ДОБЛЕСТНЫЕ ТЕВТОНЦЫ

Вождь рыцарей, бесстрашный Андреас фон Вель-вен, был в том приподнятом и неизъяснимо прекрас­ном расположении духа, в каком пребывает охотник, подранивший зверя и идущий по его следу, чтобы до­бить. Его радовало все — и яркое солнце, превращаю­щее стальные доспехи в золото, и ослепительно-голу­бое небо, любующееся им и его рыцарями, и даже мо­роз, наполняющий легкие свежестью и силой. Хотя мороз, конечно, был некстати — гораздо лучше, если бы потеплело, чтобы лед на озерах стал опасным для воинов, и войско Александра оказалось бы вынуждено отступать вдоль берегов до самого Плескау98 . Или при­нять бой где попало, а не там, где того хочет Алек­сандр.

Андреас давно угадал мечту строптивого русского князя — он хочет заманить рыцарей Тевтонского ор­дена туда, к северу, где река Эмбах" впадает в Пей-пус100 . Семь лет назад там, на льду Эмбаха, Александр с отцом успешно разгромил войско ордена, пустив многих рыцарей под лед реки. Но теперь Андреас фон Вельвен сделает все возможное, чтобы не доставить ему такого удовольствия, он не пустит его к Эмбаху, а сбросит на лед озера и там уничтожит.

Шел третий день после того, как передовой, до­вольно крупный отряд ордена вступил в бой со значи­тельно меньшим по численности дозорным отрядом Александра и полностью разгромил его. Александр потерял в бою нескольких лучших своих витязей — погиб главный новгородский воевода Домаш, смер­тельно раненными были увезены с поля боя двое дру­гих славных вояк — главный тверской воевода Кербет и оруженосец князя Савва, тот самый, который подру­бил столб и повалил великую ставку Биргера в битве на Неве.

Тогда, на Неве, взошло солнце Александра. Здесь оно должно погаснуть.

Два года назад, находясь в Дарбете, Андреас гото­вил войска, чтобы идти на помощь объединенной скандинавской рати, когда вдруг узнал о том, что Александр, проявив какую-то неслыханную прыть, наскочил на шведов, норвежцев, финнов и датчан в месте впадения речки Ингеры101 в Неву и нанес им со­крушительное поражение. Доблестные викинги, по­сланные папой Григорием, претерпели такой позор, что датчане, к примеру, и вовсе запретили где-либо упоминать о своем участии в том походе. Тогда же двое сыновей датского короля Вальдемара, Кнут и Абель, вывели войско из Ревеля, чтобы вместе с Ливонской комтурией Тевтонского ордена идти с войной на Гар-дарику.

У Вельвена были и свои личные счеты с Александ­ром, Он не забыл, как тот переманил на свою сторону нескольких рыцарей, бывших швертбрудеров. Те сна­чала остались в Гардарике, дабы изучать русские нра­вы, а затем, когда юнгмейстер Андреас пришел, чтобы забрать их, выяснилось, что они все приняли схизма­тическую веру, лишились папской благодати и пере­шли на службу к Александру. Понятное дело, что швертбрудерам, разгромленным литовцами, трудно жилось в лоне Ливонской комтурии, но — такое пре­дательство!..

Правда, один из предателей происходил-таки из русского рода. Предки его владели небольшим город­ком на самой западной окраине Черной Руси102 . Горо­док назывался то ли Райчов, то ли Радшов, но когда он вошел в состав земель Тевтонского ордена, то, как и положено, стал именоваться Радшау, так же пере­именовался и род владетелей городка, принявших гер­манские обычаи. Однако, сколько волка ни корми, он все в лес смотрит, сколько русского ни очеловечивай, на нем все равно русская шкура вылезет. Вот и Рад­шау переметнулся, снова русским стать захотел. Ну ладно бы один, а то еще двух товарищей своих прихва­тил, тоже, между прочим, неплохих рыцарей.

Каким-то боком это вылезло и против самого Вель-вена. Он должен был вот-вот получить титул ландмей-стера Ливонской комтурии, чтобы затем стать гросс­мейстером всего ордена. Но тут вместо него ландмей-стером был провозглашен Дитрих фон Грюнинген, а Вельвену пришлось довольствоваться титулом вице-мейстера.

Тогда не удалось вовремя прийти на помощь ви­кингам. На южных рубежах подняли восстание литов­цы и латыши, и фон Грюнинген вынужден был идти их усмирять. Поход на Гардарику возглавил вицемей-стер Андреас и двое датских принцев. Сын псковского князя Владимира, беглый Ярослав, который вместе с матерью жил в орденской крепости Оденпе, подпи­сал великую скру — грамоту, в которой объявлялось, что отныне все Псковское королевство подарено в веч­ное пользование епископу города Дарбете. И эту, в сущности, ничего не стоящую скру Вельвен показы­вал всему народу и рыцарству, взывая идти на Плес-кау и изгонять оттуда русичей.

Несмотря на немецкую власть, Дарбете в то время все еще оставался Юрьевым — русским городом, с рус­скими обычаями и нравами, и сколько ни старался вицемейстер Андреас, ему не удавалось собрать войско из русских жителей города. Он приказал повесить не­сколько десятков бунтарей, призывавших юрьевцев не подчиняться немцам, но и это не помогло. В итоге ему пришлось довольствоваться одной только чудью, как именовали эстов русичи. А в решительные мгнове­ния битвы на этот сброд — никакой надежды. Хороши только чтобы добивать поверженного врага, когда ис­тинному рыцарю становится отвратительно руки ма­рать.

Не встретив никакого сопротивления, немцы, дат­чане и эсты дошли тогда до русской крепости Изборск, по-немецки именуемой Эйзенборгс, и осадили ее. Ве­ликая дарительная скра Ярослава Владимировича не подействовала и на защитников крепости, они продол­жали крепко обороняться. С великим трудом захватив Эйзенборгс, тевтоны не могли сдержаться от ненавис­ти, убивая всех подряд, не различая мужчин и жен­щин, стариков и детей.

Помнится, один из рыцарей, Даниэль Шепенхеде, проявил малодушие. Подъехав к Вельвену, он возму­тился:

—    Разве христиане могут убивать детей, стариков и женщин?

—    Возьмите себя в руки! — грозно ответил ему вицемейстер. — Они убивают не детей, а выродков рода человеческого, не женщин, а плодовитых ехидн, не ста­риков, а увядший чертополох! Если вы будете и впредь относиться к русским схизматикам как к людям, вам

больше нет места в нашем священном воинстве.

Говоря это, он держал в руке свой изящный фауст — стальной чекан в виде кулака с ножом, насажен­ным на длинную рукоять, и в подтверждение своих слов Андреас фон Вельвен ловко подшиб им пробегаю­щую мимо девчонку лет десяти, да так, что раскроил ей череп, и она, мигом испустив дух, беззвучно упала на землю, орошая все вокруг себя молодой ярко-крас­ной кровью.

Потом к Эйзенборгсу пришло ополчение из Плескау, весьма богатое, их шлемы и латы сверкали на солнце подобно зеркалам. Сам Гавриил Гориславич, псковский воевода князя Александра, вел за собой это войско. И оно было полностью разгромлено рыцарями ордена у стен Эйзенборгса, рассыпано по окрестностям и уничтожено, несмотря на то, что там были отменные воины и превосходные лучники. Сам Гавриил Гори­славич погиб в битве, сраженный точным ударом ко­пья.

Как приятно было сейчас Андреасу вспоминать те дни! Хронист ордена Петер Дюсбург тогда радостно на­писал в своих рифмованных летописях:

Злых жителей Эйзенборгса мы истребили нещадно,

Чтоб и другим было и впредь неповадно.

Только не весело это было узнать горожанам Плескау.

Так называется город в Русской земле — Плескау.

Люди там проживают свирепого нрава.

Войско их налетело на нас и слева, и справа.

Метко стреляли по нам их быстрые стрелы.

Но попадали и в них тевтонские меткие стрелы.

В битве жестокой врага тевтонцы разбили

И на Плескау себе прямую дорогу пробили.

Правда, Плескау тогда не сдался так быстро, как ожидалось. Несмотря на то, что посадником в городе тогда сидел боярин Твердило, давно уже купленный орденом в Риге, ему никак не удавалось убедить со­граждан в том, что сдача города немцам сулит им толь­ко блага. Пришлось начинать тягостную осаду, жечь посад, терпеть лишения и уныло ожидать, когда же предатели сдадут город. И это при том, что со дня на день следовало ожидать пришествия Александра.

Но удача тогда сопутствовала Вельвену! Поздней осенью стало известно, что князь Александр разругал­ся с Ноугардом103 и бежал из северной столицы Гарда-рики с женой, матерью и всеми людьми в свой родной город Переслау'01 . Узнав об этом, защитники Плескау пошли на переговоры. Город сдался на том условии, что власть в нем будет поделена поровну между посад­ником Твердилой и немецким фогтом105 .

Еще лучшие известия приходили из-под Киева, ку­да в сентябре нагрянуло несметное войско татарского хана Бату, а в конце ноября южная столица Гардари-ки, мужественно оборонявшаяся два с половиной ме­сяца, пала под натиском врагов и была разорена, жи­тели истреблены или угнаны в рабство, а значит — с юга можно было не ждать того, что кто-то придет спасать Плескау. Татары же пошли дальше на за­пад — на Галич, Волынь, Венгрию.

И настала тут для немцев распрекрасная жизнь! Опустошили все вокруг Плескау, а дальше — земли немереные лежали пред ними без всякой защиты. И пошли они грабить их, поначалу робко, а потом все смелее и смелее двигаясь на восток, в сторону Новго­рода, который никоим образом не давал знать о своем неудовольствии. Огромные стада всякой домашней скотины, наполненные добром возы, унылые верени­цы пленных работников и работниц — все теперь дви­галось с востока на запад, из псковских и новгород­ских земель в Эстляндию и Курляндию, в Ливонию и Пруссию, где их ждали новые господа, строгий гер­манский порядок и учет. Беспрепятственно продвига­ясь дальше, взяли Лугу и все богатые полужские зем­ли, а к весне добрались до Водландии106 и захватили ее всю без особого труда, а если где оказывалось сопро­тивление, жестоко каратели расправлялись с ретивы­ми водландцами, резали, кололи и вешали безо всякой пощады, ибо как и русичи, то были не люди. Захватив Водландию, объявили ее папским епископством и об­ложили полноценной данью. Теперь и отсюда потекло богатство и рабы в родное отечество.

Торжествуя свой замечательный успех, Андреас Вельвен весной прошлого года построил крепость Копорье на севере, рассчитывая на нее как на будущий оплот завоевания Ингерманландии. Потом со своим войском он двинулся прямо к Ноугарду, и в сорока пяти верстах от северной столицы Гардарики в легком сражении полностью разгромил войско ноугардского полководца Домаша. Сам Домаш чудом тогда спасся, чтобы теперь, через год, погибнуть в другом месте и в другой битве. А тогда остатки разгромленного войска русичей гнали от града Тесова, добивая, и остановились лишь в трид­цати верстах от Ноугарда. Оставалось только подтянуть еще силы и начать осаду. В Тесове, который отныне стал называться Тесау, Андреас обосновался в ожида­нии пополнения. Но другие рыцари ордена, увлечен­ные вывозом добра и рабов из захваченных обширных земель, не очень-то спешили к нему на помощь и ис­портили все дело. До середины лета не удалось начать осаду, потеряли такое важное время, и в итоге князь Александр, простив ноугардцев, пришел сюда со сво­им сильным войском. Узнав о его приближении, вице-мейстер Вельвен, не имея достаточных сил для войны с Александром, вынужден был позорно бежать в Ливо­нию и там убеждать рыцарей в том, что чрезмерно они занялись сбором богатств, что надо идти и сражаться с Александром, ибо только победа над ним принесет ордену спокойствие на обретенных жизненных прост­ранствах от Пскова до Волхова.

Но было поздно. Александр как вихрь промчался по всем захваченным немцами землям, вернул Ноу­гарду крепость Тесау, а самой крепости — название Тесов, затем яростным волком прошел всю Водлан-дию, везде изгоняя тевтонцев, молниеносно отмахал двести верст, внезапно явился на севере, в Копорье, и, овладев свежей немецкой крепостью, уничтожил ее, срыл до основания, поубивав многих хороших воинов, некоторых уведя в плен, хотя иных и отпустил домой, унизив своим великодушием.

Все, что было так счастливо добыто Андреасом, ми­гом — будто ветром листья с дерева сдуло, или, как говорят русские, будто корова языком слизала. Ох уж эти русские поговорки! Они во всем гораздо менее по­этичны, чем германские. Грубые, пошлые…

Водландия осталась недограбленной. В Полужье хо­тя и вывезли немцы всех коров и лошадей, но еще мно­го оставалось чем поживиться. Отныне все сие вновь было утрачено. Мало и этого — на Эзеле106 , бывшем рус­ском острове, давно уже подвластном ордену, прокля­тые русичи перебили не только гарнизон, но и неприка­саемое католическое духовенство. Пришлось Андреасу срочно плыть туда и в Аренсбурге заключать мирный договор с этими негодяями, которые до того обнаглели, что в грамоте вписали так: «Поелику князь Александр явил себя защитником всех полунощных земель Рус­ских, мы, жители островов Сырой и Дагон, отныне са­ми себя держать будем, а немцам разрешаем владеть своими домами в граде Аренсбурге».

Тем временем отец Александра к осени собрал на Волге большое войско и прислал его вместе с младшим братом Александра, тезкой Андреаса Вельвена. Зимой братья выступили с ним из Переслау, дошли вновь до Копорья, затем захватили Нарову108 , и к Масленице, пройдя вдоль берегов Пейпуса, русские войска добра­лись с севера до Плескау. Здесь Александр, не меш­кая, совершил бросок на город и стремительно овладел им. Двое фогтов были отпущены им, а всех немцев, взятых в плен, Александр отправил в Ноугард. Хро­нист ордена, Петер, в те дни горестно написал в своих рифмованных летописях:

Вокруг Плескау — хорошие, жирные земли.

Мало покорить хорошие, жирные земли.

Следует укрепить их надежною силой.

Не то жирная земля станет жирной могилой.

И горделивый тевтон понесет убыток

Там, где он мог бы иметь свой прибыток.

Так получилось, когда мы потеряли Плескау,

Вместо того, чтоб надежно держать Плескау!

Эти стихи вицемейстер Андреас повторял всюду, упрекая рыцарей в том, что они слишком рано уверо­вали в надежность своих восточных приобретений. Рождество Христово он встречал в Риге и там дал клятву гроссмейстеру всего Тевтонского ордена рыца­рей Марии Девы, что к весне никто уже не будет по­мнить о том, кто такой русский князь Александр, а все земли, отнятые им у немцев, будут возвращены, вклю­чая Ноугард и Ладогу, Плескау и Плоскау109 , Ингер-манландию и Водландию, Браслау110 и Шмоленгс111 .

В ответ ему было обещано, что, если сдержит клят­ву, быть ему ландмейстером вместо Грюнингена, кото­рый продолжал воевать на южных рубежах с литвой и земиголой. А потом — и гроссмейстером всего ордена. Эту клятву принимали легат нового римского папы Це­лестина и многие ливонские епископы. Вместе с лега­том в Ригу приехал некий таинственный магистр. Он был смугл, черноволос, не имел ни бороды, ни усов, но­сил французское имя Мари де Сен-Клер, и ему воздава­лись особенные почести, а когда сей человек благосло­вил Андреаса, прикоснувшись острием своего меча к его плечу, все стали пылко поздравлять Вельвена, уверяя его, что теперь уж он точно одолеет Александра.

Позднее, когда Сен-Клер уехал из Риги, вицемей­стер в разговоре с ландмейстером Дитрихом заметил:

—    Странные все же эти франки! Ведь Мари — жен­ское имя. К примеру, мы, немцы, не носим женских имен. И еще эти ногти…

—    Ничего странного, — усмехнулся фон Грюнинген. — Магистр де Сен-Клер — женщина.

—    Какой же орден она возглавляет? — смущенно и озадаченно спросил Вельвен.

—    О том ведает только папа римский, — был ответ ландмейстера. — Мы же знаем только одно — эта Французская стерва имеет такие посвящения, какие нам и не снились.

После Рождества в Риге Андреас довольно быстро стал набирать войско для решительного похода на Александра. В феврале он двинулся и пришел в Дарбе­те. Здесь со своим полком его ожидал Эрих фон Вин-терхаузен, которого многие именовали «Эрих Мертвая Голова», потому что с недавних пор он носил на своем шлеме настоящий человеческий череп. А в феврале сюда привели свои отряды из Феллина112 и Оденпе113 Йорген фон Кюц-Фортуна и Габриэль фон Тротт. Всего набралось более двенадцати тысяч отборных рыцарей и подчиненных им хорошо вооруженных воинов. А со всех окрестных сел сволокли ополчение из племен эс­тов, виров, еревы, мохи, нурме и саккалы — всех тех, кого русичи, объединяя, именуют словом «чудь» или «чухна». Этих набралось до двадцати тысяч, а может, и до двадцати пяти, ибо их никто особо не считал — так, на глазок.

Со своими отрядами вновь пришли и датчане — Кнут и Абель, но на сей раз их было не так много, не более трехсот человек. За прошедший год в Данию достаточно было увезено добра из Водландии и Прилу-жья, и теперь сыновья короля Вальдемара желали просто поучаствовать в окончательном разгроме Алек­сандра, стяжать себе славу, потягаться друг с другом, кто храбрее и выносливее.

Тут-то и объявились братья Людвиг и Петер фон дер Хейде с сообщением о падении Плескау. Наглый Александр велел передать им, что отныне все земли к востоку от Дарбете и Оденпе вновь принадлежат рус­ским. Мало того! Сей варвар предупреждал, что лишь в этом году не намерен отвоевывать Дарбете и Оденпе, а как придет время — явится и отвоюет. Разгневав­шись, вицемейстер отправил Людвига и Петера назад к Александру с заявлением, что нынешним летом нем­цы будут пировать не только в Плескау, но и в Ноугар-де, Плоскау и в самом Переслау.

Наступил март, и все собравшееся в Дарбете много­численное воинство, заканчивая последние приготов­ления, ожидало лишь приказа к выступлению. Но ры­цари медлили, пережидали морозное время, чтобы идти на войну, когда станет потеплее. Оттепель наступи­ла в праздник Благовещения, когда русичи по обычаю выпускали на волю птиц. В сей птичий праздник ви-цемейстер красиво выступил из Дарбете, пуская во­круг себя птиц и приговаривая во весь голос:

— Вот так же я буду освобождать от тел души всех, кто встанет на моем пути!

Наконец он извлек из клетки большого белоснеж­ного голубя и выпустил его со словами:

— А это будет душа самого князя Александра, ес­ли только он не присягнет мне и папскому престолу!

В тот день они дошли до небольшой крепостицы Кастер, расположенной на берегу Эмбаха, и на другое утро здесь узнали о том, что князь Александр захва­тил Изборск, а позавчера вышел со своим войском из Плескау и теперь стоит на берегах речки Пимбах, ко­торая впадает в Пейпус на юго-западе и которую рус­ские называют Пимжей. Между Эмбахом и Пимбахом лежало расстояние в сто миль.

—    Что ж, — волновался Андреас фон Вельвен, — стало быть, через несколько дней мы встретимся. И пусть тогда русские запишут себе за ухом, кто дол­жен владеть здешними пространствами. Или как там у них говорится в таких случаях? — спрашивал он у своего оруженосца Йоргена Квадеворта.

—    Пусть зарубят себе на носу, — отвечал Йорген, приученный к тому, что его господин обожает пого­ворки и любит сравнивать благородные немецкие вы­ражения с грубыми русскими.

—    Вот именно! Мы всем им отрежем носы и тем са­мым оставим навсегда заметку.

—    Лучше мы отрежем им подбородки вместе с бо­родами и наделаем из них щеточек для смахивания пыли, — сказал Эрих фон Винтерхаузен. — У меня имеется одна такая с прошлого года, когда мы взяли Эйзенборгс. Многие у меня просили прислать им та­кие же из этого похода.

—    Я предпочел бы иметь такую щетку из бороды самого Александра, — стал мечтать Йорген фон Кюц-Фортуна.

— Не обольщайся, брат, — разочаровал его вице-мейстер. — Вспомни, какая у него она жиденькая. Хо­тя мы видели его три года назад, перед свадьбой. Мо­жет, обженившись, он и в лице приобрел больше му­жественности.

Из Кастера они перешли в другую крепостицу, Хаммаст. Здесь вдруг кончилась оттепель, засияло ос­лепительное весеннее солнце и ударили морозы. В Хаммасте задержались на два дня и получили изве­стие о том, что Александр движется быстрее и уже на­ходится в селении Вебе, которое русские называют Вербное. Теперь два огромных войска разделяло рас­стояние в пятьдесят миль. При желании они могли встретиться и сойтись хоть завтра. В субботу, двадцать девятого марта, немецкие войска подошли к речке Ай-бах, именуемой русскими просто Ая. Отсюда на следу­ющий день, в воскресенье, они пошли дальше на сбли­жение с войсками Александра и во второй половине дня вошли в столкновение с передовым отрядом рус­ских в окрестностях селения Мост. Битва была недол­гая, но кровопролитная.

Поначалу Андреас подумал, что Александр совсем зарвался и привел сюда столь маленькое войско, но по­том, старательно разглядывая участвующих в сраже­нии витязей, узнал тверского воеводу Кербета, давне­го знакомого Домаша и главного оруженосца Алексан­дра — Савву, но самого Александра тут не было, а стало быть, это были всего лишь дозорные. Но радо­сти они доставили много, когда погиб от тевтонского оружия главный ноугардский военачальник Домаш, а затем были выбиты из седел, изрублены и исколоты Кербет и Савва, которых русским с огромным трудом удалось вытащить и унести с поля боя, истекающих кровью.

Мало кому из них удалось уйти, несколько десят­ков русичей спаслись бегством от своего позора, плена или погибели. Да и как спаслись-то! Бросились немцы за ними в погоню, а те вдруг за собой следом рассыпа­ли какие-то стальные кованые закорючки, на которых кони напарывались копытами и падали. Передовой отряд, бросившийся вдогонку за русскими негодяями, весь на этих подлых и коварных занозах поспотыкал-ся и попадал, а один добрый воин даже насмерть за­шибся. Пришлось прекратить погоню.

И все же тевтоны торжествовали победу. Белый снег, залитый красной кровью, распростертые тела, дымящиеся раны, горестные и растерянные лица мертвецов, гримасы смерти… Все это радовало глаз Андреаса, ибо сам бог войны Тюр, один из двенадцати асов, пребывал сейчас рядом с ним, наслаждаясь пло­дами победы. Подсчет потерь не мог не веселить серд­це воина — двадцать немцев против сорока восьми ру­сичей! Стало быть, каждый тевтон, уходя в Валгаллу, забрал с собой и бросил в ад двоих русов с половиною. Если так же получится в главном сражении — быть Вельвену гроссмейстером.

Дарбетский епископ Герман, похожий лицом на орла, отслужил панихиду по погибшим и благодарст­венный молебен о добром начинании похода. На зака­те Андреас фон Вельвен обратился к своему рыцарству с пламенной речью. Он сидел на мощном коне, рыжем Фенрире, под ноги которому было брошено истерзан­ное и бездыханное тело ноугардского воеводы Дома-ша, ветер трепал полы плаща, звенели доспехи, вице-мейстер чувствовал, что выглядит превосходно, и воз­буждался собственным голосом:

— Славное начало! Доброе предзнаменование! Я слышу ястребиный клекот в ваших глотках, свиде­тельствующий о горячем желании лететь и клевать, рвать в клочья раненого зверя. Ибо он ранен, но про­должает топтать нашу землю, наши пространства от­сюда до реки Волги, Ибо это наши пространства, запо­веданные нам самим Господом Богом. Мы хотели Жить в мире, позволяя зверю селиться в наших заповедных кущах, но зверь упрям и своенравен, он со­противляется нашему торжественному вселению в восточные земли. И нам приходится безжалостной рукой его наказывать, как наказывают взбесившуюся собаку. Воины правды и справедливости! Вы видите, как я топчу копытами коня своего поверженное тело главного ноугардского рыцаря. И точно так же мой Фенрир будет плясать на дымящемся трупе князя Александра. За нами — бессмертье! Их доля — забве­ние! Завтра или послезавтра, через пять или семь дней — но битва близка. Я чувствую всеми своими но­здрями, коих у меня две, великолепнейший запах многой и многой крови, освобожденной из тел повер­женных врагов наших. Не имейте же к ним никакой пощады, ибо это не люди, но демоны в человечьем об­личье. С нами Бог! На нас — благословение Рима! За нами — священный Дудешенланд"4 . На нас взирают древние германские боги! Да загорятся в сердцах ва­ших слова мои!

Он видел, что слова его и впрямь загораются в них, и пожалел, что не прямо сейчас нужно идти в реши­тельное сражение. Надо будет повторить эту речь, ког­да настанет самый важный час похода. Вот только вез­ти ли с собой для этой цели мертвое тело Домаша?.. Пожалуй, не стоит. Все-таки это не совсем по-христи­ански. А жаль.

На другой день хронист ордена, Петер Дюсбург по прозвищу Люсти-Фло, восторженно прочитал Андреа-су свежую запись из своей рифмованной летописи:

Первым был бой у селения, что называется Мост.

Кровью снег обагрился, как молодым вином115.

Рыцари наши сражались без страха и стона.

Пали врагов вожди от десницы тевтона.

Герман, епископ Дарбете, творил молитвы.

Мейстер Андреас речь произнес после битвы,

Попирая копытом труп вождя Ноугарда,

Сам же при этом похож был на ястреба и леопарда.