"Адвокат шайтана" - читать интересную книгу автора (Кисловский Максим)

Яд любви

Жанна стояла почти в середине шеренги других девиц, выставленных на просмотр клиенту. "Мамочка" скороговоркой нахваливала своих подопечных черноволосому усатому мужчине лет сорока, сидевшему за рулём "Мерседеса". Его наглый, самодовольный взгляд медленно плыл вдоль шеренги. Наконец он остановил свой выбор на Жанне и скомандовал:

— Пальто распахни, фигуру посмотреть хочу.

Жанна расстегнула своё красное широкополое пальто и, держа руки у талии, выставила правую ногу вперёд. Мужчина усмехнулся и небрежно кивнул головой: "Годится".

— Как зовут тебя, красавица, — спросил клиент Жанну, когда "Мерседес", набирая скорость, удалялся с места сбора городских проституток.

— Жанна, — приветливо ответила Жанна и улыбнулась.

— А меня зови Шейх, — не поворачивая головы, сказал хозяин "Мерседеса" и предложил ей сигарету.

После недавнего аборта Жанна бросила курить и поэтому отказалась. "Шейх" удивлённо посмотрел на неё, но ничего не сказал. Разглядев поближе её юное красивое лицо, он улыбнулся себе в усы, радуясь своему сегодняшнему выбору.

"Нормально, — подумал "Шейх", представив свои сладострастные утехи с Жанной сегодня вечером. — Девка ещё не совсем испорченная, даже не курит".

Вчера Алексей Шиханов отправил свою жену с сыном на отдых в Египет. Так что на целых десять дней он остался один. Время, когда он оставался без жены и ребёнка, нравилось ему. Он находил в этом особое удовольствие. Даже когда можно было бы и уехать со своей семьёй, он старался, чтобы семья уехала без него. В такие дни он непременно пользовался услугами юных проституток.

Уверенно обгоняя автомобили с пугливыми обывателями, "Мерседес" Алексея нёсся по улицам и проспектам засыпающего города. Алексей, качая головой в такт музыкальных оргий Фредди Меркюри, давил на педаль газа и дымил сигаретой. Жанне был хорошо известен этот тип мужчин. Она знала, что этот "Шейх" перед тем, как получить дозу сексуального удовольствия, обязательно похвастается своими жизненными успехами, расскажет о своей крутизне и богатстве. Потом покажет фотографии жены и детей. Утром он скажет ей на прощание: "Спасибо, малыш, минет был замечательный".

Жанна не ошибалась в психопортрете Алексея. Он спешил к началу показа очередного кооперативного киноублюдка, воспевающего бандитскую романтику.

— Понимаешь, малыш, — представлял Алексей, как скажет он Жанне, усевшись перед телевизором на кожаный диван, небрежно накинув свою руку на её плечи. — Я ведь тоже когда-то с этого начинал. Здесь, конечно, полуправда, но кое-что я сам из этого пережил. И менты меня доставали, и гастролёры. Пришлось сколотить бригаду. Воевал со всем этим беспределом. Сколько пацанов я похоронил…"

На самом деле Алексей Шиханов начинал свой "бизнес" с того, что сдавал своих товарищей-дальнобойщиков бандитам на дорогах — предварительно информировал о ценности груза той или иной "фуры" членов банд, занимавшихся рэкетом среди шоферов дальних рейсов. И действительно, он похоронил многих из своих знакомых шофёров.

— Ну, а как только авторитет у меня в округе появился, — продолжил бы Алексей, — так люди и потянулись ко мне. И шпану местную подмял под себя, и коммерсантов. Про Сашку-афганца слыхала? Центральный рынок крышует который. Со мной работает…

Но всему тому, что только что нарисовал в своих коротких мечтаниях Алексей, не суждено было сбыться. С другого конца города по набережной, по которой вёз к себе домой Алексей Жанну, ехал джип "Cherokee", угнанный недавно освободившимся из тюрьмы Сергеем Логиновым — убеждённым вором и неисправимым рецидивистом. Эта машина была нужна ему и его подельникам для завтрашнего налёта на банковских инкассаторов. Несмотря на то, что угон автомобиля со стоянки возле магазина был тщательно спланирован, угонщик был замечен, и хозяину джипа удалось организовать погоню с помощью таксистов. Чуть позже к преследованию угнанной машины присоединились гаишники. Когда джип, на бешеной скорости обгоняя впереди идущую машину, выскочил на встречную полосу, по которой тоже не на малой скорости ехал "Мерседес" Алексея, встречное столкновение было неминуемым. Но секунда, за которую Алексей принял решение, была тем самым мгновением, в котором было спрятано его спасение. Резким поворотом руля вправо Алексей увёл свой автомобиль от лобового удара, но несмотря на экстренное торможение его "Мерседес" подскочил на бордюре вдоль тротуара, пробил чугунное ограждение набережной реки и полетел в воду…

После того, когда сработала подушка безопасности и машина начала своё плавное погружение, Алексей быстро открыл люк, зная о том, что выбраться из тонущей машины через двери очень сложно. Он не был технарём-ин-теллектуалом, и ему некогда было рассуждать об основах безопасности жизнедеятельности — он действовал просто, подчиняясь инстинкту самосохранения. Протиснув своё тело через люк и оттолкнувшись ногами, нашедшими опору в салоне автомобиля, Алексей плюхнулся в холодную осеннюю воду.

Для Жанны это оказалось последним происшествием в её жизни. Когда её откинуло от резкого поворота вправо и после сильного удара что-то светлое и упругое прыгнуло ей на лицо и грудь, она несколько секунд не могла принять никакого решения, хотя и находилась в сознании. В момент, когда она поняла, что машина тонет, и попыталась открыть дверь, чтобы выбраться наружу, что-то тяжёлое надавило на её левое плечо, придавив её в сиденье. В это же время в салон машины через люк хлынула вода, наполняя ледяным холодом всё внутри. Она хотела приподняться с места, чтобы выбраться через единственный спасительный выход наверху, но поток воды был так неумолим и так беспощаден, что хрупкое девичье тело, созданное для постельных нежностей, обречено было сдаться. Последнее, что увидела Жанна, это было то, что из глубины холодной черноты вспыхнуло жаркое молдавское солнце…

…Маленькая, пятилетняя девочка Жанна ехала со своим отцом на машине по извилистой грунтовой дороге, тянувшейся вдоль виноградного поля. Впереди грабовыми перелесками и пушистыми дубравами серебрились Кодры.

Олег Лунин никогда не был в ночном лесу, и поэтому страх перед ночными деревьями не был среди перечня его пережитых впечатлений. Оказавшись в тёмное время суток в лесопарковой зоне, окружавшей городскую больницу, Олег впервые узнал, что мрак за стволами деревьев внушает необъяснимые опасения и порождает самые нездоровые фантазии. Несмотря на то, что в небе висела полная луна, её свет мрачно расплывался среди густых облаков, и идти по разбитой пешеходной асфальтовой дорожке Олегу было небезопасно. Можно было подвернуть ногу, попав ею в ямку, или споткнуться и упасть. Олег старался идти медленно и осторожно. Но время от времени холодный и сырой осенний ветер начинал раскачивать верхушки чёрных сосен и заставлять с треском озвучивать своё присутствие в глубине заброшенного парка. От этого Олегу становилось жутко, и он ускорял свой шаг.

Наконец Олег, преодолев полпути к городскому моргу, увидел в ста метрах впереди себя очертания неказистого деревянного домика. Приближаясь к нему, Олег рассчитывал хоть на какое-нибудь освещение в его окнах или у дверей, но его не было. Окна этого дома мертвецов были тёмными, безжизненными, а единственная закрытая дверь пугающе вздрагивала в темноте от усилий ветра. Когда Олег поднялся на крыльцо, ветер стих. Неожиданно из-за дверей послышалась знакомая танцевальная мелодия. Это была песня из репертуара Arabesque. Проникновенно-нежными, соблазнительно-сладкими голосами знаменитое девичье трио исполняло свой хит начала восьмидесятых:

Испуг Олега был таким, что в этот момент ему бы не показалось странным увидеть за дверями морга танцующих покойников. Он огляделся вокруг. Едва различимые во мраке стволы деревьев, чёрные кусты и предательски тусклый мазок лунной желтизны на небе уже были менее пугающими, чем несколько минут назад.

Олег был уже готов броситься бежать туда, в лесной мрак, к разбитой, почти невидимой дороге, но ведущей к свету и людям…

Когда Олег непроизвольно сделал шаг на одну ступеньку вниз, он услышал, как за дверью музыка стихла, и в тишине раздался телефонный звонок. Это заставило его остановиться и прислушаться. Через некоторое время послышались шаги и скрип деревянных половиц…

— Судебно-медицинский морг… — сказал кто-то женским голосом. — Нет, ещё не приходил ваш следователь. Не знаю, где его черти носят… Хорошо… До свидания.

Внутри дома опять раздались шаги. Олег понял, что только что по телефону говорили о нём. Его здесь давно ждали. Олег постучал в дверь и дёрнул её за ручку на себя, но дверь была закрыта. Олег постучал ещё раз и стал ждать. Недавний страх, с которым он не знал, что делать, был развеян очередным порывом ветра, напомнившего Олегу, зачем он пришёл сюда…

…Сегодня утром, ближе к обеду, когда плохо выспавшийся после дежурства Олег Лунин собирался уезжать в Заречье (рабочий посёлок за тридцать километров от города), ему домой позвонил заместитель городского прокурора Акулов и прокричал в трубку:

— Ты вчера был на месте ДТП на набережной?

— Я, Александр Васильевич, — растерянный тем, что столь важная в местном масштабе персона звонила ему домой, ответил Олег.

— Ты куда труп дел, сволочь?

— Какой труп? — не понимая, о чём спрашивал его Акулов, переспросил Олег.

— Неопознанной девушки, которая утонула в машине, — пояснил тот.

— После осмотра места происшествия я отправил его на дежурной машине в морг, — доложил Олег.

— Труп исчез! Нету его там. Только что звонили оттуда. Чижикова в истерике… А ты почему не поехал на вскрытие?

Олег не знал, кто такая Чижикова, не знал, в какой морг увезли труп, не знал и того, что ему обязательно нужно было присутствовать на вскрытии. Он ведь даже не подготовил постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы. Об этом он вспомнил только при разговоре с Акуловым.

— Я сегодня должен быть в Заречье, — Олег решил оправдаться перед прокурором во что бы то ни стало. — У меня сроки следствия по делу о краже из сельмага горят. Спросите у Земцова. Мне там следственный эксперимент проводить нужно…

— Не знаю ничего! — оборвал его Акулов. — За сегодня чтоб всё выяснил!

— Хорошо, — успел ответить Олег перед тем, как услышал в трубке короткие гудки.

От завтрака, несмотря на уговоры матери, пришлось отказаться. Олег быстро оделся и побежал к себе на работу, хотя сегодня он туда заходить не планировал.

Начальник следственного управления подполковник Земцов, как только увидел в своём кабинете Олега, сразу начал ругаться:

— Какого хрена? Ты почему не в морге? Мне звонят уже все, кому не лень. Выясняют, требуют, орут на меня. А мне за тебя отчитываться? Чё ты сюда припёрся? Беги, ищи свой труп!

— Я-то тут причём? — стоя на пороге кабинета начальника, огрызнулся Олег.

— Ты мне не груби! — прикрикнул на подчинённого подполковник. — Дело у кого в производстве? У тебя!..

— Это не моё дело, — сказал Олег. — Я вчера только дежурил. Дело ещё никому не расписали…

— Значит, будет твоим! — стукнул кулаком по столу Земцов и зашипел: — Прямо щ-щ-щас распишу… Чтобы не грубил главному… Распустились, понимаешь…

Олег понял, что отпираться от этого дела было бессмысленно. Он злобно посмотрел на своего начальника и стал ждать, когда тот найдёт на столе нужные ему документы. Но Земцов, подвигав рукой некоторые скреплённые скоросшивателем листы на столе, оторвал свой взгляд от них и сказал Олегу:

— Чего уставился? Иди работай.

— А по какой статье возбуждаться будем? — спросил Олег.

Земцов вместо ответа вопросительно посмотрел на Олега.

— Похищение трупа как квалифицировать? — уточнил свой вопрос Олег.

На медном круглом лице Земцова застыла неожиданная задумчивость. Было понятно, что этот вопрос Олега застал его врасплох. О чём думал сей человечище, по выражению его лица догадаться было невозможно.

— Так! — хлопнув рукой по столу, Земцов наконец вышел из погружения в свои воспоминания об уголовном праве. — Ты куда сегодня собирался? В Заречье? Ну и езжай туда! А мы пока с прокуратурой этот вопрос обмозгуем. Не тебе, тукмарику, с нами такие вопросы решать.

— Сразу бы так, — обрадовался Олег и уже хотел с облегчением покинуть кабинет Земцова, но тот остановил его:

— Но как вернёшься, прямиком в морг. Допроси там всех. И живых, и мёртвых. Разузнай, как такое могло случиться… Понял?

…Олег вернулся со следственного эксперимента гораздо позже, чем предполагалось. Поэтому у дверей морга он оказался только сейчас.

Дверь щёлкнула замком и со скрипом открылась, выпустив на крыльцо поток долгожданного света, ненадолго ослепив Олега.

— Вы следователь? — спросил Олега женский голос, пока его глаза привыкали к свету.

— Да, это я, — ответил Олег, когда различил силуэт женской фигуры на ярко-белом фоне.

— Где вас черти носят, товарищ? — спросила женщина и, повернувшись к Олегу спиной, пошла внутрь помещения. — Только что звонило ваше начальство, интересовалось, почему вас так долго нет. Будто я должна знать.

— Днём ездил в Заречье, — следуя за женщиной, Олег начал рассказ в оправдание своего опоздания. — Управился только к вечеру, а на обратном пути машина сломалась. Двадцать километров пришлось тянуть её на буксире. Вот только приехал.

— Проходите сюда, — сказала женщина и первой прошла в небольшую комнату справа от входа.

Как понял Олег, это был рабочий кабинет судебно-медицинского эксперта. Ранее Олег никогда не был в этом морге. Он был ещё молодым следователем, его стаж не превышал и года. К тому же, он был милицейским, а не прокурорским следователем — по уголовным делам, которые расследовались милицией, среди жертв преступлений трупы были редкой случайностью, а расследованием всех видов убийств занималась прокуратура. Свой первый и последний раз Олег посещал морг в Омске, будучи студентом юридического факультета университета, на практическом занятии по судебной медицине.

— Меня зовут Олег Лунин, — представился Олег, зайдя в кабинет. — Я следователь из горотдела. У меня в производстве дело по ДТП…

— Я знаю, — перебила его женщина и, показывая рукой на письменный стол слева от входа, сказала: — Присаживайтесь за стол.

— Спасибо, — поблагодарил её Олег и занял указанное ему место.

В кабинете было тесно. В левом от входа углу стоял массивный, вымазанный коричневой краской железный сейф. На нём стоял старенький транзистор. Сейчас он молчал, но несколько минут назад это он поймал в радиоэфире зажигательную песню, напугав Олега тем, что покойники устроили здесь ночную дискотеку. Значительную часть комнаты занимал старый деревянный шкаф, заставленный папками и книгами. В этом помещении было только два сидячих места — за столом и на стуле напротив него. Третьему человеку здесь пришлось бы стоять. Окон в кабинете не было.

— А меня зовут Анна Сергеевна, — отодвигая стоявшую на столе очень старенькую печатную машинку в сторону, наконец вежливым тоном сказала женщина и присела на стул напротив Олега.

— На ней, наверно, ещё Ленин свои первые декреты печатал, — имея в виду музейный вид печатного аппарата, пошутил Олег.

Анна Сергеевна к юмору отнеслась нейтрально. Олег положил на освободившееся место на столе свою светло-коричневую дерматиновую папку и достал из неё чистый бланк протокола допроса свидетеля.

— С чего начнём? — деловито спросил Олег.

— Утром я пришла на работу к девяти, — начала вспоминать Анна Сергеевна. — В десять было запланировано вскрытие. Я ознакомилась с документами, которые привезли сюда ваши сотрудники вчера вечером, и позвонила Земцову, сказать, чтобы кто-нибудь привёз мне постановление о назначении экспертизы. Его не было среди документов. Он сказал, что пошлёт вас. Но приехал оперативник. Кусков его фамилия, по-моему. Отдал мне постановление. Позже пришёл мой санитар. Он обычно после дежурства к десяти приходит. Я ему сказала, чтобы он подготовил труп девушки для вскрытия. Но Вадим через несколько минут вернулся ко мне в кабинет и сказал, что не может его найти. Я сначала подумала, что он что-то перепутал. Но действительно, девушки нигде не было. Я опять позвонила Земцову и сказала, что произошло ЧП.

— А кто был на приёмке трупа? — спросил Олег.

— Вадим, санитар, — ответила Анна Сергеевна. — Он вчера дежурил в ночь.

— Куда вы обычно помещаете трупы после доставки их сюда?

— На любое свободное место, кроме секционного стола, — пояснила Анна Сергеевна. — Отдельного хранилища у нас в морге нет. Бывает, что трупы приходится размещать прямо на полу.

— А в этот раз?

— Вадим мне сказал, что её труп он вместе с сотрудниками милиции положил на каталку и завёз в секционное отделение.

— Он ночевал в морге?

— Да, конечно. Сегодня я его подменяю.

— Вы? — искренне удивился Олег и внимательно посмотрел на Анну Сергеевну.

Только сейчас он разглядел красоту этой женщины. Ей было лет тридцать пять или около сорока, как определил Олег. Но короткая стрижка делала её моложе своих лет. Её красота была особенной, не сразу бросающейся в глаза. Это была красота внутреннего, душевного спокойствия, скромного обаяния и женской праведности. А в белом, аккуратно выглаженном халате, который был полностью расстёгнут, в нежно белой футболке, облегавшей её умеренную грудь, в обтягивающих джинсах эта кареглазая женщина со стройной фигурой показалась Олегу даже очень сексуальной.

— По штату нам положено два санитара, но кто пойдёт на такую зарплату? — отреагировала на удивление Олега Анна Сергеевна и объяснила причину своих ночных подработок вместо санитара: — Я согласилась на полставки дежурить здесь по ночам. Хоть какая-то денежная прибавка. У меня дочь семилетняя, мать пенсионерка, а с мужем я давно не живу.

— А что за человек, этот Вадим? — спросил Олег, определив для себя уже первого подозреваемого.

— Вы думаете, это он мог похитить труп? — предугадала подозрения Олега Анна Сергеевна. — Да ну, что вы. Зачем он ему? Вадим — это тихий, забитый человечек. После смерти своей матери он остался совсем один. Начал пить. Он сюда спирт приворовывать устроился, а не трупы. Если бы речь шла о Москве или о Ленинграде… Это там для подпольной медицины, как только началась перестройка, сразу потребовались ткани и органы человека. Например, для фармацевтики, офтальмологии. В той же косметологии на абортивный материал появился спрос. Но кому нужен утопленник? Для таких целей — это не товар. Да ещё здесь, в провинции. Скорее всего труп украли учащиеся из нашего медучилища для своих каких-нибудь идиотских опытов.

Олег задумался. Вчерашнее дорожно-транспортное происшествие на набережной, в котором погибла неизвестная девушка, утонув в машине, свалившейся в реку, неожиданно приобрело какую-то детективную загадочность. Он понимал, что в его лице следствие столкнулось с редким случаем абсолютной неясности мотивов преступления. Знать мотив преступления — знать, кого искать. Похищение мёртвой девушки должно было иметь особый, эксклюзивный мотив.

— Выясним, — сказал Олег и начал заполнять протокол. — Ваша фамилия, Анна Сергеевна?

— Чижикова… — удивлённо посмотрев на Олега, ответила она.

На следующий день Олег в том же кабинете судмедэксперта Чижиковой допросил санитара, Вадима Кузина. Никаких подробностей, которые могли бы прояснить ситуацию, этот неопрятный, к своим двадцати шести годам спившийся тип рассказать не смог. К тому же, по всей видимости, Вадим был напуган случившимся, боялся, что его привлекут за допущенную в его смену халатность, и на вопросы Олега он отвечал очень осторожно, обдуманно и односложно. Единственное, что смог Олег узнать от него, это то, что вынести труп из морга не составляло никакого труда. Большая металлическая дверь с обратной стороны от входа в здание, через которую в секционное отделение поступали трупы, открывалась и закрывалась на обычную примитивную железную задвижку. При этом открыть дверь снаружи, поддев её снизу, например, ломом, было достаточно просто, поскольку дверная задвижка от такого воздействия легко смещалась в сторону.

Олег навёл справки об обращениях граждан в больницы, милицию и другие морги за прошедшие двое суток с момента происшествия. Погибшую девушку никто не искал. Это говорило о том, что родных и близких у неё в этом городе не было. Всю последующую неделю покойница оставалась для Олега таинственной незнакомкой. Установить, кто она, помог Олегу Сергей Кусков — злой и опытный сыщик, который был прикреплён к Олегу для выполнения оперативной работы по делу. В первый же день начала их совместной деятельности Кусков сразу взял инициативу в свои руки.

— Ну допросил ты этого "Шейха", ну и чё дальше? — сидя за столом на месте Олега, изучая первичные, ещё скудные материалы дела, приступил к критике Сергей. — Ну рассказал он тебе, что, мол, девицу решил подвезти куда-то. Мол, подрабатывал в тот вечер частным извозом. Мол, не знает её. И чё дальше?

Мордатый Кусков был одет по последней бандитской моде — в чёрную короткую кожаную куртку, вишнёвые широкие брюки-"слаксы" и ослепительно белые кроссовки с высокими язычками. На голове Сергея была сдвинутая почти до бровей коричневая норковая шапка-"формовка" (за окном свистел ноябрьский ветер). На среднем пальце правой руки то и дело поблёскивала грубой огранки золотая печатка. Эти "братковские" вкусы Кускова Олег объяснил для себя оперативной необходимостью.

— Ты согласен, что те, кто на "мерсах" ездят, те не "бомбилы" ни фига? — продолжал рассуждать смекалистый опер. — Извозчики на советских драндулетах ездят. Правильно?

— Ну, это понятно, — кивнул Олег, слегка раздражаясь тому, что его сейчас будут убеждать в банальных истинах. — Конечно, я ему не верю…

— А поверишь, когда проверишь! — вставая из-за стола, перебил его Кусков.

— Ну да, — кивнул Олег.

— У нас в угро на этого бедуина горы компромата, — зажав под мышкой чёрную барсетку, поделился Кусков с Олегом итогами оперативных разработок на Алексея Шиханова. — На десять уголовных дел хватило бы.

— И в чём проблема? — желая хоть как-то уколоть профессиональное честолюбие Кускова, спросил раздражённый Олег. — Давай, посадим его хотя бы по одному делу. Иначе, кому нужна ваша оперативная информация?

— Молодой ты ещё, — стоя на пороге кабинета, усмехнулся над наивным следователем крутой опер. — Со временем поймёшь. Ладно, поеду "по низам работать". К вечеру, надеюсь, я уже вытряхну из этого "Шейха" правду, либо сделаю из него верблюда.

Кусков ушёл, оставив оскорблённого своим возрастом и неопытностью Олега один на один со своими размышлениями.

Все прошедшие дни Олег Лунин был объектом издёвок и насмешек коллег. Кто-нибудь обязательно хотел в шутку высказать версию этого происшествия, либо подсказать, где искать труп девушки. Последним в издевательствах над молодым следователем принял участие его начальник Земцов. Произошло это сегодня утром, когда он пригласил Олега в свой кабинет, где познакомил его с Кусковым.

— Вот, Олег, — показывая на Кускова, широко улыбаясь, сказал Земцов. — Это Сергей Владиславович Кусков, старший опер. Будет снабжать тебя оперативной информацией, чтобы побыстрей найти твой труп.

— Я ещё пока жив, — отреагировал Олег на неправильное смысловое сочетание Земцова "твой труп".

Не обращая внимания на поправку Олега, Земцов продолжал:

— Сергей только ещё присоединился к нашей работе, но уже порадовал меня очень ценными сведениями. Три дня назад в деревне Коробово на местном кладбище была обнаружена свеженькая могилка. Без памятника. Кто там? Надо посмотреть тебе, Олежка. Так что прямо сейчас иди к прокурору, подписывай у него постановление об эксгумации, найди лопату и вечерком на кладбище. Думаю, за ночь управишься.

Олег рассмеялся и присел на стул. Он не понимал, к чему решил над ним так подшутить начальник следственного управления, и не стал ничего говорить в ответ.

— Давай, Олег, — крутя пальцами карандаш, сказал Земцов. — Сегодня ночью ты должен найти её.

— А зачем до ночи тянуть, я прямо сейчас поеду, — продолжая посмеиваться, сказал Олег и даже подмигнул Кускову. — Пока светло.

— Но почему ты такой тупой?! — в своей обычной грубой манере общаться с подчинёнными вдруг закричал на Олега Земцов. — Где и когда ты слышал, чтобы эксгумацию проводили днём? Трупы всегда откапывают ночью!

— Почему ночью? — испуганно спросил Олег.

— Чтобы к утру уже всё было готово, тукмарик. Неужели непонятно? Представь себе, пока днём разроешь могилу, пока достанешь труп, — гримасничая и жестикулируя, начал объяснять Земцов, — из прогнившего гроба… Полуразложившийся труп… Это ж сколько уйдёт времени! Весь день потеряешь на это. А когда экспертизу делать? Когда обратно его везти на кладбище и закапывать?

— А когда памятник с оградой восстанавливать? — продолжил вопросы Земцова Кусков.

Неискушённому в профессиональном цинизме Олегу эти аргументы показались убедительными, и он, согласно кивнув головой, спросил Земцова:

— А кого мы привлечём для этого?

— Что значит, "мы"? Ты и ищи, кого привлекать, — изобразив возмущение, ответил самодур. — Друзей своих попроси, родственников… Если не найдёшь, попробуй договориться со сторожем на кладбище. За пузырь водки, я думаю, он согласится.

— Это заброшенное кладбище. Там нет сторожа, — сказал Кусков, исключив последнего возможного помощника Олега в этом могильном мероприятии.

— Тогда ему придётся идти одному, — обращаясь к Кускову, заключил Земцов.

На этом моменте разговора Кусков уже не мог прятать за серьёзным выражением лица свой смех и покатился со стула, издавая прерывистые всхлипы.

Олегу было обидно, что его непосредственный начальник так унизил его перед оперативником. И всё ради того, чтобы посмеяться над начинающим следователем. Ещё больнее была обида оттого, что никто из всех этих крутых сыщиков или следователей до сих пор не мог подсказать Олегу, в каком направлении работать по этому делу. Искать нужно было того, кому мог понадобиться труп девушки. Но кому и зачем он мог понадобиться?

Несмотря на то, что Кусков в этот же день позвонил поздно вечером Олегу домой и, как обещал, сообщил о том, что ему удалось выяснить, кем была эта девушка, это ни на шаг не продвинуло само расследование вперёд. Кроме появления в материалах дела паспорта (изъятого Кусковым у сутенёрши) уроженки Молдавской ССР Жанны Солтан, никакой ясности более не появилось. Зато вскоре весь горотдел милиции знал анекдот про Олега, рассказанный Земцовым: следователь Лунин отправил на вскрытие живую девушку лёгкого поведения, хотя и в бессознательном состоянии; придя в себя ночью в морге, она отправилась восвояси.

Вадим зажёг все три свечи на подсвечнике, и стены погреба озарились мрачными красками. Он посмотрел на Жанну, сидевшую на скамейке в углу. Её невидящий, отстранённый от жизни взгляд отражал дрожание огня, исходившего от свечей. Несмотря на то, что там, наверху, завывала зимняя вьюга, она была одета в лёгкое летнее платье с простыми, но яркими узорами. Её руки до плеч были оголены и ноги были босы. Казалось, что Жанна пришла в это подземелье из далёкого жаркого летнего дня. Вадим налил в бокалы красного вина, поставил один перед Жанной на маленькую табуретку, служившую импровизированным столиком, а из второго сделал небольшой глоток и закурил сигарету. Устроившись поудобнее на мешках с картошкой, он прервал молчание:

— На этот раз я расскажу тебе про цветочную быль. Нет, милая, ты не ослышалась, не пыль, а быль. Впервые собрать гербарий меня заставили в школе. Это было задание на лето после второго класса. Вот уж не знаю, было ли это методическим приёмом советской начальной школы или же личной прихотью нашей учительницы — заставить детей уничтожать растения на каникулах, чтобы они не только отдыхали от занудной учёбы, но и активно изучали местную флору. Выкапывая с корнями дикорастущие цветы, срывая ветки с кустов и деревьев, засушивая их между страниц старых книг. До сих пор помню, что из списка нужных для гербария растений я не смог найти "пастушью сумку" — как она выглядит, я не знаю и теперь. Собрал ли я гербарий и принёс ли его в сентябре в школу? Не помню. Кажется, нет.

Позже, когда началась ботаника, а потом и биология, у меня появилась тяга к естествознанию, а точнее, к "натурофилософии", хотя этого понятия я тогда ещё не знал. В детской библиотеке я выискивал книжки про известные открытия и неожиданно для себя познакомился с алхимией. С тех пор я долго искал ответ на вопрос: что же это такое — "философский камень"? Кипятил на спиртовке растворы, "тайные зелья", в пробирках и колбах шипели хим-реактивы, ядовито дымилась сера. Конечно, я всего лишь с детской серьёзностью подражал учёным из фильмов и книг. Всё это было одним из видов детских забав, учебных игр, но это мне очень, ну очень, нравилось. Вот тогда-то я уже с большой охотой и интересом собрал свой гербарий, который сохранился по настоящее время. И с тех пор на стене моей чердачной комнаты висит пожелтевший лист ватмана с засушенным цветком "тысячелистника". Из-за длинного стебля и корня это растение не могло поместиться в альбом обычных размеров, и по этой причине "тысячелистник" заслужил отдельного внимания и места. Как это произведение школьных лет уцелело до сих пор, и почему мне никогда не хотелось снять его со стены и выкинуть, как старую ненужную вещицу, я могу объяснить только ностальгией по тем далёким временам, памятью о детской любви к "натурофилософии". На стенах этой комнаты висело всякое. Фотографии любимых певиц и актрис, миссы Европы и мира, портрет Мао Цзэ-дуна, картинка из букваря с изображением Красной площади. Одно время висела кардиограмма с графиком биения моего сердца и даже дактилоскопическая карта с моими отпечатками пальцев — она мне досталась, когда меня однажды хотели привлечь к уголовной ответственности. Что-то висело долго, что-то не очень. Неизменным оставался лист ватмана с "тысячелистником" над моим письменным столом.

Вадим сделал ещё небольшой глоток вина, глубоко затянулся сигаретой и, стряхнув пепел, посмотрел на Жанну. Уловив в её глазах интерес и грустную улыбку на лице, он продолжил:

— Каждый раз, сидя в кресле, на диване или за письменным столом, обычно ночью в тишине, читая какую-нибудь книгу, ко мне всегда вкрадывались в комнату ощущения прошлого. Словно аромат духов возлюбленной, дуновение забытых времён проникало в глубины сердца. Затаив дыхание, я разглядывал эту комнату, и воспоминания начинали медленно ползти по её стенам. Вот чёрно-белый сюжет из "Ну, погоди!" — это из дошкольного детства, вот чеканка, где медведица-мать купает в лесной речке своих медвежат — это старый подарок отцу на день рождения. Ещё одна чеканка — со схематичным, непрерывно-линейным изображением влюблённых — это когда-то купила мать зачем-то. А вот глянцевый фотопортрет киноактрисы, в которую в седьмом классе я был тайно влюблён. А вот и "тысячелистник".

Вадим вытянул руку, будто бы указывая пальцем на лист ватмана, висевший на стене у его письменного стола.

— Бумага у него пожелтела и стала пыльной, лепестки со стебля цветка осыпались, а сплющенный венчик цветка, когда-то нежно-розовый, уже давно бледно-серый. Я выкопал его рядом с домом, у водокачки, там их много росло. В тот солнечный летний день, когда я с совком и полиэтиленовым пакетом выискивал подходящий цветок, ко мне подошёл мальчик помладше меня. Бедняжка недавно приехал к дедушке и бабушке из Ульяновска на каникулы и никого из окрестной ребятни ещё не знал, поэтому целыми днями он бродил около соседских домов в одиночестве. Ему было скучно одному, и он подошёл ко мне. "А что ты делаешь?" — вежливо спросил он и присел со мной рядом на траву. "Я собираю гербарий", — ответил я. Через минуту мы познакомились, его звали Андрей, и я рассказал ему, как нужно собирать и высушивать растения для гербария. Андрюша мне понравился. Он не был похож на ребят, которых интересовали только улично-дворовые игры. Со следующего дня я привлёк его к своим "научным опытам и исследованиям". Несмотря на то, что он был младше меня и не понимал, чем занимался я, мы стали с ним друзьями. Через год он опять приехал на каникулы, и так каждое лето, пока он не закончил школу и не исчез из моей жизни. О нём у меня остались самые светлые воспоминания. Его добродушие, честность, открытость, забудутся ли? И его заразительный смех. Когда он смеялся, он мог описаться. В те годы я думал, что это проявление искренности с его стороны…

Вадим засмеялся, закинув голову назад. Посмотрел наверх и на минуту умолк. Он хотел представить Андрюшу взрослым. Кем он стал и жив ли он? Встретятся ли они когда-нибудь снова? Вряд ли. Бабушка и дедушка Андрея умерли несколько лет назад. К кому он приедет сюда, в этот город? К Вадиму, другу детства? Такое сентиментальное возвращение Андрея в свои школьные каникулы было невероятным. Затушив сигарету, Вадим вернулся к своему рассказу:

— И вот сегодня утром, оторвавшись от бумаг на письменном столе, разглядывая цветок на ватмане перед собой на стене, я вновь вернулся в прошлое. Голый стебель без лепестков ничем уже не отличается от стержневидного корня — тот же цвет и те же формы. В нижнем левом углу ватмана приклеена надпись, сделанная синей шариковой ручкой: растение — тысячелистник (лекарственное, место сбора — лесная поляна. Дата сбора… Стоп! Внимание, дорогая… Дата сбора — 18 июля 1984 года! То есть, ровно за девять лет и девяносто дней, когда я встретил тебя! Неужели…

Прислонившись к мёрзлой стене и глядя в глаза Жанны, он стал искать мистическую связь между тем далёким летним днём и сегодняшним зимним вечером. Перед глазами Вадима замелькали кадры из фильма "Его жизнь". Во время просмотра сцены, в которой Вадик и Андрюша сидят на траве возле этого цветка, Вадим остановил киноплёнку.

— Я его увековечил. Значит, уже тогда было у меня тайное предчувствие того, что спустя многие годы я повстречаю свою Мечту.

Вадим сел на колени перед Жанной и обнял её мертвенно-бледные ноги.

— Несмотря ни на что, я буду любить тебя. Разве твоя смерть является препятствием для нашей любви?

Уже задолго до трагических дней в конце декабря 1994 года, когда деморализованные и преданные собственным правительством русские войска начали кровопролитные бои за Грозный, Вооруженные Силы России, доставшиеся ей в наследство от СССР, представляли собой убитого динозавра. Туша этого некогда могучего зверя после того, когда её оттащили подальше от Европы, лежала распластанной на гигантских просторах страны. Под видом военной реформы труп этого монстра кромсали и растаскивали, вынимали внутренности напоказ и распродавали съедобные для вражеских разведок куски. Всё это время натовские самолёты под предлогом доставки гуманитарных грузов в голодные регионы страны кружили над ним. Известно, что одной из главных причин сокрушительного поражения Красной Армии в летние месяцы 1941 года было не внезапное нападение на СССР австро-венгро-голландско-датско-итало-немецко-румыно-словацко-хор-ватско-финского воинства, а полная потеря советским командованием управления войсками Западного Особого Военного Округа после первых ударов врага. Доверчивый Сталин понадеялся на своих генералов, не допуская и мысли, что чудовищно милитаризованный СССР, превосходивший по числу и технике весь этот европейский фашистский сброд, сможет понести столь ощутимые потери в первые же дни войны. Из-за тупости, нерешительности и бездействия советского генералитета все усилия десятков миллионов людей, голодавших, страдавших и умиравших на военных производствах ради великого освободительного похода Красной Армии в Европу, оказались напрасными. "Красный крестовый поход" так и остался красивой, несбыточной мечтой кремлёвского Чингисхана. И в этой войне вместо весёлой песни на тему: "Добро пожаловать в дружную советскую семью народов", пришлось сочинять другую, трагически-сакральную — "Вставай, страна огромная!". Ну и конечно, пришлось отстранить от стратегического планирования военных тупиц, пока они не довели войну до того, что Сталину пришлось бы руководить партизанским отрядом в якутских болотах. Вынужденно, от безысходности приняв верховное командование на себя, Сталин начал свою войну. По-отцовски прикрикнув на своих сынков-солдатиков: "Ни шагу назад!" (мол, велика Россия, ребята, но отступать уже некуда — позади заградотряд), он убедил их в том, что они великие и непобедимые воины, сказочные витязи, чудо-богатыри. Они поверили ему, и Запад увидел однажды, как вместе с солнцем с Востока над ним нависла двенадцатимиллионная Русская Орда. Перепуганные англосаксы, дабы исключить возможность вхождения европейских стран оптом в "единый социалистический лагерь", тут же опорожнились за спиной у Сталина ядерными бомбами. На Японию.

Прекрасно зная о том, что любая армия в миг превращается в тупую и беззащитную толпу, в пушечное мясо, т. е. в стадо баранов, оставшихся без присмотра специально обученных овчарок, если лишить её управления, враг в первую очередь должен разгромить или хотя бы парализовать штабы — органы управления войсками. Но это в военное время (смотри абзац выше). А в мирное? В мирное время, чтобы превратить армию в массу идиотов, нужно постоянно менять военное руководство, а ещё лучше — постоянно реформировать военную администрацию.

Видимо, по этой причине 1 сентября 1989 года на базе Приволжского и Уральского военных округов был сформирован Приволжско-Уральский военный округ со штабом и управлением в городе Самаре. В результате такого стратегического идиотизма войсковые части, соединения, базы, гарнизоны, аэродромы, полигоны и прочие армейские учреждения оказались оторванными от командования на тысячи километров. Но это, может, было бы не так страшно для обороноспособности страны, поскольку эти округа относились к так называемым тыловым округам, и вряд ли когда-либо им пришлось бы разворачиваться во фронты. Страшнее было другое — мало-мальски серьёзную бумажку, требующую согласования или подписи в штабе округа, приходилось везти в Самару. Например, из Челябинска или Кургана. В Москве, заметив, что такая слишком частая езда подчинённых к начальникам — это неоправданные расходы только на одни командировочные, решили всё вернуть в "округи своя". Через три года. Но поскольку московские бюрократы в погонах, вновь создавая отдельные Приволжский и Уральский округа, то ли не смотрели на карту России, то ли смотрели на пачку из-под папирос "Беломорканал", в Уральский военный округ попал солидный участок Сибири — Тюменская область. Для справки: территория Тюменской области превышает территорию самой большой европейской страны, Франции, в 2,5 раза. Так, стратеги из российского генштаба, сами того не ведая, создали объективные условия, чтобы труп молдавской красавицы Жанны Солтан был всё-таки найден…

Когда прокурор Уральского военного округа получил утренний доклад оперативного дежурного о происшествии в Тюменской области, решение о том, что уголовное дело по этому факту будет расследоваться следователями военной прокуратуры округа, было принято сразу. Предполагалось, что следствие по нему будет требовать постоянного и непосредственного надзора. Причин такого решения, очевидно, было несколько. Во-первых, было убито два человека. Солдат и его девушка. Во-вторых, убийцей был офицер. В-третьих, до убийства солдат самовольно оставил часть, а его командир скрывал это до последнего дня. В-четвёртых, войсковая часть, откуда сбежал солдат, была отдельным, особым подразделением, находившимся в подчинении окружного командования.

Убитый солдат был родом из небольшого городка в Тюменской области. Сбежав из своей части, он, конечно же, направился домой, к маме (а куда ещё бежать солдату?). Через несколько дней командир части отправил туда офицера, чтобы вернуть беглеца, надеясь, что возвращение солдата из затянувшейся самоволки останется незамеченным для вышестоящего руководства. Офицер, приехав к солдату домой, быстро убедил его в необходимости вернуться на службу Родине. Решили ехать в часть на следующее утро, а вечером, как водится, организовали застолье, на которое солдат пригласил свою подругу. Но в ходе пьянки между солдатом и офицером произошла ссора, которая переросла в драку. Солдат схватил нож и начал им тыкать в офицера. Тот, получив несколько ножевых ранений, перехватил нож у нападавшего и тоже начал им тыкать в отместку. Подруга солдата не осталась безучастной к происходящему и грохнула бутылку о голову офицера, наивно полагая, что это приведёт хотя бы к потери у него сознания (видимо, её опыт основывался на подобных сценах в кинофильмах). Но на деле этот удар только заставил его повернуть свою твёрдокаменную голову в её сторону. Схватка девушки с бутылочным осколком-"розочкой" в руке и офицером с ножом закончилась безоговорочной победой последнего.

В распоряжении военной прокуратуры Урво на тот момент находились несколько прикомандированных следователей из ближайшей Ёбургской гарнизонной прокуратуры, и было решено направить двух из них к месту событий для расследования этого дела. Окружной прокурор, посылая их в дальний путь, особо не беспокоился вопросом их прибытия туда, поскольку заместитель командующего военным округом тоже зачем-то захотел самолично побывать на месте происшествия, и к его отправке был подготовлен вертолёт. Но вертолёт улетел без следователей — генерал побрезговал лететь вместе с лейтенантами. Обозлённые лейтенанты Мамрикашвили и Шестопалов на раздолбанном "уазике" смогли выехать из Ёбурга лишь во второй половине дня. Чтобы добраться до цели, им потребовалось восемь часов.

В пути, ближе к вечеру, по рации их запросил дежурный офицер из военной комендатуры и спросил, что делать с трупами убитых солдата и девушки.

— Везти в морг, — ответил Вахтанг Мамрикашвили и отматерил дежурного за глупый вопрос.

— Но дело в том, что в морг их уже отвозила милиция, — кричал тот в ответ. — Потом она опять отвезла их на место происшествия. В квартиру…

— Зачем? — поражённый таким развитием событий спросил Вахтанг.

— Когда туда прилетел замкомандующего, местная прокуратура уже провела осмотр места происшествия и распорядилась отправить покойников на вскрытие, но наш генерал поднял скандал. Сказал: как они посмели трогать убитых до прибытия военных следователей! И распорядился положить их обратно. Как лежали…

— Идиот! — замычал Вахтанг, хватаясь за голову.

— Кто?

— Да не ты, придурок, — успокоил Вахтанг дежурного. — Генерал идиот!

— Я так ему и доложу, — предупредил Вахтанга дежурный.

— Слушай сюда, — скомандовал Вахтанг. — Свяжись с местной прокуратурой и ментами, пускай везут трупы снова в морг. В квартире они нам уже не нужны. Завтра с утра мы будем на вскрытии. Как понял?

— Понял, понял, — ответил дежурный офицер и прекратил сеанс радиосвязи.

— Ты слышал? — поворачиваясь к Михаилу Шестопалову, сидевшему на заднем сиденье, спросил Вахтанг.

— Слышал, — ответил Михаил, удивлённый генеральским самодурством не менее Вахтанга.

Этот беспрецедентный поступок генерала стал поводом к высмеиванию глупости военного руководства на протяжении всего оставшегося пути. За рассказами армейских анекдотов и забавных случаев из жизни военных длительная поездка даже показалась менее утомительной.

— Да ты только на рожи наших генералов посмотри: их же из дубовых пней топором вырубали, — заключил Вахтанг, когда уже ближе к ночи машина подъезжала к городу.

Высокий и стройный красавец Вахтанг часто пользовался своим правом так судить о человеческой внешности. Это право было даровано ему природой. Его матерью была белокурая русская красавица, а отцом — породистый грузин. В результате этой удачной славяно-иберийской метисации на свет появился такой тип мужчины, который одним только своим видом очаровывал женщин.

Добравшись до места, Вахтанг, Михаил и солдат-водитель заночевали в пригородном лесу. Утром, узнав в местном ГОВД адрес судебно-медицинского морга, военные следователи, наконец, оказались у дверей маленького неказистого деревянного домика, спрятанного в глубине заброшенного парка вокруг городской больницы.

— Ой тяжко мне, тяжко, — поднявшись на ступеньки, вытирая пот со лба, пожаловался Вахтанг Михаилу на своё состояние.

— Сам виноват, — ответил ему упрёком Михаил. — Зачем было пить водку с утра? Да ещё по такой жаре.

В первые дни краткого и удушливого сибирского лета солнце, как правило, с особой энергией старается обогреть эти задвинутые на север жизненные пространства.

— Какая разница, в какое время суток пить? — постучав в железную дверь, сказал Вахтанг. — А к мертвецам я трезвым никогда не хожу. И тебе не рекомендую.

Дверь никто не открывал. Вахтанг машинально посмотрел на часы — они показывали восемь часов сорок минут.

— Ну кто-то же должен здесь дежурить, чёрт возьми, — выругался вспотевший Вахтанг и начал со злости пинать дверь. Это возымело действие.

— Кто там? — послышался из-за дверей чей-то хриплый мужской голос.

— Хватит спать, подъём! — закричал командным голосом лейтенант Мамрикашвили на закрытую дверь.

— Что вам нужно? — спросил хриплый голос из-за двери.

— Ты со мной через дверь будешь разговаривать, дурик? — продолжал злиться Вахтанг.

— Мы следователи из военной прокуратуры, — вмешался Михаил. — Откройте дверь, пожалуйста. Мы прибыли на вскрытие…

— Открывай быстрей, пока я не начал стрелять, — перебил Михаила Вахтанг.

Дверь медленно открылась, и в образовавшуюся щель выглянуло сонное лицо мужчины не старше тридцати лет. По всей видимости, этот парень был пьяницей или, по крайней мере, накануне здорово перебрал. Одет он был соответственно — в старый засаленный серый пиджак, наверняка доставшийся ему от покойника, в синее трико с пузырями на коленях и в чёрные суконные ботики "прощай, молодость".

— О-о-о, братан! — дёргая дверь на себя, поприветствовал его Вахтанг. — Я вижу, ты ещё не опохмелился.

Парень был чем-то напуган. Увидев перед собой двух незнакомых молодых людей в военной форме, он несколько секунд непонимающе смотрел на них, теряясь что-либо сказать. Офицеры зашли внутрь и огляделись.

Коридор был узким и плохо освещённым единственной маловольтовой лампочкой. Справа была дверь в кабинет с вывеской "Судмедэксперт", а слева — маленькая комнатка, в которой стояла медицинская кушетка и покосившаяся тумбочка. Вход в секционное отделение был в конце этого небольшого коридора.

— Как хорошо тут у вас, прохладненько, — облегчённо вздохнув, сказал Вахтанг и представился парню: — Лейтенант Мамрикашвили из военной прокуратуры Ёбургского гарнизона. А тебя как?

— Вадим, — хрипло ответил парень, который ещё вряд ли опомнился от тяжёлого сна.

— Где наши покойники? — спросил Вахтанг Вадима. — Вчера их дважды сюда привозили.

— Там, — указав рукой на дверь в конце коридора, сказал Вадим. — Но я вас туда не пущу. Нужно дождаться, когда приедет эксперт.

— Если ты мне будешь грубить, Вадик, я тебя уволю, — рявкнул на него Вахтанг и пошёл в секционное отделение.

Шестопалов последовал за Мамрикашвили. Зайдя в помещение, в котором должны происходить судебно-медицинские вскрытия трупов, они увидели, что на железной каталке рядом с секционным столом лежит голый труп молодого человека. У левой стены от входа на бетонном полу лежал труп девушки. Тоже голый. Тела покойников с первого взгляда казались вымазанными яркой ржавчиной — такое впечатление производили потёки спёкшейся крови. Вахтанг первым делом подошёл к убитому солдату и, посмотрев на его застывшее лицо с закрытыми глазами, тихо произнёс:

— Ну что, добегался?

— Товарищи, я вас прошу, уйдите отсюда, — по-прежнему хриплым голосом жалобно сказал Вадим, стоя у входа в отделение.

— Иди опохмелись, братан, — вполоборота повернув в его сторону голову, ответил Вахтанг. — Будешь нужен, мы тебя позовём.

Вадим хотел подойти поближе к покойной девушке, но Михаил опередив его, присел около неё на корточки и начал разглядывать телесные повреждения на ней. Вадим с испуганным видом отошёл обратно к дверям и внимательно стал следить за Михаилом. В эту секунду Вахтанг отвлёк Михаила от его наблюдений:

— Миша, нам же говорили, что их зарезали, а ведь у них, похоже, пулевые ранения.

— Нет, это ножевые ранения, — возразил Михаил. — То, что эти отверстия напоминают входные пулевые, это от того, что при трупном окоченении мышечные ткани вокруг раневых каналов…

— Ты меня учить будешь, сынок? — Вахтанг грубо прервал пояснения Михаила.

Вахтанг был старше Михаила на два года, но выглядел старше лет на пять, поэтому его такое обращение к Михаилу внешне могло показаться вполне пристойным.

— Так, господа офицеры, — чей-то женский голос громко остановил спор Вахтанга и Михаила. — Вы чего здесь хозяйничаете?

Мамрикашвили и Шестопалов одновременно повернули головы в сторону входа и увидели стоящую на пороге симпатичную женщину лет тридцати пяти или около сорока. Через её правую руку был перекинут белоснежный халат, а в левой руке она держала дамскую сумочку.

— Мы из военной прокуратуры, — выпрямляясь, сказал Михаил и приветливо улыбнулся понравившейся ему даме с короткой, почти мальчишеской, стрижкой. — Лейтенант Шестопалов. Можно просто — Миша.

— Анна Сергеевна Чижикова. Эксперт, — назвалась дама.

— Мы прибыли на вскрытие, Анна Сергеевна, — доложился Вахтанг.

— Первый раз сталкиваюсь с военной прокуратурой, — сказала Анна Сергеевна. — И в первый раз столкнулась с тем, что трупы то в морг привозят, то обратно куда-то увозят. Потом снова сюда везут.

— Ой, — кисло поморщился Вахтанг. — Вы что, наших армейских начальников не знаете? Эти тупицы обязательно всё перепутают. Русским генералам даже простую сда-300

чу в плен своей армии никогда грамотно организовать не удавалось. Вот и приходилось солдатикам всегда воевать до победы.

Никак не отреагировав на юмор, Анна Сергеевна надела халат и пригласила пройти офицеров к себе в кабинет. Вахтанг последовал за ней первым, а Михаил за ним. Хмурый Вадим пошёл позади всех. Идя по коридору, Михаил резко поскользнулся и чуть не упал. Опершись рукой о стену, он посмотрел под ноги: к подошве правого ботинка прилип использованный презерватив. Взглянув на идущего сзади Вадима, Михаил злобно прошипел на него:

— Что за блядство ты здесь развёл?

Лицо Вадима перекосилось от неприятной, необъяснимой улыбки…

"— Впервые с царством мёртвых я повстречался, когда мне было семь или восемь лет, — словно закадровый комментатор криминального телерепортажа Рудольф Карлович Краус негромко, но проникновенно начал читать записи из замызганной тетрадки перед собой. — Это знакомство было как бы случайным. Летним днём, когда мать была на работе и её единственный ребёнок был предоставлен самому себе, я бродил по лесу и собирал цветы. Не помню уж, о чём я думал, какие детские радости или печали переполняли меня. Помню лишь, что от того одиночества среди лесных деревьев и высоких трав мне было спокойно и хорошо. Такое спокойствие бывает только в одиночестве, причём для человека, который ищет его и находит. У меня не было сестёр и братьев, а с мальчиками и девочками с нашего двора мне дружить не хотелось. Было неинтересно. Они всегда мне казались пустыми заводными игрушками. Как куклы или механические машинки. Ну и что, что они кричат, визжат, бегают и прыгают? Мне кажется, что уже с раннего детства я искал понимания и того особого внутреннего единства и родства с теми, кто готов пусть не словами, но хотя бы молчанием согласиться со мной…"

Рудольф Карлович оторвался от чтения и посмотрел на Вадима. Тот сидел на своём стуле, опустив глаза в пол. За годы одиночества Вадим привык разговаривать сам с собой. Лишь только безмолвные мертвецы были покорными слушателями его внутреннего монолога. Иногда в подобных беседах Вадим читал им рассказы из написанной о себе самом книги. Но сейчас всё было наоборот: люди в белых халатах, сидевшие за столом напротив него, живо интересовались его душевными переживаниями. В лучах искусственного, мертвецкого света люминесцентных ламп в их глазах поблёскивал профессиональный интерес к нему.

"— Уже возвращаясь домой, медленно шагая по пути из леса, я вышел на пригорок, — продолжил читать вслух записи из тетрадки Рудольф Карлович. — За ним лежала небольшая лесная опушка, посреди которой мрачно застыло огромное корявое дерево — старая берёза своей огромной развесистой кроной обрушила плотную тень вокруг своего умирающего, покрытого чагой и трутовиками, почерневшего ствола. У подножия этого лесного великана виднелся небольшой памятник, окружённый с четырех сторон могильной оградой — тяжёлые цепи свисали на невысоких железных столбцах. Из любопытства я подошёл поближе к этому маленькому, уединённому от мирской суеты, спрятанному в лесу мемориалу. Оказалось, он был сооружён родителями погибшего здесь мальчика. Стоя у памятника, вглядываясь в скорбную надпись на нём и бронзовый барельеф юного пионера, я представил себе, как произошла его смерть. Я поднял голову вверх — высоко надо мной были протянуты длинные серые ветви, скрывающиеся в тёмно-зелёной листве. Забравшись на дерево, мальчик, видимо, сорвался вниз, а может, одна из этих ветвей от старости и тяжести сломалась под ним. Я оглянулся вокруг — вся лесная опушка была залита жарким солнцем, но под кроной берёзы, где у памятника стоял я, была прохладная тень. Под солнечными лучами кипела жизнь насекомых — разноцветные бабочки кружились в воздушном танце, в траве стрекотали кузнечики, неутомимо жужжали шмели, но возле старого дерева было спокойствие и отстранённая тишина. Казалось, что здесь застыли вечная память и скорбь. Я положил у подножия памятника собранные незадолго до этого цветы. Это был абсолютно искренний жест с моей стороны — уважение к смерти… И в этот момент необъяснимое, очень глубокое чувство овладело мной, я заплакал. Слёзы были не от того, что мне стало жаль мальчика, которого я никогда не знал, а от того, что мёртвые уходят от нас навсегда. Конечно, я бы в тот момент не смог это выразить словами, как я могу сделать это сейчас, но чувства, которые я испытал тогда, в тот день из моего далёкого детства, я не забуду никогда. Это чувство навсегда осталось в моей душевной памяти. Это чувство потери целого мира… Я стоял у этого памятника очень долго. Слёзы катились по моим щекам тёплыми струйками, и я даже не пытался их утирать. Наверно, я был в состоянии заторможенности…"

Рудольф Карлович опять оторвался от чтения и обратился к Вадиму:

— Тут вырвано несколько листов. Можете пояснить, почему?

Вадим достал из кармана носовой платок, медленно протёр глаза и, аккуратно сложив его болезненно опухшими руками, положил обратно. Выдержав недолгую паузу, он пожал плечами. Краус продолжил чтение:

"— С тех пор я начал играть в похороны. Даже нескольких соседских рябят мне иногда удавалось привлечь к этой игре. Ненадолго, конечно. Им хотелось в "войнушку", "казаков-разбойников". Приходилось прибегать к хитрости — мол, вот убили боевого товарища, надо похоронить… Этот краткий период их согласия со мной доставлял мне скрытую радость. Скрытую среди печального спокойствия, овладевавшего мною во время погребального ритуала. Но взрослые, родители этих ребят, прознав про такие игры, запретили своим детям "хоронить друг друга". Позже они запретили и общаться со мной. Так я остался один…

Однажды в сарае во дворе своего дома я нашёл несколько мёртвых жучков. Я слепил им из пластиллина крошечные гробы и похоронил их в саду. Вскоре я соорудил там небольшое кладбище для найденных мёртвых жучков, мух и других насекомых. Многих я ловил специально, чтобы похоронить. В это же время, когда я видел в кино похороны, я стал замечать какую-то в этом фальшь, неестественность. Только спустя некоторое время я понял, что в гробу не было мертвеца. Я видел, ощущал, что это лежит живой артист, затаивший дыхание, с закрытыми глазами. И не более. Только в документальных фильмах про фашистов я видел то, что мне нравилось. Там было много настоящих мёртвых. И это чёрно-белое обаяние национал-социализма… Вечное…"

— А может, хватит? — раздражённо прервал чтение Рудольфа Карловича Вадим. — Вы же это наверняка уже раз десять прочитали… Обсудили между собой… Зачем при мне читать? Вслух…

Бердников Борис Константинович — старший экспертной группы — с молчаливым ликованием посмотрел на Вадима. Идея зачитать отрывки из дневниковых записей при Вадиме вслух принадлежала Бердникову. Перед началом экспертизы это он убедил своих коллег — Крауса Рудольфа Карловича и Люблянского Якова Ефимовича — в необходимости вызвать раздражение у молчаливого флегматичного пациента, вывести его из состояния психического равновесия, разорвать пелену его замкнутости. Похоже, это удалось.

— Не мешайте нам работать, — спокойным, но строгим тоном сказал Борис Константинович. — Так надо… Продолжайте, Рудольф Карлович.

"— Когда я повзрослел и начал всматриваться, вчитываться и вдумываться в мир, который окружает меня, я нашёл устройство его нелогичным, непонятным для меня. Часто бывая на кладбищах, глядя на холмики могил и памятники, рассматривая фотографии умерших, я вдруг понял, что именно меня с раннего детства привлекало в похоронах. Я понял, что я хотел приобщиться к этому мёртвому миру, быть рядом с ним, быть в нём. И мне до сих пор неясно, почему, зачем мы так глупо и жестоко расстаёмся с мёртвыми — относим их на кладбища. По сути, на мусорную свалку. При этом обычные люди, сами того не замечая, живут в окружении портретов и фотографий мёртвых, пользуются их вещами, имеют коллекции бабочек либо иных насекомых, собирают гербарии, ходят в музеи, чтобы смотреть на мёртвых животных и птиц. А людей — своих близких, родных и любимых — относят подальше от дома, за ограду, на свалку. Почему для обычных людей это кажется нормальным? А мысль о том, чтобы сохранить своих дорогих, хотя и мёртвых, кажется им абсурдной и омерзительной? К тому же, им кажется, что смерть непременно несёт горе и слёзы. А если хотя бы ненадолго представить, как было бы спокойно и чудесно продолжать жить вместе. Без глупых рассуждений о жизни после смерти, о загробных тайнах, о душах умерших, а просто жить рядом с ними физически. Что может быть проще? Ну умер кто-то. Ничего страшного. Пусть он или она останутся среди нас, живых. Почему этого удостоился у нас только один Владимир Ленин, а в огромном Китае Мао Цзэ-дун? А остальные? Ведь всё равно же минимум раз в год мы ходим на кладбища в родительский день. Общаемся с ушедшими от нас. Беседуем с ними на их могилах. Но почему нельзя с ними быть рядом всегда? Сколько душевных трагедий можно было бы избежать или, по крайней мере, смягчить страдания живых, если бы это было позволено. Человеческая фантазия безгранична, и с её помощью было бы легко создать бесчисленное множество мёртвых шедевров на площадях и улицах, в парках, домах, театрах… Можно было бы ходить к мертвецам в гости, либо приводить их к себе. Продолжать их любить, уважать и даже — ненавидеть. Между жизнью и смертью сейчас есть некая грань. Тонкая, невидимая. Она мешает человечеству создать тихий, спокойный и блаженный мир. Этот мир моей мечты я бы назвал некросферой…".

— Скажите, Вадим, — вдруг очень осторожно спросил Бердников. — А когда у вас был первый сексуальный опыт?

От неожиданного вопроса, который прозвучал сразу после того, как Рудольф Карлович сделал паузу, Вадим застенчиво улыбнулся. Опять достав из кармана носовой платок, он приложил его к своим глазам. За всё это время они заметно слезились. Болезненно слезились. Убрав платок в карман, он посмотрел на людей в белых халатах и ответил:

— В двадцать четыре года.

— То есть всего лишь около трёх лет назад? — не скрывая своего удивления, спросил Борис Константинович. — А с кем?

— Можно, я не буду отвечать на этот вопрос? — опустив глаза снова в пол, скорее ответил, нежели спросил Вадим.

Возникла недолгая и неловкая пауза. Врачи, переглянувшись друг с другом, закивали головами.

— А давно вы начали совершать половые акты с мёртвыми женщинами? — задал следующий вопрос Рудольф Карлович.

— Чуть больше года назад, — спокойно ответил Вадим.

— У вас никогда не возникало чувства отторжения к ним? — продолжал расспрос Рудольф Карлович.

— Вы имеете в виду запахи? Нет, от некоторых живых людей пахнет гораздо ужаснее.

— Я несколько расширю вопрос своего коллеги, — снова в беседу вступил Борис Константинович. — Ваше влечение к мёртвым было сильнее, чем к живым женщинам?

— Да, наверно, — каким-то совсем обессиленным хриплым голосом ответил Вадим. — Это началось ещё с той далёкой детской надежды… Тогда я был влюблён в школе в свою одноклассницу. Она была красивой девочкой и нравилась всем. Я не был среди тех, кто бы мог быть чем-то интересен ей. Кому я мог понравиться? Небольшого роста, болезненный мальчик. За десять лет учёбы с ней в одном классе я так и не сидел с ней за одной партой… В те времена по ночам, перед тем, как заснуть, я мечтал о том, как мы будем с ней вместе. И неожиданно я пришёл к мысли: хорошо, если бы она была мёртвой, никому не нужной и такой доступной для меня. Позже я даже не заметил, как, эта мысль распространилась и на всех девушек, в которых я влюблялся. Мёртвыми они бы остались нужными только мне.

— У вас было влечение только к определённым типам женщин? — спросил Борис Константинович, чувствуя, что уловил момент откровенности пациента. — Вы влюблялись в кого-то конкретно?

— Ну да, — не глядя на врачей, усмехнулся Вадим. — Всё, как у обычных людей. На некоторых я даже не обращал никакого внимания. Что касается моей последней возлюбленной, то она была моей единственной и неповторимой. Мне никто был больше не нужен, кроме неё. Я поклялся ей в вечной любви… Но я нарушил эту клятву. Я изменил ей в ночь перед тем, как меня задержали. Она не простила мне это. Поэтому меня разоблачили.

На этом врачи исчерпали свои вопросы и смотрели на Вадима молча. Борис Константинович начал делать пометки в своих записях, а Рудольф Карлович стал что-то нашёптывать Якову Ефимовичу на ухо. С минуту в кабинете судебно-психиатрических экспертиз городского психдиспансера висела тишина. Вадим, посмотрев на людей в белых халатах, тихо произнёс:

— Ну вот, теперь вам известна вся правда. Скрывать мне от вас больше нечего. Если, конечно, что-то забыл… Спрашивайте. Времени у вас для этого осталось немного.

Вячеслав Лукьяненко после недолгого просмотра своей пьяной физиономии в мутном зеркале опустил свой взгляд в раковину. Рвотная масса продолжала бурлить под струёй воды из крана, распространяя по туалетной комнате резкий кислотный запах. Было очевидно, что раковина забилась извергнутыми из желудка непереваренными остатками пищи и придётся прочищать трубу.

— Дневальный! — заорал Лукьяненко, приоткрыв дверь туалета.

Через несколько секунд в коридоре загремел топот солдатских сапог. Посетители, сидевшие вдоль стен на лавках, повернули головы в сторону выхода, откуда выскочил прыщавый юноша в солдатской форме и подбежал к двери туалета.

— Товарищ майор, рядовой Ракитин по вашему приказанию прибыл, — доложил взъерошенный солдат и испуганно посмотрел на пьяного офицера, выглядывавшего из дверной щели.

— Ты почему, сука, за порядком не следишь? — тихо спросил Лукьяненко. — Тут кто-то в раковину наблевал. Я тебя за такое на гауптвахте сгною, понял? Срочно займись. Об исполнении доложить.

— Есть, — ответил солдат и, прикусив губу, зашёл в туалет.

Стараясь выглядеть трезвым, Лукьяненко, насколько это было возможно, придал своему лицу серьёзный вид и быстрым шагом пошёл в кабинет следователя Вахтанга Мамрикашвили, который был расположен в самом конце коридора. Проходя мимо кабинета другого своего сослуживца, следователя Михаила Шестопалова, Лукьяненко обратил внимание через приоткрытую дверь на то, что возле стола Шестопалова сидит и курит коротко остриженный молодой человек, небрежно вскинув ногу на ногу. Откинув голову назад, парень старался пускать дымовые кольца в потолок. Самого Шестопалова в кабинете не было.

Поняв, в чём дело, Лукьяненко ещё более быстрым шагом пошёл к кабинету Мамрикашвили.

С тех пор, как старый прокурор Ёбургского гарнизона ушёл на пенсию, сменивший его подполковник юстиции Луковский на одном из первых оперативных совещаний сотрудников военной прокуратуры гарнизона ввёл новое обязательное правило, согласно которому категорически запрещалось пытать подозреваемых, обвиняемых или свидетелей тому следователю, который непосредственно расследовал это дело. Для этих целей следователь должен был привлечь своих коллег, а сам под благовидным предлогом удалиться из своего кабинета. Данное нововведение обеспечивало некоторую анонимность экзекуторов, а также оставляло возможность психологического контакта следователя с допрашиваемыми лицами.

— Вахтанг, — Лукьяненко озабоченно посмотрел на сидевшего в кресле за столом лейтенанта. — Есть работа. У Миши какой-то хмырь не колется. Рожа наглая, шпана непроученная, короче. Надо помочь.

— Прямо сейчас? — вставая из-за стола, спросил Вахтанг.

Лукьяненко кивнул и вышел из кабинета. Выдвинув нижний ящик стола, Вахтанг достал короткую резиновую дубинку и последовал за Лукьяненко.

Когда Михаил Шестопалов вернулся в свой кабинет из машбюро, куда он ходил, чтобы отдать документы на распечатку, увиденное ошеломило его. Лукьяненко, крепко обхватив обеими руками, душил молодого человека, сидевшего на стуле. Парень тщетно пытался вырваться из недружественных объятий, а Мамрикашвили в это время наотмашь бил его резиновой палкой в нижнюю часть живота.

— Колись, тварь, — приговаривал Вахтанг. — Я же тебя калекой оставлю!

Несколько секунд Шестопалов не мог произнести ни слова. Наконец, дар речи вернулся к нему и Михаил заорал во весь голос:

— Отставить! Вы что, совсем ёбнулись?!

— Миш, ты чё? Мы ещё не закончили, мы тебя позовём… — тяжело дыша, сказал Лукьяненко, продолжая удерживать за шею парня.

Михаил подскочил к Вахтангу и выхватил у него резиновую палку. Оказавшись без оружия, Вахтанг пнул свою жертву в пах.

— Я сказал, отставить, козлы! — опять закричал Михаил. — Это же следователь из милиции.

— Из милиции? — убирая руки с шеи парня, удивился Лукьяненко.

Парень замычал и сполз со стула. Мамрикашвили и Лукьяненко тут же начали помогать ему подняться. Усадив следователя милиции обратно на стул, Лукьяненко начал поправлять на нём одежду.

— Так он из мусарни, что ли? — переспросил Вахтанг Михаила и, получив утвердительный кивок последнего, обратился к своей недавней жертве. — Ну, извини, братан.

— Да, извини, перепутали, — уже по-дружески Лукьяненко обнял парня.

— Кто вас звал сюда? — угрожающе размахивая дубинкой, спросил Михаил своих пьяных товарищей по работе.

— Миша, извини, это тупой хохол во всём виноват, — ответил Мамрикашвили, злобно посмотрев на Лукьяненко.

— Я думал… — Лукьяненко хотел что-то сказать в своё оправдание, но его прервали.

— Скоты, я вас под трибунал отдам, — наконец, чуточку придя в себя, произнёс следователь милиции.

Три следователя военной прокуратуры молча посмотрели на него.

— Да ты чё, братан! — испугался Лукьяненко.

— Ты кого пугать собрался, сынок? — резко наклонившись к сидящему, спросил Вахтанг. — Ты же до завтра не доживёшь. Тебя как зовут? Имя, фамилия, быстро!

— Олег Лунин.

— Так вот, Олежка, пойдём лучше выпьем, — вдруг очень спокойно и учтиво предложил Вахтанг. — У меня сегодня маленькое торжество. Щенка подарили, "немца" с родословной. Пойдём.

Следователь Лунин впервые оказался в такой нелепой ситуации и не знал, как из неё достойно выйти. Продолжать озвучивать угрозы в адрес двух пьяных военных офицеров, только что избивавших его, было бессмысленно. Привлечь третьего, заступившегося за него офицера в качестве свидетеля в деле об издевательстве над ним было бы ещё более бессмысленной затеей. Самым адекватным оставалось только одно — примириться за бутылкой водки. Натужно улыбнувшись, Олег ответил Вахтангу:

— Что ж, такое знакомство надо отметить.

Молодые люди расхохотались и направились в кабинет к Мамрикашвили.

— Еще раз извини, братан, — разливая водку в гранёные стаканы, обратился к Лунину Лукьяненко. — Это у вас, ментов, всё отлажено. Если человек не колется, следак отдаёт его операм. Как только те подготовят его к допросу, следователь может дальше работать. А вот у нас, в военной прокуратуре, нет собственного оперативного аппарата. Некому людей пытать. Приходится самим.

— Да ладно, забыли, — подавляя чувство пережитого унижения, сказал Олег и чокнулся с собутыльниками.

Рабочий стол у Вахтанга был заставлен закусками, пластиковыми бутылками с газированными напитками и бумажными пакетами с соками — характерное изобилие для праздников, которые справляются в государственных учреждениях их сотрудниками.

Олег оценивающе оглядел кабинет Вахтанга. Помещение представляло собой нечто среднее между домашней кухней и жилой комнатой. На окне висели плотные бежевые шторы, из-за которых выглядывала сложенная раскладушка. В углу стоял большой холодильник с цветным телевизором наверху. Рядом с ним на тумбочке разместились маленькая электроплитка и чайник. Над большим роскошным письменным столом Вахтанга, о котором мог бы мечтать любой советский бюрократ, висел в массивной раме, покрашенной под позолоту, портрет всадника на вороном коне. Художник был очень смелым фантастом, изобразив вздыбленного коня на вершине заснеженной горы. Всадник лихо проткнул своей сверкающей саблей белое облако над собой. Вместо кавказской бурки на его плечи была накинута парадная шинель советского офицера с золочёными погонами. Приглядевшись в лицо всадника, Олег узнал в нём Вахтанга. Правда, с чёрными бутафорскими усами, клок волос для которых, казалось, был вырван из мохнатой дикой папахи на голове изображённого персонажа.

— Твой случай ещё ерунда, — сказал Вахтанг, обратившись к Олегу. — Месяца три назад я по ошибке начальника следственного управления города зачморил.

— Земцова? — спросил Олег.

— Да, его. Знакомы? — удивился Вахтанг.

— Он раньше у нас в городе начальником следствия был, — пояснил Олег.

Участники застолья громко рассмеялись. Михаил Шестопалов от смеха выронил маринованный огурец на пол. Из-под стола Вахтанга выскочил трёхмесячный щенок немецкой овчарки и начал его обнюхивать. Заметив это, Вахтанг скомандовал ему: "Казбек, на место!". Олег нагнулся и протянул руку, чтобы погладить щенка, но тот, фыркая, покорно побрёл в картонную конуру под столом, обклеенную вырезками из эротических журналов.

— Тут у нашего прокурора день рождения был, — продолжил Вахтанг рассказывать Олегу. — Толпа съехалась. Чекисты, таможенники, командиры частей, менты. До ночи тут гудели. А внизу, на лестнице, лампочка погасла. Может, разбили, хрен его знает. Я домой собрался. Спускаюсь по лестнице — темно. Еле выход нащупал. Тут мне кто-то пятернёй в морду попал. Я толкнул в ответ. Короче, сцепились, выкатились на улицу, а там тоже темно. Вечер, зима. Думаю, что за сука такая наглая? Достаю пистолет и предупредительный в воздух — "Бах!". И тут же командую: "На колени, пидор!". Он что-то сказать пытался, а я ствол на него навожу и говорю: "Молчать, урод!". Он заткнулся. А я под сильным градусом был, начал измываться над ним. Говорю ему: "Если все мои плевки поймаешь, будешь жить…". Я раза три ему в рожу плюнул, он вроде бы рот открывал, старался. Темно было, я точно не видел.

— Это Земцов был? — изумлённо спросил Олег.

— Оказалось, да, — ответил Вахтанг. — Приехал нашего шефа поздравлять, а я ему в рот наплевал.

Все покатились со смеху. Олег с искренним удовольствием представил описанную Вахтангом сцену.

— Прокурор мне после этого до сих пор пистолет не отдаёт, — пожаловался Вахтанг.

Лукьяненко опять разлил по стаканам водку. Мамрикашвили взял сигарету и закурил. Его изысканная манера курить заинтересовала Лунина. Было непривычно смотреть на то, как Вахтанг отводил руку с дымящейся сигаретой ото рта, медленно описывая ею в воздухе невидимую дугу.

— А ты к нам зачем пожаловал? — спросил Лукьяненко Лунина, протягивая ему наполовину налитый стакан. — Может, помощь нужна?

— Он меня допрашивать приехал, — ответил за Лунина Шестопалов. — Я свидетель по его делу.

Лукьяненко и Мамрикашвили, искренне удивившись, посмотрели на Шестопалова.

— Так вот кого пытать надо было! — рассмеялся Вахтанг.

— Я не герой, я всё и так расскажу, — подыграл шутке Вахтанга Михаил и поднял руки вверх.

— А если серьёзно? — спросил Шестопалова Лукьяненко.

— А если серьёзно, то дело смешное, — Шестопалов аккуратно положил розовый ломтик ветчины на кусок хлеба и вонзил в бутерброд свои зубы. — Я стал свидетелем страшных деяний некрофила.

— Блядь, меня сейчас опять стошнит, — поперхнулся Лукьяненко.

— Помнишь, Ваха, мы с тобой в начале лета в Тюмень в командировку ездили? — пережёвывая бутерброд, спросил Вахтанга Михаил. — Помнишь санитара, который в морге ночевал? Так вот, этот чудик, оказывается, прошлой осенью труп одной девицы украл и у себя в погребе "поселил".

— Ужас какой, — выдохнул Вахтанг.

— А Олег, оказывается, уже несколько месяцев труп этой девчонки искал, — продолжал жевать и говорить Михаил.

— Тебе живых девок мало? — взглянув на Лунина, засмеялся Вахтанг.

— Это нашему прокурору она понадобилась, — ответил на шутку Вахтанга Олег.

— Миша, но ты-то здесь причём? — вернул разговор в серьёзное русло Лукьяненко.

— А притом, что когда мы с Вахой приехали в морг на вскрытие, — прихлебнув вишнёвого сока из пластикового стаканчика, сказал Михаил, — я там поскользнулся на презервативе на полу. Прилип он к моему ботинку. Я подумал, что это, может быть, вместе с каким-нибудь трупом туда попало. А сам наехал на этого санитара в шутку. Мол, какое блядство развёл. Я даже и не предполагал, что это всё так серьёзно.

— Так вот, — перехватил повествование Олег. — После этого наезда Миши на санитара тот так испугался, подумал, что его разоблачили, и скоро к нему наведаемся мы, менты. В ту же ночь он решил перепрятать труп в лесу. Но случайно ночной патруль милиции увидел, как какой-то парень что-то везёт по улице подозрительное на больничной каталке, решил притормозить… Так, благодаря Мише, преступление было раскрыто.

— А ещё некоторые умники в Москве говорят, что военная прокуратура не нужна, — пустился в пространные рассуждения Вахтанг. — Говорят, мы только и делаем, что беспредел в армии покрываем. А тут, оказывается, стоило нашему Мишке только рыкнуть, и вот вам — раскрытие.

— А что теперь этому санитару грозит? — спросил Олега Вячеслав Лукьяненко.

— Ему уже теперь ничего не грозит, — ответил Олег. — Он умер через неделю после судебно-психиатрической экспертизы. От заражения крови. Отравился трупным ядом. Если с другими покойницами он предохранялся — боялся, что во время экспертизы трупа его такое баловство обнаружится, — то с похищенной девицей он считал это ненужным.

— Доигрался, малец, — заключил Вахтанг. — Смерть некрофилам от некрофилии… Погоди, Олежка. А почему до сих пор расследуете? Почему не прекратили по пять-вoсемь?[15]

— А ты попробуй нашему прокурору это объясни, — пожаловался Олег. — Я уже приходил к нему с постановлением о прекращении дела, а он, гад, взял и отменил его. Сказал, что я ничего не выяснил, следствие неполное. Ну и отправил меня сюда, в Ёбург, Мишу допрашивать.

— Слушай, Олег, — встрепенулся Шестопалов. — Давай, пока не напились до драки, оформим протокол допроса.

— Тоже верно, — согласился Олег и встал со стула. — Ладно, господа офицеры, пойду я обратно к Мише в кабинет. Туда, откуда вы меня выдернули. Приятно было познакомиться.

Молодые люди, выпив на посошок, тепло распрощались. После того, как Олег быстро заполнил протокол допроса свидетеля и дал в нём расписаться Шестопалову, он, слегка пошатываясь, покинул здание прокуратуры.

Вдохнув на улице свежего воздуха, Олег медленно пошёл по тротуару вдоль стены учреждения, где недавно оказался случайной жертвой пыток. Ноющая боль от полученных ударов в правом боку напомнила Олегу об этом.