"Адвокат шайтана. сборник новелл" - читать интересную книгу автора (Кисловский Максим)

Герундий

Наступил вечер, один из тех значительных вечеров в конце сентября — начале октября, когда всем существом владеет особая грусть, невыразимая печаль, когда люди должны ближе сплотиться друг с другом, чтобы понять друг друга, а главное — простить и полюбить каждый другого.

В этот вечер к Евдокии Васильевне приехала издалека её дочь Галина — прекрасная и жгучая женщина. Несмотря на то, что ей было уже далеко за тридцать, она по-прежнему оставалась юной и милой кокеткой. Едва заметные черты увядания на лице Галины ничуть не портили её первозданной привлекательности. Скорее наоборот, любое не чуждое романтизму воображение невольно уносилось к годам её скоротечной и ветреной молодости, к цветам и вздохам её назойливых поклонников, ревнивым мужьям, к щемящей душу ностальгии по тому, что невозможно стать частью судьбы каждой красивой женщины. До того страшного дня, когда Галина покончит свою жизнь самоубийством, ещё оставалось целых четыре года. А пока она была красива и счастлива.

С Дмитрием Сартаковым — студентом, снимавшим комнату у Евдокии Васильевны, — Галина познакомилась легко и непринуждённо. Через каких-то полтора часа они стали старыми друзьями.

Всем было весело оттого, что Галина включила зажигательную музыку и танцевала сама с собой, играя в танце с пушистой белой шалью. Время от времени её глаза вспыхивали шутливой страстью, а обворожительная улыбка становилась уже опасной. Наконец, она сказала Дмитрию:

— Дмитрий, я вам нравлюсь? Пойдёмте со мной танцевать!

Но тут из кухни появилась добрая Евдокия Васильевна:

— Галина, не отвлекай Димитрия, ему ещё учиться надо.

— А разве я не могу нравиться? Ждать в свой адрес излияний, чистых и нежных? — молвила Галина, усаживаясь на диван рядом с Дмитрием и обмахиваясь платочком.

— Идите на кухню, — улыбаясь, сказала Евдокия Васильевна, — я приготовила блины.

Дмитрий соскочил с дивана и, повернувшись к Галине, по-театральному кивнул головой, почтительно приглашая её следовать за ним.

— Прошу вас, прошу к столу.

Галина молча взяла Дмитрия под руку. Кривляясь и подпрыгивая, они вышли из комнаты и пошли на кухню. Евдокия Васильевна, охая и по-старушечьи кряхтя, шла за ними.

— Эх, Галина, — смеялась Евдокия Васильевна, — взрослая тётка, а всё шалишь.

— Что делать, мама, — не оборачиваясь, отвечала Галина, — если очень хочется.

— А чего хочет женщина, того хочет Бог. Ведь он большой шалун, — подыграл ей Дмитрий.

До пенсии Евдокия Васильевна около десяти лет проработала поваром в столовой какого-то оборонного НИИ, и потому готовила она быстро, просто и со знанием дела. На кухонном столе дымящаяся горка блинов сверкала сливочным глянцем, красные лепестки лосося лежали веером на блюдце, чёрная икра в глубокой пиале играла холодным блеском, прочие разносолы собственного приготовления еле вмещались в больших и малых салатницах. Над всем этим возвышалась бутылка домашней наливки.

— Ну, с приездом, Галина, — Евдокия Васильевна взяла на себя руководство этим уютным застольем. — Спасибо, что навестила.

— Я тоже очень рад, что вы нас навестили, — чокаясь с Галиной, сказал Дмитрий, — приезжайте почаще. Мы люди гостеприимные.

Хозяйский тон Дмитрия — квартиранта её матери — рассмешил Галину. А ведь этот парень прост и ловок — сразу и не заметишь, что разница в возрасте при общении с ним почти не чувствуется. Вроде ещё юнец, но что-то подсказывало Галине, что есть у него опыт обольщения женщин. Именно женщин постарше его. Таким, как он, сверстницы не интересны. Глуповаты для него потому что. И будто в подтверждение догадки Галины Дмитрий обратился к ней:

— Позвольте поухаживать за вами, — Дмитрий взял её тарелку и начал накладывать салаты, — надеюсь, в этот чудный вечер только я один могу претендовать на то, чтобы быть вашим кавалером. Для меня это высоченный пьедестал.

— Не стану помогать вам туда подняться. Боюсь, окаменеете, — Галина с холодной нежностью посмотрела в его глаза.

— Значит, меня ждёт вечность, — Дмитрий говорил спокойно, даже обречённо, — застыть в порыве вожделений сердца — это подвиг.

— Ой, ребятушки, — Евдокия Васильевна, не умышленно прервав разговор Дмитрия и Галины, пустилась в воспоминания из далёкого прошлого, — бывало, мы в детстве наедимся блинов с обеда и до вечера, пока мать домой не загонит, носимся по деревне на санках. У нас там речка была рядом. Один-то берег покатый, а другой — обрывистый. Так мы горку сделаем, снегом засыпим обрыв-то, зальём его водой, и аж до середины речки катишься. Эх!

Когда Евдокия Васильевна начинала свои повествования, она незаметно преображалась в бабушку-рассказчицу. Даже старорусский кокошник или цветастый платок были не нужны, чтобы полностью соответствовать образу доброй сказочницы. Баба Дуся — так называл её Дмитрий — продолжала свой сказ:

— Потом случай вышел на этой горке. С окраинного дома, там Петька-тракторист жил, корова сбежала. Сарай открытым был, так она и вышла на улицу. Это зимой-то!

— Значит, корова гулящая оказалась, — сказала Галина.

— Что ей там понадобилось, не знаю, — развела руками Евдокия Васильевна, — так вот, она не куда-нибудь, а к речке подошла. Поскользнулась она, значит, и с горки, что мы, детишки, накатали, вниз покатилась!

— Во как! Убилась? — воскликнула Галина.

— Нет. И даже не поранилась, только задницу, да бока стёрла, — казалось, что и сама Евдокия Васильевна удивилась сказанному.

— И что же было дальше? — спросил Дмитрий.

— А дальше вот что. Видно, испугалась она бедная, давай барахтаться на льду. Встать хочет. И лёд-то под ней и проломился! Ну мальчишки-то наши сообразили — звать взрослых надо. Пока звали их, корова мычала. Утонуть бы не утонула, там не глубоко было, а вот околеть могла.

— Да уж. Говядина свежей заморозки, — грустно заметил Дмитрий.

— Ну, мужики-то сбежались быстро, поняли, в чём дело, — продолжала Евдокия Васильевна, — доски принесли, хомут, вожжи, верёвки. Еле подвязали её. Опасно ведь — она брыкается, лёд округ неё ломится. Но справились. И мы, детишки, тянули, и взрослые. Так всем миром и вытянули.

— И чем же всё закончилось, баба Дуся? — нетерпеливо спросил Дмитрий.

— Потом повели её в деревню. Мороз колючий был. Бока у коровы уже ледяной коркой покрываться начали. Но среди мужиков, что сбежались её спасать, зоотехник был, Василий Игнатьевич. Ох, и толковый мужик был. В своём деле мастер. И скотина его любила. Так он и спрашивает: "У кого, мужики, баня топится. Её ведь отогревать надо". И тут я говорю: "У меня мамка истопила. Точно знаю". Василий Игнатьевич мне и говорит: "Давай, Дуняша, беги-ка домой, скажи мамке с папкой, что в баню корову ведём". Короче, привели её туда и давай отпаривать — берёзовым веничком! А корова головой мотает, но стоит смирно, понимает, что так-то оно лучше для неё.

— Отогрелась? — спросила Галина.

— Да. Потом высушили её, и Петька, хозяин то есть, домой отвёл. И что характерно! — баба Дуся в своих рассказах часто пользовалась этим оборотом. — Ничего с её здоровьем худого не было. К следующей зиме телёночка справила. Борькой назвали.

— Русская баня творит чудеса! — подвела итог Галина.

— Милые барышни! — Дмитрий разлил всем вина и поднял свою рюмку. — Самое время выпить за здоровье!

— Это верно, Дима, — охотно с ним согласилась Евдокия Васильевна, — если здоровья нет, то всё остальное уже ненужно.

За окном светил уличный фонарь. Его неоновое сияние растворяло ранние осенние сумерки. Жёлто-бордовые листья на ветках клёна просвечивались волшебным зелёным светом. Глядя в окно, Дмитрий вспомнил фотографию из семейного альбома Евдокии Васильевны: юная красавица сажает маленькое деревце. Девушка улыбается, видимо, фотографу. Позади неё стена и окна знакомого дома. Под фотографией побледневшая надпись, сделанная перьевой ручкой: "Моя семнадцатая весна. Целую всех! Галина".

— Ты чего, Дима, заскучал? — прервала задумчивость Дмитрия Евдокия Васильевна, подкладывая ему завёрнутый треугольником блин с икрой. — Подлей-ка нам ещё. Григория Степановича помянем.

Григория Степановича — мужа Евдокии Васильевны, ныне покойного — Дмитрий лично не знал. Но рассказов про него от бабы Дуси слышал много. В послевоенные годы молодые супруги, Евдокия и Григорий, исколесили всю страну. В каких только отдалённых уголках они не жили. Григорий Степанович служил в те времена офицером в охране тюрем и лагерей. Дальний Восток и Крайний Север, Сибирь и Средняя Азия — всех мест и не перечислить, в которых Евдокии Васильевне пришлось побывать со своим мужем.

Выпили молча. Евдокия Васильевна уголком фартука вытерла влагу под глазами. На её старческом лице отразилась затаённая грусть — печаль одинокого человека. Дочь и внук навещали её раз в полгода. Других близких в городе не было. Единственным утешением в её старости был Дмитрий, на которого и была обращена вся любовь к далёкому внуку.

— Бывало, мы с Григорием, — прервала молчание Евдокия Васильевна, — сядем ужинать, вот так же вечером, Галины ещё не было, я спрашиваю Григория: "Ну как, Григорий, дела?". А он спокойно так: "Без происшествий". Чего только мы с ним не повидали…

Дмитрий подумал, что баба Дуся сейчас расскажет какую-нибудь историю из своей жизни, которую он слышал не раз. Например, про то, как однажды в каком-то городке под Тюменью, убив конвоиров, сбежали три зека. Она работала тогда инкассатором. Из этого городка к ближайшей железнодорожной станции вела только одна дорога. Как раз в это время по этой дороге молодая Евдокия Васильевна на инкассаторской машине возвращалась с выручкой для рабочих местной артели. Зекам нужна была машина для продолжения побега, а они были вооружены карабинами убитых конвоиров. Двумя точными выстрелами шофёр был убит, и машина скатилась на обочину. Радостные зеки бросились к машине. Но Евдокия Васильевна не растерялась и, действуя согласно должностной инструкции, достала свой, как она выражалась, "товарищ наган" и открыла огонь на поражение. Двое урок были убиты на месте, третий был ранен в живот и скончался через сутки в больнице.

Но на удивление Дмитрия Евдокия Васильевна начала рассказывать совершенно иную, неизвестную ему историю:

— Мы тогда с Григорием под Ташкентом жили. Зона там строгая была. В ней много басмачей бывших, тех, что Фрунзе не добил, срок отбывали. Так вот, к одному бывшему узбекскому баю жена приехала на свидание. Молоденькая такая девица, лет девятнадцати. Оказалось, она у этого злодея четвёртой женой была до того, как советская власть разобралась с ним.

Галина отодвинулась от стола ближе к окну и щёлкнула миниатюрной серебристой зажигалкой, поставив пепельницу на подоконник. Ветер на улице дул прерывисто, лёгкими порывами срывая листья с дерева под окном. Один из грязно-бордовых листьев, цвета трупной крови, прилип к оконному стеклу и медленно сполз вниз, оставив за собой влажный след. Поддавшись усилиям ветра, подвесной фонарь на столбе качнулся в сторону, выплеснув поток яркого света на крону дерева. Среди оголённых ветвей и редких красно-жёлтых мельканий листвы высветился чёрный силуэт человека…

"О, Боже… — Галина быстро отвела свой взгляд от окна, машинально затушив сигарету, — не может быть… Неужели опять начались эти страшные видения? Нет-нет, — стала успокаивать себя Галина, — это показалось…"

По лицу Галины пробежала нервная улыбка, никем не замеченная. Евдокия Васильевна разливала душистый чай, а Дмитрий сосредоточенно разрезал вишнёвый пирог.

— Начальником этой тюрьмы был Владимир Петрович Аракатов, — продолжала свой рассказ Евдокия Васильевна. — Мужик он был волевой. Всю войну прошёл. В Сталинграде заградотрядами командовал. А вот перед восточной красавицей не устоял!

— А можно поподробнее? — избавляясь от нервных переживаний, в будущем ставших причиной её добровольного ухода из жизни, Галина обратилась к матери. — Что значит — не устоял?

— Так влюбился он в неё! — это пояснение прозвучало от Евдокии Васильевны как сенсация.

— И что же было дальше? — нарочито по-детски спросил Дмитрий.

— А дальше вот что, — продолжала баба Дуся, — Владимир Петрович ухаживал за ней, как мог, а она никак не отвечала взаимностью. Так и уехала обратно в свой кишлак. Незадача, конечно, вышла. Владимир Петрович ходил после этого хмурый, как туча. Прошло полгода, а может, и меньше, и Владимир Петрович поехал к ней свататься. Уж не знаю, как у них там всё развивалось, может, калым большой её родителям повёз, а может, просто им понравился, но привёз он её к себе уже женой. И засиял, как солнышко, наш начальник! Мы тоже с Григорием рады за него были. Жили молодожёны на служебной квартире. А басмач, муж её первый то есть, продолжал срок отсиживать. Вот ведь как бывает в жизни — была женой зека, а стала женой хозяина тюрьмы.

— Ну, мне пора, — Дмитрий, отхлебнув глоток из дымящейся чашки, взглянул на часы.

— Куда это ты? — удивилась Евдокия Васильевна. — Поздно уже.

— Эх, мама, — Галина искоса посмотрела на Дмитрия, — неужели непонятно? У Димы свидание.

— Ваша проницательность меня пугает, — Дмитрий подмигнул Галине и встал из-за стола.

— Скажи, Дима, — Галине явно хотелось смутить парня, — у тебя с ней серьёзно или так, баловство?

— Разве в моём возрасте может что-то быть серьёзным и навсегда? — попытался отшутиться Дмитрий. — Повзрослею и оценю с высоты прожитых лет.

— Ошибки молодости, — мечтательно произнесла Галина, — это лучшее, что останется в наших воспоминаниях.

— Смотри, Дима, аккуратнее будь, — сказала Евдокия Васильевна.

К чему относилась эта фраза — к тому, чтобы Дмитрий был осторожен на тёмных улицах, или к тому, чтобы остерегался ошибок молодости, — было непонятно. Галина и Дмитрий посмотрели на Евдокию Васильевну и оба рассмеялись.

— Уважаемый суд и все остальные, имеющие уши! — Эдуард Казелин, зажмурившись, поскрёб мелкую щетину, сивым бархатом покрывавшую нижнюю часть лица. Даже когда Эдуард был в костюме и галстуке, какая-то маленькая неопрятность в его внешнем облике обязательно присутствовала — не застёгнутая ширинка, косо повязанный галстук, недоглаженная штанина брюк. Сегодня Эдуард был не брит.

— Викторов Николай Александрович обвиняется в совершении убийства с особой жестокостью женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности, с целью скрыть другое преступление, а также в совершении вымогательства и нарушении тайны телефонных переговоров.

В ходе всестороннего исследования обстоятельств этого дела вина Викторова нашла своё полное подтверждение объективными доказательствами.

Вечером второго мая прошлого года, то есть за несколько часов до реализации своего преступного умысла, Викторов, использовав вымышленный предлог, а именно, ремонт холодильника, оставил на всю ночь оголёнными электропровода, находившиеся под напряжением. К несчастью, его жена, Мария Викторова вышла ночью на кухню и пыталась открыть холодильник. Вполне даже возможно, что сам убийца попросил свою жертву пойти туда, изобразив ночную жажду: "Машенька, ты не спишь? Будь добра, принеси-ка мне молочка из холодильника, что-то пить хочется". А сам в это время дожидался или подглядывал, как всё произойдёт. Удар током оказался для Марии Викторовой не смертельным, то есть она могла бы остаться живой! Вероятно, она была без сознания, а может, и нет, просила мужа о помощи… Но это не входило в планы убийцы. Чтобы всё-таки изобразить смерть жены как несчастный случай, Викторов сам вложил оголённые концы электропровода в руки жены. После повторного и долговременного поражения электротоком Мария Викторова скончалась. Дождавшись утра, Викторов сообщил в милицию о смерти жены. Якобы он обнаружил её мёртвой на кухне. После чего рыдал напоказ, вызывая сочувствие у доверчивых слюнтяев и сентиментальных учительниц русской литературы. Викторов продолжал умело лицедействовать и в суде, пытаясь ввести в заблуждение правосудие. Нужно отдать должное его умению выглядеть невинной овечкой, несправедливо попавшей под карающий меч нашей прекрасной богини. Но не кто иной, как Фемида, знает, что рассказ любой заблудшей овцы начинается со слов: "когда я была невинной овечкой…".

Благодаря тому, что судебно-медицинская экспертиза трупа Марии Викторовой установила, что смерть наступила в результате неоднократного подключения к её телу электротока, была выдвинута версия об убийстве, которая полностью подтвердилась в ходе расследования! Согласно гистологическому исследованию на ладонях умершей были выявлены электрометки, позволившие определить форму и количество контактов с проводником тока. Исходя из того, что на ладони правой руки Марии Викторовой имелись две электрометки, следует прийти к однозначному выводу, что её смерть наступила от не менее, чем двукратного поражения электротоком. Могла ли сама жертва дважды ухватиться за смертельно опасные провода? В такую вероятность может поверить только хорошо оплаченный адвокат.

Казелин с артистически правдоподобной ненавистью бросил гневный взгляд на Сартакова, сидевшего за столом напротив. Дмитрий Сартаков ответил на этот выпад высокомерной усмешкой. Шумно высморкавшись в мятый платок, Казелин продолжал:

— Викторов не смог внятно пояснить, зачем же ему понадобилось чинить электропровод от холодильника. Проверка показала, что никаких повреждений не было, а конец провода был зачищен искусственно. Подсудимый также заявил, что его жена не знала о его "ремонтных работах", то есть не предупреждалась о возможной опасности. Вообще-то для Викторова было бы логичнее утверждать обратное — заявить о том, что жена как раз знала об этом. Почему же Викторов сказал нам, что не предупреждал жену? Да ведь это ничто иное, как "оговорка по Фрейду"! Викторов косвенно признал, что подготовка убийства жены проходила втайне от неё. Отец психоанализа, помимо других открытий, обнаружил важную находку и для криминологии — в подсознании любого преступника сидит желание признаться в совершённом преступлении. Именно поэтому преступник оставляет за собой следы и улики. Это происходит неосознанно! По этой же причине появляются подобные оговорки, случайные для контролируемого сознания, но закономерные с точки зрения психоанализа…

Зачем же Викторов совершил это злодеяние? Тщательно обдумал его, а потом на протяжении всего следствия играл роль безутешного вдовца? В ходе обыска у Викторова в доме были найдены магнитофонные кассеты с записью разговоров между гражданином Зайкиным и его любовной подругой Барыкиной. Как показал Викторов, эти кассеты, вероятно, попали к нему случайно, вместе с кассетами, которые он взял у своего племянника послушать музыку. Племянник, Станислав Самойлов, подтвердил, что давал своему дяде-меломану какие-то кассеты, но среди них не было тех, которые содержали бы записи чьих-либо разговоров. Совершенно очевидно, что эти кассеты принадлежали Викторову, записи разговоров Зайкина и Барыкиной были произведены им с целью последующего вымогательства. Допрошенный в качестве потерпевшего Зайкин пояснил, что в середине апреля прошлого года он получил бандероль с вымышленным обратным адресом. В бандероли была магнитофонная кассета с записью одного из телефонных разговоров Зайкина и Барыкиной. Через несколько дней Зайкину позвонил неизвестный и предложил за крупную денежную сумму не делать интимную сторону жизни Зайкина достоянием гласности. Зайкин, известный и уважаемый в городе человек, к тому же, порядочный семьянин, пошёл на поводу у шантажиста и по его указанию оформил по почте денежный перевод "до востребования". Мария Викторова узнала о том, что её муж занимается сбором сведений о частной жизни своего начальника, знала и о случае вымогательства денег у Зайкина. Именно об этом она рассказала своей матери, Молодцовой Зинаиде Степановне. Последняя поведала нам, что Викторов угрожал своей жене убийством, если та заявит на него в милицию. Из этого следует, что Мария Викторова, бесспорно, знала о преступной деятельности мужа. Бесспорно и то, что Мария Викторова, будучи законопослушной гражданкой, собиралась сообщить об этом в милицию. Страх перед справедливым наказанием толкнул Викторова на ещё более страшное преступление!

Жестокость этого злодеяния поразила даже самых опытных сотрудников правоохраны, за свою службу много повидавших ужасных случаев. Викторов не просто хладнокровно совершил акт мучительной экзекуции, применяемой в извращённых буржуазных странах, убил человека из-за трусливого стремления избежать ответственности, но и лишил жизни ещё одного человека, едва начавшего жить. Мария Викторова была беременна! Убивая её, Викторов избавился и от нежеланного ребёнка. Думаю, что приговор суда должен учесть все эти обстоятельства как квалифицирующие.

Вряд ли что-то ещё можно добавить к сказанному. Эмоции и негодование переполняют меня, боюсь скатиться с объективной кочки зрения. Наказание Викторов заслуживает самое строгое. Око за око, смерть за смерть! Души убиенных ждут справедливого возмездия. И я призываю правосудие собрать все силы гуманности и обратить их в защиту пострадавших от рук убийцы.

С учётом изложенного, я прошу высокий суд назначить наказание по совокупности совершённых преступлений, а именно: за вымогательство — к трём годам лишения свободы с конфискацией имущества; за нарушение тайны телефонных переговоров — к штрафу в размере тридцати рублей; за убийство с особой жестокостью женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности, с целью скрыть другое преступление — к смертной казни. Окончательное наказание — расстрелять!

Казелин перевёл дыхание, вытер влажные губы рукой и, бегло оглядев аудиторию, с облегчением сел на место.

— Слово предоставляется адвокату Викторова… — Сергей Каганов посмотрел исподлобья в сторону Дмитрия Сартакова.

"Хмурый ты чего-то, Серёга. Плохо спал? Зря. Это всего лишь игра", — вставая со стула, подумал про себя Дмитрий.

— Уважаемый суд! — Дмитрий Сартаков взял со стола исписанные листы, на секунду заглянул в один из них и, выдержав недолгую паузу, начал свой монолог:

— Тяжесть предъявленного обвинения моему подзащитному, как огромная мрачная глыба, лежит на пути к той цели, достигнуть которой стремится беспристрастное и справедливое правосудие. Путь к истине труден и опасен, особенно для незрячей Фемиды. И только внимательный поводырь может стать для неё незаменимым помощником и ценным союзником в нелёгком поиске правды, скрытой за домыслами и наговорами. Беру на себя смелость и всю полноту ответственности всемерно содействовать правосудию в безошибочном избрании нужного вектора, который укажет кратчайший путь к желанной истине. Этим вектором является линия защиты. Да-да, именно она! И я попрошу следовать за мной.

Сразу хочу предупредить, что я не собираюсь с помощью красноречивых тирад или традиционных адвокатских хитростей увлекать суд в заоблачные абстракции или, наоборот, мелочно, как опытный сутяга, искать противоречия в деталях этого дела. Я лишь предлагаю суду дать правовую оценку тем доказательствам, на которых основано обвинение Викторова в тяжких злодеяниях. На каких же "китах" держится предъявленное обвинение? В древние времена, о которых история сохранила лишь мифы, даже наша Земля держалась на трёх китах. И где же они теперь? Попались на удочку науки и прогресса. К чему это я? Да к тому, что любое утверждение, бесспорное сегодня, завтра может оказаться забавным достоянием мифологии. От этого не застраховано ни одно субъективное представление, ни один умозрительный вывод. Такой страховки не было ни у следователя, ни у прокурора. Именно по этой причине версия о причастности Викторова к тем преступлениям, которые так живописно и правдоподобно были представлены нам прокурором, осталась лишь версией, претензией на правду. Нужно признать, что это была и есть обоснованная версия, подкреплённая доказательствами. Но вот только какова цена этим доказательствам? Не слишком ли легковесные аргументы были брошены на чашу весов правосудия? Давайте взвесим…

Во-первых, чем доказывается вина Викторова в убийстве жены? Только его забывчивостью. Викторов во время починки электропроводки холодильника забыл и оставил оголёнными провода, находившиеся под напряжением. Забыл также предостеречь жену об этом. Тому была причина — зазвонил телефон, и Викторов был отвлечён на некоторое время разговором с приятелем. Свидетель Пороховщиков подтвердил, что второго мая прошлого года он звонил Викторову и говорил с ним несколько минут по телефону. После этого разговора Викторов не продолжил начатую починку электропроводки — отвлёкся и забыл. Такое бывает с каждым. Сколько начатых дел мы не завершаем, господа! Сколько человеческих замыслов не доходят до конца! "Евгений Онегин" — незавершённый роман не только из-за того, что Пушкин преждевременно покинул нас. Александр Сергеевич просто отвлёкся, и у него появились другие увлечения. Эйфелева башня изначально задумывалась как временное сооружение — сразу же после Всемирной выставки 1889 года она подлежала демонтажу. И что же? Стоит до сих пор! А всё потому, что у парижской мэрии никак не доходили руки до сноса этого громоотвода, всё время что-то мешало и отвлекало. Сначала пожалели денег, потом туристы понаехали, а потом уже радиоантенны разместили на ней. Так башня нашла своё применение не только для самоубийц. Но я хотел бы, чтобы уважаемые судьи задумались над феноменом человеческой непоследовательности и забывчивости как о свойстве памяти, не только когда они будут взбираться на смотровую площадку этой причуды инженера Эйфеля или сидеть в ресторане "Жюль Верн" за час до заката, глядя с высоты, как с причала Бато Паризьен отправляются кораблики на прогулку по Сене. Задуматься надо здесь и сейчас. Ведь случай с Викторовым — очередной пример часто встречающегося невольного упущения из сознания какой-либо мысли или события. Забывчивость Викторова сыграла в его жизни роковую роль — он был обвинён в убийстве жены. К тому же, прокурор усмотрел в этом умысел! Вероятность наличия умысла в действиях Викторова, конечно же, присутствует. Но степень этой вероятности одинаково сопоставима с вероятностью неосторожного преступления. То есть умысел убить жену у Викторова весьма вероятен, и в то же время — весьма сомнителен. Согласно закону все сомнения толкуются в пользу подсудимого…

Во-вторых, единственным человеком, заявившим о намерении Викторова убить свою жену, является гражданка Молодцова Зинаида Степановна, тёща Викторова. Обращаю внимание суда, не очевидцем убийства, а всего лишь лицом, утверждающим, что Викторов угрожал своей жене убийством. Об этой угрозе Молодцова узнала со слов покойной. Можно ли проверить достоверность её показаний? Нечем! Да и как быть с настоятельной рекомендацией наших древнеримских коллег: "testis unus — testis nulus"?.[8] Неужели достаточно этого единственного и косвенного доказательства по делу, чтобы признать Викторова виновным в убийстве жены?

В лета своей безвозвратно ушедшей юности мне пришлось много путешествовать, и однажды судьба забросила меня на Балканы, в Болгарию. Прогуливаясь по ботаническому саду в Балчике — когда-то летней резиденции королевы Румынии Марии, — я набрёл на поляну кактусов, их там более двухсот видов. Мне запомнился один из них — большой, с плоскими и вытянутыми листьями в виде овала, покрытыми длинными шипами и щетинками. Научное название на латыни я, конечно же, забыл, а вот шутливое имя этому кактусу, которым нарекла его народная мудрость, я запомнил — "язык тёщи". Действительно, отношения, складывающиеся между зятем и тёщей, практически повсеместно являются проблемными, злобно-скандальными, иррационально-конфликтными. Встретить тёщу, довольную своим зятем, — редкость. Не является исключением и случай с Викторовым. Его тёща никогда не отрицала своей неприязни к нему. Кроме того, Молодцова Зинаида Степановна — мать покойной и потерпевшая по данному уголовному делу. Как бы мы не сочувствовали её горю, следует признать, что её показания — это показания заинтересованного лица.

Итак, обвинение основано на показаниях одного человека, заинтересованного в исходе дела, испытывающего неприязнь к подсудимому. Сами показания лишь косвенно доказывают причастность Викторова к инкриминируемому деянию. Чувствуете, какие зыбучие пески под ногами?

В-третьих, экспертным заключением установлено, что Мария Викторова дважды ухватилась за оголённые электропровода. Этот факт неоспорим. Могла ли она это сделать сама? Конечно! А кто из нас дважды не наступал на одни и те же грабли? Заметьте, дело было ночью, в темноте… Мария Викторова после первого удара током упала на пол, потеряла сознание, через некоторое время приходит в себя, пытается встать… Чёрная ручка холодильника отчётливо выделяется на белом фоне двери… Рука так и тянется ухватиться за неё, чтобы встать с пола… Очень жаль, что имел место столь ужасный конец. Окажись Викторов в тот момент рядом со своей женой, я уверен, Мария Викторова была бы спасена!

В-четвёртых, Викторов обвинён также в нарушении тайны телефонных переговоров и совершении вымогательства. В подтверждение его вины прокурор сослался на результаты обыска — в доме Викторова были найдены кассеты с записью телефонных разговоров Зайкина и Барыкиной. Поскольку эти кассеты были найдены у Викторова, был сделан вывод, что они принадлежат ему, что именно он записывал разговоры между Зайкиным и Барыкиной, а потом требовал у Зайкина денежную сумму под угрозой оглашения позорящих сведений о нём. Что ж, логично. Но где подслушивающие устройства? Где они? Они находятся у действительного шантажиста! Как нам рассказал Зайкин, неизвестный, вымогавший у него деньги, пригрозил, что если не получит требуемую сумму, он распространит упомянутые записи телефонных разговоров через аудио-студии города, подменив там музыкальные кассеты. Покупатели музыкальной продукции, сами того не зная, станут распространителями очень нежелательной для Зайкина информации. И ведь так оно и случилось! Защитой были представлены свидетели, которые случайно купили подобные кассеты в студиях звукозаписи. Кто-то хотел послушать песенки смазливой Ким Уайлд, а включив магнитофон, услышал интимные разговоры двух любовников…

— Обычное адвокатское плутовство! — выкрикнул с места Казелин. — Это были лжесвидетели!

— Товарищ прокурор! — Каганов стукнул кулаком по столу. — Я делаю вам замечание. В прениях даже я, судья, не имею права перебивать участника процесса. У вас будет еще возможность высказаться в репликах. Извините, товарищ адвокат, продолжайте.

Казелин замолк и посмотрел на Каганова своим обычным насмешливым взглядом.

— Спасибо за комплимент, в нём столько искренности, — съязвил Сартаков, обращаясь к Казелину.

На несколько секунд заглянув в свои записи, Дмитрий продолжил свою речь:

— Таким вот способом приобретателями злополучных кассет оказались люди неопределённого круга. Случайным хранителем интимной жизни Зайкина и Барыкиной стал также Викторов. То есть действительный шантажист, благодаря бездарной работе следствия по делу, гуляет на свободе вместо того, чтобы стать моим клиентом. Злорадно смеётся в зеркало и нагло верит в то, что избежал справедливого возмездия! Однако я надеюсь, что уважаемый суд не попадётся на такой лёгкий обман, жертвой которого стала прокуратура. Не мнимый преступник, то есть Викторов, а настоящий вымогатель должен рано или поздно предстать перед судом! Необходимо добавить, что этот неизвестный шантажист поступил всё-таки не по-джентльменски: и деньги у Зайкина выманил, и кассеты распространил, хотя последнего делать был не должен — условие-то Зайкиным было выполнено. Подлый обманщик! Считаю, что это дело чести для правоохраны города — найти его…

В завершение не могу воздержаться от метания тяжёлых булыжников в прокурорский огород. Викторов был обвинён в квалифицированном убийстве, то есть с отягчающими обстоятельствами, а именно: с особой жестокостью женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности, с целью скрыть другое преступление.

Особая жестокость — понятие оценочное. Судебная практика знает немало примеров, когда жертва испытывала особые мучения и страдания не из-за того, что убийца был патологически жесток, а по причине, например, желания убийцы нанести множество ранений для более быстрого наступления смерти потерпевшего. И в этом нет проявления особой жестокости.

Далее, мной была представлена суду медсправка Викторова, согласно которой у него есть заболевание — повышенный гонококк. Поясняю: заболевание, исключающее детородные качества. Викторов был бесплоден! Его жена не могла забеременеть от него! Её беременность была результатом чьей-то иной половой активности. Сам Викторов не знал, что его жена ждёт ребёнка. Потому что у Марии Викторовой были все основания тщательно скрывать это. До самого момента смерти ей это удалось…

Что касается стремления Викторова скрыть другие преступления, то я уже высказал обоснованные сомнения в том, что они были совершены моим подзащитным. Все эти ошибки прокуратуры — ещё одно подтверждение её низкопробной работы. В связи с изложенным, прошу суд признать Викторова Николая Александровича виновным в совершении неосторожного убийства. Следует согласиться, что за допущенную им небрежность он должен понести наказание. Все остальные обвинения надуманны и не подтверждены материалами дела. Благодарю за внимание.

Дмитрий Сартаков сел за стол и постарался изобразить безразличие — мол, его мало волнует, чем закончится рассмотрение дела, а с его стороны всё возможное уже сделано. Каганов пошептался со своими коллегами и, попеременно поворачивая голову то к Казелину, то к Сартакову, спросил:

— Реплики будут?

— Я думаю, что суд итак утомился слушать этот адвокатский бред. Не буду провоцировать повторных галлюцинаций, — насмешливо отмахнулся Казелин.

— Бред? Поставьте это утверждение в конце вашей аргументации! — привстав с места, Сартаков раздражённо выбросил правую руку вперёд, указательным пальцем целясь в Казелина.

— Понятно, — повышая голос, сказал Каганов, — реплик не будет. Подсудимому Викторову предоставляется последнее слово.

Учебная аудитория № 301 была оборудована как зал судебного заседания со всеми присущими атрибутами. От настоящего судебного зала её отличало только то, что вместо скамей для слушателей стояли студенческие парты. Со "скамьи подсудимого" поднялся Денис Фесков, исполнявший роль Викторова в этом учебно-игровом процессе. Положив руки на полированный бортик перил ограждения, он повернулся к "судьям" и нарочито глуповато произнес:

— А чё говорить-то? Не виновен я…

В аудитории на несколько секунд повисла тишина. Студенты 402-й группы послушно ждали окончания семинара. Самые нетерпеливые с надеждой посматривали на часы.

— Судебное заседание окончено; суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора, — несколько растерянно сказал Сергей Каганов, продолжая сидеть в своём кресле.

Соколова Светлана Николаевна, доцент кафедры уголовного процесса, сидевшая на первой парте, продолжала молча наблюдать за происходящим. Казалось, что она сама не знала, что делать дальше. Сергей Каганов, понимая, что его замешательство может продлиться неопределённо долго, обратился к ней:

— Светлана Николаевна, нам по правде уходить на приговор?

— Нет, конечно, останьтесь, — улыбнувшись, сказала она. — Уходить никуда не надо. На сегодня, я думаю, достаточно. Вам ведь нужно время, чтобы подготовиться? Готовьте приговор к следующему семинару, Серёжа.

Ласковое обращение преподавателя "Серёжа" вконец взбесило Каганова. "Ненавижу…" — читалось в его глазах. Сергей поступил в университет с третьей попытки. До удачной же сдачи экзаменов, чтобы избежать нелёгкий и унизительный для карьериста труд заводского работяги, ему пришлось пройти школу комсомольского функционера. Мелкая, но всё-таки должность. Можно было по статусу носить шляпу и папку. Привычка выглядеть солиднее своего возраста перешла от лидера-назначенца к студенту. Даже бородатые аспиранты казались при нём гораздо моложе, а некоторые первокурсницы называли его Сергеем Дмитриевичем. Строгость и недовольство, впрочем, постоянно присутствовали в его взгляде, но сегодня его душила злоба. И зависть…

Утром Сергей неожиданно получил ранение в сердце. То, что раньше ему казалось чьей-то глупой выдумкой, оказалось реальностью.

Сергей никогда не опаздывал, приходил в университет за пятнадцать-двадцать минут до начала занятий и, сидя за партой в аудитории, обдумывал своё выступление на семинаре. Иногда он важно, скрестив руки на груди, прогуливался в университетском сквере. Сегодня же он стоял на ступеньках у входа в университет, наслаждаясь свежестью и серо-жёлтыми красками октябрьского утра. Мимо Сергея тянулась вереница студентов. Некоторые из них здоровались с ним, он же снисходительно кивал им головой.

— Здорово, Серёга, — протянув пухлую руку, пробасил Эдуард Казелин, прервав созерцательный процесс Сергея.

Эдуард смотрел на Сергея своим обычным насмешливым взглядом, пыхтя сигаретным дымом, как маленький паровозик, и непрерывно сплёвывая. Несползающая с лица лёгкая насмешка и сплёвывание во время курения невидимых песчинок, будто бы прилипших к его губам, были у Эдуарда то ли вредной привычкой, то ли нервной болезнью. Во всяком случае, чем-то нездоровым.

— Привет, — неохотно поприветствовал его Сергей.

— Ну как, готов приговорить злодея по всей строгости? — спросил Эдуард.

— Готов.

Сергей всем своим видом не скрывал своё нежелание вести какую-либо беседу с Эдуардом. С первого курса Казелин был оппонентом Каганова по любому поводу. Даже в студенческой столовой он передразнивал его во время еды. К своим выступлениям на семинарах Каганов готовился тщательно: прочитав учебники и конспекты, изучив несколько статей учёных по данной теме, стремясь тем самым удивить преподавателей обширными познаниями в этой области. Во время ответа на домашнее задание Каганов сопоставлял взгляды разных учёных по тому или иному вопросу, обильно цитировал, соглашался с одними авторами и спорил с другими. Возбуждённый и довольный собой Каганов садился на место и ждал похвалы преподавателя. В этот момент вставал Казелин и начинал с ходу разрушать только что воздвигнутую Кагановым пирамиду. На голову преподавателя сыпались фразы: "Не могу согласиться с предыдущим оратором, прозвучавшее выступление содержит множество противоречий и досадных промахов…", "нельзя оставить без внимания серьёзное упущение Сергея Каганова…", "там, где мой уважаемый коллега увидел ошибку в позиции этого учёного, её нет и в помине…", "на первый взгляд, те серьёзные противоречия, которые усмотрел мой товарищ, если приглядеться, — лишь кажущиеся…" и т. д. и т. п. Поединок Каганова и Казелина продолжался уже четвёртый год, охватывая всё новые и новые пространства, где могли уместиться учебные дисциплины и темы для дискуссий. Сергей ожидал, что и сегодняшний семинар не будет исключением. Но к этой битве с Казелиным он был морально готов. "Приговор" был аккуратно напечатан на машинке, консультации судей районного суда получены, все ожидаемые подвохи предусмотрены, и Сергей был в прекрасном расположении духа. Ничто не предвещало беды…

Сергей, посмотрев на свои часы, уже собирался идти, но тут Эдуард обратил его внимание на молодую пару, шедшую к входу в университет.

— Ты смотри, что делается, — стараясь быть негромким, сказал Эдуард, — быстро однако у них сладилось. Я-то думал это шутки про них рассказывают, а у них и вправду роман.

Увиденное заставило Сергея застыть в изумлении. В его голове сокрушительно прозвучала фраза: "Вот и доказано…". Дмитрий Сартаков поднимался по ступенькам парадной лестницы вместе с Людмилой Юрьевной. Нет, они не шли обнявшись или держась за руки, просто рядом, близко друг к другу. Дмитрий оживлённо что-то рассказывал, а Людмила Юрьевна, видимо, не веря, смеялась и качала головой. Посмотрев в сторону Сергея и Эдуарда, Дмитрий поприветствовал их взмахом руки, а Людмила Юрьевна, на секунду прекратив смеяться, сказала: "Здравствуйте, ребята". Эдуард в ответ почтительно наклонил голову, а у Сергея вдруг вырвалось желание сделать что-нибудь оригинальное. И он, широко расплывшись в улыбке, оголив передние зубы, протяжно произнёс, почти нараспев: "Здра-а-а-ствуйте…". И поняв, что сдурковал, Сергей тут же изобразил серьёзное выражение лица. От такой метаморфозы Людмила Юрьевна залилась хохотом, и отведя голову в сторону, положила свою руку Дмитрию на плечо, будто невзначай найдя опору, чтобы не упасть от смеха.

"Может, они случайно встретились по дороге? — глядя на Сартакова, мучился Каганов. — Может, и так, но о них ведь уже давно ходят слухи… Недооценил я тебя, Дима, недооценил… Мало того, что ты мне приговор только что растоптал, всё переделывать придётся, так ты ещё…".

Дмитрий сидел вполоборота за своим столом и тихо беседовал с "подсудимым Викторовым" — Денисом Фесковым. В аудитории уже началась шумная возня — большинство студентов собиралось на перемену. Светлана Николаевна торопливо объявляла задание на следующее занятие, лишь некоторые из вежливости делали вид, что слушают её.

"А она-то сука, оказывается… Женщина моей мечты… Что она в нём нашла? Юнец, школяр… Впрочем, для постели…".

Перед глазами Сергея стремительно пронеслись кадры из порнофильма с Дмитрием и Людмилой Юрьевной в главных ролях. В грудь Сергея вонзилась острая боль. Он тяжело вздохнул.

"А что у меня? Кроме лекций, семинаров, библиотеки и вечерней скуки рядом с настольной лампой, ничего".

Раздался звонок. Каганов продолжал оставаться в "судейском кресле". В задумчивости, отстранённым взглядом он смотрел на своих одногруппников, проходивших мимо него к дверям аудитории, как пассажиры автобуса, достигшего конечного пункта назначения. Задумавшийся пассажир не спешил к выходу. "А стоило ли сюда ехать?" — разочарованно думал он. А может быть, его заторможенность была вызвана другими причинами? Например, вопросом о счастливых днях в своей жизни. Были? А сколько, и какой самый? Задумался и оказался перед образом своей возлюбленной…

В одном провинциальном городе, расположенном за седыми скалами Уральских гор, окружённом густыми лесами синей тайги, стоял светоч культуры — университет.

Каждое буднее утро, приехав с разных концов города, шумной гурьбой, влюблёнными парами или в одиночку, проходя мимо триумфальных колонн тополиной аллеи, шли студенты к зданию своей alma mater. Этот поток юных, живущих верой в завтрашнее счастье людей медленно и неизменно плыл через годы и десятилетия. Менялись только лица и времена года. На смену тем, кто навсегда покидал обитель своей юности, чтобы осесть в бесчисленных городах бескрайней Советской Империи, приходили другие, ещё не знавшие, что через несколько лет они тоже увезут с собой в новую жизнь вместе с плодами учёности и лёгкую грусть о том, что в прожитом останутся близкие, почти родные, лица друзей и подруг.

Дымка тумана прозрачной белизной расплывалась над осенней листвой, окутывая снизу стволы дерев университетского сквера. Правое крыло здания, где располагался факультет романо-германской филологии, тонуло в готических призраках. Вместе с утренней прохладой и сыростью оттуда веяло средневековым романтизмом, рыцарскими балладами и сказками добрых фей. Едва уловимо из глубины веков доносились Песнь о Нибелунгах и весёлый хохот милых пастушек, соблазнивших безымянных авторов пасторалей.

Если бы в то утро читатель шёл в потоке студентов к входу в университет и повернул голову влево, то он имел бы возможность разглядеть в одном из освещённых окон на втором этаже молодую преподавательницу кафедры английского языка — Людмилу Юрьевну Саенко. Случайный взгляд на этот мимолётный портрет красавицы в проёме окна вдохновил бы поэта на лирические, как волны морского прибоя перед закатом, рифмы, а скульптор, обнажив прекрасное, увековечил бы свои эстетические переживания в камне. Действительно, её красота, обаяние и волшебной мелодичности голос могли даже испугать человека, впервые встретившего её. Когда она легко своими каблучками стучала по коридору, у многих студентов, да и преподавателей из мужской половины стеснялась грудь и билось сердце. К тому же, женская красота должна быть увенчана ореолом таинственности, а прошлое прекрасной дамы должно быть почти неведомым. Поскольку работать на кафедре Людмила Юрьевна начала недавно, о ней было мало что известно. Говорили, что её детство прошло в Восточной Германии, где служил её отец военным хирургом, что закончила она Киевский университет, была замужем, но недолго, а после развода переехала жить к родителям, которым дали квартиру в этом городе после увольнения в запас её военного папы. Из достоверного это всё. Вы, читатель, всё ещё стоите у окна? Нет-нет, я Вас больше не задерживаю. Через несколько минут Людмила Юрьевна, взяв несколько тетрадок с собой, выйдет из кабинета кафедры, направившись на семинар по английскому языку в 402-й группе юридического факультета.

Ираида Львовна Бронштейн и Софья Моисеевна Дарданельская, коллеги Людмилы Юрьевны, остались в кабинете вдвоём. Не спеша, они допивали свой утренний чай. Обе они были пожилого возраста, начали преподавать в университете с незапамятных времён и приходили на работу к девяти утра, даже когда у них не было занятий. Как и все представители потомственной русской интеллигенции, они были исступлёнными поклонницами непризнанных поэтов и писателей, тонко ценили декадентское искусство, а в своих личных неудачах винили политическую систему страны.

Ираиду Львовну студенты боялись и не любили. Она была излишне придирчивой, грубой и постоянно чем-то недовольной. Софья Моисеевна, напротив, казалась женщиной великодушной и отзывчивой, была легка и приятна в общении. Несмотря на столь контрастные различия характеров этих двух особ, их дружба оставалась неуничтожимой. Никто не мог понять тайну такого парадоксального единства. Странно, что же их связывало? Корни этой связи, видимо, слишком глубоко уходили в историю, в древнюю библейскую почву. О чём же беседовали две неразлучные престарелые подружки?

Денис Фесков оказался невольным слушателем этой беседы. Его послал на кафедру староста группы за методическими пособиями. На своём пути Денис встретил Людмилу Юрьевну и сбивчиво, будто оправдываясь в чём-то, объяснил, куда он идёт.

— Да-да, Денис, попросите кого-нибудь на кафедре найти их, — на ходу сказала Людмила Юрьевна.

Каждая встреча Дениса с Людмилой Юрьевной была для него волнительной. На семинары по английскому языку Денис старался одеваться торжественно и безупречно. А к домашнему заданию он готовился задолго и тщательно. Целых девяносто минут (!) он будет полноправно смотреть сегодня на объект своего обожания. Юношеское сердце разрывалось от волнения. Сдерживая неровное дыхание, Денис подошёл к кабинету кафедры и услышал разговор за дверью:

— Разве тебе неизвестно о порочной связи этой девчонки со студентом юрфака? — громко донесся голос Ираиды Львовны.

— Не может быть! — удивился опереточный голосок Софьи Моисеевны.

— А помнишь, Софочка, как эта развратная девка попросила тебя подменить её на одно занятие. Около месяца назад это было, да? И что она сказала, помнишь? Видите ли, у неё в тот день голова болела. Ещё бы! Кувыркалась небось всю ночь в постели с этим студентиком, головка-то заболит!

— Надо же, а я поверила! Думала, действительно утомилась Людочка. У неё ведь столько переводов было.

— А вот я сразу её раскусила. Чем смазливее девка, тем сучнее.

— Ирэн, дорогая, сколько знаю тебя, столько мудрости твоей поражаюсь.

— И ведь таких, как она, никакие побочные эффекты не остановят. У неё уж наверняка этот аборт не первый, а она, видимо, таких блядских наклонностей, что даже предохраняться не думает.

— О чём это ты, Ирэн?

— Ах, да, — Ираида Львовна поняла, что забежала вперёд. — Два дня назад я её около женской консультации видела. Знаешь, наверное, от Сиреневого бульвара две остановки до Садовой улицы. Выхожу из трамвая, а она навстречу мне. И ты представляешь, даже ничуть не смутившись, мне говорит: "Здравствуйте, Ираида Львовна!".

— Так ты сама видела, как она из консультации выходила?

— А откуда ей ещё выходить? — вопросом на вопрос ответила Ираида Львовна.

Вдали по коридору послышались шаги, и Денис, чтобы не быть замеченным в подслушивании, постучав в дверь, быстро вошёл в кабинет.

— Доброе утро, — Денис остановился у дверей, изобразив добродушную улыбку.

— Здравствуйте, юноша. Что вам угодно? — слегка испугав Дениса размерами своего лошадиного оскала, спросила Ираида Львовна.

— Я за пособиями, ‘English for law students’ называются, — ответил Денис.

— Вы из какой группы? — вставая с места, обратилась к нему Софья Моисеевна.

— Четыреста второй.

Софья Моисеевна, застыв на несколько секунд в позе больного радикулитом, оставаясь сгорбленной над столом, молчаливо спросила Ираиду Львовну, сверкнув в сторону Дениса глазами: "Это тот самый?". "Нет", — едва заметно мотнула головой Ираида Львовна. Денис, не зря подслушавший их беседу, тут же разгадал этот немой диалог.

— Вот здесь возьмите, — подойдя к огромному застеклённому стеллажу, Софья Моисеевна показала студенту на вторую полку снизу.

Взяв двенадцать пособий, по числу соучеников Дениса в группе английского языка, он буркнул "спасибо" и вышел в пустынный коридор. Услышанная беседа потрясла Дениса. Зажав методические пособия под мышкой, он шёл вниз по лестнице к выходу из здания университета. Хотелось уйти домой. Зарыться в одеялах и, обхватив голову подушкой, рыдать, рыдать, как ребёнок, всхлипывая и глотая слёзы. "А ведь я писал ей стихи…", — выйдя на ступеньки у входа, говорил сам с собой Денис. Ещё весной, когда только появилась Людмила Юрьевна в университете, Денис поднатужился и в одну из бессонных ночей выдавил из себя следующие строки:

What can you tell me about Love? Is it one of the human feelings? May be there is no more than stuff? Tell me, what is your meaning?

На ступеньках у входа в университет, в трёх шагах от Дениса, стояли парень и девушка, курившие одну сигарету на двоих. У парня были длинные до плеч русые волосы. Одет он был в армейские ботинки, потёртые джинсы и чёрную кожаную куртку-косуху, окантованную металлическими заклёпками. На плече у него висел тёмно-коричневый рюкзак кустарной работы, расшитый индейскими божками-тотемами. Денис знал этого парня, это был Юра Бойков, второкурсник физмата и диджей университетской дискотеки. Такие, как Юра, вызывали у Дениса молчаливое возмущение. "Патлатые, отвязанные грубияны, с устрашающими амулетами на шеях, глядящие на признанных авторитетов взглядом свободолюбивого протеста — разве такие могут быть научными светилами? И как только эти типы могут нравиться девчонкам?", — кусая губы и отвлекаясь от своих личных переживаний, подумал Денис. В университет Юра обычно весной и осенью приезжал на гоночном мотоцикле, часто с какой-нибудь девушкой. У Юры не было постоянной подруги.

— Ну всё, мне пора, — сказала девушка, протягивая Юре "бычок".

— Мы уже и так опоздали, — затягиваясь дымом, сказал Юра и задумчиво посмотрел на окурок.

— Мне ещё нужно у кого-нибудь подглядеть домашнюю работу, хоть что-то успею запомнить, — торопливо оправдывалась девушка.

Юра обнял её одной рукой и тихо произнёс:

Серый дым сигареты растаял, Твоей помады краснеет томат, Зачем ты уходишь, не знаю, В день, унося ночной аромат…

— Красное — это вульгарно. Я предпочитаю для губ коричневый цвет, — она быстро поцеловала Юру в подбородок и засеменила в открытые двери университета.

— А мне нравится. Красное в сочетании с женщиной — это призыв… — бросив окурок в другую от урны сторону, Юра скрылся внутри здания.

Через несколько недель Юру найдут убитым на съёмной квартире. Его истерзанное, окровавленное тело будет лежать на кровати вместе с очередной подругой, исколотой ножом.

"Хорошо им, живут беззаботно, легко, — успокоившись, подумал про себя Денис, — ведь и я когда-то мечтал — стану студентом, окунусь с головой в бурные воды молодости. Это потом нужно быть серьёзным и деловым. Четвёртый курс уже, а я до сих пор ни разу не упал под стол на весёлой пирушке, не залез с букетом ворованных роз в окно к возлюбленной. Сколько девчонок вокруг, я ни с одной из них даже в кино не сходил. Кроме скучного онанизма перед сном, ничего".

На семинар Денису идти не хотелось, а на улице было прохладно, и он пошёл бродить по лабиринтам здания университета. Поднявшись на четвёртый этаж главного корпуса, он побрёл по коридору медико-биологического факультета, оглядывая массивные дубовые шкафы с выставленными на полках скелетами животных и стеклянной посудой с заспиртованными беспозвоночными существами. Отдельно ото всех наглядных пособий в нише стены стоял на гранитном постаменте скелет человека. Это был профессор Синицын. Всю свою научную жизнь он отдал Университету, перед смертью завещав свой скелет родному медико-биологическому факультету. Даже сейчас учёный продолжал служить науке. На лбу черепа Синицына кощунственно было нацарапано гамлетовское восклицание: ‘Poor Yorik!’

Денис вышел из коридора под стеклянный купол оранжереи. Тропические растения, по воле человеческой прихоти оказавшиеся на чужбине, жадно впитывали янтарные лучи октябрьского солнца. Отыскав резную скамейку около низкорослой пальмы, Денис сел и закрыл глаза, направив лицо к оранжевому свету осеннего неба.

…Под крылом самолёта проплывали посёлки и деревни, тонущие в зелёном море сибирского леса. Впереди в ярких красно-бордовых красках плавился закат. Денис поворачивает штурвал на 30 градусов, и машина послушно "падает на крыло", резко смещается горизонт, и земля стремительно приближается… Внизу кучка колхозников убирает урожай на чёрном, блестящем жиром, огромном поле. Денис пикирует на эту кучку, сбавляя обороты… Фигурки людей испуганно разбегаются от летящего на них спортивного самолета… "Тра-та-та! Тра-та-та!" — кричит Денис за штурвалом и уходит на вираж..

— Приветствую вас, Денис Петрович! — голос откуда-то сверху прервал воспоминания лётчика-любителя, курсанта местного военно-спортивного аэроклуба.

Денис открыл глаза и тяжело поднял свой взгляд. Перед ним, а точнее, над ним стоял Антон Фёдоров.

"Откуда он здесь взялся?" — была первая мысль Дениса.

Впрочем, удивляться сейчас этому неожиданному появлению Антона после того, как однажды он свалился буквально с неба, не стоило. В тот день Денис стоял на автобусной остановке. Вдруг с её крыши под изумлённые возгласы присутствующих, распугав воробьёв, мирно щебетавших под ногами, спрыгнуло нелепое человеческое существо в длинном пальто и с портфелем в руках. Оправившись после приземления, Антон улыбнулся Денису и вежливо поприветствовал его:

— Добрый день, Денис Петрович.

— Ты что там делал? — спросил ошарашенный Денис.

— Наблюдал. Оттуда виднее, — спокойно ответил Антон.

— У тебя там обсерватория? — попытался пошутить Денис.

— Нет, — протирая свои очки, сказал Антон и, оглядев немногочисленную публику, испуганно разглядывавшую странного молодого человека, обратился к ней: — Товарищи, автобус уже идёт, приготовьтесь к посадке.

На пригорке завиднелась жёлтая коробочка "Икаруса", катившаяся вниз по дороге, ведущей к остановке.

Антон не был другом Дениса, просто знакомым. Они вместе ходили три раза в неделю в бассейн. Фёдоров учился в "параллельной" группе юрфака, в 403-й. Несколько раз Денис был у Антона дома в гостях. Первый визит к Антону тогда поразил Дениса спартанским убранством его комнаты. Ничего лишнего. Самодельные книжные стеллажи вдоль стен, кровать и стол. Остальное занимала пыльная пустота.

— Зачем тебе столько пособий по английскому языку? Хочешь превзойти успех Сартакова? — спросил Дениса странный Антон.

"И этот уже всё знает", — обречённо подумал Денис.

— Кстати, у тебя никогда не возникало желания избавиться от Сартакова? — Антон снял очки и, выпучив глаза, посмотрел на Дениса.

Ну что на это ответить? Опуститься во мрак своего подсознания, отыскать там на ощупь липкую рукоятку топора?

— Я бы с удовольствием от тебя избавился, — серьёзно ответил Денис.

— Но я же не источник твоих страданий, — Антон сделал шаг в сторону и, спрятав руки в карманах брюк, скрестил ноги. — Твои страдания в половой сфере, в неудовлетворённых желаниях. Сбрось оковы условностей и увидишь, как страдания обратятся в наслаждение. Освободи своё психо. Стань Рыцарем Тьмы. Хочешь, я буду твоим оруженосцем?

Антон достал из кармана большую булавку и коротким взмахом проткнул себе мизинец на левой руке. Денис слишком отстранённо наблюдал за происходящим, даже не пытаясь дать оценку очередной выходке Антона. За то время, которое можно было назвать периодом знакомства с ним, Денис неоднократно убеждался в его аномальности. Но нетипичное поведение Антона многим казалась очень забавным. Некоторые его чудачества даже высоко ценились. Например, когда прошлой осенью в городе проходила выставка художника Глазунова — слишком помпезное, с натужными и поддельными восторгами, мероприятие — Антон был замечен там в солдатской форме… Ольга Курохтина, учившаяся с ним в одной группе, увидев Антона посреди выставочного зала в военном маскараде, не удержалась от смеха.

— Несуразный, очкастый, в военном кителе не по размеру… Просто умора! — рассказывала Ольга на следующий день в университете. — Я так хохотала, что меня попросили покинуть выставку. На улице я решила дождаться Антона и спросить, на какую войну он собрался.

Оказывается, милитаризм Антона был обусловлен тем, что на выставку военнослужащих пускали бесплатно. Удивление Ольги сменилось сочувствием. У бедного студента не было даже одного рубля на билет. Но прикоснуться к "прекрасному" пришёл… Так подумала простодушная, недалёкая Ольга.

— Придворное искусство слишком в большом долгу перед народом. Платить за это деньги — непростительная глупость, — объяснил истинную причину своего внешнего вида Антон и, сославшись на то, что в любую минуту может нагрянуть военный патруль, он извинился и скрылся в ближайших кустах.

Несколько кровавых капель упали с мизинца Антона на пол. Денис молча опустил свой взгляд на мокрые многоконечные красные звёздочки. В этот момент Антон быстрым движением схватил за кисть правую руку Дениса и, потянув её на себя, начал метиться иглой булавки в его пальцы. С большим трудом Денису удалось вырвать свою руку и оттолкнуть "оруженосца".

— Но ведь это же не больно, — с притворной лаской сказал Антон. — Просто символичный союз на крови…

— Ты дегенерат, Антон, причём явный, — Денис встал со скамейки и аккуратно прижал под мышкой методические пособия.

Антон вскочил на скамейку и начал декламировать:

Злым изначально человек рождён, О преступленьях мыслит он, Посмотришь глубже: добрые дела — Лишь проявленье того же зла!

Денис быстрым шагом удалялся из оранжереи. "Меня ждут, меня давно ждут…", — стучало в его висках.

…Наконец-то! Завтра наступит завтра! Мой долгий труд ждёт вознаграждения. Сколько дней и ночей ушло на мои искания! И вот завтра свершится то, к чему я шёл, к чему стремился. Скрупулёзно, как археолог из разбитых черепков восстанавливает произведение древнего, забытого искусства, я складывал из мельчайших частиц эту мозаику. Мозаику из слухов и догадок, случайных фраз и едва заметных мыслей, прочитанных в глазах этих двух тайных любовников.

Ах, как они скрывали свою любовную связь! Как нелегко было допытаться до этой интимной сути! Насколько нейтрально выглядели их отношения! Но оттого и было мне интереснее это наблюдение. Всё, что было до этого, не идёт ни в какое сравнение.

Никогда я ещё так тщательно и продуманно не готовился к этому действу. Я изучил всю внешнюю сторону их жизни. И вот завтра я познаю и внутреннюю, в буквальном смысле внутреннюю, скрытую ото всех — жизнь!

Ночами я взбирался на дерево под его окном, вглядывался в узкие полоски между шторами, всматривался в мелькания теней, разгадывая, кто же находится там. Нет ли её с ним? Даже кленовый лист с этого дерева я храню в страницах моего дневника, как память об этих сырых и холодных ночах моего ожидания.

Тот чердак, на котором я провёл не одно раннее утро и не один поздний вечер, — стал моим вторым домом. Сначала голуби с этого чердака побаивались меня, но потом уже не стали обращать никакого внимания на одинокого странноватого наблюдателя. За эти долгие недели я сроднился с ними. Каждому голубю я дал имя. Только они были свидетелями моих мучительных страданий и неудач во время этой, иногда казавшейся бесконечной и бесполезной, слежки за ней. Их воркование было тихим и бессловесным обсуждением моих действий. Своими совокуплениями они вдохновляли, подготавливали меня к тому, что я увижу и сделаю завтра.

С замиранием сердца я вспоминаю те рассветы, когда я с трепетом дожидался каких-то признаков пробуждения за наблюдаемым окном. Вот дрогнула штора… Через мгновение я хватаю свой бинокль и напрягаю всё своё зрение, чтобы, наконец, увидеть долгожданную сцену. Раздвинув шторы, она появляется в окне. Я изучил все её ночные одежды! Я всматриваюсь вглубь её спальной комнаты. Мой оптический взгляд скользит по стенам, картинам, трюмо, шкафу, убранству кровати…Где же он? Может, проснулся раньше и готовит кофе на кухне? А я не могу этого видеть, так как окна кухни выходят на другую сторону дома. Вижу только её… Но я-то знаю, что он должен быть с ней! Если не сейчас, то в другой раз! И опять начинается всё заново. Вечером или рано утром я вновь иду к его или её дому — взбираюсь на дерево под его окном, либо тихо крадусь на чердак, стараясь не спугнуть своих сизых соседей. Опять и опять меня ждала неудача. Я был уже на грани нервного срыва. Были моменты, когда хотелось бросить эту затею — так всё казалось безнадёжным. Но вот судьба предоставила мне шанс! Мои усилия дали плоды. Я раскрыл место их тайных любовных свиданий! И завтра будет подведён итог моих усилий…

Представить только! Уже завтра в это же время я буду писать на следующих страницах моего дневника о том, как я увидел их! Вернее, что я увидел. Какие чувства я испытал, глядя на их обнажённые красивые тела! Какие силы во мне проснутся от этого головокружительного запаха человеческой похоти…

В пустынном коридоре городской прокуратуры, тускло освещённом сиротливой лампочкой, звонко раздавался треск одинокой печатной машинки из кабинета следователя Королёва. К девяти часам вечера только он и прокурор продолжали работать. Последние сотрудники и посетители ушли уже около двух часов назад.

Павел Королёв допечатал очередной лист и резко выдернул его из машинной каретки. Утомление, обычное в конце рабочего дня, удвоенное монотонной работой, заставило его прерваться. Он встал и, разминая пальцы, прошёлся по своему кабинету. На столе, заваленном бумагами, отыскал пачку сигарет и, взглянув внутрь, тут же выкинул в мусорное ведро.

— "Уже вторую начинаю за сегодня, — сказал про себя Павел и достал из ящика стола новую пачку сигарет, — надо бы бросить курить и заняться спортом".

Выпустив струю дыма в потолок, Павел откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Следствие по делу было окончено. Позади остались осмотры мест происшествий, обыски, экспертизы, допросы, бессонные ночи и шокирующие факты. Двенадцать томов дела — полный сборник результатов работы за три года — беспорядочно лежали на столе, тумбочке, стульях, в сейфе и в шкафу кабинета. Последний том был у прокурора. Запечатанные полиэтиленовые мешки с "вещдоками" были уложены в дальнем углу. Банки с человеческими органами хранились в бюро судебно-медицинских экспертиз. Обвиняемый по делу сидел в одиночной камере городского СИЗО.

Павел принял это дело год назад, уже после того, когда злодей был пойман и дал первые показания. До этого времени следствие было приостановлено, шёл вялотекущий розыск подозреваемых, а само дело пылилось в нескольких сейфах разных следователей. Около двух лет никаких результатов розыскная работа не давала, и серийный маньяк, зверски убивший восьмерых человек, продолжал разгуливать на свободе. Тот факт, что все эти преступления совершил один человек, был бесспорным. Сам характер и "почерк" их совершения говорили об этом. Жертвами этого удивительно странного маньяка всегда становились парень и девушка, причём одновременно. Не мужчина и женщина, тем более не муж и жена, а именно: молодая влюблённая пара. Очевидно, что преступник долго выслеживал своих жертв — он знал где они живут, когда встречаются, где проводят время, и многое другое. Сопоставление данных, полученных из осмотров мест происшествий и трупов, давало основание полагать, что в момент убийства влюблённые состояли в сексуальной связи. Их интимную встречу неожиданно прерывало внезапное появление преступника, который многократными ударами ножа убивал обоих. У всех трупов-мужчин хирургически квалифицированно были вырезаны половые органы, которые убийца уносил с собой.

Когда была убита только ещё первая пара молодых и влюблённых, следствие, конечно, пошло по ложному пути — отрабатывалась версия чьей-то ревности. Второе аналогичное преступление позволило следователям сделать вывод, что между первым и вторым преступлениями есть некая связь. Совершение третьего двойного убийства убедило в этом даже опытных скептиков. Четвёртая вылазка маньяка уже не застала сыщиков и следователей врасплох — они к этому времени точно знали, что в городе действует сексуальный психопат.

Хотя общая картина вырисовывалась достаточно чётко, в ней не хватало главного — личности преступника. Искали его по старой недоброй традиции — собирали самые пахучие сплетни и распространённые слухи по городу (на жаргоне профессионалов от уголовного розыска это называется оперативной информацией), вылавливали и калечили невинных подозреваемых. Безуспешно. Никто ни в чём не хотел сознаваться. Но, как это часто бывает, все эти преступления раскрылись сами собой, то есть случайно.

Однажды зимой в городскую больницу поступила женщина с сильным обморожением ступней ног. Как выяснили врачи, обморожение произошло в результате того, что она вышла поздним вечером на балкон своей квартиры и дверь за ней захлопнулась. По какой причине женщина предпочла достаточно долго оставаться в домашней одежде и в одних носках на двадцатиградусном морозе вместо того, чтобы выбить стекло в окне или в балконной двери и вернуться в квартиру, никого из медперсонала больницы это не заинтересовало. А вот соседка по лестничной площадке оказалась более внимательной. Через несколько дней после случившегося она сообщила участковому инспектору, что в ту морозную ночь ей было слышно, как женский голос жалобно кого-то уговаривал. Несчастная, стараясь, чтобы никто не услышал, негромко просила: "Сыночек, не надо… Впусти, я замерзаю… Я никому не скажу…". Заявительнице пообещали, что разберутся и письменно сообщат о результатах работы. Через две недели ей пришло уведомление о том, что по её заявлению проводилась тщательная проверка, и факты, указанные в этом заявлении, не подтвердились. Никто не собирался выяснять причины семейной неурядицы, возникшей между сыном и матерью, тем более, что последняя полностью отрицала роль сына в случившемся. Этот случай был бы благополучно забыт, а маньячные выходки непременно бы продолжились. Но соседка оказалась не только бдительной, но и настойчивой. Видя, что никакой реакции на её просьбы органы милиции не проявляют, она обратилась с жалобой на участкового инспектора в прокуратуру, пригрозив при этом, что если и прокуратура не разбёрется в этих безобразиях, то она пожалуется авторитетным бандитам города. Прокурор сделал уступку навязчивым и неясным подозрениям жалобщицы. Он дал указание провести ещё более тщательную проверку по этому факту. Результат ошеломил всех сотрудников правоохраны города…

Следуя строгим указаниям начальства участковому инспектору Коптеву Михаилу Ивановичу пришлось-таки пойти к заявительнице и в доверительной беседе за чашкой чая узнать, чего же она так беспокоится за свою соседку-"снегурочку". К тому же, он решил отнестись к этому поручению серьёзно — не хотел за год перед выходом на пенсию получить очередное взыскание по работе.

Вместо злобной одинокой старухи его собеседницей оказалась женщина добродушная и вполне психически уравновешенная — Лидия Николаевна Баулина, бывшая заведующая детским садом. Именно такие женщины нравились Михаилу Ивановичу — светлорусые, пышных форм, с открытыми славянскими лицами. Её объяснения внушили Михаилу Ивановичу — капитану милиции с двадцатилетним стажем — некоторое доверие.

— Вот вы сами только подумайте, товарищ инспектор, — в третий раз наливая Михаилу Ивановичу рюмку коньяка, рассуждала Лидия Николаевна, — как она могла на своём собственном балконе замёрзнуть? Это же не в открытом поле в пургу попасть и заблудиться, верно? Сынок с ней так пошутил. Я сама слышала. После этого случая я на этого садиста смотреть не могу.

— А вы часто его видите? И вообще, как вы можете охарактеризовать этих соседей? Вы очень серьёзная и наблюдательная женщина, — Михаила Ивановича отличало то, что свои редкие комплименты он говорил людям искренне, а потому как-то не к месту. Даже его неуклюжая поза в кресле стала заметней.

— Живут вроде спокойно, — охотно поделилась своей наблюдательностью Лидия Николаевна. — Вежливые, всегда здороваются. Но какие-то они настороженные, угрюмые. Я всё понимаю, перестройка, бандиты, демократия. А вот что-то не то. Никто к ним в гости не ходит. Раньше вроде друзья к нему наведывались, когда он в университете учился. Редко, но бывали. А в последнее время никого. Так посмотришь, парень вроде хороший. Не пьёт, не курит, девок не водит. Я думала, пока учится, так и должно быть. А что он делает вечерами в подвале? Постоянно там торчит. Да он и сейчас там. Вот в эту самую минуту там. Не верите? Сходите, увидите.

— В подвале? — спросил Михаил Иванович и, откусив ломтик лимона, насторожился.

— Ну вы знаете, наверно, в нашем подвале на каждую квартиру свой отсек отгороженный приходится, — пояснила Лидия Николаевна. — Я как ни спущусь туда за картошкой или за капустой, или варенье достать какое-нибудь, так в их отсеке номер пятнадцать часто свет вижу. Почти каждый вечер свет там горит. И копошится там кто-то. Надо бы проверить…

— А что, пойду и проверю, — отважился Михаил Иванович, — имею право знать, чем занимаются граждане на вверенной мне территории.

Как признавался потом сам Михаил Иванович, спускаясь в подвал, он ощутил необъяснимый страх. Казалось бы, обычный запах сырости, холодок подземелья, безжизненный мутный свет — в любом погребке то же самое. Но здесь было что-то могильное, мертвецкое. Идя по узким проходам между дощатыми отсеками, выискивая цифру "15", Михаил Иванович пожалел, что при нём нет оружия. Пистолет бы не помешал. И не только в качестве "пугалки".

Пройдя несколько метров вглубь помещения, сквозь расщелины досок одной из дверей Михаил Иванович заметил дрожащий свет. На двери была трафаретно выведена жёлтой краской цифра "15". За дверью слышались шорохи и лёгкий стеклянный звон.

— Откройте! Милиция! — храбрым басом сказал Михаил Иванович, дрожа от страха.

За дверью резко шелохнулось, но голосов слышно не было. Через секунду всё стихло. Наступила непредсказуемая тишина. Именно в такие минуты выстрел из неизвестности, разрывая оцепенение, вносит ясность. Становится легче, застывшая глыба в позе беспомощного ожидания падает ниц, а смертельное ранение спасает от страданий стыдливого страха. Но выстрелов не последовало.

— Вы окружены! Выходить по одному! Считаю до трёх! Иначе, стреляем на поражение! — предупредил Михаил Иванович.

Тишина становилась невыносимой, оставлявшей только два выхода: бежать отсюда сломя голову или броситься навстречу опасности.

— Всем лежать! Перестреляю гадов! — со всей силой пнув дверь, Михаил Иванович ввалился внутрь отсека.

Посредине комнатки стоял худощавый молодой человек, до смерти запуганный блефом безоружного Михаила Ивановича. Руки его были подняты вверх. Сквозь очки неподвижно блестели маслянистые чёрные глазки. Парень трусливо ожидал своей участи.

Чуть придя в себя, Михаил Иванович сцепил руки за спиной и с видом фашиста, заставшего врасплох обитателя еврейского гетто, осмотрелся вокруг. Полки вдоль стен, сбитых из досок, были заставлены банками и коробками, в дальнем углу стояли мешки с картошкой, напротив входа был небольшой столик, когда-то, видимо, кухонный. Старая клеёнка на нём была залита какой-то грязно-коричневой жидкостью. В этой маленькой лужице лежал небольшой кусок мяса. Михаил Иванович пригляделся и обомлел — это был мужской половой член…

Когда Павел Королёв принял это уголовное дело к своему производству, он тоже спускался в этот подвал. Для дополнительного осмотра и фотосъёмки. Действительно, запах смерти, мёртвой человеческой плоти был здесь. Нет, это не было обычной трупной вонью, пропитавшей стены морга. Это было ощущение внутреннее, мозговое. Позднее, спустя некоторое время, Павла посетила догадка, что источником излучения страха были не сами человеческие останки, находившиеся в этом подвальчике, а едва заметный запах формалина, который использовался для нейтрализации их гниения.

Антон Фёдоров — сексуально помешанный на убийствах влюблённых пар тип, а затем и пытавшийся заморозить свою мать — на первом же допросе признался во всех своих зверствах, как это свойственно большинству маньяков. Показания он давал подробные и последовательные, и в смысле организации работы с ним следователям и оперативникам было легко устанавливать все факты по этому делу. Но вот мотивы этих деяний оставались загадочными. Вроде бы с психикой у Антона было всё в порядке — память хорошая, на вопросы реагировал адекватно, эмоционально был уравновешен, даже слишком. Некоторые сомнения в его психическом здоровье, конечно же, были. Что-то указывало на нетипичность его поведения. Например, он был излишне вежлив, лакейски услужлив, часто и без повода улыбался. На допросах Антон Фёдоров неустанно старался льстить Павлу Королёву. Причём лесть его была вязкой, липкой и вычурной. Сидеть на расстоянии вытянутой руки с этим сгустком мерзости и чертовщины было противно чуть ли не до рвотной реакции.

Судебно-психиатрическая экспертиза пришла к заключению, что Антон Фёдоров вменяем, несмотря на целый букет психиатрических условностей. Чего только у него не обнаружили — вуайеризм, бисексуализм, сексуальную психопатию, астению, невроз навязчивых состояний и прочие выдумки старика Фрейда.

Когда Павел ещё только учился на юриста и судебная психиатрия была для него одним из учебных предметов, он где-то читал, что некоторые умники от уголовного права в своих научных публикациях давно добиваются включения в Уголовный кодекс статьи о так называемой ограниченной вменяемости. Согласно их взглядам, психические аномалии, не достигшие уровня стойкого психоза, а значит, не исключающие вменяемости, тем не менее влияют на сознание и волю преступника, поэтому помимо наказания такому ненормальному должно быть назначено ещё и лечение. Именно такими психическими отклонениями страдал Антон.

Сейчас страна ждала нового Уголовного кодекса. В некоторых законодательных проектах была статья об ограниченной вменяемости. И ведь какой-нибудь мученик науки диссертацию на эту тему уже настрочил, потратив целые годы жизни, подорвав здоровье, чтобы однажды спросить себя — зачем?

— Ну ладно, с жертвами твоей сексуальной агрессии всё понятно, — Павел вспомнил на одном из допросов Антона, что как-то в суете забыл для себя выяснить непонятный эпизод этого дела, — лично для меня понятно, кто ты. Сатанинский выблядок, которого ещё в своё время нужно было прикончить абортом. А мать-то свою зачем хотел заморозить?

Действительно, этот вопрос во время следствия почему-то никого не заинтересовал. Всё внимание уделялось выяснению подробностей совершённых убийств.

— Видите ли, уважаемый Павел Сергеевич, — нисколько не оскорбившись высказыванием в свой адрес, отвечал Антон, — моя мамочка случайно обнаружила в подвальчике… Вы понимаете, о чём я говорю? — Антон хихикнул и протёр свои очки, — и мне пришлось рассказать ей о своих опытах. К сожалению, она отреагировала на это взрывом эмоций. У неё началась истерика. Настоящая женская истерика. А вы, наверное, знаете, что истерику можно остановить только резкими действиями. Такими действиями, которые ломают механизм самовзвинчивания эмоций. Например, хлёсткой пощёчиной, холодной водой в лицо… Но это ей не помогло. Мне пришлось вытащить её на мороз. Жаль, конечно, что она обморозилась, — без малейшего сочувствия добавил он.

Раздался непрерывный, раздражающий звонок внутренней связи. Просмотр воспоминаний неожиданно оборвался. Перед глазами Павла опять возникла привычная обстановка кабинета. В руке дымился сигаретный фильтр. Павел взял трубку.

— Паша, зайди ко мне, — бодрым голосом позвал его к себе прокурор.

В кабинете прокурора горела только настольная лампа, освещавшая помещение не более чем на треть. Тёмно-коричневая мебель, мягкий свет, плотные зелёные шторы создавали ощущение респектабельного уюта. Казалось, за письменным столом сидит профессор, а то и академик, тихо копающийся в чужих и собственных заблуждениях.

— Давай выпьем, — с ходу предложил прокурор.

Павел кивнул и сел за стол. Прокурор достал из холодильника бутылку "Столичной" и бутерброды с красной икрой.

— Ну, за долгожданное окончание следствия! — торжественно произнёс прокурор, чокаясь с Павлом.

По настроению прокурора было ясно, что он доволен работой Павла. Если и будут какие-то замечания, то несущественные. Это значило, что через неделю, максимум через две, дело будет направлено в суд.

— Пролистал я дело, — пережёвывая бутерброд, сказал прокурор, — думаю, нормально. Когда собираешься обвинительное заключение писать?

— Наверно, завтра начну, — ответил Павел, — постановление допечатаю и сяду за "обвиниловку".

— Какое постановление?

— Отсекающее.

— Отсекающее? — удивился прокурор.

— Да так, чистая формальность, — потянувшись за бутербродом, сказал Павел, — был там эпизод у этого злодея, когда он собирался ещё одну сладкую парочку укокошить, но в последний момент отказался.

— А где это по делу проходит, может, я чего упустил?

— Да нигде не проходит. Вы дневник его читали?

— Ну да, читал, — кивнул прокурор, — и что там?

— Короче, ситуация была такая…

Павел понял, что прокурор не знает, о каком случае идёт речь, и даже повеселел от этого. Павлу не с кем было поделиться о том, что ему стало известно из дневника Антона, а прокурор был подходящим слушателем. Выдержав паузу в несколько секунд, обдумывая, с чего начать, Павел поведал прокурору:

— Когда Фёдоров ещё учился в университете, он приметил одну преподавательницу английского языка и студента. Как я понял из дневника, в университете ходили разговоры, что между "англичанкой" и этим студентом был любовный роман, но это они ото всех скрывали. Никто, конечно, точно не знал — так ли это, но выдумки и сплетни множились, как поганки после дождя. Будто бы их по вечерам где-то вместе видели, якобы по утрам в университет вместе шли, а кому-то они даже в пустой аудитории померещились — обнимались, целовались и всё такое. И вот из-за этих баек они и стали клиентами "нашего" Антона. Он начал слежку за ними. Усердствовал долго — месяца два, а то и три. Всё выглядывал и высматривал, где же эти любовники встречаются. Наконец, он сделал вывод, что их сексконтакты происходят в университетских аудиториях после окончания лекций и семинаров. Остаются там под видом занятий английским языком, а сами… Обоснованный вывод, между прочим. У этого студента нельзя — квартировал у местной старушки. А "англичанка" с родителями жила — тоже неудобно. Антон продумал план нападения, отход с места преступления, алиби на случай его допросов. Выбрал день, дождался, когда опустеет университет, подкрался незамеченным к аудитории. Встал у дверей, прислушался. И что вы думаете? Облом!

Прокурор застыл в немом изумлении. Он хотел что-то сказать или спросить, но у него ничего не получилось. Павел продолжил:

— Оказывается, "англичанка" рассказывает своему "любовнику", студенту этому то есть, правила употребления герундия…

— Чего-чего? — промычал прокурор.

— Герундий — это одна из неличных форм глагола в английском языке. Такая же ерунда есть и в немецком, латинском языках. Соответствующей формы в русском языке не существует, — блеснул своими познаниями в лингвистике Павел.

— К чёрту подробности, — не проявляя интереса к языкознанию, отмахнулся прокурор, — дальше-то что?

— Так ведь вся соль в этом, — обиделся Павел, — это был обычный урок английского языка!

— Значит, между ними ничего не было? — разочарованно спросил прокурор.

— Получается, так, — подвёл итог Павел.

Павел хотел было рассказать про то, как Антон после провала своего замысла сокрушался на страницах своего дневника. Наступила депрессия, нервное истощение, пришлось пропустить несколько занятий в университете.

— Да, — задумчиво произнёс прокурор, — получается, в действиях Фёдорова был добровольный отказ от совершения преступления. Факт.

— Об этом я и собираюсь писать в своём постановлении. На всякий случай. Вдруг в суде обнаружат, что имело место приготовление к этому преступлению, а юридическая оценка на следствии дана не была.

— Правильно, — согласился прокурор.

Водка сделала своё дело, и приятная истома овладела Павлом. Расслабившись, он откинулся на мягкую спинку стула и медленно оглядел кабинет прокурора. Павлу было уютно здесь и хорошо. Он никуда не торопился. Прошёл уже почти год после его развода с женой, ни собаки, ни кошки он не заводил. Даже рыбки в аквариуме сдохли две недели назад. Так что дома его никто не ждал и поговорить о жизни было не с кем. Оперативники, помогавшие Павлу в работе, были для него тупыми и скучными собутыльниками. А прокурор по сравнению с ними был интеллектуалом. Для одинокого человека всегда выбор ограничен.

— Представляете, — Павел подпёр свой подбородок кулаком, — живут сейчас эти двое, "англичанка" и студент — теперь уже бывший, каждый своей жизнью. Где они сейчас? Уж и позабыли друг друга, наверное. Живут и радуются, печалятся, суетятся под солнцем. А ведь так и не знают, что несколько лет назад за дверью их смерть стояла. В замочную скважину подглядывала.

Прокурор промолчал, но в знак согласия кивнул головой и налил в стаканы водки. В этот момент на его раскрасневшемся лице вдруг появилось оживление.

— Слушай, чуть не забыл. Мы в следующем месяце премию получим, — прокурор потянулся к Павлу, чтобы чокнуться.

— Хорошо бы, — без видимой радости сказал Павел.

— Я ведь раскрытие этих убийств по делу Фёдорова по учётам провёл как прокурорские, — подбадривающе подмигнул Павлу прокурор.

— Так их же дознание раскрыло, — справедливо возразил Павел.

— А чьи были указания? Если бы прокуратура не дала указаний, хрен бы они чего раскрыли, — вступился за своё ведомство прокурор, — эти уроды, пускай бабушкины валенки ищут.

У прокурора была какая-то только ему известная бабушка с пропавшими валенками. Расследованием подобных мелких хищений занимались не следователи, а дознаватели, и прокурор при случае всегда вспоминал о том, что поиск бабушкиных валенок — единственная роль, которую стоит поручать милицейскому дознанию.

Павел выпил, не закусывая, — ему хотелось побыстрее опьянеть. Если не собеседник, так пусть водка подымет настроение. Красно-оранжевая бусинка слетела с бутерброда прокурора и упала на стол. Прокурор небрежно скользнул локтем по полировке стола. Павел хотел предупредить, но было уже поздно — на правом рукаве прокурорской формы образовалось жировое пятнышко.

— Ну, мне пора, — сказал Павел, — дома ещё дел полно.

Последние очертания закатного солнца, теряясь в дымчатой синеве, медленно исчезали за линией горизонта. Наконец, красные блики издалека уже не были видны на краю неба, и только мерцающая дорожка по усталым волнам тянулась к берегу.

Над Персидским заливом стремительно воцарялась очередная волшебная ночь. Ещё один будничный день Арабского Востока — с его палящим солнцем, поющими минаретами, уносящими гортанные молитвы муэдзинов к Всевышнему, шумом многоязычных базаров и безликими тёмными фигурками в чадрах, скрывающих жертв мракобесия — растворился в чёрных и синих красках.

Нежный шелест пенной волны, ласкающей белый песчаный пляж, с каждой минутой становился слышнее и громче. Беспечные отдыхающие, устало и томно, неторопливо собираясь и уходя со своих лежбищ, почти на всех европейских языках озвучивали свои планы на вечер.

Лишь только двое — он и она — оставались сидеть на скамейке, из-под которой недавним отливом был вымыт песок, и по-детски болтали ногами. В десяти шагах от них волнистая череда воды, переливаясь многоцветием отражений света, исходившего от побережья, каждый раз пыталась коснуться их ступней. Долгожданная свежесть и прохлада растекались по берегу.

Смуглокожий индус, официант пляжного бара, сопроводив вежливой фразой исполненный заказ, подал два бокала коктейля со льдом. Казалось, что с привкусом манго, папайя и ананаса в сочетаниях с виноградным мороженым наступающая сладостная ночь холодными струйками вливалась внутрь тела.

— Нравится? — она повернулась к своему собеседнику в надежде услышать солидарные отзывы.

— Ничего особенного, — сдержанно произнёс он, — у меня получилось бы лучше…

— Лучше?! — она звонко рассмеялась своей неповторимой белозубой улыбкой.

— А чего тут особенного? Намешал, разболтал — и готово.

— Ах, да! Помню, помню, — вглядываясь в водную даль залива, будто оттуда высматривая свои воспоминания, сказала она, — ты же угощал меня как-то раз коктейлем… И название у него было какое-то вампирское, — она нарочно выжидательно посмотрела на него, в её глазах бешено суетились искры смеха, — "Кровавая Мэри"!

Она заливалась хохотом, а ему ничего не оставалось, как смущённо отвернуться. "Кровавая Мэри" — единственная женщина, которой стоит доверять!" — так несколько лет назад, когда их знакомство было ещё недолгим, на одной вечеринке он предложил ей этот коктейль. После недолгих уговоров она согласилась попробовать угощение… Морщась, сожалея о своей сговорчивости, откашливаясь от избытка перца, сдавливая укоризну в его адрес, она поставила пустой стакан на стол…

За окном пёстрой чередой мелькали яркие рекламные огни, и в салоне машины было почти непрерывно светло. Время от времени заглядывая в зеркало заднего вида, пакистанец-таксист плохо удававшейся украдкой вожделенно рассматривал молодую красивую женщину, о чём-то мило беседовавшую со своим, очевидно, мужем. По-русски пакистанец ни слова не понимал, но вслушиваться в их речь его заставил её голос, завораживающий своей нежностью и какой-то особой певучестью. Доехав до отеля "Аль-Хайат", машина ещё продолжала оставаться на месте, пока молодая пара неторопливо шла в свете гирлянд пальмовой аллеи.

В полутёмном боулинг-зале игроки с азартом вгоняли шары в ряды кеглей, многие из них были уже изрядно хмельны. Один из игроков, отдыхавший в кресле и наблюдавший за игрой своей спутницы, подозвал служащего отеля и, вручив ему свою кредитную карточку, стал что-то наговаривать ему на ухо. Слегка удивившись, по-видимому, не совсем обычной просьбе, служащий отеля ушёл.

— Ну что, какие ещё мероприятия нас ждут в этот вечер? — растягивая паузы между словами, спросила она и, не зажигая света, прошла в комнату.

— Традиционные. Принять ванну, выпить чего-нибудь и лечь спать.

— Я не против, — она игриво повалилась на диван, лениво сбрасывая сандалии.

Он сел с ней рядом и обнял её. Было тихо и темно. Казалось, что ритмы времени замерли в ожидании…

Он помог ей раздеться. Дурманящий аромат женского тела и неподдельные запахи морской свежести кружили ему голову. Он поднял её на руки и понёс в ванную комнату. На входе сработало фотореле, и там бесшумно включился свет, осветив прозрачную джакузи, в которой под островками пены искрилось золотистое шампанское вместо воды. На бортике в изголовье одиноко стоял пустой хрустальный бокал.

Он осторожно опустил её в лоно джакузи. С лёгким шипением пузырьки шампанского засеребрились на её загорелых плечах.

— К чему эти новорусские причуды? — на её лице не было признаков ни восторга, ни восхищения.

— Я приготовил коктейль, о котором мечтал с тех пор, как увидел тебя, — сказав это, он взял в правую руку бокал и опустил его в джакузи.

Она молча, с едва заметным удивлением, следила за ним. Наполненный шампанским бокал он преподнёс к своим губам и быстро выпил.

— Мне уже давно казалось, что ты немножко патологичен, — с осуждением в голосе, но с улыбкой на лице сказала она.

— Неправда! Я патологичен насквозь, а психиатрия бессильна!

— Так все безнадёжно? — с игривым сочувствием прошептала она.

— Да! И причина в этом коктейле, — целясь в неё указательным пальцем, ответил он.

Заготовленная и мысленно отрепетированная сцена должна была быть продолжена пылкой эротикой. Но в его замысел, почти воплощённый и законченный, звонком мобильного телефона ворвалась другая реальность.

‘Hello — It’s me — Fine. Thanks. And what about you? — Okay — What? — I wanted Andrew to do, but he’s due in Athens tomorrow. Could you handle it? — Fine — Yes, yes, change it. In other respects I think we should agree to the terms from their draft. Okay? It’s close but not the same — Yeah — How many transfers? — Is this an existing account? — No, it’s not a good idea. Let’s suggest another variant to them — Why? — But we stopped to open deposits with the wire — What? — No, no, no — I mean — I mean we stopped — Right — Well — Okay — Yeah — Good — Yes, it’s quite urgent — Thank you — I don’t know when. Maybe a week — Goodbye.’

— Ты знаешь, Дима, — вставая под душ, сказала она, — твой английский по-прежнему оставляет желать лучшего.

— Ну, Люда, это скорее твои упущения, чем мои, — нашёл оправдание её бывший ученик.

— Как я поняла, вместо твоего ‘we stopped to open’ правильнее было бы ‘we stopped opening’, то есть использовать герундий.

— Во время разговора не всегда получается задуматься над заменителем переводимой фразы, — раздевшись, он подошёл к ней под упругую струю прохладной воды, — а герундия в русском языке не существует.

— Да, не существует, — согласилась она, обнимая его шею, — но в русском лексиконе его вариант употребляется очень часто. В давние времена латинский "gerundium" в русских духовных семинариях считался, по-видимому, грамматической премудростью. Позднее семинаристы не очень почтительно стали обозначать этим словом всякую абракадабру. Со временем оно видоизменилось. Так в русском языке появилось слово "ерунда".

— Ерунда?

— Да, ерунда.

Прижавшись друг к другу, сливаясь в одно целое, они долго стояли под струями воды. Его поцелуи растекались по её телу.