ВО СЛАВУ ЗЕМЛИ РУССКОЙ

ОТ КРЫМА ДО РИМА

Всередине августа 1798 года Ушаков получил именной указ Павла i, в котором, в частности, ему вме­нялось: «Буде нужда потребует, можете соединенно действовать с турецким флотом, как у Дарданелльских крепостей в Мраморном море, так и самом Архипелаге; равномерно имея мы союз и с Великобританией и одну цель с нею, благосостояние соседних держав, дозволяет вам, когда обстоятельства потребуют, действовать со­единенно с английскою эскадрою, находящеюся в Сре­диземном море и делающею поиски над хищным фран­цузским флотом».

Едва диск солнца скрылся в морской пучине и от­блески вечерней зари высветили башню Херсонесского маяка, как на всех кораблях, замерших на якорях в се­вастопольских бухтах, почти одновременно затрубили горнисты и медленно поползли вниз кормовые Андре­евские стяги.

«Как нежданно, вдруг, нынче объявился этот во­яж», — размышлял Ушаков, мерной поступью вышагивая на шканцах «Святого Павла». В сознании поне­воле проносились чередой отдельные события послед­них лет, месяцев, недель. Как-то отлетели прочь недав­ние распри с Мордвиновым, который теперь почти мгновенно исполнял все нужды эскадры.

«Вот так завсегда, — вздохнул Ушаков, — корабли расхудились за три месяца в штормах и шквалах, при­пасов половины нехватка, а тут поспешай, да еще куда, к вчерашним недругам, на выручку».

Федор Федорович внезапно повеселел и приказал командирам прибыть на совет. «Ну погоди, капудан-паша, поглядим, каков ты».

Три недели спустя на рейде Буюк-Дере, неподалеку от сераля султана, реяли на ветру пятнадцать боевых вымпелов русской эскадры непобедимого Ушак-паши. На борт флагмана поднялись русский посланник Тома-ра22 и первый драгоман Порты.

— Его величество великий и несравненный султан приветствует ваше превосходительство в каналах Бли­стательной Порты, — переводил излияния важного са­новника черноглазый лейтенант Егор Метакса.

Турок не торопясь вынул из шкатулки сверкающую бриллиантами табакерку.

— Его величество султан в знак благоволения к за­слугам вашим и расположения своего дарует вам.

«Здорово умасливают», — подумал Ушаков, при­кладывая руку к сердцу.

Томара удивленно посмотрел на него: «Откуда ведо­мы ему тонкости турецких церемоний?» Не ведал по­сланник, что два десятилетия назад флагман русской эскадры, в чине капитан-лейтенанта, за долгие месяцы пребывания в бухте Золотой Рог освоил не только эти­кет султанских приемов, но и худо-бедно понимал по-турецки.

Начались переговоры с турками о совместных дей­ствиях. Султан Селим III сразу предложил флагманом соединенной эскадры назначить Ушакова. Турецкой эскадрой предводительствовал вице-адмирал Кадыр-бей. Ушаков в переговорах с турками проявил и прони­цательность, и гибкость. На совместной конференции присутствовал английский посланник Сидней Смит. Он всячески ублажал великого визиря направить эска­дру к берегам Египта в помощь англичанам. Ушаков разгадал домыслы британца — отвадить русскую эска­дру от основной цели, Ионических островов. Никак нельзя отказать в прозорливости русскому флагману.

Не прошло еще и года, как Бонапарт продиктовал Австрии мир в итальянской деревушке Кампоформио. Австрия теряла кое-что, но и приобретала Венецию и Далмацию. Французы довольствовались Ионически­ми островами. Но Бонапарт радовался, смотрел в пер­спективу, когда доносил Директории: «Острова Корфу, Занте и Кефалония важнее для нас, чем вся Италия вместе». Острова были дверью на Балканы и в Турцию. Вслед за реляциями он слал из захваченных террито­рий в Париж контрибуцию — золото, драгоценности, шедевры искусства. Французские буржуа входили во вкус, война оказалась прибыльным делом…

Закончив переговоры и определившись с дальней­шими действиями, Ушаков собрал командиров:

— Эскадра через неделю проследует к Венециан­скому заливу. Предстоит освободить от французов Ио­нические острова. Капитану второго ранга Сорокину надлежит с двумя фрегатами нашими и приданными турецкими судами отделиться от нас у Родоса и следо­вать к Александрии в помощь аглицким отрядам.

Ушаков подошел к развешанной на переборке карте.

— По полученным сведениям эскадра адмирала Нельсона разбила начисто французов подле Александ­рии. Почему нам нынче не след опасаться французов на море. Другое дело, что действо наше обратится супро­тив берега. Там, в крепостях, на островах укрепился неприятель. О том поразмыслите, коим образом наи­лучше исполнить наш долг, дело непривычное.

Тайный советник Томара за две недели близко со­шелся с Ушаковым, как дипломат восхищался его спо­собностью быстро судить и верно соображать о перипе­тиях закулисной политики держав.

В последний день августа Ушаков направил письмо контр-адмиралу Нельсону. Поведав о предполагаемых действиях русско-турецкой эскадры против французов, просил сообщить сведения о противнике и своих намере­ниях, дабы действовать согласованно, передал, какие сиг­налы им установлены для опознания своих судов. В пер­вом письме английскому флагману поздравил его с побе­дой над французами. «…Узнал я славную и знаменитую победу вашу, одержанную при реке Ниле… С признатель-нейшим удовольствием от истинного моего к особе вашей почтения, с таковою совершеннейшую победою поздра­вить вас честь имею и в той надежде, что скоро буду иметь удовольствие находиться в близости с вами, а может быть, и вместе в действиях против неприятеля. Заочно ре­комендую себя в дружбу и в ваше благоприятство».

Так от души откровенничал Ушаков, как моряк с моряком, с союзным флагманом, но у Нельсона мне­ние о дружбе было совсем иное…

Перед отплытием эскадры в Дарданеллы Томара на­вестил Ушакова:

—    Ваше превосходительство, Федор Федорович, полагаю успех действий ваших в Константинополе не­сомненный. — Томара, как обычно, говорил вкрадчи­во, но доброжелательно. — Видимо, одним архипела­гом вам не обойтись. Его величество весьма опечален падением Мальты перед французами. Как магистр Мальтийского ордена, обязан он печтись его судьбе.

—    Полагаю, Василий Степанович, аглицкие лорды не возрадуются притязаниям нашего государя.

—    Совершенно справедливо вы усмотрели, но не токмо оные. — Томара доверительно наклонился: — Из Вены сообщают, император Франц весьма озабочен по­явлением нашей эскадры в Адриатике.

Ушакову предстояло «гнать» французов, оглядыва­ясь на союзников.

Русско-турецкая эскадра в начале сентября покину­ла Дарданеллы. Первый, и единственный, раз в истории турецкая эскадра подчинялась русскому флагману.

* * *

Среди Семи островов Ионического моря, куда на­правилась соединенная эскадра, лишь Корфу вызывал опасения Ушакова. Будучи в Константинополе, он до­носил Павлу: «…Острова при помощи самих обывате­лей, кроме Корфу, отобрать можно».

Отправляя в середине сентября капитана 2-го ранга Сорокина с отрядом к берегам Египта, флагман осве­домлял его о предстоящих действиях эскадры:

— Наипервое проследуем мы к Морее, островам Занте, Кефалонии, Корфу. Уповаю я, Корфу обложим блокадою.

Первым на пути лежал сравнительно небольшой ос­тров Цериго. К нему и направил Ушаков два фрегата с десантом. На борт флагмана поднялся командир отря­да капитан-лейтенант Шостак.

— Цериго первый на нашем пути, — наставлял Шостака Ушаков, — крепость Капсали на нем невелика, но укреплена знатно. По важности обстоятельств в сие действие десанта уговорите обывателей греков не токмо участвовать в деле, но и всякую помощь делать вам. Раз­дайте жителям наши прокламации. — Медленно проха­живаясь по каюте, Ушаков остановился напротив Шос-

така: — Требуйте от французов, дабы крепость сдали без пролития крови и понапрасну оного не совершали. — По­молчал, слегка улыбнулся: — Ступайте с Богом.

Шостак без особых помех высадил десант, и к нему сразу же стали присоединяться местные жители, гре­ки. Французы два дня сопротивлялись, а когда к остро­ву подошла эскадра и заговорила мощная артиллерия, комендант выбросил белый флаг. В крепости оказались неплохие трофеи — 62 медные пушки и мортиры и 500 офицеров и солдат. Крепость взяли без потерь. Ушаков проявил к пленным снисходительность, отпустил всех, без оружия, взяв с них честное слово не сражаться в эту войну против России. Над крепостью взвился русский флаг под залпы пушечного салюта.

Впервые под властью Ушакова поневоле оказались мирные жители, граждане острова. Прежде они состо­яли под владычеством Порты, а как теперь с ними по­ступать? В прошлом, в бытность свою в Ливорно, он не­мало слышал о самоуправлении в Венецианской рес­публике. Но нынче над островом флаг Российской им­перии. А решать пришлось самому и споро. Не успели принять капитуляцию от французов, как вошел сму­щенный Метакса:

—   Ваше превосходительство, прибыла депутация местного населения, просят дозволения принять их.

—   Проси, — коротко распорядился Ушаков, засте­гивая верхнюю пуговицу мундира, встал из-за стола.

Два молодых грека внесли в каюту большую корзи­ну с фруктами и вином. Следом вошли несколько по­жилых, седовласых граждан и низко поклонились. За­говорил самый старший, чуть сгорбленный грек. Мета­кса переводил:

— Греческое население острова Цериго просит при­нять их в российское подданство…

Ушаков, размышляя, несколько смутился:

— Передай уважаемым гражданам, что в подданст­во российское принять не могу, на то власть государя моего, императора.

Греки, растерянно переглядываясь, о чем-то лопо­тали.

—   Они спрашивают, как же им жить дальше? — перевел Метакса.

—   Сие другое дело, — пояснил сразу Ушаков, — пускай завтра наведаются.

Греки, недоуменно покачивая головами, пятясь за­дом, вышли.

— Вишь, как их вышколили, — усмехнулся Уша­ков.

До полуночи горел фонарь в каюте флагмана. Сооб­ражал он, как лучше сочинить первое обращение к жи­телям, вызывал Метаксу, кое о чем справлялся у него.

Ровно в полдень появилась депутация, Ушаков вы­шел на шканцы, кивнул Метаксе, тот начал читать Декларацию русского адмирала. Притихшие греки на­стороженно молчали.

— Командующего российской эскадрою вице-ад­мирала Ушакова жителям острова Цериго. Божиею по­мощью победоносным оружием двух знаменитых дер­жав избавлен ваш остров от рук зловредных францу­зов. Вам, равно и тем жителям, кто издавна пересели­лись из других мест на ваш остров, предоставлено нами избрать из ваших единоземцев по вашему благорассмо-

трению трех или более старшин правителями и блюс­тителями правосудия над вами. Вы можете… — Метакса торжествующе глянул на почтительно замерших горожан, — вы можете ваших старшин со временем и переменять по вашей воле…

Метакса еще перечислял остальные пункты, а гре­ки уже оживленно перешептывались друг с другом, вслушиваясь в последние строки послания.

— Дано за подписанием моим и печатью на корабле «Святой Павел» по старому штилю октября третьего дня тысяча семьсот девяносто осьмого года.

Дрожащими руками принял старейшина обраще­ние русского адмирала, кинулся перед ним на колени, полез целовать руки.

— Полно, полно. — Ушаков жестом приказал под­нять всех. — Передайте, только чур, помочь нам войну противу французов до скончания довести.

Взволнованные люди согласно закивали головами, продолжая кланяться.

Десять дней спустя эскадра начала осаду крепости на острове Занте. Крепость расположилась на крутой скале, и корабельные орудия прямой наводкой до стен не доставали. Но удалось подавить батареи на подсту­пах к крепости, высадить десант и ночью приступить к штурму. На рассвете над крепостными стенами взметнулся российский флаг. Трофеи достались при­мерно такие же, как и на Цериго. Но пленных при­шлось переправить на корабли, настолько жители оже­сточились против французов за их мародерство.

На другой день Федор Федорович съехал на берег, заполненный многими тысячами горожан. Колоколь­ный звон, цветы и радостные крики встретили русских моряков. Ликующая толпа горожан, собравшаяся на главной площади, не расходилась до позднего вечера. Узнав о послании Ушакова, многие жители отказыва­лись от самоуправления и просили принять их в рос­сийское подданство. Выяснилось, что еще до оккупа­ции французов, которые нещадно грабили греков, ост­ров много претерпел от засилья турок. Теперь греки опасались, что с уходом русских войск на остров вер­нутся не менее жестокие, чем французы, турецкие янычары.

Большого труда стоило Ушакову успокоить горо­жан. Он торжественно вручил депутатам документы командующего российской эскадры, подтверждающие право на самоуправление.

Еще до взятия крепости Занте Ушаков отрядил ко­рабли капитана 2-го ранга Поскочина для освобожде­ния Кефалонии, к острову Святой Мавры, направил от­ряд капитана 1-го ранга Сенявина.

Стоило лишь кораблям Поскочина подойти к остро­ву, как французский гарнизон без сопротивления по­кинул береговые батареи и укрылся в крепости. Поско-чин с ходу высадил десант, штурмовал и вскоре взял крепость. На Кефалонии оказалось, что небольшая часть жителей примкнула к французам-якобинцам.

Теперь вооруженные горожане выискивали французов и их сообщников и пытались свести с ними счеты. Рус­ским матросам пришлось утихомирить этих буйных граждан и внушить им, что никакого самосуда они не позволят. Поскочин для порядка выставил в городе пи­кеты, чтобы пресечь начавшиеся грабежи.

Спустя три дня на Кефалонию прибыл Ушаков. Жи­тели с ликованием встретили русского адмирала. По­скочин доложил о пленном коменданте крепости, Ройе.

— Сего капитана чуть было не растерзали жители в крепости. Опоздай мои матросы на минуту-другую, и греки прикончили бы коменданта.

Комендант Ройе с признательностью отзывался о русских моряках, благодарил Ушакова:

— Ваше превосходительство, мы безмерно благо­дарны капитану Поскочину и вашим матросам. Если бы не их великодушие, мы бы неминуемо подверглись смерти.

Федор Федорович вскинул брови, улыбаясь краеш­ком губ. «Так вот, каков он «якобинец», защитник без­божной республики».

— Вы, мсье, называете себя образованными людь­ми, но деяния ваши не таковы. — Ушаков кивнул на видневшийся внизу город. — Насилие и мародерство суть. Вы сами виновники ваших бед.

Комендант несколько смутился:

—   Я вел себя как подобает исправному француз­скому офицеру.

—   Ан нет, братец, — адмирал с усмешкой перебил француза, — так не воюет исправный офицер. Вы позд­но взялись укреплять остров, не оказали нам достойно­го сопротивления, не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни одной пушки.

Изумленный француз выпучил глаза… Вскоре пришло донесение от Сенявина. Крепость Святой Мавры укреплена добротно, со всех сторон ее окружает вода. Прибывший от Сенявина мичман доло­жил:

— Ваше превосходительство, французский генерал вступил в сношения с Али-пашой. Он, видимо, склоня­ется, дабы сдаться ему в плен и сдать паше остров. Али-паша за это сулит генералу немалые деньги.

Ушаков нахмурился. Этот Али-паша каждодневно напоминал о себе. Метакса был хорошо осведомлен об этом свирепом ставленнике султана Селима в Албании. Хитрый, ловкий, жестокий до зверства, он был незаме­ним в шайке разбойников своего отца, турецкого аги. После смерти отца, умертвив всех своих братьев и про­чих наследников, он вскоре завоевал доверие султана успешными набегами на Фессалию, Македонию, Эпир. Немного погодя султан начал побаиваться своего васса­ла и даже не раз пытался избавиться от него, но безус­пешно. Могущественный повелитель восточного побе­режья Адриатики процветал грабежами, держал в страхе балканские народы. Недавно он без повода на­пал на эпирский город Превезу, вырезал большую часть жителей и дочиста его ограбил. Для забавы ве­шал семьи, по четырнадцать человек на одном дереве. От Превезы Али-паша направился к городу Парга, на юге. Жители решили защищаться до последнего. На днях жители Парги прислали делегатов на остров Занте, к Ушакову. На борту «Святого Павла» больше часа умоляли пожилые и молодые греки и сербы рус­ского адмирала принять их в российское подданство и защитить от зверств Али-паши.

— Уразумейте, достопочтенные, — Ушаков погля­дывал то на Метаксу, то на депутатов, стоявших с обна­женными головами, — нисколько я не уполномочен приобретать России новые земли или принимать в под­данство, — Ушаков с явным огорчением развел рука­ми, — почему, к сожалению своему, просьбу вашу удовлетворить не могу.

Не дослушав до конца Метаксу, депутаты упали на колени. Потом вскочили и стали наперебой кричать. По­бледневший Метакса, еле сдерживая слезы, переводил.

— Они говорят, что если русский адмирал откажет им в покровительстве, то они перережут своих жен и детей и пойдут с кинжалами на Али-пашу. — Егор глотал слезы. — Пусть истребится весь род наш, гово­рят они.

Ушаков в волнении ходил по каюте, поглядывая на своих угрюмо молчавших офицеров. Остановился, вздохнул, махнул рукой:

— Передай, пусть едут домой и поднимают над Паргой российский флаг. Семь бед — один ответ.

Депутаты со слезами радости кинулись к Ушакову целовать руки, тот едва отбился.

Исстари русским людям присущи человеколюбие и участие в судьбе угнетенных народов. Облеченный властью Ушаков, движимый чувством сострадания, не имея прав и не обладая полномочиями, без ведома императора брал под защиту страдающих иноземцев, взваливал на себя тяжкую ношу.

А в эти самые дни контр-адмирал Нельсон сокру­шался, что англичан опередил русский флагман. «Все эти острова давно должны были быть нашими, — печа­лился он в письме своему собрату, посланнику Спенсе­ру Смиту. — Капитан Троубридж был готов совсем к от­плытию, когда я с огорчением услышал, что русские уже там».

От Кефалонии эскадра направилась к острову Свя­тая Мавра, последнему оплоту французов перед Корфу.

На рейде Ушакова приветствовал отряд кораблей Сенявина, который сразу же доложил флагману:

— Крепость мы обложили со всех сторон, но комен­дант Миолет упорствует, на что-то надеется. С Али-пашой мы его связь прервали.

Ушаков направил Миолету предложения о капитуля­ции, и, не дожидаясь ответа, корабли открыли ураган­ный огонь по крепости. Тут и там заполыхали огни пожаров, французы поняли, что сопротивление бесполезно, и еще засветло выкинули белый флаг. Из крепости вы­шли два офицера и вручили Ушакову ответ. Французы соглашались на переговоры о капитуляции. «…Мы пола­гаем на вашу гуманность и добросовестность и заранее уверены, что никогда не нарушите законов войны».

Читая письмо, Ушаков возмущался: «Когда якша­лись с Али-пашой, о законах небось не вспоминали. Ну, да Бог с ними».

Спустя три дня полковник Миолет вывел из крепос­ти гарнизон, сдал два знамени, флаг, шестьдесят пу­шек, восемьсот ружей, сотни пудов пороха. Покидая Мавру, Ушаков оставил жителям рекомендации по са­моуправлению, подобные розданным на предыдущих островах. Путь на Корфу был открыт.

Отправляя два месяца назад отряд под командой ка­питана 1-го ранга Селивачева к Корфу, флагман в при­казе ставил главную задачу — «…всякую коммуника­цию со оным островом французов пресечь». Селивачев приступил к блокаде и вскоре захватил в плен фран­цузскую 18-пушечную шебеку. В конце ноября на рей­де Корфу стала на якоря русско-турецкая эскадра, на­чалась подготовка к штурму.

Более пяти веков этот остров принадлежал Венеци­анской республике. Богатые купцы соорудили здесь со­лидную цитадель. Остров запирал вход в Адриатику. После захвата острова французы возвели новые мощ­ные укрепления, земляные валы, водные преграды, ка­менные бастионы. Новая крепость состояла из трех от­дельных фортов, соединенных подземными перехода­ми. Крепостные сооружения прикрывали 600 орудий, защищали 3000 человек гарнизона, припасов хватало на полгода. В бухте, под крепостными стенами, стояли два линейных корабля, фрегат, десяток других судов. Подходы к острову со стороны моря прикрывали остро­ва Лизаретто и Видо. На Видо крепостные сооружения не уступали корфинским.

Еще на подходе к Видо Ушаков верно оценил его значимость.

— Вот ключ к Корфу.

Осада этой крепости началась с неудачи. Для штур­ма такой крепости надлежало иметь двойное превос­ходство в людях, а их было один к одному. Ушаков ре­шил начать осаду с обстрела крепости по уязвимым ме­стам береговыми батареями. Одну из них расположили южнее, другую на севере, близ деревни Мандуки. В этот раз подвели местные ополченцы. Поначалу бата­реи успешно обстреливали крепость, и французы не­сколько раз пытались вылазками их уничтожить. На южной батарее в основном, больше тысячи, подсту­пы прикрывали ополченцы. На рассвете 20 ноября из крепости неожиданно ринулись в атаку около шести­сот французов. Полусонные ополченцы враз разбежа­лись, а русские, два десятка, сражались до последнего, часть погибла, остальных захватили в плен. В то же время французы атаковали и северную батарею. Но там полторы сотни россиян отразили тысячное войско французов, пока не подоспела помощь с кораблей. Ко­рабельная артиллерия и контратака заставили францу­зов ретироваться в крепость, оставив на поле боя две сотни убитых.

Ушакову стало ясно, что наличными силами успеха не добыть. Спустя неделю подоспел отряд Сенявина. Флагман усилил бомбардировку крепости, держал под обстрелом французские корабли. В начале декабря воз­вратился из крейсерства от берегов Египта отряд Соро­кина. У них вышел запас провизии, едва дотянули до Корфу на полуголодном рационе. Да и на остальных кораблях эскадры припасов было внатруску. По дого­воренности снабжать должны были турки, но от них два месяца не пришло ни одного транспорта с провизи­ей. Приходилось Ушакову брать в кредит у местных купцов, но они делали это весьма неохотно.

Накануне Рождества из Севастополя прибыло подкрепление, два новых линейных корабля под флагом контр-адмирала Павла Пустошкина. Обнялись старин­ные приятели, служба вновь свела друзей юности. Осо­бенно обрадовали Федора Федоровича припасы прови­зии.

—   Наконец-то дождался тебя, Павел Васильевич, совсем измучился со съестным — ни денег нет, ни суха­рей. Турки все обещаниями сулят, а ничего не шлют.

—   Как же обходитесь, — недоумевал Пустошкин. — Что же Адмиралтейство Николаевское?

—   Какое там, мы здесь будто в опале, оказии с Чер­ного моря весьма редки. — В голосе Ушакова сквозило возмущение. — Посланник Томара бумагами отделы­вается. Мордвинову вроде бы невдомек. А служители иногда впроголодь ко сну отходят.

—   Томара-то у султана сидит, куда смотрит?

—   Тайный советник в тепле обретается, небось не голоден, потому нас и не разумеет. Токмо советами до­кучает. — Ушаков брезгливо поморщился. — Рекомен­дует турок на французов натравливать, ровно собак. Того более, — Ушаков достал из секретера шкатулку

с письмами. — Вот послушай. «Пущай они, что хотят делают с французами, а вам обременяться с пленными не следует, оставляя французов на произвол турков».

—   А, каково? — Ушаков закрыл шкатулку. — Хо­тя французы — якобинцы, токмо мне от этого не легче. Совесть-то не дозволяет зверем быть, с пленными не по-людски поступать.

Пустошкин рассказал, что Томара располагает све­дениями, как будто Нельсон норовит наши корабли от Корфу отвадить, блокаду снять, дабы, мол, оказать по­мощь королю Обеих Сицилии.

Ушаков не ответил, а только опять открыл шкатул­ку, вынул бумагу, протянул Пустошкину.

— Вот полюбуйся, Павел Васильевич, как Нельсон печется о том, что ты поведал.

Пустошкин, читая, покашливал.

— Сей адмирал, я слыхал, отваги немалой, одна-че, — Пустошкин вернул письмо Ушакову, — и он при Санта-Крусе с десантом фиаску испытал от гишпанцев.

Слушая Пустошкина, Ушаков думал о другом. Вспоминал, как в Константинополе его отговаривал Сидней Смит от похода к Ионическим островам и к Мальте.

— Крутят англичане, нас за простаков считают, ан не выйдет, нас на мякине не проведешь.

Ушаков знал малую толику английских недоброже-лательств, но судил верно. Всего два месяца назад он от души предлагал Нельсону руку дружбы. Теперь же Нельсон подговаривал Кадыр-бея оставить Корфу и ид­ти в Египет. А капитану Боллу на Мальту откровенни­чал: «Нам тут донесли, что русский корабль нанес вам визит, привез прокламации, обращенные к острову. Я ненавижу русских, и если этот корабль пришел от их адмирала с о. Корфу, то адмирал — негодяй».

В начале января Ушаков узнал, что французы гото­вят подкрепления в портах Адриатики. Купеческие су­да из Венеции и Триеста передали новости — из порта Анконы вышли три корабля с десантом на Корфу.

Флагман без промедления послал на перехват их Пустошкина.

— Бери два своих корабля, кои привел, в придачу четыре фрегата. Следуй курсом на пересечку, галсы располагай пошире. Ежели встретишь, атакуй без про­медления, корабли те перегружены десантом. Разбей их, жги, топи, бери в плен.

Поле ухода Пустошкина блокада острова усложни­лась. Темной январской ночью прорвался сквозь дозо­ры линейный корабль «Женеро». Французы выкраси­ли паруса в черный цвет, подобрались к линии дозора, где стояли более быстроходные турецкие корабли. Бег­леца заметили, открыли огонь. Ушаков дал сигнал: «Догнать неприятеля». В погоню отправились лишь русских два фрегата, но скорость их была мала. Ушаков приказал туркам отрядить вдогонку быстроходные корабли, но те попросту отказались.

Утром Ушаков даже не взглянул на вошедшего в ка­юту мягкой походкой Кадыр-бея.

— Капитаны твои спят беспробудно вместе с матро­сами. Так дело не пойдет. Как хочешь, а я отпишу Томаре, пускай визирю донесет, за что твои капитаны жа­лованье получают.

Кадыр-бей был с Ушаковым в добрых отношениях, молчал, виновато улыбался, разводил руками.

— Долгое время упущено, — продолжай Уша­ков, — обнадежен я был обещаниями Блистательной Порты прислать войска для штурма крепости. Францу­зы из крепости беспрестанно разоряют деревни, отби­рают у жителей провизию, крепость укрепляют. Еже­ли еще время упустить, взять крепость будет невоз­можно.

Два с лишним месяца крепость обстреливали кораб­ли и береговые батареи, держали французов в напря­жении, но вреда большого не наносили. Пятиметровая толща стен бастионов надежно укрывала защитников. По существующей морской тактике крепости, подоб­ные Корфу, могли быть взяты лишь длительной глухой блокадой кораблями, дабы принудить гарнизон капи­тулировать, когда иссякнут запасы провизии. Так дей­ствовали сейчас англичане на Мальте, на острове у них находился большой десант, вооружено 14 тысяч жите­лей, но крепость они сумели взять спустя год.

Ушаков ждать не мог. Обстоятельства, как и союз­ники, были способны перемениться в любое время. И Ушаков решил действовать по-новому, по своему ра­зумению, вопреки догмам. На штурм цитаделей он за­думал прежде всего обрушить огневую мощь корабель­ной артиллерии русской эскадры. Способности своих канониров он знал, а турецкие пушкари в счет не шли. Для непосредственного взятия крепости флагман на­чал готовить матросов и солдат-абордажников. Они мастерили лестницы, фашины — связки прутьев, хворос­та, закидывали ими рвы, тренировались штурмовать укрепления. Флагман придумал сотню специальных флажных сигналов и разослал их на корабли.

3 февраля возвратился и подключился к блокаде от­ряд Пустошкина. Флагман собрал военный совет на «Святом Павле». Переборки каюты были сплошь увеша­ны планами Корфу, Видо, рейдов. Ушаков был краток:

— На сих листах наша диспозиция обозначена пол­но. Приказ эскадрам на атаку будет вручен немедля. Главную цель — крепость Видо — штурмовать кора­бельной артиллерией с картечной дистанции, со шпрингов. Командиры сей маневр знают отменно. Служителями и припасами обеспечены. Наперво над­лежит прислугу неприятельскую от пушек и мест ук­репленных сбить споро и десантам путь очистить. На­чало штурма завтра поутру, по учиненному сигналу.

Атака и штурм начались 18 февраля с первыми лу­чами солнца. В четверть восьмого утра по сигналу флагмана «Атаковать остров Видо» эскадра снялась с якорей. Флагман поднимал на фалах один за другим позывные кораблей с указанием целей. Окрестности Видо сотрясались от грохота канонады. Флагман пока­зывал пример, атаковал на ходу первую батарею, про­шел вдоль берега, стал на шпринг в двух кабельтовых от самой мощной, второй батареи и всем бортом от­крыл залпами картечный огонь, почти в упор расстре­ливая прислугу. Одновременно русские батареи на Корфу открыли огонь по Новой крепости, фортам Сальвадор и Святого Рока. Под прикрытием огня кора­бельных пушек в Видо и Новой крепости устремились шлюпки с десантами русских матросов и солдат-абор-дажников. Завязались вскоре рукопашные схватки. Французы всюду не выдерживали натиска русских и начали отступать. Кое-где рядом с русскими действо­вали и албанские солдаты, присланные наконец Али-пашой.

Штурм бастионов Видо ошеломил французов, и, ви­дя безнадежность сопротивления, они начали сдаваться.

Командир «Магдалины» передал, что на первую ба­тарею ворвались турки и хотели начать резню сдав­шихся в плен французов.

Ушаков послал адъютанта, лейтенанта Балабина, к Пустошкину.

— Передать Пустошкину: немедля выставить у вхо­да во все бастионы наш крепкий караул. Турок и албан­цев не пускать, ежели полезут, гнать прикладами.

В два часа дня внезапно, как по команде, смолкли пушки, и громовое русское «ура» сотрясло могучие уте­сы острова — над крепостью взвились русские флаги.

Полчаса спустя к борту «Святого Павла» подошла шлюпка с пленными французскими офицерами во гла­ве с генералом Пивроном.

С падением Видо и передовых укреплений Новой крепости участь Корфу не вызывала сомнений. Ключ от морских ворот находился в руках Ушакова. Отныне с высот Видо открывалась возможность беспрепятст­венного обстрела Старой крепости на Корфу. Стреми­тельный штурм бастионов на Видо и Новой крепости на Корфу показал французам, что им противостоит иной, совершенно отличный противник от всех, встречав­шихся ранее, — австрийцев, итальянцев, турок… В ожесточенных рукопашных схватках на бастионах Святого Рока, Сальвадора и Новой крепости французы явно уступали русским матросам и солдатам. Отныне дело было только за временем. И видимо, это хорошо уяснили французские генералы.

Не успели утром следующего дня возобновиться атаки французских укреплений, как на стенах послед­ней, Старой крепости, появились белые флаги.

Ушаков приказал немедля прекратить огонь. На борт «Святого Павла» прибыли два французских офицера-парламентера. Комиссар Директории Дюбуа просил начать переговоры о сдаче крепости. Ушаков тут же вручил ответ парламентерам: «До сдачи крепос­тей Корфу, дабы не проливать напрасно кровь людей, я на договоры согласен». Вызвал адъютанта Балабина.

— Поезжай с французами, вручи им мои условия. Все условия русского флагмана французы приняли без оговорок.

Крепости со всем находящимся в них имуществом, а также корабли передавались победителям по описи. Сдавшийся гарнизон перевозился в Тулон, с догово­ром, под честное слово — 18 месяцев не применять ору­жие против союзников.

20 февраля комиссар Директории Дюбуа и генерал Шабо подписали капитуляцию.

Ранним утром 22 февраля на фалах «Святого Пав­ла» запестрели флаги сигнала: «Обеим эскадрам снять­ся с якорей и следовать линией по всему рейду на яко­ря». Корабли в целях предосторожности плотным кольцом окружили внешний рейд.

В полдень французский гарнизон, выходя из крепо­сти, положил перед фронтом наших войск ружья и зна­мена. На всех крепостях и плененных кораблях взви­лись российские флаги.

На верхней палубе русских кораблей, у мачт и на реях, на батарейных деках в откинутые порты, всюду с радостными физиономиями глазели на происходящее матросы.

— Ух ты, поперли француза здорово…

Ушаков вместе с Пустошкиным стояли на шкан­цах, и им тоже передалось настроение экипажа. Про­стым глазом хорошо просматривалось, как, понуро опустив головы, отходили в сторону французы.

—    Федор Федорович, — прервал молчание Пустошкин, — а сия виктория наша над войсками Директории впервой в кампании супротив француза.

—    Все верно, Павел Васильевич, к тому же трофей немалый. Как-никак четыре генерала и три тыщи войск, в таких-то крепостях. Пожалуй, сие впервые. — Ушаков прервался и озабоченно перевел взгляд на берег. — После молебна, Павел Васильевич, съездим на берег в гошпиталя к служителям, а торже­ства после…

Залпы прервали разговор флагманов, крепости са­лютовали адмиральскому флагу. На борт «Святого Павла» доставили знамена крепостей, флаги француз­ских кораблей, ключи от крепостей. Трофеи оказались немалые — больше шестисот пушек с мортирами, ты­сячи ружей, сотни пудов пороху, тринадцать боевых кораблей и судов. История до сих пор не знала подобно­го штурма и взятия приморских крепостей с моря. От­ныне русская эскадра владела контролем на путях в Адриатику, Венецию, Италию из Восточного и Юж­ного Средиземноморья.

* * *

Первый воскресный день после штурма выдался по-весеннему теплым, солнечным. Настолько привыкли моряки за три месяца к оглушающему грохоту каждо­дневно гремевшей канонады, что тишина, царившая в гавани, непривычно звенела в ушах, клонила в дре­моту. Подставив лица солнцу, на баке «Святого Павла» уселись кружком вокруг фитиля матросы и гренадеры пехотного батальона, приписанного к кораблю.

—   Вишь ты, братцы, нынче-то у нас в Угличе вью­жит, — разомлевший на солнцепеке канонир с медно-красными щеками прикрыл глаза, — поди, Масленица вскорости.

—   Масленица-то хороша, а нынче хошь досыта нас попотчевали. — Усатый гренадер, задрав рубаху, по­гладил волосатый живот.

—   А все она, война треклятая.

—   Куды уж, скольких, почитай, отпели-то нонче. - Седой капрал, тяжко вздохнув, перекрестился.

В наступившей тишине все невольно повернулись в сторону кормы. Играла флейта, в прозрачном безмол­вии над бухтой струилась грустная мелодия.

—    Ишь ты, — нарушил молчание канонир, — дав­ненько не слыхать было благоверного. Знать, душой от­дыхает, еще одной заботой менее стало.

—    Стать смирна! — Капрал первым заметил с пра­вого борта десятивесельный катер под флагом контр­адмирала Пустошкина. Звуки флейты прервались вне­запно, когда Пустошкин еще шел по шкафуту. Флаг-офицер Ушакова, лейтенант Петр Головачев, привет­ливо распахнул дверь в адмиральскую каюту, давая по­нять, что контр-адмирала ждут.

—    Ты уж прости, Федор Федорович, не гневай­ся, — смущенно улыбнулся Пустошкин, — и сам несладился, и тебя враз от полюбовной утехи отвадил.

—    Полно, Павел Васильевич. — Ушаков убрал футляр с флейтой в массивный шкаф, возле балконной двери.

На столе флагмана лежал ворох исписанных бумаг.

— Кумекаю вот о правлении на островах, — Уша­ков кивнул на бумаги. — Надобно на семи островах ка­кую ни есть власть учреждать.

Пустошкин озорно вскинул брови:

— А по мне, Федор Федорович, определить военно­го губернатора, и баста.

Ушаков замахал рукой. Пустошкин, пожалуй, был единственным на эскадре, с кем он откровенничал.

— Хватает, Павел Васильевич, таковых и там у нас, — он повел пальцем на восток. — Зрел, у францу­за коим образом устройство-цитадель, а при ней комис­сар Директории над всеми…

Ушаков взял со стола исписанный лист, протянул Пустошкину:

— Полюбуйся, о чем граждане Занте прислали пе­тицию.

Пустошкин углубился в чтение. Триста горожан ос­трова поздравляли русского адмирала с победой у Корфу, сообщали о наболевшем. Власть в городе узурпиро­вали семейства именитых дворян. Просили горожане об одном — вернуть им те права, которые он дал, как только прибыл, и позволить выбирать судей от всех граждан — из лекарей, стряпчих, мастеровых, худож­ников и прочих.

— Уразумел? — Ушаков положил письмо на стол. — Не токмо, что было, большего просят, из разно­го люда выборных иметь. — Усмехнувшись, посмотрел на товарища, кивнул на конторку: — А высочайшие ре­скрипты намного другое глаголют.

Пустошкин понимающе потер подбородок.

—   Ну и как же с ними определишься?

—   Выдал ответ, ежели просьба сия справедлива и учиняются неправды там, сам наведаюсь, а коли по­надобится, с эскадрой. Правое дело поддержки требу­ет. — Ушаков, помолчав, добавил: — О другом размы­шляю. Острова все объединить надобно в единое целое,

сенат выбрать, учредить республику. Для того законы потребны, а их нет.

— Велика ноша у тебя, Федор Федорович. Ушаков сдвинул брови.

—   Была бы одна, а то их… — кивнул на стол. — Ныне вновь любезный адмирал Нельсон просит помочь для спасения их сицилийского величества, буд­то Мальта им уже спасена.

—   Шутить изволишь, Федор Федорович, который месяц Нельсон с Мальтой не совладает, а гарнизон там поменее, чем на Корфу.

Пустошкин вдруг заговорил о Калиакрии. Как рас­сказал ему Сорокин, при Абукире сражение было схо­жее с Калиакрией.

Ушаков с интересом прислушался. Пустошкин по­яснил, что когда Сорокин был в Египте у командора Смита, то встречался с пленным французским капита­ном. Тот утверждал, что Нельсону не видать бы викто­рии, коли у французов орудийные деки не были забиты хламом. Ремонтировались они и палили одним бортом вполсилы.

Ушаков лукаво прищурился:

— У Нельсона кораблей было чуток больше, чем у французов, а у меня супротив турок в два с лишним раза менее…

Пустошкин засмеялся.

— Ну, Федор Федорович, где Нельсону с тобой тя­гаться. — И спохватился: — Прости, пожалуй, загово­рился я. Сей же час кренгование на «Михаиле» в бухте Гувино, там мне быть беспременно.

Проводив товарища, Ушаков сел за стол, взял перо, задумался, глядя в распахнутую балконную дверь, ку­да струились знойные лучи полуденного солнца. Вывел заголовок.

«План о учреждении правления на освобожденных, французов прежде бывших, венецианских островах…»

Теплый, по-весеннему ласковый бриз шелестел бал­конными шторками.

«…В Корфу присутствовать будет сенат, главное правительство республик оных, который решать будет политические, военные и экономические дела по боль­шинству голосов…»

Корабельный колокол четыре раза отбил двойную склянку. В ту же минуту следом за флагманом затре­звонили колокола на всех кораблях, русских и турец­ких, веером стоявших на рейде.

Наступила полночь. Ушаков вышел на балкон, рас­стегнул камзол, глубоко втянул родной, терпкий запах моря. «Где, в кои минувшие века чужеземные полко­водцы возглашали освобожденным гражданам спра­ведливые формы правления?» Он не помнил.

Писанина отнимает уйму времени от других неот­ложных дел. А при нем нет, по сути, ни одного грамот­ного писаря. Сразу после взятия Корфу не выдержал, буквально взмолился перед Кушелевым: «…Совсем ме­ня письмоводством задавили и отнимают время от деятельностей важнейших; а письмоводцев, которые бы сами могли по одному объяснению моих слов сочинять рапорты и донесения, здесь нет. Я измучен до такой крайности, что сделался больным. Повторяю просьбу мою, исходатайствовать мне милость и благоволение присылкою достаточного числа способных письмовод­цев, историографа и мастеров рисовальных…»

Утром флагман принялся дописывать список отли­чившихся при штурме Корфу. Рапорт Павлу I о взятии Корфу отправил сразу. Теперь следовало представить на милость императора ходатайство о поощрении под­чиненных. Перечитывая донесения командиров, благо­душно улыбнулся. Командир «Святого Павла», капи­тан 1-го ранга Сарандинаки, в конце донесения упомя­нул Ваню: «Волонтеры из дворян, обучавшие к море­плаванию навигацкие науки: Иван Ушаков, Петр Шал-ковников. Находились при командующем кораблем в должности адъютантов и исполняли оную с ревнос­тью и усердием исправно; рекомендованы с похвалою».

Дописав список и немного поразмыслив, Ушаков решил не упускать случай и попросить за Ивана графа Кушелева. Благо он уже адмирал и, слышно, в боль­шой силе у императора.

«Адмиралу графу Кушелеву. 20 марта 1799 г. Ко­рабль «Св. Павел» при Корфу. Ваше сиятельство, м-вый г-дарь! Племянник мой, брата моего родного сын, Иван Ушаков, был содержан всегда при мне, кош­том моим обучен и окончил все навигацкие науки, к мореплаванию принадлежащие; пять кампаний сря­ду был со мною в море при эскадре, на моем корабле, волонтером; обучался практике и ныне находится в должности адъютантом при командующем кораблем флота капитана 1 ранга Сарандинаки, от коего реко­мендован и представлен с прочими рекомендованны­ми. Прошу покорнейше ваше превосходительство не оставить вашим покровительством и милостию, так как он не определен еще в службу. Намерение мое было, обуча, записать его в Морской Кадетский корпус, в гардемарины, дабы с прочими после мог быть экзаме­нован; теперь же представляю на вашу волю и благо-рассмотрение и буду доволен, только бы он был опреде­лен в службу, как угодно, а я буду стараться об оконча­нии им других наук. Благосклонность вашу почту соб­ственной ко мне вашей милостию и проч.».

Племяннику флагмана сильно подфартило. В том же году был произведен в мичманы. Однако отличив­шихся при штурме Корфу император не пожаловал своей милостью, никого. Крутой по натуре Павел I, взбеленился. Оказалось, взбесило его известие о бегст­ве с рейда Корфу французского корабля «Жанейро». Ни один участник взятия Корфу не получил какой-ли­бо награды.

Ушаков недоумевал: «Сызнова чьи-то козни?» В Николаеве второй месяц переменилась власть. Вмес­то уволенного в отставку Мордвинова командует фло­том адмирал Вилим Дезин. Бывший командующий Азовской флотилией слыл не храброго десятка, ни то ни се, на явные интриги вроде бы неспособен…

Правда, сам флагман в обиде не оказался. В первый весенний день получил пожалованные императором награды. За взятие Цериго — бриллиантовые знаки к ордену Александра Невского, за овладение крепос­тью на острове Занте — орден Святого Иоанна Иеруса­лимского. В канун Пасхи прибыл указ императора: «Его и.в. всемилостивейше пожаловать соизволил ви­це-адмирала Ушакова за покорение всех похищенных французами прежде бывших Венецианских островов и взятие последнего из них острова Корфу с крепостя­ми, укреплениями и военными кораблями, в адмира­лы», Пустошкина произвели в вице-адмиралы. Рос­сийского адмирала чествовал султан, Селим III, выс­шей наградой — «челенгой» — пером из своей чалмы, украшенном алмазами. Прислал поздравления и Нель­сон23 : «От всей души поздравляю ваше превосходительство со взятием Корфу и могу уверить вас, что слава оружия верного союзника столь же дорога мне, как слава моего государя».

Пламенно поздравил из Северной Италии Алек­сандр Суворов: «Великий Петр наш жив… Что он по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах произнес, а именно: «Природа произвела Рос­сию только одну, она соперниц не имеет» — то и теперь мы видим. Ура! Русскому флоту! Я теперь говорю само­му себе, зачем не был я при Корфу, хотя мичманом?»

* * *

Полномочный российский министр при короле Обе­их Сицилии граф Мусин-Пушкин был раздражен. Ни с того ни с сего после приятного обеда его вдруг при­гласил король Фердинанд. Пропали до вечера карты и милая компания. Карету подбрасывало на ухабах, с моря, продувая насквозь экипаж, пронзительно свис­тел ветер. Конечно, это не Фердинанду, а его жене коро­леве Каролине он понадобился. В королевстве знали все, кроме ее мужа, жалкого труса и осла, что фактически правит Неаполем и всем королевством она, «неаполи­танская фурия», как прозвали ее за необузданный нрав. Собственно, эта бешеная баба и виновата в том, что ми­нистр принужден обитать вот уже третий месяц в проду­ваемом насквозь ветрами Палермо. Как было прекрасно в Неаполе! Надо же было появиться этому английскому адмиралу… Правда, молодая жена английского послан­ника, выжившего из ума старика Гамильтона, флирто­вала и раньше. Это было главной темой ежедневной бол­товни ее с интимнейшей подругой Каролиной. Изящная красавица, с темным прошлым, проныра и авантюрист­ка, Эмма Гамильтон была вхожа во все салоны Неаполя. Последние годы ее преданнейшая подруга королева неапо­литанская рвала и метала. После того как родная сест­ренка Каролины, Мария Антуанетта, окончила жизнь на гильотине, она считала своим долгом мстить францу­зам. Начать поход против них ее трусливый супруг ни­как не решался. И тут в Неаполь прибыл Нельсон. В пер­вый же вечер героя Абукира пригласили в королевский дворец. Встретив там Эмму Гамильтон, он безрассудно увлекся ею и, бросившись в объятья «порочной сире­ны» — уже не дорожил своей былой славой, не размыш­лял тем паче о грядущем. Отныне ежедневные прихоти этой коварной женщины стали для него законом.

Нельсон и сам ранее невзлюбил французов. Эмма только подлила масла в огонь.

Мусин-Пушкин хорошо запомнил, как однажды Нельсон распалил короля Фердинанда:

— Вам остается либо идти вперед, доверившись Бо­гу и его благословению правого дела и умереть со шпа­гой в руке, либо вас вышвырнут с позором из ваших владений.

Король пока здравствовал, а из владений его изгнал взбунтовавшийся народ.

В свое время вооружив 30 тысяч наемных бродяг и грабителей, Фердинанд резво двинулся к Риму. Но стоило этому «войску» столкнуться с вдвое слабей­шими «бунтарями», как оно мгновенно разбежалось. Запыхавшегося от ретирады короля, его свиту и, есте­ственно, леди Эмму и ее супруга Нельсон успел пере­править на свой флагманский корабль и увезти подаль­ше, сюда в Палермо.

Потому и приходилось полномочному министру по­неволе коротать время в Палермо, в ожидании лучших времен.

В то время как Мусин-Пушкин приближался к ко­ролевской резиденции, его ожидали там те, кого он и предполагал встретить.

…Наконец-то королева Каролина сияла — ее супруг сломался. А случилось все перед обедом, когда явилась эта взбалмошная Эмма с Горацио и, конечно, в сопро­вождении своего дряхлого супруга Вильяма.

После обычных реверансов Эмма, интригующе улы­баясь, сообщила, что есть интересные новости, и кину­ла взгляд на Нельсона.

—    Ваши величества, только что получено известие о взятии Корфу русскими. — Металлические нотки в голосе адмирала не вызывали особого восторга у при­сутствующих, в них сквозили плохо скрываемая озабо­ченность и тревога.

—    Я давно рекомендовал его величеству, нашему королю, осмотрительно вступать в союз с русски­ми, — вставил, скрипуче покашливая, Гамильтон.

Нельсон придерживался такого же мнения. Пять ме­сяцев он отваживал русских от Корфу, но увы. Этот Ушаков не так прост. Несколько раз Нельсон убеждал его идти к Египту, но где там… Никогда не желал он ви­деть русских к западу от Крита. Все эти острова давно были бы уже британскими, но русские их опередили.

—    Однако, сэр Горацио, так ли сильны рус­ские? — усомнился Фердинанд.

—    Смею утверждать вас, ваше величество, что мощней крепости, чем Корфу, нет во всем Средиземном море, — холодно пояснил Нельсон.

—    Как нет? — Фердинанд подпрыгнул в крес­ле. — А Ла-Валлета?

Краска пятнами медленно заливала лицо Нельсона. Сам не ведая, король затронул самую больную тему. Каролина ловко перевела беседу в новое русло:

— Раз эти русские так отважны, нельзя ли употре­бить их на пользу нашего королевства? Нам как раз не­достает храбрых солдат для изгнания мятежников.

Подобные соображения вынашивал и Нельсон, еще в прошлом месяце он прощупывал Ушакова и просил прислать войска для защиты Мессины. Но теперь обста­новка менялась в лучшую для него сторону. В самом де­ле, настала пора поднять свою репутацию. На днях он получил письмо от верного друга из Лондона. Тот изве­щал его, что в высшем свете задают вопрос: почему сам Нельсон не руководит экспедицией против Мальты, а предпочитает компанию «двух развратных женщин»? Имелись в виду Каролина и ее интимная подруга Эмма…

Потому-то и поспешили пригласить полномочного русского министра и начать действовать безотлагательно.

Во дворце Мусина-Пушкина ожидали с нетерпени­ем. Узнав о намерениях Фердинанда, он пообещал без промедления довести просьбу короля до сведения Пав­ла I, а чтобы ускорить дело, порекомендовал направить к Ушакову своего министра.

На следующий день Нельсон диктовал на борту флагмана английской эскадры «Фудроянта» письмо Ушакову.

Поздравив с взятием Корфу, перешел к главному. «…У меня есть величайшая надежда, что Мальта скоро сдастся… Флаг его Сицилийского величества, вместе с великобританским флагом развевается во всех частях острова, кроме города Валлета, жители которого с со­гласия его Сицилийского величества поставили себя под покровительство Великобритании. Эскадра завтра выходит для блокады Неаполя, которая будет продол­жаться с величайшей силой вплоть до прибытия ваше­го превосходительства с войсками Baniero царственного повелителя, которые, я не сомневаюсь, восстановят его Сицилийское величество на троне».

Так исподволь русская эскадра вовлекалась не толь­ко в освобождение Италии от французских захватчи­ков, но и в вооруженное подавление свободолюбиво на­строенных республиканцев, восставших против короля и клерикалов. Русские моряки становились невольны­ми соучастниками объявленного Павлом I похода во имя «восстановления престолов и алтарей».

Письмо Фердинанда на Корфу повез полномочный министр Антоний Мишеру. А тем временем Нельсон начал действовать с другого фланга на русского флаг­мана. Уж своего императора Ушаков не ослушается. Задействуем-ка нашего посла в Петербурге, Уитворта.

«Мы ждем с нетерпением прибытия русских войск. Если девять или десять тысяч к нам прибудут, то Не­аполь спустя одну неделю будет отвоеван и его импера­торское величество будет иметь славу восстановления доброго короля и благостной королевы на их троне».

В конце марта Мишеру прибыл на Корфу. Впервые он был здесь полтора месяца назад, и о русских моряках у него осталось самое благожелательное впечатление.

Прочитав письмо, Ушаков поведал о своих заботах:

— Я уже сообщал с вами их величеству, что помочь рад, но нынче кораблей недостаток и к тому же запасы провизии на исходе, средства и починка судов задер­живают. — Ушаков, расхаживая по каюте, остановил­ся перед Мишеру. — К тому же намедни от генерала Су­ворова просьба получена: выслать для крейсирования и блокады корабли в Анкону.

Неаполитанский министр, слушая перевод Мета-ксы, согласно кивал головой, но на лице сквозило огор­чение. В последнее время Ушаков не испытывал особо­го желания спешить на выручку короля Фердинанда. Прибывший недавно Пустошкин рассказывал, что ар­мия кардинала Руффо состоит из разного сброда фана­тиков, ворюг и бродяг, которые свирепствуют над жи­телями и пленными. Но из Петербурга поступило «им­ператорское повеление оказать немедленную помощь «армии веры» кардинала Руффо». Таких указаний раньше не было, даже при освобождении Ионических островов.

Потому Ушаков вынужден был послать корабли к берегам Италии, к Бриндизи и Манфредонии. Поки­дая флагманский корабль, Мишеру остался доволен ре­зультатом визита.

Адмирал вызвал флаг-офицера Головачева:

— Заготовьте ордер капитану Сорокину для следо­вания в Бриндизи и Манфредонию третьего апреля. Кроме того, изготовьте шлюпку для оказии на шебеку, которая в Константинополь нынче отправляется. Перешлите с капитаном почту посланнику Томаре. Назавт­ра поутру Сорокина ко мне.

Вечером, когда удар гонга возвестил отход ко сну, Федор Федорович, усмехаясь, еще раз перечитал пись­мо Нельсона.

— Хитры, аи хитры аглицкие, — качал он голо­вой, — так и норовят вокруг пальца обвести.

Подвинув чернильницу, начал писать Томаре.

«Требование английских начальников морскими силами в напрасные развлечения нашей эскадры я по­читаю — не иное что, как они малую дружбу к нам по­казывают, желают нас от всех настоящих дел отщепить и, просто сказать, заставить ловить мух, а чтобы они вместо того вступили на те места, от которых нас отде­лить стараются. Корфу всегда им была приятна, себя они к ней прочили, а нас под разными и напрасными видами без нужд хотели отделить или разделением нас привести в несостояние…»

— Эх, Нельсон, Нельсон, не по совести христиан­ской творишь.

«Однако Бог, помоществуя нам, все делает по-свое­му — и Корфу нами взята, теперь помощь наша крайне нужна Италии…»

Спустя неделю отряд кораблей под командой капи­тана 2-го ранга Сорокина вышел в Бриндизи.

Вслед за Сорокиным командующий направил для блокады Анконы эскадру вице-адмирала Пустошкина. Ушаков хорошо понимал замысел Суворова. Начав итальянский поход в апреле 1799 года, суворовские войска освободили к середине мая всю Ломбардию. Это вынудило французов снять войска из Южной и Цент­ральной Италии, оставив там несколько гарнизонов. Тем временем корабли капитана 2-го ранга Сорокина успешно действовали на восточном побережье Апен­нин. Заняв Бриндизи еще в апреле, Сорокин, не дожи­даясь разрешения Ушакова, высадил 4 мая десант в 600 человек и двинул его в Манфредонию. В конце мая этот отряд прошел через весь Апеннинский полуос­тров, освободив большинство провинций. Неаполитан­ский военный министр Мишеру сопровождал отряд и был восхищен русскими матросами, о чем не преми­нул сообщить в Петербург. «Итак, только 550 челове­ками российских войск удалось в двадцать дней подчи­нить опять королевской власти большую часть провин­ции и наконец всю землю, даже до стен столицы».

В начале июня отряд соединился с восьмитысячной так называемой «армией веры» клерикалов кардинала Руффо. Что это была за «армия», наши матросы убеди­лись на следующий же день. Рано утром отряд повстан­цев в тысячу человек погнал эту «армию», и кардинал Руффо запросил помощи у русских. Рота матросов оп­рокинула неприятеля за один час…

Наступая, русский отряд стремительной атакой от­бросил противника и ворвался в Неаполь. 8 июня Не­аполь был очищен от французов и их пособников. Лишь в нескольких замках они продолжали сопротив­ляться, но к вечеру капитулировали. Насколько от­важны были русские моряки в сражении, настолько и милосердны к побежденным. Они видели, как клери­калы Руффо, едва появившись в Неаполе, начали чи­нить кровавую расправу над якобинцами. Потому-то командир отряда моряков заставил кардинала Руффо включить в условия капитуляции право свободного вы­хода и отправку на судах французов и их сторонников с семьями. Скрепя сердце кардинал согласился, и ка­питуляцию заверил своей подписью и представитель Нельсона, капитан Фут. Русские моряки выпустили из осажденных замков французов и якобинцев, их поса­дили на суда, как и было оговорено в капитуляции, и отправили в Тулон.

Однако, едва суда вышли из залива, им преградила путь эскадра Нельсона.

На шканцах флагманского корабля англичан под большим зонтом отдыхали после обеда в плетеных креслах Вильям Гамильтон и его супруга. За спиной Эммы стоял Нельсон и пристально рассматривал вход в Неаполитанский залив.

—    Из залива выходят транспорты под французски­ми флагами, сэр, — доложил капитан.

—    Поднимите сигнал, — не оборачиваясь, прика­зал Нельсон. — «Остановить движение и стать на якорь», продублируйте сигнал пушкой. Выясните, кто, куда и зачем выпустил транспорты неприятеля из бухты.

Контр-адмирал досадовал: «Кто здесь, черт возьми, хозяин? »

— Прикажите немедля спустить эти шутовские флаги на судах.

Спустя полчаса адъютант доложил, что на судах на­ходятся пленные французские солдаты и неаполитан­ские якобинцы с семьями.

Нельсон сжал губы: «Ну это уж слишком!»

—    Передайте на фрегаты: «Подойти к транспор­там, арестовать их, и чтобы ни одна душа не ускользну­ла на берег». Он покажет этим республиканцам, кто здесь истинный повелитель.

—    Разыщите на берегу и срочно направьте ко мне капитана Фута.

Корабль слегка вздрогнул, с бака полетел и плюх­нулся в воду огромный якорь. Адмирал пригласил чету Гамильтон к столу.

В адмиральском салоне было прохладно, зашторен­ные окна почти не пропускали солнечные лучи.

Гамильтон во всем разделял мнение адмирала — на­добно французских якобинцев и мятежников наказать по всей строгости законов военного времени, а король Фердинанд и его супруга должны получить полное от­мщение за причиненные их величествам беспокойства.

Нельсон пообещал, что ни один преступник не уй­дет от кары, независимо от возраста, пола и заслуг в прошлом.

К вечеру на флагманский корабль прибыл капитан Фут. Нельсон, не поздоровавшись, спросил, кто посмел выпустить из Неаполя французов и их сообщников?

—   Сэр, в соответствии с договором о капитуляции крепости Кастелламера, — хладнокровно пояснил ка­питан Фут.

—   Кто подписал договор? — раздраженно перебил Нельсон.

—   Кардинал Руффо, сэр, офицер адмирала Уша­кова…

—   Какой офицер?! — «Опять Ушаков опередил ме­ня». Нельсон в гневе схватил трость и ударил ею по спинке кресла.

—   Капитан-лейтенант Белли, сэр. Русские штур­мовали крепость пять дней тому назад. — Фут все боль­ше недоумевал.

Тем временем раздражение Нельсона усиливалось. Ушаков перехватил у него Ионические острова и те­перь распоряжается здесь, в Неаполе. Под самым но­сом британской эскадры.

—   Кто этот офицер? Англичанин?

—   Да, сэр, на русской службе.

Капитан Фут, стараясь уменьшить ярость своего ад­мирала, пытался растолковать Нельсону, что русские матросы прошли маршем все Апеннины от Бриндизи до Неаполя за две недели. Договор о капитуляции со­ставлял кардинал Руффо. Он тоже не хотел выпускать из Неаполя французов и мятежников. Но без помощи русских кардинал не овладел бы провинциями и не во­шел бы в Неаполь, а русские требовали у него отпус­тить пленных.

—   Я ненавижу русских. — Нельсон возбужденно метался по каюте, пустой рукав выскочил из перевязи, но он не замечал этого. — Вы подписали договор? — на­бросился он на Фута.

—   Моя подпись стоит под капитуляцией, сэр…

—   К черту все договоры! Они недействительны, потому что заключены до прихода сюда эскадры его вели­чества. — Нельсон постепенно остывал. — Всех пре­ступников будет судить военный суд. Надеюсь, вы не упустили этого мерзавца, адмирала Карачиолло?

—   Нет, сэр, он находится на транспорте, под арестом.

—   Не сомневаюсь, британский суд воздаст ему должное за преступления против короля, а впро­чем, — злая усмешка перекосила припухлые губы Нельсона, — на рее он не будет скучать в одиночестве.

—   Сэр, — необычайно бледное лицо Фута напряг­лось до предела, — в таком случае я вынужден подать в отставку.

—   Капитан Фут, считайте, что она принята, вы сво­бодны. — Нельсон надменно кивнул на дверь.

Вечером с эскадры Нельсона высадились три тыся­чи англичан. Они спешили сделаться хозяевами поло­жения в уже поверженном Неаполе. Нельсон пытался натянуть на себя лавровый венок победителя. По его приказанию отменили все статьи договора о капитуля­ции, которая гарантировала жизнь всем сдавшимся в плен. Три дня спустя военный суд приговорил коман­дующего флотом республиканцев Франческо Карачи­олло к пожизненному заключению. Нельсон отменил приговор.

— Адмиралу-бунтовщику место на рее, — Нельсон размашисто, наискосок перечеркнул приговор. — При­говор привести в исполнение сегодня. Он, кажется, раньше командовал «Минервой»? — спросил Нельсон у капитан-командора. — Вот и прекрасно, поставьте этот фрегат напротив «Фудроянта». Я хочу видеть по­следние минуты жизни этого негодяя, поднявшего ру­ку на королевскую династию.

Капитан-командор знал, что Нельсон многое не до­говаривает. Вчера Эмма Гамильтон настоятельно уго­варивала Горацио, чтобы не отнимал у нее возможнос­ти любоваться таким редким зрелищем, как казнь ста­рого адмирала.

— Всем этим мятежникам необходим нравствен­ный пример.

Полностью освободив руки грязной толпе монархи­стов, Нельсон развязал в Неаполе кровавую бойню. Ко­ролевские судилища соперничали с военными судами в неистовой жестокости приговоров. Пытки и казни не прекращались даже ночами.

В этом бушующем море насилия и безумства одни русские оставались верными своему слову и чести.

В квартале, где разместился русский отряд, негде было яблоку упасть. Все дворы были забиты мужчина­ми и женщинами, спасавшимися от разъяренных роя­листов и английских штыков.

Только что во двор протиснулся в одном нижнем бе­лье перепуганный итальянец с женой и ребенком. Ви­димо, они пытались скрыться от погони. Часовой, мат­рос Болотов, благодушно отвел ружье в сторону.

Так и есть, в конце переулка замелькали факелы, послышался топот и крики приближающейся толпы. Болотов засвистел в дудку, решительно выставил ру­жье. Из домика выбегали матросы и солдаты с примк-нутыми штыками.

Три дня тому назад мичман Никифоров с группой матросов вырвали из подземелья композитора Чимаро-зе, сочинителя гимна республики. Его уже были гото­вы растерзать маньяки кардинала. Спасло композито­ра знание русского языка. В свое время он провел три года в Петербурге и сохранил светлые воспоминания о русских людях. Прибежавшая к Никифорову жена Чимарозе в слезах на коленях умоляла, коверкая рус­ские слова, спасти ее мужа от расправы.

Дважды у ворот собиралась толпа клерикалов и тре­бовала выдать им Чимарозе. Сегодня во главе толпы стоял подвыпивший лейтенант с эскадры Нельсона. Несмотря на увещевания, толпа не расходилась. Ники­форов укоризненно показал лейтенанту на эполеты, но тот и не подумал убрать шпагу.

— Видимо, господин лейтенант имеет превратное понятие о чести и честности.

Никифоров по-английски еще раз обратился к не­му, но стоящая за его спиной толпа продолжала неис­товствовать.

Через минуту солдаты и матросы направили штуце­ра в сторону толпы.

—    Господин лейтенант, — Никифоров подошел к англичанину, — передайте сим безумцам, ежели не отойдут, палить будем из ружей.

—    Пли! — громыхнули выстрелы, матросы дали залп в воздух.

Чертыхаясь, сбивая друг друга с ног, погромщики бросились наутек. Белый китель англичанина послед­ним скрылся за крайним домом.

В Неаполе русские матросы спасали невинных лю­дей, а на севере гренадеры Суворова гнали французов.

Армия Суворова в Северной Италии одерживала од­ну победу за другой. Вся Ломбардия была освобождена. В те же дни, когда был занят Неаполь, на севере войска Суворова овладели крепостью Александрия, нанесли решительное поражение французской армии Макдо-нальда на реке Треббия. Где-то недалеко, в одном-двух переходах за горизонтом, лежала Генуя, плескалось лазурное море.

Со времен Кинбурна, Очакова, Измаила Александр Васильевич крепил боевую дружбу с моряками, пони­мал и знал непреложную истину: там, где водная аква­тория, морские просторы у стен крепостей, — без фло­та пропадешь.

Еще весной, будучи в Вене, писал он Ушакову:

«…Ваше превосходительство, изволите ясно усмот­реть необходимость крейсирования отряда флота ко­манды вашей на высоте Анконы; как сие для общего блага, то о сем ваше превосходительство извещаю, от­даю вашему суждению по собранию правил, вам дан­ных, и пребуду с совершенным почтением.

Милостивый государь вашего превосходительства покорнейший слуга гр. А. Суворов-Рымникский».

И Ушаков тогда откликнулся, немедля направил к побережью Апулии отряд капитана 2-го ранга Соро­кина, а в Северную Адриатику отряд контр-адмирала Пустошкина.

Слава победителей Корфу опережала их, и против­ник зачастую уходил от встречи с ними, отступал без боя. Так было, когда отряд Сорокина появился перед крепостью Бриндизи.

«…Пятьсот человек французов, которые как скоро увидели приближающуюся нашу эскадру, бросили все; не успели взять с собой ничего, даже серебро и деньги, собранные в контрибуцию, оставили и в великом стра­хе бежали без памяти вовнутрь матерой земли к сторо­не Неаполя…» — доносил Сорокин флагману.

В эти же дни к Суворову прибыл курьер от контр-ад­мирала Пустошкина капитан Литих.

— А что, здоров ли мой друг Федор Федоро­вич? — встретил генерал-фельдмаршал курьера.

Литих несколько смутился от такого вопроса. Он не видел адмирала больше двух месяцев.

— Господин адмирал фон Ушаков?

Суворов страшно округлил глаза, брови его гневно поднялись.

— Убирайся ты вон с твоим «фон»! — вскричал Александр Васильевич. — Этот титул ты можешь при­давать землякам своим, потому что они нихтебештимт-загеры, немогузнайки. — Взволнованный Суворов бе­гал по палатке из угла в угол. — Человек, которого я уважаю, который победами своими сделался грозой для турков, потряс Константинополь и Дарданел­лы, — он остановился напротив смертельно побледнев­шего Литиха, — который, наконец, начал великое дело освобождения Италии, отняв у французов крепость Корфу, еще никогда не уступавший открытой си­ле, — уже остывая, глубоко дыша, он поднял кверху палец и помахал им перед капитаном, — этого челове­ка называй всегда просто Федор Федорович! — Суворов вздохнул облегченно и закончил шутливо: — Ну, бра­тец, понял? Давай пакет.

Суворовские войска выходили к Генуэзскому зали­ву, Мальта упорно сопротивлялась. Король обеих Си­цилии домогался у Павла всяческой помощи в установ­лении порядка и взятии Рима.

В конце июля миновала опасность нападения фран­ко-испанского флота. Соединенная эскадра, приведя себя в порядок и пополнив запасы, покинула Ионичес­кие острова.

Двое суток дрейфовали корабли при полном штиле в южном проливе между Корфу и Видо. Наконец ветер «пошел», и корабли легли на курс к Мессине. В начале августа с салинга флагмана увидели клубившуюся шапку Этны. Корабли, лавируя при противных ветрах, бросили якоря на рейде Мессины. Наконец-то прибыл курьер от генерал-фельдмаршала Суворова.

Командующий сообщал о недавних победах и просил:

«Милостивый государь мой, Федор Федорович! 06-ратя теперь виды свои на Геную, выступил я теперь в поход. Мне надлежит осилить некоторыми крепостя­ми; трудности, препоны отнимут у меня довольно вре­мени, как и изготовление к горному походу…»

Ушаков взял письмо, продолжая читать, подошел к висевшей на переборке карте:

«Главные силы неприятельские около Генуи, субси-стенцию они получили водою из Романии… генуэзцы кормятся сами из чужих мест, то есть особливо, и в большом виде припасы свои получали они из Афри­ки и Архипелага. Союзные флоты нынче господа моря и легко в том препятствия утвердить могут…»

Просьба Суворова была предельно ясна.

На следующий день Ушаков наставлял перед похо­дом вице-адмирала Пустошкина. В подчинение ему вы­делялась эскадра из семи кораблей.

— Генерал-фельдмаршал просил о крейсерстве у генуэзских берегов. Смотри сам, Павел Васильевич, по обстоятельствам и в тех местах, где сочтешь нуж­ным, действуй по своему усмотрению.

Флагман не любил слишком опекать своих коман­диров.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился Пустошкин к Ушакову, тот кашлянул. Два месяца, как он получил известие о присвоении ему звания адмира­ла, а все еще не привык к подобному обращению. Пус­тошкин продолжал: — Полагаю, сноситься с вами буду через Сорокина.

Федор Федорович сообщил Пустошкину, что Соро­кин следует в Неаполь, а затем с эскадрой направится в Палермо. Неаполитанский король усиленно желал иметь подле себя русских моряков. Видимо, одного Нельсона ему маловато. Перед расставанием Ушаков поделился мыслями, что в Петербурге про Корфу по­малкивают, и о том, что целое Неаполитанское коро­левство освобождено нашими моряками. Анкона бло­кируется, Венецианский залив весь очищен.

—   До Бога высоко… — Пустошкин кивнул на вос­ток, — туда далеко…

—   Коли бы так, еще полбеды. — Ушаков махнул ру­кой. — Свои же союзнички в тоску вгоняют. С Кадыр-беем одна морока, австрийцы норовят водить за нос, ан­гличане обманом обойти… Ну, да Господь с ними, он им и судья. Нам службу, Павел Васильевич, править на­добно, Отечеству с пользой, авось внуки нас в небреже­нии не оставят, — закончил Федор Федорович.

Пустошкин встал.

— Уведомляй меня, Павел Васильевич, рапортами обо всех случаях. Прощай, с Богом.

Они обнялись.

Всякий раз расставаясь со старым товарищем, хоть и ненадолго, Федор Федорович не мог наверняка пред­полагать, увидится ли он с ним или нет. На суше, перед боем, друзья расстаются в надежде, что пуля их поща­дит. В боевых походах моряков подстерегает вдобавок не менее опасный противник — стихия морская: сколь­ко кораблей и людей сгинуло безвестно в морской пучи­не. Не знаешь, не ведаешь, когда обрушатся на тебя са­танинские силы. Однако эскадра целый год в Среди­земноморье, а потерь в кораблях не было…

Проводив Пустошкина, Федор Федорович обошел корабль.

Солнце вовсе успело скрыться за складками гор, а на востоке уже зажигались первые звезды.

Сумерки в этих широтах коротки даже летом, ночь подкралась незаметно и быстро вступила в свои права. На баке матросы коротали время перед отходом ко сну, перекуривали у фитилей, балагурили, пересмеива­лись, затягивали песни.

«Да, лихо служителям, — адмирал остановился у фальшборта. Вот и турецкие матросы из повиновения выходят. Кадыр-бей докладывал, не ровен час, взбун­туются. Домой рвутся, не дает им русский флагман ни покутить, ни ограбить, оттого и удрать думают. Ан ру­сачки-славяне недоедают, недопивают, а на вантах да брасах в шторм не робеют. Не говоря уже про канони­ров — хоть на корабле, хоть на берегу… а штыковой бой… Всю Италию прошли, поди, на Рим ско­ро…» — Ушаков вздохнул, продолжая размышлять: «Полгода миновало, как овладели Корфу, живота не жалеют на благо Отечеству, а Санкт-Петербург особо не жалует. Вон турецкий султан и то прислал перо с брил­лиантом… А свой император помалкивает. — Федор Федорович спустился в каюту. — Сколько писем ото­слал в Константинополь посланнику Томаре; и корабли худы, и провианта нет, и денег нет. Тайный советник ответы шлет, а о том ни слова».

Вестовой зажег свечи, принес чай. Адмирал подо­двинул бумагу.

Напомнить надо посланнику:

«Крайне беспокоит меня, столько много писем я к вам переслал, пишу беспрестанно, но по вашим пись­мам кажется, что вы их совсем не получали… За всем моим старанием и столь многими неусыпными труда­ми и речением из Санкт-Петербурга не замечаю соот­ветствия, вижу, что, конечно, я кем-нибудь или каки­ми облыжностями расстроен». — «Пусть Томара про­буждается, уяснит действо наше».

«Я душою и всем моим состоянием предан службе, не только о собственном каком-либо интересе, но себе ничего не думаю… Зависть, может быть, какая против меня действует. За Корфу я и слова благоприятного ни­какого не получил, не только того, как вы предзнаме­новали, рекомендованные мною так же не получили; что всему причиною — не знаю. После сего целое Не­аполитанское королевство нами освобожде­но…» — «Авось отпишет ко двору, пришлют кого-ни­будь, хотя тому надежды мало, однако отписать надоб­но, сколь мочно терпеть».

«За всем тем не замечаю из Петербурга приятного виду и благоволения, чтобы одно военных людей ожив­лять может и приводить в то, что всякий рвением упо­требил свои силы и возможность, напротив того, заме­чаю в подчиненных моих уныние. Столь славные дела, каково есть взятие Корфу (что на будущее время эпохою служить может), принято, как кажется, с неприятнос­тью, а за что, не знаю. Мальта ровесница Корфу, она другой год уже в блокаде, и когда возьмется, еще неиз­вестно, но Корфу нами взята и, словом сказать, безо все­го, при всех преимуществах…»

«…За всем тем надеюсь я на благость и милосердие всемилостивейшего нашего монарха…»

Ушаков перечитал, вызвал флаг-офицера:

— Павел Богданович, у Кадыр-бея шебека завтра поутру идет в Константинополь, — протянул ему пись­мо, — отправьте к Томаре.

Запечатав письмо, вновь задумался.

Но невольно думал о том, что дела на островах мог­ли обернуться иначе, если бы туда вмешался Нельсон. Уж он-то устроил бы расправу с жителями, набравши­мися «вольного французского духа», установил торже­ство патрициев над народом и «порядок», поддержан­ный пушками англичан…

Палило солнце, корабли замерли, готовые к перехо­ду в Палермо.

Федор Федорович ожидал лишь известия о возвра­щении туда Нельсона и короля…

Палермо встретило соединенную эскадру разного­лосым шумом, пестрой толпой, усеявшей набережную. На рейде стояла английская эскадра Нельсона и рус­ская эскадра вице-адмирала Петра Карцова, которая по указу Павла I недавно прибыла из Северного моря для усиления эскадры Ушакова.

Русские и турецкие корабли по сигналу флагмана становились на якоря. Прибывших семью залпами са­люта приветствовали стоявшие в гавани корабли.

Первым на борт «Святого Павла» прибыл флаг-офи­цер Нельсона.

— Контр-адмирал Нельсон передает искренние по­здравления вашему превосходительству с благополуч­ным прибытием.

Ушаков слегка наклонил голову, а флаг-офицер продолжал:

— Их превосходительство, контр-адмирал Нельсон с нетерпением ждет возможности завтра поутру засви­детельствовать свое уважение вашему превосходитель­ству.

Федор Федорович отвечал в том же тоне.

Вслед за английским офицером на борт флагмана поднялись граф Мусин-Пушкин, его помощник Ита-линский, вице-адмирал Карцов.

Допоздна сидели в адмиральском салоне гости. Об­суждали события минувших месяцев, говорили о пред­приятиях будущих.

Мусин-Пушкин поведал Федору Федоровичу о том, что происходит при дворе короля Фердинанда, о происках англичан. Явственно проступала линия Гамильтона-Нельсона, не допускать усиления России в Средиземноморье, а для этого все средства хороши. Русские ни в коем случае не должны появиться на Мальте. Если уж русским хочется сражаться с фран­цузами, то королю известно, что Павел I всегда готов ему помочь как брат. А посему русским крайне жела­тельно высадиться в Неаполе и изгнать отовсюду французов, в том числе и из Рима. Только не из Генуи, вот уж где русским появляться не следует, там разбе­рутся сами англичане и австрийцы. Все эти замыслы исходили в большей степени не от Гамильтона, а от Нельсона. Посланник Гамильтон на деле являлся те­нью Нельсона. Адмирал не только частенько выска­зывался и подавал советы дипломату, но и удовлетво­рял свои интересы, вплоть до исполнения супружес­ких обязанностей посланника.

Еще до прихода в Палермо, из постоянной перепис­ки с Нельсоном Ушаков имел твердое суждение о нем как о человеке, а не только как о моряке. Адмиралу уже было известно о позорных действиях англичан в Неаполе, с благословения своего флагмана. И эти со­бытия лишь подтверждали прежнее суждение Ушако­ва о своем «союзнике». Не в пользу Нельсона.

Поэтому, когда на следующий день английский флагман прибыл с визитом, Федор Федорович прибли­зительно предполагал, как и о чем он будет вести с ним разговор, кроме чисто деловых взаимоотношений.

У трапа «Святого Павла» Нельсона и первого мини­стра короля Джона Актона встречали командир кораб­ля и флаг-офицер русского адмирала.

Худощавый, невысокого роста англичанин, с чер­ной повязкой, прикрывающей правый глаз, и пустым рукавом, пришпиленным у пояса, с любопытством ог­лядывался по сторонам.

В первые мгновения, когда лейтенант Головачев распахнул перед Нельсоном дверь адмиральского сало­на и тот, обменявшись с Ушаковым обычными любез­ностями, быстро прошел в угол и стал боком к присут­ствующим, Федор Федорович проникся к нему состра­данием. На правах хозяина Ушаков начал разговор в непринужденной форме и благожелательно предло­жил помощь англичанам для скорейшего взятия Маль­ты. Скоро минет год, как французы и не подумывают о сдаче крепости. Однако Нельсон, язвительно улыба­ясь, под разными предлогами отвергал содействие рус­ской эскадры в штурме крепостей Мальты. Резким гор­танным голосом Нельсон рубил каждую фразу, под­крепляя сказанное не менее энергичными движениями руки, и первоначальное сочувствие к нему таяло в ду­ше Ушакова.

В беседу, косвенно поддерживая Нельсона, втянул­ся первый королевский министр. От имени Фердинан­да он просил Ушакова оказать помощь в наведении спо­койствия в Неаполе, где слишком разгорелись страсти.

Ушаков покойно выслушивал собеседников. Он не хотел сегодня будоражить вопрос о Мальте, наперед зная, чем это закончится. Его тревожило то, о чем толь­ко что сказал королевский министр.

— Сии страсти не следовало возжигать безрассуд­но, — Федор Федорович перевел взгляд на Нельсо­на, — насилие порождает необузданность толпы.

Так или иначе тема диалога задела самолюбие Нельсона, и он не мог отмолчаться.

—   Мятежники, поднявшие руку на своего короля, должны понести тяжкую кару. Думаю, ваше превосхо­дительство того же мнения о врагах императора рос­сийского.

—   Должно прежде установить вину преступника, а после осудить по закону.

С лица Нельсона давно исчезла любезная улыбка.

Влажно идущий из столетий Туман Британии — обман: Есть сухость глаз и сухость речи, И сухость суть англичан Великолепье фарисейства И лицемерье бритых лиц…

—   Мятежники были судимы24 , — бесстрастно па­рировал Нельсон.

—   Мои офицеры донесли мне обратное, — спокой­но возразил Ушаков. — Без суда было пролито немало крови невинных. Кроме того, — неторопливо продол­жал Ушаков, — были порваны капитуляции и учинено кровопролитие над пленными офицерами и низшими

чинами.

—   Капитуляции оказались недействительны­ми, — пытался оправдаться англичанин.

— Под ними стояли подписи моего офицера, кар­динала Руффо и вашего офицера.

— Капитуляции могло подписать, — Нельсон на мгновение запнулся, стремясь отвести этот острый укол, — только лицо, уполномоченное его величеством королем Англии. — Английский флагман стремился выйти сухим из воды.

Вне непреложностей законов, Вне непреклонности весов Неписаный и невесомый Есть кодекс чести моряков25 .

Русский флагман оставался верен своим убеждениям:

— Каково тогда изъяснить бесчинства над безза­щитными пленными и моряков британских?

Нельсон скривил губы в ухмылке:

— Французы посягнули на своего монарха и святое право собственности. Флот его величества короля Анг­лии живет по своим законам.

Ушаков нахмурился:

— Устав Морского флота российского гласит: «Ни­ кто да не дерзнет убить пленных, которым уже пощада обещана».

Нельсон выпятил губы. Неприятный разговор слишком затянулся.

— Бумага все терпит, ваше превосходительство, жизнь намного сложнее.

Аргументы русского флагмана лишь подчеркивали его превосходство в затянувшейся полемике:

— На островах Ионических пленено российским флотом пять тыщ французов. Все они, за исключением плененных эскадрою турецкой, отправлены в свои места.

Чтобы хоть как-нибудь поддержать английского ад­мирала, министр Актон примирительно заметил:

— Мне кажется, порядки английского флота при­няты во многих европейских странах…

Встреча на этом закончилась, и гости вскоре откла­нялись.

Ушаков встречался с Нельсоном еще не раз, но та­кого накала страстей беседы уже не достигали. Они ви­делись во время деловых визитов к министрам короля и на официальных приемах. Окончательно согласи­лись, что русско-турецкая эскадра уйдет в Неаполь, восстановит там порядок и десант моряков двинется в Рим, чтобы помочь королевским войскам освободить город от французов. Во избежание осложнений Ушаков заручился у Фердинанда доверенностью на право заня­тия Рима и его морского порта — Чивита-Веккии.

24 августа Федор Федорович встречался с Нельсо­ном последний раз, на балу во дворце принца Самбуку, где присутствовала вся королевская фамилия.

Мусин-Пушкин и Италинский не отходили от Уша­кова и Карцова. Под сводами зала гремела музыка, гос­ти танцевали парами, но внимание избалованной без­дельем и пиршествами придворной знати привлекали русские моряки, и особенно русский флагман. Безупречная осанка, величавость и вместе с тем простота и непосредственность выгодно отличали Ушакова, как и Петра Карцова, от окружающих. Уильям Гамильтон познакомил их со своей супругой.

За креслом Эммы расположился Нельсон, с лица которого не сходила улыбка. Без тени смущения он то и дело наклонялся к ней и переговаривался со своей примадонной. Помахивая веером, Эмма, в свою оче­редь, перешептывалась с сидевшей рядом Каролиной. Наверняка занимались они и пересудами о русском «медведе», как не раз с иронией называл русского ад­мирала Горацио.

Но и русские гости не оставались безучастными зри­телями и нет-нет да обменивались репликами.

— А ведаешь, Петр Кондратьич, какая персона вдруг мне пришла на память? — посматривая в сторо­ну Гамильтон, проговорил Ушаков.

Карцов вместо ответа недоуменно улыбнулся, ше­вельнув плечами.

—    Годков два десятка тому назад в Петербурге вы­ставлялась напоказ краля аглицкая, дюкеса, припоми­наешь?

—    Как же, — оживился Карцов, — в Кронштадте только и разговоры ходили про похождения сей ветре­ницы.

—    Так вот и нынче, гляжу я на сию леди Гамиль­тон, точь-в-точь та вертихвостка. Даром, что тож анг­личанка…

Когда гости начали разъезжаться, Ушаков и Нель­сон распрощались довольно вежливо, но с прохладцей. Нельсон желал успеха русским морякам в походе на Рим. Федор Федорович любезно благодарил. Он и не предполагал, какие каверзы строят ему англичане. В Неаполь спустя неделю русская эскадра отплыла без турецких партнеров.

Накануне выхода эскадр, 31 августа, на берегу, в Палермо, завязалось кровавое побоище между турецкими матросами, которые грабили местных жителей, и горожанами. Десятки людей погибли в поножовщи­не. Турецкие матросы взбунтовались, их поддержали офицеры. Поход ни тем ни другим не приносил при­вычного дохода, и экипажи, несмотря на уговоры Уша­кова, наотрез отказались участвовать в войне. 1 сентя­бря турецкая эскадра ушла в Константинополь.

На рейде Неаполя командир отряда английских ко­раблей коммодор Троубридж плотно прикрыл дверь и приказал никого не впускать.

Только что он получил долгожданную почту из Па­лермо от Нельсона. Секретный пакет доставил лейте­нант, который передал на словах, что не сегодня-завтра в Неаполе должна объявиться русская эскадра, а ту­рецкие корабли ушли домой.

Англичанин вскрыл пакет. В нем оказалось два письма Нельсона. По мере чтения самодовольная улыб­ка расплывалась на лице коммодора. Прочитав пись­ма, он сказал лейтенанту, что приказ адмирала понят отлично и принят к исполнению.

Троубридж вызвал командира корабля и приказал послать на берег двух офицеров, немедленно собрать всю команду. На остальные корабли так же вернуть всех матросов с берега. Необходимо на всякий случай проверить кабаки и притоны. Завтра здесь могут ока­заться русские, они не должны встретить на берегу ни одного английского матроса и солдата. Самое глав­ное — изготовить корабли к походу. Как только прибу­дут русские, сразу же в тот же день уйти в Чивита-Век-кию. План Нельсона был прост, но коварен.

Рим обороняли 2500 отборных французских солдат и офицеров во главе с генералом Гарнье. Они надежно обороняли город, неаполитанцы и австрийцы бежали, разбитые в пух и прах. Но Гарнье знал, что Суворов на­голову разгромил на севере генерала Макдональда, а совсем недавно — храброго Жубера. А Бриндизи, Манфредония, Неаполь взяты штурмом десантом адмирала Ушакова, Анкона и Генуя блокированы рус­скими кораблями. Последними обстоятельствами и воспользовался Нельсон.

Через Троубриджа при содействии кардинала Руф-фо вступил в тайные переговоры с Гарнье. Вот-вот рус­ские, мол, захватив Неаполь, двинутся на Рим, и тогда французам несдобровать.

Англичане предлагали почетные условия — фран­цузы сдают Рим англичанам и со знаменами, оружием и всем имуществом беспрепятственно пропускаются через Чивита-Веккию на транспорты и отправляются домой.

Нельсон жаждал быть первым хотя бы в Риме, не важно какой ценой. За счет русских, конечно. И главное, боевой отряд французов укреплял гарнизон Генуи, куда слишком быстро приближался фельдмар­шал Суворов.

7 сентября русская эскадра вошла в Неаполитан­ский залив. Первым прибыл с визитом к русскому флагману коммодор Троубридж. После привычных приветствий и любезностей, объяснив обстановку в Не­аполе, коммодор попытался откланяться.

—    Каков план действий господина коммодора про­тив французов? — Ушакову не внушали доверия и слишком скоропалительный визит, и явно нервозное поведение англичан.

—    Я имею цель идти на север, — коммодор не­сколько медлил, он был не совсем готов к ответу, — в акваторию Чивита-Веккия, там крейсируют два моих фрегата.

—    Как долго и где будете продолжать плава­ние? — спросил Ушаков.

—    В Палермо, сэр.

Ушаков в упор смотрел в бегающие глаза коммодо­ра, сказал:

— Чивита-Веккия не должна упустить неприяте­ля. Союзные обязательства надобно выполнять.

— Да, сэр, мы будем принимать все меры, по воз­можности…

Ушаков кивком дал понять, что визит окончен: «Из этого союзника ничего не вытянешь».

Спускаясь в шлюпку, Троубридж облегченно вздох­нул.

С наступлением темноты английские корабли вы­скользнули в море и взяли курс на Чивита-Веккию.

После коммодора прибыл с докладом капитан 2-го ранга Белли.

Ознакомившись с рапортом, Ушаков смотрел в упор:

— В капитуляциях, кои мы подписывали, усмат­риваю упущения немалые и по странности, — Федор Федорович не спускал глаз с Белли, — все они написа­ны на пользу англичан.

Краска медленно залила лицо англичанина на рус­ской службе.

— Но не на славу и честь российскую и государя императора, — закончил Ушаков.

Он отпустил Белли. «Сколько можно россиянам сих прихвостней терпеть? А вот, поди же, орден генераль­ский получил от государя, не чета мне, а я не был в хо­датайстве за него».

Вошел адъютант, лейтенант Балабин. Ушаков при­гласил его к столу, вестовой только что принес чай.

— Повеление государя ныне имеем и доверенность корон Обеих Сицилии послать войска в Рим в Чивита-Веккию и прочие места Римской области освобождения для оных от французов, — Федор Федорович отпил чай, с кормы тянуло ночной прохладой. — Даю вам, Петр Иванович, доверенность полную о заключении капитуляции. Надлежит не позже послезавтра выехать к Риму, дабы войска наши упредить.

Балабин понимающе кивнул головой. Прощаясь, адмирал назидал:

— Полковник Скипор с войсками и с неаполитанца­ми выйдут не ранее трех дней спустя, а вы поспешайте…

Федор Федорович еще в Палермо усмотрел в поведе­нии англичан притворство. Разговор с Троубриджем утвердил его в том, что союзники замышляют за его спиной неладное.

На следующий день рано утром на берег свозили де­сант, пушки, амуницию. Для марша на Рим Ушаков выделил 820 офицеров, матросов и солдат под командо­ванием полковника Скипора.

После обеда в сопровождении русского поверенного при короле статского советника Италийского и офице­ров Ушаков съехал на берег и осмотрел Неаполь. По улицам он шел открыто, без вооруженного эскорта. Обыватели, узнав, что это «самый главный русский», останавливались и с почтением кланялись. Все осмот­рел Ушаков, заглянул и в места, где томились плен­ные, на душе стало скверно.

Состоялась его встреча и с кардиналом Руффо. По­следний на все лады расхваливал русских моряков.

— Признание вашего преосвященства снискали войска наши, сие похвально, — Ушаков с любопытст­вом всматривался в откормленное лоснящееся лицо кардинала, — но, — адмирал сделал небольшую пау­зу, — усматриваю нынче в градских кварталах беспо­койств немало. — Метакса переводил довольно медлен­но, итальянский он знал хуже турецкого и английско­го. — Разумею, что казнь виновных начала приводить многих в содрогательство и в сожаление, которое час от часу умножается.

Кардинал прикрыл глазки, ответил:

—   Всевышний Господь карает клятвоотступни­ков…

—   Милосердие и прощение впадших в погрешность богоугодное благодеяние. — Ушаков не мигая смотрел на Руффо. Невольно всплыл в памяти дядя его, настоя­тель Санаксарского монастыря преподобный иеромо­нах Федор, сосланный Екатериной II на десять лет по делу Емельки Пугачева…

«То-то терпели муки за оных бунтовщиков, а ты их в крови топишь. Видимо, слуги Божьи по-разному па­ству свою ограждают».

Ушаков продолжал:

— Ваше превосходительство, полагаюсь на хода­тайство ваше перед его величеством, яко перед отцом, свое отечество и своих подданных любящем; таковое благодеяние восстановит усердие, ревность и повинове­ние законам и наилучшему исполнению повелениев

способствовать будет…

Пока Метакса переводил, Руффо, подняв наконец веки, прищурившись, вглядывался с любопытством в русского адмирала. С одной стороны, внутри у него нарастала волна гнева. Просили за смертельных врагов Церкви, заслуживающих веревки и костра. Но в то же время этот россиянин достаточно мудр и знает цену своим словам. Поход на Рим еще не начался, а без рус­ских там делать нечего…

— Я передам ваши просьбы его величеству. Цер­ковь всегда милосердна к своей пастве. — Кардинал встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Вмешательство русского флагмана возымело свое действие, было спасено много неаполитанских яко­бинцев.

Два дня спустя Ушаков отправил отряд моряков для взятия Рима. Полковника Скипора перед маршем он поучал:

— Возьмете Рим, блюдите там порядок, старайтесь распространять по всему городу прокламации. — Ад­мирал взял со стола лист и передал Скипору: — Опове­стите в разных местах города, раздайте жителям… Всех их щадить, особенно кто повинится… Когда всту­пите с войсками в Рим, старайтесь сохранить дома, что­ бы все имущество жителей не было расхищено; имейте всевозможное старание никого к похищениям не допу­скать; в город должны войти только регулярные вой­ска. И особо. — Ушаков посмотрел на полковника. — Мирные люди не должны страдать при ведении военных действий, пленные не должны подвергаться насилию.

Выйдя на палубу, Скипор с интересом прочел посла­ние адмирала к населению Рима:

«Российские войска… посылаю в Римскую область для освобождения Рима и всей области Римской от зло­вредных и безбожных французов, для восстановления мира, спокойствия, тишины и порядка и для утвержде­ния благоденствия всего римского народа, к восчувство-ванию оного приглашаю храбрых римлян и весь рим­ский народ области соединиться единодушно с войска­ми, мне вверенными… Уверяю при том, что обыватели и все их имения войсками, мне вверенными, будут со­хранены, и я все наивозможные способы и старания употреблю всему оному народу доставить тишину и спо­койствие при таковых объясненных мною благонамеря-ниях. Имею несомненную надежду, что римляне и весь римский народ, приняв в рассмотрение сущую свою пользу, требование мое выполнят непременно».

Строки прокламации возвещали, что в Рим направ­лялись не поработители и насильники…

17 сентября 1799 года отряд русских моряков вы­ступил в поход на Рим. Не прошло и двух недель, как Ушаков узнал о том, чего он опасался больше всего.

Оказалось, что коммодор Троубридж и начальник ко­ролевских войск под Римом тайно подписали капитуля­цию с французами и позволили им в полном составе с оружием и награбленными ценностями выйти из Рима, погрузиться в Чивита-Веккии на корабли и уйти спокой­но на Корсику. Вся эта махинация затеялась ради одно­го — первыми поднять над Римом английский флаг.

Федор Федорович был в гневе. Двуличие Нельсона, обман Троубриджа, лицемерие Руффо. Было от чего не­годовать. Он прекрасно понимал, что англичанин не­гласно получил согласие кардинала.

Ушаков отправил к Руффо советника Италийского, послал приказ Скипору и Балабину прекратить поход на Рим и вернуться в Неаполь.

Руффо внимательно прочитал послание русского адмирала:

«Самовольно и самолично генерал Буркгард подпи­сал капитуляцию. По всем общественным законам ни­кто не имеет права брать на себя освобождение общих неприятелей из мест блокированных, не производя противу их никаких военных действий и не взяв их пленными… тем паче со всяким оружием и со всеми на­грабленными ими вещами и богатствами».

— Господин Италийский, — кардинал Руффо при­шел в сильное волнение, — произошла страшная ошибка. Умоляю вас, уговорите его высокопревосходительство неоставлять нас в беде. Уверяю вас, французы подписали капитуляцию, испугавшись только ваших войск. Если ваш отряд не вступит в Рим, то невозможно будет спасти от грабежа город и установить в нем порядок. — Руффо остановился перед Италийским. — Без российских войск армия его величества отступит. — Руффо лихорадочно схватил перо, начал тут же писать Ушакову и просил Италинского как можно быстрее доставить его послание ко­мандующему русской эскадрой.

Когда статский советник вошел в салон флагмана, Ушаков беседовал с вице-адмиралом Карцевым. Кардинал Руффо молил о помощи. Италийский спешно, запинаясь, переводил письмо:

— «…Ежели русские войска не будут продолжать марш свой к Риму… увидите, что занятия Рима не бу­дет, ибо известно, что начальники многочисленной ре­спубликанской толпы думают занять город и кре­пость… По таковым обстоятельствам нужно будет иметь повеление вашего превосходительства, чтобы войска эскадры вашей продолжали марш свой, и пото­му, что иначе невозможно будет спасти Рим от грабежа и установить в оном добрый порядок».

Федор Федорович усмехнулся: о порядке заговорил.

«Без российских войск королевские будут подвер­жены великой опасности, и может быть, что они отсту­пят назад…» — Италийский, не дочитав до конца, опу­стил письмо.

— Он просит ваше превосходительство, слезно про­сит помочь.

Ушаков медленно прохаживался по салону.

Жители и невинные жертвы волновали его сейчас больше всего. Он помнил Ионические острова, террор в Неаполе.

— Как мнишь, Петр Кондратьич?

Карцев поднялся:

— Порядка ради и смуты черни дабы избе­жать, — Карцов озорно прищурился, — в первый Рим русакам ступать по чести и совести будет незазорно…

Италийский поддержал его.

— Быть посему. — Ушаков вызвал флаг-офицера Головачева. — Курьера снарядить — немедля ордер за­готовить полковнику Скипору и лейтенанту Балабину — идти и брать Рим.

30 сентября 1799 года многолюдные улицы Рима впервые встретили и приветствовали русские войска. До стен Вечного города давно докатилась молва от Ан­коны и Бриндизи, Манфредонии и Неаполя — русские матросы благонравны и добропорядочны. Не только разбой не учинят, но и, наоборот, — щадят пленных, защищают невинных.

Впервые за многие годы римляне столь бурно выра­жали свой восторг иностранным войскам, глядя на стройную колонну русских моряков.

«Виват, московито!» — неслось из открытых окон и с балконов. В голове отряда шли полковник Скипор и лейтенант Балабин. За их спинами в крепких руках шелестел, гордо рея на ветру, Андреевский стяг. По улицам и площадям древней столицы Италии гре­мела удалая русская песня, волной перекатывалась вдоль рядов ушаковских чудо-богатырей.

Неделю спустя, радуясь, Ушаков вчитывался в письмо своего адъютанта.

«Вчерашнего числа с малым нашим корпусом во­шли мы в город Рим. Восторг, с каким нас встречали жители, делает величайшую честь и славу россиянам. От самых ворот св. Иоанна до солдатских квартир обе стороны улицы были усеяны обывателями обоего пола и даже с трудом могли проходить наши войска. «Виват, Павло примо! Виват, московито!» Было провозглашено повсюду с рукоплесканиями.

«Вот, — говорили жители, — вот те, кои бьют фран­цузов и коих они боятся! Вот наши избавители! Неда­ром французы спешили отсюда удалиться!» Вообразите себе, ваше высокопревосходительство, какое мнение имеет о нас большая и самая важная часть римлян и сколько много радости произвела в них столь малая наша команда! Я приметил, что на всех лицах было на­писано искреннее удовольствие», — восторженно сооб­щал Балабин своему адмиралу.

То было для Ушакова в уходящем году последнее радостное сообщение. Немало тягот и лишений выпало на долю моряков. Многих отважных бойцов недосчита­лись они в своих рядах, навечно остались те в чужой стороне.

Всего этого будто не знал и не замечал император. Зато вдруг главным освободителем Неаполитанского королевства оказался кардинал Руффо — Павел I по­жаловал ему орден Александра Невского и звезду Анд­рея Первозванного, высшую награду России.

Быстро узнал об этом Нельсон и не преминул вос­пользоваться случаем. Лорды Адмиралтейства нечасто жаловали своих вояк, тем паче попусту, но тут был другой случай — а вдруг пройдет? Английский адми­рал послал Павлу I, гроссмейстеру Мальтийского орде­на доклад об осаде Мальты и просил о награждении ка­питана Болла за заслуги при овладении островом. Хо­тя, собственно, заслуги-то еще и не было. Главная крепость Ла-Валетта оставалась неприступной и сдалась сама через год, когда гарнизону нечего было есть. Не Болл был причиной… Нельсон просил русского им­ператора — за особые заслуги в освобождении Неапо­литанского королевства пожаловать русскими ордена­ми английского посланника и его супругу, прекрасную леди Гамильтон…

Может быть, и это состоялось бы… Но увы… Ветры большой политики резко меняли свои румбы. Слиш­ком явным стало вероломство австрийского императо­ра и коварство короля Англии. К тому же Франция им­ператора Наполеона потушила вконец тлеющие угли революции, она была уже не столь опасна…

Суворова предали австрийцы в Альпах. Ушакова бесстыдно обманывали на Апеннинах и англичане, и австрийцы. Ценой жизни русских матросов добыва­ли себе славу союзники. Последний раз это было под Анконой, которая вот-вот должна была пасть после многомесячной блокады кораблями и осады с суши ма­тросами эскадры Ушакова. Но австрийский генерал Фрелих действовал коварно и нагло. Появившись у стен Анконы, он тайно подписал капитуляцию с французами, приказал сорвать русские флаги со стен крепости и присвоил себе лавры победителя.

Мало было утешения Ушакову, когда по его реши­тельному протесту Фрелиха отстранили от должности, а потом судили.

Для поддержания порядка Ушаков оставил в Неапо­ле отряд кораблей капитана 2-го ранга Сорокина, а сам с остальными кораблями пошел на Корфу, корабли тре­бовали серьезного ремонта. В Мессинском проливе нео­жиданно пришло плохое известие, что эскадрам пред­стоит возвращаться к своим портам на Черном море. Эс­кадры надо было еще собрать вместе — Пустошкин бло­кировал Геную, Войнович крейсировал в Адриатике.

Эскадра Ушакова стояла на рейде в Мессине. Судя со стороны, корабли не спешили сниматься с якоря и уходить отсюда. Но слухи об уходе на Корфу, а потом в Севастополь кочевали с корабля на корабль. Станови­лось обидным до боли, что тяжкие хлопоты многих русских моряков, равно как и их подвиги вдали от ро­дины, довольно безучастно воспринимались всесиль­ным властелином в Петербурге. Там затевались новые конгломераты европейских дел и соответственно меня­лись партнеры.

* * *

Два месяца назад, когда Нельсон и король Ферди­нанд упрашивали Ушакова помочь очистить от францу­зов Неаполитанское королевство, странные события происходили на другом краю Средиземного моря, у бере­гов Египта. Английская эскадра Сиднея Смита блокиро­вала Бонапарта в Александрии. Противники вдруг встретились за чашкой чая. Наполеон очаровал Смита своей любезностью, и тот согласился выпустить из же­лезного кольца блокады три транспорта. На одном из них Наполеон покидал Египет. Он спешил во Францию. Армия там терпела одно поражение за другим, страна стояла на грани разрухи, и только необычайные меры могли изменить события. Они не заставили себя ждать.

Франция и Париж встретили Наполеона как триум­фатора.

Прежние победы в Италии и нынешние в Египте сде­лали его первым генералом республики. Здраво оценив обстановку, Бонапарт умело запугал Совет старейшин угрозой якобинства, и тот назначил его начальником гвардии. Используя военную силу, Наполеон 18 брюме­ра вырвал исполнительную власть у Директории.

Соратник Бонапарта, генерал Леклерк, окружен­ный гренадерами, громогласно объявил в зале Совета пятисот:

— Именем генерала Бонапарта законодательный корпус распущен. Гренадеры, вперед!

Барабанный бой заглушил голоса возмущенных представителей народа…

Недавно назначенный первоприсутствующий Кол­легии иностранных дел граф Федор Растопчин докла­дывал о крупном повороте французских событий. Вы­слушав его, Павел I заметил:

— Пожалуй, нынче Бонапарт в самодержцы стре­мится. Сие для нас приемлемо. — Павел всегда радел за порядок во всех делах. — Думается, нам безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление там было монархическое. Быть может, нам вернуться к дружбе с Бонапартом? Благо уж и австрийцы не по­могают, а только пакостят.

Растопчин воспользовался настроением царя и по­спешил изложить свои мысли:

—    Ваше величество, совершенно правильно мыс­лите — настала пора отойти нам от союза с Австрией. Более того, английская корона хитростью и деньгами против Бонапарта вооружила все державы…

—    И нас, грешных, — вдруг захохотав, перебил Павел Растопчина.

Граф льстиво заулыбался царской шутке, но вскоре согнал улыбку с лица. Павел уже не смеялся. Похоже, он вдруг неожиданно вспомнил о чем-то.

— Не откладывая, заготовь рескрипт на Корфу Ушакову. Пускай возвращается. Не для чего таскать каштаны из пламени британцам…

Накануне прихода Сенявина в Мессину Ушаков по­лучил императорский рескрипт: «Эскадрам забрать войска и следовать в Черноморские порты».

* * *

И вот настало время все, добытое трудами велики­ми, жертвами немалыми, оставлять…

На Корфу шесть кораблей «в великой крайности на­ходились и великого исправления требовали». Припасы, такелаж и материалы из черноморских портов еще не поступили, а брать было неоткуда, да и не на что. Ко­манды жили на полуголодном пайке. «Провианта у нас здесь совсем ничего нет, кроме малого числа суха­рей, — писал Ушаков советнику Италийскому, а зло­счастная Порта Оттоманская совсем ничего не слала. Весьма худое содержание нам от оной, два года уже мо­рят с голоду и все случаются обманы…»

Моряки приступили к ремонту. Начали килевать корабли. Вся подводная часть была изъедена древоточ­цами. Сколько просил Ушаков начать обшивку кораб­лей медью в Севастополе — все напрасно.

В начале мая прислал письмо Нельсон. Поняв, что русские скоро уйдут, спохватился: Ла-Валетта-то так и не взята.

«В настоящий момент я отправляюсь на Мальту, где буду иметь бесконечное удовольствие встретиться с вашим превосходительством, чтобы сообща положить конец знаменитой экспедиции Бонапарта и вырвать у него последние остатки его побед».

Ушаков, прочитав, отложил письмо. Было время, были возможности, была охота немалая помериться силами на Мальте. Но все это было в прошлом…

Через три недели вернулся из Генуэзского залива Пустошкин. Неделю спустя на рейде Корфу бросил якорь отряд Карцова. Собирались в дальнюю дорогу, домой.

Приехали как-то к Федору Федоровичу депутаты из континентального города Парги с прошением. Слезно молили о присоединении их к Ионической республике, просили позволения поднять на своей крепости россий­ский флаг. Превеза и другие города просили защитить их от насилий турок…

Ушаков всякий раз пытался обнадежить жителей, разрешил поднять русский флаг и просил вице-канцле­ра Растопчина «…чтобы всякие притеснения единовер­ных наших отвратить своею защитою, ибо некоторые слабые из оных людей, не видя спасительных способов, чтобы освободиться от страшного гонения, даже при­ступают к перемене закона. Такое состояние их при бытности моей здесь со флотом весьма чувствительно, и долгом поставляю все сие доносить… и прочить если что возможно, не оставить вашим ходатайством о по­кровительстве. ..»

Дошли слухи до Федора Федоровича, что за хлеб с бедных людей непомерную цену берут. Немедля дал Сенату Ионических островов повеление: «Беспрестан­но слышу я просьбы и жалобы народные и большей ча­стью от бедных людей, не имеющих пропитания, что в рассуждении чрезвычайной дороговизны хлеба сов­сем содержать себя не могут и находятся в бедственном состоянии. Священным долгом поставляю, предлагая напомянуть Сенату Ионических островов войти в рас­смотрение по всей важной части своей должности и приискать способы, чтобы мука и пшеница сюда до­ставляемы были в достаточном количестве, и тем цены привести в таковую умеренность, чтобы можно было покупать людям среднего состояния и бедным…»

Близились дни расставания с республикой Семи ос­тровов. Благодарные жители по-разному выражали свои чувства к русским морякам и их адмиралу. На Ке­фалонии выбили медаль, с одной стороны был изобра­жен Федор Федорович, а по ободку шла надпись: «Зна­менитый, почитаемый Федор Ушаков, главный рус­ский флотоводец. 1800 год». С другой стороны русские корабли и тоже надпись: «Кефалония всех Ионических островов спасителю». Жители острова Итаки также преподнесли медаль, но изобразили адмирала в образе Одиссея, который, по преданию, родился на Итаке. С Занте прислали серебряный, позолоченный щит с изображением семи Ионических островов.

Накануне ухода эскадры на «Святой Павел» прибы­ла делегация депутатов Корфу, с поклоном преподнес­ли шпагу, украшенную алмазами и с надписью: «Корфу освободителю своему Ушакову». Растроганный Фе­дор Федорович, принимая подарки, каждый раз про­сил о главном для него — чтобы после ухода эскадры граждане островов жили дружно, в спокойствии. Сенат Ионических островов выразил признательность за доб­рое правление островами: «…Господин адмирал и кава­лер Ушаков, освободитель и отец Соединенных Иони­ческих островов, признает, что благоденствие оных за­висит от точного наблюдения временной Конститу­ции… и доказательством тому служит добрый поря­док, умеренность и спокойствие, утвержденные на всех островах к общему удовольствию жителей всерадостно восхищенных».

6 июля 1800 года крепостные стены Корфу были сплошь усеяны жителями острова. Флагман поднял сигнал — «С якорей сниматься. Следовать за мной».

Долго не расходились горожане и жители окрестных селений, пока в далеком мареве не растаяли паруса…

Спустя три месяца эскадра прошла Босфор. Вторую ночь не смыкали глаз все команды на кораблях. На са­лингах всматривались в ночную мглу сигнальные мат­росы. Ветер крепчал. Рассвет только что начался, как салинговый на «Святом Павле» закричал: «Вижу бе­рег!» Открылся мыс Херсонесский с сигнальным ог­нем. Мгновение спустя «ура-а-а-а!» загремело на верх­ней палубе флагмана и, подхваченное ветром, понес­лось на остальные корабли…

Ушаков стоял на шканцах в парадном мундире. На обветренном красно-медном лице густые, до бела выгоревшие брови подчеркивали лазурную синеву глаз. Лицо светилось улыбкой. Но далеко в глубине глаз пряталась затаенная грусть.

Минувшая кампания отличалась от всех прежних на Черном море… Впервые он возглавил союзную эска­дру в содружестве с бывшими недругами. Кадыр-бей ни разу не упрекнул его чем-либо, а ведь у него в подчи­нении стояли моряки другой веры, мусульмане. Более того, султан пожаловал ему высшую награду за взятие Корфу. В схватках с французами на море и на суше рус­ские моряки выходили всюду победителями, пленили французские корабли. Сам Суворов хвалил, и восхи­щался действиями моряков. Но кроме боевых успехов на долю флагмана выпали заботы о восстановлении ми­ра и порядка в освобожденных от неприятеля местах. Никаких инструкций и повелений от императора, а жизнь требовала немедленных поступков от флагма­на. И в своих решениях он не отступал от нравственных устоев, которые и исповедовал всю минувшую жизнь. Справедливость, честность и забота о благе каждого че­ловека, не глядя на его кошелек. Быть может, эти по­стулаты крепко вошли в его сознание с детских лет. В семье никогда не поклонялись золотому тельцу и не поступались ради денег своим достоинством.

Ранее, будучи в европейских портах, Ушаков созер­цал нравы и обычаи иноземцев, присматривался к жиз­ненным и державным порядкам, общался с моряками. Разные страны, иные нравы.

В Средиземном море, как представитель России, он ощутил и познал на деле всю меркантильность «союз­ников»-англичан, их лукавость и лицемерие. Воочию наблюдал бессердечность и безжалостность правителей и духовных наставников.

Вспоминая о всех перипетиях, Ушаков чувствовал свою правоту и своих поступков и действий как флаг­ман и, по-простому, как человек.

Честно и добросовестно исполнен долг перед Отече­ством. Нет ни одного поражения, все сражения завер­шены победно, нет потерь в кораблях… Были еще си­лы, много сил. Были замыслы на славные дела… Не было возможности их испробовать, осуществить.

Невольно промелькнули в сознании прошлые годы, былые схватки здесь, на Черном море: Фидониси, Ени-кале, Тендра, Калиакрия… И все же врезалось в па­мять достопамятное Керченское сражение. Там турки впервые показали корму после сигнала флагмана: «Гнать неприятеля!»

Далеко впереди над Инкерманом, из-за горных вер­шин, показался краешек сверкающего диска солнца, озаряя все вокруг. Быть может, оно высветит своим си­янием дорогу тем, кто придет ему на смену. Таким, как один из лучших командиров его эскадры, Дмитрий Се-нявин…

Ласковые, нежные лучи приятно нежили лицо, не скупясь дарили свое тепло людям, согревали берега, бухты, корабли…

Севастополь встречал победителей.