"Корректор жизни" - читать интересную книгу автора (Белкин Сергей Николаевич)ЖОЛДОНЗГ осподин ЖРлдонз, обрусевший поляк, долго наблюдал, как бьется в грязное стекло подъезда жирная, тяжелая муха. В подъезде было тихо, поэтому удары мушиного тела о стекло были сильными и громкими. "Отчего же она не разобьется? Ведь стоит на нее хоть чуточку надавить пальцем, как она лопнет. А вот когда она сама всем телом что есть мочи лупасится об твердое стекло ей хоть бы хны?" Внизу хлопнула входная дверь и господин Жолдонз решился двинуться дальше. Вскоре он услышал, как вошедший отрыл ключом и захлопнул дверь своей квартиры на втором этаже. "Юрий Семенович", - уверенно подумал Жолдонз. За много лет жизни в этом доме он, как и остальные соседи, по звуку запросто определял кто пришел и кто ушел. "Хорошо, что он мне не попался, а то опять начал бы, улыбаясь, спрашивать всякую ерунду". Господин Жолдонз, а звали его вовсе не Тадеуш, или Станислав, что было бы впору любому поляку, а попросту Виктором Павловичем, ибо был он, как мы не забыли упомянуть, обрусевшим, направлялся на почту, чтобы отправить письмо своему школьному товарищу, которого не видел много лет, и, казалось, что совсем забыл про него, покуда сегодня утром не наткнулся на фотографию, пролежавшую всю свою жизнь среди многих других фотографий в коробке от конфет на полочке шифоньера. На фотографии были сфотографированы они вместе, когда им было лет, наверное, по двадцать. А прошло с тех пор пятьдесят с лишком, если не все шестьдесят. Виктор Павлович и не смог бы, наверное, сходу вспомнить имени своего товарища, если б не надпись на обратной стороне карточки: "Дорогому Вите от Миши Козлова на память о рыбалке на нашем озере". Виктор Павлович вдруг легко вспомнил и Мишу Козлова, и "наше озеро", и рыбалку на нем, да не одну, а множество рыбалок, вспомнил он и то, что вплоть до самого последнего времени они с Мишей хоть изредка и случайно, но встречались. "Что-то давно я его не видел, - подумал Жолдонз, - жив ли старый хрыч? Напишу-ка я ему письмо, то-то хохма будет..." Виктор Павлович достал старую, разбухшую от многолетнего перелистывания и перекладывания с места на место амбарную книгу в некогда оранжевой, а ныне грязновато-жухлой картонной обложке, в которой он и его покойная супруга записывали адреса и телефоны знакомых, родственников и необходимых учреждений, нашел там Мишу, точнее Михаила Наумовича Козлова, и принялся писать письмо. Сначала он хотел начать так: "Здравствуй, старый хрыч! Не помер еще?" Потом подумал - "А вдруг он и вправду помер? Родственникам будет неприятно", и написал так: Запечатав письмо в конверт, Виктор Павлович вместо названия города написал крупными буквами "ЗДЕСЬ", поскольку жили они в одном городе, потом, стараясь выписать каждую букву разборчиво, переписал название улицы, номер дома и квартиры. В строке "Кому" написал "Козлову Михаилу Наумовичу" и, положив письмо на тумбочку в коридоре, стал одеваться, чтоб сходить на почту и тут же письмо отправить. Одеваясь, он подумал, что, возможно, стоит что-нибудь прикупить из съестного, поэтому взял кожаную индийской выделки авоську-кошелку, купленную еще покойной супругой за бешеные деньги у спекулянта. Вот так, с авоськой и письмом в кармане мы и застали господина Жолдонза в подъезде в процессе наблюдения за борьбой мухи со стеклом. Со двора Виктор Павлович выходил неспешно и спокойно, мысли в голове если и были, то следов никаких не оставляли. Погода стояла теплая, солнечная, благостно-тихая. Чтоб дойти до почты, следовало повернуть налево и пройти один квартал, в то время как ближайший продовольственный магазин находился на соседнем углу с правой от ворот стороны. Виктор Павлович остановился в задумчивости, вспоминая, куда же это он собрался. Мысли не желали упорядочиваться и определяться до тех пор, пока Виктор Павлович не увидел в правой руке авоську-кошелку. "А-а-а, ну да... В магазин... Нет, но стоило ли ради этих вот слоников и пальм заплатить за авоську столько денег? Все-таки женщины странные существа, и моя была истинной женщиной, светлая ей память". Улица, на которой жил господин Жолдонз была пустынной, машины по ней ездили редко, хоть это и центр города. Еще недавно, как, казалось Виктору Павловичу, мостовая была покрыта булыжником, что обеспечивала мощное звуковое сопровождение каждой проезжавшей телеге. Хорошо были слышны удары подков, стук колес, дребезжанье ведра, привязанного к телеге... Ну, а если на улицу заезжали гицели, тогда шуму было намного больше. Жолдонз хорошо запомнил один случай, когда они с мальчишками стали, как обычно бросать камнями в телегу с будкой для отловленных собак, но тут один из гицелей неожиданно побежал прямо за Жолдонзом, размахивая своим огромным сачком. Жолдонз попытался убежать во двор, споткнулся, и гицель наверняка захватил бы его и отправил на живодерню, если бы не Шунин папаша. Он схватил гицеля сильными руками пекаря, ежедневно вымешивающими тесто для бубликов, тряхнул его и сказал что-то такое, после чего гицель молча и покорно побрел за своей таратайкой, а остальные мальчишки продолжали свистеть и бросать камни. А какие это были бублики! Когда Шунин папаша возвращался с работы, он за пазухой нес теплые, только что испеченные бублики. Не всякий раз, но часто угощал детишек и это воспоминание никогда не покинет господина Жолдонза - ну не едал он более таких вкусных бубликов. Даже за границей. Теперь мостовую заасфальтировали, а гицелей нету вовсе. Прежде чем Виктор Павлович побрел в сторону магазина, он постоял у ворот, наблюдая за улицей на которой ничего не происходило. На противоположной стороне сразу за тротуаром тянулся забор. Высокий, каменный забор из добротного котельца. Когда-то, это был не забор, а стена длинного одноэтажного дома. Потом дом разрушился. Кажется, в результате военных действий. Но его фасадная стена осталась. Окна заложили валявшимися в изобилии котельцами, и получился забор. В заборе оставались ворота, рядом с воротами - калитка, но, чтоб войти в нее, надо было преодолеть три ступеньки. Но и не в этом трудность - там стоял солдат и не пускал вовнутрь. Сейчас солдат сидел на ступеньках и курил. Направо забор тянулся до угла, а налево только до трансформаторной будки. У будки, как всегда сидел прямо на земле вечный нищий. Он сидел здесь всегда. Когда Жолдонз был ребенком, этот же нищий был тут и летом и зимой, даже в мороз он сидел скрестив ноги, наклонив свою лысую голову, ставшую черно-коричневой от воздействия солнечных лучей и атмосферных процессов. Если бы врачи его изучили, мир узнал бы тайну, если не вечной молодости, то уж бессмертия, как минимум. Он хоть и мумифицировался, но был, безусловно, жив. Вот и сейчас он сидел, склонив на грудь свою маленькую, высохшую коричневую черепушку и, казалось, спал. Но ты дай ему корочку хлеба и он поднимет на тебя такие молодые, блестящие черные глаза, что невольно вспомнишь о библейских временах, когда люди жили по нескольку сотен лет. И, между прочим, размножались до глубокой старости. Но Виктор Павлович не любил, когда его посещали мысли на эту тему. В смысле, про размножение, и все такое... Тем более он никогда не допускал подобных разговоров. Но в последнее время он сам стал замечать, что более не управляет своими размышлениями. Точнее говоря, мыслями он и раньше вряд ли управлял, а сейчас стал вдруг забывать даже события только что произошедшие. Жолдонз понимал, что это старческое, но от этого легче не становилось. Врач дал ему ряд полезных советов. Например, носить в кармане картонку, на которой будет написан его адрес, фамилия, имя и отчество. Виктор Павлович все собирался это сделать, но забывал. Посоветовал доктор также составлять список дел на день, или на ближайшее время. И этого Жолдонз пока не делал, потому что и дел-то особенных не было. Еще врач сказал, что у него может возникать путаница во времени и месте нахождения. Поэтому, если он вдруг почувствует, что вокруг все какое-то странное, что все не так, как должно быть, не надо отчаиваться и паниковать. Надо присесть, спокойно подышать, принять таблетку или просто отдохнуть, прочитать свою картонку с адресом. Не стесняться спросить у прохожих какой сегодня день и как пройти по этому адресу. Постепенно все придет в норму. Кроме вечного нищего и солдата на карауле на той стороне никого не было. Там вообще редко кто-либо ходил. Почему нищий сидел именно там - непонятно. Может, он подпитывался энергией от трансформаторной будки? Говорят, что индийские йоги могут вместо еды сунуть два пальца в розетку и подзарядиться. И никакая еда им не нужна, только вода, и все. Может, вечный нищий тоже йог? Вообще-то он очень похож на индуса. Цветом кожи, несомненно, похож, да и сидит скрестив ноги. А почему бы и не быть ему индусом? Кого только в нашем древнем крае нет! Если люди здесь живут уже много тысяч лет, если только Жолдонз и его родители не сходя с места жили в четырех, или пяти разных государствах, а бабушка и того больше? Мог же какой-нибудь индус, пробираясь в Англию, - а они все очень хотят жить именно в Англии - добраться до наших мест, а тут потерпел неудачу и стал нищим? Вообще, чего только не может быть... Вот когда горел центральный рынок, они с мальчишками побежали смотреть. Так Стасику сначала повезло - он стащил почти что из огня отличные швейцарские часы. Но когда они со Стасиком бежали домой и остановились на минуточку, чтоб их получше рассмотреть, какой-то дядька выхватил часы прямо из рук, да еще ударил и пригрозил, что зарежет. Не жизнь, а сплошные приключения. Нет, на нашей стороне улицы он, несомненно, имел бы больший успех. Люди здесь так и снуют. Потому что там, внизу идет центральная улица, там все магазины и учреждения, туда и оттуда все и ходят. Господин Жолдонз тоже туда обязательно пойдет, но попозже. Пройдется до самого сквера у гостиницы и сядет на скамейку у фонтана. Там целый клуб стариков образовался. Все можно узнать. Кто интересуется политикой, - лучшего места не ищите. Кому нужны медицинские советы, - к врачам не ходите, идите в сквер у гостиницы, сядьте на лавочку. К вам подойдут. Да-да, к вам подойдут и спросят: "Как поживаете, как здоровье?" Вы скажете как, и вам дадут не один полезный совет. Да-а-а, у гостиницы очень хорошее место. Так там еще и красиво - такие здания, что и в Лондон их поставить было бы не стыдно! Обязательно надо будет сходить сегодня же. А пока пойдем направо. Тем более вон какая хорошенькая идет. Сейчас она пройдет мимо, разглядим прельстительное личико - ц-ц-ц! - теперь пристроимся сзади... Таки есть на чем глазу отдохнуть! Интересно, она уже замужем? Но ничто так не сбивает с мысли, как запах: из окон первого этажа хлынуло нечто божественное! "Что за праздник, интересно? - подумал Виктор Павлович, - Вроде никакого праздника нет, а запах такой...Хорошее, сдобное тесто с мускатным орехом... Но что-то еще такое хорошее, вкусное примешивается... Ваниль? Нет... Не пойму что - может, начинка какая-то особая?" Праздник не праздник, а мадам Попа с первого этажа готовит просто отлично. Скорее всего, к ней сегодня придет сын с невесткой и внуком. Ради этого она, наверняка, чуть свет сходила на базар, выбрала самую лучшую курицу - самые лучшие куры бывают в шесть часов утра! Они еще теплые, только что общипаны, выпотрошены, осмолили их на хороших дровах, желудок вымыт и вычищен, печеночка и сердце уложены вовнутрь, кожа желтая, здоровая, жирок так и светится. Такую куру - сразу видно - кормили кукурузой. Да и на хозяйку посмотришь - сердце радуется: чистенькая, в белом переднике, с белыми нарукавниками. Теперь, конечно, понадобится свежий корень петрушки, лук порей, сельдерей, хорошо взять свежего гороху, можно мозговой спелости, но непременно еще зеленого, другой зелени - укропу там, петрушки, ну и, конечно луку репчатого. Вот к выбору репчатого лука надо подходить с особым тщанием, поскольку не каждый сорт подойдет для куриного бульона. Если вы любите особый шик и захотите сварить луковицу в кожуре, тут надо быть и вовсе крайне осторожным. Для такой варки не подойдет превосходный салатный синий лук, не подойдет крупный сладкий крымский со светлой кожурой, здесь подойдет только наш местный, небольшого размера, слегка приплюснутой формы золотистого цвета - тот самый, кожурой которого лучше всего красить пасхальные яйца. Варить курицу хорошо в толстостенной кастрюле, причем - выдам секрет, который мало кому известен, - вместе с курицей положите на дно кусок хрусталя! Например, разбитую рюмку, пепельницу или салатницу. Зачем? А вы положите, сварите, как я вам говорю, потом посмотрим, будете ли вы спрашивать. Когда кура будет наполовину готова, а это при правильной варке куры среднего размера произойдет минут через пятьдесят, через час, хрусталь можно вынуть и загрузить коренья. Подготовить их к этому надо так: корень петрушки разрезать вдоль и слегка обжарить, то же с корнем сельдерея, поделенным на три части, если ваша мама клала в куриный бульон репу и морковь, попросите у нее прощения, но не делайте этого. Не кладите в куриный бульон морковь! Ну уж в самом крайнем случае, чтоб не разрушать на этой почве семью, можно в самом конце, перед подачей на стол, а, лучше прямо в тарелку, добавить несколько кружочков отдельно сваренной моркови. Можно кружочкам сделать зубчики для красоты и чтоб малые дети лучше кушали. В самом конце добавьте также зелень и порей, а вот лук можно добавить вместе с основными кореньями, причем либо не резать его вовсе и положить неочищенным, либо, если он крупный, разрезать надвое. Минут за десять-пятнадцать до окончания варки засыпьте в бульон заранее прокипяченный в соленой воде рис. Некоторые любят добавлять манку, но я не советую - хоть и вкусно, но теряется внутренняя красота бульона. Вот если все сделать так, как я сказал, тогда бульон получится что надо. Если вы ждете гостей, отварные коренья из бульона лучше вынуть, но для себя их вполне можно съесть, добавляя немного свежего коровьего масла и соли. Мадам Попа, конечно, знает толк в курином бульоне, но, судя по запахам, сегодня у нее будет и мясная кулебяка. Точно - это мясная кулебяка! Вот чертовка, она так хитро готовила мясо для начинки, что можно было и ошибиться. Чего же она там добавила в фарш, пока жарила его?... -- Здравствуйте, - из-за спины прошмыгнула девчушка. -- Здравствуй, деточка, здравствуй, - ответил Виктор Павлович. Пожалуй, пора двигаться. А то мадам Попа заметит его и решит, что он напрашивается в гости. Это неприлично. Мадам Попа действительно, услышав голоса под окном, выглянула, но господин Жолдонз уже двигался вперед, и ему оставалось только приложить руку к шляпе и слегка наклониться в знак приветствия. С левой стороны, между проезжей частью и тротуаром вдоль дома росли деревья. Первой стояла столетняя, огромная белая акация. Интересно, что каждую весну, когда все деревья уже зеленели, эта акация стояла как высохшая колючка. Всякий раз казалось, что она эту зиму не пережила, но она просто была недоверчивой. Дождавшись устойчивой теплой погоды, она почти одновременно выбрасывала листья и цветы. Ее необыкновенно красивые, крупные, сочные гроздья служили в детстве лакомством всем дворовым мальчишкам и девчонкам. Многих белые акации вдохновляли на стихи, на музыку, на любовь. Виктор Павлович тоже мог вспомнить один особенный вечер, когда они с покойной супругой решили пить вечерний чай на балконе, чтоб полюбоваться цветением акации. Такой хороший был вечер. И ночь... Следующим рос огромный американский остролистый клен, потом дерево, которое Виктор Павлович называл вязом, но не был в этом уверен. Потом стоял фонарный столб, за ним еще один американский клен, но меньшего размера. Затем рос обычный клен, посаженный взамен рухнувшей лет тридцать назад еще одной белой акации, а последним в ряду росло дерево, точного названия которому никто не знал, но оно было явно из акациевых. Отличительная черта - необыкновенные колючки: длинные, с коричневой гладкой отполированной поверхностью, разветвленные, очень твердые и крепкие. Помнится Козел однажды трепался, что якобы из этих колючек делают особые патефонные иглы. Мы попробовали - ничего особенного. В конце стоял еще один фонарный столб, выполненный в виде металлической фермы с заклепками, наподобие маленькой Эйфелевой башни. Кто и зачем его тут поставил, не помнил даже господин Жолдонз. Известно было лишь то, что во всем городе такой фонарный столб один единственный. Может быть, его появление как-то связано с некогда существовавшей на противоположном углу табачной фабрикой. Сейчас этой фабрики нет, нет также и обувных мастерских, которые были после фабрики. Что теперь располагалось в этом здании, Жолдонз не знал, да он и не собирался переходить на тот угол. Виктор Павлович, не форсируя перекресток по диагонали, что было бы короче, но не по правилам, пошел на другой угол, где во времена его детства была синяя будочка, в которой продавали газированную воду и мороженное. Теперь тут было пусто, и унылый забор, охраняемый солдатом, поворачивал под прямым углом и столь же уныло тянулся дальше. Оставалось пересечь последнюю мостовую, и - вот они, ступеньки магазина! Бегали, бегали по этим ступенькам ножки маленького Жолдонза, когда мама посылала его, бывало, что и по три-четыре раза в день. Как он сердился, - ведь всякий раз его отрывали от каких-то важных и интересных игр. Нельзя, что ли, все заранее продумать и послать его один раз. Ведь, кроме всего прочего, надо еще и в очереди стоять. Но стоило ему хоть как-то выразить свое недовольство, как он тут же получал суровый упрек и отравлявшее ему жизнь сравнение с соседским мальчиком Олегом, который был "сущий ангел, и хоть сто раз на дню безропотно, с улыбкой побежит в магазин". "Ангел", впрочем, плохо кончил, - в смутные времена стал контрабандистом, - видать его "легкость на подъем" подвигла на это рискованное занятие. Но она же и сыграла с ним злую шутку, - он попал-таки в тюрьму, а что с ним было дальше, Жолдонз уже не знал. Но сколько других замечательных и дорогих Виктору Павловичу людей обшаркивали эти гранитные камни, ведущие в маленький магазинчик. Ведь еще бабушка Жолжонза, а звали ее, между прочим, Маргарита, сюда хаживала. Возможно, хаживал и дедушка, но Жолдонз его не помнил. Бабушка была ревностной католичкой. Почему, интересно, так всегда говорят: "ревностная католичка". Не говорят, например, "ревностная православная", или "ревностная иудейка". Про православную скажут - "глубоко верующая", а про иудейку вообще ничего не скажут. Про иудея еще могут сказать "ортодоксальный иудей", а про иудейку вообще ничего не скажут. Странно, ведь они тоже бывают искренне верующими. Сам Жолдонз был всю жизнь неверующим. Точнее, не ходил в костел, не соблюдал церковных правил, - да и куда было ходить, если оба костела в городе были закрыты, и превращены черт знает во что, - но в душе он относился и к Богу, и к верующим хорошо. Он поддерживал семейные традиции, радовался обеим Пасхам, поскольку его покойная супруга была из православной семьи. К старости возник интерес, точнее, заинтересованность в загробной жизни, да и оба костела возобновили свою работу. Жолдонз, крещеный как католик, стал туда заглядывать, начал читать какие-то популярные брошюрки об Иисусе Христе, о правилах церковной жизни и ему это нравилось. Ему даже случалось молиться своими словами, но вот общаться со священнослужителями ему не хотелось. Магазин представлял собой небольшую квадратную комнату с двумя прилавками и двумя продавцами. Один прилавок торговал бакалеей, другой гастрономией. Покупателей было немного. Виктор Павлович остановился у витрины-холодильника гастрономического отдела, поздоровался с продавщицей Жанной, которая по-прежнему могла бы считаться красавицей, если б не располнела так сильно, и стал внимательно наблюдать за ее действиями. Жанна обслуживала пожилую даму со знакомым Жолдонзу лицом, но не настолько знакомой, чтоб с ней следовало здороваться. Дама покупала сыр, творог, молоко и сметану. Обязательно про каждый товар спрашивала: "Свежее?" На что Жанна с одинаковой интонацией отвечала: "Сегодня утром завезли". Что касается сыра, дама пожелала его понюхать, в чем ей отказано не было. Именно тут Виктор Павлович присоединился к процессу: -- Хорош ли сыр? - спросил он даму после обнюхивания. -- Ничего, - ответила она, - кому какой нравится. -- А вам он нравится? -- Другого все равно нет, - ответила дама, и кивнула Жанне, - сто пятьдесят граммов, пожалуйста, и нарежьте. -- Пожалуй, я тоже возьму сыру, - сказал ни к кому не обращаясь господин Жолдонз. Когда дама расплатилась и отошла к столику в углу магазина, чтоб поудобнее расположить покупки в своей сумке, Виктор Павлович обратился к продавщице: -- Мне тоже захотелось сыру, - сказал он. -- Сколько будете брать? -- Двести грамм, я думаю. -- Возьмите побольше, сыр действительно очень хороший. Ведь он же не портится, так что вам за каждым куском бегать? -- Тоже верно. Только я должен посмотреть, сколько у меня с собой денег. Сначала Виктор Павлович не обнаружил кошелька в кармане брюк. Потом не обнаружил его ни в боковом, ни во внутреннем кармане своего белого летнего льняного пиджака, наконец, он его не обнаружил в авоське-кошелке. -- Вот так дело, - сказал он, волнуясь, - то ли потерял, то ли дома забыл... -- Деньги забыли? - спросила Жанна. -- Кажется, забыл, - ответил Виктор Павлович, - не мог же я их потерять. -- Не беспокойтесь, - сказала продавщица, - сыру еще много, зайдете попозже и я вас с удовольствием обслужу. Обескураженный господин Жолдонз еще несколько раз похлопал себя по карманам, потом подошел к выпуклой стеклянной витрине бакалейного отдела, поглядел на стеклянные цилиндры-вазы, заполненные разными крупами, на полки с хлебом и пакетами овсяных хлопьев, потом развернулся побрел из магазина проч. Он снова перешел одну улицу, затем вторую и оказался у угла своего дома, как раз в тот момент, когда к этому же углу приблизился сосед и старый приятель Семен. -- Виктор Павлович! Рад видеть в добром здравии! - проскрипел сосед, протягивая сперва левую руку, которой предстояло захватить локоть Виктора Павловича, и лишь потом правая незаметно пригибала ладонь господина Жолдонза книзу, - на прогулку? -- Да, погода отличная, отчего бы и не прогуляться. -- Не собираетесь в сквер у гостиницы? -- Хм, именно туда я и иду. -- Так я вас почти до сквера провожу, - я иду в поликлинику. Вчера сдал-таки анализы, надо получить результаты. -- А что у вас? -- Так... Пока ничего, невроко, серьезного... Сердце пошаливает, давление, то да се... -- У меня тоже... К себе на четвертый этаж без остановки подняться уже не могу. -- Вы мне будете говорить! Моя жена на второй не может взойти. А ее сестра вообще не ходит уже семь лет. -- Что вы говорите? -- Как ее муж умер, он продала дом и переехала к нам... Я был против, но кто меня имеет в виду? С тех пор она практически не ходит. -- Какой ужас! -- Да, тяжело... Так они дошли до поликлиники, где и расстались. Виктор Павлович дальше пошел один и вскоре достиг сквера возле гостиницы. Центром сквера был фонтан, давно засыпанный и превращенный в клумбу, что тоже неплохо. От клумбы-фонтана отходило шесть дорожек, на каждой из которых стояли садовые скамейки. Виктор Павлович выбрал себе свободное местечко в тени каштана и покойно расположился с краю, упершись о подлокотник. Вскоре он задремал... -- Посмотрите-ка, кажется мужчине плохо, - сказал крепкий дедок в кепке и сером пиджачке, застегнутом на все пуговицы. -- Да он просто заснул, - ответила ему бабулька с кружевным отложным воротничком и гребнем в волосах. -- Не надо мне рассказывать! - прервал ее дедок, - в такой позе не спят. Тут нужен, в лучшем случае, врач. Сообщество старичков и старушек встрепенулось, на спящего Виктора Павловича обратили внимание и согласились, что поза его подозрительна. Когда к нему подошли и потрясли за плечо, Виктор Павлович потерял равновесие и чуть не упал, не просыпаясь. -- Я же говорил, - сказал дедок, - он не спит. Он в отключке. Нужен врач. Вы слышите, как он дышит? Все стали слушать дыхание Жолдонза, услышали, и нашли его прерывистым и неровным. -- Надо положить его на скамью и освободить ворот, - пробасила дама в вязаной чалме. Общими усилиями уложили Виктора Павловича на скамейку. Голова неловко запрокинулась. -- Дайте-ка вашу книгу, - скомандовал дедок лысенькому очкарику в рубашке с коротким рукавом. -- Пожалуйста, - ответил тот, протягивая толстый том с надписью на обложке "Лисица на чердаке", - подойдет? -- Подойдет, - уверенно ответил дед и подсунул книгу под голову Жолдонзу. Полюбовавшись содеянным, дед повторил, - Все-таки, нужен врач. -- Я врач, пропустите. Пенсионеры расступились и к скамейке подошел мужчина средних лет с гладко зачесанными назад набриолинеными черными волосами, выбритым подбородком и щеками, но с тончайшими усиками типа "Жора". -- Я врач, - повторил он, - что с ним? -- Он просто спал, - начала гренадерша в чалме, - а теперь не просыпается... -- Послушайте его дыхание, - добавил дедок, - Мы видим, - у него странная поза. Вот и решили разбудить. -- Пожалуйста, отойдите в сторону, я сейчас посмотрю. Доктор приложил ухо к груди, послушал, потом поднял веки, - Жолдонз не реагировал, продолжая тяжело дышать. -- Похоже на сердечную атаку, - сказал врач, - надо вызывать скорую. Вызовите, кто-нибудь скорую. В гостинице... Я пока попробую привести его в чувство. Доктор попросил остаться рядом с ним кого-нибудь у кого есть духи. Осталась дама с кружевным воротником, приготовившая флакончик "Лесной фиалки". Доктор начал массировать ладони Виктора Павловича, потом уши, потом долго разминал, и даже кусал мизинец его левой руки, потом снова принялся за уши, потом скомандовал: "Поднесите духи к носу, смажьте..." Жолдонз начал приходить в себя, открыл глаза, что-то забормотал. -- Как вы себя чувствуете? - спросил доктор, - Лежите, лежите! -- Нет-нет, - ответил Виктор Павлович, - все нормально, я лучше сяду. Так лежать неприлично. -- При чем тут приличия? Я врач. Вам стало плохо. Вы были без сознания. Вот, положите под язык эту таблетку. -- Что это? -- Это хорошая безвредная мятная таблетка. Пока отдохните, скоро подойдут другие врачи, скорая помощь. -- Но со мной все в порядке, не надо скорой помощи. Я себя отлично чувствую. Благодарю вас за заботу, но я, безусловно, в норме. -- Вы уверены? -- Абсолютно уверен. Я еще немного тут посижу и пойду домой. -- А где вы живете? -- Да вот тут, рядом. Пять минут. -- Ну, смотрите... А, может, лучше, все-таки, вызвать скорую? -- Нет-нет, уверяю вас, не стоит. Кому-то она в это самое время действительно окажется нужна. Не беспокойтесь. -- Хорошо, я пойду, но имейте в виду - в фойе гостиницы можно вызвать скорую помощь. -- Спасибо, не беспокойтесь. Вы настоящий врач, спасибо вам. -- Ну, до свидания. Не болейте. -- До, свидания, спасибо. Виктор Павлович огляделся. Старички и старушки загалдели разом, рассказывая ему, как он заснул, как сидел в неловкой позе, как они заподозрили неладное и быстро нашли врача. -- Вы с этим не шутите, молодой человек, - обратился к нему молчавший до сих пор высохший старичок в шляпе и очках, - Вам который год? -- Да мне... Уже... - начал бормотать Виктор Павлович, но старичок его перебил. -- Мне девяносто семь, юноша, так что, послушайте старших. Вам надо поменьше есть, особенно откажитесь от жиров. Ничего жареного. Перейдите на овощи, лучше всего сырые. Курите? -- Нет, я и не курил никогда. -- Это хорошо. Но этого мало: жрать надо поменьше! Посмотрите на этот курдюк, который вы себе отрастили, - и старичок ткнул господина Жолдонза в живот, - Сбросить немедленно! -- Да, конечно, я согласен... - бормотал Жолдонз, искренне желая прекратить эту лекцию, - мне, однако, пора. Спасибо всем большое. До свидания. -- Я вижу, вы не хотите меня слушать. Это прискорбно. Прискорбно для вас, молодой человек. Но я не навязываюсь. Более того, когда вам понадобится мой совет, я к вашим услугам. -- Да нет, я действительно засиделся... -- Ладно, ладно... Не болейте. Виктор Павлович поднялся, внимательно прислушиваясь к своим внутренним органам, в особенности, к сердцу, но, не услышав ничего настораживающего пошел по дорожке в сторону главной улицы. На главной улице было красиво и шумно. Пройдя совсем немного, Виктор Павлович почувствовал, что ему, все-таки, действительно нехорошо: голова кружилась, ноги как-то устали... Виктор Павлович присел на скамейку и стал ждать, когда снова станет хорошо. По тротуару ходило много людей, с деревьев уже начали опадать листья, транспорт промелькивал в обе стороны, наполняя улицу шумом. Господин Жолдонз прикрыл глаза, но не мог сосредоточится и осознать свои действия и намерения. В голове роилось одновременно такое количество назойливых образов и событий, что невозможно было ничего понять. Пожалуй, основным чувством, мучающим его, было глубокое осознание вины за то, что он не выучил алгебру, что сдать экзамен он не сможет, поэтому аттестат зрелости ему, по крайней мере в этом году, не выдадут, при этом, однако, он ясно осознавал, что у него уже есть диплом о высшем образовании, что институт он окончил, так что, казалось бы, об аттестате о среднем образовании можно не беспокоится, но чувство вины и страха перед экзаменом были сильнее логических конструкций. Причем все эти мысли и чувства плавали в весьма плотном облаке, состоящем из угроз начальника управления кредитов госбанка господина Солтыса, который требовал посадить Жолдонза в тюрьму с конфискацией имущества за якобы выдачу необеспеченного кредита, а Жолдонз не мог оправдаться, поскольку самый важный документ, из которого становилось ясно, что о выдаче кредита распорядился сам Солтыс, у него кем-то украден, при этом теща обняв плачущую жену Жолдонза за плечи, кричала, что она была права, когда отговаривала ее выходить замуж за этого слюнтяя, и, если его посадят, это будет только справедливо, а над всем этим парила гнусная рожа районного хулигана Фоникэ, улыбающегося своими железными зубами. "Господи, лучше бы я умер тогда на скамейке" - подумал Жолдонз, - кажется, началось то, о чем предупреждал доктор. Виктор Павлович полез в карман пиджака за таблетками и наткнулся на конверт. "Интересно, - подумал он, разглядывая его, - я, значит, получил письмо и забыл его прочитать". Внимательно прочитав надписи на конверте, Виктор Павлович подумал, что фамилию Жолдонз он точно где-то слышал и не один раз. "Наверное, кто-то из сослуживцев. Или родственников жены" - подумал он и вскрыл конверт. Прочитав письмо, Виктор Павлович догодался, что Жолдонз - кто-то из старых приятелей, возможно, даже одноклассников. Он смутно вспомнил и внешность этого Жолдонза. "Приглашает, значит, на футбол... Это хорошо... Правда, я забыл, какое сегодня число. Надо спросить и не стесняться этого". -- Извините, молодой человек, - окликнул Жолдонз прохожего паренька с мороженым, - какой сегодня день? -- Среда. -- Нет, я имел в виду, какое число? -- Седьмое... -- Вот спасибо, а месяц? -- Чего? - парнишка расхохотался, - Ну, дедуля, даешь! Октябрь уж наступил... Ну, дела! Во маразм-то че делает... "Седьмое, значит, октября... Ну и хорошо. До футбола еще далеко. Можно успеть и билеты купить...Пора, пожалуй домой." Виктор Павлович, осознающий, впрочем, себя уже Козловым Михаилом Наумовичем, что, как ни странно, не вызвало в его голове серьезных возражений, пошел по главной улице, поглядывая на афиши оперного театра, мимо которого пролегал его путь. "Тоска", - прочитал он, - это прекрасно, но, к сожалению, тоже шестнадцатого. Тут уж, или на футбол, или в оперу". "Но никогда я так не жаждал жизни, - замурлыкал он, продолжая свой путь. Идти было довольно трудно, хотелось почаще останавливаться, посидеть на лавочке, но лавочек что-то долго не попадалось. Наконец, впереди показались белые стулья под зонтиками уличного кафе. Виктор Павлович добрел до них и уселся, тяжело дыша. "Господи, а далеко ли еще идти, - подумал Жолдонз, - я что-то не помню этого кафе. Надо бы спросить дорогу. И не надо этого стесняться". -- Что-нибудь желаете? - обратилась к Жолдонзу официантка. -- Нет, спасибо. Деточка, подскажи мне, пожалуйста дорогу, я что-то слегка заблудился. Старый стал уже... -- Ну, что вы... Конечно, я вам подскажу, куда вам надо? -- Домой... То есть, сейчас я скажу... - Виктор Павлович пытался вспомнить свой адрес, но вместо этого всплывали какие-то совершенно не относящиеся к этому образы. Вспомнилась жена, их поездка к морю, огромные поляны красных маков вдоль дороги... - Сейчас, сейчас, я вот только вспомню... -- Да вы не волнуйтесь, посидите, вспомните, я тут рядом буду. Хотите, я вам воды принесу? -- Спасибо, милая, спасибо, но у меня совсем нет денег... -- Ничего, я вам просто так принесу, подождите. Девушка ушла, а Виктор Павлович чуть не расплакался от обиды на самого себя, на старость, но постарался взять себя в руки, вспомнил совет врача: не паниковать, спокойно подождать, принять таблетку. Виктор Павлович полез в карман за таблеткой и снова наткнулся на письмо. "Господи, да вот же и адрес! Ну и дурак ты, старый хрыч!" Девушка принесла стакан воды с лимонной долькой в придачу. -- Вот спасибо тебе, дай тебе бог здоровья и хорошего жениха. А я же адрес-то вспомнил, точнее, нашел. Вот, смотри, я же сегодня письмо получил, вот же адрес, - и Виктор Павлович протянул официантке конверт. -- Не волнуйтесь, Михаил Наумович, - сказала официантка прочитав адрес на конверте, я знаю где вы живете, сейчас объясню, хоть это и не так уж близко. Может быть, вы зайдете к этому, который вам письмо написал? К Жол-дон-зу? Ну и фамилия, не выговоришь... Он тут рядом, в двух кварталах живет. -- Нет, нет, спасибо. Я лучше к себе пойду потихоньку, а Жолдонз - это очень древняя польская фамилия, да... -- В общем, так: вам надо сесть на автобус номер 3, вот остановка, прямо напротив нас, доехать до улицы Роз, а там спросите еще раз. -- Как же так? У меня ведь денег на билет нет? Что же мне делать? -- Михаил Наумович, вы же, наверное, пенсионер? -- Да, хотя я еще иногда работаю... -- Работайте на здоровье, но пенсионеры пользуются общественным транспортом бесплатно. -- Правда?! Ну, надо же, а я и не знал. Не знал... Это здорово, это хорошо... Виктор Павлович не спеша, пожевывая лимонную дольку, допил стакан с водой, почувствовал себя гораздо увереннее и, распрощавшись с официанткой в самых изысканных выражениях, направился к остановке автобуса. Длинный желтый "Икарус" вскоре подошел и Жолдонз сел в него, заняв пустое место у окна. Автобус тронулся, и перед глазами Виктора Павловича поплыли кварталы центральной улицы города. Виктор Павлович чувствовал себя спокойно и уверенно, проплывающие мимо здания были ему хорошо знакомы: вот мрачно-серое министерство внутренних дел, вот хлебный магазин, потом еще одно здание со многими министерствами, потом снова правительственные здания... Жолдонз во многих из них бывал по делам службы, езда в автобусе придавала ощущение правильности и целесообразности происходящего, поэтому бури и штормы в его сознании постепенно утихли. Когда автобус проезжал мимо железнодорожного вокзала Жолдонз уже полностью успокоился и стал поглядывать на пассажиров. Народу набилось уже порядочно, люди напирали друг на друга. Рядом с Виктором Павловичем стояла сравнительно молодая, но, видимо, изрядно уставшая женщина, в руках у которой было несколько сумок и пакетов с продуктами. "Видимо едет уставшая с работы, а дома семья. Муж, дети. Надо их кормить, вот она и тащит, бедная", - подумал Жолдонз и вдруг осознал, что у женщины точно такая авоська-кошелка, какая была у его покойной жены - индийская. Со слониками и пальмами. -- Девушка, давайте-ка ваши сумки мне на колени, так будет легче, - сказал Жолдонз. -- Ну, что вы, спасибо, не надо, улыбнулась женщина, - мне не тяжело, я привыкла. -- Нет, нет, давайте, - настаивал Виктор Павлович, - уступить место я, к сожалению, не смогу, - что-то плохо себя сегодня чувствую, боюсь упасть, а вот таким образом вам помогу. Как ни странно, но девушка согласилась и поставила на колени Виктору Павловичу именно эту самую индийскую авоську: -- Спасибо вам, - сказала она, - Не беспокойтесь, она чистая. Я ее на землю не ставила, а внутри тоже нет ничего такого, что может протечь. -- Вот и славно, а вы мне за это подскажете, где моя остановка. Вот мой адрес, - и Виктор Павлович протянул ей конверт. -- Так и я там схожу. -- Ну разве это не замечательно! - воскликнул Виктор Павлович и удовлетворенно обняв чужую авоську продолжил разглядывание заоконного пейзажа. Автобус медленно и натужно тянулся в гору. Справа внизу, куда и смотрел Виктор Павлович, простирался большой и красивый парк с прудами и увеселительными аттракционами. Жолдонз помнил этот парк в далекие-далекие времена, когда парка, как такового не было, а были здесь сельскохозяйственные угодья. Точнее, огороды, сады. Были и пруды, только не эти - эти сделали много позднее, а тогда Жолдонз ходил сюда гулять со своим маленьким сыном и ловить рыбу в прудах. Недалеко от парка было и кладбище, где его сыночек похоронен вместе со своей матерью: не выдержала его семья послевоенных тягот, не смог Жолдонз спасти их от голода и болезней. Сам он тоже был дистрофиком, но не умер и потом получал бесплатный суп. А детей у Виктора Павловича больше не было. Жена вот была, а детей нет. Тем временем, автобус свернул направо, огибая оставшийся глубоко внизу парк, и женщина напомнила Виктору Павловичу: -- Мужчина, нам с вами пора выходить, давайте сумку. -- Да я вам помогу, вы выходите, а я за вами. -- Ну, давайте, пробирайтесь за мной. Жолдонз поднялся и стал протискивать свое грузное и непослушное тело через плотную толпу пассажиров. Автобус затормозил, и Виктор Павлович по инерции догнал свою спутницу, уткнувшись ей в спину: -- Ох, простите. Не ожидал вот, не удержался... -- Да не беспокойтесь вы, держитесь за меня, - ответила женщина. Выйдя на тротуар, женщина обернулась, чтоб подать руку Жолдонзу, но он решительно отказался и слез со ступенек самостоятельно. -- Ну вот, спасибо, сказала женщина, - Вам теперь надо обогнуть вот это здание. Там будет продовольственный магазин. Ну, вы увидите. Там киоски всякие и маленький базарчик. Где-то там за магазином должен быть дом, который вы ищите. Там спросите. Еще раз спасибо, до свидания. Мне теперь в другую сторону. -- Это вам спасибо, - ответил Виктор Павлович, отдал авоську и пошел в указанном направлении. Добравшись до базарчика Виктор Павлович так устал, что присел на валявшийся пустой ящик. Справа и слева от него на таких же ящиках сидели люди. Все они чем-то торговали. На Виктора Павловича внимания никто не обратил и он тихонько ждал, когда силы, чтоб идти дальше, снова накопятся. Торговля шла вяло, продавщицы болтали между собой, день клонился к закату. К Виктору Павловичу подошел молодой мужчина, видимо, спортсмен. Во всяком случае, на нем был спортивный костюм и спортивная обувь. Правда, он курил, а спортсмены, обычно, не курят. Возможно, он уже тренер. Тренеры, кстати, очень часто курят. Жолдонз даже дружил с одним тренером по футболу, точнее, они встречались по праздникам в одной компании, так тот и курил, и пил. Пил, пожалуй, не в меру. Однажды... -- Ты че, глухой, что ли? -- Простите? - очнулся Жолдонз. -- Я тя спрашиваю, чем торгуешь? - спросил "тренер", не вынимая изо рта папироски. -- Я, простите, ничем не торгую... Я не умею... -- Валерик, оставь его, - вмешалась соседка слева, - дедушка просто присел отдохнуть. Верно, дедуля? -- Совершенно верно. Я отдохнуть присел. Если это ваше место... -- Ну сё, кочумай... Зесь все места мои... Пусть дома отдыхает. Вали дед, пока цел, место занято. Шоб тя тут не было, када я обратно пойду. "Валерик" пошел вдоль ряда торгующих, а отзывчивая соседка продолжила: -- Ты дедуля и правда лучше тут не сиди. Это места для торгующих, за них платить надо. Ты вообще-то до дому дойдешь? А то я вижу, ты вроде как нехорошо себя чувствуешь? -- Да, я сегодня что-то устал... Мне бы домой... -- Ну а где дом твой, ты хоть помнишь? -- Да, я помню... Конечно помню... -- Адрес, назови адрес. -- Адрес? А вот он тут записан... Виктор Павлович достал из кармана уже ставший измятым конверт и протянул его торговке. Она прочитала его и обратилась к соседке: -- Валя, посмотри-ка... Ты этот дом знаешь? -- Покажи, - соседка справа протянула руку за конвертом, - Шестнадцатый? Да его уже два года как снесли. Вон, стоянка вместо него. Когда стали строить все и снесли. -- Валя, а, может, ты этих людей знала? Подскажи дедуле... -- Никого я там не знала, - ответила соседка справа и вернула конверт. -- Вы, дедуля, что-то путаете. Может вы там раньше жили, а теперь перепутали... С возрастом такое бывает. У меня свекровь вообще нельзя на улицу выпускать. Сколько раз она терялась, только я знаю. Одно мученье. Пока она дома - надо газ перекрыть, спички спрятать, а то она всех сожжет. Такой кошмар! Мужчина, берите семечки, сама жарила. Есть с солью, есть без соли, - и отзывчивая соседка переключилась на уговоры покупателя. Жолдонз поднялся и побрел. Голова кружилась, ноги еле несли его, очень хотелось есть и пить. Он дошел до многоэтажного жилого дома, увидел возле подъезда скамейку и направился к ней в надежде отдохнуть. Уже стемнело. Он присел на нее и вскоре задремал. Ему снились хорошие сны, в которых все были живы и молоды. Виктор Павлович проснулся, потому что стало холодно. Он лежал на скамейке, уткнувшись лицам в спинку, а кто-то обшаривал карманы его пиджака. -- Позыкай, может в брюках что-нибудь есть, - услышал Жолдонз шепот. -- Щас позыкаю, погодь. Виктор Павлович попробовал встать. -- Что вы делаете? - начал он, но в затылок чем-то ударили, и руки перестали слушаться. Жолдонз обмяк, и теплота стала разливаться по телу, а видения стали мельтешить и тускнеть. Наконец, стало совсем темно и ничего не видно, словно занавес уже опустили, а свет в зале не включили. Некому. 15-18 ноября 2001 г. |
|
|