ГЛАВА 17

Колокольникова они взяли без труда. Уже через двадцать минут он, и удивительно похожий на него отец, такой же длинный и рыжий, сидели в кабинете Колодникова.

Как оказалось, папа в малолетках сидел, и это сказалось на диалоге двух сторон.

— Где Семин, Николай? — спросил Колодников подростка.

— А при чем тут мой Колька? — вместо него ответил вопросом на вопрос старший Колокольников. — Вы у его отца спрашивайте, где этот баклан недоношенный прячется.

Колодников поморщился.

— Виталий Иванович, мы задаем вопросы вашему сыну, а не вам. Это ваш сын дружит с Семиным, а не вы.

Но тот был неумолим.

— Вы на моего сына сильно не напирайте. Ну и что, что он по малолетке якшался с этим пидором, теперь это при чем? Как Сему в КПЗ определили, я сыну сразу запретил близко к нему подходить.

Андрей усмехнулся.

— Так вы говорите, что ваш сын с ним не общается? А свидетели показывают, что видели вашего сына с Семиным и Хало буквально вчера, ночью.

Колодников соврал, никаких свидетелей у него не было, только слова Пилорамы, про Семиных дружков, одного длинного, а второго маленького.

— Вы же заходили в комок к Арату? — спросил он Николая.

— Ну, — согласился Кол. Они и в самом деле были в этом магазине, просто тот был единственный на Силикатной площадке, и Колодников это знал.

— Ах ты, сученок! — Старший Колокольников с размаху отвесил сыну полновесного леща. — Я же тебе говорил, что бы ты с ним не шлялся! — заорал он. — Ты где вчера был, у Светки, или где?!

— Да у Светки я был, у Светки! — зачастил Кол.

— Что за Светка, где живет? — спросил Андрей.

— Да, через дом от нас, во втором подъезде, — пояснил отец. — Хорошая девчонка, я уж не против. Пусть походит с ней.

— Телефон у ней есть? — настаивал Колодников.

— Нет, откуда?

— А адрес?

— Какая у ней квартира? — спросил отец у сына.

— Семнадцатая, — прояснил Кол. — Только я с ней вчера поругался.

— И что ты тогда делал весь вечер, до двух часов ночи? — спросил Колодников.

— Да, подцепил двух девок, пиво с ними пил в садике.

— В каком?

— В двадцать пятом.

— Что за девушки, где их можно найти? — настаивал Колодников.

— Да не знаю я! Я их первый раз видел. Это не наши были, не силикатчицы.

— То есть, подтвердить то, что ты был с ними, а не с Семиным не может никто? Так? — сделал вывод Колодников, и посмотрел на отца Кола.

— Ну, выходит так.

— Он вчера был в этой одежде? — спросил Андрей.

— Да. Другой у него нет, еще не заработал.

— Ну, что ж, тогда нужно будет сходить, и принести ему какую-то другую одежду. А это все: треники, кроссовки, мы заберем на экспертизу.

Отец Николая не понял.

— Что за херня, майор? В чем вы его обвиняете?

— Мы его не обвиняем, мы его подозреваем в соучастии в нескольких убийствах.

— Убийствах! — Отец Кола даже поднялся со стула.

— Да, причем, не в одном, а нескольких. И убивали, скорее всего, все трое. И он и Хало, и Семин.

Колокольников-старший резко развернулся в сторону сына и закатил ему хлесткую оплеуху. Тот взвыл от боли.

— Я тебе сколько говорил, не ходи с этим придурком! Ты зоны не топтал, а я знаю, что это такое!

"Строго он как с сыном, — подумал Колодников, — но, пора останавливать воспитательный процесс".

— Хватит-хватит! — прикрикнул он на «Макаренко». — Где Семин?! Где этот урод!

— Не знаю я! — жалобно вскрикнул Кол. — У Нинки он должен был быть. Но не было его, я заходил после техана! Ну, после техникума…

— Хорошо, тогда где вы убили двух таджиков?

Кол удивился, а так как он был небольшого ума, то высказал свое удивление вслух: — А вы откуда про таджиков знаете?

— Мы все знаем, — приободрил его Колодников.

— Ну, около болота, как раз за домом Жука.

— Это на выезде из города в сторону ЦЛК? — понял Колодников.

— Да.

В этот момент в двери кабинета просунулась лысая голова Алексей Шаврина. Колодников прекратил допрос и подошел к нему.

— Семы нигде нет, я оставил у Нинки Гараева пару автоматчиков, еще двое ждут его дома.

— Хорошо, — Согласился Андрей, и сказал так, чтобы слышал его только Шаврин. — Съезди на ЦЛК, узнай там, не пропадали ли у них этой ночью два таджика.

Шаврин отбыл, а Колодников вернулся к двум представителям одной семьи.

— Ну, что ж, с таджиками мы разобрались. А кто резал тех двоих около трансформаторной будки?

Уже по тоскливому взгляду Колокольникова-младшего он понял, что сейчас тот скажет все.

Шаврин доехал до цеха лицевого кирпича за три минуты, еще через две он вошел в кабинет начальника цеха. Показав свои корочки, он спросил его: — Скажите, у вас работают в цехе таджики?

— Да, с каждым месяцем их все больше. Работа у нас тяжелая, контингент большей частью специфичный, в основном судимые да алкаши. А эти пашут как черти, ни на что не жалуются, не пьют. Для них любой заработок сейчас манна небесная.

— А сегодня утром на смену вышли все таджики?

Начальник пожал плечами.

— Да, бог его знает. Вчера у нас была зарплата, так что сейчас, как в песне: отряд не заметил потери бойца. Работаем, не впервой.

— А точнее у кого можно узнать?

— У мастера, Владиленыча. Он внизу в цехе. Вы его сразу узнаете, здоровый такой.

Шаврин спустился в цех, его сразу обдало теплым, перегретым воздухом, едким запахом сухой, глинистой пыли, и перегретого масла. Но больше всего угнетал жуткий грохот, доносящийся от огромных, бешено вращающихся механизмов транспортеров. Алексей прошел чуть дальше, туда, где виднелись фигурки людей. Все они были заняты делом, суетились вокруг самого большого механизма, откуда непрерывной струей выдавливался глиняный брус, который потом и разрезался на кирпичи. Только один человек никуда не спешил. Рослый, под два метра человек с огромным животом стоял, уперев руки в бока.

— Сашка, давай быстрей, рамки подавай! — рявкнул он так, что перекрыл своим голосом грохот механизмов.

"Точно мастер", — решил Шаврин.

Алексей подошел ближе тронул богатыря за плечо. К нему повернулось красного цвета широкое лицо с чапаевскими усами.

— Что надо? — спросил он не очень приветливо.

— Майор Шаврин, уголовный розыск, — стараясь перекрыть грохот, представился Алексей. — Где нам можно поговорить?

— Пошли ко мне, — буркнул здоровяк. На ходу он представился. — Меня зовут Максим Владиленович, отчество по имени отца: Владилен — Владимир Ленин.

В комнате со скудной мебелью и безнадежно затертыми обоями он уселся за стол, закурил.

— Ну, что вас интересует? К нам частенько милиция обращается. Контингент у нас еще тот, из зоны в зону транзитом через наш цех.

— Ваша смена работала вчера до двенадцати ночи?

— Да, моя.

— У вас работаю в смене таджики? — спросил Шаврин.

— Двое. Только сегодня они почему-то не пришли.

— Что так?

Мастер пожал плечами.

— Хрен его знает, может, загуляли, может, домой уехали.

Этого Алексей не понял.

— Как это — домой?

— А так. У меня до этого полгода такая же парочка работала: Селим и Махмуд. Только их обучил всему, только все притерлось, начало у них получаться — бах, и нет их. Главное — сегодня на смену приходят те, а завтра приходят на смену эти двое: Ахмед и Сахад. Я говорю: "А те где? Махмуд с Селимом?" Они рукой машут: "Домой уехали". Я говорю, как же так, без расчета, без увольнения? Они талдычат: "Да не надо, мы за них будем работать". И смех и грех. Прямо как в том анекдоте про лису, зайца и медведя.

— В каком анекдоте? — спросил Шаврин.

Владиленыч оживился. По нему было видно, что он большой любитель рассказывать анекдоты.

— А ты не знаешь его, что ли? Тогда слушай. Встречаются по весне лиса, заяц и медведь. Заяц худой, на ногах еле стоит. "Устроился, — говорит, — дурак, на зиму на овощную базу, но там так все строго! За зиму даже морковку украсть не удалось". "А я, — говорит лиса, — устроилась, дура, на птицефабрику, птичницей. Но контроль такой — даже попробовать курятину не удалось". А медведь весь гладкий, жирный, в зубах ковыряется, и говорит: "А я хорошо перезимовал, на стройке". "А что ж там есть то, на стройке то?" — удивилась лиса. "Как что, таджиков. Считай, каждый день по таджику кушал". "И что, никто их не хватился?" "Да, кто ж их там, на стройке считает!"

Шаврин в дуэте с мастером посмеялся.

— Да, забавно, — согласился Шаврин. — А где жили эти таджики?

— В общежитии.

— Это в…

— Да, над ментовкой.

"Час от часу не легче! Выходит, они над нами жили".

— А в какой комнате?

— В тринадцатой, это точно помню. Только ездил я уже туда сегодня, нет их там. У меня четверо сегодня не вышло, вот я хотел хоть их поставить на конвейер, да куда там. Жалко, если с ними что случилось. Работали как рабы, а ели как цыплята. По пакету «Ролтона» в обед, завтрак и ужин. Они даже на «Газели» не ездили. Тут к концу смены маршрутка всегда приезжала, по червонцу все платили, и их развозили по домам. Все на ней ездили, все же смены у нас по двенадцать часов, да в ночь особенно тяжело. Я то устаю, а они тем более. А эти нет, экономили. Намоются в душе, и домой пешком шлепают. А тут ведь с километр, не меньше.

— Хорошо, спасибо вам.

Когда Шаврин вернулся в отделение, Колокольниковы уже сидели в отдельном кабинете, со следователем прокуратуры. Выслушав рассказ Алексея Колодников попросил его еще сделать кое что: — Поднимись наверх, откройте комнату таджиков, проверьте, может они спят там?

Увы, комната была пуста, и кусок черного хлебе на столе начал подергиваться плесенью. Что бросилось еще в глаза Шаврина, пресловутая лапша «Ролтон» на столе, аккуратная кучка из десятка пакетов.

— Ну, эти редко куда из комнаты уходили, разве что в выходной к своим на рынок, поболтать, — пояснила коменданша, закрывая дверь. В это время к ней подошел парень в тренировочном костюме, с плеером на поясе.

— Слышь, Клавдия Алексеевна, вы Сашку не видели?

— Какого Сашку? У нас тут этих Сашек как собак нерезаных.

— Ну, из семнадцатой.

— Алексеенко, что ли?

— Ну да. Он мне «кусок» должен уже два месяца, обещал отдать с этой получки. Вчера приходил, его нет, сегодня тоже.

— Получка у них, в известковом, позавчера была, — напомнила коменданша, — я что-то, после этого, его не видела.

— А сосед его где? — добивался кредитор неизвестного Сашки. — Может он знает?

— Он в кутузке как третий день уже, пятнадцать суток ему дали. Устроил тут мордобой на весь этаж, человек пять избил.

— А вы можете открыть эту семнадцатую комнату? — спросил внимательно слушавший этот монолог Шаврин.

— Могу, — согласилась коменданша. — Пошли.

В семнадцатой все было почти так же, как в тринадцатой, только еще меньше порядка, да густой слой сизой плесени на початой буханке белого хлеба.

— У него родные или друзья здесь есть? — спросил Алексей, рассматривая этот безрадостный натюрморт.

— У Алексеенко, что ли? — не поняла коменданша.

— Ну да.

— Нет, он приезжий. Никого у него тут, в Кривове, родных нет.

— А подруги?

Клавдия Алексеевна заржала.

— Какие подруги? Он же из ликвидаторов, этих, чернобыльцев. У него хрен давно уж на пенсию ушел. Как он тут появился, девки наши кинулись, было на него, и ни фига, полный облом. Он и пил так как раз из-за этого. Неделю пьет, три недели сухари грызет.

Шаврин почесал лысину, потом спросил: — А к нему малолетки, случайно, не приходили? Трое.

— Это длинный такой, и два коротких? — Сразу поняла, про кого идет речь коменданша. — Бывали. Гоняла я их отсюда, и не раз. Но уж очень они наглые, особенно этот, длинный.

Когда Шаврин вернулся в кабинет Колодникова, тот возбужденно рассказывал начальнику криминальной милиции Логунову о достигнутых успехах.

— Еще он дал показания, что они убили какого-то мужика на эстакаде. Фамилию он вспомнить не смог, звали Сашей. Жил он где-то в общежитии…

— Алексеенко его фамилия, — дополнил его рассказ Шаврин. — Алексеенко.