Труд крупнейшего немецкого историка К.Ю.Белоха (1854—1929) „Греческая история" и сейчас остается самой полной из существующих на русском языке об­щих историй Греции эпохи архаики и классики (VIII—IV вв. до н.э.). В большинст­ве общих курсов древнегреческой истории она чаще всего сводится к истории Афин и Спарты. В данной же работе дана история Древней Греции в целом.

Это чуть ли не единственный на русском языке общий курс греческой исто­рии, из которого можно узнать о развитии событий в Милете, Византии, Мегарах, Коринфе, Сикионе, Сиракузах, Акраганте, Беотии, Фессалии, Фокиде, Арголиде, на Керкире, Эвбее, Самосе, Лесбосе и других полисах, областях и островах Греции. Из этого труда можно почерпнуть достаточно подробные сведения о деятельности не только Солона, Писистрата, Клисфена, Перикла, Леонида, Павсания, но и Фрасибула, Поликрата, Кипсела, Феагена, Гелона, Гиерона, обоих Дионисиев, Диона, Тимолеона и многих других выдающихся исторических лиц. К.Ю.Белох одним из пер­вых занялся исследованием не только политической, но и социально-экономической истории Греции, что, однако, не только нисколько не помешало, но, наоборот, помогло ему дать превосходные очерки развития греческой духовной культуры (философии, науки, искусства, религии).

ГЛАВА V. Коринфская война и Анталкидов мир

В то самое время, когда Дионисий собирал эллинский Запад в единое государство, на востоке началось распадение основанной Лисандром державы. Некогда нация восторжен­но приветствовала Спарту, когда последняя взялась за ору­жие, чтобы сокрушить деспотическое владычество афинян; но как только Спарта одержала победу, настроение Эллады совершенно изменилось. Виною тому было в значительной степени своеволие олигархических правителей, назначенных Лисандром. Затем спартанское правительство сделало все, что было возможно, для устранения этих беспорядков; и ко­гда период революций окончился, и в пределах прежнего Афинского государства снова водворен был порядок, гос­подство Спарты было далеко не так тягостно, как прежде господство Афин. Но каждый союз, объединяющий нацию, на каких бы началах он ни был организован, неизбежно ог­раничивает самостоятельность отдельных государств; а при резком индивидуализме, составлявшем основную черту гре­ческого характера, такие ограничения переносились, конеч­но, с большим неудовольствием. Кроме того, и в государст­вах, сохранивших до сих пор свою независимость, также стали смотреть с возраставшим страхом на грозное могуще­ство спартанской державы.

Между этими государствами первое место в политиче­ском отношении занимала Беотия. Она оставалась верной союзницей Спарты во все время ее борьбы с Афинами: но тотчас после победы беотийцам стало ясно, какой тяжкой ошибкою было доставить Спарте безусловный перевес в Эл­ладе. Поэтому Беотия дала у себя убежище изгнанным из Афин демократам и всячески содействовала их возвращению на родину (см. выше, с.85—86); затем она отказала Спарте в союзнической помощи против пирейских демократов, про­тив Элиды и Персии, и когда царь Агесилай II перед отъез­дом в Азию хотел, подобно Агамемнону, принести жертву в Авлиде, беотархи силою помешали ему.

Поведение Беотии, естественно, должно было повлиять и на соседние государства. Локрида и эвбейские общины и без того находились всецело под беотийским влиянием; но очень серьезным симптомом было то обстоятельство, что даже Коринф, бывший в течение целого столетия верней­шим из союзников Спарты, последовал примеру Беотии и под ничтожными предлогами не выставил обычного контин­гента ни во время Элейской, ни во время Персидской войн.

Афины со времени восстановления демократии также находились в самых дружественных отношениях с Беотией. Но здесь пока еще не имели возможности проявить эти сим­патии на деле. Прежде всего нужно было залечить раны, на­несенные стране войною и революцией. Это была, казалось, неисполнимая задача. Большая часть Аттики превратилась в пустыню, промышленность и торговля пришли в совершен­ный упадок, потеря внешних владений лишила тысячи граж­дан всяких средств к жизни. Притом государство было нака­нуне банкротства; доходы иссякли, казна была пуста и обре­менена непосильными долгами. Если тем не менее удалось в течение немногих лет устранить кризис, то этот успех, рав­носильный любой победе, блестяще свидетельствует о жиз­ненности афинского народа.

Политическое возрождение государства было сопряже­но почти еще с большими трудностями, чем экономическое. Хотя амнистия наружно примирила враждующие партии, но глубокий раскол, вызванный последними событиями в среде граждан, было нелегко уничтожить. Вражда между „город­скими гражданами" и „пирейскими гражданами" еще много лет определяла характер политической жизни Афин, пока подросло новое поколение, не принимавшее участия в рево­люции. Толпа недоверчиво относилась к тем трем тысячам лиц из знатнейших и богатейших фамилий, которые в прав­ление Тридцати одни пользовались активными правами гра­жданства и до последней минуты с оружием в руках проти­вились восстановлению демократии. Это недоверие было вполне естественно, хотя в сущности едва ли основательно, потому что террористическое правление Тридцати более способствовало торжеству демократической идеи, чем все великое, что совершила демократия в продолжение целого столетия. Громадное большинство состоятельных граждан окончательно излечилось от припадков увлечения олигархи­ческим идеалом; в течение восьмидесяти лет не сделано бы­ло более ни одной попытки совершить государственный пе­реворот.

Правители употребили все свое влияние, чтобы преду­предить открытый взрыв страстей. Но значительная часть демократов не была в состоянии оценить примирительную политику правительства; кроме того, как всегда в таких слу­чаях, оказалось много ренегатов из побежденной партии, которые старались засвидетельствовать искренность своего раскаяния путем нападок на своих бывших единомышлен­ников — олигархов. Хотя амнистия уничтожила всякую возможность открытого преследования за участие в олигар­хическом движении, однако было довольно средств для дос­тижения этой цели окольными путями; и в этом отношении правительство часто оказывалось бессильным против обще­ственного мнения. Дошло до того, что для так называемых „городских граждан" участие в государственных делах фак­тически было сделано невозможным; а в судах ссылка на то, что обвиняемый некогда принадлежал к „трем тысячам" пе­риода олигархии, почти всегда оказывала желаемое действие на присяжных.

Ввиду такого положения дел Афины в первые годы по­сле заключения мира совершенно воздерживались от само­стоятельной внешней политики. Они старались выполнить в точности принятые ими на себя по отношению к Спарте обя­зательства; во время похода в Элиду, равно как и при начале Персидской войны, Афины выставили свой отряд в союзную пелопоннесскую армию. Но они ждали только благоприят­ного момента, чтобы сбросить с себя ненавистное иго, — и уже во время похода Агесилая II в Азию решились отказать Спарте в присылке вспомогательного отряда, надеясь в слу­чае нужды на помощь со стороны Беотии. А Спарта прости­ла Афинам это ослушание, чтобы не быть вынужденной вес­ти одновременно две войны — одну в Азии, другую в Гре­ции.

Но скоро обнаружилось, что война все-таки неизбежна. Весною 395 г., приблизительно в то время, когда Агесилай вторгся в Лидию, возник пограничный спор между опунтскими локрийцами и их соседями, фокейцами. Беотийцы вмешались в дело, приняв сторону локрийцев, и Спарта при­нуждена была взяться за оружие для защиты союзных фокейцев. Ввиду получавшихся из Азии известий о победах спартанцев казалось, что с этой стороны им не грозит ника­кой опасности; а с беотийцами они надеялись справиться без большого труда. Поэтому в Фокиду послан был Лисандр, чтобы здесь и в соседних областях набрать войско и затем с запада вторгнуться в Беотию, а в это самое время царь Пав­саний со всем ополчением Пелопоннесского союза должен был перейти Истм. Обе армии должны были соединиться при Галиарте, в центре Беотии.

Лисандр с обычной ловкостью выполнил первую часть возложенной на него задачи. Орхомен, важнейший после Фив город Беотийского союза, тотчас перешел на его сторо­ну, и он беспрепятственно дошел до Галиарта. Здесь также существовала партия, которая была готова отложиться от Фив, и Лисандр надеялся при ее помощи врасплох завладеть городом раньше, чем подоспеет помощь из Фив. Поэтому он, не дожидаясь прихода Павсания, двинулся к городу и начал штурм. Но в это время подошло форсированным маршем фиванское ополчение и тотчас бросилось на неприятеля, ко­торый не выдержал неожиданного нападения. Сам Лисандр пал в бою; его войско отступило к близлежащим высотам, и фиванцам не удалось выбить его с этой позиции. Но смерть полководца глубоко потрясла его армию, и отряды, из кото­рых она была составлена, под прикрытием ночи рассеялись по своим родным городам.

Теперь, наконец, когда было уже слишком поздно, явился царь Павсаний. Его войско, даже само по себе, было гораздо многочисленнее фиванского; но он медлил нападе­нием, и уже на следующий день военное положение измени­лось. Дело в том, что беотийцы при известии, что Лисандр набирает в Фокиде войско, обратились к Афинам с просьбою о помощи, и Афины, не медля ни минуты, изъявили свое со­гласие, как ни казалось рискованным начинать войну со Спартой без флота и без Длинных стен. Афинское ополчение тотчас перешло через Киферон и как раз вовремя соедини­лось с фиванцами при Галиарте. Теперь Павсаний уже не решился дать сражение и заключил перемирие, обязавшись оставить Беотию. Поход спартанцев окончился полной не­удачею.

Последствия этой неудачи не замедлили обнаружиться. Коринф со своими колониями Левкадой и Амбракией пере­шел на сторону беотийцев; Аргос последовал примеру сосе­да; Мегара, Эвбея, западная Локрида, Акарнания, фракий­ские халкидцы также примкнули к коалиции против Спарты. Для ведения общих дел учрежден был союзный совет в Ко­ринфе. Союзники немедленно перешли в наступление, пре­жде всего в Фессалии, куда ларисский тиран Медий призвал их на помощь против союзника Спарты, тирана Фер Ликофрона; они изгнали спартанский гарнизон из Фарсала, завое­вали спартанскую колонию Гераклею у Эты, изгнали оттуда пелопоннесских поселенцев и отдали город малийцам, на территории которых он был основан Спартою поколение назад. Горные племена, жившие на Эте, присоединились к союзу. Подкрепленный их отрядами, фиванский полководец Исмений разбил фокейцев при Нариксе в Локриде; однако Фокида и после этого оставалась верна союзу со Спартой. Кроме нее, по ту сторону Истма Лакедемонскому союзу не изменил еще только Орхомен; напротив, в Пелопоннесе от Спарты отложился один только Коринф.

Ввиду такого положения дел спартанское правительство решилось отозвать Агесилая из Азии. Совокупное нападение на Беотию, неудавшееся вследствие поражения при Галиар­те, решено было возобновить ближайшим летом с более зна­чительными силами. Между тем царь Павсаний был привле­чен к суду; при его враждебном отношении к Лисандру было вполне естественно предполагать, что он умышленно опо­здал и что, следовательно, на него падает вина в неудаче экспедиции и в смерти лучшего полководца Спарты. Точно так же и его поведение по отношению к афинским демокра­там в 403 г. должно было теперь, после отложения Афин, представляться изменническим. Поэтому Павсаний, не до­жидаясь приговора суда, отправился в изгнание — в Тегею, где провел еще много лет, до самой смерти. Престол Агиадов занял его малолетний сын Агесипол I под регентством своего ближайшего родственника Аристодама.

Агесилай II не очень торопился исполнить распоряже­ние, заставлявшее его отказаться от тех великих планов, осуществление которых казалось ему столь близким; нако­нец, в середине лета он перешел через Геллеспонт и двинул­ся — правда, форсированным маршем — вдоль фракийского побережья на запад. Дело в том, что союзники собрали тем временем все свои ополчения под Коринфом, чтобы открыть наступательные действия против Спарты. Но многоголовый союзный совет не мог быстро прийти к какому-нибудь ре­шению, и благодаря этому спартанцы имели время пригото­виться к обороне. Войско союзников достигло еще только Немей, на расстоянии одного небольшого перехода от Ко­ринфа, а пелопоннесская союзная армия под предводитель­ством Аристодама стояла уже под Сикионом; вследствие этого союзники принуждены были отступить на север. На равнине между Коринфом и Сикионом, на берегу ручья, вы­текающего из Немей, разыгралось величайшее из сражений, какое когда-либо происходило между двумя греческими ар­миями (июль 394 г.). На обеих сторонах было по 20 ООО гоп­литов; конницы и легковооруженного войска у союзников было гораздо больше, чем у пелопоннесцев. Но они не суме­ли воспользоваться этим преимуществом; по старой при­вычке они придавали решающее значение атаке тяжеловоо­руженной пехоты. Действительно, союзники лакедемонян после непродолжительной битвы обратились в бегство; сами же лакедемоняне, находившиеся на правом крыле, одержали победу над сражавшимися против них афинянами, после че­го вся армия союзников была опрокинута от своего левого фланга и с большим уроном отброшена к Коринфу. По пре­данию, союзники потеряли 2800 человек, победители — 1100. О наступательных действиях союзники, разумеется, уже не могли и думать; впрочем, в стратегическом отноше­нии победа не принесла Спарте никакой пользы, так как по­бежденное войско нашло опору в коринфских укреплениях.

Приблизительно месяц спустя, 14 августа, Агесилай стоял на границе Беотии. Он почти беспрепятственно про­шел Фракию и Македонию, да и в Фессалии, большая часть которой была на стороне неприятеля, он не встретил сколь­ко-нибудь значительного сопротивления. Затем он призвал к себе фокидское и орхоменское ополчения и половину спар­танского полка, стоявшего гарнизоном в Орхомене; другой спартанский полк пришел к нему на помощь от сикионской армии. Союзники также прислали в Беотию часть своих соб­ранных под Коринфом войск; чтобы прикрыть большую до­рогу в Фивы, они заняли позицию у храма Афины Итонии в Коронейской области, в том месте, где возвышенности Ге­ликона спускаются к Копай декой равнине. Здесь напал на них Агесилай и после очень кровопролитного сражения от­теснил их назад к высотам. Но победа стоила пелопоннесцам стольких жертв, что Агесилай, сам раненый, отказался от дальнейшего наступления и увел свою армию обратно в Фокиду. Вскоре затем контингента отдельных городов были распущены по домам.

Таким образом, и эта вторая экспедиция, несмотря на две победы, оказалась в стратегическом и политическом от­ношениях безуспешной для Спарты. К концу лета положе­ние вещей в Греции было совершенно то же, что весною. Между тем на море спор был решен. После взятия Родоса Конон получил новое подкрепление в 90 триер, которым его флот был увеличен до 170 кораблей; номинальное командо­вание им взял на себя летом 394 г. Фарнабаз, которого сам Конон рекомендовал царю для этой должности. Но и Спарта тем временем делала серьезные приготовления, хорошо по­нимая, какие важные последствия будет иметь предстоящая борьба. Чтобы сосредоточить руководство военными дейст­виями на суше и на море в одних руках, решили обойтись без наварха и возложили на Агесилая также верховное ко­мандование флотом (летом 395 г.). Агесилай тотчас потре­бовал от союзных городов, чтобы они построили 120 новых триер; начальником флота он назначил своего шурина Пейсандра — выбор, правда, не очень удачный ввиду неопытно­сти последнего в морском деле.

В этих приготовлениях с обеих сторон прошел конец 395 г. и первая половина следующего лета; наконец, в начале августа Конон открыл наступательные действия против гре­ческого флота, который был сосредоточен у Книда напротив Родоса, чтобы преградить неприятелю вход в Эгейское море. Пейсандр принял вызов на сражение, сделанный ему про­тивником; но греческий флот не мог устоять против более сильного неприятеля. Скоро бегство сделалось всеобщим, сам Пейсандр пал, а 50 его кораблей было взято в плен; од­нако большей части экипажа удалось спастись на берег.

Эта победа сделала Конона господином Эгейского моря. Он тотчас провозгласил автономию всех греческих общин на островах и на малоазиатском побережье, и тут обнаружи­лось, как шатко было спартанское господство в Малой Азии. Города один за другим переходили к персам и изгоняли лакедемонских гармостов и гарнизоны. Только два важных пункта на Геллеспонте, Абидос и Сеет, Деркилид удержал от отложения и отстоял против нападений Фарнабаза и Коно­на.

С центральными греческими государствами, образовав­шими союз против Спарты, завязал сношения по совету Ко­нона еще Тифрауст, приблизительно во время битвы при Галиарте; родосец Тимократ отправился послом от него в Эл­ладу, раздал 50 талантов в качестве пособия на военные из­держки наиболее влиятельным государственным деятелям в Фивах, Коринфе и Аргосе и обещал дальнейшие субсидии. Теперь наступило время исполнить данные в то время обе­щания. Весною 393 г. оба персидских адмирала направились в европейскую Грецию. На море они нигде не встретили со­противления; Киклады сами отдались в их руки, а Кифера сдалась, как только показался неприятельский флот. На ост­рове оставлен был гарнизон под начальством друга Конона афинянина Никофема. Затем адмиралы поплыли дальше, в Коринф, где выдали субсидию союзному совету. Только по­сле этого Конон вернулся на родину, которой он не видел столько лет. Он явился туда в ореоле недавней победы при Книде; позор поражения при Эгоспотамах был заглажен, Афины освобождены от гнета лакедемонского владычества на море. Естественно, что человеку, оказавшему такие важ­ные услуги родине, теперь возданы были почести, каких не удостоился еще ни один гражданин со времени Гармодия и Аристогитона; Конону, как и им, воздвигнута была бронзо­вая статуя „за то, что он дал свободу союзникам Афин", как гласило постановление Народного собрания.

Но Конон лелеял еще более широкие замыслы: он стре­мился к восстановлению афинского господства на море. Прежде всего нужно было восстановить укрепления Пирея и Длинные стены, разрушенные некогда Лисандром. В Афи­нах уже раньше приступили к этим работам; теперь Конон выдал афинянам для этой цели большие суммы из персид­ской военной казны и командировал экипаж своего флота для участия в постройке; однако прошло, конечно, еще не­сколько лет, прежде чем это громадное предприятие было доведено до конца. Клерухии на Лемносе, Имбросе и Скиросе были теперь снова соединены с метрополией, верховенст­во Афин над Делосом восстановлено. С Хиосом, Митиленой и Родосом заключены были союзные договоры. Афины завя­зали сношения и с Дионисием Сиракузским; и хотя им не удалось привлечь на свою сторону сицилийского тирана, — они по крайней мере добились того, что Спарта также не по­лучила от него помощи.

На суше война почти вовсе прекратилась со дня Коронейской битвы. Лакедемоняне ограничивались тем, что дер­жали гарнизоны в Сикионе и Орхомене, между тем как со­юзники послали в Коринф сильный отряд с целью сделать невозможной для неприятеля всякую попытку перейти Истм. Под защитой этого войска в Коринфе произошла демократи­ческая революция; наиболее влиятельные члены олигархическо-лакедемонской партии были частью перебиты, частью изгнаны; Коринф добровольно отказался от своей автономии и вступил в Аргосский государственный союз (весною 392 г.).

Изгнанникам дарована была амнистия, и они не замед­лили доказать свою благодарность тем, что открыли лакеде­монянам ворота длинных стен, соединявших Коринф с его гаванью Лехеем. Между стенами произошло сражение, в ко­тором аргосцы были разбиты с большим уроном; лакедемо­няне завладели укреплениями и значительную часть их раз­рушили. Теперь для них открыт был путь через Истм, и дей­ствительно они овладели Сидунтом и Кроммионом, двумя коринфскими поселками на Сароническом заливе; их даль­нейшим успехам помешали афиняне, которые явились с сильным войском и вновь возвели разрушенные стены. В качестве гарнизона остался в Коринфе отряд наемников под начальством молодого очень способного офицера, Ификрата из Рамна, пелтасты которого скоро сделались грозою для неприятеля благодаря своим смелым набегам.

Теперь в Спарте начали серьезно подумывать о мире. Ясно было, что борьба с коалицией центральных греческих государств и Персии не обещает Спарте успеха, и потому она готова была примириться с совершившимися фактами, как ни тяжело было людям, стоявшим во главе правительст­ва, и особенно царю Агесилаю И, отказаться от плана завое­вания Азии — плана столь близкого, казалось, к осуществ­лению. Итак, летом 392 г. Анталкид отправился послом в Сарды к новому сатрапу Тирибазу, сменившему Тифрауста, и от имени своего правительства предложил уступить Пер­сии весь азиатский материк с тем условием, чтобы все грече­ские государства на островах и в Европе были признаны ав­тономными. При тогдашнем положении дел только на этих условиях Греции мог быть обеспечен прочный мир; и если нация покрывала себя позором, покидая азиатских сопле­менников на произвол варваров, то ответственность за это падала не на Спарту, вступившую в борьбу с Персией ради освобождения азиатских греков, а на те государства, кото­рые действовали заодно с персидским царем.

Но коалиция центральных государств вовсе не была склонна заключить мир на таких условиях. Не то, чтобы они заботились о величии и свободе Греции, а просто каждое из них в отдельности считало предложения спартанцев невы­годными для себя. Афины надеялись восстановить свою прежнюю державу; Аргос не хотел отказаться от обладания только что приобретенным Коринфом, а Фивы в случае при­нятия пункта об автономии должны были лишиться своей гегемонии в Беотии, которою очень тяготилось большинство мелких городов страны. Ввиду такой оппозиции со стороны своих союзников Тирибаз не осмелился предпринять реши­тельный шаг без позволения своего царя, хотя сам стоял за заключение мира на условиях, предложенных Спартою; он отправился к царскому двору, а пока заключил в тюрьму Конона, который приехал в Сарды с афинским посольством. В сущности все действия Конона в течение двух последних лет были гораздо более направлены к пользе Афин, чем к пользе царя, которому он служил; носились даже слухи, — неизвестно, насколько верные, — что у Конона на уме еще гораздо более обширные замыслы, — что он хочет вырвать азиатских греков у Персии. Теперь, конечно, прекратили уп­лату жалованья флоту, которым до сих пор командовал Ко­нон, и, таким образом, этот флот распался. Впрочем, самому Конону удалось спустя короткое время бежать из тюрьмы; он отправился к своему царственному другу Эвагору на Кипр, где вскоре и умер от болезни.

Та политика, которую рекомендовал Тирибаз, была, без сомнения, наиболее выгодна для Персии; но в Сузах еще слишком свежо было воспоминание о всех тех неприятно­стях, какие причинила государству Спарта, чтобы царь мог согласиться на мир. Напротив, вместо Тирибаза в Сарды был послан Струф с поручением энергично продолжать войну против Спарты. В ответ на это Спарта отправила (весною 391 г.) войско в Азию под начальством Фиброна, который уже раньше командовал там армией. Тотчас на сторону Спарты перешли Эфес, Приена и Магнесия; со времени сра­жения при Книде они имели довольно случаев узнать, что значит автономия под персидским верховенством. Правда, скоро затем Струф напал на Фиброна с превосходными си­лами и разбил его наголову, однако города, приобретенные Фиброном, остались верны Спарте.

Между тем к Спарте примкнул и Книд, а на Родосе вспыхнуло восстание против демократического правитель­ства, оказавшееся, впрочем, в самом городе безуспешным; но побежденная партия удержалась в одной части острова. На помощь ей послан был в Малую Азию спартанский наварх Экдик с небольшой эскадрою (осенью 391 г.). Ему уда­лось привлечь на сторону лакедемонян Самос и мелкие го­рода на Лесбосе; но он был недостаточно силен, чтобы предпринять какие-либо решительные действия против Ро­доса. Поэтому ближайшим летом (390) его эскадра была увеличена до 27 триер, а командование ею передано брату Агесилая, Телевтию. Таким образом Спарта снова заняла внушительное положение на малоазиатском побережье.

Около того же времени, когда Фиброн отправился в Азию, Агесилай двинулся к Аргосу, опустошил окрестности города и затем направился к Коринфу; здесь он овладел длинными стенами и гаванью Лехеем с ее арсеналом и всем стоявшим там флотом (весною 391 г.). Преграда, так долго закрывавшая лакедемонянам путь к Истму, была наконец сокрушена.

В Афинах и Беотии теперь начали опасаться нашествия спартанцев и поэтому снова завязали в Спарте переговоры о мире, которые в прошлом году окончились неудачей в Сар­дах. На этот раз выработан был проект мирного договора, в общем на условии сохранения каждой стороной ее наличных владений. Афины должны были удержать власть над Лемно­сом, Имбросом и Скиросом, а Беотия признать независи­мость Орхомена; только от Аргоса требовалась уступка Ко­ринфа. Мир не состоялся вследствие несогласия аргосцев и афинской радикальной народной партии, которая в заключе­нии мира со Спартой видела опасность для существования демократии (391 г.).

Итак, следующей весною Агесилай II снова явился под стенами Коринфа, в то самое время, когда там празднова­лись Истмийские игры. Союзники не решались начинать битву, и царь не мог устоять против соблазна устроить со­стязания, поручив руководство ими коринфским изгнанни­кам, находившимся в его войске. Затем он перешел через Истм и опустошил всю местность у подошвы Гераней. Уже из Фив пришло посольство с предложением мира; но в это время Ификрату удалось на прибрежной равнине у Лехея окружить своими пелтастами отряд спартанского ополчения и значительную часть его уничтожить. Это было поражение, подобное сфактерийскому, потому что, хотя материальный урон не превышал 250 человек, но слава непобедимости, ок­ружавшая спартанское ополчение, снова была сильно поко­леблена, союзники начали становиться несговорчивыми и Агесилай принужден был прервать начатую экспедицию. С этих пор военные действия лакедемонян ограничивались обороной Лехея, тогда как Ификрат господствовал над всей окрестной страной, уничтожал одинокие неприятельские посты и опустошал территорию спартанских союзников.

В следующем году (389) Агесилай снова выступил в по­ход, но целью его на этот раз была Акарнания. Дело в том, что союзники Спарты, ахейцы, приняли в свой государст­венный союз Калидон на южном побережье Этолии и терпе­ли здесь притеснения от своих соседей, акарнанцев, которые, как мы знаем, находились в союзе с Афинами и Фивами. Агесилай опустошил открытую страну, не встретив значи­тельного сопротивления, но не сумел взять ни одного из ук­репленных городов. В следующем году экспедиция должна была повториться; но акарнанцы не допустили до этого и заключили мир и союз со Спартой. Однако политические и военные отношения в Греции почти совсем не изменились под влиянием этой борьбы.

Между тем афиняне прилагали все усилия, чтобы соз­дать новый флот. Но с тех пор, как иссякла персидская суб­сидия, возобновились прежние финансовые затруднения; попытка увеличить косвенные налоги дала ничтожный до­ход, и ничего другого не оставалось, как обложить имущест­во граждан тяжелым военным налогом. Ввиду этого приго­товления медленно подвигались вперед, и морская война совершенно приостановилась. Только победа Ификрата сно­ва доставила перевес руководимой Фрасибулом военной партии; несмотря на сопротивление состоятельных классов решено было снарядить большой флот, чтобы восстановить державу в тех размерах, какие она имела до битвы при Эгоспотамах (390/389 г.).

В это самое время часть афинских сил была отвлечена другим предприятием. Эвагор Саламинекий в течение по­следних лет все более и более распространял свою власть на Кипр; теперь в его руках находился весь остров, за исключе­нием Китиона, Амафа и Сол. До сих пор царь не препятство­вал ему; но с того времени, как Конон, в качестве изменника, отставлен был от своей должности, поведение Эвагора также должно было возбуждать подозрения при персидском дворе. Поэтому на Кипр для защиты находящихся в опасности го­родов отправлено было (390 г.) войско под начальством пер­са Автофрадата и флот под командой Гекатомна, владетеля Миласы в Карии. Эвагор в свою очередь заключил союз с Египтом, который за несколько лет до того сверг с себя пер­сидское владычество, и обратился за помощью в Афины.

Последние очутились в очень затруднительном положе­нии. Формально союз с Персией еще продолжался; оба госу­дарства воевали с одним и тем же врагом, хотя Афины уже несколько лет не получали от Персии прямой поддержки. С другой стороны, благодаря влиянию Эвагора Конон был по­ставлен во главе персидского флота, и корабли Эвагора сра­жались при Книде за освобождение Афин. Его статуя стоит на рынке рядом со статуей Конона; неужели же теперь в ну­жде отплатить другу неблагодарностью? И прежде всего — можно ли быть уверенным в персидской дружбе, если по­жертвовать Эвагором? Не возникнет ли конфликт с Персией, как только Афины серьезно примутся за восстановление своей державы. Эти соображения решили вопрос; афиняне заключили союз с Эвагором и тотчас отправили на помощь ему эскадру из десяти триер (осенью 390 г.). Правда, эта эс­кадра была захвачена в родосских водах лакедемонянами, что еще на некоторое время отсрочило открытый разрыв с Персией; но первый шаг к решительному повороту в афин­ской политике уже был сделан.

Следующей весною (389 г.) Фрасибул отплыл во главе флота из сорока триер. Без всякого труда достигнуты были блестящие успехи: Фасос, Самофракия, Тенедос, фракий­ский Херсонес, Византия и Калхедон присоединились к Афинам, с фракийскими князьями Севтом и Медоком за­ключен был союз. Таким образом, сообщение с Понтом сно­ва находилось в руках афинян. Дружба с Митиленою и Хио­сом, возобновленная уже Кононом, сделалась еще более тес­ною, Антисса и Эрес на Лесбосе и Клазомены в Ионии были завоеваны. В важнейших военных пунктах помещены были афинские гарнизоны; транзитный сбор на Босфоре, портовая пошлина в 5 % со всех ввозимых и вывозимых товаров в со­юзных государствах взимались на счет Афин, как до сраже­ния при Эгоспотамах. Афины могли, казалось, с уверенно­стью рассчитывать на скорое восстановление своего прежне­го государства.

Фрасибул провел зиму на Лесбосе и с наступлением первых весенних дней поплыл дальше к Родосу, который сильно терпел от притеснений неприятеля, мимоездом был привлечен на афинскую сторону Галикарнас. Между тем враги Фрасибула в Афинах с успехом подготовляли его па­дение. Состоятельные классы уже давно были раздражены постоянным увеличением налогов: союзники жаловались на насильственные поборы; а высокомерное обращение, кото­рое позволял себе „освободитель" в сознании своих заслуг, оттолкнуло от него многих старых друзей. Поэтому народ решил сместить Фрасибула и его товарищей по командова­нию армией и вызвал их в Афины для представления отчета. Начальство над флотом было поручено Агиррию из Коллита, который еще при Клеофонте принимал участие в управлении финансами и позднее, после восстановления демократии, приобрел большую популярность раздачей казенных денег народу. Но в качестве полководца он еще не имел случая обнаружить свои способности.

В главной квартире Фрасибула оказалось немало людей, готовых силою воспротивиться решению демоса. Фрасибул, действительно, не торопился исполнить полученное им при­казание; он остался во главе флота и продолжал собирать дань с городов малоазиатского побережья. Во время одной из таких экспедиций, у устья Евримедонта в Памфилии, на него ночью напали аспендийцы и убили его в его же палатке. Таким образом, Афины были избавлены от печальной необ­ходимости увидеть в роли обвиняемого перед народным су­дом человека, который дважды спас город от тирании оли­гархов. Его противники, вероятно, свободно вздохнули; но справедливость заставляет нас признать, что даже у них не­нависть отошла теперь на задний план перед воспоминанием о великих заслугах покойного. Товарищи же Фрасибула по командованию войском были преданы суду, и по крайней мере один из них, Эргокл, был приговорен к смерти и каз­нен.

Лакедемоняне между тем поместили у Эгины эскадру, которая своими набегами в Сароническом заливе скоро на­чала сильно стеснять афинян. Ввиду этого на остров послан был афинский отряд под начальством Памфила; он присту­пил к осаде города (389 г.), но спустя пять месяцев должен был вернуться, ничего не добившись. После этого лакедемонские пираты сделались смелее прежнего, разбили афин­скую флотилию около мыса Зостер у аттического побережья (388 г.), а однажды неприятелю удалось даже проникнуть в самый Пирей и увести в Эгину несколько стоявших в гавани грузовых судов (387 г.). Лишь с заключением мира афиняне освободились от беспрестанной тревоги, в которой держали их эти пираты.

В Геллеспонт также была послана лакедемонская эскад­ра под начальством Анаксибия (388 г.), который, располо­жившись в Абидосской гавани, сильно тормозил афинскую торговлю и склонил большинство городов Троады к отложе­нию от Фарнабаза. Ввиду этого афиняне отозвали из Корин­фа Ификрата с его пелтастами и послали его во фракийский Херсонес. Анаксибий скоро попал в засаду, которую устроил ему Ификрат у Абидоса, и был убит вместе с частью своих солдат. После этого лакедемоняне прислали в Геллеспонт новые подкрепления и довели эскадру в Абидосской гавани до 25 триер; но и афиняне в свою очередь сосредоточили в этих водах флот из 32 кораблей, который со стороны Херсо­неса стал блокировать неприятеля в Абидосе (387 г.).

Между тем отношения между Афинами и Персией все больше и больше обострялись. Правда, Фрасибул старался поддерживать дружеские отношения с персидскими сатра­пами; и все-таки он не мог избегнуть захватов на азиатском материке, ибо кто был бы в состоянии определить — что принадлежало здесь персам, что нет? А тем временем Афи­ны при посредничестве Эвагора заключили союз с Ахорисом Египетским, который как раз тогда ожидал нашествия пер­сов и потому спешил купить помощь Афин ценою крупных субсидий (зимою 389/398 г.). Таким образом, весною 387 г. отправлено было на Кипр новое подкрепление из десяти триер и восьмисот пелтастов под командой Хабрия, молодо­го офицера из ификратовой школы, который действительно оказал Эвагору очень важные услуги. В 388 г. персидский царь отозвал из сардской сатрапии расположенного к афиня­нам Струфа и заменил его Тирибазом, который еще четыре года назад намерен был вступить в соглашение с лакедемо­нянами. Теперь в Спарте снова одержала верх партия, на­стаивавшая на заключении мира с Персией; Анталкид был избран навархом на 388/387 г. и немедленно отправился в Эфес, а оттуда к Тирибазу в Сарды. Затем они оба поехали к царю в Сузу, и там без труда было достигнуто соглашение. Условия мира остались в общем те же, какие были вырабо­таны Анталкидом и Тирибазом еще в 392 г.: уступка азиат­ского материка, со включением Клазомен и Кипра, персид­скому царю и автономия всех остальных греческих общин, за исключением Лемноса, Имброса и Скироса, которые оста­вались подвластными Афинам.

Это было равносильно для Афин отречению от всех ус­пехов, достигнутых Фрасибулом, и, следовательно, от наде­жды на восстановление прежнего государства, осуществле­ние которой казалось уже столь близким; для Аргоса это оз­начало потерю Коринфа, для Фив — утрату господства над мелкими городами Беотии. Разумеется, теперь союзники еще менее, чем четыре года назад, согласны были принять такие условия. Поэтому военные действия продолжались. По воз­вращении из Сузы Анталкид принял начальство над абидос­ской эскадрой, и ему удалось захватить восемь афинских триер, которые привел из Фракии стратег Фрасибул Коллитский. Из Сицилии пришел на помощь спартанцам вспомога­тельный флот в 20 кораблей под командой Поликсена, шу­рина Дионисия (см. выше, с.118); сардский сатрап Тирибаз и Ариобарзан, управлявший теперь вместо Фарнабаза Даскиллийской сатрапией, также прислали все свои наличные ко­рабли. Таким образом, под начальством Анталкида скоро собрался флот в 80 триер, с которым он господствовал на Геллеспонте и отрезал афинянам подвоз хлеба из Понта. В то же время молодой царь Агесипол I собрал при Флиунте пелопоннесское союзное войско и вторгся в область Аргоса, которую и опустошил вплоть до стен столицы.

Ввиду этих событий союзники наконец согласились от­править послов в Сарды, где Тирибаз официально объявил условия мира. Афины тотчас приняли их; они отказывались лишь от того, чего, ввиду превосходства неприятеля на море, во всяком случае не могли больше отстаивать. Правда, при­ходилось расстаться с мечтой увидеть еще когда-нибудь державу восстановленной в прежнем блеске, но зато Афины сохраняли свои Длинные стены, флот, острова Фракийского моря и вместе с тем базис господства на море. Если Афины начали войну в качестве вассала Спарты, то теперь они сно­ва заняли место в ряду первоклассных эллинских держав. Гораздо больше пострадал Аргос, и особенно Фивы, которые с утратой гегемонии в Беотии должны были низойти на сте­пень незначительного второстепенного государства; но и здесь достаточно было ультиматума Спарты, чтобы устра­нить всякое сопротивление. Афиняне очистили Византию и все остальные пункты во Фракии, Малой Азии и на остро­вах, где они еще имели свои гарнизоны. Беотийский союз был уничтожен, и владычество Фив ограничено только их собственной областью. Аргосцы удалились из Коринфа в сопровождении вожаков коринфской демократии, изгнанни­ки вернулись в город, и Коринф снова стал к Спарте в свои прежние отношения союзника. В Элладе был водворен мир (весною 386 г.).

Итак, азиатские греки были отданы во власть Персии; но они отнюдь не были склонны подчиниться решению ве­ликих держав. Города карийского побережья и лежащих впереди него островов, стоявшие до сих пор на стороне Спарты, — Книд, Ясос, Самос и Эфес, — заключили союз с Родосом в целях взаимной защиты. Так же мало думал о подчинении и Эвагор Кипрский. До сих пор он успешно бо­ролся с полководцами царя и не только отстоял свои владе­ния на Кипре, но еще склонил большинство прибрежных го­родов Киликии к отложению от царя. Правда, Хабрий с его афинским войском был теперь отозван; зато Эвагор получил поддержку от Ахориса Египетского, и, кроме того, владетель Карии Гекатомн тайно помогал ему деньгами. Таким обра­зом, Эвагор был на море сильнее неприятеля, и Кипр пока был обеспечен против персидского нападения.

Между тем персы собрали в Сирии, под начальством Тифрауста, Фарнабаза и сирийского сатрапа Аброкома, большую армию, которую и двинули против Египта. Но эта экспедиция окончилась полной неудачей; во время трехлет­ней борьбы (приблизительно с 386 по 384 гг.) Ахорис отбил персов и даже сам перешел в наступление и занял часть Си­рии. Эвагор при этом деятельно помогал своему союзнику: он напал со своим флотом на Финикию, и важный Тир был взят штурмом.

Персы должны были признать, что с Египтом невоз­можно справиться, пока Кипр остается непобежденным. Так как для нападения на Эвагора недостаточно было той части финикийского флота, которая оставалась еще в распоряже­нии царя после потери Тира, то сардскому сатрапу Тирибазу отдано было приказание снарядить флот в ионийских и эо­лийских гаванях, набрать войско из греческих наемников и вести эту армию в Киликию. Здесь он соединился с фини­кийским флотом, посадил на свои корабли часть персидской сухопутной армии и затем переправился на Кипр (381 г.). Эвагор не сумел помешать высадке неприятеля; не будучи в состоянии справиться на суше с более многочисленным вой­ском Тирибаза, он старался отрезать ему подвоз со стороны материка, чтобы этим заставить его удалиться с острова. Но и этот план не удался, и теперь не оставалось ничего друго­го, как попытать счастья на море, где разница в силах была менее велика. Эвагор призвал к себе на помощь эскадру из Египта и неожиданно напал на персидский флот на высоте Китиона, но потерпел полное поражение и был заперт в сво­ей столице Саламине. Ахорис Египетский не мог оказать ему существенной помощи; попытка склонить Спарту к вмеша­тельству также оказалась неудачной. Осада продолжалась всю зиму; наконец Эвагор принужден был вступить в пере­говоры с победителем. Тирибаз требовал выдачи всех завое­ваний; только Саламин он оставлял Эвагору, который дол­жен был признать себя подвластным персидскому царю, „как раб своему господину". Положение Эвагора было на­столько критическим, что он готов был согласиться на все эти условия, за исключением последнего; не как раб, а как царь хотел он повиноваться персидскому царю. Тирибаз от­клонил это предложение, и Эвагор, по всей вероятности, по­гиб бы, если бы в главной квартире персов не начались раз­доры. Зять царя Оронт, служивший под начальством Тирибаза, возбудил при сузском дворе подозрение против своего начальника и добился его отозвания, благодаря чему сам стал во главе армии. Но войско, очень любившее Тирибаза, начало обнаруживать непокорность, и адмирал Глос, жена­тый на дочери Тирибаза и опасавшийся, чтобы падение тестя не повлекло за собою его собственной гибели, стал подумы­вать об отложении. При таких обстоятельствах Оронту ниче­го не оставалось, как принять мир на тех условиях, которые предлагал Эвагор (приблизительно в конце лета 380 г.).

Мир был заключен как раз вовремя, потому что Глос действительно восстал против персидского царя, опираясь на преданный ему флот и на ионийско-эолийские прибреж­ные города, которыми управлял еще его отец Там при Кире. Он тотчас вступил в союз с египетским царем Нектанебом I, только что наследовавшим престол Ахориса, и обратился за помощью в Спарту. Последняя была не прочь воспользо­ваться благоприятным случаем, чтобы возвратить себе прежнее положение в Малой Азии; тем более что теперь, после занятия Фив и успешных действий против Олинфа, гегемония Спарты в Греции казалась более упроченной, чем когда-либо (см. ниже). Но Глос пал от руки убийцы; а сын его Tax, хотя и старался осуществить планы своего отца, од­нако не мог добиться сколько-нибудь серьезных результа­тов, так как Спарта была занята новыми неурядицами в Гре­ции, а Египет снова боролся с Персией, отстаивая свое суще­ствование. К тому же Tax скоро умер, и авторитет персид­ского царя был без труда восстановлен на западном побере­жье Малой Азии.

Спарта между тем старалась упрочить свое положение в Греции. Статья Анталкидова мира об автономии представ­ляла отличное орудие для этого. Прежде всего необходимо было взять в руки Пелопоннес, где поражения, понесенные спартанцами во время последней войны, сильно пошатнули авторитет Спарты. В особенности Мантинея плохо исполня­ла обязанности союзницы и открыто выражала свои симпа­тии к коалиции, что, впрочем, было вполне естественно вви­ду демократического устройства города и его старинной дружбы с Аргосом. Между тем как раз в год заключения Ан­талкидова мира окончилось тридцатилетнее перемирие, ко­торое Мантинея заключила со Спартой весною 417 г., после большой победы, одержанной спартанцами под ее стенами (см. выше, т. I, с.444).Таким образом, Спарта теперь ничем не была связана, и она немедленно потребовала, чтобы Ман­тинея срыла свои укрепления. В надежде на поддержку Афин и Аргоса Мантинея решилась начать войну; однако никто не осмелился помешать Спарте, когда царь Агесипол выступил в поход и начал осаду (384 г.). Город держался це­лое лето; с наступлением осенних дождей Агесипол запру­дил реку, протекавшую через город, и таким образом залил его водою. Скоро в стенах, построенных из сырого кирпича, образовались трещины, и Мантинея изъявила готовность принять лакедемонские условия. Но теперь Спарта увеличи­ла свои требования; вспомнив, что Мантинея некогда, 100 или более лет назад, превратилась в большой город благода­ря соединению пяти первоначально самостоятельных общин (см. выше, т.1, с.363), она потребовала восстановления преж­него устройства. Мантинейцам ничего другого не остава­лось, как согласиться и на это условие, и вожди демократи­ческой партии могли быть довольны уже тем, что им разре­шено было свободное отступление. Большая часть города была разрушена, и снова построены прежние поселки, кото­рые отныне образовали самостоятельные государства с оли­гархическим устройством и поставляли, каждый от себя, свой отряд в пелопоннесское союзное войско.

Авторитет Спарты в Пелопоннесе был восстановлен в полном объеме; достаточно было простого предложения эфоров, чтобы заставить флиунтцев вернуть в город тех, ко­торые подверглись изгнанию за принадлежность к олигар­хической партии. Теперь Спарта могла подумать о том, что­бы и в Северной Греции вернуть себе руководящее положе­ние. Внешний повод к этому подали события, происходив­шие на южном побережье Македонии и Фракии.

Здесь в течение последних лет союз халкидских городов достиг необыкновенного развития. Во время заключения Анталкидова мира этот союз ограничивался только Олинфом и полуостровом Сифонией; но то, чего недоставало ему в смысле внешнего объема, возмещала прочность его внут­ренней организации. Установлен был союзный индигенат, обеспечивавший каждому гражданину халкидского города право вступления в брак и приобретения земельной собст­венности на всей территории союза; все участники союза пользовались одинаковыми политическими правами. Во всей стране применялись одни и те же законы, монеты чека­нились от имени союза. Фактически Халкидский союз пред­ставлял собою единое государство, отдельные члены кото­рого пользовались еще только муниципальной самостоя­тельностью.

Споры из-за престолонаследия, волновавшие соседнюю Македонию со смерти Архелая, благоприятствовали разви­тию могущества халкидцев. Вступивший в 390 г. на престол царь Аминта, сын брата Пердикки, Арридея, постарался уп­рочить свою шаткую власть союзом с халкидцами, причем предоставил им важные торговые привилегии; но уже через несколько лет иллирийцы изгнали его из государства и воз­вели на престол претендента Аргея (около 385 г.). Халкидцы воспользовались этими смутами, и будто бы в интересах Аминты, как его союзники, заняли большую часть Нижней Македонии с ее столицей Пеллой. Но когда Аминта спустя два года с помощью фессалийцев изгнал Аргея и снова занял македонский престол, халкидцы отказались отдать захвачен­ные города, которые они между тем включили в свой союз как членов.

Около этого самого времени вступила в Халкидский со­юз Потидея. С Ботгиеей, Аканфом и Амфиполем халкидцы еще несколько лет назад вели войну, но в то время им не уда­лось покорить эти общины; теперь, после успехов в Македо­нии, они решили повторить свою попытку и обратились к Аканфу и соседней Аполлонии с требованием вступить в со­юз. Но эти общины отнюдь не были склонны отказываться от городской автономии, и так как не могли защищаться собст­венными силами, то решились прибегнуть к посредничеству Спарты. Аминта III Македонский поддержал это решение, потому что при данных обстоятельствах он только в случае помощи со стороны спартанцев мог рассчитывать на возвра­щение утраченной половины своего государства.

Спарта охотно готова была принять эти предложения, а Пелопоннесское союзное собрание, на усмотрение которого представлен был этот вопрос, высказалось, конечно, в том же смысле, как и главный город. Итак, решено было послать в Халкидику армию в 10 ООО человек (383 г.), причем лаке­демонский отряд, состоявший из 2 тыс. неодамодов и периэков под начальством Эвдамида, должен был немедленно выступить в поход, а войска союзников последовать за ними в возможно скором времени. Как только показалось спартан­ское войско, Потидея отложилась от Халкидского союза; но для наступательных действий против Олинфа Эвдамид был, конечно, слишком слаб, и потому он принужден был огра­ничиться охраной новых союзников от нападений неприяте­ля.

В Фивах, как и в Афинах, поведение Спарты должно было вызвать сильную тревогу. Со времени Коринфской войны здесь поддерживали дружеские отношения с халкидцами; и хотя пока не решались еще открыто выступить про­тив Спарты, однако фиванское правительство издало распо­ряжение, запрещавшее всем его гражданам принимать уча­стие в военных действиях против Олинфа. Это был серьез­ный симптом; никто не мог предугадать, что произошло бы, если бы дела в Халкидике приняли неблагоприятный для Спарты оборот.

Поэтому спартанцы решили предупредить опасность, и они нашли поддержку в самих Фивах. Здесь существовала сильная партия, которая не одобряла политики, поставившей Беотию в оппозицию к Спарте; полное крушение этой поли­тики в Коринфской войне должно было доставить этой пар­тии влияние на государство. Как раз теперь один из ее вож­дей, Леонтиад, занимал высшую государственную долж­ность в Фивах — должность полемарха, правда, в товарище­стве с Исмением, вождем партии, враждебной Спарте. Когда брат Эвдамида, Фебид, проходил через Беотию с подкрепле­ниями для стоявшей под Олинфом армии, Леонтиад открыл ему ворота Кадмеи. Когда спартанцы заняли крепость, про­тивники не решились оказать им сопротивление; кто мог, искал убежища в Афинах. Исмений был арестован и предан суду, причем Спарта прислала в трибунал трех членов, а ка­ждое из союзных пелопоннесских государств — по одному. В характере приговора нельзя было сомневаться; человек, так много способствовавший возникновению Коринфской войны и обогатившийся персидским золотом, был осужден, как предатель Эллады, и казнен.

Весть о происшедшем в Фивах вызвала сильнейшее не­годование во всем эллинском мире. Спартанское правитель­ство постаралось снять с себя ответственность в этом деле; Фебид был привлечен к суду и приговорен к штрафу в 10 000 драхм. Но того, что было сделано, Спарта, конечно, не могла и не хотела вернуть; таким образом, гарнизон ос­тался в Кадмее, и Фивы включены были в Спартанский со­юз. Разрушенная 44 года назад Платея была теперь восста­новлена, и призваны обратно на родину оставшиеся в живых прежние ее обитатели; эта мера очень много способствовала успокоению взволнованного общественного мнения в Афи­нах и, кроме того, была отлично рассчитана на то, чтобы на будущее время посеять раздор между Афинами и Фивами.

Теперь союзники, отряды которых до сих пор еще не принимали участия в военных действиях, поспешили при­соединить их к армии, находившейся в Беотии; Фивы также выставили отряд гоплитов и всадников. Брат Агесилая Телевтий принял начальство над соединенной армией и повел ее в Македонию. Там он соединился с войском Аминты, луч­шую часть которого составляли 400 отборных всадников, присланных Дердадом, князем македонской области Элимиотиды. Под стенами Олинфа произошло сражение с халкидцами, которые были разбиты наголову; однако побеж­денным удалось без больших потерь укрыться за своими ук­реплениями. Для осады Олинфа Телевтий был недостаточно силен; поэтому он ограничился опустошением неприятель­ской страны, а вскоре зима положила конец военным дейст­виям.

Следующей весною (381 г.) под Олинфом снова про­изошло сражение, и на этот раз лакедемоняне потерпели полное поражение; Телевтий пал, а его армия с большим уроном была рассеяна во все стороны. Теперь ведение Халкидской войны взял на себя царь Агесипол I. Ввиду превос­ходства его боевых сил олинфяне не решились вступить в бой; не встречая сопротивления, царь опустошил непри­ятельскую страну до самых стен столицы и завладел важным пунктом Тороной. Агесипол скоро умер от горячки, но силы неприятеля уже были надломлены. Олинф был окружен со всех сторон и в конце концов вынужден голодом к сдаче. Халкидский союз был уничтожен, а Олинф должен был при­знать над собою верховную власть Спарты и обязаться вы­ставлять войско в случае войны (380 или 379 г.).

В Пелопоннесе между тем возникли новые осложнения. Хотя Флиунт, по приказанию эфоров, призвал обратно из­гнанников (см. выше, с. 154), но при возвращении им конфи­скованных имений возникли различные затруднения, и вер­нувшиеся на родину изгнанники принуждены были опять прибегнуть к вмешательству Спарты. Царь Агесилай I при­ступил к восстановлению изгнанников в их правах путем экзекуции (летом 381 г.), и когда флиунтское правительство изъявило готовность исполнить требования спартанцев, Аге­силай потребовал допущения в Акрополь гарнизона. Выве­денные из себя этим требованием, флиунтцы предпочли подвергнуться осаде; год и восемь месяцев пришлось Агесилаю простоять под городом, пока наконец голод заставил осажденных сдаться на волю победителя (в начале 379 г.). Виновники отпадения подверглись строгому суду, конституция была изменена в олигархическом духе и поставлен в крепости гарнизон. Пелопоннесцам еще раз было наглядно показано, что всякое сопротивление Спарте напрасно.

Таким образом, Спарта благодаря своей рассчитанной и беспощадной политике в течение немногих лет вернула себе господствующее положение на греческом полуострове, ко­торое она потеряла вследствие Коринфской войны; казалось даже, что могущество Спарты было теперь прочнее, чем ко­гда-либо ранее. Этими успехами она обязана была главным образом царю Агесилаю И. С тех пор как он, летом 394 г., вернулся из Азии в блеске только что одержанных им побед над варварами, он занимал бесспорно первое место в Спарте, а вместе с тем и вообще в Греции. Лисандр умер; царь из другой династии, Павсаний, жил в изгнании, его сын Агеси­пол был несовершеннолетний мальчик, который даже по своем вступлении на престол остался в подчиненном поло­жении по отношению к своему старшему соправителю. Та­ково же было отношение Агесилая и к младшему брату и преемнику Агесипола, Клеомброту; а когда последний спус­тя несколько лет пал при Левктрах, в доме Агиадов снова наступил период регентства. Таким образом, двойственность царской власти в правление Агесилая фактически исчезла. Геронтов и эфоров Агесилай сумел ловко расположить к се­бе уступчивостью; он упорно отказывался от оказываемых лично ему почестей; в своем образе жизни и в манерах он был прост, как истый спартанец. Настоящей гениальностью он, впрочем, не обладал ни как политик, ни как полководец; успехи в области тактики и стратегии, достигнутые как раз в это время Ификратом, Хабрием и Эпаминондом, оставались ему совершенно чужды, и он, подобно большинству его со­отечественников в тесном смысле, не понимал, что политика должна считаться и с нравственными факторами. Именно это грубое пользование правом сильного, проходящее крас­ной нитью через всю политику Агесилая, и было одной из главных причин крушения спартанского могущества.