вдруг Андрюша услышал знакомый мальчишеский голос. «Витаха!» — догадался он. — Семён Петрович, на спортплощадке установлены два волейбольных столба, начался монтаж турника и качелей. Нам не хватает железных скоб размером триста милли¬метров. Потом, Семён Петрович, для того чтобы сварить из труб мачту, нам нужен сварочный аппарат. — Я у них там был, Семён Петрович,— поддержал Ви-таху парторг.— Хорошая спортплощадка получается. Надо сделать ребяткам. — Сделаем,— сказал отец.— Механический цех, Черед¬ниченко! К тебе придут дети, так ты их выслушай и помо¬ги. Потом отрапортуешь. — Есть! — Витаха! — вдруг позвал парторг.— Ты у меня просил рекомендацию в комсомол Можешь зайти, она уже лежит на столе. — Рекомендацию дали… ракомендацию написали…— послышались в репродукторе детские голоса. И Андрюша понял, что Витаха рапортовал не один: ря¬дом с ним стояли ребята. — Спасибо, Матвей Никитич! — секунду спустя ответил Витаха.— Но у нас ещё не закончилось строительство… — Ничего, заходи, заходи. Я тебя досрочно рекомендую. Нам нужны такие люди, как ты. Андрюша сидел и изумлялся. С Витахой разговаривали, как с большим, и всерьёз. И строительство спортплощадки, выходит, не какая-нибудь игра, а настоящее дело. А ведь Андрюша также мог бы рапортовать отцу. И все бы знали, что это говорит сын начальника, который тоже помогает за¬воду. А сейчас — что он мог сказать отцу? Выкрашено одно окно. Мало. Зря потерял время с Афоней! Майка хитрая, сразу туда пошла. А как хочется что-нибудь сделать!.. — У тебя всё, Витаха? — спросил отец. — Всё. Только один вопросик личного порядка. — Хорошо, сейчас отвечу… Товарищи, диспетчерский рапорт окончен.— Семён Петрович посмотрел на Марусю: — Отсоедините все участки… Я тебя слушаю, Витаха. — А вы, Семён Петрович, сына своего нашли? — Нашёл. Четыре дня не видел. Чего же вы в отряде так плохо за своими пионерами смотрите? — А мы за ним совсем не смотрим,— тихо сказал Ви¬таха. — Он не наш. — Как не ваш? — Семён Петрович взглянул на сына. У того был раскрыт рот. Он не дышал.— Он же мне говорил, что работает у вас и очень доволен! — Нет, он ни разу у нас не был. Андрюша почувствовал, как весь вдруг ослабел. Он хо¬тел что-то сказать в своё оправдание и не мог. — Ни разу не был? — в изумлении спросил отец.— Гм… Впрочем, я сейчас это выясню…— Семён Петрович отодви¬нул от себя микрофон.— Андрюша, что это значит? Андрюша не смотрел на него. — Ты будешь мне отвечать? — А что отвечать? — тихо спросил Андрюша. — Ты вот с этими ребятами работал? — Отец показал пальцем на микрофон. — Не-ет… — А чем же ты тогда целыми днями занимался? — Рыбу удил… гулял… — В общем, шалтай-болтай — да? — Да… — Хорошо,— сказал отец.— Иди сейчас домой и ожи¬дай меня, там поговорим. Семён Петрович сжал рукой край стола и сосредоточен¬но посмотрел на Андрюшу. «Ну и попадёт мне от жены за то, что взял Андрюшку с собой! — подумал он.— Вот, не слежу за мальчонкой…» За дверью Семёна Петровича ждали инженеры, рабочие и у каждого были неотложные дела. Они вошли прямо ско¬пом, окружили стол. А ещё кто-то крикнул из коридора: — Семён Петрович, через десять минут совещание, нас уже ждут! Андрюша вышел из кабинета и, совершенно обессилен¬ный, плохо соображая, что произошло, поплёлся по кори¬дору. Глава XVIII ЗНАКОМОЕ ЛИЦО В эту тяжёлую для него минуту Андрюша остался совер¬шенно один. Он лежал на кровати и бессмысленно смотрел в одну точку. Он хотел бы сейчас заснуть, но сон не шёл к нему. Скоро приедет отец, и начнётся разговор. Ох, что бы такое сделать, лишь бы не было этого разгово¬ра! Как стыдно! Отец спросит: «Почему ты не строишь спортплощадку?» Что ему ответишь? Ну что ему ответишь? «Я поссорил¬ся с Витахой и не хотел сходиться. А чтоб ты не волновал¬ся за меня— сказал, что я с ним».— «Ах, ты, значит, пони¬мал, что Витаха делает полезное дело? Так ^почему же ты не пошёл всё-таки к нему? Ведь можно было забыть вашу мелкую ссору, правда?» — «Правда. Но мне помешал Афоня».— «А где твоя пионерская сила воли? Ты должен был плюнуть на него. Ты не видел, куда он тебя тянет… Витаху к рапорту допустили, его в комсомол рекомендуют, а ты?» Нет, как ни думай, а всюду отец был прав. И действительно: ну почему нельзя было сразу пойти к Витахе? Понравилась Афонина труба? Что Афоня парти¬зан? Да какой он партизан, когда все демобилизованные уже давно работают, а этот ходит и с толку всех сбивает!.. И правильно ребята сделали, что его из коноводов прогнали. Думали, что он герой, а потом раскусили его. «И как это я не раскусил вовремя!» И снова Андрюша ругал себя за свою ошибку. Но, как он себя ни ругал, всё же ему предстояло самое худшее — разговор с отцом. Андрюша мог бы выдержать всё-всё, толь¬ко не это. Ведь отец так трудился, а Андрюша ему подорвал репутацию. Об этом уже, наверное, узнал весь трест: у на¬чальника «Жигачёвстроя» в семье не всё в порядке. Огец ему доверял, а теперь… всё насмарку! Андрюша ворочался на кровати. За окнами уже ночь высыпала яркие звёзды. Откуда-то издали ветер принёс слова последних известий. Это, навер¬ное, где-то в рабочем посёлке говорило радио. Было уже около двенадцати часов. Теперь окончатель¬но ясно, что отец сегодня не придёт. Разговора не будет, но он всё равно будет завтра. Андрюша встал с кровати, зажёг свет, чтобы постелить на ночь постель, включил радио. Вся комната вдруг напол¬нилась звуками города. В репродукторе раздавалось множество голосов, даже можно было разобрать отдельные слова, гудки автомашин— мягкие басы или тоненькие-тоненькие, будто кто-то дул в губную гармошку. Потом весь шум перекрыл мелодичный, медленный бой. Звуки сначала раскатились, словно на зем¬лю сбросили десяток звонких стальных балок, а затем раз¬далось торжественное: «Бам!.. Бам!.. Бам!..» «Москва!..— вздохнув, подумал Андрюша.— Там мама, Серёжка, а я один…» И вдруг его будто током прошибло. Он взволнованно сел на постели. «А чтр, если…» — поду¬мал он. В голове всё уже складывалось независимо от сознания. И так всё просто выходило, что лучше и желать не нужно. Андрюша вспомнил того маленького человека в шляпе и галстуке, который весь полёт из Москвы возле рта держал газетный кулёк, вспомнил, как он рассказывал, что летел однажды на самолёте бесплатно, и вдруг ясно представил план своих действий. Он летит бесплатно в Москву. Через четыре часа будет у мамы, и они вместе дают папе телеграм¬му. А там начнётся новая жизнь. Андрюша сел за стол и написал: «Дорогой папочка! (В этом месте Андрюше хотелось за¬плакать.) Я улетел в Москву. За меня не беспокойся. Я не хо¬тел тебя обманывать, а всё так получилось из-за одной ошибки. Андрей». Андрюша сложил бумажку вчетверо и уже было собрал¬ся встать из-за стола, но снова вырвал из тетрадки листок и взял в руки карандаш: «Майка, не считай меня курортником. Я всё время ду¬мал о тебе и о твоём поступке. Я виноват, но я тоже трудил¬ся — в соцгородке красил квартиру и окно. Если не веришь, спроси у Матвея Никитича. Когда я буду инженером, я хо¬чу с тобой увидеться». В старенький рюкзак — Серёжин подарок — Андрюша положил буханку чёрного хлеба, банку с кильками и ножик. В карман пиджака сунул спички и носовой платок. Всё было готово. Андрюша оглядел свою комнату и на цыпочках вышел в коридор. Здесь он подсунул под Майки-ну дверь свою записку. Андрюша знал, что пассажирский самолёт вылетает из Жигачёва по утрам, и надо было торопиться. До аэродрома было пятнадцать километров… …Андрюша шёл долго. Шоссейный булыжник блестел под луной. В стороне от дороги, в степи, кричали какие-то птицы, раздавались пронзительные писки. А невидимые сверчки — их были сотни — верещали так оглушительно, что казалось, будто по степи со свистками ходит батальон милиционеров. Когда за спиной исчезли заводские огни, Андрюше ста¬ло страшновато. Ему показалось, что он один на всём зем¬ном шаре. Начало чудиться, что кто-то крадётся по кустам. Андрюша даже остановился на дороге: а не вернуться ли назад, пока не ушёл далеко? Но вспомнив, как ему всегда говорил отец, что раз взялся за дело, так доводи до конца, он быстро пошёл вперёд и больше не оглядывался. Через час он почувствовал, что устал. Он сошёл с до¬роги и, положив под голову рюкзак, лёг на землю. Небо было бездонное и красивое. Иногда по нему сколь¬зили падающие звёзды. За ними тянулись огненные следы. «А может, это воздушные корабли каких-нибудь марси¬ан? — подумал Андрюша.— Вот бы полететь вместе с ними!» Летишь себе в пространство, а конца ему и нет. «К ка¬кой планете пристать?— спрашивает марсианин, почему-то очень похожий на Витаху. — Вон к той или к этой?» — «Давай к любой,— отвечает Андрюша.— Мне всё равно». А сам думает: «Ну и попадёт же теперь от отца! Куда я без спросу от него улетел…» Андрюшу разбудило урчание первого утреннего авто¬мобиля. В степи начинался рассвет. Жёлтое пространство дыми¬лось молочно-бледным туманом, будто огромное облако опустилось на землю. Небо теперь уже было бледно-серым. На востоке розо¬вел горизонт. Андрюша пришёл на аэродром, когда самолёт, отправ¬лявшийся на Москву, готовился к вылету. Механики в синих комбинезонах возились около мото¬ров, ходили по крыльям и через тряпочку наливали в баки бензин. Поодаль толпились пассажиры с чемоданами. Вдруг Андрюша увидел, как из беленького домика аэро¬порта, где были буфет и радиорубка, вышел высокий чело¬век в синем отутюженном костюме с голубым кантиком по воротничку. На нём была фуражка с лакированным козырь¬ком, над которым золотились два крыла и пропеллер. Он шагал красиво и быстро, и во всём его облике, во всей поход¬ке было что-то знакомое. — Дядя…— Андрюша догнал лётчика — и замер. Это был тот самый лётчик, который привёз Андрюшу в Жигачёв. — А вы не скажете,— продолжал Андрюша уже по инерции,— где найти мне главного лётчика? — Командира экипажа? — Лётчик удивлённо оглядел Андрюшу.— А зачем? — Вы знаете… я…— сказал Андрюша и почувствовал, как у него сдавило горло.— Мне надо в Москву… Я… го¬лодный… И, сам не зная почему, Андрюша горько расплакался. В этих слезах было всё: и то, что он не спал целую ночь, и то, что ему было жалко и себя и папу. Лётчик взволновался. Он присел перед Андрюшей и, мяг¬ко взяв за подбородок, поднял его голову: — Вот те на — мужчина, а разревелся, как в детском саду! Что же ты горючее зря тратишь? Ты что, отстал от поезда? — Нет… то есть да… — А как же ты отстал? :— Я на поезде гулял, а перрон дёрнулся и… и… Андрюшины слезы были искренними. Это лётчик ви¬дел. Но он также” чувствовал и другое: мальчишка чего-то не договаривает. Вернее, совсем не умеет врать. — А ты где живёшь-то: в Москве или в Жигачёве? — Папа в Жигачёве, а мама в Москве. Я с мамой… — А на какой улице в Москве живёшь? — На площади Маяковского. — Да ты же мой земляк! — вдруг воскликнул лётчик.— Я тоже на Маяковского живу. А ты в какую булочную хо¬дишь: в ту, что на углу серого дома? — Да… — Вот интересно! И я оттуда хлеб беру. Ну, так и быть, летим! Я тебя и на своём автомобиле к маме подброшу. Как тебя зовут-то? — Андрюша… — А меня дядя Коля. Будем знакомы. Ну, полезай в самолёт. Андрюша забрался по лесенке в кабину и прошёл за дядей Колей в пилотское отделение. Лётчик усадил его рядом с собой на место второго пило¬та и стал осматривать приборы. Андрюша сидел как зачарованный. И по бокам, и сверху, и снизу торчали какие-то рычажки, кнопки, лам¬почки, часы, приборы с дрожащими стрелками. Андрюша потрогал штурвал. Он был похож на обыкно¬венный автомобильный руль, только верхняя часть его бы¬ла срезана. Дядю Колю кто-то окликнул с земли. Он выглянул из ка¬бины в окошечко, кивнул головой и, сев опять на своё ме¬сто, нажал на какой-то рычаг. И вдруг на правом крыле заревел мотор. Потом вклю¬чился левый мотор. Самолёт затрясся. — Летим, да? — радостно прокричал Андрюша. — Нет, я моторы слушаю,— ответил дядя Коля. Остановив винты, он ещё минут пять проверял педали и штурвал, внимательно осматривая приборы. Потом по¬смотрел на Андрюшу. — Слушай, паренёк,— просто сказал он.— Мне нетрудно тебя подкинуть в Москву, через четыре часа ты уже бу¬дешь пить чай у мамы, только знаешь — - ты меня прости, конечно, но мне кажется, я вот за тобой наблюдал,— у тебя что-то дома произошло. Так или не так? Андрюша испугался этих слов. Он подумал, что лёт¬чик — гипнотизёр и всё уже узнал, пока он сидел в кабине. Но потом решил, что всё-таки дядя Коля не гипнотизёр. У него были голубые добрые глаза, а для гипнотизёра нуж¬ны чёрные и злые. — Ты пионер? — Дядя Коля вдруг положил на Андрю-шину коленку свою твёрдую руку. — Пионер. — А я — член партии. Ну вот, давай с тобой поговорим в открытую. Я же всё равно тебя беру. Что у тебя про¬изошло? Андрюша подумал, что дядя Коля, наверное, поймёт его, потому что все лётчики хорошие, и, как иногда бывает, что не рассказывается близкому человеку, то с облегчением по¬вествуется совсем чужому,— он взял да и рассказал дяде Коле обо всём, обо всём. И про свою ссору с Майкой, и про спортплощадку, которая ему нравилась, и про домну, и про своего близкого друга Афоню. Андрюша говорил сбивчиво, скороговоркой, перескаки¬вая с одного эпизода на другой. Наконец закончил. Он был возбуждён. Ему стало как-то легче. — Да-а…— задумчиво сказал дядя Коля.— Паренёк-то ты уже взрослый, а посадка в Жигачёве у тебя неважнецкая была. Скапотировал. Что ж ты взял курс на Афоню — ведь по нему далеко не улетишь! Разве так надо жить? Ты гляди туда, куда все передовые люди смотрят — вот как, напри¬мер, Витаха твой,— тогда уж никогда не ошибёшься. А на¬бедокурил — вовремя исправляй свою ошибку. Понял? А то, что ты квартиру красил, это хорошо. Тебе ещё сколько остаётся жить-то на «Жигачёвстали»? — Да с полмесяца будет… — О-о! — вдруг воскликнул дядя Коля.— За эти полме¬сяца ещё столько можно дел перевернуть, что и Героя Со- азо циалистического Труда могут дать… Ну, ты подожди здесь, а я пойду скажу,-чтобы уже пассажиров сажали. Через пят¬надцать минут вылетаем! Лётчик вышел из машины и направился в домик, над которым плавала длинная матерчатая колбаса, надутая ветром. Андрюша задумался. Через несколько часов он будет в Москве! Он увидит маму, Серёжку, будет спать на своей очень мягкой кровати. И мама его накормит любимым омле¬том с колбасой и даст стакан сметаны. А потом он пойдёт в школу, встретит своих старых друзей и совсем-совсем забу¬дет «Жигачёвсталь». Нет, он, конечно, не совсем забудет Майку. Может быть, через месяц он ей пришлёт письмо. Может быть, они опять встретятся с Афоней — почему бы не позвать его в гости на новый год? А впрочем, это очень хорошо, что Андрюша улетает. Хватит! Пожил! Неудачно, конечно, прожил это лето, но всё-таки узнал, что такое металлургический завод, узнал Украину. «Ну, а может быть, и не стоит улетать?» — вздохнул Андрюша. Он увидел в окошко лётчика, который вышел из домика и закурил папиросу. Потом он поднял голову вверх и улыб¬нулся. На утреннем небе не было ни единого облачка. Глава XIX КОНЕЦ ТРУБЫ Поздно вечером Афоня долго бродил под Андрюшиным окном, два раза поднимался на крыльцо дома и всё никак не решался пойти и сказать Андрюше, что он хочет с ним помириться. Он очень хотел мира, потому что такого друга, как Андрюша, у него никогда не было. Конечно, он был не прав, что бросил красить квартиру. Какое ему дело, кого туда поселят: Витаху Грицая или Миколку-секретаря! Это, собственно, не им дают квартиры, а их родителям за хоро¬шую работу. А Афоня сам уважает трудящихся. Эх, покрасил бы он тогда без звука, раз Андрюшке при¬спичило, и сейчас бы не был в ссоре! А-теперь как быть? Конечно, Андрюшка не захочет мириться. И кто бы захотел после того, как курортником обозвали и сказали: «Как дам — в окошко вылетишь!» Обидно же всякому будет. А ведь как сказано было? Сгоряча. А раз сгоряча, так и оби¬жаться нечего. Тут всё можно наговорить… Афоня несколько раз хотел подняться к Андрюше на второй этаж и наконец, поняв, что он никогда не решится признать, что он не прав — гордость не позволяет,— пошёл к своей трубе. Здесь он вскипятил на костре кружечку го¬рячей воды и, выпив её с куском сахару, лёг спать. В ящике под Афоней шевелился кролик. Возле трубы кто-то скрёбся. Чьи-то маленькие коготки скоблили железо. Дверь была изрезана прямыми полосками просветов между плохо сколоченными досками. В трубе было как-то против¬но и неуютно. «Вот дожил,— думал про себя Афоня,— опять один остался. И почему всё так получилось? Ведь никому ниче¬го плохого не сделал, только с Витахой поцапался, а вы¬шло — со всеми в ссоре. И почему в ссоре — непонятно!» У Афони на глаза навернулись слезы. Он увидел себя жалким, несчастным и отовсюду гонимым. «И ведь, кажется, мальчишек не бью, а они прямо житья не дают — строй с ними! Друзей отнимают… И в школе, наверное, как начнут заниматься, приставать будут. А я, может быть, ещё получше их могу работать. Вот возь¬му и уйду в ремесленное училище, тогда посмотрим!» Афоня вдруг вспомнил подъём домны, Витаху с мас¬лёнкой, вспомнил, как Матвей Никитич пожимал ему руку, и почувствовал сильнейшую зависть. «Ему почёт — трудился. Наверное, ещё и за спортпло¬щадку спасибо скажут — для всех старался. А я что? Для себя какую-то трубу отделывал, электрифицировать хотел, чтоб удобнее жить было. А к чему? Отделился только ото всех… И когда её только на опоры поднимать будут? Ва¬ляется без присмотра, а, наверное, денег стоит. А может быть, сходить к Семёну Петровичу и сказать про трубу? Чего они про неё забыли? Скорей бы уж тётка приезжала!.. Всё-таки вдвоём б^дем. А что, если пойти в ремесленное учи¬лище? Вот приедет тётка, а я уже тю-тю — в ремесленном живу! Говорят, там хорошо, как у военных. Форма — раз, кормёжка бесплатная — два, в-третьих, ещё и деньги пла¬тят после практики. Окончу «ремесло», поработаю, потом в техникум пойду, а там и до инженера рукой подать. Вот придёт ко мне Витаха наниматься на работу, а я ему: «Что же, товарищ Грицай, я смогу вас принять, только вам уж тут не придётся командовать. Здесь уж, будьте любезны, меня слушайтесь…» Вдруг Афоня услыхал снаружи чьи-то шаги. — Вот она лежит,— раздался сиплый голос. — Вижу. Сейчас покурим и начнём,— ответил тенорок. «О чём это они?» — насторожился Афоня. — Да-а… уж немножко нам осталось,— вздохнул сип¬лый.— Поверишь, как в санатории лежал, аж думал — не вытерплю, так руки по делу чесались… Ну, ты кончай ку¬рить. — Да погоди. Ей-богу, в третий раз сегодня закуриваю! Скоро, наверное, совсем разучусь дымить. Два незнакомца прошлись вокруг трубы и вдруг по ней чем-то ударили. От звона Афоня сразу оглох. — Эй, эй! Осторожней! — закричал он и, распахнув дверь, выскочил из трубы. Он наткнулся на какого-то рабочего с фонарём и кувал¬дой в руке. Тот испуганно отшатнулся: — Да кто это, мать родная? — Я… я живу здесь…— сам испуганный, пробормотал Афоня. — Фу-ты, чертяка тебя задери! Испугал как, аж возду¬ху нету! — передохнул тенор. — А ты что делал в трубе? — подошёл сиплый. Он был плечистый и низкорослый. — Живу. Это моя хата. — Хата? — переспросил тенор.— Да какая ж это хата! Без печки да без окон. В общем, собирайся. Мы сейчас тут расклёпывать будем. — А я как? — спросил Афоня. — А кто тебя сюда посадил, ты с того и спрашивай,— сказал сиплый, вскинув кувалду на плечо. — Я сам въехал. Я вообще-то с тёткой живу. — Придётся выезжать. Мы вот сегодня на ночь задание получили — расклепать. — А где же мне ночевать? — К тётке иди. — Она у меня сейчас в деревне, а я в землянку пока других пустил. — Да, Тимофей Сергеевич, а как же, правда, спать-то парнишке? — вдруг спросил сиплый.— Вот не предусмот¬рели мы его. — Попался,— усмехнулся тенор.— Пускай к парторгу идёт. Он у нас квартиры распределяет. — К Матвею Никитичу сейчас уже поздно. Спит, на¬верное,— сказал сиплый.— Ты вот что, парнишка, иди-ка на Синичкину улицу, найдёшь там мазанку, дом тридцать восемь, и спроси тётю Фросю. Она моя жена. Скажешь, что я тебя прислал. Поспишь до утра, а там — хоть на день оставайся, хоть новую хату ищи. — Тётей Фросей её зовут? — переспросил Афоня и на¬сторожился: «Мы там дрова пилили! Она!» — Ладно,— сказал он,— барахлишко только кое-какое возьму. Он вытащил наружу свои вещи, оглядел трубу разок и вдруг что есть силы ударил по двери своей гирей. Доски с треском рассыпались… В кабинет Матвея Никитича постучали. — Войдите! — Парторг оторвался от газеты. На пороге стоял Афоня. В правой руке он держал гирю, в левой — небольшой ящик, в котором что-то двигалось. Че¬рез плечо, как солдатская скатка, было перекинуто одеяло. — Афоня? Да ты, никак, в поход собрался?! — удив¬лённо сказал Матвей Никитич. — Як вам.— Афоня поставил гирю и ящик.— Я о жиз¬ни хочу поговорить. Меня только что из трубы выселили. — И тебе негде ночевать? — Почему — негде? Я в трубу-то только на лето пе¬реехал. Я про другое хочу спросить. Как вы думаете, меня сейчас примут в ремесленное училище? — Поступить туда хочешь? — Хочу. — А школа как же? — А я всё равно инженером стану. В школе буду ли учиться или в ремесленном. — А может бь’ть, подумаешь? — Я уже подумал и твёрдо решил. Мне давно туда хо¬телось. Только не знаю, примут ли сейчас: ведь набора ещё нет. — А мы можем узнать.— Матвей Никитич снял теле¬фонную трубку.— Алло! Дайте ремесленное… Это кто? Григоренко? Здравствуй, Рубцов говорит. Ты чего домой не идёшь? Тут к тебе хочет один паренёк поступить — Афа¬насий Завьялов. Как там, найдётся у тебя место? Он парти¬зан, бойкий мальчишка… Работать? Работать он любит!.. Хорошо, спасибо. Я завтра его к тебе и пришлю. Ну, будь здоров! — Матвей Никитич щёлкнул Афоню по носу: — Всё в порядке! Ну, поговорили мы с тобой о жизни?.. В эту ночь Матвей Никитич уложил Афоню у себя в ка¬бинете. Глава XX ОПОЗДАВШЕЕ СПАСЕНИЕ Майка стояла с веником возле дверей, читала и перечи¬тывала несколько раз найденную записку и ничего не по¬нимала. «Дорогой папочка! Я улетел в Москву. За меня не беспо¬койся. Я не хотел тебя обманывать, а всё так получилось из-за одной ошибки. Андрей». «Что за ерунда? — подумала Майка.— Шутит, что ли?» Но всё-таки записка была необычайная. О каком обма¬не он тут пишет? Почему написал «папочка», а записка под её дверью? Майка осторожно подошла к Андрюшиной комнате и за¬глянула в замочную скважину. Ключа внутри не было, — Андрюша! Никто не отозвался. — Андрюша, открой! — уже громко сказала Майка и постучала. В комнате было тихо. Тогда она выбежала во двор и по пожарной лестнице, что стояла рядом с Андрюшиным окном, взобралась на вто¬рой этаж. В комнате был беспорядок. Дверцы шкафа были раскры¬ты, на кровати лежала рассыпавшаяся стопка белья. На полу валялась Андрюшина тюбетейка. Записка, оказывает¬ся, была не шуточная. Надо было что-то предпринимать. Но что? Вчера вечером Андрюша топал по коридору, а сейчас его нет. Значит, он ушёл ночью. До аэродрома далеко. А на какие деньги он полетел? Ой, что будет, если об этом узнает Семён Петрович! Вот Андрюшка дурак! Майка живо спустилась с лестницы, минутку постояла в растерянности, а потом побежала к Витахе. Она понима¬ла, что теперь дорога каждая минута и надо действовать решительно. «Какой позор! Начитался разных книг и убе¬жал. Нашёл время… Погоди, будет тебе баня!» Витаха, недавно вставший с постели, выслушал Май-кин рассказ и отнёсся к Андрюшиному побегу спокойно. — Не может быть, чтобы он убежал! — сказал он, про¬читав Андрюшину записку.— Это раньше бегали, а сей¬час не бегают. Пугает тебя нарочно — и всё, а ты нюни рас¬пустила. — Но я в комнату заглядывала. Его же нет там! Всё пусто! — Неважно. Может быть, он под кроватью сидел или в трубе у Афони ночует. — А зачем ему меня пугать? — Помириться, может, хочет. — Значит, не бояться? А то, знаешь, как бы мне не по¬пало от Семёна Петровича. Скажет — не уследила. — Конечно, не бойся. А для полного спокойствия хо¬чешь ещё разок проверим комнату? — Пойдём, Витаха… По дороге они зашли к Миколке и взяли его с собой. Ребята по очереди приложились к замочной скважине и снова с пожарной лестницы оглядели комнату. — Наружный осмотр не даёт никаких подтверждений,— заявил Миколка.— Такое состояние квартиры могло быть и без удирания. Но и у Витахи начало закрадываться подозрение. — Майка,— спросил он,— а ключ от комнаты он пря¬чет где-нибудь или с собой носит? — В коридоре прячет. — Надо вскрыть комнату… — А если Семён Петрович узнает? — Ну что ж, мы ведь не жулики. — Акт! — вдруг обрадованно закричал Миколка.— Мы составим письменный акт; «Комиссия в составе таких-то произвела вскрытие. При вскрытии обнаружено…» — Вот бумажная душа! — сказала Майка.— Что же, нам без акта не поверят? Ей не терпелось заглянуть в Андрюшину комнату. Под дверью она нашла ключ. Щёлкнул замок. — Только ничего не трогайте руками,— предупредил всех Миколка.— При первом осмотре никогда не трогают. Но Витаха сразу потянулся к лежавшей на столе акку¬ратно свёрнутой бумажке. — «Майка,—вслух прочёл он,—не считай меня курорт¬ником. Я всё время думал о тебе и о твоём поступке. Я ви¬новат…» Он взял у Майки другую записку и, опять прочитав её, сказал: — А курортник-то, кажется, взаправду убежал! Торо¬пился и записки перепутал. У Майки опустились руки: — Что же делать? — А какой ты, Майка, поступок совершила? — спро¬сил Витаха. — Не знаю. Я ничего не делала. — Наверное, что к нам перешла! — гордо сказал Микол-ка.— А курортник тоже признаёт свою ошибку. — Одну признал, а другую сделал,— сказал Витаха.— Значит, он пошёл на аэродром. А когда от нас самолёт уле¬тает? Успеем мы? Быстрее в гараж! Когда они подбежали к гаражу, из ворот, как на сча¬стье, выезжал грузовик со знакомым шофёром Сашей. Он привозил на спортплощадку брёвна. — Саша, курортник убежал! — выпалил одним духом Витаха.— Надо скорее ехать на аэродром! — Какой курортник? — Саша остолбенело посмотрел на запыхавшихся ребят. — Сын Семёна Петровича,— сказала Майка.— Помните, вы нас с аэродрома привозили? — Это такой чернявенький? — спросил Саша.— Чего это его дёрнуло? — Ой, мы не можем больше говорить! — воскликнула Майка.— В общем, надо спасать! — Э-э, я так не поеду,— вдруг воспротивился Саша.— Что же, я буду тратить государственный бензин, а на что, и сам не знаю! Не поеду! Пришлось ему наскоро всё объяснить. Саша почесал затылок. Ему надо было ехать совсем в другую сторону. — Ладно, садитесь. Закрутил ваш курортник кару¬сель! — Он тряхнул головой.— Спасать так спасать! Машина выехала на шоссе. От скорости ребят бросало из стороны в сторону, но они крепко держались друг за друга. Ветер надул Миколкину рубаху, и он стал похож на горбуна. Ребята били по Миколкиному горбу и смялись. — Вперёд, за курортником! — кричал Витаха, прости¬рая руку по направлению к аэродрому. На полпути в небе послышался нарастающий гул. Вдали низко над землёй шёл, набирая высоту, пассажир¬ский самолёт. Он наискось разрезал воздух и лёг на курс. Он проплыл почти над самыми головами и оглушил сво¬им рёвом. Были совершенно отчётливо видны его окошеч¬ки, красный номер «1256», серебристые круги его пропел¬леров. — Опоздали! — крикнула Майка, грозя самолёту кула¬ком. — Улетел! Вот история начинается! Витаха постучал по кабине. Машина остановилась. Саша вылез на ступеньку. — Эх, что ж вы раньше ко мне не прибежали! — укориз¬ненно сказал он. — Мы бы его в два счёта сцапали! И если минуту назад у всех было хорошее настрое¬ние, то теперь оно сразу испортилось. — А может быть, поедем на аэродром? — предложил Миколка. — Зайдём в радиорубку, ну и скажем, чтобы этот самолёт вернули, — Кто тебя послушается! — безнадёжно сказала Май¬ка. — Станут они из-за какого-то мальчишки целый само¬лёт возвращать! — Станут, — уверенно сказал Миколка. — Надо обяза¬тельно заехать в радиорубку. — Там дадут телеграмму, и курортника на парашюте выбросят. Майка засмеялась. Но Витаха сказал: — Миколка прав! Надо ехать на аэродром. А вдруг он туда и не приходил? Саша нажал на газ. Но теперь он уже не гнал машину: гнать было поздно. Саша подъезжал к лётному полю и вдруг резко затор¬мозил. По обочине шоссе, бодро размахивая руками, с рюк¬заком на плече шёл Андрюша. Внезапной встречей были ошеломлены все: и ребята, стоявшие в кузове, и Андрюша. Они смотрели друг на дру¬га и не знали, что сказать. — Бежал? — наконец поборола оцепенение Майка. А куда? — К вам. — А дальше пешком пойдёшь или на автомобиле по¬едем? Андрюша стоял в нерешительности. — Полезай к нам, курор…— сказал Витаха и поправил¬ся: — Полезай, Андрей! — Давай руку,— подошёл к борту Миколка,— а то о рюкзаком не заберёшься. Андрюша молча протянул Миколке руку… Саша подвёз ребят прямо к спортплощадке. И вот самое странное и удивительное было то, что они здесь застали Афоню. Зелёной масляной краской он красил качели. Тур¬ник был уже выкрашен. Заметив ребят, он воткнул в банку кисть, поднял с земли свою полупудовую гирю и пошёл им навстречу. — Витаха! — сказал он.— Вот я сдаю свою гирю в фонд спортплощадки… И ещё мы с Андрюшкой дарим заводу танки. Мы их там не Днепре нашли. Пусть в переплавку пойдут! А через несколько дней Мария Фёдоровна Грицай при¬везла на спортплощадку два синих сигарообразных балло¬на. Один был с кислородом, другой — с горючим газом ацетиленом. Ребята помогли сгрузить эти баллоны с машины, а затем поднесли к ним две тонкие ржавые трубы, которые можно было сварить. Витаха притащил откуда-то железный блок с колесиком. — Ну, кто будет сваривать — ты или я? — спросила Мария Фёдоровна у сына, поднимая с земли горелку. — Уж пускай Витаха делает,— робко сказал Андрю¬ша.— Площадка-то детская… — Значит, к своему строительству вы взрослых не до¬пускаете? — улыбнулась Мария Фёдоровна. — А Витаха сварит у нас не хуже, чем взрослый,— ска¬зал Миколка.— Вы же сами знаете… — По правде-то сказать, этим делом Семён Петрович приказал мне самой заняться, но ладно, пускай Виташка варит.— Мария Фёдоровна сняла со лба очки и отдала их сыну. Тот деловито протёр стёклышки, потом проверил соеди¬нение резиновых шлангов с баллонами, а затем открыл на горелке краник. Горелка оглушительно засвистела. — У кого спички есть? — Витаха посмотрел на Афоню. Но тот похлопал себя по карманам и виновато развёл руками: — Нема теперь, курить бросил! Спички почему-то оказались у Миколки. — Ты что это их носишь? — строго спросил Витаха. — А я на всякий пожарный случай,— сказал Микол-ка.— Вот видишь — пригодились. — А ну-ка, дыхни на меня! Миколка дыхнул на Витаху. Витаха подозрительно по¬вёл носом, а затем сказал: — Нет, не курит… От спички на конце горелки зашипело пламя. Его сна¬чала почти не было видно, и Майка даже засомневалась — работает ли этот аппарат? — Работает, работает,— успокоил Витаха.— Вот давай какой-нибудь предмет… Афоня вынул из кармана медную проволочку: — Это возьмёт? Витаха только дотронулся концом горелки до проволоч¬ки — она в секунду сжалась, свернулась и стекла с желез¬ной трубы, на которую была положена. Витаха спустил на глаза железные очки, взял в руку железный прут и, положив его на шов между двумя труба¬ми, нацелил на него горелку. Железный прут таял у всех на глазах. От него на трубе оставалась только витиеватая строчка. Теперь две трубы уже сливались в одну. Витаха работал молча, изредка только командуя: — Поверните трубу!.. Поднесите ролик!.. Все ребята моментально исполняли его приказания. Наконец мачта была сварена. Витаха погасил горелку и вытер пот с висков. — А ну-ка, давайте посмотрим, какая вышина у неё по¬лучилась! — сказал он. Мачта оказалась высокой. Не врытая ещё в землю, она качалась в ребячьих руках, и держать её было трудно. Но ребятам уже не хотелось бросать её на землю. В эту минуту каждый ясно представлял себе день от¬крытия спортплощадки и развевающийся над ней-красный флаг. Глава XXI ОТ СЕРЁЖИ «Здравствуй, Андрюша! Я твоё письмо уже давно полу¬чил, но ответить никак не мог. Всё время был занят. Тут в Перловке колхоз есть, и я, как приехал, сразу подружился с ребятами. Я тоже думал, что здесь скучно будет, а потом стал лошадей в ночное отводить… Одна меня так лягнула в бок, что я дышать перестал. А урожай поспел — я на ком¬байне ездил. Меня на собрании сам председатель похвалил. Я как дачник заработал два трудодня, а мог бы больше. Моя бабушка уже получила их: 5 кг картошки, 3 кг зерна, 6 кг капусты, 20 кг огурцов, 5 кг свёклы и 6 рублей 75 ко¬пеек деньгами. Андрюша, я уже живу в Москве и ходил в школу. Она покрасилась и сушится. Через три дня уже первое сентяб¬ря, и я никак не дождусь. А скоро ли ты приедешь? Вот, на¬верное, порасскажешь интересного! Как ты приедешь, мы устроим пионерский сбор, и ты поделишься своими воспо¬минаниями. Ладно? Твой друг Сергей». Глава XXII ПИСЬМО «Дорогой Серёжа! Я очень сейчас тороплюсь, потому что бегу на домну. Се¬годня мы пускаем чугун. Папа с ума сходит от радости, что мы всё закончили, и я тоже. А я с ребятами спортплощадку строил, и про неё даже в «Пионерской правде» будет напечатано. К нам приезжал из Москвы специальный журналист, чтобы нас описать. Он меня со всеми ребятами фотографи¬ровал: два раза на волейбольной площадке и один раз у флага. Мы поставили себе сварную мачту с роликом на конце, и у нас было открытие. А мачту сварил автогеном один мой хороший знакомый, сварщик. г На открытии парторг завода повис на турнике и покру¬тился раз десять «солнцем». Вот здоровый, если б ты его видел! Моего папу министр оставил в Жигачёве, чтобы он даль¬ше пускал прокатный цех, а я еду домой один в поезде. Па¬па дрожит за меня и хочет вызывать маму, а я не дрожу. А вообще мне папа теперь доверяет, потому что я ему ра¬портовал на диспетчерском рапорте. Я отвечал за строи¬тельство скамеек. А это дело очень трудное — построить на голом поле скамейки. Тут надо и брёвна врыть в землю и гвозди доставать. А гвозди достал — надо где-то краску искать. Вот я и выкручивался. Серёжа, хоть нам и надо учиться в школе, но мне не хо¬чется уезжать с завода — у меня тут много хороших друзей. Новость! Я думал, что шлак, который вытекает из дом¬ны, никому не нужен, но это моя ошибка. Оказывается, в шлаке есть сера — это чем лечат ревматизм. Сегодня мы с ребятами для опыта будем принимать ванну в новой шла-колечебнице. Вроде как на курорте. Я приеду 31 августа. Встречайте с Галкой на Курском вокзале. Как приеду, так обязательно поделюсь воспоми¬наниями. Я правой рукой поднимаю гирю в полпуда. Твой друг Андрей». Глава XXIII ОГНЕННЫЙ РУЧЕЙ Подъём корпуса домны — это был лишь один из этапов на подступах к чугуну. Для того чтобы задуть домну (то есть зажечь), нужно было закончить строительство ещё многих подсобных агрегатов. Требовалось смонтировать ав¬томатический пульт управления, поднять эстакаду, по ко¬торой на самую верхушку домны, будто детские колясочки, забираются вагонетки — скипы с рудой и коксом. Для,, отливки чугуна в формы собиралась разливочная машина. По внешнему виду машина напоминала движу¬щуюся лестницу в метро. Но вместо ступенек у неё — ван¬ночки. Семён Петрович с утра до ночи находился на заводе. Основная работа уже подходила к завершению. Государст¬венная приёмочная комиссия во главе со знаменитым ака¬демиком-металлургом теперь почти каждый день принима¬ла готовые к работе объекты. Вскоре внутри домны был выложен из брёвен и берёзо¬вых дров специальный настил. Заработал скиповой подъ¬ёмник, и домна начала загружаться шихтой. Семён Петрович в последний раз проверил все движу¬щиеся части и позвонил на ТЭЦ, чтобы пустили воздуходув¬ку. С замиранием сердца он увидел по приборам, как в уже нагретые мазутом кауперы ринулся воздух. Когда он на¬грелся до 700 градусов, Семён Петрович, взволнованно огля¬дев присутствующих, скомандовал: — Дать воздух в домну! II сразу доменный цех наполнился рёвом. Раскалённый ураган свирепо накинулся на деревянный настил в домне и зажёг его со всех сторон. Андрюша торопился. Приближался торжественный час — выпуск чугуна. Как ему ни трудно было, но он всё-таки выпросил у папы для своих друзей пять зелёненьких пригласительных билетов. На домну сегодня пускали толь¬ко заслуженных людей. По шоссе с песнями, с гармониками, празднично наряд¬ные, двигались толпы рабочих со своими детьми и жёна¬ми. Вдоль оживлённой дороги на столбах и заборах плеска¬лись лозунги, флаги, висели листовки: Пламенный привет строителям домны и ТЭЦ! Сегодня наша страна получает первую плавку Жигачёвского чугуна! СТРОИТЕЛИ И МОНТАЖНИКИ! Родина ждёт от вас тонкий стальной лист для автомобильной промышленности! Все на митинг в честь пуска домны и ТЭЦ! Андрюша знал: на митинге будет принят победный рапорт правительству, который от имени рабочих и служа¬щих составили отец и Матвей Никитич. Впереди на фоне бледно-голубого неба, вырываясь буд¬то из вулкана, величаво плыли над домной огромные клу¬бы жёлто-бурого дыма. Рождаясь, они были чёрными, по¬степенно превращались в коричневые, красные, оранжевые и напоследок светло-жёлтыми растаивали на горизонте. У Андрюши радостно колотилось сердце. У него было такое чувство, как будто сегодня день его рождения. Впрочем, такое же чувство было у всех! Майка, Миколка, нарядные, чистенькие, в пионерских галстуках, и Афоня с Витахой, будто маленькие офицерики, оба в гимнастёрках с блестящими пуговицами, с серебряны¬ми бляхами на ремнях, с нетерпением ожидали Андрюшу у входа на домну. Предъявив часовому пригласительные билеты, ребята во¬шли в цех. В огромном гудящем здании, переполненном гостями, они на секунду растерялись. Их встретила надпись: «Опас¬но! Газ! Уходи!» — а в нос ударил тошнотворный запах. Но никто никуда не уходил, а, наоборот, все старались устроиться поудобнее. Десятка два фотографов и киноопера¬торов со своими треножниками рыскали где им только взду¬мается. Стоял оглушительный шум от воздуха, вгоняемого в дом¬ну. К нему прибавился другой — пулемётный треск. Майкин отец, в широкой войлочной шляпе, брезентовой тужурке и рукавицах, вводил уже в летку — отверстие для выпуска чугуна — отбойный молоток. Возле него стояли Се¬мён Петрович, Матвей Никитич и ещё много каких-то важ- 346 ных людей — орденоносцев, Героев Советского Союза, Геро¬ев Социалистического Труда. И вдруг Майкин отец отскочил от летки. В ней заиграло солнышко, и из неё, рыская носиком, выползла огненная ящерица. Солнышко разгоралось всё больше и больше, и вдруг домна ахнула, как живая! Чугунные брызги, словно бенгальский огонь, полетели через цех. — Ура! Ура! — закричали люди. Оркестр заиграл Гимн Советского Союза. Из домны забил сказочный ключ. Извиваясь, озаряя ослепительным светом цех, жаркая, вся в клубах газа, огненная лава стремительно покатилась в исполинские чаши ковшов. Над заводом загудел тяжёлый гудок. Он начал с низкого тона, словно хотел приноровиться после четырёхлетнего мол¬чания, а потом, вырвавшись на свободу, овладел всей тер¬риторией. Его услыхали и в Жигачёве, и в соцгородке, и в колхозах за Днепром. — Ура! Ура! — кричали люди. Многие заплакали и стали друг с другом обниматься. У Андрюши захватило дух. Он схватил Майку за руку. Он никогда не видел, чтобы плакали взрослые. Огонь играл на глазах, на одежде и был обжигающ, но люди теснились к нему всё ближе и ближе, словно получше хотели рассмотреть чудесное творение и окончательно убе¬диться в том, что этот огненный ручей — дело их рук. 1950 г. |
|
|