ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Онвсе время поглядывал в ее сторону, и всякий раз веселое волнение охватывало его — хороша, очень хо­роша! Нигде не сыскать лучше девушки, чем высва­танная им Саночка. И когда он нес тяжелую хоругвь, то загадал себе, что если не устанет десница, не потре­бует помощи другой руки, значит — по всей жизни пронесет он любовь свою к будущей жене. Что такое любовь, он понимал смутно, но разве это постоянное и необоримое желание всегда смотреть в ее сторону не есть любовь? Еще ему хотелось, чтобы она встала нож­ками ему на ладонь, а он вытянул вперед руку и нес ее так. Разве это не любовь?

Когда входили в храм, ему уже очень тяжело было держать в руке хоругвь, но он вытерпел и донес ее до самой ячеи, в которую она вставлялась древком и ос­тавалась там до следующего Крестного хода. Он тотчас хотел перекреститься, но десница затекла и уже не слушалась. Он даже рассмеялся от непривычного ощу­щения — никогда такого не бывало, чтоб рука да не стала слушаться. Взглянул снова на княжну Алексан­дру и вновь встретился с нею трепетным взором. А ведь еще целая седмица до свадьбы!

—    Христос воскресе! — возглашали с амвона епис­коп и другие служители.

—    Воистину воскресе! — спешило, как можно громче, отозваться все человечество в храме, как мож­но бодрее и радостнее. И Александру казалось, что в этом единодушном всеобщем возгласе, в котором все голоса сливаются воедино, ему удается услышать то­ненький голосок полоцкой княжны, привезенной ему в наилучший подарок к Светлому Христову Воскресе­нию. И это ее трогательное «и» — «вой-истину» — од­новременно и детское и очень женственное — волнова­ло его до такой степени, что он даже испугался — как же так, Пасха Христова, а я не о Господе думаю и вос­торгаюсь, а об этой девочке, которую лишь второй раз в жизни вижу. Прости меня, Иисусе Христе! Ты был со мною со дня моего рождения, ласково заботясь обо мне и оберегая меня с помощью ангела-хранителя, а я вме­сто того, чтобы думать только о тебе, думаю о ней, о моей Саночке…

—  Христос воскресе! — в который уж раз воскли­цали на амвоне, и Александр Ярославич спешил загла­дить свою вину перед Господом, всю душу вкладывая в изъявление великой преданности и любви к Нему:

—  Воистину воскресе!

И две слезинки, как искорки из бушующего кост­ра, высверкивались из глаз Александра, мгновенно высыхая, настолько были горячи. Он попытался за­ставить себя больше не думать о невесте, полностью сосредоточившись на самой главной в году церковной службе, что стоило ему немалого труда: все рассыпа­лось, когда шея сама собой поворачивалась, а взгляд невольно пускал стрелу свою в заветную цель и безо­шибочно находил ее — вон она — необыкновенная — глаза, как бирюзовое пламя, рот полуоткрытый, да не­ужто можно утерпеть до свадебного дня?!.

А надо терпеть. Время долго тянется, да быстро пролетает. Глядишь, и дождешься ты, влюбленный юноша, заветного часа. Смотри-ка, ведь еще недавно кругом церкви с Крестным ходом шли, а вот уж и Сло­во огласительное Иоанна Златоуста епископ Мерку­рий читает. Скоро литургия начнется, потом и вся ночь Великая минует, да так и вся Светлая седмица в праздничных радостях проскачет.

И снова, стараясь не думать о Саночке, он тихо шептал вместе с епископом волшебное Златоустово Слово о Пасхе, давно уж наизусть знаемое:

— Ад, где твоя победа? Смерть, где твое жало?

Во время литургии ему удалось побороть себя и ду­мать больше о воскресении Христовом, он смотрел на икону, и, как часто с ним бывало, Господь стал казать­ся ему живым, а не изображенным.

Наконец началось причастие. Александр, как все­гда, с трепетом приблизился к чаше.

—    Причащается раб Божий Александр во имя От­ца и Сына и Святаго Духа, — произнес Меркурий и внес лжицу в уста Ярославича. В сей миг все внутри у князя взыграло, святое тепло разлилось по груди, он приложился губами к подножию чаши и отошел к сто­лику с теплотой22 и просфорами — самым вкусным, что есть на свете. Стал есть хлебец, запивая теплотой, замешанной на сладком красном вине. И потом так и остался стоять возле этого столика в ожидании своей невесты. Наконец и она вкусила Святых Тайн и подо­шла сюда. Он любовался, как она преломила просфору своими тонкими пальцами, как погрузила ее в неж­ные уста, как стала жевать, запивая теплотой из золо­той чашечки, глядя на Александра с любовью. И дож­давшись, покуда она закончит, жених подошел к ней и радостно сказал:

—    Христос воскресе, Саночка!

—    Воистину воскресе! — тихо и зачарованно ото­звалась Александра, и он, приобняв ее, троекратно по­целовал, стараясь попасть губами как можно ближе к ее губам. Она восхитительно благоухала, как пахнет свежее, покрытое росой поле. В миг пасхального поце­луя глаза ее закатились, и она едва не упала в обмо­рок, а когда он отпустил ее, шатнулась в сторону, но устояла и нетвердой походкой вернулась туда, где простояла всю службу.

У него самого в голове закружилось, будто он вы­пил добрый кубок хмельного пива. А уже подходили к нему христосоваться — отец и братья, другие родст­венники, гости-князья, соратники в боях, вот подо­шел и будущий тесть:

—    Христос воскресе, Александре Ярославичу!

—    Воистину воскресе, Брячиславе Изяславичу!

—    А я тебе таких соколиков и ястребов в подарок привез, что все зудит, невтерпеж показать! — выпалил князь Полоцкий, и видно было, что он не хотел гово­рить этого, а само не утерпелось и сорвалось с уст.

Александр рассмеялся, и ему тоже невтерпеж ста­ло поглядеть на ловчих птиц, до которых он был стра­стный любитель.

—    А прямо сейчас, после крестоцелования, можно?

—    Конечно, можно! — радостно воскликнул буду­щий тесть. — Я прямо сейчас повелю отнести их всех к тебе в хоромы, а тотчас след за крестоцелованием мы туда и отправимся!

В сей миг Александру показалось, будто между ни­ми нет или почти нет разницы в возрасте — таким юношеским воодушевлением пылало лицо сорокалет­него Брячислава. И с того мига все его мысли стали вертеться вокруг соколиков и ястребов, каковы там они, непременно должны быть очень хороши, раз Брячиславу так не можется их поскорее предъявить.

— Господи помилуй. Господи помилуй. Господи помилуй… — пытался он по наущению писаний Вла­димира Мономаха отогнать от себя суетные мечтания, но думы о ловчих птицах назойливо терзали его душу, не давая бедной прорваться к божественному. Эти меч­ты мешались с мечтами о невесте, наделяя образ Са­ночки нарядным кречетовым оперением — белоснеж­ным с пестринами, пушистым и трепетным. И уж ка­залось, крестоцелование не наступит вовеки.

Но наконец наступил и этот прощальный час пас­хальной ночи, когда человечество потянулось к зна­менитому кресту епископа Меркурия, который почитался чудодейственным — зрячим. В концы его были залиты частички святых мощей апостола Андрея Первозванного, Словенских учителей Кирилла и Мефодия, а также святой Анны, супруги Ярослава Муд­рого. И когда кто-либо подходил к этому кресту для целования, епископ Меркурий сквозь крест видел, какую болезнь следует исцелять или какой недоста­ток исправлять в человеке сем. Александр раньше только слыхивал о чудесах епископа Смоленского и теперь очень волновался, что скажет Меркурий, просветив его с помощью зрячего креста. А Мерку­рий уже накладывал крест на подходящих к нему людей, говорил им что-то, а некоторых даже побивал легонько концами креста по голове, по рукам или по груди, а то и по животу. Впереди Александра шли два его стрыя, Борис и Глеб Всеволодовичи, отец очу­тился далеко перед ними, и Александр видел только, как Меркурий постучал отцу по голове крестом, а что сказал при этом, не слышно было. Вот подошел стрый Борис, встал перед зрячим крестом, и Мерку­рий молвил ему:

— Ушами лишнее слышишь. Такое, чего и нету.

И постучал концом креста по ушам Бориса Всево­лодовича, после чего дал приложиться. Следующим встал Глеб. Ему было сказано так:

— Чреву поменьше угождай. Печень-то вздулась! И постучал Глеба Всеволодовича по печени.

Настала очередь Александра, у которого волнение перехлестывало через край. Меркурий заметил это и слегка усмехнулся:

— Полно тебе, Ярославич! Все хорошо. Расправ­ляй крылья да лети! — И, произнеся сие, Смоленский епископ тяжелым и твердым концом зрячего креста своего больно уклюнул Александра Ярославича спер­ва в правое, потом в левое плечо. У князя аж дыхание перехватило от боли — в самые плечные косточки по­пал Меркурий. Он приложился губами к холодному

серебру креста и отошел прочь.

Боль быстро прошла, а восторг остался и рос, будто из ушибленных крестом плеч и впрямь стали расти крылья. Отойдя в сторону, он теперь хотел посмот­реть, как обойдется зрячий крест сего невестою. Вот подошел Брячислав. Меркурий нахмурился и стал много чего-то говорить будущему Александрову тестю и по многим местам его постукивать: и по лбу, и по груди, и по животу. Потом еще долго шли люди, пока не иссяк мужеский поток, затем пошли жены и девы. И еще долго пришлось ждать, пока не подошла ко кре­сту Александра Брячиславовна. Ярославич замер в ожидании, но Меркурий лишь усмехнулся, ничего не сказал Саночке, ни по чему ее не пристукнул, а сра­зу подал крест к целованию.

— Вот и слава Богу, чиста, ничего в ней нет для зрячего распятия, — весело произнес стоящий уже по­близости от Александра князь Брячислав. — Ну что же, свет-Ярославич, идем ли мои крылатые подарки глядеть?