Чурбанова Лариса Михайловна Пурпурное Древо Порфирия

Предлагаю вашему вниманию роман-фэнтэзи "Пурпурное древо Порфирия" по миру древней Руси. Тогда христианство только зарождалось на славянской земле, и алчные волхвы творили зло, прикрываясь могущественными богами. Тогда на русичей обрушивались не только воинственные степняки, но и греки вместе с норманнами. Тогда всем людям нужен был сильный и храбрый защитник, сумевший бы водворить мир от Варяжского до Русского моря. И им стал князь Ольгерд, русич варяжских кровей. Но, разумеется, он не один - его спутниками на сложном пути станут княгиня Домогара и монах Порфирий. Вместе они победят всех врагов, помогут населению и принесут долгожданный мир.

Первые шесть произведений рассказывают о прошлом и настоящем главных героев. Остальные восемь рассказов - это повествование о путешествии князя Ольгерда до саамских земель, где он столкнется и с предательством, и с разочарованием, и с непобедимым врагом. Но в итоге все сложится благополучно, и Ольгерд вернется к себе домой, где бесчинствует боярин Шкирняк и осмелевшие печенеги.

На страницах романа вы встретите бешеных вилл, византийских царевен-вампиров, добродушных польских драконов и хиппующую Бабу-Ягу. Это далеко не полный список всех колоритных персонажей романа.

Пурпурное древо Порфирия

Князь был благостен и смирен. Катал шарики из хлебного мякиша и загонял их в расползающуюся от опрокинутой винной чаши лужицу. Чистая детская улыбка играла на его белом лице.

Гуляли уже второй день. Дружинных, что послабее, челядинцы собирали под столами и волокли во двор. Остались только самые крепкие, но и они уже начали сдавать. Сам князюшка осушит еще чарку-другую зелена вина, да и пойдет в разгон. Благостное добродушие смениться покаянным юродством. Напиваясь до изумления, пресветлый князь Ольгерд принимался обстоятельно и со вкусом горевать над своим убожеством. Это его свойство было хорошо известно, и пользовались им все, кому не лень. Вот и старец Порфирий долго выжидал, прежде чем войти. Высчитывал да выгадывал. Монахи, они народ хитрый- все в точку расчислил. Только завидел его князь- обрадовался, кубок поднимает.

- Проходи, - говорит, - отче, выпей с нами. Грешные мы, конечно, человеки. Духом сирые и убогие, но ты уж уважь нас, посиди рядышком.

Видать стало Ольгерда забирать- начал он сокрушаться.

- Темные мы, отче, темные. И я такой, а уж они, - махнул князь перстнями на богатырей своих, - тем паче. Вразумил бы ты нас, рассказал бы побывальщину про иные страны. Как люди там в благолепии живут, да чем их земли противу иных славятся.

- Что же тебе поведать, княже? - отозвался Порфирий. - Разве что про чудную страну Опир, что питается водами реки из самого Эдема текущей. Бают люди, что обретается в тех краях мудрый зверь носорог. Каждый час славословит он господа и в несказанной кротости своей вкушает лишь траву. И открыты ему все тайны земные. Буде спросит его кто- всем дает он ответ.

Порфирий многозначительно замолчал, опустя очи долу. Князь от умиления всплакнул.

- Ишь ты, скотина, - причитал он, - а сколь блаженна. А вот ты, Акинша, - и Ольгерд ткнул пальцем в могучего детину, упившегося до положения риз. Парень изо всех сил боролся с дремотой, и поэтому вид имел на редкость дурацкий. - Ты ведь человек, а всей мудрости в тебе - только мед да пиво жрать.

- Я, а... ва... да, - только и мог произнести невольный собеседник князя и рухнул на дубовые доски стола.

- Что за люди, что за люди, - закручинился самодержец. - Ну, скажи еще, Порфиша, потешь душу.

- А еще сказывают, что в Китае есть Камень Судьбы. Коли подойдет к нему человек, то камень тот непременно все про него расскажет: кто таков, кто родители, чем занимается, и что дальше с ним станется. И еще не случалось, чтобы сей таинственный гранит ошибся.

- Ишь ты, в Китае даже камни говорят, а у нас... У, свиномордии...- и князь погрозил кулаком притихшим богатырям.

- Ну, вот ты объясни, - поворотился он к старцу. - За плетень шагнешь- так там непременно чудо, какое никакое. А у нас- скука смертная да серость.

- Не скажи, пресветлый князь, - возразил ему Порфирий. - Может статься, что и в твоей земле отыщется волшебство, божьим провидением сотворенное.

- Какое волшебство, - отмахнулся Ольгерд, и его красивое лицо презрительно сморщилось. - Леший да кикимора из болота- вот и все наше волшебство.

- Истинно говорю тебе, - отозвался Порфирий. - Было мне, княже, видение на этих днях.

Тут уж все взоры обратились к ним. И пьяные и более-менее трезвые боялись пропустить хотя бы слово. А желтолицый от многих постов старец поднялся и принялся рассказывать.

- Явился мне наяву ангел господень и дал узреть мне древо небывалой красоты. Листья его были из чистого пурпура и блистали, словно лал на солнце. И трепетали они сами собой, навевая сладостный запах мирры и ладана. Из светозарной листвы выглядывали прелестные лики и услаждали они слух сладкозвучными псалмами. Такая благодать, такое благорастворение от него исходило, что даже нехристь бы умилился. Пал я на колени перед сим чудным промыслом божьим и молился, пока силы не оставили меня.

Тут инок замолчал, положив руку на золоченый крест, висевший на груди, поверх черных одежд.

Князь поднялся:

- Повелеваю! Древо сыскать и мне представить. Молодцу тому, кто волю мою исполнит, жалую шубу с плеча и меру золота.

Не успел он договорить, как богатыри повскакали со своих скамеек. Как стремящееся на водопой стадо, ринулась дружина из палат белокаменных. Поседлав коней, разъехались витязи в разные стороны пытать свое счастье молодецкое, искать древо пурпурное.

***

Порфирий сидел у окна своей кельи. Перед ним лежал богато изукрашенный псалтырь. Но книга так и оставалась раскрытой все на той же странице. Мрачен старец да и о другом видно думает, устремив свой взор на монастырский двор и сад.

Шелестят там дерева зеленой листвой. Яблоня под наливными яблочками к земле клониться. Изредка раздается мягкий стук- переспелые груши падают на жирную благодатную землю. Только не то все это. Обыкновенное, скучное, серое. Порфирий горько усмехнулся. " Впору мне как Ольгерду зарюмиться о своей сирости. А может, и нет на свете никаких пурпурных деревьев? Так, поблазнилось на старости лет, от поста да мечтаний пустых. Прельстилась душа светом несказанным, а кругом лишь грязь да отребье. Вон Шнырь идет, реальней некуда. Господи, ну и вонь же от него всегда, даже сюда, в покои доносит. Увещевали его братья, сурово даже уговаривали, так нет же. С каким только дерьмом не возиться, вот и смердит аки пес окаянный. И ряса то вся рваная, в грязи, и морда самая непотребная. И ведь в храм таким же заявиться, с него станется.

Старец в сердцах отвернулся от окна. Уж скоро полгода исполнится, как повелел князь отыскать древо, а толку? Этим дуболомам только вшей в голове искать, да и то еще как повезет. Ведь кажется, ясно им все растолковали, а что они привозят?

Один притащил целый куст хмари болотной. Нанюхался ее испарений, так ему не только пурпурное древо почудиться могло. Как еще не свалился с коняги на полпути? Поистине, крепость телесная у дружинных удивительна. Им бы еще разума духовного хоть толику малую. Ведь что творят! Не поверил бы, коли сам не видел.

Месяца еще не минуло- бегут с княжьего двора, зовут, привезли мол. Захолонуло сердце, бросился скорее, мало не бегом бежал. А что оказалось?

Стоит посередь светлицы богатырь, чернявый такой, грудь колесом выпятил- гордиться. Держит тюк огромный, в холстину завернутый.

- Вот, отче, Будимир из Луцка привез-таки древо, - улыбается князь, под ручку берет и подводит прямо к тому тюку. - Мы без тебя уж и открывать не стали думали, вместе порадуемся.

Развернули, а там, царица небесная, спаси и сохрани! Вила лесная на калиновом кусте. И как только этот Будимир смог с ней совладать, уму непостижимо! Хорошо хоть, что как дерюгу сдернули, вила еще не в полной силе была, не то пропали бы все. Еле заговорил окаянную. Так и рассыпалась пеплом, а калина ничего, осталась.

Приступил к богатырю с расспросами, а тот уж и сам понял, что что-то не то учудил, оправдывается:

- Вы же сами сказали- девки на дереве, - гнусит. А я иду по лесу, гляжу: сидит, и титьки голые. Ну, я подобрался тихонечко- шлеп ее по башке, и в рогожку. А оно вона как вышло-то.

С тех пор и перестал Порфирий верить, что увидит когда-нибудь пурпурное древо. Лето переходило в осень. Возвращались понемногу богатыри. Кто- пустой, а кто привозил что-то и вовсе несуразное.

Старец поднялся из-за стола. Пойти что ли в сад, сказать Шнырю, чтоб умылся перед вечернею молитвой. А то перед мирянами совестно от такого непотребства.

Порфирий шел по тропинкам и никак не мог добраться до предмета своего неудовольствия. Было отчетливо слышно, как Шнырь возиться в земле, но густая листва надежно скрывала его.

Ишь, понаделал дорожек, ровно крот, ей Богу. Хотя надо признать, что садовник он отменный. Все у него родиться. Даже князь дарами монастырского сада не брезгует.

- Эй, Шнырь, где ты тут? - устав бродить наугад, окликнул старец садовника.

- Туточки я, батюшка, весь здесь, - отозвался надтреснутый хрипловатый голосок.

Порфирий пошел на звук и обомлел. Перед ним стояло пурпурное древо его мечты, весело шелестя листвой в лучах заходящего солнца. А под его ветвями копался Шнырь. Вынырнув из-под густой багряной кроны, садовник почтительно поклонился и пустился в объяснения:

- Пропалываю я как-то гряду с морковью, а тут фитюлька красненькая такая. Выбросить бы, конечно, да жалость взяла. Вот и посадил. Выросло, вишь. А какое капризное было: коровий навоз ему не то, козий тож. Спасибо, брат Псел надоумил, курьего, говорит, возьми. Тогда и пошло.

Шнырь развел руками, указывая на стоящее сзади дерево. С ветки слетела птица и опустилась ему на плечо. Она повернула к Порфирию свой прекрасный человеческий лик и запела.

Несмеяна.

Кусок сырого мяса, бережно удерживаемый у лица, унимал боль только чуть-чуть.

- А ты медяк приложи, батюшка, - услужливо посоветовал Шиш. - Говорят, очень способствует.

Князь только досадливо отмахнулся. Шиш был его старым дядькой да и вообще доверенным лицом. Только вот больно глумливой и пакостной была ситуация. Ольгерд как дикий зверь метался по светлице. Не видеть бы никого. Уж на что Шиш предан, да и его глаза лишние. А тот все жужжал и суетился не переставая:

- Эти древляне, язви их в корень, бабам своим уж больно много воли дают. Они у них наравне с мужиками. Чуть что не по ним- и в рыло без разговоров, хорошо, когда не скалкой ...

Метко пущенный сапог заставил его замолчать.

А все она, Домогара. Ну, ездил он дань собирать. Хорошо ребята принимали, душевно. Конечно, задержался. А как возвернулся, она сразу за грудки:

- Девками дань брал?

Ну и что, даже если и девками. Он в своем праве. Князь он, в конце концов, или кто?

Ольгерд задумчиво потрогал мизинцем заплывающий глаз и скривился.

Домогара была полонянкой из древлян. Обычно девки у Ольгерда не задерживались, но эта присушила его своим диким темпераментом и неукротимостью.

"Вот она неукротимость-то, вся на морде и вышла! ", - чертыхался разукрашенный повеса. - "Как теперь к дружине выйдешь? Князя баба побила! Ох, пойдут, пойдут разговоры! "

Ноги сами несли его по лестнице, к горенке, где жила его старая нянька.

- Что, голубь, с голубицей своей рассорился? - с ходу определила старушка. - Проходи, садись. Нянюшка тебя сказочкой потешит.

Ольгерд благодарно ткнулся ей в колени. Сухонькие птичьи лапки гладили-перебирали его кудри, а из древних уст лилась неторопливая речь.

- На море-окияне, на острове Буяне, где кот белый за мышью бегал, рос цветок короток, вышиной с локоток. Раз гуляла в том садочке девица-краса. Всех подружек отпустила, косы русы распустила, стала их чесать- причесывать...

Мысли князя тем временем бродили далеко. Вот бывают же где-то девицы- красавицы, скромницы-благочестивицы. Что ж ему-то так не везет?

Нянюшка словно угадала его мысли:

- Жениться тебе надо, соколик, вот и весь сказ.

И, в ответ на недоуменный взгляд Ольгерда, пояснила:

- Да не на твоей псице неуемной, а на деве достойной и родовитой.

- Брось, нянька, - перебил ее бывший воспитанник. - Знаю я этих родовитых. Они все не девы, а коровы разжиревшие, двумя руками не обоймешь.

- Все да не все, - урезонила его нянька, строго поджав губы. - Вот намедни торговые люди приходили, баили, что у царьградского базилевса дочь есть красоты неписанной-несказанной. Как лебедь белая, ходит, глазоньки не подымет. Скромница, каких свет не видывал. Воды не замутит, булочки не надкусит. Даже смеха ее отродясь никто не слыхивал. Вот невеста так невеста, а ты говоришь, коровы.

Старушка шутливо ткнула его в щеку костяшками полусогнутых пальцев. Покалеченный глаз князя тут же отозвался ноющей болью, и Ольгерд застонал сквозь зубы.

- Ой, прости, дитятко, - спохватилась старушка. - Сейчас полечим тебя, к утру и следочка не останется.

Нянька бросилась стучать туесками. Во мгновение ока комната наполнилась густым травяным духом. Пока шло врачевание его ран, князь глубоко задумался. А что? Поддержка Царьграда, да и о династии уже думать пора. Родит ему жена сына-наследника, будет кому земли и дружину передать. Да тихая, да красавица. Может и правда, судьба?

Только кого в посольство снаряжать? Наладишь пышный поезд к будущему тестюшке да нареченной, а они тебе от ворот поворот, получи-ка. Сраму не оберешься. Нет, это дело надо тихо провернуть, по-умному. Жаль, с Порфирием размолвка вышла- а то бы свата лучше и не надо. Монах, ихней веры, по-гречески как другой по матерному понимает. Князь задумчиво поскреб бровь. Ну, кто ж знал, что он так переполошится, древо свое пурпурное отдавать не восхочет? А ведь по-доброму просил: и денег давал и увещевал всяко. Такое чудо только у княжьего престола быть должно. Так нет же- уперся и ни в какую. Теперь волком смотрит.

Придется Шиша посылать. Он человек верный. А далеко будет, так оно и к лучшему- ни о чем таком лишнем не протреплется. В подмогу ему- писаря Любомудра. Один хитер, другой учен- оно и ладно выйдет. А от ушлых книгочеев храни нас бог. Ох, грехи наши, грехи!

***

Болотная жижа противно хлюпала под сапогами. Моросил промозглый осенний дождик. Чав-чав, кап-кап. Тоска зеленая, прости господи.

Любомудр и не заметил, как последние слова вырвались у него вслух.

- А ты что думал, в каретах поедем, что ли? - из серой пелены дождя вынырнула рыжая плутовская рожа Шиша. - Держи карман шире. Наш князюшка куда как прижимист.

- Не могу я больше, - обреченно вздохнул писарь.

- Не боись, брат, прорвемся. Глянь, издаля избушка виднеется? Там и обсушимся и отдохнем малость.

Путники с новыми силами ринулись вперед. Скоро они уже стояли перед неказистым, почерневшим от времени строением. Любомудр собирался шагнуть внутрь, но дядька удержал его за локоть.

- Обожди чуток, резвый. Так дела не делаются.

Он наклонился и развязал заплечный мешок. Кряхтя, отломал от краюхи ломтик, присовокупил сморщенное яблочко и осторожно подсунул под дверь.

- Прими, хозяин ласковый, от непрошенных гостей подношеньице, - чуть нараспев проговорил Шиш. Минуту или две он прислушивался к тишине за дверью. Потом удовлетворенно кивнул.

- Порядок. Теперя можно.

Халупа была давно заброшенной и отсыревшей, но худо-бедно защищала от дождя и ветра. Любомудр сразу бросился на лежанку и принялся сдирать с себя насквозь промокшую одежду. Шиш ожесточенно щелкал кресалом и скоро воздух наполнился смолистым щипачим дымком- избушка топилась по черному. Через некоторое время согревшийся писарь начал осматриваться. Ни хлеба ни яблока на порожке не было.

- Слышь, ты, - смущенно обратился он к Шишу. - А еду то ты кому ... эта?

- А это я тебе, милок, опосля растолкую, - откликнулся тот, заговорщицки подмигивая. - Вот двинемся в путь и за разговором то дорогу и скоротаем. А сейчас спи. Утро вечера мудренее .

Поутру, когда дядька снова кланялся и прощался неизвестно с кем, Любомудра от любопытства прямо таки распирало.

- Нешто ты не знаешь, что в каждом доме дед-домовик живет? - вразумлял его Шиш.

- Ну, то дом, а то лачуга заброшенная.

- В том- то и дело, дуралей. В хорошем доме домовой сытый, сливочками да сладкими заедочками кормленный. А тут дедок одичалый, голодный. Он, может, здесь цельный год один сидел.

- А че сидел-то? Ушел бы, да и все.

- Не могут они так. К месту, к людям привязываются. Я задобрил домовичка, он и не бушевал. А то кто его знает, нашли б за избушкой только наши белые косточки.

Сообщение о столь радостных перспективах до того напугали писаря, что тот спал с лица.

- Да не журись ты, - успокаивал его Шиш. - День-два, а там на лодьи сядем и прямиком до Царьграда- лежи-полеживай.

Пророчества дядьки сбылись. Скоро они уже плавно покачивались на дощатом полу настила. По бокам проплывали леса, пашни, деревушки. Душа Любомудра понемногу возвращалось к равновесию.

- А здесь что, никого угощать не надо? - даже попытался подколоть он дядьку.

- Водянника? - живо откликнулся тот. - Не-а. Это все хозяина нашего дела. - И он ткнул в сторону белобрысого варяга, важно стоящего у носа. - А ежели он у речного царя в немилости- мы тут с нашими яблочками тьфу и растереть- без разницы. Раньше, сказывали, и людей ему сбрасывали, а теперича скотиной обходятся.

Видно, хозяин на жертвы не поскупился - путешествие их проходило отменно. Друзья и оглянуться не успели, как уже стояли на пристани.

Город ошеломил их невиданной суетой, сутолокой и блеском.

Роскошные каменные здания, и кривые глинобитные улочки, где того и гляди получишь чан помоев на голову, а то и ножик под ребро. Жаркий воздух плыл, насыщенный вонью и благоуханием розового масла.

Шиш страдальчески кряхтел, подпарывая края исподней рубахи.

- Что за город! Руку поднять- и то плати.

- Аспиды, гарпии ненасытные, - с чувством вторил ему Любомудр.

Они вместе который день таскались по чиновникам. Дядька торговался, а писарь переводил. Вскорости их золотой запас уже подходил к концу. Однако денежки оказали желанное действие. Не прошло и двух седмиц, а аудиенция у базилевса уже была назначена. Это было редкостной удачей- некоторым приходилось ожидать такой чести несколько месяцев.

Во дворец они прибыли в сопровождении жирного евнуха. Его одутловатое, бледное как луна лицо склонялось то к дядьке, то к писарю.

- Сюда, быстрее, поторапливайтесь, - приглушенно шипел он, с невиданной скоростью протаскивая их по запутанным лабиринтам дворцовых коридоров.

А потом вдруг распахнулись какие-то двери, и сияющее великолепие ошарашило их до глубины души. Среди драгоценного мерцания на встречу им вышагивали горделивые птицы с огромными переливающимися хвостами.

- Павлины, - тихо прошелестел их проводник и мгновенно ткнулся в пол лысой головой. Шиш и Любомудр сочли за благо последовать его примеру.

Неизвестно откуда зазвучала музыка, и с потолка стали опускаться два золоченых трона. В них словно статуи сидели базилевс с женой. Золото и драгоценные камни сверкали на их багряных одеждах яростным вызывающим блеском. От всеобщего сияния и мерцания голова у Любомудра пошла кругом. Он не помнил, что и как переводил, и пришел в себя только в гостинице.

- Вот и все, - подытожил усталый Шиш, - располагаясь ко сну. - Теперь о приданном договориться и домой.

- А как же царевна?

- Чудак ты, и она с нами поедет. Возвращаться-то с комфортом будем, на евонной царственности посудине.

Дело сладилось на удивление быстро. Как и предсказывал дядька, скоро они уже сопровождали невесту в плавании.

- Чтой-то она вся в красном? - удивлялся писарь. - У нас ладушки-молодушки в белое рядятся.

- А ей так по чину положено, - лениво отмахнулся его приятель. - Слыхал, как ее кличут? Порфирогенита, Багрянорожденная то исть. Они в энтих красных тряпках и рождаются и помирают.

- Бледновата только девица-то, чистый мел, - продолжал оценивать невесту Любомудр.

Несмеяна в это время стояла на носу корабля в сопровождении свиты из мамушек-нянюшек, прислужниц и евнухов. Ее огромные неподвижные глаза были устремлены на морские волны. Маленькое мраморное личико поражало полным отсутствием каких-либо чувств.

- Благородная она, стало быть, надо так, - сплюнул Шиш за борт и неожиданно разозлился. - Вот прицепился, как репей к собачьему хвосту, право слово! Что дали, то и везем! Тебе что ли на энтой лахудре жениться?

Ошарашенный писарь молча покрутил головой.

-Вот и молчи в тряпочку. Тоже мне, ценитель, блин, нашелся!

- Навестил бы ты его, отче. Нешто трудно тебе?

- Нет, Шиш, и не проси, не пойду, - отозвался Порфирий, настоятель монастыря, старый знакомец Ольгерда.

- Все никак не забудешь ему пурпурного древа? - укоряюще вопрошал его Шиш.

- Не пурпурного древа, а жадности неимоверной не могу простить я твоему князю, - отрезал монах.

- Худо ему сейчас, очень худо, отче, - продолжал уговаривать Порфирия дядька. - С лица весь сошел, да не это главное. Раньше-то, помнишь: и то ему надо, и другое, и третье, а сейчас ни до чего дела нету. Как оженился, так ровно сглазили его. Смурной весь стал, молчаливый, ровно неживой .

- А я при чем? Коли болеет, так зовите к нему лекаря или знахаря.

- Нутром чую, не в хворобе тут дело, - тянул свое Шиш. - Сходи к нему, глянь. Нешто сирины да листья красные белый свет тебе застили? Тому ли твой бог учил?

- Молодец, уел ты меня, старого, - развеселился отец-настоятель. - Так и быть, наведаюсь к твоему князю.

С первого взгляда на лицо Ольгерда, монах понял, что пришел не зря. Князь полулежал в кресле, вытянув длинные ноги к огню. В горнице, не смотря на жаркую погоду, топили. Под глазами болящего залегли синие тени, нос заострился, а бледность лица отдавала желтизной лежалого сала.

- Прихварываешь, князюшка? - неожиданно ласково промолвил Порфирий.

- Да нет, отче. Просто устал я чего-то, - словно через силу отозвался Ольгерд . - А ты уж боле не серчаешь на меня, пришел?

- Кто старое помянет, тому глаз вон, - отшутился монах. - А я ведь и на свадебном пиру у тебя не гулял, так подарочек принес тебе да княгине молодой. Глянь!

Старик достал из глубин рясы крошечную богато изукрашенную шкатулку. Повертел ее в руках, понажимал, и вдруг зазвучали колокольцы, и крышечка распахнулась. Внутри под музыку двигались и поворачивались, словно живые, две белые собачки.

- Колдовство, - без всякого выражения молвил Ольгерд.

- Нет, батюшка, механика. Игрушка заводная. Гляжу, не понравилась тебе. Дозволь княгине показать, может, ее порадую.

Князь вяло махнул рукой, разрешая.

За дверью настоятеля уже ждал Шиш, чуть не подвизгивая от нетерпения.

- Ну, чего с ним? Не мучь, отче, говори !

- Потом, все потом, - Порфирий как большая черная птица стремительно летел вперед. - К ней веди, да поскорее.

Они застали Несмеяну неподвижно сидящей за столом в светлице. На положенные приветствия княгиня только кивнула и продолжала по-прежнему неотрывно смотреть перед собой. Коробочка с заводными собачками нимало не взволновала ее, хотя набежавшие служанки вовсю охали и всплескивали руками от удивления. Видно, глядя на их реакцию, византийская царевна слегка оттаяла и сделалась более любезна. Она даже встала и произнесла несколько любезных слов на прощание.

- А теперь- к князю. - Монах уже не бежал, его походка сделалась усталой и ковыляющей.

Ольгерд все полулежал в кресле, даже не сменив позы.

Порфирий обрушился на него с порога:

- Ты кого за себя взял?

Князь изумленно поднялся:

- Белены объелся, что ли?

Но черноризец не унимался:

- Со мной-то все в порядке, а ты вот чуть жизни не лишился, дуралей! Думаешь с чего Несмеяну так скоро и быстро за тебя отдали? Кто ты для них? Дикарь, голытьба, князек северный! А царевну византийскую чуть ли не в седмицу за тебя сговорили. С рук сбыть обрадовались, вот почему!

- Чем тебе моя жена не люба? - хорохорился князь. Но делал он это без огонька, словно отбывая тяжелую повинность.

-А тебе люба? Она хоть раз тебе улыбнулась?

- Она щепетная, благородная, - пытался оправдать свою супругу Ольгерд .

- Не благородная, а нечисть, силы сосущая, тебе в жены досталась, - отрезал монах. - Нету в ней своей жизни, чувств своих нет. Чужое заберет- вот и может руку поднять либо слово сказать. Али не видишь, что до самого дна она тебя выпила, чисто до косточки обглодала?

По лицу Ольгерда текли горькие злые слезы.

- Отчего все так? Отчего она такая сделалась?

- Всегда такой была, - старик расхаживал по комнате, и золотой крест на его груди сверкал гневом и болью. - Дряхлая кровь кесарей, тысячекратно пробегавшая по жилам, изъеденная грехами и пороком. Может еще и сглаз какой при рождении добавился, теперь уж не разберешь.

- Что же мне теперь делать? Ведь она жена мне как-никак, - вопрошал князь. Несмотря на потрясение, он теперь больше походил на прежнего Ольгерда, словно слезы и ярость смыли с него сосущую паутину.

- Княгиню - в монастырь. Помочь ей там не помогут, но как с такими обращаться, они знают. А тебе самому я вот что присоветую: женись-ка ты на бабе простой да без вывертов. Оно и ладно будет.

- Домогара! - застонал Ольгерд, проваливаясь в спасительное забытье.

Прошло совсем немного времени, у князя появились дети. Румяная Домогара часто выносила показывать их народу. Дородная княгиня выплывала во главе целой процессии нянек. Наклоняясь над своими щекастыми отпрысками, она с гордостью декламировала:

- Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

А князь стоял рядом и смущенно улыбался.

Взгляд волка

Старец Порфирий умирал. Кожа пожелтела и высохла, туго обтянув заострившиеся скулы. Целыми днями лежал он без движения, лишь изредка передвигая по одеялу обессилевшие руки. Служка часто открывал окно, и в тесную келью, заполненную тяжелым духом больного человека, влетал свежий ветерок. Он приносил с собой запахи весны, тонкие, горьковатые и будоражащие.

- Господь дал мне узнать цветение, да только вряд ли доживу я до плодов, - тихо, еле слышно шептал монах пришедшему навестить его князю.

- Ну, ты это брось, отче, - с возмущением отмахивался Ольгерд. - Ты моих детей крестил, ты их и венчать будешь, когда время придет. Ишь чего удумал, помирать!

- Будет тебе, князь, - устало оборвал его Порфирий. - Я, сам знаешь, в хворобах разбираюсь. Каждому на земле свой срок отпущен. Мой к концу подходит.

Однако смирение не входило в число добродетелей Ольгерда. Он твердо решил, что не допустит гибели старца. Только как же ему помочь? Тяжелые думы не отпускали князя ни на минуту. Опечаленный, укладывался он в супружескую кровать.

- Опять грецкого зелья напоролся? - незамедлительно по-своему истолковала угрюмость мужа княгиня. - Сколько раз тебе говорила: на ночь не нажирайся! Съел полсвиньи, и хватит. О здоровье уже думать пора, а ты все как дите малое!

- Цыть, не зуди, - рыкнул Ольгерд. - Без тебя тошно.

- Гляньте на него, тошно ему!- заголосила Домогара. - А мне не тошно на рожу твою смурную глядючи? Сейчас настойки травяной принесу, полегчает.

- Дурища ты неразумная, - беззлобно выругался князь. - Не объелся я, на душе тяжко.

- Случилось что? - обеспокоенная супруга присела на край кровати.

- Да Порфирий уж больно плох. не сегодня- завтра помрет.

- Батюшки-светы! Что ж ты молчал? - всполошилась Домогара. К старцу она питала самые теплые чувства, так как не без основания считала, что именно он устроил ее брак с князем.

- Ну вот сказал, - огрызнулся ее муж. - И что толку? Чем ты ему поможешь?

- А вот и помогу! - княгиня уперла руки в боки. После рождения детей ее габариты стали еще внушительнее. Так что теперь над Ольгердом нависли весьма солидные и разгневанные телеса.

- Я чай не безродная какая! - Домогара горделиво вздернула пухлый подбородок.

- Это ты-то? - князь подавился глумливым смешком. - Что ж у тебя за родня такая сильномогучая?

- Тетушка у меня есть, - скромненько пояснила его супруга. - Старушка в лесу живет. Сходи к ней, от меня подарочек отнеси, может присоветует чего?

- Что-то не припомню я, чтобы тетка твоя у нас на свадьбе гуляла, - буркнул Ольгерд. В принципе, он был не против навестить родню своей жены, тем паче, что этим можно спасти Порфирия. Только в глубине души князя не покидало чувство, что ввязывается он во что-то исключительно паршивое.

- Домоседка она, - отозвалась Домогара. - Почитай уж лет сто из чащобы своей не вылезает. Спать давай. Утро вечера мудренее.

Поутру, с узелком, врученным супругой и верным Шишом, Ольгерд отправился на поиски таинственной тетушки. Искать пришлось недолго. Казалось, что деревья сами расступаются перед ними, указывая дорогу зелеными лапами.

- Гляди-кось, в самом деле, избушка, - обрадовался дядька. Он привстал на стременах и пальцем указывал на уютный веселенький домик, стоявший посреди поляны.

Завидев нежданных гостей, хозяйка выглянула на порог. Солнце светило ей в глаза, и она близоруко щурилась, стараясь разглядеть прибывших.

- Подобру-поздорову вам, тетушка, - низко поклонился князь, спрыгивая с седла.

- И вам того же, гостенечки дорогие, - приветствовала их пухленькая старушка певучим голосом. - А ты часом, не моей ли племяшки муж будешь? - обратилась она к Ольгерду.

- Он самый, - улыбнулся тот. - Она гостинчик вам шлет.

- Ну, так милости просим в дом. Я мигом стол накрою.

Пока старушка вертелась и хлопотала, гости осматривались. Стены избушки были выскоблены и отполированы до янтарного цвета спелого меда. С них укоряющими пустыми глазницами на странников смотрели черепа разных размеров. Одни Ольгерд, как неуемный охотник, признал сразу. Зато другие явно принадлежали зверям в наших местах незнаемым. По углам на полках толпились крынки и горшочки. Некоторые из них даже были залиты воском и запечатаны. Рисунок на одной из печатей показался князю смутно знакомым. Он протянул руку, чтобы рассмотреть его получше.

- Оставь, племянничек, не трогай, - тут же одернула его бабулька. - В горшочках-то у меня не вина заморские, да не медовуха.

- Что ж у тебя там, хозяюшка? - встрял любознательный Шиш.

- В том, который князюшка облюбовал, к примеру, охломон один сидит. Не люблю я их, страсть! - призналась старушка, присев рядом на лавочку и подперев свое круглое личико мясистой ручкой. - Проку от них нет, а уж хлопот! Ему бы только дворцы строить да ломать, а чего путное сделать- у них мозгов не хватает. Да и по-нашему плохо понимает. Сердится, лопочет, а толку- тьфу! Джин, одним словом.

Оробевший Ольгерд в смятении убрал протянутую руку.

- Не тушуйтесь, гостенечки, не стесняйтесь! - запела хозяйка, стараясь разрядить обстановку. - Садитесь-ка моего угощеньица отведать. Оголодали, чай с дороги.

Мужчины в недоумении присели к пустому столу, покрытому, однако, яркой нарядной скатеркой.

- Издевается бабулька, - тихо прошептал Шиш, наклоняясь к князю, - Ягарма, Баба-Яга, одним словом.

Слух у старушки оказался отменный. Она тут же повернулась к своим гостям, и в ее зеленых глазах сверкнул плутовской огонек. Наклонившись, она прошептала что-то, и на столешницу словно из ниоткуда стали выскакивать разные явства.

Дядька и князь оторопели, и некоторое время просто не решались пробовать колдовскую еду. Но от нее исходил такой изумительный аромат, что гости не устояли.

- А теперь сказывайте, с чем пожаловали? - принялась расспрашивать их Баба-Яга, когда мужчины, отдуваясь, оторвались от еды.

Ольгерд не тая, поведал, что за печаль подвигла их на посещение тетушки Домогары.

- Да, это дело нелегкое, - сочувственно покивала головой старушка, когда рассказ закончился. - Старец Порфирий человек не простой. Он и травы всякие знает, и в лекарстве разумеет. Стало быть, средство тут нужно чудесное, чтобы и мертвого на ноги поставило. Где-то тут у меня книжица была, коли не затерялась. Сейчас гляну.

Быбулька заторопилась куда-то за печку. Некоторое время оттуда слышались только охи и шорохи. Потом вылезла Баба-Яга вся замаранная паутиной, но с огромной книгой в вытянутых руках.

- Память-то у меня уже не та стала, деточки, - доверительно улыбнулась она гостям, быстро переворачивая страницы. - Вот оно, нашла!

Ольгерд было сунулся поинтересоваться, что же там такое, но увидел только непонятные закорючки. Тетушка Домогары сосредоточенно водила по строчкам пальцем.

- Есть одно место, куда каждые сто лет прилетает волшебная птица Феникс. Как становится она старой, восходит она на пылающий костер. Пройдя же очищение огнем, вновь возрождается в юном облике. Так вот, ежели из той молодой птицы перо выдернуть, истолочь, да дать какому человеку немощному, тот мигом здоровехонек сделается.

- Да пока еще те сто лет пройдут, не только Порфирий, мы сами преставимся, - вырвалось у возмущенного Шиша.

- Погоди, сейчас прикину, - ответила старушка и забормотала. - Меркурий в пятом доме, так и союзам благоприятствует, третья фаза луны... Точнехонько через три седмицы все и случится, голуби мои сизокрылые. Коли быстро побежите - тик в тик успеете.

Князь, не раздумывая, вскочил и уже стоял на пороге, когда бабка окликнула его:

- Постой, тут еще приписочка есть. Чтобы птичка не улетела и дала перышки свои подергать, угостить ее надо. Я, признаюсь, по-французски-то не сильно понимаю. Вроде бы какие-то "пом'д амур" эта тварь уважает очень. Яблоки любви, то есть. Так что яблочками вам запастись придется.

- Куда хоть ехать-то? - спросил как всегда практичный Шиш.

- А за солнышком и ступайте. Оно выведет.

Как только они выехали с поляны, князь осадил своего коня.

- Возвращайся домой, - приказал он дядьке. - Чтоб было, кому за всем присматривать. Я один поеду, - и, отметая все возражения, произнес: - В долгу я у Порфирия. Кабы не он- лежать бы мне сейчас во сырой земле, а то и похуже.

Шиш в оцепенении смотрел на могучую фигуру всадника на лошади, скачущих вслед за солнцем.

- Ой, что деется, что деется, - бормотал он, вытирая рукавом предательски набегающие слезы.

Кличка Серый прилипла к нему с детства. Нельзя сказать, что он был угрюмым или нелюдимым. Нет, он охотно играл со своими сверстниками, но особо не дружил ни с кем. Дети не то что сторонились его, а как-то ощущали его непохожесть, что ли.

Сколько он себя помнил, самой большой радостью для него было укусить кого-нибудь. Еще младенцем он утыкался в теплые бабушкины руки и изо всех сил сжимал зубы. Он смутно осознавал, что причиняет боль, и удивлялся, почему же она терпит. Повзрослев, он научился контролировать себя. Но когда нужно было обороняться, он не пинался, не бил кулаками, а вцеплялся в обидчика зубами.

Утром и днем он чувствовал себя сонным и разбитым. Зато с наступлением темноты какая-то новая жизнь вливалась в его тело. Запахи ночного леса манили, а от призрачного света звезд щемило в груди. Он любил прогулки под луной, когда его чувствительность стократ возрастала, и все ощущения становились острыми как лезвие кинжала. Чувствовать биение чужой жизни где-то рядом, чью-то неуверенность и панический ужас. Свобода и власть над ситуацией пьянили его.

Ему было всего ничего, когда сгинул его отец. Только вчера он сидел и грелся у очага, а сегодня его уже не стало. Как ни странно, его не пошли искать. Серый спрашивал у взрослых, но они только отводили глаза. Наконец, частью из подслушанных разговоров, частью- анализируя свои собственные ощущения, он докопался до истины.

Серый знал, что он не такой как все. Но он ужаснулся, когда узнал насколько же он другой. В его жилах текла кровь волка. Сначала он будет становиться им лишь на время. А потом навсегда. Как отец.

Теперь многое стало ему понятным. И эти сны, которые так пугали его. Всегда одни и те же. В них у него становилось не два соска, как у людей, а много. Уродливых и черных, по всему животу. А потом... Потом он не помнил. И то, что бабушка не ругала его, когда он кусался. Она знала.

Ему было страшно. Он не хотел быть зверем. Не хотел быть одиноким. Он хотел быть одним из людей и жить как все. Чувствовать свою обыкновенность и причастность к людскому миру. Может, что-то бы еще и могло бы сложиться, но судьба распорядилась по-иному.

Из деревни стали пропадать люди. Кумушки по углам сначала шептались, а потом заговорили в голос, что это дело острых зубов его оборотившегося отца. Мужики пытались поймать его, ставили ловушки, сторожили капканы. Тщетно. Человек, в волчьей шкуре шутя, разгадывал все их уловки и уходил невредимым. Тогда деревенские решили навсегда отвадить оборотня от этих мест.

- Семья его здесь держит. Женка да щенок его. Спалить колдовское гнездо, да и вся недолга.

Они пришли утром, когда Серый еще спал. Он с трудом открыл глаза, когда мать принялась трясти его за плечо:

- Беги, сыночек! Ясый мой, кровинка моя, беги!

Сильные худые руки протолкнули его в оконце, и он удирал со всей силы через мокрые от росы лопухи. В лес, который отныне стал его единственным домом.

Поначалу он перебивался ягодами и грибами. Потом наступила осень, похолодало. Понемногу он приучился ловить мышей, ежей и прочую мелкую живность. Постоянное чувство голода и одиночества не оставляли его ни на минуту. Тут, среди деревьев и зверей, он тоже был чужим. Так он и жил все время настороже и с тоскою в сердце. Но как он не осторожничал, беда настигла его и здесь. Когда он спал, на него напал медведь-шатун. Его тяжелые лапы моментально вспороли мальчишескую кожу, и снег окрасился красными полосками. Тогда страх, злоба и отчаяние ударили Серому в голову и разбудили его вторую натуру. Он перекинулся.

Бурый хозяин леса чуть не сел от изумления. Только что он с удовольствием драл человеческого детеныша. И вдруг перед ним очутился неслабый такой волчище. Конечно, он обломает и его. Он всех побеждал в своем лесу.

Но медведь ошибся. Две жизни- звериная и человеческая боролись за себя- и они выиграли. В тот день Серый до отвала наелся сырого мяса. Что ж, в лесу надо быть волком, решил он. С тех пор он почти не вспоминал, что когда-то был человеком.

Ольгерд уже сутки плутал по лесной чащобе. Он кожей ощущал, как в бездонную пропасть утекает отведенное ему время. Но жажда совсем измучила его. Князь спешился, бросил поводья и жадно склонился над ледяной водой лесного ручья. Лошадь предпочла пощипать травки и уверенным шагом направилась на полянку, поросшую медовым первоцветом. Дальше все происходило так быстро, что Ольгерд только и успел, что вскочить.

Серая тень метнулась на шею княжьей кобылы. Рывок, и терпеливая лошадиная душа мягким облачком отправилась на небо. А над трупом стоял и довольно облизывался матерый волчище.

- Ну, ты гад, - вырвалось у Ольгерда в бессильной злобе. Он молниеносно обнажил меч и бросился на противника. Волк с глухим рычанием припал к земле, но почему-то медлил нападать. Он легко уклонился от нескольких взмахов блестящей стали. Но князь не зря считался лучшим мечником в своем войске. Скоро зверь лежал с широкой рубленой раной на боку.

- Что ж ты наделал, - причитал князь, опускаясь рядом на корточки. - Мне и на лошади было не добраться до этого дурацкого феникса, а уж пешим и подавно. Не спасти мне теперь Порфирия. А все ты виноват, паскуда! - тут Ольгерд замахнулся, желая прикончить виновника всех своих несчастий.

- Не бей, не надо! - из разжавшихся челюстей волка шел ломающийся, какой-то нереальный, но все же человеческий голос.

Рука князя опустилась сама собой.

- Я отслужу, господин, - продолжал оборотень. - Хочешь, вместо лошади тебе буду?

"Хоть плохой, а все же выход", - мелькнуло в голове у Ольгерда.

Потом он спохватился:

- Так как же ты меня повезешь? Я ж тебя мало не убил.

- Это ничего, господин, - Серый забил хвостом, как собака, радуясь возвращению хозяина. - Я быстро восстанавливаюсь.

В самом деле, рана затягивалась на глазах. И, уже поднимаясь, волк искоса виновато поглядел на князя:

- Можно только я того..., ну это самое...

- Что еще? - недовольно уставился на него Ольгерд.

- Лошадку доем. Кушать хочется, прям сил нету. Не пропадать же добру?

Князь покряхтел, поморщился и разрешил.

Поменяв средство передвижения, Ольгерд только выиграл. Оборотень несся так, что пушистые еловые лапы казались сплошной зеленой завесой. Земля, казалось, горела у него под лапами. Степи сменялись реками, и мелькание шло все быстрее, пока князь не осадил своего скакуна.

- Ну, ты притормози чуток.

Удивленный волк повернул свою огромную голову:

- Я думал быстрее надо.

- Быстрее-то быстрее, да только яблок я для птички забыл. Давай-ка к городу какому-нибудь, да на базар.

Тут Ольгерд поправился:

- Я- на базар, а ты поброди тут пока, подхарчись, что ли.

- Спасибо, господин, - явно обрадовался зверь. Его зеленые глаза загорелись радостными плотоядными огоньками.

- Только гляди у меня, чтоб, как солнце в зените, на месте был, - сурово одернул его князь. - Смотри, не балуй!

- Нет, я скоренько, - смиренно отозвался волк, и они расстались.

Сутолока восточного базара во мгновение ока закружила Ольгерда. Гортанные выкрики чужой речи, незнакомые резкие запахи, обжигающий зной выбивали его из колеи. Гроздья желтых плодов, чем-то смахивающих на гигантские стручки гороха, огромные шишки с листьями. Боже ты мой, чего тут только не было! Его внимание привлекли сочные красные плоды, по форме похожие на искомые яблоки.

- Помидор, - тыкал в них пальцем белозубый торговец.

Князь только молча качал головой.

Наконец, он купил яблок и возвратился на окраину города. Оборотень не обманул. Он сидел, вывалив аршинный ярко-красный язык, видно, тоже изнывая от жары.

И снова скачка, теперь уже по желтому горячему песку, плоской, как блин пустыне. Навстречу дрожащему воздуху ядовито-синего неба.

Он издалека заметил громадный полыхающий костер.

- Успели, - облегченно вздохнул князь и уселся ждать.

Вскоре огонь потух, и взорам удивленных зрителей предстала крупная птица с рыжевато-золотым блестящим оперением. Феникс томно смотрел на них круглым голубым глазом.

- У-тю-тю, птичка, - опомнился Ольгерд, лихорадочно нашаривая в мешке яблоки. - Кушай, хорошая птичка, угощайся!

Наклонив голову по петушиному, создание с сомнением клюнуло поднесенный ему фрукт. Видно что-то его не устраивало. Да только голод не тетка. Человек с волком и глазом не успели моргнуть, как прожорливая птица прикончила все принесенные ей дары.

Князь тем временем, словно невзначай, подбирался к ее хвосту. Феникс заметил это и укоризненно глянул на него.

- Перышками интересуешься, странник? - неприязненно пропела чудо-птица. - А тебе разве не говорили, что я предпочитаю помидоры?

- Нет, - честно признался Ольгерд. - Мне сказали- яблоки. Яблоки любви.

- Что за дремучее невежество пейзанское! - феникс даже захлопал в возмущении своими глянцевыми крыльями. - Ведь помидор по-французски и есть "яблоко любви". Неужели так сложно понять?

- Уж прости великодушно, - принялся извиняться Ольгерд. - Я как лучше хотел.

- А получилось как всегда, - отрезало разгневанное существо. - Что надо-то?

- Друг у меня помирает. Мне бы одно перо твое.

- Одному перо, другому, третьему, - вредничала птица. Что мне, по вашей милости, голой ходить?

Тут вперед выступил волк:

- Помоги ему, - рявкнул он. Острые зубы клацнули у самого горла пернатой привереды. Та сразу же пошла на попятный:

- Да, конечно, конечно, берите. Только аккуратно, пожалуйста! Что уж и пошутить нельзя? - повернулась она к князю, полу прикрывшись крылом, словно придворная дама веером.

И уже собираясь улететь, прощебетала на прощание:

- Пусть человек смотрит на зверя, пусть зверь глядит на человека. Лишь в этом спасение и исцеление.

Они все-таки успели. Смерть еще не поселилась в холодной келье Порфирия, хотя ее приближение явно чувствовалось. Серый, чуткий как все животные, топорщил шерсть и глухо рычал.

- Ничего, ничего, - пытался успокоить его князь. - Мы это дело мигом поправим. - Он положил зверю руку на голову, и тот чуть успокоился.

Ольгерд побоялся оставлять волка во дворе. Монахи зыркали на него явно неприязненно, и оборотень платил им той же монетой.

Дрожащими пальцами князь принялся разминать пушистое светящееся перышко. Его сияние быстро разрасталось и, словно шаловливый ребенок , заглядывало в темные мрачные углы, в которых прочно поселилась боль и тоска.

Наконец снадобье было готово, и Ольгерд с величайшей бережностью принялся заливать его в рот настоятеля, чуть приподнимая его за плечи.

"Какой же он стал легкий, одни кости!" - горестно думал князь. Потом присел на полу рядом с волком и принялся ждать. Взгляд Ольгерда не отрывался от лица болящего, в надежде узреть оздоравливающие перемены. Время шло. Усталому князю начало казаться, что на месте запавших век Порфирия открываются две черные ямы, в которые как в водоворот, устремляется все вокруг. Ольгерд вздрогнул и протер глаза.

Старец смотрел на него как всегда строго и с легкой укоризной.

- Почто оборотня ко мне приволок? - вопросил он. И голос его звучал уже не как у умирающего, а по-прежнему звонко и властно.

- Да он со мной... Помогал мне то есть, - на радостях князь не находил нужных слов.

- Я пойду, господин? - волк встал и направился к двери. Он сразу как-то сгорбился и словно уменьшился в размерах. Хвост всегда высоко поднятый, теперь был зажат меж задних лап. "Как побитая собака!" - изумился князь. - "Тоже душа есть. Обиделся, видать, бедолага". Опомнившись, он вскочил и распахнул дверь, чтобы вернуть Серого, позвать назад. Распахнул и замер. Волка не было. По коридору понуро брел подросток лет четырнадцати в расползающихся на глазах лохмотьях.

- Вернись, Серый, дело есть, - окликнул его Ольгерд.

Паренек живо обернулся. На грязном худом лице радостно вспыхнули зеленые глаза. Он бросился к своему хозяину.

- Не обманула, значит, птичка. Вот, стало быть, как! - думал Ольгерд, обнимая грязного человечка, все еще отчетливо пахнущего волком.

Симаргл.

Девочка внимательно наблюдала за быстро снующей иголкой. За ней следом, словно по волшебству возникали шелковые узоры. Причудливые цветы и листья оплетали-укутывали человеческие и звериные фигурки.

- А почему у собачки крылья? - не отрывая взора от зеленой пестрой глади, спросила девочка.

- Потому что это не собачка, Лелюшка, а Симаргл, - отозвалась мать. Она ловко перекусила нитку у самого основания и занялась вдеванием шелковинки другого цвета.

Домогара умела и любила рукодельничать. Уже не первую холстину вышивала она оберегами и складывала в заветный сундучок - на приданое доченьке. Придет время - и сошьют из них узорчатые рубашки да рушники. Не стыдно будет и мужу показаться и свекру умываться подать. И пусть охранят ее Лебедушку Макошь и Рожаницы.

- Симаргл, деточки, он кореньям и травам хозяин, - объясняла княгиня притихшим детям. - Всю зиму гостит он у Макоши в тереме, а весною слетает на землю. Под его горячими лапами просыпаются растения, и все начинает цвести.

Малыши затаили дыхание и слушали мать. Дети любили, когда она забавляла их сказочными побасенками. Мальчишки-тройняшки замерли над своими деревянными солдатиками. "Какие же они у меня разные, " - в который раз умилилась Домогара. - "От одних отца-матери, в одно время рожденные, а так несхожи друг с другом". Кий- светлоглазый и светловолосый, с гордым разворотом плеч- весь в отца. А Щек и Хорив больше походят на нее- оба с черными глазками и вьющимися каштановыми волосиками. Только Щек- упитанный увалень, а его братец- худощав и верток словно ласочка.

- А тети зачем, для красоты, да? - не унималась девочка. Она пальчиком водила по рисунку, словно гладила вышитых женщин по светлым волосам.

- Не тети, а Рожаницы, - строго поправила ее мать, пряча улыбку. - Их зовут Лада и Леля.

- Леля? Как меня? - восхитилась непоседа.

- Как тебя, солнышко, лебедушка моя белая, - Лыбедь родилась вскоре после братьев, и считалась младшей в семье.

- Рожаницы шьют зверям теплые шубки, чтобы они могли снова родиться на земле, - продолжала княгиня свой рассказ. - Дабы род звериный не перевелся. Они всякое живое дыхание любят и берегут. А звери им служат.

- И волк? И мишка косолапый? - выспрашивала любознательная девочка.

- И волк, и медведь, и лисы с белками. Все что бегает или летает- все им подчиняется. Только заяц да рыбы безгласные, твари подземные- те Ящера подданные. Ему да помощнику евонному, Кощею Трипетовичу преданы.

- Ну, чему ты детей учишь, Домогара?! - прервал плавно текущую речь жены внезапно вошедший Ольгерд. - Почто им головы забиваешь своими языческими суевериями? Вот услышал бы тебя Порфирий- задал бы по первое число.

- Уж с кем-кем, а с отцом-настоятелем я завсегда договорюся, - со смешком отмахнулась княгиня. - Он человек с понятием, не то, что некоторые.

- Экая ты, баба, упертая! - в сердцах сплюнул князь. - Меня не боишься, так хоть Бога побойся- крещеные ведь они, христиане!

- Да что ты распалился? - досадливо оборвала его жена. Сегодня Домогара пребывала в миролюбивом настроении, словно белая огромная кошка, угнездившись среди своих кошенят. Она мало не мурлыкала за рукодельем и против обыкновения совсем не хотела ругаться с Ольгердом. - Лучше сказывай, с чем припожаловал. Али просто так заглянул?

Тяжелая тень государственных забот скользнула по челу князя.

- Какое там просто так, - удрученно отозвался он. - Я предупредить зашел, чтоб сегодня из терема ни ногой.

- Вот здрасьте! А я к обедне собиралась.

- Богом прошу тебя, Домогара, сиди дома! - взмолился Ольгерд. - Боричевские волхвы, слышь, у нас объявились. Сама знаешь, что они в Луцке да Городце творили, сколько баб да молодаек порезали!

- Глупости говоришь, муженек, - возразила Домогара. - Ну, кто поверит, что я зерно гною?

- А нешто Мирослава из Луцка хлеб прятала? Да она свое последнее роздала, чуть не в сермяге ходила! А когда чревный мор был, кто, не боясь заразы, с отварами по дворам ходил? - Бледное лицо Ольгерда полыхало отчаянием. - Думаешь, пожалели ее? Волхв указал- и готово, даже хоронить нечего. Оголодал народишко. Тот год недород, этот неурожай. Зима тяжелая была. Скотина от бескормицы дохнет, у людей животы с полынного хлеба пухнут. - Князь горестно опустил голову. - Сейчас свечу поднеси- и полыхнет! Вынут боричевские перед тобой хлеб или рыбу, да скажут, что ты припасы прятала- разорвут!

Домогара промолчала. Но мужу хорошо было известно это выражение ее лица: поджатые губы и упрямо выпяченный подбородок. "Черт с ней!" думал Ольгерд, хлопая дверью светелки. Князь не надеялся на благоразумие жены, но он оставил у ее покоев вооруженную охрану и дал им вполне определенные указания.

Весна в этом году была ранняя, но на удивление холодная и неприветливая. Снег быстро сошел, но тепло так и не наступило. Теперь черные проталины были скованы жесткой коркой льда. Набухшие было почки прибило ударившим морозом, и деревья стояли угловатые и мрачные, словно в немом отчаянии протягивая худые ветви к стеклистому небу.

Безысходность витала в воздухе. Изможденные лица людей пугали своим отчужденным выражением. Перед соборной церковью собралась толпа. Время было к обедне, но народ не шел внутрь, а толпился на площади перед входом, жадно внимая вещавшим ораторам.

- И по всей земле русской все тож! - напряженно, с подвизгом, выкликал один из них: высокий и худощавый, с длинными черными волосами, похожий на ворона. - Отреклися от дедовой веры, от старых богов, вот они от вас и отвернулись. Не греет светлое солнышко, не слетает на грешную землю крылатый Симаргл. - Тут волхв откашлялся, обвел своих слушателей тяжелым ищущим взглядом. - Токмо страшнее неверия губят народ колдовки. Гноят хлебушек, словно геена огненная пожирая мед, и рыбу, и муку. Но господин мой Ящер даст вам узреть тайное! - Оратор взмахнул рукой, и его темно-синие просторные одежды метнулись, словно крылья птицы.

Речь перехватил его напарник, невысокий здоровяк, тоже одетый в синее.

- Внемлите! И на ваших глазах свершиться чудо! Узрите вы спрятанные колдовками припасы. В своем теле держат они их, распухая на чужом горе.

- Неужели сие возможно?- спросил вполголоса Ольгерд у настоятеля. Они, окруженные дружиной, стояли чуть поодаль толпы, наблюдая за происходящим.

- Господь сотворил человека из земли, составлен он из костей, да жил кровяных. А сверх того не может в нем ничего быти, противно сие законам божеским. Только дело сейчас не в этом, сыне.

- А в чем же, ешкин хвост? - не сдержавшись, ругнулся князь.

- В том, кому поверят люди, в том, чему они захотят поверить, - грустно проговорил монах. Для своих почтенных лет он выглядел вполне моложаво, только пробивающаяся седина и разбегающиеся морщинки выдавали его возраст. Но сегодня он весь как-то согнулся и потух, словно озлобленность, витающая в воздухе, спеленала его. Казалось, даже слова слетали с его губ через силу.

- Всегда же легче сказать себе: не я упал, но это он меня толкнул. Он виноват, он враг. Вот и сегодня случиться то же самое. Люди растерзают баб, якобы виноватых в недороде, выпустят пары и успокоятся.

- Я этого не допущу, - отрезал Ольгерд. - Дружина...

- Что дружина? - прервал его настоятель. - Не обманывай себя, князь! Они те же люди, и у многих из них среди этой толпы- друзья, родня и просто знакомые.

- Господи, только бы Домогара с детьми осталась дома! - вырвалось у князя. Порфирий промолчал. Слишком хорошо знал он княгиню, чтобы быть уверенным в этом.

Волхвы тем временем стали обходить толпу. Женщины пытались прятаться за спины мужей и отцов, но безжалостные руки выталкивали их. Руки соседей, тех, кто забегал занять сольцы или просто посидеть-покалякать вечерком. "Только не меня, не я, я тут ни при чем!" - животный страх объял всех, перечеркивая человеческое.

И в это самое время, словно могучий корабль под всеми парусами, в толпу врезалась Домогара. Люди расступались, давая ей дорогу, многие кланялись. А она плыла, гордо вздернув пухлый подбородок, выпятив вперед могучий бюст. Сегодня она была разодета с нарочитой роскошью- в красный бархат, затканный золотым шитьем так, что резало глаза. За ней семенили четверо ребятишек: Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь.

Маленькая процессия дошла почти до самой церкви, когда синерясый ухватил Домогару за руку. Возмущенная княгиня двинула его локтем, и волхв полетел в расползающуюся под людскими ногами грязь.

- Держите ее! - заверещал он, пытаясь подняться со своего склизкого ложа.

Но ни одна рука не протянулась к Домогаре. Тогда к ней подскочил другой волхв и резким движением извлек что-то у нее из-за спины.

Толпа ахнула: их взорам предстала огромная стерлядь.

- Видите, видите! Вот она колдовка! - пронзительно вскричал рослый синерясый, к тому времени уже благополучно поднявшийся, но так и не очистившийся от приставшей к нему грязи. - Гляньте, люди добрые, вот кто запасы гноит. Хватайте ее, жирномясую!

Княгиня отбивалась, но как-то вяло. Вытащенная из нее рыбина ошарашила ее едва ли не больше, чем всех остальных. Мальчиков, попытавшихся оборонить свою мать, отшвырнули во мгновенье ока. Волхв тыкал в женщину пальцем и надрывался:

- Ее вина доказана! Вы все видели! Сыщется ль среди вас хоть один человек, который скажет слово в ее защиту?

Князь с дружиной пробивались на помощь, да только стояли они в отдалении, а толпа, охватывая их, словно жирный ил, мешала продвижению. Порфирий возвысил было свой голос, пытаясь урезонить народ, но его быстро заставили замолчать. У настоятеля у самого положение оказалось достаточно шатким, ведь именно переменой веры объясняли недород. Озлобленные голодные люди уже не верили тому, к которому прежде так часто приходили за спасением и утешением. Домогара могла быть разорвана в любой момент.

Но был еще один человек, пробиравшийся к княгине. Только его толпа не задерживала, а почтительно пропускала. Слышался благоговейный шепоток:

- Изур! Сам Изур-сновидец!

- Гляди-кось, вышел из священной рощи! Отродясь такого не было!

Между тем человечек, к которому относились эти трепетные высказывания, статью своей был отнюдь не велик. Обыкновенный среднего роста мужичонка с темно-коричневыми волосами и бородкой, одетый в простую светлую рубаху и шаровары. Черные небольшие глаза его лукаво выглядывали из-под нависших бровей. Чем-то неуловимым облик сновидца напоминал медведя, хотя сам Изур сложения был скорее щуплого.

От окружавших людей его отличала почти осязаемая уверенность и бестрепетность. Он проходил, раздвигая взбудораженный народ, так же спокойно, как проходил бы по вековому лесу меж сосен и елей. Походя, Изур наступил на валявшуюся в грязи белобрюхую стерлядь. Казалось, нога должна была погрузиться в мягкую плоть и раздавить ее, но вместо этого рыба исчезла.

Толпа ахнула. А сновидец шел вперед, будто ничего не произошло. Мгновение, и он уже стоял лицом к лицу с синерясыми.

- Ну, и где ваши доказательства? - безо всякого выражения спросил их Изур.

- Все же видели, - пытался оправдаться высокий бородач. - Видели вы рыбу? - старался он вновь всполошить народ. Но теперь ему вторили только отдельные слабые и сомневающиеся голоса.

- Ну и что, - ухмыльнулся сновидец. - Хочешь, я из тебя самого не то, что рыбину, тура рогатого извлеку?

И прежде, чем волхв успел что-либо ответить, Изур пошарил где-то под его черной бородой, и в толпу попер разъяренный дикий бык. Люди брызнули в разные стороны. Но даже тем, кто не успел убежать, чудовище не причинило никакого вреда. Острые рога, пронзая человеческую плоть, не исторгли ни капли крови, не принесли боли. Тяжелые мохнатые копыта не оставили на расползающейся грязи ни единого следа.

- А ну-ка, взять энтих чудодеев, да в железа! - прорычал, задыхаясь, князь. Он с дружиной кое-как продрался к месту событий, и намерения у него были самые мстительные. Только сейчас, в минуту опасности, Ольгерд осознал, сколь дорога ему жена, на которую он так часто досадовал.

- Говорил же, сиди дома! - совсем не зло, а больше для проформы выговаривал он Домогаре, прижимая ее к себе и похлопывая по могучей спине. От пережитого испуга княгиня была непривычно тиха. Она покорно приникла к мужу и против обыкновения не произносила ни слова. Потом вдруг вскинулась, словно раненная олениха:

- Лелюшка, Лебедушка моя!

Только тут все заметили, что девочка исчезла. Кий, Щек и Хорив испуганно жались друг к дружке, а их сестры нигде не было видно.

Ближние поиски ни к чему ни приведи, Лыбедь как сквозь землю провалилась. Только потом какая-то убогая старушка вспомнила ревущую девчонку, порскнувшую как заяц в Изюброву чащу.

Бросились туда. Точнее, бросились только князь с дружиной да сновидец Изур. Старец Порфирий почел за благо проводить растерянную, чуть не обезумевшую, Домогару и мальчиков до терема.

Понемногу бег сменился быстрым шагом, и Изур опять с хитрым прищуром проговорил:

- Один камень много горшков перебьет. Всего два сквернавца, а сколько бед натворили.

Князь обернулся и перевел дух:

- Я все хотел тебя спросить, как ты дознался, что рыба та поддельная была? Вид-то у нее самый рыбный был.

- Ах, это! - ухмыльнулся сновидец. - Да я на своем веку столько настойки из спорыньи выхлебал, мухоморами заедаючи, что морок от натуры завсегда отличу, в любом обличьи. У сновидцев, княже, - посерьезнев, произнес он, - с малых лет подготовка вельми серьезная идет. А для простых случаев совет тебе дам: коли сомневаешься, нажми на око перстом. Всамоделишное завсегда двоиться будет.

Так они и шли по темнеющему голыми сучьями неуютному лесу, и князь чувствовал, что его доверие и дружелюбие к этому человеку растет с каждой минутой.

- Стой-ка, - вдруг осадил Ольгерда сновидец. Они затаились, осторожно выглядывая из-за кустов на поляну.

Под могучим дубом сидела простоволосая, с изгрязнившимся личиком девочка и любовно чесала рыжую вислоухую собаку. Пес жмурил янтарные глаза, и ласковое весеннее солнышко, невесть откуда появившееся, багряным золотом отливало в завитках его шерсти.

- Не бойся, песик, - уговаривала животное Лыбедь. - Я ведь тоже потерялась. Вдвоем-то не страшно.

Пес поднимал умную морду, будто понимая, что лопочет ему ребенок. Потом ткнулся в руку девочки и побежал.

Только теперь князь заметил трепещущие золотые крылья за спиной этой странной собаки. Ветер раздувал их, и чудо-зверь несся все быстрее, пока сияющей точкой не растаял вдали.

Князь подбежал к дочери и подхватил ее на руки.

- Лелюшка, детка, - бормотал он, обнимая девочку. - Все в порядке? Собачка тебя не кусала?

- Какой ты глупый, папа! - важно, по-взрослому, проговорила Леля. - Это не собачка, а Симаргл. Он весну принес. Только он боялся. Все вокруг были такие злые.

- А теперь он уже не боится? - ошеломленно спросил ребенка князь.

- Теперь перестал, - блаженно втягивая носом потеплевший воздух, произнес Изур-сновидец. От деревьев тянуло терпким запахом лопающихся почек. Под настойчивыми теплыми лучами парила разбуженная земля, а на русые волосы Лыбеди слетела первая в этом году бабочка.

Счастье горстями.

- Пива! - прогремело и покатилось по трактиру, оттолкнулось от почерневших балок потолка и грохнуло в дымном зеве очага. Румяный поросенок вздрогнул всей своей хрустящей запеченной кожицей, и все его четыре молитвенно задранные лапки дернулись в немом ужасе. Ароматный мясной сок брызнул в золотистый огонь, и зашипело-зачадило, словно наступили на хвост змеюке-скрытнице.

- Пива! - подхватила крик пировавшая за сдвинутыми столами компания бортников. Пустые глиняные кружки опасно застучали по липкому от пролитых напитков столу.

Трактирщик метался между столами как заяц, стараясь поспеть и там и тут. Наступившая весна-лето заметно прибавила гостей, принеся дополнительные хлопоты, но и заметный прибыток медных и серебряных монеток в заветной крынке, надежно сберегаемой в подполье. Золото случалось ох как нечасто, и хранил его хозяин отдельно- в ромейском ларчике, изукрашенном невиданными на Руси птицами-павлинами. Хвала богам, нынче гостями в трактире были не только мелкие ремесленники из ближайших деревень, спешившие в город на ярмарку. Все чаще случались и нурмане, шедшие со своего холодного мерзлого моря к теплому батюшке-Днепру. Когда и торговыми гостями, когда и предложить свои мечи и дубленые шкуры местным князьям, а то и просто пограбить в охотку. Вот и пойми их- то ли на стол подавать-кланяться, то ли в ближнем лесу с семьей хорониться! Ромеи- те совсем другие. Едут купцами в дорогой одеже, ну охрана при них, как же иначе! Очень они уважают словенское пушистое золото- шкурки горностая да соболя, бобра да свирепой серебристой рыси. Не брезгуют южане и нежным северным шелком- льном, что годиться и красавице на головной плат и младенцу на свивальничек. А пуще того охочи заморские гости до ароматного терпкого меда, что добывают в непролазных чащобах бортники. Вот и развелось их теперь- мысли трактирщика скакали сдобными колобками. "Что ж Белена опаздывает, не несет пива из подполья? Чай заболталась с кем по дороге, негодная!"

- Не сумлевайтесь, судари мои, - лебезил он, проклиная в душе общительную служанку. - Сей же час будет пиво. А пока медовухи с устатку не желаете ли? Крепка, собака, удалась, так с ног и шибает!

- Ну, ты, брат, сказанул, медовухи! - захохотал один из медведеобразных бортников- видать, вожак. Его рыжую шевелюру богато пронизывали белые пряди. Красное, задубевшее на вольном воздухе лицо, пересекал не один шрам. Видно, не только с матушкой-россомахой в лесу встречаться приходилось, но и сам лесной хозяин вниманием да лаской не обошел. - Нам энта медовуха вот уже где, у горлышка, - и старшой выразительно попилил выдающийся мохнатый кадык ребром ладони. - Под завязочку мы медом полные, верно, братцы? - и он поворотился к своей честной компании.

- Верно говоришь, Стрый, - гаркнули в ответ луженые глотки бортников. Они сидели плечо к плечу, красноголовые, крепкие и мохнатые, словно грибы-рыжики из одного лукошка. - И медку желтого и воска белого, всего запасли, грех жалиться.

- Так что ты нам, хозяин, пива давай! - распорядился, довольный единодушием ватаги, Стрый.

- И с раками! - подхватили, гогоча, его соратники, продолжая долбить кружками и так немало исковерканный стол.

Мелко крестясь, трактирщик сам порскнул в подполье. По сути своей, бортники мало отличались от разбойников- когда не удавалось заработать медом, они легко переключались на одиноких путников. Сколько их попропадало в непролазных древлянских лесах, сколько безымянных ямок по берегам Припяти и Роси, не перечесть!

Пива ожидала не только компания бортников, но и плотный чернявый мужик-одинец, устроившийся за соседним столом. Широкая тесемка, пересекавшая лоб да черные метины на лице от въевшегося намертво железа сразу выдавали в нем кузнеца. Было видно, что вдали от своей кузни да без привычного кожаного фартука, мастер чувствует себя явно не в своей тарелке. Он в который раз проверял котомку, лежащую рядом на лавке, и успокаивался, только когда его узловатые пальцы нащупывали бисерное оплетье стягивающей ее сыромятной лямки.

- Что там у тебя тама? Не золотишко? - то ли шуткой, то ли всерьез засматриваясь на возможную добычу, поинтересовался старшина бортников.

- Тебе- то что за корысть? - исподлобья зыркнул на него кузнец. - Не твое, и ладно.

То ли широкие плечи железных дел мастера заставили Стрыя призадуматься, то ли отвлекло принесенное, наконец, нерасторопной Беленой пиво, но только мимолетная их стычка тем и закончилась. Народ налег на пенный хмельной напиток, и загомонило-загуляло дурашливое веселье.

- Закусай тебя корова, забодай тебя комар, - воскликнул один из бортников, хватанув шапкой об пол. - Эх, однова живем, гуляем! Подходи, народ, на нашу снедь, нам всего не съесть. Верно я говорю, Стрый? - оборотился он к вожаку. Тот сосредоточенно, с трудом удерживая вдруг ставшую такой тяжелой голову, кивнул. Народ пошел: кто с охотой- на дармовщинку, кто- просто чтоб не нарываться на драку. Медлил только кузнец, по-прежнему прижимая к себе сумку.

- Да не дрейфь, ты, дрегович, - рявкнул ему в лицо Стрый, безошибочно определяя его племенную принадлежность. - Поди, не обидим. Не тронем твое золотишко, мы сей день сами богатючие!

- Не золотишко, письмена тама, - буркнул кузнец, бочком присаживаясь на скамью.

- Вона че! - изумился бортник. - Нешто ты по-писанному понимаешь?

- Да куда мне! Это волхв наш, Оканя, цыдулю написал. А я ее князю доставить должон.

- Что ж за нужда у вас до князя? Так и разбежится он ваши нужды устаканивать, жди! Тебя, чать, и не пустят к нему.

- Ты брось, Стрый! - встрял в разговор молодой рыжий ватажник- тот, что сзывал всех за стол. - У меня брательник в городе живет, так он говорит - нормальный мужик этот Ольгерд, даром что пришлый, из варягов.

- Вот то-то и оно, что чужак. И мы ему чужие, и вера наша прадедовская. Потому он и греков, ромеев приваживает, и их молебствием не гнушается.

- Что-то не слыхал я, чтоб он старых богов притеснял, - пытался защитить князя младший бортник.

- Да ну, не слыхал он! А волхвов боричевских кто лошадьми разорвал? От большого уважения, стало быть?

- А волхвы-то те Ящеровы были, - вступил в дискуссию кузнец. - Вот он и отомстил нам, напасть наслал. И-и, братья, беда, беда нам теперь неминучая! Мы потому и порешили, раз его грех его- пусть и пособляет нам. Как же иначе?

- Да ты толком говори, что за напасть-то? - раздалось сразу несколько взволнованных голосов.

- А я и говорю- беда. Чудо-юдо у нас, слышь, на болоте засело. Здоровое- страсть. Спервоначалу овечек пожрало, опосля за девок взялось.

- Ишь ты, за девок! - тоненько пискнула пышная Белена, неудержимо затесавшаяся в застольную беседу. Трактирщик в сердцах замахнулся на нее кулаком, видно все еще гневаясь за ее медлительность, но служанка ловко увернулась- привычная была.

- Двое пропало, - важно подтвердил кузнец. - Про одну сомневаются у нас - она, такое дело, сильно шустрая была. Ее батяня сговорил за вдовца из соседней деревни. Его березой давно еще пришибло, когда запашь расчищали- он с той поры кривой сделался, вовсе раскорякой ходил. Ну, она, ясное дело, не сильно довольная тем была. А тут люди пришлые у нас стороной проходили, так вроде, баили, она там перемигнулась с одним. Опосля и почезла. Кто говорит, что те пришлые ее и сманили. Сродственники-то, вишь, считают, что ее то чудо-юдо сожрало. Удобнее им, стало быть, так.

- Чем же удобнее? - удивился один из бортников. - Живая девка лучше, однако.

- А как же? - изумился в ответ мастер. - Коли сбегла, так всяко уже отрезанный ломоть- кто ее теперя возьмет? Да еще и пришлых тех догонять и морды им чистить. Может они совсем простые, так ничего, а ну, как и сами подраться не дураки? Еще бабка надвое сказала, как оно все обернется. А так сгинула и сгинула.

- Ну, а другая?

- Та вроде как убогая была. Не совсем чтобы дурочка, а немного того- точно. Может, змей ее пожрал, может сама в болотине затопла. Один наш грит, точно видал, как та тварь ее грызла.

- Из себя это чудо-юдо каково? - затаив дыхание спросил кто-то.

Кузнец приосанился.

- Здоровое оно, страсть. Коли одну корову на другую поставить, так и то меньше него будут. А видом- как есть Ящер. Хвост огроменный, лапы как балясины. Пасть здоровая, вся в зубьях вострых, и шипит по-змеиному. Зеленый сам, а глазища огненные так и крутятся.

- А волхв у вас на что? - неуверенно протянул слегка протрезвевший Стрый. - Ваши дреговичские волхвы да облакогонители, говорят, большую силу имеют. Нешто не сладил?

- Да Оканя наш и браться не стал. Как глянул на него, так и ушел в свою сторожку в чащобе. Ходили мы к нему, уговаривали. Тварь-то на болоте засела, а сейчас лето, как раз самое время руду железную брать. А как ямы копать станешь, когда такое страшилище тама рыскает? Волхв и говорит, может, это сам Ящер из владений своих подземных пожаловал, за слуг своих отомстить желает. Раз Ольгерд его разгневал, пусть и разбирается сам. А то дани-пожити собирать так завсегда...

- Вот смех-то будет, когда варяг своего черноризника ромейского на Ящера притащит: чья возьмет?

- Зря Порфирия лаешь, - опять встрял молодой бортник, еще давеча защищавший князя. - Про него никто плохо не говорит, он людям помощь дает. И христианам и тем, кто старым богам молится. Лекарит и детей, сказывают, грамоте обучает.

- Сказывают, он князя от женки-чаровницы царьградской ослобонил, - опять резво встряла Белена. - Красоты была несказанной, а зубы как кинжалы. Как князь заснет, она его, сердешного, есть зачинала. Чуть до смерти не сожрала.

- И откуда ты все про всех знаешь, чудо печное? - развеселился трактирщик. - Ты со двора дальше забора носа не высовываешь, а туда же, скажи на милость!

- Не первая та женка, что мужика своего поедом ест, - загорланили рыжие ватажники. - Все вы в невестах скромницы да смиренницы, а как женами становитесь, тут то вот зубья ваши наружу и вылазят!

Разговор плавно съехал на вечную тему отношений между мужчинами и женщинами, а князь Ольгерд, старец Порфирий, плотоядная княгиня и чудо-юдо болотное были благополучно забыты.

- Вот не княжье это дело, чучел разных по болотам ловить, - горячился Ольгерд. - Так скоро придется мне василисков да кикимор изничтожать. На то волхвы существуют. Их у нас как собак нерезаных, даже лишку временами.

- Хочешь-не хочешь, а придется, княже, - урезонивал его Порфирий, - Эти слухи надо пресекать раз и навсегда. Ты же видишь, Ящеровы холопы под тебя копают. Не дадут они тебе теперь княжить спокойно. У этой змеи сто хвостов, а глава у нее одна. Укорот им надо дать.

- Да каким же это образом, позволь тебя спросить? Бросить дружину в болото? Ловите, мол, молодцы, чудо-юдо, зверя невиданного! А еже ли это и в самом деле сам Ящер на белый свет выглянул? Тогда как?

- Ой, да вы только послушайте, как он о дружине-то печется! - неожиданно вмешалась в разговор княгиня, до той поры сосредоточенно грызшая орехи. Простонародные привычки крепко сидели в ней: ведь еще не так давно Домогара была рабыней, привезенной из очередного набега. - Все прекрасно знают, что тебя Радимир, князек радимичский, на охоту приглашал, скажешь не так?

- Ну и что с того? - немедленно взъелся князь. Его перебранки с супругой, случавшиеся чуть ли не каждый день, были общеизвестны. Некоторые обороты и выражения тут же становились частью народного фольклора и пользовались немалой популярностью у его подданных.

- А ничего! - невозмутимо отозвалась Домогара, поправляя сползшие на лоснящиеся щеки височные кольца. - Звал-то он тебя как раз на кресень, на Ярилин день. К нему ехать-одним днем не отделаешься. Турья забава-красного зверя гонять, да потом праздновать- тут седмицей пахнет! Спотыкач радимичи крепкий варят, еще неделю похмельем маяться будете.

- А налимы на Ворскле, как телята, вот Перун свидетель, - мечтательно поддержал ее муж. - По утренней зорьке как почнут клевать, голыми руками бери!

- Тьфу, пропасть, - начала свирепеть княгиня. - Кто о чем, а сопливый о платке! Теперь понимаешь, отче, - живо повернулась она к Порфирию, который черной птицей сгорбился в резном кресле, - почему ему на Ящера идти несподручно? Поедет к дреговичам на болота - еще не ясно, сколько там возиться придется. А если к радимичам на охоту- у них всяко на месяц застрять.

- Ну, тогда иди к волхвам, покланяйся, - устало махнул рукой старец. - И не парься! Подумаешь, проблема! Всего-то делов ничего.

- Не дождетесь! - иногда Ольгерд, обычно такой спокойный и мягкий, вдруг становился на редкость упрямым. Говорили, точно таким и был его прадед- Яммельт Лошадиная Шкура, знаменитый варяжский конунг. Он погиб, зарезанный наемными убийцами, только потому, что не захотел прервать начатую партию в шахматы-штанрандж. Эти фигурки из моржового клыка и черного дерева передавались в семье от отца к сыну. На деревянной доске, расчерченной белыми и черными клетками, до сих пор остались ржавые пятна темной крови. Сейчас эти шахматы валялись в живописном беспорядке на медвежьей шкуре перед обложенным камнями очагом. Точно плотные кругленькие медведики копошились там юные княжата: Кий, Щек и Хорив. Их светленькие мордашки были вдрызг вымазаны иноземным лакомством - жженым сахаром. Рядом с ними ползал худой длинноногий подросток- Серый. Бывший оборотень, счастливо спасенный Ольгердом, чаще отирался при князе, чем в дружинной избе, куда его определили отроком.

- Пошли, Серый, прогуляемся! - князь встал с кресла. Бархатные подушки-валики, набитые лебяжьим пухом разлетелись в разные стороны. Казалось, даже резные птицы-сирины на деревянной спинке встрепенулись и недоуменно забили крылами. Серый вскочил, преданно глядя на Ольгерда. Больше всего мальчик сейчас был похож на неуклюжего щенка, который радостно перебирает лапами и стучит по полу хвостом-прутиком, собираясь с любимым хозяином на прогулку.

- И куда это вы собираетесь на ночь глядя? - сварливо поинтересовалась Домогара.

Князь вызывающе прищурился и принялся раскачиваться на носках, поскрипывая сыромятными сапогами. Мирная картина: горит огонь в очаге, играют дети, за столом сидят любимая жена и надежный друг, даром что черноризник. Только уж больно они спелись в последнее время, в один голос твердят: то делай, это не смей! А то, что советуют правильно, так от этого еще хуже. Что ж, он маленький что ли, несмышленыш совсем? И Ольгерд выпятил вперед массивную нижнюю челюсть, правда, изрядно поросшую жирком.

- Не бабьего ума дело! - важно ответил он. - Что нам, неженатым, ходи да сватайся. Так, что ли, Серый?

И они вдвоем отправились к выходу.

На улице и впрямь уже вечерело. Теплый летний день зоревал последние минуты- на землю тихо опускались сиреневые сумерки. В дубовой роще пахло молодым зеленым листом, вечерней сыростью и чем-то еще томительным и зовущим, чему и название-то придумать сложно. Из изумрудной травы тут и там выглядывали фиолетовые кокетливые головки фиалок.

- Тихо то как, - подал голос Серый. - Колдовское все же место- дубрава.

Он сразу же понял, что идут они прямиком к Изуру-сновидцу. А куда же еще? Кто лучше про чудо-юдо расскажет?

Изур как всегда появился незаметно: вот не было рядом никого- только сухой пахучий куст можжевельника, а вот уже на том же самом месте и человек стоит. Невысокий, неширокий, вроде бы ничем и не примечательный. Волосы коричневые, глаза карие, а сам какой-то светлый все же.

- Ну, проходите, гостенечки дорогие, - приветствовал их сновидец. - Дела пытаете или от дела лытаете?

Пока Ольгерд прокашливался, прикидывая, как получше объяснить цель их визита, Изур усмехнувшись, сам же и ответил:

- Не про Ящера ли болотного узнать припожаловали?

- А ты как проведал? - натурально изумился Ольгерд.

- Слухами земля полнится, - Изур легкими шагами продвигался вглубь чащи, и его гостям волей-неволей пришлось следовать за ним. - Сейчас сядем с вами, чайку попьем и поговорим.

И вот уже закурился легкий дымок над небольшим ладненьким костерком, запела закипающая вода в железной баклажке, и поплыл над поляной терпкий аромат.

- Что заварил-то? - деловито поинтересовался князь. Он прекрасно помнил любовь сновидцев ко всякого рода одуряющим травкам.

- Не бойся, не отравлю, - рассмеялся Изур. - Сегодня- просто чай.

Они сидели, прихлебывали обжигающую жидкость и неспешно разговаривали как бы и ни о чем. Недовольство выходило из Ольгерда, незаметно оставляя его, словно таял белый туман под палящим Ярилиным оком. Сновидец повернул к князю свою патлатую голову, слегка смахивающую на медвежью:

- А про ящера я тебе вот что скажу: может и сам подземный Хозяин это, а может и нет- так просто, морок болотный. Знаю одно, и волхвы, и кудесники, и ведуны помогать тебе навряд ли будут. Цеховая солидарность, что ты хочешь. Как ты боричевских волхвов сказнил, так все они как на дыбы всколыхнулись: что ж это станется, когда светские владетели на духовных властителей руку поднимать станут?

- Понятно, им хотелось, чтобы как у лютичей было: чтобы жрец выше князя сидел и всеми делами заправлял. Так не выйдет у них ничего!

- Когда-то, давным-давно, у наших пращуров, совсем наоборот заведено было. Желаешь, светлый князь, сказочку послушать?

Князь желал, а еще больше желал юный оборотень. В детстве он явно недополучил свою порцию сказок и прибауток и теперь жадно вытягивал шею, не желая упустить ни слова. Сновидец пошевелил угли в костре и неторопливо начал:

- В стародавние времена родились у одного царя три сына: Липоксай, Арпоксай и самый младший Колаксай. Во времена их правления на землю упали сброшенные с неба золотые предметы: Плуг с ярмом, обоюдоострая Секира и Чаша. Это было священное золото древних богов. Захотели братья взять его. Пошел старший, но при его приближении священные предметы загорелись и пылали так ярко, что не смог он даже дотронуться до них. Подошел второй- случилось то же самое. Старших братьев золото отвергло, а при приближении третьего, самого младшего, оно погасло. Большую силу имели те вещи: Чаша могла вобрать и вылить все воды земли; Секира колыхала и рубила горы каменные как масло, а Плуг повелевал твердью земною и всем что на ней. Плуг с ярмом Колаксай забрал себе, а Секиру и Чашу отдал братьям. Получил Арпоксай Чашу и стал царем водных глубин. Была дана Липоксаю Секира, и сделался он царем всех гор и пещер.

Хорошо стали жить люди: нивы рожали вдоволь хлеба, леса были полны дичи, скотина жирела и не хворала. Да только поднял голову страшный змей-Ящер, хозяин подземного царства. Открывал он темные двери, и шли на землю болезни да лихоманки, летели злые навии, рыскали волкодлаки. Прежде боялся Ящер светлых богов, что жили на земле, среди людей. А как ушли они, сторожился поначалу, а потом перестал. Решил он, что сила старых богов покинула землю, и люди не смогут воспользоваться священным золотом. Пришлось Колаксаю собрать братьев и идти войной на Ящера. Взмахнул секирой Липоксай- и вздыбились недра земные и извергли наружу темного бога. Хотел, было, старый змей заползти назад, да старший брат- Арпоксай- сказал заветные слова, и пролились воды. Залили они все пещеры, все норы ящеровы. Как полезли тогда на белый свет змееныши, так все вокруг темным темно стало. Испугались люди- думали, уж нету им спасения. Но Колаксай призвал свой Плуг, горевший ярче самого солнца, и пропахал вокруг нечисти круговую борозду. Выше неба, выше туч взметнулась сыра земля. Полезли змеи на нее, пасти разинули; вот сейчас переползут, бросятся на людей! Но сделал Плуг второй круг и третий, и завертелось все, засвистело, загрохотало. Ушли под землю змееныши, и прародитель их Ящер туда же сгинул. Только осталась в том месте первая борозда, что теперь Змеиными горами прозывается.

- Так значит, не сам Ящер у древлян на болоте сидит! - воскликнул Ольгерд. - Ежели его так надежно законопатили, куда ж он денется с под земли?

- Давно это было, - медленно, раздумчиво отозвался сновидец. - Семью семь поколений человеков на земле сменилось. За такое время горы заровняются и вновь нарастут. Мог и Ящер наружу выползти- то мне не ведомо.

- К чему ж ты мне тогда свою баснь сказывал? - не удержался от неуместного вопроса князь. Он всегда был и оставался человеком сугубо практическим.

- А к тому, что ежели все ж потворники да кощунники своего темного владыку сумели на белый свет вызвать, то кроме священного золота наших пращуров ничто тебе и не поможет.

- Ну и где прикажешь это золото искать? Его, поди, за столько лет и след простыл. Сам знаешь, народишко и простое золото стибрить норовит, а уж священное-то, да в таком количестве...Один плуг, да еще с ярмом пудов на сорок потянет!

- Глупый ты, право слово, хоть и князь, - потерял терпение Изур. - Сказано тебе, это золото кому не надо в руки не дается! Долго жил Колаксай, да только все же человеком он был, а люди не бессмертны. Как преставился он, Плуг с ярмом в землю ушел, и боле его никто не видел.

- Велика земля Русская, так всю не перекопаешь!

- Ты, княже, помнишь ли, с кем говоришь? - сновидец поднялся и его тень, резко взметнувшись как крылья, взмыла у него за спиной. Грозной колдовской силой повеяло на сидевших по другую сторону костра. - Тому, кто плетет свой сон сам, кто ходит по обе стороны тени, открыто многое.

- Не серчай, Изур, - принялся успокаивать его Ольгерд. Серый же просто не мог слова вымолвить и сжался в комок, стараясь быть как можно незаметнее. Князь продолжал:

- Ты лучше прямо говори, что делать надо.

- А вот мы это сейчас и поспрошаем, - ответил Изур. Он отошел и наклонясь почти к самой земле принялся звать:

- Господарик! Господарик!

В траве зашуршало и скоро в кругу колеблющего света от костра появилось черное верткое тельце.

- Змея! - взвизгнул Серый и вскочил, высоко вскидывая ноги. Баклага с чаем брякнулась, и ароматный травяной настой зашипел на оранжевых углях. Серебристое лезвие меча мигом заплясало в полуметре от того места, где виднелась приподнятое змеиное рыльце. Князь хоть и изрядно оброс жирком в последнее время, но реакция у него оставалась отменной.

- Да не змея, а просто уж, - постарался прекратить панику сновидец. - Ужик маленький, дружок мой. Чего испугались? - И Изур легко склонился и протянул руку. - Ну, иди сюда, малыш, поговори с дядей.

Уж пружинкой скакнул в протянутую ладонь. Он приподнял маленькую головку и, слегка раскачиваясь, уставился на сновидца. По бокам головы и впрямь желтели радужные метины. Изур осторожно, стараясь не спугнуть ужика, поворотился к князю:

- Спрашивай Господарика, княже, что тебе узнать желательно. Он все скажет, не потаит.

Князь медленно, все еще с опаской, приблизился к вытянутой руке сновидца. Блестящие агаты крохотных глазок тут же скользнули в его сторону. Неожиданно для себя самого Ольгерд решился:

- Скажи мне, что за чудо-юдо поселилось на дреговичских болотах?

-- То не чудо совсем, - словно бы из ниоткуда ответил ему тихий слегка пришепетывающий голосок. Князь готов был поклясться, что рот змееныша при этом оставался совершенно закрытым. А созданьице продолжало:

- Просто...

Но тут, словно небо свалилось на головы стоящих у костра людей. Шелест невидимых крыл, безголосный вой и невыносимый смрад накрыли их разом, лишая возможности дышать и соображать.

- Навии! - перекрывая тягучий тоскливый визг, вскричал сновидец, пытаясь заслонить лицо от цепких как иголки когтей. Меч Ольгерда молнией вспарывал охватившую их темноту, но прореха моментально затягивалась новыми мохнатыми телами.

- Сталь их не берет! - выкрикивал Изур, крутясь во все стороны, точно гигантский волчок. С его белых тонких пальцев слетали круглые шипящие молнии. Они ударяли по врагам и вспыхивали маленькими солнышками. - Только огонь!

- Серый, факел! - рявкнул князь, хватая первую подвернувшуюся под руку ветку. По счастью она оказалась сухой, разлапистой и быстро загорелась.

- Да, дяденька! - оборотень уже размахивал быстро смастряченным факелом. Навии вспыхивали, словно хорошо промасленная ветошь, оставляя на руках и одеже жирный вонючий пепел. Скоро от ночного морока не осталось и следа. Князь осторожно провел рукой по взмокшему лицу и сплюнул.

- Ну, а это что за мразь такая? - требовательно вопросил он сновидца. - С вами, кудесниками, только свяжись, обязательно всякая хрень приключится.

- Это навии, души умерших, - устало проговорил Изур. На его бледном лице багровели тонкие рваные шрамы. Сновидец сидел враскорячку, обхватив растрепанную голову руками. - Они убили Господарика, - с трудом разжимая губы, произнес он. На нежной изумрудной травке, изрядно потоптанной людскими ногами, валялось черное тельце. Маленькая головка, отгрызенная острыми клыками, валялась рядом.

- Ничего себе мертвые, - опешил князь. -А махались они очень даже живенько, ничего не скажешь!

- Ящер, их хозяин, дает им силу, - отвечал Изур. - Это души тех, кого светлые боги после смерти не приняли в свое царство. В бурю и дождь летают они на злых ветрах, нападают на беременных женок и детей, сосут их кровь. Крик их сулит смерть. Это души людей, коих когда-то покарали силы природы: утопленников, с дерева падших, убитых молнией, съеденных волками, - тут сновидец покосился на Серого.

- А че я то, чуть что сразу я, - заныл мальчишка, мгновенно бросив зализывать обожженные чуть ли не до мяса руки. - И не ел я никого, правда! Скажи, дяденька! - И Серый уставился на князя.

- Чего ты к парню пристал? - не замедлил заступиться за оборотня Ольгерд. - Ну, и что, что нечисть, зато свой, родной. Ты вот лучше скажи: дождя нет, мы тоже не беременные, что ж они на нас набросились?

Изур только развел руками:

- Похоже, кто-то очень не хотел, чтобы ты услышал ответ Господарика, княже.

- Ну, гады, ну, они у меня получат, - возмутился князь. - Я им покажу, собакам, как животных мучить! Ты не сомневайся, Изур, они за твоего ужика кровью умоются! Это я тебе точно говорю. Ты посмотри, что наделали! - и Ольгерд широким жестом продемонстрировал подранный красный плащ. - Новый, раза два только и надеть успел. Домогара подарила, - неожиданно закончил он и расплылся в широкой улыбке. - Пошли домой, Серый, засиделись мы с тобой, а завтра вставать рано.

Поутру дворня была взволнована возникшей суматохой. Неожиданный отъезд князя и дружины немало взволновал всех. Девки метались в разные стороны, как ненормальные взлетали и орали потревоженные куры. Визжали поросята, которым с завидной периодичностью наступали на лапки, хвостики и прочие нежные части тела. Только гуси пытались сохранить присущее им достоинство, уворачиваясь от очумело снующих людей, но и им это не удавалось: с обиженным гоготом они шарахались то в одну, то в другую сторону. Все звуки возникшей спешки перекрывал раздраженный рык Ольгерда:

- Ну, ты еще перину с собой возьми, олух царя небесного! Говорил же вам, налегке поедем, верхами.

Наконец, суматошные сборы были закончены. Дружина выступала. Некоторые сложности возникли только при водружении на лошадь Серого. Мальчишка ни за что не желал оставаться дома, при бабах. Только вот ни одна кобыла не желала подпускать его к себе ближе, чем на полметра. При его приближении животные начинали храпеть и биться. Так бы и не вышло ничего, если бы не Порфирий. Он подошел к самой смирной лошадке- Звездочке, долго гладил ее по бархатному носу, что-то нашептывал, заглядывая в добрые карие глаза. После этого кобылка позволила Серому взнуздать себя и даже проявила к нему некоторое дружелюбие.

- Теперь придется тебе с нами ехать, - расхохотался князь. - А то, чай, шепотки то твои долго действовать не станут?

- Да уж придется, - в тон ему отозвался старец. - Как же тебя одного отпускать, да еще на самого Ящера? Ты, вон вечерком прогуляться вышел, а и то личность исцарапал и плащ порвал.

Наконец мохнатые копыта застучали по пыльной дороге. Дружина во главе с Ольгердом отправилась в дреговичские леса. А с деревянной башни еще долго-долго махала им платком заплаканная Домогара.

Было уже далеко за полдень. Все в группе ехали спешным шагом, чтобы не загонять лошадей. Серый отчаянно боролся с находившей на него лесной дремотой. Ольгерд все это, конечно, видел, и не переминул осведомиться у подростка о самочувствии. Разумеется, Серый отнекивался, утверждая, что с ним все в порядке, но все же пересел со своей кобылы на лошадь князя.

Они заехали уже далеко в лесную чащу. И, хотя по наблюдениям Порфирия, время было далеко не вечернее, в округе было очень темно - хоть глаза выколи.

Серый под конец уснул, сморенный лесной дремотой. Дружина тоже мерно кивала облаченными в островерхие шлемы головами. И тут началось... Неожиданно, откуда-то сверху полетела стрела. Она свистнула мимо глаз Ольгерда и попала в голову его жеребца. Лошадь встала на дыбы, сбросив с себя наездника, что-то проржала и упала замертво. За одной стрелой посыпались остальные. Благо, дружинники уже поспрыгивали с лошадей и бежали к князю, лежащему без сознания. Они сноровисто подняли щиты над головами, прикрывая и себя, и спешившихся ратников с луками наготове.

Порфирий проявил поразительную быстроту, подобрав под мышки Серого и перебежав с ним к спасительным зарослям. Добежав, старец положил подростка на землю и прошептал что-то несвязное. Листья у деревьев около дороги сразу отпали и перед воинами, как на ладони показались вражеские лучники.

В сторону противника полетели стрелы. Вонзаясь в тело разбойников, не прикрытое никакой броней, стрелы ратников проходили насквозь. Кому-то наконечником прошибло позвоночник, и несчастный с криком ужаса полетел вниз. Вслед за ним стали падать остальные разбойники, напарываясь, кто на что- один полетел крайне неудачно, насадившись на торчащие острые корни. На конце одного из сучьев сразу образовалась текучая масса, тело убитого в агонии стало извиваться, через мгновение испустив дух.

Сражение закончилось так же внезапно, как и началось. Ратники стаскивали в кучу убитых. Хвала светлым богам, это были только чужак- дружина отделалась легкими ранами и царапинами.

- Ну, я думал, чисто перебьют нас всех по самое не балуйся, - отдуваясь и отирая кровавый пот с посеревшего лица, проговорил Ольгерд, подходя к старцу. Тот уже заканчивал обрабатывать раны дружинных. У его ног как заведенный крутил головой Серый. Он словно пытался сбросить с лица невидимую глазу липкую паутину.

- Перестань топтаться, - прикрикнул на него Порфирий. - От твоих верчений голова кругом идет! - И повернулся к князю - Уж конечно, перебили бы, как пить дать! Эти молодцы не в бирюльки играть с нами собирались, у них все серьезно было задумано, как у больших. И морок, дурман сонный, очень качественно на нас навели, с умом. Вот Серый и не оклемается все еще до сих пор.

- Вот зараза! - с чувством чертыхнулся Ольгерд. - Так, стало быть, у них и волхв, какой никакой имелся?

- Имелся, - подтвердил старец, обходя посолонь лежащих на земле мертвяков. - Я даже больше тебе скажу, княже. Только этот волхв один и ушел от твоих молодцев. Видишь, след? - И Порфирий указал на слегка примятую траву. Потревоженный кустик, облетевший пух серебристого одуванчика ясно указывали, куда в спешке сбежал ведун.

- Далеко не уйдет, - решил князь и уже было направился в чащу, но старец перехватил его.

- Ни к чему это, зря только время потеряешь. Он здесь наверняка каждую тропочку знает, да и ловушек, как пить дать, насторожил. Время позднее, надо быстрее ехать. Здесь заночуем- пропадем.

Князю пришлось согласиться, и через несколько минут дружина уже снова скакала верхами по неверной и обманчивой лесной дороге.

Однако Ольгерд бы не был самим собой, если бы напоследок не постарался уесть Порфирия.

- Здорово ты колданул, отче, - медовым, полным сладкой патоки, голосом пропел он, слегка привстав на стременах. - Раз - и нету листочков! А говорят, грех это, ведовством то заниматься? Так, аль нет?

- Грех, - спокойно подтвердил Порфирий. - А что, лучше бы было спокойно дать перестрелять всех твоих людей, да и тебя, княже, заодно?

Крыть Ольгерду было нечем. Старец пристально взглянул на него и под пристальным прищуром темных глаз князь почувствовал себя глупым мальчишкой, которому впору каяться за сломанный отцовский меч.

- Ты так мало знаешь про меня, Ольгерд, - продолжал старец. - Пусть оно лучше так и остается. А что до грехов касаемо, так каждый из нас выбирает: тот грех или иной. Без греха один отец наш небесный.

Дальше они ехали молча. Припять встретила их колдовской фиолетовой гладью и загадочным молчанием. Усталые лошади радостно погрузились в воду, избавляясь от приставаний наглой болотной мошкары.

- Ну, вот почти и добрались, - подъитожил князь, сплевывая на сочную кинжальную болотную осоку. - Теперь веди нас, показывай ваше чудо-юдо. - Последние слова были обращены к кузнецу. Тот переносил путешествие на рысях не больно хорошо, а после переправы вид его был поистине жалок: мокрая истерзанная одежа почти не прикрывала стертые в кровь ляжки. Скривившись, он поворотился к князю:

- Может к ведуну спервоначалу? Оканя сам вам все и обскажет и страшилище покажет в лучшем виде.

- Вы меня самого как волхва из детинца за хобот вытянули с кикиморами вашими разбираться! Какой теперь к лешей матери Оканя? Веди, говорю, а не то самого так разукрашу, что зенки во тьме светиться будут, не хуже Ящеровых!

Долгая дорога, смрад болот и въедливая изголодавшаяся мошкара довели князя до трудно сдерживаемого бешенства. Когда же он представлял, что вместо этого мог с приятностью гостить у радимичей, то чувства его грозили выплеснуться наружу. Дружинники старались лишний раз не беспокоить его, да и вообще держались подальше. А уж про волхва кузнец вообще зря сказал, не ко времени. Облепленный вонючей болотной жижей Ольгерд выхватил меч из ножен и остервенело принялся махать им направо и налево. Устрашенный мало не до потери человеческого облика кузнец резво припустил вглубь открывавшейся перед ними трясины. Князь не отставал от него ни на шаг. Дружине, хочешь не хочешь, пришлось следовать за ними. Долго ли коротко ли, но дорогу им преградил огромный замшелый зеленый валун. Обойти его, не потонув в окружающей болотине, не было никакой возможности. От глубины переполняющих его чувств Ольгерд изо всех сил саданул по нему мечом. Неожиданно лезвие погрузилось чуть ли не целиком.

- Мошкара нынче пошла надоедливая, просто страсть какая, - раздался тут же капризный бабский голосок. - Год что ли високосный? Никакого спасу нет! Только ляжешь отдохнуть, так вот на тебе!

Валун шевельнулся, меч выскользнул и Ольгерд со всего размаху плюхнулся в воду. И тут же оказался лицом к лицу с огромной зубастой мордой. Янтарные глаза с опахалами темных кокетливых ресниц удивленно моргнули.

- Ты кто?

- Князь, а ты кто?

- Иветта.

Ольгерд поперхнулся. Меньше всего он ожидал встретить на болотах такую вот Иветту.

- Тебя тоже комары замучили? - доверительно склонилась к Ольгерду могучая зеленая голова, и князя обдало запахом розмарина и мяты. - Когда закопаешься поглубже, не так достают.

- А по мне так лучше костерок развести, - несколько неуверенно поддержал князь. - Только мокреть тут, тальник не загорится...

- Загориться, уж это я тебе обещаю! - Изящная пасть распахнулась и выдохнула тонкую кудрявую струйку огня.

Не прошло и нескольких минут, как по всему болоту были запалены дымные костры. Мошкара стала отступать.

- Подумать только, - хлопала глазами дракониха. - Всю жизнь, можно сказать с огоньком провела, но чтобы так извести этих противных кровососов - не сообразила. Вот что значит настоящий мужчина! - и она, заигрывая, скосилась на Ольгерда.

- Да это все пустяки! - смущенно махнул рукой князь. - Видела бы ты, как мы у Четырех холмов остановили жемайтов!

Иветта восторженно внимала, польщенный Ольгерд разливался соловьем, дружина начала варить походный кулеш. Серого раздирали противоречивые чувства: с одной стороны ему до голодного обморока хотелось есть, и сытный запах похлебки манил его к котлу; с другой стороны походные байки разошедшегося князя также неудержимо притягивали его. О деле помнил один старец Порфирий. Оглаживая длинную седую бороду, он медленно подошел к Ольгерду и драконихе.

- Что привело столь очаровательную даму в эти болотистые края? - учтиво вопросил он. Право же, когда разговариваешь с драконом безопаснее всего быть безукоризненно вежливым и любезным, даже если ты и настоятель монастыря.

Сверкающие глазищи Иветты немедленно наполнились весьма объемными слезами:

- Горе и людская злоба, что же еще? Вы не поверите, сколь коварны бывают теплокровные создания!

Слушатели поклялись, что уже верят каждому ее слову и дракониха начала свою горестную повесть.

- Мы с мужем жили себе спокойно, совсем неподалеку отсюда, - тут она расслабленно махнула зеленым крылом на юго-запад. - Так вот, рядом с нами там обосновались вполне милые, хорошо воспитанные селяне. Из года в год они на праздник урожая, или как уж там у них, не знаю, приносили нам жертвы. Мы были довольны, они счастливы и все шло своим чередом.

- Жертвы, надо полагать, людские? - тут же вмешался Порфирий.

- Ну что вы, как можно! - от возмущения Иветта даже фыркнула огнем. - Ведь мы же строгие вегетарианцы. Капуста, морковка, горох, свекла. Да, и репа! Обожаю эти сочные нежные желтые кругляши! - Длинная мускулистая ее шея вовсю заходила в глотательных движениях. - Короче, существовали вполне мирно, пока не умер их старый князь. Не знаю, как уж они себе выбирали нового, но выбрали полного недоумка. Мелкий, носатый, ни осанки, ни величия, словом, тьфу и растереть. Даже звали его отвратительно- Крак, как будто орех разгрызаешь! И этот недорослый пузан решил себе прославиться. Благо, далеко ходить не пришлось- мы были под боком. Конечно, на честный бой он моего супруга не вызвал- еще бы, не тот размерчик, так сказать, а вот подлость затеял. Вместо наших любимых овощей он насыпал целую гору перца. Муж полюбопытствовал, что же там такое, втянул носом воздух и как начал чихать! Чихал, не переставая днем и ночью, а потом он... Ах! У меня просто нет сил вспоминать этот кошмар!

И Иветта зарыдала во весь голос. Князь и Порфирий кое-как успокоили несчастное создание, и она продолжила прерванный рассказ:

- Он лопнул! Бум! И взорвался прямо у меня на глазах! Ужас! У меня просто не было сил оставаться там, где погиб мой ненаглядный супруг, и я полетела. Я летела, куда глаза глядят, пока не рухнула, обессиленная, в эту трясину. Потом огляделась и решила, что это не самое плохое местечко для моей израненной души. И, кроме того, вы знаете, - тут Иветта доверительно склонила голову на плечо старцу. - Мне ведь скоро яйца откладывать, а тут ничего себе, уютненько и тепло.

Мужчины озадаченно посмотрели друг на друга. Они шли на бой с темным богом зла- коварным Ящером, а обнаружили вдовую беременную дракониху. Ситуация.

- Послушай, Иветта, а с местными жителями тут ты как, часом не ссорилась? - пытливо спросил ее Ольгерд. - Ну, может, съела кого ненароком, то-се, пятое-десятое?

- Да говорю же тебе, я не потребляю мяса! - уже не на шутку рассердилась громадина. - Эти дурацкие сказки про драконов и девиц- просто гадкие сплетни! Подумай сам, на что мне девица?

- А овец ты у них случайно не заимствовала? - вступил в разговор Порфирий. Под тяжестью опустившейся на его плечо зеленой морды он по колено ушел в болото, но держался молодцом, даже не кряхтел.

Иветта потупилась:

- Было, раз или два...

- А говорила, мяса не ем, - напомнил ей въедливый Ольгерд. Дракониха обиженно вскинулась:

- Ты, князь, женатый или как?

- Ну, положим, женат.

- И дети есть?

- Есть, как не быть.

- Так жена твоя, когда тяжелая ходила, разве всякую дрянь в рот не тянула?

Ольгерд призадумался. Действительно, вспомнил он, Домогара, когда с пузом была, тоже чего только не жрала. Чуть не всю известку тогда со стен светлицы приела.

- Ладно, ладно, чего ты разволновалась, вредно тебе, - попытался успокоить разгневанную Иветту князь. Чем дольше он смотрел на нее, тем больше отмечал сходство между этим огромным зеленым созданием и своей женой. Вот случись что с ним, и пойдет себе Домогара такая же бесприютная с сиротками ихними....Но усмирить обиженную дракониху было куда как не просто.

- Я знаю, я для вас просто чудовище, потому что большая и зеленая, конечно! А я просто несчастная всеми гонимая женщина, вот как. Пусть большая, но мне тоже хочется покоя ласки и заботы. Чтобы любил кто-нибудь, чтобы беспокоились обо мне! Мне тоже хочется счастья горстями! - жгучие в прямом и переносном смысле слезы непрерывным потоком стекали за ворот черной рясы Порфирия. Старик морщился, ежился, но терпел.

- Ну, не плачь, Иветта. Мы будем о тебе заботиться и никому не дадим в обиду, - Ольгерд осторожненько провел ладонью по длинной шелковистой шее. Драхониха раздраженно мотнула головой:

- Вы же убивать меня пришли, скажешь, нет? Завелось, мол, чудище на болоте, истребить надо! Вам бы, людям, только убивать. Даже здесь, в этом тихом месте. Мы, драконы, никогда не умертвляем себе подобных, а уж о том, чтобы убить самку своего вида, так просто и речи быть не может! А вы! Насмотрелась я на ваши нравы, пока тут жила!

- Что же ты видела? - заинтересовался Порфирий. Он воспользовался тем, что массивная голова Иветты больше не покоилась на его плече, и потихоньку выкарабкивался из болотины.

- Как один человек в белой одежде с круглыми пуговицами волок другого- женщину. Она не хотела с ним идти.

- Почему ты думаешь, что не хотела?

- Она плакала, только странно как- то, как корова мычала, а он ее за косу волок.

- Как пить дать, Оканя эту болезную сам уделал, а на Иветту свалить хотел, подлюга, - резюмировал князь.

- Да, - поддержал его Порфирий. - Если покопаться в его землянке, наверняка найдем ее косточки. Чтобы вызвать навий, обязательно человеческая жертва нужна, иначе ничего не выйдет. - Старец уже окончательно выбрался из грязи и теперь ласково гладил несчастную драконицу по голове. Та перестала плакать и, не отрываясь, смотрела на своего неожиданного покровителя.

- Ну, вы тут поворкуйте, а мне придется одного волхва проведать, - Ольгерд легко поднялся, на ходу вытаскивая меч. Порфирий потянулся, было, за ним, но Иветта неожиданно воспротивилась:

- Я ни за что не останусь тут одна! Ни за что! Вы говорите, что тут такие страсти творятся, и хотите бросить меня? Бедную беззащитную женщину? - и дракониха демонстративно потрясла нависающим животом. - Куда же я теперь пойду?

- Этот вопрос мы, пожалуй, решим, - успокоил ее старец. - Рядом с моим монастырем как раз есть уютная теплая пещерка подходящих размеров. Ты могла бы там пока пожить. Места у нас чудные, сплошное благорастворение воздухов. И никаких комаров!

Порфирий выразительно глянул в янтарные глаза собеседницы. Та скромно потупилась.

- Пожалуй, я еще смогу стать счастливой, - с легким вздохом произнесла она и смущенно замолчала.

- Вы летите, ребята, - поддержал ее князь. - Мы вас опосля догоним. Мне тут еще кое с кем за ужика расквитаться надо. Я ему тоже устрою счастье горстями!

Молодильные яблочки.

Тусклый круг серебряного зеркала отражал колеблющееся пламя свечей. И, конечно, ее лицо. Домогару совсем не радовало то, что она видела. Вот, в уголках глаз сеточкой собрались морщинки, губы стали узковаты и не такие яркие как когда-то. Овал лица отяжелел. Да, совсем не девочка, а мать целой своры орущей ребятни, что честно и продемонстрировала ромейская диковина. Хоть и цветочки по краю, и изумрудики посверкивают, а так бы и шмякнула его, постылое, чтобы расплющилось. Княгиня уронила голову и зарыдала-завыла, словно раненный зверь. Змейками взвился и опал огонь над задремавшими было угольями в очаге. Словно спрашивал хозяйку: "Что случилось, матушка? Что за горе-злосчастье?"

Вот то и случилось, что стара стала, со злостью отирая рукавом красное от слез лицо, думала Домогара. Пусть детей ему родила, как колобки кругленькие, все как один здоровехоньки, пусть и помогала и советом и делом, пусть рядом была всегда, а что толку? Мелькнуло свежее девичье личико, поманила гибкая фигурка, и все, прости-прощай! Праздник нынче, радоваться бы надо, да до веселья ли тут?

Как всегда в конце жатвы праздновали и почитали Волоса, скотьего бога, отца богатства и плодородия земного. Варили в рогатых горшках-таргитаях кутью из нежного пшеничного зерна. Уж Домогара-то знала, как приготовить угощение, чтобы вышло оно таким, как должно, дзедам, предкам полянского рода по нраву. В этот день слетаются они к очагам своих чад, чтобы присмотреть как там и что. Разгневаешь- и не видать доброго урожая: либо градом побьет, либо на корню спалит жаркое Ярилино око. К этому дню и дани-пожити привозили, будь они неладны!

Вообще-то Домогара любила такие пиры, когда ей выпадала завидная роль умелой хозяйки. Тут и мастерством похвалишься, да и сама покрасуешься. Вот и на этот раз приготовила она себе наряд- глаз не отвести! Рубаха шелковая, по рукавам да у горла красными сиринами расшитая; накид парчовый, златом затканный, аж топорщиться. У того же гостя торгового купленный, что и зеркало. Домогара опять вздохнула, и крупные слезы сами собой побежали-заструились по лицу. А на голове венчик золотой: листочки на нем как всамделишные. И массивные височные кольца к нему- куда как кстати: половину пухлых щек прикрыли- словно так и было. Брови-ресницы начернила, щеки нарумянила. В то же зеркало проклятущее смотрелась- и ведь нравилась себе, а как же! Рука об руку рядом с Ольгердом сидела- князь и княгиня, лебедь с лебедушкой. Ладно все было, и кутью ее хвалили, и меды на славу удались. Только и слышалось, из одного конца залы в другой: "На здраве! Добрым хозяевам, князю и княгине, на здраве!"

Вот тут то и пришли поганые. Свои поганые- половцы с Тернополья. Много лет назад отвели там двум кипчакским родам Надым и Огой степи полынные для поселенья. Земля там все одно жито не родит, а пришлые половцы клятву давали, буде враг какой нагрянет- защищать землю как свою. Вот и позволили им там селиться, не бесплатно, конечно. Платили они дань: лошадьми, овцами, шерстью да войлоком. А в этот раз еще и девку с собой притащили. Косищ на голове понаплетено- не счесть. И на каждой- побрякушка блестючая. На руках, ногах- браслеты: при каждом шаге звенят. Из одежи на ней только портки да рубашонка, еле-еле срам прикрыт. Глазищами так и зыркает, как птица хищная, степная. Самый главный половец, как подобает, Ольгерду положенными дарами поклонился, а опосля и говорит:

- А еще прими, князь милостивый, от нас к нашей дани, подарочек! - и девчонку эту вперед выталкивает. Она, змейство, прямо под ноги к Ольгерду подкатилась. Половец хмыкнул в усищи и дальше говорит:

- Бербияк-хатун, младшая дочь нашего кипчакского князя и его любимой жены. Жемчужина она несверленная и кобылица необъезженная. Развлечет она тебя пляской и разгладит чело твое от забот. - А сам кобылице своей подмаргивает, пляши, мол. Тут и музыка их заиграла, и пошла девка плясать. Косы черные только свистели, как она крутилась. Дружинные, что за столами сидели, прихлопывать ей стали, а она все пуще расходится- перед княжьим столом остановилась и давай голым пузом вертеть. Тут и Ольгерд ей в ладоши хлопать стал, да и сам весь в улыбке расплылся. От воспоминаний Домогара всхлипнула и снова завыла. На лестнице послышались осторожные шаги. Дверь дрогнула.

- Открывай, что ли, Домогара!

Княгиня только скрипнула зубами. Как же, открою тебе, дождешься! Иди-ка лучше, отплясывай со своей голопузой. Стук в дверь возобновился.

- Говорю тебе, открой! - упорствовал Ольгерд. - Хоть перед слугами бы постыдилась! Не маленькая девочка, поди!

Ах, вот как! Она то думала, что он от чистого сердца мириться пришел, а ему, собаке, перед челядью, вишь, неудобно. Не маленькая! Ну, конечно, у него теперь и помоложе имеются!

Ключ повернулся, и Домогара пинком распахнула дверь. Тонко кованное византийское зеркало из листового серебра, которое княгиня до сих пор держала в руках, с музыкальным звоном опустилось на макушку Ольгерда. Силой Домогара обделена не была- князя спас только ритуальный шишак, надетый им по случаю праздника. Брякнув о позолоченную медь, зеркало с хрустом проломилось и осталось болтаться на шее Ольгерда массивной гривной. Пока он в изумлении рассматривал свое новое нашейное украшение, мощный пинок супруги опрокинул его на лестницу. Гремя, Ольгерд скатился по ступенькам. Разгневанная Домогара вихрем сбежала за ним. Оттолкнув лежащего мужа, княгиня прошелестела шелками к выходу. Брякнула захлопнутая дверь. Ольгерд сел и ладонью потер ушибленную плешь. Только сейчас он начал понимать, что происходит что-то очень скверное.

Домогара бежала не разбирая дороги. С размаху врезалась она в заросли пижмы и сухих ведьминых метел и прошла сквозь них как горячий нож по маслу. Только горьковатый запах, и отломанные веточки летели ей вслед. Был уже вечер, когда она добралась до соснового бора, где в чаще жила ее тетушка- Баба Яга.

Женщина вошла в лес решительным шагом. Дорога, хоть и не очень хорошо, все же была ей знакома. Сначала по краю брусничника до кривого дуба, потом обогнуть болото и... Тут Домогара заметила, что возле этой раскидистой елки она уже проходила. В некоторой растерянности княгиня остановилась. Нет, идет она вроде бы правильно: темно-зеленые, с восковым налетом брусничные кусты остались позади. Теперь надо идти вперед, там будет дуб. Она снова прибавила шагу. И снова, уже в третий раз, оказалась под зелеными пушистыми еловыми лапами. "Водит!" - тут же догадалась Домогара. "Ну, я сейчас тебе покажу, тетка твоя подкурятина!" Она поправила растрепавшиеся волосы и запела речитативом:

На кусту и под кустом,

Под ракитовым листом,

За иголкою зеленой,

Где бы не был ты, мудреный,

Предо мною появись,

Моей воле покорись!

Потом она сделала жест, который считался неизвестным приличным женщинам, но которым в некоторых случаях можно было неплохо завершить заклинание.

Тут же в воздухе возник несколько размытый контур, который постепенно заполнялся деталями, становясь все более реальным. И вот перед ней сгорбился небольшой мужичок необычного зеленого цвета. Выражение лица его было смущенным и пакостным одновременно. Мохнатые уши независимо топорщились.

- Чего кричишь, чего расшумелась? Слова всякие говоришь...- тут он попробовал шагнуть в сторону, но заклятье держало его крепко.

Домогара удовлетворенно кивнула:

- Вот не надо крутить дорогу абы кому.

- А ты, как в лес вошла, мне, хозяину, поклонилась? Я не говорю уже о гостинчике, какой-нибудь сладкой булочке или маковом кренделе. Но просто спросить разрешения можно было?

- Ладно, ладно, хозяин лесной. Ты вспылил, я погорячилась. Может, уладим все миром?

Леший отвернулся. Гордость его была задета, но не сидеть же век скованным, пока наговор не выдохнется.

- По рукам, - буркнул он, и Домогара наклонилась и проделала все в обратном порядке. Леший ежился, потирал короткопалые лапки, переминался с ноги на ногу. Потом радостно распрямился:

- Все, закоротило. Откуда же ты такая мудреная в моем лесу взялася?

- Взялася, тебя не спросяся. Проводил бы ты меня лучше, дедушка, а то заплутала я совсем твоими стараниями.

Лесовичок довольно ухмыльнулся:

- Куда же проводить тебя, краса ненаглядная? Ягоды собирать вроде поздно уже, да и для грибков темновато.

- К тетушке я иду. Баба Яга зовут, слыхал, может быть?

- Вот оно что, - присвистнул зеленый человечек. - Теперь ясно вижу, чья кровь в тебе играет. Ты извини, девица, обознался я, стало быть.

- А и ты меня прости, хозяин лесной, - Домогара размашисто поклонилась. - День сегодня у меня не задался.

- Это бывает, - согласился леший. - Пойдем?

И шагнул вперед, приглашая за собой Домогару.

Вскорости вековые сосны расступились перед ними, и впереди показалась избушка.

- Ну, вот, девица, и до места дошли, - махнул рукой дедок. - Я, однако, дале не пойду, не сподручно мне.

- Спасибо тебе, дедушка, - поблагодарила его Домогара. - Здесь уж я не заплутаю.

- Тогда прощевай, краса ненаглядная. Не забывай меня, лесовичка. А уж я то тебя точнехонько не забуду.

Последние слова лешего прозвучали уже непонятно откуда- дедок словно растворился в теплом вечернем мареве. Домогара прощально махнула рукой и направилась к избушке.

- Клу-клу-клу, - доносился из-за закрытой двери суховатый старческий голос. - Клуни-клуни-клуни!

Баба Яга сидела на полу и методично постукивала коричневым согнутым пальцем по рассыпанной пшенной каше. Вокруг нее толпились пушистые цыплята, с интересом наблюдавшие за этой странной игрой. Их родная мамаша- пестрая курица- стояла чуть поодаль, с некоторым страхом взирая на свою хозяйку. Наконец, желтые комочки осмыслили, что от них требовалось, и начали трудолюбиво молотить клювиками по зернам.

- Вот и умнички, - похвалила их старушка и поднялась с коленок. Тут она заметила Домогару, прислонившуюся к дверной притолоке.

- Проходи, племяннушка, - обрадовалась Баба Яга. - Никак, в гости ко мне выбралась- решила меня, старую, порадовать! - Потом кинула проницательный взгляд не по-старчески острых зеленых глаз и вздохнула:

- Нет, не в гости, опять по делу.... Что ж, садись, рассказывай, с чем припожаловала.

По мере повествования племянницы выражение лица старушки менялось. Сначала ее закопченное пухлое личико выражало только внимание и участие. Потом удлиненные ее глаза мечтательно сощурились, а сложенные за спиной руки окончательно придали ей сходство с хищной птицей, собирающейся взмахнуть крыльями и улететь.

- Сто лет прошло, и еще сотня пройдет, а люди не изменяться, нет! - пробурчала Баба Яга себе под нос непонятные Домогаре слова. - Вот ты меня тетушкой кличешь, а как сама думаешь, нешто, в самом деле, я матери твоей сестрой буду?

Удивленный вид княгини был лучшим ответом на вопрос.

- Не сестра, дитятко, не тетка, и даже не бабушка! - сама же ответила за нее Яга. - Ну, да что нам родством считаться! Одно я тебе только скажу, молодость моя прошла, когда люди земли здешней еще мечей себе не ковали и железных жал для каленых стрел не отливали. И не здесь, не в лесах да болотах здешних это было, а в горячих заднепровских степях, только Днепр тогда Борисфеном кликали.

Домогара слушала тетушку и неожиданно для себя погружалась в шальной мир скачущих лошадей, свистящих стрел, угнанных буйволов и черепов врагов, весело темневших пустыми глазницами с деревянного частокола. Пыль из-под копыт, кровь, смерть и лихое бесшабашное веселье бабьего царства.

- Я тогда не бобылкой на отшибе, как сейчас вот, жила. Много нас было, девиц, что власти мужской над собой признавать не желали. Жили мы весело- нынче здесь, завтра там. Конь бегучий, лук попадучий да меч верный, что еще для счастья надобно? Можно сказать, разбойничали мы: здесь коров угоним, там баранов. Страсть у меня одна была- сильно я коняшек любила. Как прослышу, где есть добрый конь- так мы с девками сразу туда. Раз узнали мы, что у Тарха-богатыря с Сиянской горы- целый табун знатных коников: голова к голове, волосок к волоску. Ну, мы и разлетелись. Только он дюже добро их охранял, - тут Яга подперлась рукой и призадумалась. Потом взмахнула платком, словно отгоняя старую тоску-печаль, и заговорила вновь:

- Так что коников в тот раз нам добыть не удалось, да и сердце свое я там оставила. Веришь, нет? До сих пор не могу его забыть, а уж годков двести как пить дать минуло.

- А он, что же, любил тебя, тетушка? - подала голос Домогара, слегка ошарашенная любовными переживаниями столетней давности.

- Пойди, пойми их, мужиков, - вздохнула Баба Яга. - Вроде, как и любил, да только видно не судьба была нам вместе быть. Я и говорю тебе, племяша, коли любишь своего Ольгерда, не позволяй дурости да злым мыслям разлучить вас. Я знаю, что говорю- сама через это прошла.

- Спасибо тебе на добром слове, да не такой совет мне нынче надобен. - Домогара топорщилась как дикий лесной кот и мало не шипела.

- Что ж ты хочешь, ясонька?

- Научи, как снова стать молодой и желанной! - княгиня с жаром схватила тетушку за руки и сжала их изо всех сил. - Ты все знаешь, ты Порфирия со смертного одра поднять помогла. Неужели мне, кровне своей, не пособишь?

Баба Яга ласково взяла ее за пылавшее лицо.

- Ну что ты, доню, что ты. И способы есть, да только нужно ли тебе все это?

От внезапного возмущения княгиня даже привскочила. Растрепавшиеся черные косы свистнули как черные болотные змеи-гадюки. Теперь уже она возвышалась над старушкой, и крепкие ее кулаки сжимались и разжимались.

- То есть как это не нужно? А что мне теперь, сидеть и смотреть, как энтот охламон целый терем полюбовниц наведет? Да что ж ты такое говоришь?

- Успокойся, Домогарушка, - попыталась урезонить племянницу Яга. Она с некоторым трудом поднялась с колен и теперь чем-то гремела в сундуках. - Коли хочешь, помогу тебе, да не о том речь. Не пожалеешь ли опосля?

Княгиня решительным жестом начисто отвергла всякую возможность такого исхода, и старушка принялась с удвоенной силой рыться в сундуке. Наконец, она извлекла на свет округлый предмет, спеленутый узорчатой шелковой тканью. Баба Яга бережно опустила его на стол и стянула тряпку. В воздух взметнулось легкое облачко пушистой серой пыли, и женщины дружно зачихали.

- Вот и первое средство, племяша, смотри, - и колдунья громко щелкнула пальцами. До сих пор безгласный шар вспыхнул разноцветьем огней, и зазвучала бодренькая музыка.

Домогара пригляделась. Внутри прыгали и махали руками голые девки, затянутые в разноцветные тряпки. Они дружно кружились и вообще мельтешили так, что у княгини вскорости закружилась голова.

- Посмотрела, дальше-то что? - обиженно повернулась она к тетке.

- А дальше, будешь так плясать каждый день, и через месяц-другой жиры-то порастрясешь, - в сердцах ответила ей Яга. Было видно, что скептицизм родственницы не пришелся ей по вкусу.

- Через месяц- не хочу, - упорствовала та. - Хочу, чтобы раз- и десяток лет побоку, чтобы снова молодайкой была.

- Можно и так, - уступчиво согласилась старушка, снова принимаясь копаться в ларце. - Чудное зелье, недавно сварила, - она с гордостью продемонстрировала Домогаре пузатую бутылку из черного отливающего стекла. Емкость была запечатана кроваво-красным воском. - Вкус, правда, не очень, и тошнит от него сильно. Зато эффект- просто чудо. И держится почти целый день.

Княгиня в сердцах швырнула бутылку об стенку.

- Это что же я, сегодня день королевой прохожу, а на завтрева опять жаба жабой? Ты со мной не шутки ли шутишь, старая?

Колдунья налету поймала бутылку и снова бережно засунула ее в ларец. Ее зеленые глаза начали метать молнии не хуже карих домогаровых. Испуганные цыплята с писком кинулись за клушку, и в воздухе пахнуло грозой.

- Ты не больно зельями швыряйся, девчонка! - топнула ногой Яга, и гул прошел по всему лесу. - Ишь, привереда какая! То ей не так, другое! Сама себе средство ищи, коли мудреная такая.

- И найду! - княгиня уперла руки в боки и выставила вперед упрямый подбородок. - Ты только укажи, где, а я уж похлопочу.

- А как всегда- за тридевять земель, в тридесятом царстве. - Женщины стояли друг против друга и меряли друг друга кинжальными взглядами. Первой уступила Баба Яга. Она полезла за печку и вытащила оттуда огромный старинный фолиант. Разложила книгу на столе и зашуршала пергаментом. Домогара сунулась, было, смотреть, но получила щелчок по носу и больше уже не лезла.

Шуршали древние страницы, шептала себе под нос старая колдунья, шумел за окошками тысячелетний бор. Все эти шорохи завораживали, уговаривали, убаюкивали, и грозная княгиня сама не заметила, как уснула. Закончился для нее такой долгий и тяжелый день Волоса-скотника. А Баба Яга удовлетворенно улыбнулась спящей Домогаре, плюнула на пальцы и принялась дальше листать огромные неповоротливые страницы.

Проснулась Домогара засветло и поначалу ничего не поняла. Потом чувство реальности вернулось, а с ним и боль, и заботы, которым предстояло наполнить весь нарождающийся день. Баба Яга была уже на ногах и гостеприимно потчевала племянницу блинцами да пирогами с дикой морошкой.

- Поешь, дитятко, а что не съешь- в дорогу возьмешь. Я уж и узелок тебе собрала- путь то неблизкий, проголодаешься!

- Какую-такую дорогу? - со сна не поняла Домогара.

- В тридевятое царство, к Шамшуру-царю, - дружелюбно пояснила ей тетушка. - Аль передумала?

- И зачем мне этот Шушрик нужен? - поинтересовалась княгиня, смачно макая увесистый блин в горшочек с пахучим медом. За едой она почти забыла о своих бедах, и настроение ее заметно улучшилось.

- А к нему все ездят, кто ушедшую молодость возвернуть хочет, - колдунья сновала из угла в угол, суетливо запихивая в полотняный узелок необходимые мелочи. - Вот как царя какого престарелого прострел поразит, так он сынков посылает. Только мало кому Шамшур помогает. Жаден, старый хрыч, все для себя, слышь, бережет. Так что Шушриком его кликать и думать забудь. Шамшур его зовут, так и запомни. И повежливее там, а то и тебе отказ выйдет.

- Да что мне у него просить-то?

- Как чего? - недоуменно воззрилась на племянницу колдунья. - Ты, Домогарушка, за своими хлопотами державными совсем серая стала. Нешто в детстве сказок-небылиц не слушала? Иль позабыла все? Есть у энтого царя Шамшура яблоня, а на ней яблочки молодильные. Кто яблоко съест, к тому молодость возвращается. Только ты у него в саду сразу фрукты эти не кушай- допрежь домой привези. А то мало ли что, неуемная ведь ты у меня, - и старушка любовно погладила Домогару по темноволосой голове.

- Как же добраться мне до этих яблочек? - посерьезнела княгиня. Она смела все, что было на столе, и теперь принялась просчитывать дорожные варианты. - Нешто к Порфирьевой драконихе подкатиться? По воздуху раз-раз- и на месте. Шибко, бают, летает. Только не полетит она теперя. Дракончик у нее вылупился- так она как клушка за ним бегает, ни на шаг не отходит. Или Серого попросить волком снова перекинуться? Он ведь тогда Ольгерда возил куда как далеко, а за седмицу оборотились.

Но перспектива возвращения домой после громкого скандала совсем не радовала княгиню. Поскучнев, она вопросительно подняла на Бабу Ягу свои по-младенчески невинные глаза.

- А на лошади не хочешь? - язвительно вопросила ее та. - Годик туда проскачешь, годик назад- всего-то и делов.

- Не томи, тетенька! Знаю ведь, не на пустом месте разговор ты завела.

- Что ж, твоя правда, - улыбнулась старушка. В руках у нее неожиданно оказалась свирепо распушенная метла. - Это тебе вместо драконихи, по небу доставит. Только управляться с ней тяжело- старая да нравная она у меня. - И Яга словно лошадь по холке похлопала метелку по гладкой темной рукояти.

Домогара нерешительно шагнула вперед и протянула руку. Помело вздыбило тонкие прутики.

- Ну-ну, свои это, свои, - стала успокаивать ее колдунья. - Племяшку мою повезешь, не ерепенься.

Метла покрутила палкой в одну и другую сторону и неожиданно дружелюбно пихнула княгиню под ребра. Потом, играясь, подлетела поближе, и Домогара внезапно оказалась на ней верхом. Помело лихо заложило вираж по комнате и со свистом выскользнуло в распахнутую дверь. От ужаса княгиня не могла и слова вымолвить, а только цеплялась за деревяшку внезапно вспотевшими руками.

- Куда? Узелок позабыли, - донесся снизу крик Бабы Яги. - Ворона слушай! Он дорогу укажет! - старушка кричала что-то еще, но свист ветра перекрывал и уносил летящие слова.

О каком вороне шла речь, Домогара не знала и даже не пыталась понять. Слишком занята была тем, чтобы удержаться на своем средстве передвижения. Со страху она зажмурила глаза. А когда открыла их, то увидела землю так далеко внизу, что пронзительно закричала.

- Не визжи, равновесие потеряешь, - раздался рядом хриплый мужской голос. Домогара ошалело дернулась, обернулась, и чуткое помело тут же ушло в глубокое пике.

- Коленками ее строжи, а рукоятку вверх тяни, - услышала она, уже почти врезаясь в колышущуюся громаду леса. То ли ей удалось все это проделать, то ли метла сама передумала приземляться, только они снова взмыли вверх.

Наученная горьким опытом Домогара только слегка скосила вбок глаза. Рядом с ней парила громадная черная птица. Ее перья глянцевито сверкали в лучах поднимающегося солнца. Острый клюв походил на кинжал средних размеров, а круглый блестящий глаз смотрел насмешливо.

- Знакомиться будем, или опять вниз сиганешь? - насмешливо спросил ворон.

- Будем, - не разжимая намертво сцепленных зубов, ответила княгиня. Голова у нее до сих пор кружилась, а набитый обильным завтраком желудок недвусмысленно грозил взбунтоваться. Поэтому ей пришлось ограничиваться короткими односложными ответами, вместо того, чтобы сказать нахальной птице все, что она думает о ней, ее родителях и родственниках до седьмого колена. Ворон правильно оценил обстановку и счел за лучшее на время отказаться от своих шуточек:

- Можешь звать меня Виссарионом, - добродушно снизошел он до скрючившейся на метле Домогары. - А как тебя зовут, мне уже Яга рассказала. И куда летим, я тоже знаю. Ты метелочку чуть правее держи, во-он на те горы, а то мы сильно от курса отклонились.

Помело рассекало облака с сабельным свистом, и внизу, куда княгиня рискнула взглянуть только после непродолжительной внутренней борьбы, мелькали леса, реки, деревушки и озера.

- Хорошо идем, - одобрил темп их передвижения Виссарион. - Если так и дальше пойдет, к обеду будем на месте. При упоминании об обеде Домогара позеленела.

"Только бы не свалиться!" - билось в ее голове. "Может быть, плюнуть на омоложение и скомандовать метле: Назад!?" Но княгиня только сильнее выпятила упрямый подбородок и пришпорила помело пятками. Ворон уважительно каркнул и тоже взмахнул крыльями. Азарт гонок отодвинул все остальные мысли и ощущения на второй план, и к пункту назначения они пришли буквально голова к голове, с незначительным выигрышем Виссариона за счет длинного носа.

Метелка плавно спланировала прямо в кусты татарника, растущего перед стенами дворца. Домогара зашипела- колючки немилосердно впились ей в ляжки. Плотная исподняя рубашка и верхнее платье при лихом приземлении предательски взметнулись вверх, предоставляя кусачему растению полную свободу действий. Виссарион мастерски приземлился на глинобитные кирпичи и старательно не замечал страданий и борений княгини, делая вид, что всецело поглощен чисткой перьев после дальней дороги. Наконец, Домогара все-таки выбралась из зарослей и привела себя в мало-мальски приличный вид. Внешне ничего заметно не было, но пунцовые щеки и судорожные телодвижения красноречиво свидетельствовали о том, что не все колючки покинули нежное тело княгини.

- Шутит она так, своеобразно, - хмыкнул ворон, косо поглядывая на метелку, притулившуюся к местному кустарнику, как ни в чем не бывало. - С боевым крещением тебя, Домогара!

Княгиня ничего не ответила, и Виссариону пришлось приступить непосредственно к делу:

- Перелезай, красавица, через стену и ищи самого царя Шамшура. Что будешь говорить и как уговаривать этого говнюка- твое дело. Как добудешь яблочки- со всей скоростью дуй сюда- вдруг как передумает. А мы тебя здесь подождем, в теньке-холодке, усталые косточки понежим.

- Отсидеться думаешь? - одарила его уничтожающим взглядом Домогара.

- А я к тебе не в сотоварищи нанимался, а в проводники, - отрезал ворон. - Уговор был: тебе путь показать, а насчет всего прочего- ни полсловечка. У нас с Ягой договор: еще три службы я ей исполняю- и свободен. Эх, молодушка, - пригорюнился некстати Виссарион, - ежели б ты знала, с кем разговариваешь... Не всегда старый Виссарион птицей был, да и не всегда будет...

Домогара не стала дослушивать воронью болтовню. Она решительно затянула шелковый красный пояс и горделиво выпятила пышную грудь. Ладонями пригладила растрепавшиеся кудри и заправила их за золотой венчик. Звякнула круглыми височными кольцами и широким молодецким шагом направилась к ограде. Подтянулась и повисла на ней животом. Невеликая стена пошатнулась и загудела. Несколько мгновений Домогара висела на ней, неуклюже дрыгая ногами, потом с трудом перевалилась вовнутрь. Оглядевшись, она поняла, что оказалась в самом прекрасном саду из всех, которые ей когда-либо приходилось видеть. Княгиня сидела в чудном розовом кусту и дурманящий маслянистый аромат этих цветов кружил ей голову. Вокруг деловито порхали малюсенькие то ли птички, то ли бабочки, озабоченно погружавшие хоботки в узкие горлышки оранжевых как солнце цветков. Деревьев было немного; одно из них просто приковало внимание княгини. Издали оно казалось огромным розовым шаром, и только вблизи становилось понятно, что это растение, усыпанное невиданными цветами. Все они походили на широко распахнутые глаза, обрамленные пушистыми длинными розовыми ресницами.

Домогара переходила по блестящей дорожке, посыпанной толченым желтым шафраном и слюдой, от одного дивного растения к другому. Она совершенно забыла о цели своего визита. Не замечала женщина и низкорослых рабов-садовников, доходящих ей едва ли до пояса, снующих тут и там с массивными кувшинами с водой. Княгиня машинально отерла пот с лица. Жара стояла страшенная, и, конечно, без щедрого полива этот сказочный сад не простоял бы и половины дня. Редкое благодушие, снизошедшее на Домогару среди этих райских кущ вскоре, однако, было грубо прервано. Вихляя по узким дорожкам, явно стараясь не повредить посадки длинными копьями, к княгине резво приближался отряд такой же, как и садовники, малорослой стражи. Их смуглые лица были воинственно оскалены, и намерения, увы, не вызывали сомнений. Домогара с грустью развернулась им навстречу. Воины-маломерки замелькали в ее руках как детские мячики. Тех, кто пытался достать ее копьем, княгиня этими же копьями и поддевала, отбрасывая куда подальше. Но, в основном, она старалась щадить дивную растительность и стукала стражников шлемами, предварительно зацепив рукой за кожаные доспехи. Скоро на месте сражения осталась лишь кучка контуженных мужичонков, а победительная Домогара горделиво продолжила свой путь. Вдалеке маячил дворец, а это маленькое происшествие напомнило княгине, зачем она, собственно, здесь оказалась.

Стуканье воинов шеломами друг о друга очень понравилось княгине. Во-первых медные шлемы при этом издавали мелодичный звон, во-вторых, она выводила из строя сразу двух противников, а в -третьих (и это было самым главным) выражение лиц стражников после этого напоминало ее дорогого мужа, после того, как она шарахнула его зеркалом. Продвижение Домогары и в самом дворце не встречало практически никаких препятствий. Она переходила по узким коридорам из комнатки в комнатку, обильно уставленных сундуками и увешанных коврами. После волшебного сада, обстановка казалась ей темноватой и бедноватой. Княгиня уже начала сомневаться, что найдет здесь что-либо стоящее, как вдруг ей повезло.

Она вышла к фонтану, щедро облицованному белым мрамором. Бегущая вода лопотала свою веселую песенку, а человек на подушках внимал ей, слегка склонив голову. Подушки были бархатные, щедро расшитые бисером и золотой канителью, и Домогара поняла, что, наконец, добралась до самого царя Шамшура. Ростом он не намного превосходил своих подданных- его величие простиралось скорее вширь, чем ввысь. Из оттопыренных губ безвольно свисал чубук кальяна, словно макаронина изо рта объевшегося гурмана. Вид у Шамшура был благостный и слегка отрешенный. Увидев Домогару, он несколько раз вопросительно повел массивным носом из стороны в сторону. Выражение блаженства не оставило его смуглого отечного лица, из чего княгиня заключила, что он совершенно не в курсе последних событий в своем дворце.

- Ты пери, да? - неожиданно спросил гостью Шамшур, с трудом прицеливаясь в нее кончиком мясистого пальца.

Домогара попыталась понять, о чем, собственно идет речь, и, на всякий случай, утвердительно кивнула.

- Такая большая, такая красивая! Вах! - удовлетворенно улыбался тучный царек, оглядывая женщину, словно кобылу на ярмарке.

Под плотоядным взглядом царя Востока широкие щеки Домогары начали пылать. А Шамшур не унимался, продолжая отвешивать своей гостье цветистые комплименты:

- Твои руки как мраморные колонны, о, гурия Рая! Твои очи- как очи трепетной газели, рот твой- как киноварь, а груди как Магрибские горы.

Тут княгиня треснула Шушрика подушкой. То ли она еще не отошла от сражения, и ей было проще ударить гостеприимного хозяина, чем объяснять ему, что и как; то ли его неумеренные славословия затронули деликатную проблему лишнего веса, от которого она страдала.

Тюфячок, столь старательно изукрашенный драгоценными узорами, оказался грозным оружием. Царь Шамшур осел на пол, не переставая улыбаться. Кальян змеей выскользнул из его враз ослабевших рук. Домогара подозрительно понюхала гибкую трубочку, даже подула в нее: в сосуде забулькало. На губах княгини осел приторно горький вкус. Она в сердцах сплюнула и задумалась, что же ей делать дальше.

Поверженный враг зашевелился. "Надо связать его, что ли, на всякий случай"- благоразумно решила Домогара. - "Только чем?" Тут взгляд ее упал на пухлый живот Шушрика. Он был заботливо перепоясан пестрой бахромчатой шалью. Во мгновение ока княгиня распоясала повелителя Востока и окрестностей. Шаль тонкой паутинкой слетела ей в руки, а более ничем не удерживаемое пузо великого властелина медленно и горделиво скользнуло ему на колени.

"Жаль такую красоту на мелкого поганца изводить!" - подумала Домогара, прикидывая шаль на себе. - "Обойдется и чем попроще". Не раздумывая, она стащила с головы Шамшура белую чалму, на проверку оказавшуюся ловко свернутым полотенцем. "То, что надо!" - обрадовалась женщина, и уже через несколько минут царь был надежно связан по рукам и ногам, а для верности еще и крест накрест. И вовремя! Сомкнутые глазки Шушрика захлопали, заморгали и с трудом приоткрылись. Мгновение он оценивал обстановку, а потом возгласил:

- О, роза моего сердца! Я сражен твоей пылкостью и покорен умением, но только давай оставим игры эти со связыванием для вельмож франкских. Нам же с тобой не нужны они совершенно!

- Нужны! - отрезала Домогара. - Пока яблоки молодильные не дашь, не стану я тебя развязывать.

- Ка-какие яблоки? - просипел Шамшур уже совершенно иным тоном.

- Молодильные! - рявкнула княгиня. - И быстрее уже соображай, недосуг мне тут с тобой.

- Так ты не пери? - запоздало догадался спеленутый царь.

- Пери, не пери, какая разница? - рассерженная Домогара расхаживала по комнатушке широким шагом от бедра.

- Разница огромная, о, госпожа всех недоразумений! Пери есть райская дева, которым заповедано услаждать мудрейших и праведнейших мужей земли.

- Какая я тебе к лешему дева, коли у меня муж дома и детей четверо! - возмутилась княгиня. - Ты лучше уже давай яблоки быстрее, и разойдемся миром.

Шамшур молчал, очевидно, просчитывая обстановку. Потом печально крякнул, решаясь:

- Яблоки в саду, о, прекраснейшая! Иди и возьми их, коли есть тебе в них нужда. Показал бы я тебе дорогу в сад мой великолепный, но сама ты, связав меня, лишила такой благой возможности.

- Ничего не лишила, покажешь как миленький, - отозвалась княгиня, совершенно справедливо не доверяя хитрым речам. Крякнув, она взвалила связанного Шамшура на плечо и потребовала:

- Дорогу показывай, а уж я тебя, сердешного, донесу.

Царю пришлось покориться. В крепких руках Домогары он был безоружен и беззащитен как цыпленок в лапах коршуна.

Сад встретил их пахучим цветочным великолепием и толпами нервно снующих низкорослых воинов. Они подбирали раненных и контуженных, а также безуспешно пытались отыскать грозную воительницу, пропавшую, словно по мановению волшебной палочки. Увидев ее, все разом замерли, прикидывая в какую сторону им лучше бежать: от нее, спасая свои жизни, или за ней, чтобы пленить и заполучить причитающуюся награду. Однако, завидев у княгини на плечах своего грозного повелителя, вся мелкорослая армия разразилась воплями скорби. Теперь у доблестных воинов не осталось никаких сомнений, и они дружно ринулись наутек. Шамшур грозно ругался сквозь зубы:

- Трусливые шакалы, пожиратели падали! И за что я им плачу, кормлю их, одеваю? За то, чтоб они от женщины бегали как бараны, да?

- Не кручинься, дедушка! - успокоила его Домогара. - Вот сорву я яблочки, развяжу тебя, и ты всем им покажешь и разъяснишь в красках, какие же они козлы да бараны.

- Спасибо, добрая девушка! - обрадовался царь Шамшур. - всем прикажу дать по сто ударов палками. Каждому! Они у меня неделю ходить не смогут!

- Так чего же ходить?

- А по пяткам удары: пятьдесят по одной, пятьдесят по другой.

- Ну, ты даешь, Шушрик, - и Домогара слегка поправила на плечах грозного владыку. - Ты, выходит, в гневе страшен?

- А то как же, - зарумянился царь. - С ними иначе нельзя. - Потом спросил с любопытством: - А тебе яблоки для кого понадобились? Для папаши?

- Сама съем, - грустно призналась княгиня. - Хочу снова молодой стать и красивой, чтобы муж любил.

- Вах! - изумился Шамшур. - А он не любит, да?

- Ну, хватит, - Домогара щелкнула по носу любопытного старикашку, но тот не унимался:

- Вот ишак паршивый, да? Такую женщину не любит! Хочешь, иди ко мне в гарем. Любимой женой будешь, пахлаву и орехи кушать будешь! Зачем тебе какие то кислые яблоки?

- Не твоего ума дело, дедуля, - княгиня даже не рассердилась. Усталость брала свое, и увесистый Шамшур казался ей все тяжелее. - Ты давай сказывай, где яблоки.

- Так пришли уже.

Домогара оглянулась. Она стояли на полянке, окруженной розовыми мальвами и невиданных размеров пахучим дурманом. Над изумрудной шелковой травкой тут и там пролетали бабочки. А в центре, среди цветущего великолепия, стояло невысокое деревце. Точеные восковые веточки несли к солнцу серебристо-зеленую листву, и каждый листик позванивал, словно хрустальный колокольчик. Доверчиво клонившиеся к земле яблоки сияли щедрым медовым золотом осени. Княгиня свалила с плеч уже давно досаждавший ей груз и шагнула навстречу чудным плодам. Теплый ветерок пахнул ей в лицо сладким ароматом юности. Яблоки были маленькими, и Домогара на всякий случай решила набрать их побольше. Она расстелила на земле шаль, раньше принадлежавшую Шамшуру, и принялась за дело.

- Все не рви, - надрывался поверженный царь, устроенный Домогарой у ствола дерева. - Тебе одного яблочка за глаза хватит! Меня с чем оставишь, о дитя жадной матери? Я старый, мне их много кушать надо-оо! - трубный голос Шамшура сорвался в плач, но жена Ольгерда не обращала на него ни малейшего внимания. Мало ли, сколько ей самой энтих яблок спонадобится? Так каждый раз и мотаться сюда? Княгиня с содроганием вспомнила свое путешествие на метле. Решительно затянула концы шелкового узелка и двинулась к выходу.

- Постой, ты куда? - возопил ей вслед спеленутый как младенчик Шамшур. - А меня развязывать? Позор на мою голову, найдут меня связанным рукою женщины, ай-вай! - Царь заерзал и покатился за Домогарой.

Та решительно поворотилась:

- А ну-ка, цыть у меня, сокол ясный! Лежи, где положили и не кукарекай!

- Ты ж обещала, что развяжешь, - скулил поверженный Шушрик. - Смилуйся, красавица!

- Обещала? - язвительно переспросила его княгиня. - Извиняй, не припомню. Старая я стала сильно, кушать яблочки пора. Не скучай, диду. И смотри у меня, тихо лежи, а не то вернусь и наподдаю по мягким местам, никакими фруктами не вылечишься.

И Домогара ушла. Солнце стояло в зените и палило нещадно. "А ведь я просто умираю от жажды!" - поняла женщина и огляделась вокруг, утирая обильный пот вышитым рукавом. Воды как назло нигде поблизости не было- не возвращаться же в Шамшуров дворец, к фонтанчику!

Наливные яблочки манили своей прохладой даже через шелковый плат. "Ну, подумаешь, съем парочку", - решила Домогара и облизнула сухие спекшиеся губы. Золотистые плоды прыгнули ей в руку, ластясь как котята. Первый же кусок несказанно освежил иссохшуюся глотку и шершавый язык. Сил сразу прибыло. Повеселевшая княгиня мигом добралась до глинобитной стены, где ее ожидал Виссарион.

- Уже управилась? - удивился ворон, приоткрывая затянувшийся серой пленкой глаз. - А я, грешным делом, подумал, что ты только на язык бойкая. Добыла яблочки?

Домогара победно взмахнула узелком и расхохоталась. С ней творилось что-то невообразимое. Кровь кипела, а по всему телу пробегали маленькие веселые пузырики-мурашки. Хотелось петь, танцевать и любить всех на свете. Краски и запахи окружающего мира стали ярче и насыщеннее. "Красота то какая!" - пело в ее душе, когда она бросила последний прощальный взгляд на великолепные сады царя Шамшура. Метла заложила вираж прямо над молодильной яблонькой, и княгине было прекрасно видно, как бегут к своему господину низкорослые воины, а сам он извивается белой разъяренной гусеницей.

Пушистые облака приняли путников как старых знакомых. Они выстраивали причудливые арки и тоннели, давая дорогу путешественникам. День начинал клониться к вечеру, и когда помело вынырнуло на вольный воздух, первое, что увидела Домогара, был огромный багровый круг солнца. Никогда она не видела его так близко- кажется, чуть протяни руку- и схватишь, как раскаленную сковородку. Только бы не обжечься.

- Куда возвращаться то будем, девушка? - насмешливо каркнул ворон, возвращая княгиню к житейским проблемам. - К себе на двор али до тетушки вашей?

Домогара призадумалась. Почему-то ей не хотелось ни туда, ни туда. Эх, поглядеть бы, что с тех двух яблочек сделалось! Жаль, зеркало ромейское об Ольгердову башку сломано. Дорогая игрушка, а как есть все показывало.

- Давай-ка в лес заруливай, к озеру, - приказала она метле. Та послушно стала снижаться.

Озерная гладь серебрилась как утраченная византийская диковина. Ни ветерка- вон смурные черно-зеленые ели стоят не шелохнуться; только осинка -боягузка позванивает листочками-монистами. Домогара легко спрыгнула с помела. Провела руками по нарядному платью, отряхивая степную пыль, и обомлела. Там, где раньше при ходьбе подпрыгивала и подскакивала тугими сдобными колобками женская плоть, теперь ничего даже не ворохнулось. Княгиня для пробы подпрыгнула. Легко, словно козочка. Ничего. "Сколько ж у меня теперь годочков убавилось?" - мелькнула у нее в голове нехорошая мысль. Лихорадочно ощупывая себя руками, Домогара убедилась, что что-то все же осталось- только девчачье, твердо прилегающее к тоненьким косточкам. Затаив дыхание, шагнула она к озеру. Из воды на нее смотрела диковатого вида девица в грязноватой одеже, висевшей на ней как на огородном пугале. "Платьице девахе великовато, видно, что с чужого плеча" - прикинула княгиня и тут уж испугалась по-настоящему. Это было ее лицо, ее шея и руки, только много лет тому назад, когда она была девчонкой-подлеточком, только вскочившей в девичью поневу.

Домогара села, ноги ее не держали. Обхватив голову руками, она мерно раскачивалась и подвывала. Как в таком виде домой вернуться? Ольгерд ее, поди, и не узнает. А дети? Теперь она и в матушки им не годится, а скорее в сестрицы-нянюшки. Время шло. Темнело.

- Так и будешь сидеть? - Виссарион, раньше державшийся на порядочном расстоянии, скачками допрыгал до Домогары. - Может, к Яге пойдем. Успокоишься, да и поможет она чем.

- Нет,- княгиня решительно встала. - Домой мне пора. Дети там без меня: кто спать уложит, баснь на ночь расскажет?

Нетвердой походкой княгиня двинулась в сторону городка. Платье теперь волочилось за ней по траве и вовсю цеплялось за встречные кустики. Словом, пока Домогара добралась до терема, от добротной одежи остались одни лохмотья. Очень хотелось ей проскользнуть в свою светлицу никем незамеченной и запереться на все замки. Да только видно судьба уже перестала ей ворожить- у самых дверей столкнулась она с Ольгердом. Как ни быстро прикрыла Домогара лицо широким рукавом, да только муж все равно узнал ее и рывком развернул на себя.

- Ты где была? - яростно рычал князь. - Я все канавы пообшаривал. Шиш, уж на что старик, с ночи на ногах, тебя разыскивая. Дети ревмя ревут, мамку зовут... - тут Ольгерд, наконец, увидел, что он держит в руках, и разом отступил.

- Домогара, это ты или нет?

Ноги княгини подкосились. Все волнения и переживания дня минувшего встали перед ее глазами тяжелым маревом, и она потеряла сознание. Последнее, что она успела услышать, были слова мужа:

- Что же ты с собой сделала, дурочка?

На следующее утро княжий терем посетила невиданная гостья. Дворня шарахалась по углам, ратники- дозорные крепче сжимали свои копья. Да только поделать ничего не могли- князь Ольгерд с почетом принимал родственницу своей жены- Бабу Ягу. Что с того, что старушка сразу же прошмыгнула в светелку Домогары и надолго засела там?

- Не плачь, не кручинься, дитятко ты мое глупое, неразумное, - утешала Яга ревущую в три ручья княгиню.

- Буду реветь, буду, - выла та, даже не поворачивая к тетке красного опухшего от слез лица. - Он ко мне даже не подходит совсем, у-у-у...

- А с половчанкой той что сталося? - задала вопрос практичная колдунья.

- Да что с ней станется, кобылицей недоенной? Замуж вышла, вчера еще, за сына боярина Шкирняка Борислава. Он как увидал ее, совсем, говорят, разум потерял. В ноги к Ольгерду бросился, отдай, мол, мне Бербияк-хатун в жены. Тот согласился, да и послы половецкие не супротив были- так все у них и сладилось.

- Значит, не в плясунье той дело?

- Да не люба я ему, не люба...- опять заголосила княгиня, уткнувшись в пуховую перину.

- Помнишь, доня, я тебе еще тогда говорила: "Подумай, подумай!" - удовлетворенно резюмировала старушка, распрямляясь на резном стульчике у кровати. - Потому что только половина мужиков возраста твоего ненаглядного Ольгерда любят полных баб. А знаешь почему? Потому что вторая половина любит очень-очень полных. Так то, голубка!

Черная растрепанная голова Домогары оторвалась от подушки и на Бабу Ягу удивленно уставились два заплаканных карих глаза:

- Что ж теперь делать то, тетушка?

- А я тебе уже и лекарство принесла от твоего горя, глупая!

И Баба Яга осторожно сдвинула крышку с берестяного туеска. Духовитый аромат домашней сдобы тонкой струйкой выбрался наружу и весело закружил по светелке. Словно по волшебству наружу стали выскакивать румяные пирожки, ватрушки, блины и шанежки. Домогара схватила ближайший к ней блин, впилась в него зубами и счастливо вздохнула.

Туда, не знаю куда.

Вечер задался неожиданно теплым и безветренным. В дремотном, позлащенном лучами заходящего солнца, воздухе толшились веселые мошки. Чаровница-осень уже принялась раскрашивать листья золотом и киноварью, а кое-где и нещадно обрывать их с деревьев. На этой шуршавой листве и устроились князь Ольгерд и старец Порфирий, скрывшиеся в монастырский сад от мирской суеты.

- Тихо как у тебя тут, спокойно, - Ольгерд блаженно потянулся, со скрипом разминая затекшие за день властных трудов косточки. - Верно, оттого, что монахи твои не собачатся друг с дружкой.

- Что это тебя на тишину потянуло? - удивленно вскинулся на него Порфирий. - Опять с женой поссорился?

- Да нет, - отмахнулся князь. - С Домогарой у нас все в порядке. - Потом подумал и добавил: - Пока. - И продолжил: - А вот со мной, отче, неладно что-то.

Старец удивился. На здоровье пресветлый князь отродясь не жаловался. На пирах редко кто мог перепить его, не говоря уже о потрясающей способности в одиночку расправляться с запеченным на вертеле кабаном. Душевные терзания были Ольгерду так же не свойственны, как ежику стремление летать по небу. Единственным, что отравляло вполне безоблачную жизнь князя, была его склочная и самовластная супруга да волхвы, время от времени начинавшие претендовать на княжескую власть. Поэтому отец настоятель почел за благо промолчать и подождать, пока Ольгерд сам не приступит к пояснениям. Так и случилось.

- Завсегда сплю я как убитый, - начал свой рассказ князь, с силой потирая руками помятое бледное лицо. - А тут уж, почитай, ночи три как засну, хмырь какой-то мелкотравчатый приходит и начинает нудеть....

- Подожди-подожди, - перебил его Порфирий. - Что значит приходит? А стража куда глядит?

- Приходит- в том смысле, что сниться он мне, - объяснил Ольгерд. - Со снами стража бороться бессильна, да и я сам то же. Я потому к тебе и пришел.

- Как к духовному пастырю? - насмешливо переспросил отец-настоятель.

- Да поди ты, - огрызнулся князь. - Как к другу пришел. Помню я, как ты на дреговичской дороге волшбой листья с деревьев чисто налысо посшибал. Опять же, людям помогаешь. Не к кощуннику же мне идти сон свой толковать. - Ольгерд приподнялся и, придерживая край червленой рубахи, весьма натурально изобразил волхва в длинном балахоне, смешно путаясь в ставших вдруг широкими рукавах. Сгорбился и загнусил невероятно противно:

- А это тебе, сыне, за волхвов боричевских, загубленных, совесть твоя покою не дает! Отдай стол свой княжеский, раскайся, вот и полегчает тебе!

Тут князь одернул на себе рубаху и с вызовом распрямился во весь свой немаленький рост.

- Не минуточки малой не жалею я, что казнил тогда этих сквернавцев! Голод людской на развлечение себе повернули! Прав я был, отче, прав!

- Успокойся, княже, - остановил его Порфирий. - Знаешь, ведь, что про волхвов мы с тобой одинаково мыслим. Полно об этом. Отдохнуть тебе надо. На охоту, на зверя красного порскучего, давно ли не ездил? Осень пришла, месяц рюен, как раз время птиц перелетных с перевесами сторожить.

- Да не уважаю я мелочь эту, - отмахнулся Ольгерд. - Еще придумай сурков ловить, пасюков у норок сторожить!

Однако старец, будучи от природы упорным, не отставал от своей затеи:

- И покрупнее зверье, лесное, сетями-перевесами добывают. Чем тебе косуля не добыча?

- Косуль да коз диких тенетами ловят только, как снег ляжет, как студень придет, - поправил Порфирия князь. Он был большим любителем охоты и рыбалки, хотя в последнее время и редко приходилось ему вырываться от государственных дел. Видно было, что мысль отца-настоятеля пришлась Ольгерду по сердцу- потухшие глаза разгорелись, обвисшие было усы радостно распушились.

- Сейчас бы хорошо на зверя сохатого- на лося либо оленя пойти, - размечтался князь. - Посидеть по осеннему холодку, под желтым листом. Свежинки к столу добыть! Дикое мясо- не только харч добрый, оно силу большую дает, духу-смелости прибавляет.

- Ну, вот и сходи, потешь душу, - одобрил его Порфирий. - Глядишь, и моя помощь тебе боле не нужна станет.

Но Ольгерд, казалось, начисто забыл о своих странных снах, так увлекли его охотничьи воспоминания.

- Знаешь, отче, к концу лета олени огроменной силы набираются. По лесам ходят без устали, копытом в землю бьют, врага на бой вызывают.

Князь запальчиво вскочил на ноги, по нечаянности задев ветку яблони. Дерево тут же ответило щедрым потоком твердых холодных яблок. Старец засмеялся, потирая ушибленную макушку:

- Полегчало тебе, княже? Уже начал деревья монастырские околачивать?

- Чудный ты человек, Порфирий. С тобой поговоришь- и гора с плеч. На охоту со мной пойдешь ли?

- Бог с тобою, Ольгерд. Я ведь монах, мне смертоубийство всякой твари живой господь воспретил. А ты иди, развейся.

Весело, с гиком и свистом, собирался князь на лосиную охоту. В спешке седлали коней, собирали какие никакие припасы. Больше всех хлопотал старый дядька Ольгерда- Шиш. Как и князь, он был большим любителем и знатоком охотничьих забав. Серый, изрядно подросший за этот год, ни на шаг не отставал от него.

- Как лося-то искать будем? - бывший оборотень, казалось, начисто забыл свое бурное звериное прошлое, но охотничьи приготовления манили его диким привкусом, неясными воспоминаниями и бог знает чем еще. Зеленые глаза Серого горели радостным предвкушением.

- А не будем мы его искать, - таинственно отвечал дядька, старательно затягивая подпругу на своей каурой кобыле. Лошадь нервно фыркала на подростка и злобно косила фиолетовым глазом. Шиш успокоил ее и поворотился к Серому:

- Ты по- коровьи реветь умеешь?

- Не-а, - недоуменно протянул мальчишка. - Зато по-волчьи запросто! - и он живо задрал голову к небу.

- Да стой ты, упырина, - оборвал его дядька. - И так скотина на нервах вся, вишь, извелась! Мы лося подманивать будем, лосихой квохтать. Он подумает, что это матка зовет, так сам к нам и придет.

- Лихо! - восхитился Серый. - А меня научишь?

- Что ж не научить, научу, дело не хитрое.

Сумерки опустились быстро, и стук копыт княжьей охоты по лесной дороге раздался уже в фиолетовой темноте. Не доезжая до урочного места, коней со стражей оставили на краю бора, а сами пешком через болото пошли до дикой сосновой гривы. Там старый Шиш по каким-то ему одним понятным приметам отыскал лосиное ярище. Строго отвел Ольгерда и Серого подальше в сторонку и указал место, где делать засидку. Подросток с наслаждением втягивал раздувающимися ноздрями знакомый запах леса: сырой земли, прелого листа и пьянящий аромат сосновых игл. Его зеленые глаза выхватывали из сгущающегося мрака до боли родные картины, а руки, хоть и человеческие теперь, непроизвольно дергались, словно лапы бегущего зверя.

- Ты, Серый, не перекинуться ли собираешься? - лениво хохотнул князь, оглаживая усы цвета спелой пшеницы. - И то дело, лося нам загонишь какого покрупнее, не однолетку какого-нибудь.

- Будет тебе, Ольгерд, над мальцом тешиться, - одернул княжий дядька своего бывшего воспитанника. В лесу он стал другим: более уверенным, почти властным, исчезла показная суетливость движений. - Лучше давай, паря, я тебе покажу, как сохатого подманивать. Набежит их на зов тьма-тьмущая, сам выбирать станешь, какой глянется, - добавил он, обращаясь к Ольгерду.

Шиш привстал, сдавил себе горло обеими руками и дико заохал. Серый фыркнул, но когда под строгим взглядом дядьки он вздумал повторить то же самое, ничего у него не вышло.

- Эка голова скоморошья, ты не по-гусиному охай, а по лосиному! - сердился на него Шиш. Князь смеялся, откидывая голову назад, обнажая крепкие блестящие зубы.

Болото понемногу окуталось белым туманом. Что-то двигалось в нем, переваливалось и кряхтело. Морок искажал очертания, прятал, проглатывал и деревья и звуки. Наконец, затрещали сучья, и из туманного киселя возникло нечто, раскачиваясь из стороны в сторону.

- Ишь, какой огроменный, - радовался шепотом Ольгерд, вскидывая мощный тисовый лук. Острое жало каленой стрелы поймало цель. С легким натужным кряканьем князь отвел руку. Тетива выжидательно натянулась.

Серый, дрожа от охватившего его возбуждения, жадно уставился на приближающуюся махину. Уже видны были развесистые лосиные рога. Но что-то внутри грызло подростка, что-то было неладно. И тут он понял. Запах! То, что копошилось там, в низине, не пахло лосем. Оно вообще не пахло как зверь. Серый прыгнул как распрямившаяся пружина. Удар пришелся князю в переносье. С протяжным выдохом Ольгерд выронил лук и поворотился к мальчишке.

- Белены объелся? - рыкнул он и отвесил Серому звонкую плюху.

В эту минуту туманное нечто приблизилось к ним почти вплотную и все увидели круглую румяную физиономию Борислава, сына боярина Шкирняка. Он приветственно размахивал руками- именно их и приняли охотники за лосиные рога.

- Не вели казнить, княже, - неуклюже поклонился неудавшийся "лось". - Виноватый я, что охоту вам спортил, только дело срочное.

Враз побелевший Ольгерд дико уставился на ражего детину, которого он чуть не пристрелил. Ему случалось убивать людей- но врагов и в честном бою, а это совсем другое дело.

- Ты куда полез, оглобля, - заорал он на Борислава, распаляясь и багровея лицом. - Я ж тебя за зверя принял! Спасибо вон Серому, он остановил, а не то бы уже кишки свои по болоту разыскивал.

Серый скукожился у ног князя. Распухшая от удара щека и красная струйка из носа придавали ему жалостный и несчастный вид. Щенок, которого ни за что ни про что оттрепала взрослая собака, которой он так доверял.

- Ты, брат, прости меня, - склонился над ним Ольгерд. - Ты быстрее сообразил, а я, олух, прости господи, еще и взгрел тебя.

Подросток молча вцепился в колени своего господина, уткнулся в кожаные штаны и заплакал, тоненько и жалобно. Князь гладил его по голове и худым острым плечам.

- Так там нурмане в городе, - встрял Борислав, казалось нимало не озабоченный своей отложенной кончиной.

- Город захватили! - охнули разом Шиш и Ольгерд.

- Да нет, гости, не поймешь только торговые или разбойничьи. Ихний главный говорит, что знаешь ты его будто. Нешто родня он тебе, или как...Гардрада его кликают, - и незадачливый посланник поскреб кучерявый затылок, напряженно вспоминая.

- Гарольд? - изумился князь. - Гарольд Гардрада?

- Во-во, то самое, - облегченно согласился Борислав. - И нурманов с ним человек пять будет. На лодчонке вовсе утлой уже под вечер приехали. Ну, наши ребята их, понятно, пускать не стали. Приказа не было, стало быть. А тот, что главным у них, вертлявый такой, мелкий, а гонористый. Шум поднял, тебя, стал быть, словами поносными поминать стал, - тут парень потупился, видимо живо вспомнив конкретные высказывания заморского гостя.

- Да, Гарольд таков, - неожиданно рассмеялся Ольгерд. - Ни с кем не церемонится! Это мой троюродный кузен, сын моего дядюшки Торольда Лошадиная Морда. Его так сами викинги прозвали, потому, как уж очень страшен он был, даже кони пугались. Ему из-за этого все больше морем, на лодьях, приходилось плавать. Хорошо хоть, что Гарольд лицом в мать удался. Что ж, - поворотился он к своим спутникам, - видать не судьба нам нынче лосятинки попробовать, давайте в город собираться, раз такие дела.

И через несколько минут кони понесли их назад, той же дорогой, по которой они совсем недавно ехали на охоту.

- Ты просто не знаешь Гарольда, - кряхтел Ольгерд, с трудом натягивая тяжелые праздничные одежды, непонятным образом ставшие ему заметно тесноватыми. - Он совершенно не придает значения всяким там церемониям. Для него почет- тьфу! В Царьграде он со своей дружиной служил в дворцовой гвардии, приглянулся самой императрице Зое. Она за муж за него хотела выйти, базилевсом сделать, так он отказался.

Домогара фыркнула:

- Еще бы не отказался! Этой Зое полвека скоро стукнет, корова от жира распухшая. Готова поспорить, что там дело не обошлось без смазливой молодайки. - Княгиня склонилась над зеркалом, подмазывая полные губы карминовой помадой. Со времени своего сказочного омоложения она заметно пополнела и теперь нравилась и себе, и, главное, Ольгерду не в пример больше прежнего. Особенно теперь, разряженная в пух и прах, завлекательно пахнущая дорогими иноземными благовониями, с подведенными сурьмой веками. Князь с медвежьей грацией приобнял супругу за талию, за что немедленно получил чувствительный тычок в подреберье.

- Ты как всегда права, душенька, - заюлил Ольгерд. - Гарольд был влюблен в ее племянницу Марию, деву замечательной красоты. Императрица так разозлилась, что упекла его в тюрьму, представляешь?

- Такие, как твой братец Гардрада, завсегда в девках, как в малине, - отозвалась Домогара, вполне довольная собой. - Я чаю, из узилища его опять баба спасла?

- А как же, - хрюкнул Ольгерд. - Одна тамошняя в него влюбилась, прокралась к башне, где его держали, и вытащила веревкой, которую сплела из своих волос.

- Надо думать, что с собой на корабль он эту лысую спасительницу не пригласил, - задумчиво проговорила княгиня. - Так или иначе, встречать мы его будем с почестями, как подобает. Пусть знает, что ты здесь тоже не лаптем щи хлебаешь, - Домогара выпрямилась и одобрительно огладила мужа по могучим плечам. Так, рука об руку, они и вошли в залу.

Челядь уже расставила пиршественные столы и расстелила шитые шелками скатерти. По углам гусляры и скоморохи тренькали струнами, распеваясь. Князь с княгиней устроились в красном углу. Рядом с ними рассаживались слегка недовольные дружинные. Пышный прием, оказываемый их князем пришлому выскочке, казался воинам делом совершенно лишним. Только боярин Шкирняк, невысокий щуплый человечек, всюду совал свою хрящеватую лисью мордочку, проверяя все ли готово, да нету ли в чем какого урону.

- Лебедей-то куда ташищь, телепень недопесый, - ругался он на одуревшего от кухонной суеты паренька. - Послы еще не пришедши, меды не питы, а ты птицу волочешь!

Ольгерд милостиво кивнул боярину, видя такую заботу. Кроме того, он никак не мог забыть, что совсем недавно чуть не подстрелил его сына Борислава.

Гарольд Гардрада появился в дверях со всевозможной помпой. Хоть он и не вышел ростом, но гордая осанка и величественная стать, казалось, делали его выше.

- Какой красавчик! - не сдержавшись, шепнула Домогара мужу, сжав его руку.

Гардрада и в самом деле был чудо как хорош. Длинные русые кудри лежали по плечам золотой волной. Выразительные голубые глаза обрамляли мохнатые черные ресницы. Не удивительно, что ромейская базилисса Зоя, известная своим неистовым мужелюбием, не устояла перед таким молодцом. Гарольд стремительно прошел к князю, оставляя далеко позади свою немногочисленную дружину.

- Гой еси, пресветлый князь, - склонился он перед Ольгердом. - Так к тебе следует теперь обращаться? - И троюродный кузен скорчил преуморительную мину.

- Будет тебе, Гарольд, - князь смущенно засопел. Домогара удивленно уставилась на мужа: таким она его никогда ни видела. Внезапно она поняла, что в детстве этот заморский кузен всегда помыкал Ольгердом, подсмеивался и издевался над ним. Только долго удивляться своему открытию ей не пришлось, потому что Гардрада в изящном поклоне склонился перед нею.

- Госпожа княгиня, позвольте представиться, Гарольд Гардрада, - чудные сапфировые очи смотрели прямо в ее лицо. Под этим настойчивым зовущим взглядом княгиня пунцово зарумянилась и опустила глаза. - Позвольте поднести вам этот скромный дар, - и заморский гость церемонно протянул Домогаре черный полированный ларчик.

- Проходи, кузен, ты желанный гость в нашем городе, - Ольгерд уже справился с собой и обрел прежнюю уверенность. - И пусть люди твои тоже садятся за столы. Голодные, чай с дороги, верно, молодцы? - поворотился он к викингам? - Те довольно загудели.

Тут же побежали слуги, разнося по столам аппетитную снедь. Варяги похватали мясные заедки и зачавкали. Один нурманин, пегий середович в потертом кожаном кафтане, удивленно тыкал коричневым пальцем в соленые рыжики и смеялся.

- Где вас так потрепало? - понимающе спросил Ольгерд у кузена, который успел усесться за стол и теперь не отставал от остальных варягов.

- Поносило нас по Греческому морю, братец, - неотчетливо ответил Гардрада. Нежные поросячьи косточки хрустели под его по волчьи острыми зубами. - Хотели пройти как всегда побережьем, да только отнесло нас совсем в другую сторону - к Трапезунду. Пришлось потом уж через Сурожь добираться. Шли солидно, на трех кораблях, только время уже холодное, осеннее. Море стало неласковым, заштормило. Думали уж совсем добрались, а не вышло. У самого устья Днепра попали мы в ненастье. Два корабля сгинули, а наш на берег выкинуло. - Голос викинга звучал донельзя печально и совсем не вязался с его вполне жизнелюбивым обликом. Русичи внимательно слушали нурманина и понимающе кивали. Многим случалось ходить в Византию, и они прекрасно знали, сколь коварным может быть море, особенно во время осенних штормов.

- До нас дошли слухи, что из Царьграда ты уплыл не один? - лукаво спросил князь у кузена. Домогара мигом навострила уши.

- Это ты про Марию? - меланхолично уточнил Гарольд.

- Про нее самую, - усмехнулся Ольгерд. - Купцы тамошние у нас были недавно, успели про твои подвиги порассказывать. И как племянницу императрицы из Царьграда умыкнул, да говорят не одну, а с казной? Правду бают или брешут?

- Когда это купцы правду говорили, - отшутился Гардрада, неловко покрутив шеей, словно литая золотая гривна душила его. - А Мария точно с нами плыла. Только то ли от тоски по родной стране, то ли от недуга чревного скончалась, бедняжка. А что это у вас песенники не поют? - Вдруг обратился он к Домогаре. Та пожала плечами. -Не потешить ли мне вас песней походною?

- Гарольд еще в юности прославился как знатный скальд, - пояснил Ольгерд жене. - Так как он, в Норвегии висы складывать никто не умеет.

- Один раз это умение даже спасло мне жизнь, - рассмеялся Гардрада. -Помнишь сражение при Стикльстаде? Тогда еще погиб наш брат Олай. - Князь печально покивал головой, и разговорчивый гость продолжал: - Мне еще пятнадцати не было, а ран я получил- впору любому ветерану. Битву мы проиграли, и наши драпали, позабыв про раненых. Валялся я среди трупов и уже начал слагать себе погребальную песню, когда меня подобрал один крестьянин. Потом он говорил, что я орал так громко, что его любопытство разобрало, кто это там так глотку дерет.

Слегка захмелевшие от выпитой медовухи воины раскатисто грохнули.

- Песню, Гардрада, давай песню, хевдинг! - закричали нурмане. Русичи согласно поддержали.

Гарольд встал из-за стола, откинул черный, подбитый византийским пурпуром плащ и тренькнул струнами. Пославив, как полагается в начале песни одноглазого Одина, Гардарада с педантичностью летописца начал перечислять свои подвиги: восемьдесят замков, взятых приступом, несметные сундуки, набитые золотом и драгоценными камнями. Где только не сражался славный Гарольд- и в Африке, и на Сицилии, и в Палестине. Русичи с уважением стали поглядывать на пришлого гостя: и собой невелик, а видать, добрый полководец, по свету побродил- вон, как его судьба побросала! Домогара тоже во все глаза смотрела на троюродного кузена. Вон он, оказывается, какой герой! Никогда еще прежде не доводилось ей встречать столь обходительного и доблестного богатыря. Ольгерд же мрачнел и надувался медовухой. Под конец застолья слуги с большим трудом выволокли его из-за стола. Однако мирно уснуть этой ночью князю так и не пришлось. Ему снова привиделся маленький дедок, размером чуть поболе кошки. Сморщенное как печеное яблоко личико украшала длинная окладистая борода. На голове старичка красовалась шапка, словно позаимствованная им у гриба-боровика. "Сам с лапоток, борода с локоток, " - мелькнуло в захмелевшем создании Ольгерда - "Просто как в сказке получается". Сказочный дедушка удобно устроился на животе у князя и начал вещать. "Вставай, повернися, поднимися и пройдися! Сиднем не сиди, на мир погляди! Пойди туда, не знаю куда!" Потом малютка слегка передыхивал и начинал вещать все с начала. Ольгерд пробовал двигать пузом, чтобы стряхнуть зловредное создание, но ничего не получалось- тело совершенно не слушалось его, словно налитое свинцом. Так прошла ночь. Поутру на князя было страшно смотреть.

И, конечно, первым посетителем к нему в светелку ворвался троюродный кузен, которому вчерашняя пьянка не принесла даже головной боли. Гардрада был свеж как огурчик и весел как зяблик. Бесцеремонно плюхнувшись на кровать Ольгерда, и не обращая никакого внимания на его стоны, он уверенно заявил:

- Тебе надо проветриться, дружище! Викинг не должен засиживаться дома, у теплого очага. Сам он теряет задор и жизненную силу, а паруса его кораблей побьет моль. Скажи-ка, как давно ты не выходил в море?

Князь пробурчал что-то невыразительное. Гарольд усмехнулся.

- Тому, кто позволяет себе расслабиться, боги не посылают удачи, брат. Пошли с нами, Ольгерд. Ты раскис в своей Гардарике, а морская соль исцелит тебя, вот увидишь!

Неожиданное предложение Гардрады поставило Ольгерда в тупик. Как он может уехать? Как бросить людей, ждущих от него защиты? И Домогару с детьми? Но чем дольше он думал, тем привлекательнее казалась ему эта идея. Снова почувствовать на лице соленые брызги, утихомиривать рвущийся из рук парус! Да и слава героя ему бы совсем не помешала бы. Хоть и пьян он был вчера, да помнил, как смотрела Домогара на Гарольда с его восьмьюдесятью взятыми замками. Курва! Ольгерд зарычал и тут же закашлялся. Может быть, тогда ему хоть удастся выспаться. Что там говорил этот старикашка? Пойди туда, не знаю куда? Все одно к одному! Князь с трудом разлепил заплывшие глаза.

- Куда ты собрался, Гарольд? Снова в Царьград?

- Смеешься, братец? - ощерился Гардрада. - Будем подниматься по Днепру, и дальше до Новгорода. Дошло до меня, что в Норвегии королем стал мой племянник, Магнус. Вот, хочу вернуться, посмотреть, чем он одарит дядюшку. Вот только кораблик мой чинить теперь долго придется...

- Пойдем на моих лодьях, - уверенно произнес Ольгерд. - Дам тебе телег и лошадей, перетащишь со своими людьми добро и оружие. Хватит вам седмицы?

- Более чем, - быстро кивнул Гарольд. Он весь подобрался, словно уже был готов бежать.

- Давайте с богом, - князь уже сидел в кровати. Казалось, с принятым решением к нему возвращается уверенность и здоровье. - Мне тут кое-что тоже порешать придется.

Решать Ольгерду пришлось не кое-что, а целый воз и маленькую тележку. Начать с того, что никому из ближнего окружения его планы не пришлись по душе. Домогара снова начала ругаться и жаловаться, что муж бежит от нее и детей. Старец Порфирий в сердцах сказал Ольгерду прямо:

- Ты князь только пока княжишь, да сам в стольном городе сидишь. Пойдешь, сбежишь с дружиною неизвестно куда, кто город и людишек защищать станет? Тут же разговоры пойдут, что, мол, нам такой князь и вовсе не надобен, другого хотим. Ты об этом подумал?

- А я устал думать и рассчитывать, - орал, распаляясь, Ольгерд. - Устал я решения принимать, жить как нужно и как должно. Живой я человек, живой, понимаешь?

Так и не пришли они к согласию. Порфирий в гневе заперся у себя в монастыре, а Ольгерд стал спешно собираться в дорогу. Корабли осматривали, где надо- починяли, где надо- смолили. Запасали в дорогу харч-провизию. Всю дружину, все же, порешил князь с собою не брать. Видно, что-то из сказанного отцом-настоятелем все же дошло до его упрямой головы. В поход рвались молодые воины, безусые, еще не побывавшие в боях. Их и собрал Ольгерд с собою идти туда, не знаю куда. Серый радостно ждал приключений и торопил минуты, ждал отъезда. Шиш совсем не разделял его чувств.

- Ох, чует мое сердце, не к добру этот стервец у нас вынырнул, не к добру, - причитал он, ругая Гардраду. - Вот, помяни мое слово, Серый, впутает он нас в историю, а сам, как всегда, выкрутится. Смолоду он таким паскудником был, а с возрастом люди только хуже становятся, уж поверь.

Со временем, когда прошла уже половина седмицы, и стало ясно, что с приготовлениями в дорогу успевают в срок, Ольгерд стал задумываться, кого же он оставит в стольном граде вместо себя. Посоветоваться с Порфирием он не мог, старец по-прежнему сидел у себя в монастыре, а гордость не позволяла князю первому идти на поклон. Он уж совсем надумал оставлять наместничать Шиша, своего старого дядьку, да тут подвернулась иная кандидатура.

Когда в очередной раз князь прохаживался по пристани, проверяя, все ли делается как должно, в ноги ему бросился боярин Шкирняк.

- Не погуби, светлый князь, не отнимай мое дитя. Дитятко мое малое, неразумное, сам не ведает, что творит...

- Хорош плакать, боярин, - оторопелый князь бросился поднимать валяющегося в грязи Шкирняка. - Какое-такое дитятко я у тебя отнял?

Около них уже начала собираться толпа, заинтересованно ловящая каждое сказанное слово. Что там такое еще учудил их князюшка, что не самый бедный горожанин бороденкой обметает носки его яловых красных сапожек?

- Одно у меня дитятко роженое, сынок мой богоданный, Бориславушка! - рыдал в голос боярин. - Не губи, господин!

Ольгерд начал догадываться, в чем собственно дело. Рыжий Борислав истовее многих просился в поход с нурманами. Князь подтрунивал: "Как же женку свою молодую одну дома оставишь? А ну как заскучает без тебя? " Детина, краснел, но держался стойко: "Ништо, не успеет чай, быстро туда-сюда обернемся. Зато подарков навезу- радоваться будет, любить меня станет!" Ольгерд с легкой душой брал парня с собой. И ратник он был добрый, и корабельному делу обучался. Вот только совсем не ожидал князь такой реакции отца Борислава.

Шкирняк был местным, своим полянским словенином. По-пьяному делу частенько случалось боярину похваляться, что род его на здешней земле сидел, когда люди еще и железа не знали, костяными гарпунами дичь били. Сам он истово поклонялся Сварогу и другим старым богам. Удивлялся Ольгерд, почему отец дозволил своему единственному сыну-наследнику покреститься, принять веру Христову и сменить свое языческое прозвище на новое христианское имя. Как-то раз даже спросил об этом Шкирняка, на что тот довольно уклончиво сказал, что времена, мол, новые, парень в дружине, где почитай все христиане, пусть уж так и будет. А теперь такое! Конечно, жаль, но придется Бориславу остаться дома.

Обнадеженный в отношении сынка, Шкирняк опять принялся валиться князю в ноги. У Ольгерда уже начала ломить поясница от непрестанных попыток поднять неожиданно тяжелого боярина.

- Брось землю жрать, - рявкнул князь на него как можно грознее. Маневр подействовал- Шкирняк присмирел и только изредка дергал себя за рыжую растительность на остром подбородке. Довольный произведенным эффектом Ольгерд продолжал: - Не просто так я сынка твоего от службы ратной ослобонил, заместо Борислава сам мне отслужишь. - Боярин оторопел и удивленно вылупил на князя свои янтарно-желтые глаза, приобретая необычайное сходство с блудливой козой.

- Не боись, за тридевять земель плыть не придется, - успокоил его Ольгерд, радуясь пришедшей ему в голову удачной идее. - Останешься здесь моим наместником, пока я не возвращусь. Будешь земли мои беречь и богатство приумножать как свое собственное. Смотри, ежели что, спрошу строго!

- А..ва...не изволь сумлеваться....- только и мог выговорить изумленный Шкирняк, снова валясь Ольгерду в ноги. Князю снова пришлось нагнуться, чтобы помешать неуемному боярину облобызать сапог, но тут в пояснице что-то хрустнуло, и дикая боль разлилась по всей спине, словно кипящая смола.

Вечером, натирая мужа едкой и на редкость вонючей мазью, Домогара от души выговаривала ему:

- Куда ж ты собрался? В какие такие северные моря? Хорошо, сейчас твой прострел я вылечу, а потом как? Знаешь ведь, что теперь до первого сквозняка!

- Я сам решаю, что мне делать, - сердито кряхтел Ольгерд. Сильные руки княгини мяли его спину как тесто в кадушке.

- Решаешь? - снова сердилась Домогара. - Хорошо же ты, муженек, нарешал. Сам в моря, а наместником Шкирняка оставил! Да любая собака от Подола до Копырьева конца тебе скажет, что жаднее и пакостнее мужичонки свет не видывал. Только ты с дружиной вон, как боярин твой меня с детьми на все четыре стороны погонит, хорошо, коль до смерти не изведет. На кого ж ты нас оставляешь? - и горячие жгучие слезы закапали князю на спину, смывая лекарство.

Ольгерд перевернулся. Спине полегчало.

- Ну, хочешь, я его заставлю клятву дать страшную? Пусть Роду в святилище кровью своей поклянется, что вовек ни тебя, ни детей не обидит. Успокоишься тогда?

Ничего не ответила Домогара, только махнула рукой и ушла в опочивальню.

- Э нет, боярин, так не пойдет, - звучал скрипучий голос волхва. Он открыл деревянную шкатулку и высыпал на прелую листву ее содержимое. - Мы с тобою сговаривались за три золотых гривны, а что тут?

Мелкие медные и серебряные монетки сиротливо сгрудились в кучку. Оговоренной суммы явно не набиралось.

- Спасибо скажи, Оканя, что это даю, - Гарольд Гардрада вальяжно развалился на мягком седалище из рысих шкур, устроенном услужливым рабом. - Ты и этой малости не заработал. Ольгерд сам захотел со мной идти, и сам лодьи предложил. А про фокусы твои со снами я и знать ничего не знаю.

Глаза старого колдуна полыхнули злыми зелеными искрами:

- Уговор у нас был, боярин, - упрямо бубнил он. - Я на брата твоего старичка-сноедца насылаю, сна его лишаю, да за море плыть налаживаю. А ты по исходу дела расплатиться со мною обещался.

- Слышали, что этот старик бормочет? - поворотился нурманин к своим людям. Они стояли неровным полукругом, закрывая волхву дорогу. За спиною Окани жадно булькало черное болото, отступать ему было некуда. - Он ведь только что сам признался, что хотел своего князя порчей извести. Может, разберемся с ним сами, уж больно хлопотно до стольного града сквернавца тащить!

Викинги согласно загоготали. Они выдвинулись и начали наступать на Оканю. Один из них- пегий и плотный, тот, что давеча удивлялся соленым рыжикам, выскочил вперед, вращая над головой массивной секирой. Перед ним стоял всего лишь тощий кособокий старик. Забава обещала быть знатной. Ратник не учел только одного, сила волхва- не в мышцах.

Худые, желто-древесные пальцы Окани с хрустом вытянулись, на концах их зазмеились фиолетовые молнии. В то же мгновение сивобородый упал в корчах, хватаясь за лицо. Жгучие искры кусали его белую кожу. От нестерпимой боли воин дико выл.

- Ну, что, храбрецы, охота ли кому еще с Оканей сразиться? - волхв удовлетворенно потирал сухонькие руки. Варяги дружно попятились. Гардрада вскочил, хватаясь за меч.

- Ты железку-то не тревожь, боярин, - процедил сквозь длинные желтые зубы старый колдун. - Не поможет тебе она.

- Благодари богов, старик, что времени у нас мало, - Гарольд все же вынул меч, и теперь осторожно отступал, целя острием в лицо Окани. - Поднимайся, Хельги, нечего лакать болотную жижу, у Ольгерда нас ждет славная медовуха.

Поверженный варяг кое-как встал. Лицо его было обезображено глубокими ожогами, а один глаз заплыл. Товарищи со страхом глазели на его раны и сочувственно прищелкивали языками.

- Идите, нурмане, - проскрипел волхв. - Только помни, Гардрада. Мы с тобой еще не рассчитались.

- Каркай, старый ворон, - расхохотался хевдинг. Недавний испуг его прошел, и к нему быстро возвращалось его обычное лихое зазнайство.

***

Ольгерду оставалось еще одно, последнее дело- принять клятву Шкирняка. Что не учинит боярин измены и будет честно блюсти вверенные ему земли. Всеобъемлющий и вездесущий Род-Святовит должен был быть свидетелем принесенных обетов. Четырехликий бог, всемогущий податель жизни на земле особенно почитался русичами. Он вдувал жизнь во все живое на земле и метал с неба дождевые струи и молнии. Именно в его святилище и вошли супруги. Князь и княгиня были одеты в праздничные одежды. За ними служанки вели принаряженных детей.

Капище окружал неглубокий ров с восьмью расширениями-лепестками по сторонам света. В каждом из них горел все очищающий огонь-защитник. Святилище находилось под открытым небом. День выдался ненастным, налетавшие порывы ветра рвали серые полотнища туч. В центре круглой площадки высился покрытый красной краской огромный идол. Все его головы на четырех шеях были покрыты одной общей шапкой. В правой руке Святовит держал рог, сделанный из разных металлов. Левая рука была согнута и упиралась в бок. Одежда идола достигала голеней. Ноги же были сделаны из другого дерева и так искусно присоединены, что только при тщательном осмотре это можно было обнаружить. Босые ступни бога стояли прямо на земле. Около можно было видеть узду, седло и меч необычайной величины; украшенный резным серебром.

Шкирняк с семейством был на месте уже давно. Да и другие словене набились во множестве, не только язычники, поклонявшиеся прадедовским богам, но и крещеные христиане. Всем было куда как интересно, что за слова будут произнесены боярином перед горящей крадой- божьим алтарем. Люди знали, что Род строго взыскивает с клятвопреступников; не было еще случая, чтобы услышанные им обещания остались невыполненными.

Из людской толпы к Ольгерду величавым шагом вышел жрец, длинные одежды которого со свистом рассекали воздух. Поприветствовав князя почтительным кивком, он протянул ему грамотку.

- Что это? - с удивлением спросил Ольгерд, щурясь на разбегающиеся мелкие буквицы. - Чернила, поди, из орешков дубовых, не разобрать ничего!

- Писание сие есть клятва твоего боярина, пресветлый князь, - с достоинством ответствовал жрец. - По ней он и читать будет, так что допрежь не взглянешь ли?

- Что там смотреть, - отмахнулся князь. Весь день он чувствовал себя не в своей тарелке. Уж скорее бы закончить все, да поплыть с Гардрадой куда глаза глядят. Бессонница почти совсем доконала его, и плохо скрываемое недовольство Домогары радости его существованию отнюдь не добавляло. Вот и сейчас, она яростно сопела под локтем, и пинала его острым каблуком в лодыжку, не одобряя легкомысленного отношения к церемонии. Пришлось пробежать глазами представленную цидулку.

- Ну, что, тут, все по форме: "...беречь и защищать земли твои и людей на них...". Да уж будь любезен, и про семью не забудьте. Ага, вот тут про них: "...чада и домочадцы с преданной и любимою супругою Домогарой..." Видишь, душенька, тут и про тебя есть, так что не переживай.

Под горящим взглядом жены, Ольгерд неспешно свернул пергамент и протянул назад терпеливо ожидающему жрецу.

- Все путем, отче, пусть так и читает Шкирняк. Давайте начинать, холод нынче собачий, да и время уже не раннее.

Священник склонился и отошел к алтарю. Церемония началась. Невысокий боярин, полный осознанием важности момента чуть запинаясь, произносил слова клятвы. Долго читал, с перечислением всех вверенных его попечению мест и волостей. Красный Святовит недовольно взирал на собравшихся всеми своими четырьмя ликами, и холеные усы его надменно топорщились.

- А также возвернуть по первому требованию господина моего князя из перечисленного все, что пожелаю. Клятве сей призываю в свидетели, тебя, Род всемогущий, ибо ведомо тебе все на земле творящееся, - голос Шкирняка звучал громко, как из пивной бочки, а мощные порывы ветра рвали фразы и относили их далеко, к берегам Почайны.

"Слава богу, вот уже и конец, " - подумал утомленный Ольгерд. Однако, он ошибался.

- Теперь слова изреченные кровью скрепить надобно, - громогласно прозвучал голос жреца. У него в руках тускло блеснуло стальное лезвие. Боярин приблизился к идолу и неловко начал освобождать правую руку из жесткого парчового рукава. Молочно-белая длань, густо покрытая рыжим волосом и веснушками, казалась какой-то неприличной и совершенно неуместной перед застывшими ликами бога. Одно движение, и кровь темными каплями стала стекать в подставленный жрецом рог. Толпа дружно ахнула, а Домогара слегка пошатнулась. Князь поддержал жену, и шепнул ей на ухо:

- Такую клятву вряд ли кто нарушит!

- Да ты слышал ли, что он, мерзавец, говорил! Мол, верну, что пожелаю! Где были твои глаза, когда цидулку ту читал? Теперь-то уж ничего не поделаешь!

Княгиня выпрямилась и одарила мужа гневным взглядом.

Это не помешало ей иступлено рыдать на следующий день, провожая Ольгерда в дальний путь:

- На кого же ты нас, сокол ясный, покидаешь! Ненаглядный мой, сердце мое, куда ж ты от деток своих уезжаешь! В какие края заморские, страны неведомые!

Ничего подобного князь от своей грозной супруги раньше отродясь не слыхивал. Нет, все-таки, не зря он собрался в путь-дорогу, совсем даже не напрасно. И, пришедши в хорошее расположение духа, Ольгерд крикнул во все горло:

- Куда глаза глядят, куда волны погонят и ветер подует! Плыву туда, не знаю куда!

То, не знаю что.

Серого неудержимо тошнило. Оказалось, что он совершенно не переносит качку. Даже небольшое волнение, легкие барашки волн вызывали у бедняги такой приступ дурноты, что сердце останавливалось, а желудок норовил вывернуться наружу. Вот и теперь он опять не успел добежать до борта. На чистом свежевыскобленном дереве образовалась безобразная лужа наполовину переваренной еды.

- Опять этот щенок заблевал все вокруг! - на палубу слегка раскачиваясь вышел Гардрада. Он брезгливо обошел изгаженное место и направился к Ольгерду. - Давно пора ссадить его на берег. Если уж ты не хочешь просто кинуть сопляка за борт, то изволь- пришвартуемся у Любеча. Тамошний князь даст за него хорошую цену. Заодно и продовольствием запасемся. Лично меня уже мутит от каши и квашеной капусты. Только свиньи могут ее лопать в таком количестве!

Серый испуганно попятился. А ну, как и впрямь князь оставит его у любечского Малха. Небось, надоел он уже всем со своей медвежьей болезнью. Тут спина мальчишки уткнулась во что-то твердое. Сзади стоял Шиш.

- Не трусь, хлопчик! - руки дядьки успокоительно легли на худенькие плечи. - Энто мы еще поглядим, кто кого за борт погонит. По мне, так поганцу Гарольду там самое место.

Ольгерд только что пробудился и теперь стоял, опираясь могучей спиной о мачту и изо всех сил потягиваясь. Он провожал сонным взором проплывающие за кормой лесистые берега и блаженно улыбался чему-то своему.

- Брось, Гарольд, собачится с утра пораньше. Хочешь, так станем в Любече, да накупим солонины сколь твоей душе угодно, хоть лопни. А парнишку не трогай! Я и сам попервоначалу к качке не сильно привычный был. Ничего, притерпится.

Серый оживился. Раз князь на его стороне, так ему ничего и не страшно. Пусть нурманин подавится! На радостях парень дерзко показал Гардраде язык и мышью юркнул в трюм.

Там умиротворяюще пахло ядреным капустным духом, чесноком и еще чем-то родным и знакомым, как у маменьки в кладовке. Да и сама лодья была Серому куда как знакома. Такие однодеревки готовили аккурат неподалеку от их деревушки. Промысел это был доходный- за одну набойную лодью знающие люди платили по две гривны червонного золота. Хоть и было за что- работа долгая, кропотливая. Сначала в выбранной осине на корню делали вбитыми клиньями трещину. Потом распорками расширяли ее, а когда трещина принимала нужную форму, дерево срубали. Лишнее выжигали, а внутрь колоды наливали воду. После распаривали сырое дерево огнем, чтобы сделать его достаточно мягким и податливым. К корпусу пришивали плотно пригнанные одна к другой доски. Готовые насады брали на борт по полсотни дружинных с грузом припасов и продовольствия.

Сейчас народу на каждом из суденышек было не так много: всего по три десятка. Половина русичей, а половина нурман. Всего в походе шло три лодьи и один струг. Викинги отчаянно скучали, не привычные к речным гладям. Им, лихим, подавай соленые морские брызги, да простор бескрайний. А тут двигаться тихонечко надо. В опасных местах на сушу высаживаться, а однодеревки с поклажей осторожно вести у берега, ощупывая ногами илистое дно.

Вот и маялись воинственные северяне, тоскливо пялясь на осеннюю серую воду. Не блеснет ли играя, рыба, не покажется ли рыбачий челн- все будет чем себя потешить. Драный нурманин с горбатым усталым носом почти свесился за борт, надзирая, не случится ли там что интересное. Оно и не заставило себя долго ждать.

- Гляди, хевдинг, там лодчонка по правому борту!- радостно вскричал горбоносый, оборачиваясь к Гардраде. Все разом высыпали смотреть.

В самом деле, среди хмурых волн качался маленький челночок. Подплыв поближе, они ясно смогли рассмотреть и сидящего в нем рыбака.

- Ты, глянь, девка, лопни глаза, настоящая девка - весело загомонили гридни.

Женщина в лодчонке встала и приветственно взмахнула рукой. На дне посудины у нее лежала не только рыба, но и спеленутый в звериные шкуры младенец.

- Рыбки не купите, господа хорошие? - молодайка кричала против ветра, и ее голос только чуть долетал до насады. - Улов хороший- линями дедушка-водянник подфартил. Не побрезгуйте!

- А что? - Гардрада подмигнул Ольгерду. - Возьмем, пожалуй, твою добычу. Все лучше, чем кашу с пустом жрать!

Охапка серебристых рыбин быстро перекочевала на корму головной лодьи. Гарольд тут же махнул кормчему двигать вперед.

- Постой, Гарольд, а платить? - схватил его за локоть князь.

- Да перебьется, девка, - отмахнулся синеокий Гардрада. - Пусть рада будет, что цела и на свободе осталась. А рыбы она себе новой наловит.

- Не дело говоришь, - нахмурился Ольгерд. - Совсем ожаднел ты в Царьграде своем, уж и на человека не похож. - И он кинул в лодчонку горсть мелкого серебра. Женщина, от которой не укрылись долгие переговоры на корме, благодарно улыбнулась князю.

- Спасибо, мил человек, удачи тебе в пути!

- А ты одна, что ли, хозяйствуешь? И не страшно тебе с дитем рыбачить?

- Да обвыклась я, а раньше пужалась, конечно. Хозяин мой в это лето сгинул, вот и приходится...

- Не слыхала ли, в Любече что деется? Туда плывем, вот думаем, приставать ли?

Казалось, такой простой вопрос подействовал на молодую мать совершенно непонятным образом. Она наклонилась, схватила дитя на руки и принялась тревожно озираться. Но кругом была одна вода, и никакой опасности в ней не просматривалось.

- Не ладно там, ой, неладно, - испуганно зашептала рыбачка, продолжая оглядываться. - Плыли бы вы стороною, сердешные, судьбу свою не искушали.

- Да ты толком говори, не блажи, - сердито приказал Ольгерд. Бабьи причитания всегда приводили его в состояние легкого озверения.

- Беда в Любече, как есть несчастье, - женщина чересчур крепко стиснула ребенка, и он начал попискивать, вторя испуганному голосу своей матери. - Люди там пропадать начали. Как ночь- так одного-двух и не досчитываются. Карауль-не карауль- мрут и все тут.

- Дружинные на борту взволнованно загомонили. Многие из них знали любечского князя Малха. Не больно расторопный, зато справедливый и добродушный середович пользовался заслуженным уважением не только своей дворни. Хотели расспросить рыбачку подробнее, но она уже разворачивала лодчонку, словно сам разговор с плывущими в злое место людьми мог принести ей несчастье.

- Одно вам скажу, не езжайте туда, не то худо будет, - крикнула женщина уже совсем издалека.

- Вот ворона, - досадливо сплюнул Гардрада. Его багряный плащ словно языки пламени трепыхался под порывами речного ветра. - Такую зловестницу камнями побить надобно, а ты ей серебра отсыпал. Но в одном эта баба права. Ни к чему нам в Любече швартоваться. Что нам своих бед мало, еще в чужие ввязываться?

Ольгерд ухмыльнулся в усы.

- А кто-то тут жаловался, что больше квашенную капусту есть не может? Где ж солонину покупать станем?

- Я викинг, а не баба на сносях, - гордо ответствовал Гарольд. - Неужели я пару дней без мяса не проживу? К тому же и рыбы купили, перебьемся.

- Какой ты, к болотной кикиморе, викинг, когда уползаешь в кусты при одном упоминании об опасности? - ощерился Ольгерд. - Ты меня как уговаривал? Мол, боги не посылают удачи трусам? Так что ли?

- Боги не посылают удачи дуракам! - рявкнул нурманский хевдинг. - А ты, брат, похоже совсем умом тронулся после старичка-сноедца.

Оба князя как два волка-одинца ходили друг возле друга кругами. Вот-вот сцепятся и пойдет драка не на жизнь, а на смерть. Первым опомнился Гардрада. Когда не на своем корабле плывешь, да чужой команды раза в два поболе будет, приходиться быть осмотрительным.

- Прости, Ольгерд, право, прости, - смиренно склонил он светлокудрую голову. - Сам не знаю, что это на меня нашло.

Ольгерд остановился и тяжело повертел могучей шеей. Гнев с трудом покидал его.

- Ладно, будет. Плывем к Любечу, ребята! - крикнул он столпившимся на корме воинам. Русичи радостно зашумели. Их князь куда как покрепче нурманского будет! В беде соседа не бросит, это дорогого стоит. Варяги попоглядывали на своего слегка понурого предводителя, и тоже принялись славословить Ольгерда.

Караван судов Ольгерда мирно прошлепав по пойме Днепра тихонько пристал к левому берегу. Стены любечского детинца сработанные из глины и дубовых срубов сбегали стройными рядами с Замковой Горы и кольцом охватывали весь город.

- Ты гляди, укреп-то сколько понастроили! - вырвалось у пегого с побитой мордой варяга, того самого Хельги, на котором опробовал свое искусство волхв Оканя. - Такой город штурмовать и думать нечего!

В самом деле, миновавши прочные дубовые ворота, ведущие в город, путешественники прошли только первую линию обороны. Здесь шумел базар, гомонили торговые люди. Белое, со сливочной желтизной масло в глиняных крынках приковало голодный глаз Серого. Продававшая его пухлая старушка уловила его и инстинктивно прикрыла фартуком свой товар. Мальчишка хищно шмыгнул носом и отвел взгляд. Но кругом было столько манящего съестного, что рот сам собою наполнялся предательской слюной. Хрустящее пышное печево с разнообразными начинками от пахучей свинины до сладкой ягоды малины, бережно запасенной еще с лета в заветных туесах. Замечтался Серый, глядючи на такое съестное великолепие. К действительности его вернула черная щетинистая хавронья, свирепо атаковавшая мальчишку сзади. Бывший оборотень не устоял на ногах. Стараясь удержаться, он инстинктивно ухватился за горбатую холку. Свинья дико взвизгнула и понесла с удвоенной энергией. Гридни хохотали, парень проявлял чудеса ловкости, пытаясь удержаться на своенравной скотине, а хозяин хрюшки расталкивал толпу, пытаясь настигнуть беглянку. Наконец, общими усилиями строптивую тварь утихомирили и скрутили. Благодарный мужик сунул мальчишке в руку грошик и Серый тут же стал прикидывать, как его потратить.

- Ну, вот тебе, брат, и поросятина! - довольно усмехнулся Ольгерд, указывая нурманскому хевдингу на визжащую тушу. - Что далеко ходить, покупай- и на корабль.

Гардрада молча махнул длинным подбородком мигом подбежавшему эконому. Тот со знанием дела принялся торговать свинью у мужика.

- Управляйтесь тут пока, а мы, пожалуй, пойдем, навестим Любечанина, узнаем, что у него за беда приключилась.

Гарольда такой расклад более чем устраивал. Он даже готов был пойти на некоторые расходы, оплачивая продовольствие, лишь бы не идти в город, пораженный несчастьем.

- Так я, пожалуй, закуплюсь, и на лодью все доставим. Ты до ночи вернешься ли, брат?

- Не ведаю, как принимать Малх будет. Да ты не тушуйся, жарьте мясо, закусывайте. Нас не ждите, ежели что, ложитесь спать, а уж поутру обязательно свидимся.

Нурмане недовольно ворчали. Конечно, мало кому хотелось за просто так распроститься с жизнью неведомым образом, да только и княжий пир вещь куда как привлекательная для оголодалых в дороге воинов. Не зря ли сторожиться хевдинг? Что-то больно боязлив стал, не то, что раньше.

Гардрада такие разговорчики в своем воинстве не прощал. Резко обернулся и сощерил неприятно-хищную гримасу. Одной такой его поганой ухмылочки было достаточно, чтобы призвать викингов к порядку.

Княжий замок-детинец от города отделялся сухим рвом, через который был перекинут подъемный мост. После моста и мостовой башни Ольгерд с дружиной оказались в узком проезде между двумя рублеными стенами. Дорога, мощенная бревнами, вела вверх, к главным воротам крепости. Пройдя ворота, они попали во дворик, где размещалась стража.

Видно, меж ратников сегодняшнего дозора случились люди бывалые- они сразу, без дальнейших расспросов опознали князя и его ватагу и с большим почетом проводили к хоромам. А может статься, что молва о приставших к берегу челнах летела далеко впереди самого Ольгерда.

За башней-вежей открывался парадный двор перед большим княжеским замком. Косолапо влезая на высокое крытое крыльцо, Ольгерд неуклюже споткнулся и, если бы его не сдержал идущий чуть позади Серый, неминуемо бы сверзился с крутых деревянных ступеней. Дружинные переглянулись. Неспроста случаются такие вещи, это знак людям, предупреждение. Эх, не зря, видать, баба-рыбачка упреждала-уговаривала в Любеч не соваться.

- Чтой-то у вас тут не ладно в городе, земеля? - тихонько полушепотом поинтересовался Шиш у шествующего за ним любечского стражника-провожатого. - Али зверюга какая зловредная завелась?

Тот опустил голову так, что шишак шлема опасно наставился на идущих впереди гридней.

- Пусть вам сам князюшка сказывает, коли охота придет, - невнятно прошипел он сквозь зубы. - А мы люди маленькие, наше дело сторона!

Пройдя через нижний "хозяйственный" этаж, где находились мелкие помещения для челяди и хранения запасов, путники очутились в большой княжеской палате, украшенной майоликовыми щитами и рогами туров и оленей.

- Помнится, в былые времена тут Малх такие пиры давал- закачаешься, - мечтательно промычал дядька Шиш оробевшему Серому. - Столы аж на сто человек накрывали, уж ты мне поверь! Одних осетров боле десятка выставляли, не говоря уж про курятину-лосятину.

Мальчишка сглотнул, и у него предательски забурчало в желудке. Сейчас бы хоть черствую корочку- вцепиться зубами, так бы и замер от блаженства. Но, похоже, любечский князь не утратил прежних традиций гостеприимства. Накрытые столы так и ломились от всевозможных явств и заедок.

- Неужели, это и есть князь? - удивился паренек, неожиданно разглядев за румяным жаренным кабаном небольшого пузатого человечка в роскошном кафтане, щедро отороченным нежным куньим мехом. Маленькая шапочка-ермолка почти не скрывала рано прорезавшуюся лысину. Но землистое лицо неожиданно осветила хорошая добрая улыбка.

Пока князья лобызались, а дружинные чинно стояли в стороне, Серый по-волчьи внимательно осматривал место, куда судьбе было угодно их забросить. И красиво, и роскошно, а было в этом зале что-то, что заставляло бывшего оборотня коситься по углам. Широкие дубовые скамьи, уставленные вдоль столов, были устланы бархатными мягкими коврами, пестро-красными и блестящими. На стенах и под ногами располагались многочисленные шкуры зверей, особенно много было серо-карих матерых медведей.

- Чай, охотничает Малх? - почти неслышно обратился Серый к соседу-дружинному.

- Ага, постреливает князюшка зверя, добрый добытчик, говорят, - охотно откликнулся тот и кивнул на украшавшие стены развесистые рога. - Когда другорядь тут были, так еще не так много трофеев понавешивал, а сейчас, посмотри- прям места не осталось!

Пока гости под присмотром радушного хозяина с наслаждением пировали, откуда-то из боковой дверки выглянул здоровый, черный как уголь котяра. Пристально оглядев собравшихся, он неспешно прошелся по зале, аккуратно обходя столы и издали принюхиваясь к яловым и телячьим сапогам. Около Серого зверь недоуменно замер, а потом отпрянул, зашипел и выгнул спину. Мальчишка отвлекся от недоглоданной кости. Домашние животные обычно пугались, чувствуя его спящую звериную суть, в этом не было ничего сверхъестественного. Но котяра не боялся- не убегал, а словно ругался на своем котовьем языке. Серый попробовал улестить его увесистым шматом судака, утащенного с ближайшего блюда. Животное отвернулось, презрительно сморщив белые брови. Но шипеть и ругаться кот перестал.

За столом воины исправно поднимали турьи рога с пенным ячменным пивом. Серому не наливали- и он довольствовался кислым ядреным квасом. В перерывах между здравицами рога валялись по столу- тонкой костяной вязью по ним бежали смешные человечки-охотники с луками и стрелами. И впереди и сзади у них была разнообразная дичина- от самодовольных надутых тетеревов, больше похожих на обыкновенных петухов до сказочных переплетенных двуглавых грифонов.

- Что-то сдал ты, Малх, - буянил не в меру разгулявшийся Ольгерд, стараясь поддеть своего старого товарища. - И чуб поседел, и сам уже не таким орлом как раньше смотришь.

Малх Любечанин посмурнел еще больше. Вообще с самого начала застолья он не произнес и двух десятков слов, все больше отмалчиваясь. Теперь же не ответить гостю он не мог:

- Жизнь у нас такая, не больно веселая, - хмуро буркнул он.

- Да уж, прослышали мы о вашей житухе, аж в соседних землях говорили. Может, поделишься?

- Даже не знаю, что и сказать тебе, Ольгерд, - тяжело вздохнул хозяин. - Людишки пропадают ночами. Жрет их ровно кто-то, а что за зверь- не ясно. Утром только находят кости глоданные да одежи клок- и все. Стражу усилили так, что и муха снаружи в детинец не пролетит, а толку никакого.

- Быть такого не может, - встрял в княжью беседу вездесущий Шиш. - Неуж никто ничего и не слыхивал, шуму или рыка там какого?

- Слышать ничего не слыхали, а вот поговаривать начали, - горько ответил Малх. - Начал народишко шептаться, что, мол, князь негодный, проклятый. Сам зверья, охотясь, губил без счета, теперь расплата пришла. Что дух звериный не успокоится, пока меня самого не порешит. - Тут Любечанин поднял гордую голову и пристально окинул взглядом свою притихшую дворню. - Знаю я, что некоторые заподумывали, а не сгубить ли самим князя, чтобы несчастьям конец положить.

В зале повисла тяжелая тишина. Ольгерд поспешил разрядить обстановку.

- А где ж брат твой Илтарь? Что ж не видать его за столом? Или поехал куда?

Малх опять тягостно вздохнул:

- Да тут он, никуда не девался. Только дичиться стал, к столу не выходит- все больше у себя сидит. Обиделся на меня. Летом взялся приставать: давай да давай ему власти, дела воротить. А какая власть? Еще в пору не вошел, да и силой-здоровьем его бог обидел. Раз намеком ему сказал, а другорядь- всю правду выложил, так вот он и осерчал.

- Не дело это, когда между родней черная кошка перебежала, - посетовал Ольгерд и надолго замолчал. Вспомнил о кузене Гарольде, дожидающемся на берегу. Не задалось у них с самого начала. Уж на что своя кровь и все такое, а иной раз тошно ему от красавчика Гардрады, просто сил нет. И что это за слова он выкрикивал, как последний раз схлестнулись? Про старичка-сноедца? Ольгерд давно уже стал хорошо спать, а тут воспоминания о прошлых бессоницах вернулись к нему с новой силой. Гарольд-то тут с какого боку? Ему он о своих мучительных снах и словом не обмолвился. Задумываясь и мрачнея, князь все чаще подставлял рог черпальщику и скоро напился до полного изумления и изнеможения.

Шиш и Серый вдвоем еле дотащили его до отведенного места ночлега. Ольгерд был куда как тяжел, поэтому, свалив его на устланную рысьими шкурами лежанку, дядька с мальчишкой облегченно рухнули рядом на пол и через минуту уже спали сном праведников.

Серый проснулся оттого, что что-то пушистое мягко трогало его за щеку. Рывком сев, бывший оборотень увидел уставившиеся на него из темноты два здоровых горящих глаза.

- Ой, чур меня, чур, - больше по привычке, чем по действительной надобности зачурался парнишка.

В темноте предупреждающе зашипело, но бросаться не стало и вообще никакого вреда не творило. Серый кинулся будить дядьку. Но тот нализался на пиру не хуже самого Ольгерда и теперь только выводил носом-картошкой храповые рулады. Только пара чувствительных тычков под ребра вернула старого Шиша к действительности.

- Ась? - недоуменно вытаращился он на мальчишку.

В это самое время дубовая дверь начала тихонечко отворяться. Старый да малый замерли и испуганно уставились в серую тьму. Огромное мохнатое нечто ввалилось и, шумно сапнув носом, безошибочно направилось к спящему Ольгерду.

- Ой, дяденька, беда, вставай скорее! - опомнившись от сжавшего горло древнего ужаса, заверещал Серый. Шиш дернулся на подмогу князю, но нападавший вдруг сделался необычайно проворным. Массивное тело плавно прыгнуло аккурат на то место, где находилась русая голова князя. Но многолетний инстинкт воина выручил Ольгерда и на этот раз. Пьяный ли, трезвый ли, но от тревожного вопля он моментально проснулся. Тренированное тело без размышлений проделало все само: полный кувырок махом снес князя с лежанки. Хищные зубы лязгнули мимо. Но зверь, нимало не обескураженный, набросился вновь. В отличие от своей жертвы он превосходно видел во тьме и был невероятно ловок. На этот раз чудовище не ошиблось и два громоздких тела сцепившись, покатились по полу.

Шиш и Серый бросились на помощь и тут же были сметены. Тварь ненадолго отвлекшись от бешенно сопротивлявшегося князя, взмахнула лапой, и вот уже старый дядька, отлетев, впечатался в крепкую дубовою стену светлицы.

Ольгерду так и не удалось оторвать чудовище от себя. Медленно, но неотвратимо, зверь приближал свою вонючую пасть к шее князя. Смрадные слюни уже капали на то место, где под тонкой человечьей кожей иступленными толчками билась горячая кровь.

"Загрызет, зараза! Вот как пить дать, загрызет, " - мгновенно пронеслось в голове у мальчишки. Он, подвизгивая от возбуждения, скакал вокруг переплетеных тел, но никак не мог выбрать момент, чтобы помочь своему господину. Все происходило так быстро, что можно было невзначай нанести удар и по самому Ольгерду. Серый отбросил ненужное копье и зарычал. На спину неизвестного врага он приземлился уже оборотившись в волка. Аршинные клыки тут же впились в загривок врага. Тварь от неожиданности и ярости отпустила свою прежнюю жертву и оглушительно заревела. Серый понял, что его противник- медведь, да не простой, а оборотный. Перед его мысленным взором встала картина того первого бурого хозяина леса, с которым он сражался так давно. Розовая волна ярости захлестнула его взор.

Казалось, битве не будет конца. Медведь громадными когтями рвал волчью шкуру, а тот, в свою очередь, пытался добраться зубами до уязвимого место на глотке топтыгина. Ольгерд махом выхватил меч и принялся полосовать косматую бурую шкуру. Да только честная воинская сталь, пусть даже и самая лучшая- плохая защита от матерого оборотня. Силы человека и волка были уже на исходе, когда медведь неожиданно начал слабеть. Тело его сотрясала мелкая дрожь, он словно становился меньше и ниже. Меч Ольгерда пронзил тело чудища и он окончательно опал, кашляя и захлебываясь темной кровью.

На полу у ног победителей лежал уже не тот грозный зверь, с которым они не могли справиться целую ночь. Когда князь ногой перевернул послушно-тряпичное тело, их изумленным взглядам предстало худое смуглое лицо юноши лет семнадцати. Чертами лица он так сильно походил на Малха, что не узнать его было невозможно.

- Илтарь! - изумленно выдохнул Ольгерд. - Матерь божия, так это же брательник Любечанина!

Мутный рассвет осторожно вползал в светелку сквозь развороченные ставни. На остатках сломанной мебели вновь оборотившийся в человека Серый вдруг заметил давешнего черного кота. Зверюга, казалось, довольно взирала на учиненный разгром.

- Так это он меня разбудил! - поделился мальчишка с князем своим внезапным прозрением. К его изумлению ответил ему отнюдь не Ольгерд.

- Конечно, я, - важно произнес котофей. -Что мне еще оставалось делать? Тоже мне, витязи, дрыхли без задних ног!

- Ну, ты полегче, - оскорбился князь. - Худо-бедно, а уломали молодца, - кивнул он на лежащего на полу Илтаря.

- Бедный мальчик, - грустно взмяукнуло угольно-черное создание. - Вот, что делают с вами, людьми, неутоленное честолюбие, а также юношеская глупость, как ни прискорбно. - И, в ответ на недоуменные взгляды, пояснил: - Обиделся ребенок, что брат его слабаком посчитал, вот и пошел к колдовке. Хочу, мол, силы невиданной, звериной. А той что? Наколбасила за милую душу, а всему Любечу- чуть не полгода ночных кошмаров!

- Это еще мягко сказано, уважаемый, - ошарашенный Ольгерд только начал понимать, что на полном серьезе обсуждает государственные дела с котом. - А ты-то сам из каковских будешь?

- Домовой я, - миролюбиво промурлыкало создание. - Как прадед их кром поставил, так и обитаю в хоромах тутошних. Право слово, все сердце изболелось за мальчика, - тут он кивнул на зашевелившегося Илтаря.

- Опаньки! - князь резво приставил меч к шее поверженного. - Так он еще и живой!

- Живехонький, - радостно подтвердил домовой. - Только заклятье рухнуло. Солнце! - и он махнул толстым хвостом на разгорающееся светило.

- Ну да, а как ночь, опять кушать захочет, рычать начнет, - окрысился князь, и Серый согласно закивал.

- Не начнет, вы на ладошку его посмотрите, - и котище указал на грязную, покрытую ссадинами руку. - Видите, было целых две линии жизни, рядышком совсем: одна- человеческая, а другая- звериная. А теперь, где они?

В самом деле, тоненькие ниточки жизненных путей вспучились, заиграли. Потом одна из них пропала, словно ее и не было никогда.

Когда Ольгерд с дружиной вернулся на пристань, провожаемый благодарными любечанами, Гарольд Гардрада был несказанно удивлен.

- Я понимаю, тан Беовульф тоже сражался с чудовищным Гренделем, по ночам пожиравшим людей. Но он, когда его победил, так и лапы поотрывал, и вообще убил до смерти. А тут? Малый черт знает сколько народу положил, а его не только не казнили, но и лобызают не переставая: извините, что нанесли вашей нежной душе такую горькую обиду. И ведь не только брат его, князь, а все горожане поголовно! Это совершенно не знаю что! Странный все-таки вы народ, русичи.

- Это точно, - задумчиво ответил Ольгерд.

***

Осень мало-помалу продолжала вступать в свои права. По утрам чашки гридней покрывались тоненькой корочкой льда, а из носов, высовывающихся из-под теплых покрывал валил белый морозный парок. Мысль у всех была одна и та же: успеть бы до льда. Нет хуже тащиться водой, когда она уже становиться молочно-белой от густеющего нарождающегося льда. Затрет-закует коварный ледок, не хуже, чем камнем оденет. До Каспли и Ловечского волока оставалось совсем недолго, но все равно Ольгерд погонял гребцов. Теперь все чаще им приходилось садиться на весла, когда капризная стихия- ветер отказывался надувать багряные паруса насад.

Дневной переход выдался тяжелым: целый день русичам и нурманам пришлось сидеть на веслах. К вечеру даже тренированные мускулы воинов сковала свинцовой тяжестью усталость. Ломили спины и руки, и движения громоздких весел, сработанных из векового твердого дерева становились все медленнее и не такими слаженными.

- Командуй швартоваться, - кивнул князь Шишу. - Ветра все одно до завтра не дождемся- так уж лучше выспимся на твердой земле как люди.

- Ага, кулеша наварим! - согласно подхватил дядька. - Серый по грибы сбегает. Места тут знатные: пошарит по опушкам, подсоберет поздних боровиков- похлебка будет!

Из вечерней темноты сумеречных елей последний луч уходящего солнца пятнами золотил то редкую трепетную розовую осинку, то меланхоличные ольхи и березки. Кривский край, по которому сейчас пролегал их путь, богат был и лесами и водой. Озер, болот, рек и ручьев в нем такое великое множество, что не поймешь- то ли вода тут в обрамлении лесов, то ли совсем наоборот. Мало, когда мелькнет грива с многолетним древним сосновым бором на бугре.

- В таком месте надобно дозор хороший выставлять, - бурчал недовольно Претич, доверенный Ольгердов сотник, взятый им в поход чуть ли не против воли. Мужчина он был солидный, семейный, и только безоглядная преданность князю согнала его с насиженного двора, от теплой печки и наваристых щей. За время пути его длинные, карие как у жеребца, волосы успели изрядно сбиться, и теперь воевода сильно смахивал на сонного лешего, тем более, что его неожиданно изумрудные глаза наводили на мысль о дальнем родстве с древним лесным народцем.

- Кого тут стеречься! - вступил в разговор вышедший на палубу нурманский хевдинг. - Места тут совсем не жилые, а медведи сейчас все в спячку укладываются. И куда князьки местные глядят, о чем думают! Путь судоходный, торговый, поселения должны быть через каждый переход, а тут что? - И Гардрада обвел взглядом внимательно слушающих его русичей. - Пока по землям радимичей ехали, хоть дымок увидали какой? Хоть трактир убогий?

- Так они, пещанцы, народ вовсе нелюдимый, лесной можно сказать, - смущенно начали оправдывать соседей русские гридни. - Они и не хлебопашествуют, почитай, вовсе. Все больше лесом живут.

- Ага, - подхватил согласно Ольгерд. - Князь их, Радимир, тот тоже большой любитель красного зверя погонять. Давеча меня приглашал на туров охотиться, да недосуг было.

- То-то и оно, - назидательно тянул свое Гардрада. - Что не о пользе дела, не о прибыли денежной властитель радеет, а только баловство свое тешит!

- Ну, ты зря так про Радимира говоришь, - обиделся за приятеля Ольгерд. - Он - мужик нормальный, и хозяин рачительный. Я на тебя бы поглядел, когда чуть не треть земли- болота, а половина подданных в звериных шкурах бегает.

- Вот я и толкую, - опять настойчиво встрял въедливый Претич. - Караул, стал быть, усилить нужно. В этаких местах завсегда кикиморы или другая нечисть обязательно водится.

Пока дружинные и викинги разбирали рухлядь и готовились к ночлегу, Серый быстренько схватил кузовок и дернул в лесную чащу. Лес никогда не пугал бывшего оборотня. Напротив, он воспринимал его как родное место. Как это можно заплутать в нем, Серый никогда не понимал. Сам он всегда точно знал, откуда пришел, и в каком направлении что находится. Мальчишка и грибы искал точно так же. Не рыскал под каждым кустиком-травинкой, а целенаправленно шел, словно тянуло его, обещая: "Вот здесь, около березки, семейка справных белых грибочков для тебя припасена!" И никогда еще чутье его не подводило. Вот и сейчас, обнаружив под прелым листом круглую шляпку, похожую на румяный пирожок, Серый не спешил уходить. По осени всякий гриб, а боровики и подавно, растут семейками, только разыскать надобно. Кузовок быстро наполнялся, тяжелел, и скоро мальчик уже направился обратно к берегу. Оглядывать вокруг его побуждало не стремление сориентироваться, а смутное беспокойство. Будто кто-то чужой и не добрый смотрел в спину, отчего взъерошивались волосы и по хребту бежали предательские мурашки. Разок даже примерещились в чаще фиолетовые злобные глаза, да потом пропали. Морок, одно слово!

Гридни встретили его появление радостными воплями. Скоро почищенные грибы уже булькали в котелке и одуряюще пахли на всю поляну тем особенным сытно-мясным духом, который и отличает белые от всех остальных грибов.

Место, на котором расположились они на привал, было чудно-уютным: сразу за мелким шелковистым светлым речным песком располагалась сосновая гривка. По берегу росли грустные плакучие ивы, слабые ветки которых с тихим шуршанием подметали землю. Серый устроился на сухом сизом мху, долго крутился, утаптывая его, выбирая себе местечко потеплее. Потом уперся спиною в рыжий надежный ствол сосны, а лицо, полускрытое удлиненными зелеными ивовыми листами, выставил к костру. Получилась этакая небольшая нора.

Довольные воины, слегка одуревшие от тепла и сытости, не торопились укладываться на ночлег. Словно исподволь, с неохотой перебрасывались гридни ленивыми фразами вроде бы и ни о чем. Хлопотливое беспокойство воеводы возымело свое действие. Разговор мало-помалу скатился на байки о всевозможной лесной нечисти. Слово взял Гарольд Гардрада:

- В стародавние времена жил один человек и звался он Токи, сын Хьерварда Старого. Нрав Токи имел спокойный, а пил умеренно. Однажды вечером, в праздник середины зимы- Йоль, возвращался он домой и встретил троллиху верхом на волке, а удилами у нее были змеи. Троллиха была несказанно отвратительна собою- с зеленой чешуйчатой кожей, огромным носом и мохнатыми бородавками по всему телу. Она хотела, чтобы Токи поехал с ней и стал ее мужем, и очень разозлилась, когда получила отказ. Тогда она прокляла его и сказала, что он еще вспомнит ее, когда будет пить вечером чашу обетов.

На пиру Токи, неожиданно для себя, дал клятву поймать зверя-индюка, которого никто никогда не видел. Только он произнес эти дурацкие слова, как тут же вспомнил давешнюю троллиху, и догадался, что это была ее месть. Но делать нечего, дал слово- выполняй. И вот, в самый Йоль, отправился Токи в лес- ловить то, не знаю что.

Серый выставил свою любопытную рожицу из шелестящего ивового укрытия. Он внимательно слушал повествование нурманского хевдинга и на мгновение забывал обо всех его подковырках и пакостях, так интересно и завлекательно текли слова чужой незнакомой жизни. Бывший оборотень не мигая уставился на блестящий наборный пояс Гардрады. Части твердой воловьей кожи соединялись бронзовыми круглыми кольцами и крепились железными обоймицами-тренчиками. Причудливый узор на позолоченных накладках сплетался в изображения диковинных то ли рыб, то ли морских чудищ. Мальчик пытался следить взглядом за тонкими линиями, но осовелые глаза закрывались сами собою. Хищные морды оживали, разевали рты, и Серому сквозь сон казалось, что это именно они и рассказывают чудную сказку.

- Едет Токи себе в сумерках по еловой чаще, по сторонам поглядывает. И вдруг видит: мелькнули в кустах над зеленой порослью меха ветвистые рога. "Ага!" - думает. - "Так вот ты какой, таинственный зверь индюк!" Стрелой соскакивает он с коня и бросается в лесную чащу. Зверь оказался резвым, даром, что совсем небольшой! Индюк в болото- и Токи за ним, индюк в заросли кустов- и Токи туда же. Наконец, устав от долгой погони, зверюга юркнула в какую-то нору и затаилась. Делать нечего, пришлось Токи Хьервардсону скидывать подбитый мехом плащ и протискиваться в вонючую узкую берлогу. Корни деревьев лезли ему в глаза, а песок с глиной забивали нос и рот. Но смелый Токи полз вперед, потому что обеты принесенные в Йоль над чашей священны для каждого викинга. Наконец, он услышал шумное дыхание и понял, что деваться индюку некуда. "Иди скорее к папочке, гусь лапчатый!" - прошипел Хъервардсон. "Сам ты хрен моржовый!" - неожиданно донеслось до него из темноты. Оказалось, что загнал Токи никого иного, как царя подгорных гномов- Драндвари. Он как раз пришел в лес поискать под снегом разрыв-траву, чтобы свести рога которыми наградила его неверная жена. Подземный народец очень обидчив, а Токи к тому же стал охотиться на Драндвари в совершенно неподходящий момент. Неудивительно, что почтенный гном был не просто рассержен, а дико взбешен. "Ты, оглобля деревенская, во имя всех светлых богов Асгарда, отвечай, что тебе от меня нужно?" "Ничего, если ты не индюк, "- бодро ответил Токи. Уж лучше бы он этого не говорил. Разгневанный гном от нового оскорбления потерял рассудок и проклял своего врага самым страшным гномовым заклятием: "Умли-друмли-вейс!", что значит "Чтоб тебя разорвало!" Несчастного Токи тут же разнесло на мелкие кусочки. Большим утешением для его родни было то, что мстить за него было некому: вспыльчивый рогатый гном тоже погиб при взрыве. Отсюда мораль: никогда не отказывай женщине, даже если она и не очень хороша собой. Ведь если бы Токи Хьервардсон ублаготворил встреченную троллиху, ничего бы этого не случилось.

История, рассказанная Гарольдом Гардрадой понравилась всем чрезвычайно. Раскрасневшийся Ольгерд хохотал и хлопал себя по ляжкам. Викинги откровенно ржали, а русичи от души им вторили. Только пегий Хельги не особенно веселился. Глядя на него, нурмане ехидно подталкивали друг друга локтями.

- Да уж, Хельги, твое счастье, что у людей Одина на башке рога не прорезаются как у гномов! - оскалился в хищной ухмылке Гардрада. - Не то, твою плешь, пожалуй, к самому полу бы пригнуло!

Нездоровое, с розовыми оспинами от огненных метин лицо викинга приобрело сизый оттенок. Огромные кулаки сжались. Казалось, он был готов броситься на своего предводителя.

- Что ты вылупился, как вареная ливерная колбаса?! - Гардрада искренне наслаждался нарождающимся скандалом. - Думаешь, что я твоя милая женушка Сигрид? - Тут веселый блондин прихотливо изогнул стан, кокетливо захлопал глазками и завращал бедрами. Нурмане уже просто визжали от хохота.

Хельги внезапно понурился и, опустив голову, побрел прочь. Большие неуклюжие ступни его отчетливо шлепали по влажному прибрежному песку. Скоро сгорбленная фигура Хельги совсем исчезла из виду. С той стороны теперь доносилось только приглушенный вздох, всплески и почти неслышное хихиканье.

- Что это с ним? - словно про себя удивился Претич. - Никак мужик умом тронулся. Нешто пойти глянуть?

И он вопросительно взглянул на Ольгерда. Тот пренебрежительно махнул рукой.

- Будет тебе, воевода, беспокоиться. Зуб даю, что его там девы-водяницы утешать взялись.

Гридни долго еще гомонили у затухающего костра. Только Серый в своем укрытии медленно уплывал на ласковых волнах сна. Ветки ивы тихо склонялись к нему, шелестели и шептали:

- Спи, волчонок, закрывай глазки. День твой был долгим, засыпай скорее!

И звучали смутные хрустальные колокольчики, убаюкивая мальчика, а из сизых длинных листочков выглядывали синие с поволокой русалочьи очи.

- Вы же по осени спать укладываться должны, - медленно, с трудом преодолевая дремоту, удивлялся бывший оборотень.

Девичьи голоса смеялись:

- Так нашумели вы, воду замутили, ил-песок со дна подняли. Разве тут уснешь? А ты спи, маленький брат. А как подрастешь- возвращайся, мы будем ждать.

Кружились листья, и звезды собирали на темном небе свой хоровод. Убаюканный мальчик спал, подложив под острый подбородок худенькие кулачки.

Поутру в густом сером тумане отплывали лодьи. Ольгерд, опершись о край, пристально вглядывался в удаляющийся берег. Его острые глаза пытались уловить там хоть какое-то движение.

- Не забыл ли ты что на том берегу, брат? - спросил его Гардрада, неслышно подходя сзади.

- Да нет, просто показалось, - отмахнулся князь, с трудом отводя глаза от полускрытого рассветной дымкой песчаного берега. Мысли его неожиданно обратились к Домогаре. Как-то она там управляется одна? Вспоминает ли его? И Ольгерд тяжело вздохнул.

***

Краснобокие насады горделиво надувая паруса, входили в устье Волхова. Мягко-округлые холмы, поросшие дубовыми рощами, желтели в своем осеннем убранстве. Еще седмица-другая- и покроет звенящее рыжее золото перуновых дерев первый колючий снежок. Месяц грудень- ноябрь всегда приносит зимнее отдохновение усталой земле. Вот уже и сейчас, сошедши на берег, воины чувствовали, как скрипит под сапогом скованная первым тонким ледком глина.

Гардрада зябко завернулся в суконный, подбитый голубым песцовым мехом плащ. Наконец-то закончилось это долгое путешествие. Сколько раз все было на волоске, грозило сорваться и полететь ко всем чертям. Но видно боги любят его- вся, ну, или почти вся, царьградская казна перевезена в Новгород, под надежное крылышко князя Гостомысла. Глупый старик так привязан к Гарольду- спит и видит пристроить за него одну из своих многочисленных дочек. Вот ведь беда: наплодил девок, теперь из кожи вон лезет выдавать их замуж. Старшую- Умилу, он не так давно вручил конунгу Рюрику, теперь очередь следующей. Конечно, при таком раскладе везти ромейку Марию в Новгород было никак нельзя. К тому же эта истеричка начала терзаться угрызениями совести. Видите ли, бог ей не простит побега и воровства. Требовала повернуть назад, покаяться. Ох уж эти бабы! Вобьют себе в голову- и любят, любят со страшной силой. Толковым мужикам только и остается, что идти и собирать эти дары. А почему, скажите, и не подоить корову, тем более, что она сама об этом просит? Только нет ничего на свете утомительнее такой преданности, чтоб ее бесы взяли. Вот и пришлось как-то решать с Марией, тем более, что и шторм подвернулся так кстати. Все были заняты снастями и мачтами. Чего уж проще- только чуть подтолкнуть, и прости-прощай: поехала еще одна большая любовь по скользкой палубе прямо в бурные воды Эвксинского Понта. Правда, в там же сгинули и почти все его корабли, так что с того? Все эти глупые сказочки про гнев богов, которыми маялась его дружина, он прекрасно умел пресекать. Самое главное, заветные сундуки все в целости и сохранности. И тюфяк Ольгерд так кстати подвернулся!

Гарольд не смог удержаться от довольной ухмылки. Каким же надо быть дураком, чтобы по слову приснившегося тебе дедка просто так сорваться и поехать неизвестно куда, искать приключений на свою голову? Впрочем, надо признать, этот словенский волхв недурно сделал свое дело. И почему он ему не заплатил всех денег, как уговаривались? Просто привычка, наверное.

Гардрада расправил широкие плечи, и, встряхнувшись, шагнул вперед. Вокруг сновали гридни, перетаскивая кладь на повозки. Сзади к нему, неслышно ступая мягкими сапогами, подошел Ольгерд.

- Я погляжу, ты тут совсем свой. Вымол-то, к которому мы пристали, оказывается, Гарольдовым прозывается.

Гардрада слегка смутился.

- Конечно. Не в первый раз сюда наезжаю. Сам понимаешь- дела.

- Ага, дела, - хохотнул его собеседник. - Слыхал я тут, что ты, ходок наш, у местного князя чуть ли не в зятья заделался. Да не тушуйся, не о том речь. Я спросить хотел, дале-то куда пойдем? Если до Ладоги подниматься будем, так все ладно, а ежели, скажем, по Шелони до Пскова вниз, так сразу бы лодьи и развернули.

- Это как хочешь, Ольгерд. Я, здесь остаюсь, зазимую.

- Ты же говорил, что настоящий викинг не должен засиживаться у теплого очага? А теперь- в кусты?

Варяг неожиданно рассвирепел. Рванул на груди золоченную перегородчатую фибулу и в сердцах бросил ее об землю. Роскошный плащ змеей съехал за ней.

- Ты достал меня, Ольгерд! О боги, ты даже не представляешь как! Мне нужны были только твои корабли- и все, понимаешь? Поэтому пришлось и сна тебя лишить, и наплести кучу всякой романтической чуши. Дошло, наконец? Теперь все. Ты в одну сторону, я в другую, разбежались.

Ольгерд ошарашенно стоял, переваривая смысл услышанного. Потом набычился и пошел на своего обидчика как разъяренный тур. Размягчившаяся грязь с выразительным чавканьем разлеталась под его тяжелой поступью. На ходу князь вытягивал из ножен свой меч.

А нурманина понесло.

- Ты думаешь, я боюсь тебя, ты, сермяжный тюлень! Ты же не викинг, ты просто русский мужик!

- По мне, так я лучше буду русским, чем такой паскудой как ты, Гарольд!

Послышался лязг стали. Гардрада все же успел кое-как выхватить свое оружие и отразить удар.

Охнула какая-то баба. Вокруг дерущихся мигом собралась толпа. От пристани во всю прыть мчались приезжие русичи.

- Охолони, княже! - на бегу надрывался Претич. Бежать ему при его комплекции было совсем несподручно, но он несся на помощь Ольгерду, как широкогрудая насада под всеми парусами. Добежав до места, он ловко вклинился между сражавшимися и оттеснил князя от его врага.

- Ежели ты его сейчас прикончишь, уплатой виры не отделаешься. Новгородцы народ суровый, а ихний Гостомысл этого паршивца как родного привечает.

Ольгерд тяжело дышал. Голубые глаза метали искры как у берсерка, а пот со лба лил градом, несмотря на холодную погоду. Он вырывался, и кричал Гардраде из-за плеча воеводы

- Докажи, что ты викинг, трус несчастный! Я вызываю тебя на поединок- как в старину, на секирах.

- Я тебя разделаю как колбасу, неудачник, - ухмыльнулся осмелевший Гарольд. Он видел, что дружина крепко держит своего рассвирепевшего князя. - Только уговор- победитель получает все. Если я сделаю тебя- мне достаются твои корабли и дружина.

Русичи зашумели. Им совсем не улыбалось идти под начало подлого нурманина. Ольгерд унял их одним движением руки.

- А мне в случае победы достанется твой чудный плащ, так что ли? Шутишь, братец, я теперь ученый- дважды в одно дерьмо не вляпаюсь. Давай так, коли порубаю тебя- сундучки твои заветные с царьградской казной моя дружина домой увезет.

Гардрада насмешливо хрюкнул.

- Уши от дохлого осла ты получишь, Ольгерд. Встречаемся в полдень, у Буевища.

И нурмандский хевдинг гордо покинул поле битвы, следуя за повозками со своим добром.

- Рысь пестра извне, а лукавый человек внутри, - глубокомысленно изрек воевода, все еще продолжая удерживать князя. - Совсем черная душонка у человека оказалась.

Ольгерд вырвался из заботливых рук Претича и понурившись побрел к лодьям. По пути он наткнулся на нарядную фибулу Гардрады и со всей злости пнул ее. Шиш с тревогой посмотрел ему вслед, но за своим господином все-таки не пошел.

- Где у вас тут энто Буевище? - раздумчиво вопросил он стоящего рядом с ним молодого словенина. Тот махнул рукой в сторону реки:

- Через мост перейдешь, и как раз между Неревским и Людиным концами и будет оно. Кладбище там в стародавние времена было, жальник. А теперя старики собираются, вече опять же. Как раз там князь наш детинец ставить задумал- так что не ошибетесь.

- Что, Серый, пойдем, глянем, что у них тут за окрестности? - подмигнул дядька сиротливо жавшемуся чуть поодаль мальчишке. Тот упрямо мотнул светлой головой.

- А он как же?

Было совершенно понятно, что тревожится бывший оборотень о своем господине, а не о чем-либо другом.

- Пущай его. Претич приглядит. Мы с тобой на месте приноровимся. От такого пакостника, как Гарольд любой подлости ожидать можно, лучше проверить.

И они решительно зашагали через торговые ряды в сторону моста. Пробираясь сквозь разномастный гомонящий люд, Серый краем глаза заприметил человека, показавшегося ему смутно знакомым. Где-то он уже видел эту тщедушную кособокую фигуру и желто-пергаментное лицо. С пятого на десятое припомнились ему дреговичские болота и тамошний волхв, вздумавший пакостничать. Неужели и он здесь? "Наверняка примерещилось," - решил мальчишка и бросился догонять дядьку, успевшего уйти далеко вперед.

Чтобы перебраться с Торговой стороны, где они пришвартовались, на Софийскую, где и находилось будущее место поединка, нужно было перебраться через Волхов.

Новгород, собственно, возник как конгломерат поселений разных народов. На правом берегу реки, которую раньше именовали Мутной за ее темные воды, исконно селились словене. Пришельцы с Днепра, заняли холм на восточном берегу, основав свое поселение. Два брата Словен и Рус привели их за собой, когда двинулись искать новое отечество. Двигаясь на север, дошли они до озера. Гадание предсказало пришельцам, что им следует остаться на жительство здесь. У истоков реки они основали город и поселились в нем. В честь дочери Словена озеро было переименовано в Илмерь, а реку по имени сына Словена назвали Волхов.

На южном холме Софийской стороны поселились кривичи. Северный холм облюбовали местные финно-угорские племена -нерева .Участок меж ними до той поры оставался незаселенным. Его не трогали, потому что здесь находилось кладбище, а в культ предков здесь всегда чтили. Наверно, по той же самой причине кладбище служило теперь местом, где собирался совет старейшин и устраивались вечевые сходки. Поэтому Гостомысл и начал возводить здесь крепость-детинец. Своей северной стороной выходил он как раз на древний жальник- Буевище. Шиш и Серый довольно быстро нашли его- помог местный неревянин : молодой, безусый еще парнишка с широким плоским лицом и хитрыми узкими светлыми глазками. Довел- и убежал, счастливый донельзя полученной в дар полушкой.

Холмы-курганы зеленели мелкой травкой, несмотря на надвигающиеся холода. На одних помещались вымощенные каменные алтари. Рядом виднелись ряды деревянных избушек-домовин с двускатной крышей на крепких столбах-. Все в целом напоминало родовой поселок-городище. Только жили в нем не живые люди, а мертвые- предки. Чуть поодаль стоял деревянный идол Волоса. Могучий доброжелательный бог с усатым лицом поддерживал плечами мир с хороводом людей на земной тверди. Волос был не только скотьим богом, богом богатства и изобилия, но и был связан с подземным миром умерших.

Несовместимость понятий "мертвый" и "богатство" сближались через посредство такого звена как предки, деды. Они умерли, прах их закопан в земле, но они помогают оставшимся в живых; к ним, расчистившим пашню, построившим дом, обжившим угодья постоянно обращаются с просьбами, к ним на кладбище приносят дары. Видно было, что люди не забывают свою умершую родню. То тут, то там виднелись кострища- следы сожженных в соломе милодаров.

Шиш обстоятельно обошел весь жальник, тщательно осматривая и землю под ногами и возможные укрытия. Серый тихонько притаился в сторонке. Тут, на кладбище, он чувствовал себя совсем неуверенно. Мальчишке казалось, что со всех сторон его обступают, заглядывают в лицо. Он ежился, сутулился, и чуть было не пропустил появление еще одного гостя. Хорошо, что его чуткие уши заслышали чужие шаги раньше, чем человек показался из-за насыпи.

Ничуть не скрываясь, по дороге шел пегий Хельги. Под широким кожаным плащом нурманин явно что-то прятал. Серый, пригибаясь, тенью метнулся к дядьке. Чуткий Шиш мгновенно среагировал как надо- вместе с мальчиком укрылись за ближайшую домовину.

Нурманин осмотрелся, потом прошел еще пару шагов. Перед ним простиралась круглая полянка с утоптанной травкой- явно место сбора новгородских старейшин. Хельги извлек из глубины своего одеяния лопату и поплевал на ладони, примеряясь копать. Дядька не стал медлить и коршуном ринулся на врага. Пятнистомордый варяг и глазом не успел моргнуть, как оказался поверженным на землю и основательно спеленан по рукам и ногам.

- Ну, а теперича сказывай, что за клад такой ты тут добывать собрался? - Шиш был страх как доволен собою. Еще бы! Хоть на первых порах уберег своего князя от злодейских козней. Связанный викинг шипел и плевался, но, потом, осознав всю безвыходность своего положения, решил сдаться.

- Гардрада велел яму выкопать на ристалище, чтобы Ольгерд ваш туда шмякнулся. Как будто земля сама неправого не держит. Конунг Гостомысл очень божий суд уважает- сразу бы конец поединку положил бы.

- Так яму видать будет, - ахнул в негодовании дядька.

- А вот и нет! Я бы дерн срезал, а потом назад положил. Только знак для хевдинга поставил, чтоб он сам в нее не угодил.

- Подумай, какой хитрец, - обратился русич к Серому. - А ведь и верно, сошло б у них все. Молодцы мы с тобой, парень, как есть все верно про Гарольда песьего размыслили. - Потом Шиш снова повернулся к поверженному Хельги:

- Вот что друг ситный! Считай, что у тебя сегодня добрый день. Давай-ка договариваться. - И, в ответ на недоуменный взгляд варяга, пояснил:

- Пойдешь к Гардраде сейчас, доложишься: так, мол, и так, все сделано как приказано.

- Так он меня потом со свету сживет! - запричитал Хельги. - Штаны спустит, и на муравьиную кучу посадит.

- Не боись, не посадит! Коли все получится, возьмет тебя Ольгерд к себе в дружину. Там тебя никакой Гардрада не достанет.

Нурманин думал не долго. Постоянные придирки и издевательства хевдинга доконали беднягу не на шутку. Ему гораздо больше нравился князь русичей, тем более, что дома, в Халоголанде, ему терять было особенно нечего. Пока Хельги растирал онемевшие от веревки руки, дядька сосредоточенно напутствовал его, что и как говорить. Когда сутулая спина нурманина скрылась за последним кладбищенским холмом, Шиш наклонился к Серому.

- А теперь, хлопчик, дуй к Ольгерду, обскажи ему все. Я, покамест, тут покараулю- мало ли что. Да пущай Претич пришлет сюда парочку ребят покрепче, все надежнее будет.

К полудню на Буевище собрался чуть ли не весь город. И кривичам и неревинам и словенам, и заезжим нурманским и немецким гостям охота была посмотреть, как два князя-хевдинга друг дружку убивать будут. Тем более, что весть о поставленном закладе еще с утра облетела все концы города: шутка ли- три набойных насады и целая сила золотой казны! Гостомысл со всеми домочадцами восседал на почетном месте- на возвышении близ большого зеленого кургана. Сам князь был уже стар и сед, а две его незамужние дочери цвели как румяные ягодки морошки. Взгляд Ольгерда с удовольствием задержался на хорошеньких девичьих личиках. "И ведь одна из них как пить дать достанется сквернавцу-Гарольду!" - со злостью подумал он, и решительно шагнул вперед.

- Дозволь, князь Новгородский слово молвить!

Гостомысл недовольно нахмурился.

- О чем тут говорить, Ольгерд? Знаю я, что желаешь ты биться с моим дорогим другом Гарольдом. Не любо мне это, но уж как решили! Начинайте, пока солнце в зените стоит.

По знаку новгородца поединщики стали сходиться. Гардрада шел осторожно ступая, чутко вглядываясь в изумрудный дерн. Ольгерд наоборот нахраписто наступал, со свистом крутя секирой высоко над головой. Размахнувшись и крякнув от натуги, он молниеносно нанес верхний рубящий удар, но Гарольд лисой ускользнул. Он, словно танцуя, избегал соприкосновения с орудием русича, не забывая при этом внимательно смотреть под ноги. Шиш специально вырыл круговую тоненькую канавку, словно обозначая место заготовленной ловушки. И, по уговору с Хельги , воткнул там же пару длинных бледных соломинок.

Гардрада издали заметил условленный знак и принялся кружить около. Увлекшись заманиванием, он пропустил косой удар Ольгердовой секиры. Стальная кольчуга византийской работы скрипнула, но выдержала. И тут же русский князь ловко подрубил снизу. Гардрада автоматически отбил замах, но было уже поздно- стальное лезвие укусило его тело. Движения варяга замедлились, ловкости поубавилось. Этим и воспользовался Ольгерд, вбив полумесяц острия в левый бок своего врага, который Гарольд вовремя не успел защитить. С тяжелым стоном завалился нурманский хевдинг на замаранную темной кровью траву. Толпа замерла. Сейчас занесет Ольгерд свое орудие в последний раз, и придет конец веселому и красивому варяжскому гостю.

- Не руби!

Со стороны зеленого кургана к поединщикам неслась девушка, одна из дочек Гостомысла. Бледно-голубая понева ее развевалась от быстрого бега, а берестяная диадемка со вставками чуть не слетала с русой головы. Она с разбегу бухнулась в ноги к Ольгерду, вклиниваясь между ним и поверженным Гардрадой.

- Не бей его, лучше отдай мне! - чуть задыхаясь, выкрикнула девица, заслоняя руками своего суженного.

- Право! Право! - закричали тысячи глоток.

Ольгерд опустил уже занесенную секиру. Ежели чистая девица просит себе приговоренного к смерти, чтобы взять в мужья, ей нельзя отказать. Князь досадливо сплюнул и бросил тяжелое железо оземь. Вечно этот Гарольд выезжает за счет баб, видно судьба у него такая!

- Казну готовьте, - бросил он на ходу онемевшему от изумления и неожиданности Гостомыслу.

- Слава князю! - хором грохнули русичи, окружая своего предводителя.

- Хвала Ольгерду! Слава! - неожиданно подхватили новгородцы. Честный и красивый поединок впечатлил собравшихся, а проявленное победителем снисхождение к любимой народом княжне, настроили горожан на добрый лад.

Да только Ольгерда все это совсем не радовало.

- Собираемся домой, - бросил он на ходу своей дружине. - Грузим добро- и назад.

- Да уж, нагулялись, - как всегда неодобрительно буркнул в коричневую бороду сотник Претич. - Пора и честь знать.

- Только возвращаться без меня будете, - и на взволнованные возгласы гридней пояснил:

- Мы с Шишом дале пойдем мир смотреть. Успею я еще у печи состариться.

- И я с вами, дяденька. - взволнованно тявкнул Серый.

- Ну, конечно, без тебя никак! - хохотнул Ольгерд и потрепал пацаненка по взъерошенной светлой голове. - Втроем оно сподручнее, верно?

А в хоромах Гостомысла царил переполох. Туда со всеми предосторожностями перенесли раненного Гарольда. Княжна не отходила от него ни на шаг. Только рана у нурманина была куда как серьезна: из прорубленного в боку чрева того гляди грозили выпасть распухшие внутренности. Побежали за лекарем. Приведенный костлявый кособокий старикашка внимательно осмотрел болящего, который от страданий потерял сознание. Покивал головой, поцокал языком и выставил из комнаты всех, даже молодую княжну. Долго из-за двери ничего не было слышно, но потом целитель вышел сам и строго настрого наказал не беспокоить раненного. Мол, теперь ему положено спать и поправлять пошатнувшиеся силы. А сам вышел во двор и исчез незнамо куда. Княжна все ж не утерпела и тихонько отворив дверь заглянула- как там суженный.

Гардрада мирно спал, повернувшись на бок. Дыхание его было ровным и глубоким. "Значит помог старец," - умиленно подумала девушка и про себя твердо решила наградить старика, хоть он ей спервоначалу и не понравился фиолетовыми диковатыми глазами и явным сходством лица с одной из чудовищных горгулий, виденных ею в книгах. "Гляну одним глазком, и уйду, " - решила она и склонилась над изголовьем. Дикий визг взорвал покои детинца. Когда Гостомысл с челядью прибежали в гостевые хоромы, то узрели совершенно невозможную картину. Княжна верещала, судорожно стиснув руками румяные щеки. А на лежанке перед нею покоился ее суженный. Вместо чудного носа с изящной горбинкой, которым Гардрада всегда так гордился, над шелковыми подушками возвышалось совершенно не пойми что. При длительном и тщательном рассмотрении нечто оказалось розовым свинячим пятачком. А на скамье рядом с кроватью белела берестянная грамотка: "Вот мы и свиделись, Гардрада. Помни Оканю!"

Медвежий угол.

Плотные хлопья снега валились с низкого сиреневого неба не переставая. Ими было усыпано все вокруг, и земля казалась новогодней куклой, прочно укрытой слоем белой ваты. А пушистые холодные комочки кружили в воздухе, настойчиво засыпая вмятины следов и отяжелевшие шапки путников.

- Не могу я больше! - первым не выдержал Хельги, в изнеможении заваливаясь на бесконечное снежное полотно. Ольгерд молча, не говоря худого слова, рывком приподнял его за шиворот, встряхнул и поставил на ноги.

- Нечего было тебе, паря, за нами увязываться, -укорил его старый дядька Шиш. Несмотря на свой уже далеко не юный возраст, он неутомимо брел по ледяной равнине, сноровисто пряча коричневое, морщинистое как печеное яблоко лицо в капюшон мехового плаща. - Говорил ведь тебе князь, и я, старый, советовал-езжай домой с дружинными. Чай, не обидели б тебя. Сейчас сидел бы в тепле, самое время нынче сочиво хлебать.

- Да, Домогара, мастерица пшеницу в меду томить, - плотоядно пробурчал Ольгерд, жадно сглатывая слюну. У всех четверых уже дня два маковой росинки во рту не было. И это во время Коляды- зимнего солнцеворота, когда все празднуют и угощают своих и чужих. Самая длинная ночь в году- время великой тьмы. Переждать, пережить ее: и начинает прибывать день.

- А у нас парни с девками теперь на себя личины вздевают, в шкуры оборачиваются- и по домам! Сколько всего, бывало, наешься, что чуть пузо не трескает: и козульки и короваи перепадают! Пироги тоже- и с гречкой, и с курятиной, - Серый чуть не повизгивал, казалось вновь переживая теплую праздничную сытость.

- Дикий обычай! - хрипло вставил свое слово измерзшийся Хельги. - У нас Йоль празнуют чинно. Украшают дом хвоей, козлятину едят, красота!

- Все равно- праздник, - не унимался мальчик. От спора он как бы оттаял и ожил. - Светлый Даждьбог за себя Морену-зиму замуж берет. Ребеночек у них нароживается- солнышко, Коляда. Только его потом в волчонка превращают. Так с него надобно шкуру снять и сжечь, тогда солнышко на юг отправиться- весну искать

- Будет вам спорить, - ворчливо прикрикнул на них дядька. - Нечего сейчас жалиться о короваях небесных. Жилье человеческое искать надо, не то пропадем!

Замерзший и усталый нурманин, от холода цветом кожи сравнявшийся со своими пегими волосами, не ответил. Еще больше сгорбившись, пытаясь защититься от кусачего ветра, он медленно, с трудом, переставлял большие ноги.

- Дяденьки, гляньте! - вдруг завопил мальчишка, распрямляясь и от неожиданности сбрасывая с себя теплую кунью шапку. - Там огонек горит впереди! Ей-ей не вру!

И в самом деле, где-то далеко в вышине, как легкая блездочка, маячил рыжий мазок света. Временами он пропадал, скрытый плотными снеговыми снарядами, но одно было несомненно: впереди какое-никакое людское жилье. Путешественники заторопились-заспешили, и скоро оказались у подножия небольшой горки, на вершине которой оскалился плотно пригнанный частокол. Это из-за него вырывались те манящие всполохи света, живого домового огня, который так притягивал к себе уставших путников.

- О, кажись, девки песни подблюдные поют! - Серый насторожил чуткие уши. Мыслями он снова вернулся к празднованию Коляды. У них в деревне день зимнего солнцестояния отмечали широко и разгульно. Начинали еще в конце студня: зажигали бадняк- священный живой огонь, добываемый трением деревяшек друг о друга. Он горел целых двенадцать дней- до первых дней января-просинца- месяца разгорания солнца. Сначала белобородые деды начинали вспоминать прошлое- пели старинные былины. А уж потом, повеселившись вдоволь, гадали о будущем. Как раз сегодня, в последний день праздников, Велесов день, обращались к предкам с вопросами о грядущем урожае. Ну а девки, уж как водиться, вопрошали про суженных. Серый отлично помнил, как отодрала его за уши соседская Светланка, увидев подглядывающим за их ворожбой.

Мальчишка очнулся от воспоминаний, только когда обнаружил, что вместе со всеми взбирается на снежную холмину. Нечего было и думать перелезть через островерхий заборчик. Пришлось обходить и искать калитку. Распахнув ее, на удивление не запертую, мужчины тут же резко подались назад. По правую руку стоял чуть ли не десяток воинов. Но уже через мгновение стало понятно, что перед ними не живые люди, а истуканы. Ряд деревянных идолов, выгнутый подковой, располагался перед длинной, тоже изогнутой полумесяцем, избой. Именно оттуда и раздавались девичьи голоса, издалека услышанные Серым. По другую сторону от идолищ среди вертикальных столбов, пылал жертвенный огонь. В черных угольях можно было различить петушиный остов и остатки громадного козла. От жирного дыма сладко тянуло мясным духом.

- Да, карачун люди празднуют, - задумчиво протянул Шиш. - Коляду то есть, ежели по-твоему, - поправился он, поворотясь к Серому. - Самое время им пришлых привечать. В такой праздник, гость в дом- к добру.

- Нечего рассусоливать! - рявкнул Ольгерд и рывком распахнул дверь бревенчатого строения. Тут же раздался оглушительный визг. Взорам ошалевших мужчин предстала интересная картина. Меж двух разложенных прямо на земляном полу костров толпились девушки. Рослая, могучая как медведь, деваха держала в руках широкую глиняную чашу с хрупким рельефным орнаментом. От неожиданности она вздрогнула, подвесные глиняные кольца на ручках всполошно звякнули. Вода из огромной чары выплеснулась прямо под ноги Ольгерду. Кораблик, который раньше плавал в сосуде совершенно свободно, уперся острым носом в основание одной из трех ручек. Девица вздрогнула, со скорбью уставив глаза цвета спелого меда на остановившийся кусочек дубовой коры. Причем взгляд ее выражал такую невиданную грусть и потрясение, что вломившиеся путники в замешательстве опустили глаза долу.

- Знать и в этот год Ясельда замуж не пойдет, - уловил князь тихий как ветер шепоток.

Широкое лицо помянутой Ясельды страдальчески перекосилось. Крупные глаза наполнились слезами. Она отшвырнула гадальный сосуд и махом схватила стоящий у ног кувшин с горловиной, украшенной мордой медведя. Не долго думая она с размаху насадила его на Ольгерда. Князь зарычал, судорожно крутя головой и пытаясь сдернуть с себя посудину. Не успели его спутники прийти к нему на помощь, как Ясельда вытянула длинные руки и пропела что-то на непонятном языке. Сверкнули черненые браслет со змеиными головами и пахнуло тинным болотным мороком.

Когда Шиш с Хельги все-таки ухитрились сдернуть гончарное украшение с головы своего господина, то обомлели. Вместо человечьего лица на них ошарашено взирала медвежья харя. Не сговариваясь, они опустили глаза на руки князя- они тоже молниеносно порастали густой коричневой шерстью.

- Ты чего сотворила, колдовка?! - бросился на Ясельду Серый. - Сейчас же верни все назад!

Браслетообразные височные кольца по бокам упитанного лица девушки дрожали, золоченные монисты с бусами ходуном ходили на высокой груди. Видно было, что Ясельда уж и сама не рада тому, что наделала.

- А вы чего? - совсем по-детски пыталась оправдаться она. - Мужчинам в святилище Лады ходу нет! Почто гадание порушили?

- Ладно, хозяйка, - вступил в разговор дядька. - Мы погорячились, ты осерчала. Виноваты, конечно, и все такое. Только, в самом деле, давай расколдовывай князя нашего.

Мохнатый Ольгерд скалил аршинные блестящие клыки и утробным горловым ворчанием давал понять, что искренне раскаивается и присоединяется к просьбе.

- Не могу! - виновато развела руками Ясельда. - Вода в чаре сильная была- с двенадцати колодезей набранная. И сосуд жертвенный- медвежий, видите? - она наклонилась, собирая в подол глиняные черепки. - Теперь лишь в комоедицы можно будет вернуть ему человечий облик. Как весною день с ночью сравняется, медведи от зимней спячки пробудятся- тогда только.

Дикий медвежий рык потряс бревенчатое строеньице. Князь грозно мотал мохнатой башкой и махал лапами. Было очевидно, что перспектива оставаться зверем три месяца его совсем не радует. Пегий Хельги решил разрешить возникший конфликт по-своему.

- Слыхал я, что смерть колдуна уничтожает действие его наговоров. - Нурманин обнажил широкий блестящий меч. - Может, проверим?

Истошно завизжали перепуганные девки, замелькали в дымном полумраке их белые холщовые рубахи. Только жрица не утратила присутствия духа. Как деревянный идол стояла она, не отводя потемневших глаз от острого лезвия.

- Проверь, чужестранец! Только не обессудь, коли Лада, разгневавшись, навечно оставит твоего господина в звериной шкуре. Жизнь за жизнь. Медведь- ее зверь, Ладе служит. Легко поменять служанку на слугу.

Хельги в нерешительности отступил назад. Серый и Шиш тоже не знали, что делать, и топтались на месте, глядя друг на друга и на Ольгерда.

- Убери меч, Хельги, - неожиданно раздался из медвежьей глотки человеческий голос. - Лучше миром порешим.

То ли колдовство подействовало на князя не в полном объеме, то ли с самого начало предусматривалось только изменение телесного облика- не ясно. Но и разговаривал и держался он как человек- стоя на задних лапах.

- А ты разумен, князь! - удивилась Ясельда. - Хочешь, я дам тебе взвар корня сон-травы? Будешь как настоящий медведь до весны спать.

- И лапу сосать? - хмыкнул Ольгерд. - Нет уж, хозяюшка, хватит на сегодня чаровничества с нас, уж по горлышко сыты! Лучше накормила бы, а то животы с голодухи подвело. Праздник нынче, а ты гостей не добром привечаешь.

Девушки, поняв, что смертоубийств сегодня не предвидится, защебетали все разом. Простой покрой их белых понев вдосталь искупался обилием надетых украшений. Причудливые головные веночки, ловко сработанные из спиралек и перемежающиеся пластинчатыми бляшками плавно переходили в височные кольца-лунницы. Звенели позолоченные стеклянные бусы. А некоторые красотки щеголяли не тканными, а наборными поясками с подковообразными застежками. Девицы с неприкрытым любопытством разглядывали непрошеных гостей и даже хихикали, мило прикрывшись ладошками.

- Тихо, - прикрикнула дородная Ясельда на свое девичье воинство. - Тут вас угостить не можем- не место мужчинам в доме Лады. А в селище наше милости просим: там давно и столы накрыты и меды наварены.

Прошло не так много времени, и князь со своими спутниками уже сидел за столом в длинной общинной избе. Из уважения к гостям каждому выделили по вместительной глиняной миске. Сами хозяева ели по двое-трое, сосредоточенно доставая деревянными ложками наваристую похлебку из уток и тетеревов, сдобренную кореньями желтой моркови. Серый закусывал эту благодать пышным пшеничным хлебом, ломти которого были щедро навалены на столе. Время от времени мальчишка косился на князя-медведя, который как ни в чем не бывало чинно сидел во главе стола и плотоядно отхряпывал от свиного окорока неслабые кусищи. За первым блюдом подали сочную разваренную баранину, мелко накрошенную на деревянном кружке-тарелке. Жирное мясо вкусно заедалось сладкой крепкой луковкой. Пенный стоялый мед и горьковатое ячменное пиво пили из деревянных ковшей. Серый потянулся было, да тут же схлопотал ложкой по затылку от всевидящего дядьки. Сидящие за столом хозяева-кривичи покосились и так же молча отвернулись. Пришлый своего мальца учит- чужие не мешайся. Замкнутая лесная жизнь среди непроходимых лесов и болот приучила их к немногословию. Кряжистые, как на подбор щеголявшие рыжеватыми кудрявыми бородами, мужики сами смахивали на бурого хозяина леса- Топтыгина. Еще на входе в село путники приметили столб, обтесанный в виде медвежьей фигуры. Пасть украшали настоящие звериные челюсти. Неудивительно, что в этих местах люди более других светлых богов почитали Ладу, чьим зверем издавна считался косолапый.

Здешний лес отгородился от всего остального мира чащобами и непролазными болотами. Зимой, когда холод скует хляби, еще можно как-то пройти-проломиться, хоть и густой хвойный лес встает на пути буреломами и громадными дикими камнями. Местные кривичи селились на огнищах. Ранней весной, когда еще не везде сойдет снег, пускают огненный пал по поваленному сухостою. Тут тоже нужна сноровка: поджигают с края, чтобы ветер сам гнал пламя. Накормленная золой лесная земля будет щедро родить не один год. Рядом ставили жилые избы и хозяйственную постройку, огораживая крепким тыном. Хоть от голодного лесного зверя оборонит, хоть от дурного человека. Дома были хоть и неказисты- кривоватые, местами с неровно уложенными бревнами, зато из крепкого леса, щедро протыканные сивым теплым мхом. Крохотные подслеповатые окошки были затянуты бычьими пузырями и давали мало света.

Подали сладкий гороховый кисель и духовитое медовое сочиво. И всем хорошо угощение, только князю в его новом медвежьем облике пришлось несладко. Попробовал хлебать питье как раньше- навскид из ковша, да звериная глотка мало к тому приспособлена. Только забил клейкой рыжей жижей ноздри и сам весь облился. Пришлось Ольгерду сунуть морду к самому ковшу и лакать. Сначала дело шло медленно, но потом князь приспособился и быстро опорожнил поднесенную чашу.

- Ты не серчай на Ясельду, добрый человек, - пробурчал в бороду седовласый кривич, по всем ухваткам, видать, местный старейшина. - Не со зла девка тебя оборотила. - Тут он исподлобья глянул на могучую жрицу, тщетно пытающуюся спрятать свои обильные телеса за плетеную занавеску у входа. Она вытягивала шею, пытаясь разобрать, о чем же секретничают мужчины.

- Несчастливая она. Наши местные ее не сватают, вот она и взъелась...

- Что так? - осведомился пегий Хельги, сыто отдуваясь и гладя свой раздувшийся живот. - Девка она вроде бы справная, - и нурманин руками изобразил округлости, по его мнению придававшие жрице женского обаяния.

- Она, вишь, какая оглобля вымахала, - степенно ответствовал староста. - А у нас народ все больше невысокий. И характер у нее опять же того, не сильно покладистый. - Кривич крякнул. - В меня пошло дитятко. - Тут он оживился, словно какая-то замечательная мысль пришла ему в голову, и всем своим грузным туловищем наклонился к Хельги: - Послушай, так бери ее за себя, коли любо. Сядешь тут, построишься. Земли кругом- бери не хочу. Что обработаешь, твое станет. Хату тебе справим. Я за дочкой приданное сильно богатое дам : шкур соболиных и куньих, зуба рыбьего костяного, сошник железный, топор тоже. Даже алатырь-камня солнечного не пожалею!

Мужик сопел, прикидывая чем бы еще прельстить заезжего гостя. Тут в разговор встрял Шиш.

- Что за камень такой? - поинтересовался он. - Слыхать- слыхали, а видеть никогда не доводилось.

Кривич полез в кошель на поясе и осторожно неуклюжими короткими толстыми пальцами извлек горсть застывших медвянных капелек. Желтый прозрачный янтарь заискрился в свете очажного огня. Путники, затаив дыхание, смотрели на маленькое светящееся чудо. В одном кусочке Серый даже разглядел жука со смешно растопыренными усиками. Он казался совсем живым, хотя было совсем не ясно, как можно существовать в камне. Зеленые жесткие надкрылья были полураскрыты, словно насекомое пыталось взлететь и не могло.

- Соглашайся, Хельги, - задорил нурманина дядька. - Девка справная, дородная. Потом добра за ней дают много. Оженим тебя...

- Нет уж, - отрезал пеговолосый. Он сосредоточенно потирал верхушку лба. Видно, на этом самом месте по его представлению и должны прорезаться рога. - Мне на всю жизнь хватило хлопот с Сигрид, будет уже.

Кривич замолчал, но видно было, что идея сделать Хельги своим зятем прочно засела в его лобастую голову.

Серый сунулся было поближе разглядеть чудного жука, уже почти цапнул ладошкой медовый камушек. Только рачительный кривич был настороже. Он мигом сгреб все свое богатство заскорузлой лапой и аккуратно струсил назад в кожаный мешочек.

- Откуда ж такая красотень берется? - поинтересовался Шиш. - Неуж из земли здешней добываете?

- Какое там! У чудинов вымениваем. Они у самого Варяжского моря живут. Как море заволнуется, так выбрасывает на берег таких камушков силу невиданную. Сказывают, что это слезы морской девы.

- Вот бы и нам таких! - с завистью пробурчал Серый, провожая взглядом исчезнувшие в кульке веселые камни.

В общинной избе мало-помалу скапливался аромат веселого застолья. Чуткие ноздри волчонка щекотал пьяный запах пролитого пива и дымный мясной дух. Голова сама собою тяжелела. Ольгерд, на малое время оторвавшийся от еды, заметил что Серый уже почти спит.

- Ну, хозяева ласковые, пора нам и честь знать! - князь легко отодвинул тесанную дубовую скамью. - День у нас сегодня трудный задался, а завтра с ранья в путь собираться. Так что, благодарствуем за хлеб-соль.

Седой староста тоже поднялся и отдал ответный поклон.

- Чем богаты, гостенечки! - ответил по-писанному. - Только, что ж так спешите? Погости ли бы у нас седмицу-другую, оно и ладно бы было.

- Утро вечера мудренее, - встрял в разговор Шиш. А сейчас выспаться не мешает.

- Раз так, ложитесь тут прямо, - широко махнул рукой кривич. - Девки постелю соберут.

Серый проснулся среди ночи внезапно, словно от толчка. Вскочил, повертел головой, огляделся. Тихо все, вроде. Потом его как ударило: куча соломы, на которой с вечера устроился Хельги, пустовала. Сброшенное второпях одеяло валялось на дощатом полу, а на золотистых сухих стеблях еще оставались явные вмятины от тела нурманина. Ясно, что или сам встал или силой уведен он был совсем недавно. Мальчишка принюхался. Кроме знакомого тяжелого запаха, ему явно чудился еще один- легкий, слабо уловимый. Тоже, вроде уже попадавшийся на пути, да вот когда? Только связан он для Серого с какой-то опасностью. Мальчишка сунулся идти по тонкому воздушному следу. По всему выходило, что дверь они не миновали. Тихонько приоткрыв ее, бывший оборотень так и застыл в изумлении.

Прямо перед ним на пушистом кругленьком стожке сена, оставленном с осени для прокорма скота или иных хозяйственных нужд, крепко сплелись два тела. Ясельда явно борола нурманина: плотно обхватила крепкими, не хуже, чем у иного мужика, руками. Она жадно впивалась губами в полураскрытый рот Хельги и хрипло рычала, как не ко времени разбуженная медведица. Мужчина не сдавался, тоже прижав ее одной рукой за толстую полураспустившуюся косищу, другой судорожно стискивая плотный бок. Но дела нурманина были плохи- он хрипел под навалившейся на него тяжестью и раза два даже застонал. Серый рванулся, было, на подмогу боевому товарищу, но тяжелая длань вдруг придавила его плечо.

- Охолони, волчонок, - шепнул неслышно подошедший князь. - Они сами разберутся, что к чему. - И настойчиво подтолкнул мальчика в избяное тепло, плотно прикрыв за ним дверь.

Поутру Хельги был на месте. Только выглядел он неважно: помятая физиономия и выразительные свинцово-серые пятна под глазами явно говорили о тяжелых ночных трудах. Видно было, что схватка ему выдалась не легкая, и сомкнуть глаз не удалось. Почему-то ни Ольгерд ни дядька ни о чем его не спросили, только прятали хитрые ухмылки в усы и старательно отводили глаза. Нурманин же был неожиданно молчалив и задумчив. Вещи свои он сгребал в заплечный мешок машинально, даже не замечая, как трусится тонкой струйкой драгоценная соль из прорвавшегося кулька.

- Может, останемся здесь на денек? - как-то жалко и неуверенно спросил он вдруг у князя, не поднимая головы.

- Какой смысл? - деланно изумился Ольгерд. Веселые золотистые искорки пробегали в его прищуренных глазах. - Пока тепло, а через седмицу мороз грянет- нос на волю не высунешь. А так, коли поднажмем, аккурат до холодного времени к побережью доберемся. У моря потеплее будет, да и у чудинов отогреться сможем.

Провожали их всем миром. Хоть и мало успели познакомиться кривичи со своими незваными гостями, но история превращения Ольгерда в медведя всех взбудоражила. Каждому хотелось воочию убедиться в ее правдивости. Поэтому у околицы толпились практически все: и степенные мужики со своими женами, и девки с парнями и, конечно же, любопытная малышня. Детвора заулюлюкала при виде двуногого Топтыгина, одетого, к тому же, совершенно по человечьи: в высокой выхухолевой шапке с бобровой тульей, в длинном плаще красного сукна, широко отороченным горностаем и стянутом тяжелыми серебряными застежками. Собираясь, Ольгерд долго сомневался, надевать ли ему теперь сапоги. Шерстистые медвежьи лапы с твердой как железо подошвой совершенно не боялись холода и сырости. Но потом все же князь решил, что босые ноги- это не солидно, и долго мучился, обуваясь.

- Как ворочаться назад станете, заглядывайте, - напутствовал староста на прощание, с особым значением поглядывая на смурного нурманина. Тот украдкой все кого-то высматривал в толпе, да видно, не находил: Ясельда так и не вышла проводить путников. Хельги мрачнел все больше и больше, даже буркнул себе под нос какое-то малоразборчивое злое ругательство, из тех, что обычно посылают женщинам.

Идти им пришлось на лыжах: в оттепель снежный покров поплыл, стал рыхлым. Грузные воины, да еще с немаленькой кладью, и шагу не могли ступить, чтобы не провалиться. Ловко сработанные широкие лыжи, подаренные им старостой, просто спасли их. Сноровисто скользя по талой кромке снега, мужчины легко бежали вперед. Серому было труднее. Он взгромоздился на катанки первые и его мосластые ноги то и дело разъезжались в разные стороны. Несколько раз он падал и скоро изрядно промок и измучился.

Ольгерд, видя страдания мальчишки, сжалился и объявил привал. Серый с удовольствием скинул с ног опостылевшие деревяшки и потянулся. На полянке, где они остановились, росло невысокое колюче-игольчатое деревце. По зимнему времени на нем не было ни одного листочка, только оно все равно казалось кругленьким. Стайка веселых распушившихся мокрых воробышков уютно устроилось на его ветках и о чем-то оживленно чирикала. Шум-гам стоял на весь окрестный лес, а маленькие птички все не унимались. Они совершенно не испугались появившихся путников и продолжали обсуждать свои проблемы.

- Ишь, сластены, на боярышник насели! - улыбаясь, проговорил старый Шиш. Он наломал пихтового лапника и теперь с комфортом расположился на зеленой подстилке. - Уж все до единой ягодки обобрали, а не улетают.

Тут дядька насторожился и поднял вверх коричневый палец, призывая прислушаться. Из чащи, с той стороны, откуда они только что пришли, раздавалось мерное шарканье. Кто-то догонял их на лыжах. Хельги перекинул топор со спины вперед. Шиш насторожил самострел. Что бы ни был за человек, лучше приготовиться, чтобы потом локти не кусать. Но все их предосторожности оказались напрасными. Навстречу им выскочила Ясельда, запыхавшая, раскрасневшаяся от быстрого лыжного бега. Девушка была куда как ловка, и Серый невольно залюбовался ее сильными движениями. Не останавливаясь, жрица подрулила к Хельги и бросилась ему на шею.

- Любый мой, ясый! - голосила она. - Куда же ты, кровиночка моя, уходишь? Без тебя от тоски пропаду-у-у-у...

Крупные слезы потоками стекали с ее пылающего лица и капали на плащ нурманина.

- Я ж не надолго, - смущенно оправдывался расчувствовавшийся пеговолосы й. - К весне вернусь. И бормотал вполголоса смешные ласковые слова, от которых Ясельда начинала рыдать еще больше.

- Пойдем, воды, что ли, наберем, - поманил Серого дядька, шагая в лесные сугробы. Мальчик хотел возразить, какая вода, где ее теперь найдешь зимою? Запалить костер, да натопить снегу- вот и вода будет. Но сопротивляться не стал.

Когда они воротились, девушки уже не было. Хельги сидел на снегу и глядел прямо перед собою. В ладони он сжимал золотистый алатырь-камень, нанизанный на плетеный шелковый гайтан.

- Попрощались? - коротко спросил его князь. Нурманин молча кивнул, и начал собираться.

Оказалось, что Ясельда приходила не с пустыми руками. Она оставила своему любимому не только янтарный оберег, но и солидный набор продуктов. Дядька обнаружил кругленький мешочек из суровой холстины, плотно набитый морожеными пельменями. По зимнему времени самая удобная походная еда: нужно только вскипятить в котелке воды, запустить эти крохотные мясные пирожки, и вот уже готова сытная трапеза. Не забыла девушка и про ароматный шматок белоснежного свиного сала, щедро натертый солью и травами.

- Хороша девка! - восторженно крякнул Шиш, перебирая принесенную еду. - Добрая хозяйка, да и тебя полюбила, видно, - бросил он в сторону Хельги. - Такую хватать надо, а ты ушами хлопаешь.

- Сговорились мы с ней, - смущенно буркнул себе под нос нурманин, мучительно багровея лицом. - Ждать меня станет. По весне ведь все равно вернемся, - и Хельги выжидательно поднял глаза на князя-медведя.

- Вернемся, вернемся к твоей любушке! - насмешливо произнес Ольгерд. - Мне теперь не миновать с ней встречаться: такого-то меня Домогара и на порог не пустит, - и скроил зверскую рожу, что в теперешнем его обличье бурого хозяина леса получилось очень даже выразительно.

Оставшаяся половина дня прошла без приключений. На лес незаметно стали опускаться фиолетовые сумерки. Еще час, и передвигаться среди разлапистых елей станет небезопасно - проглядишь в потемках задремавшую под пушистым снежком черную топь- тут и лыжи не спасут. Путники решили поискать подходящее место для ночевки. Конечно, найти охотничий заимок они и не мечтали- среди этой непролазной чащи можно было бродить и месяц-другой, да так и не встретить даже следов человека. Но уютненький буреломчик, закрывающий тесным переплетением ветвей от злого кусачего ветра, да чтобы и зверь не всякий через него пробрался б, друзьям бы очень пригодился. Но, как на зло, ничего подходящего им не попадалось. Уже в темноте они вышли из чащи на ровненькую кругленькую полянку. В середине снежной равнины темнело что-то крупное, очертаниями напоминающее одинокую скалу.

- Слетай-ка, Серый, глянь издаля, что за штука, - потешно разевая пасть, бросил Ольгерд. От усталости в нем просматривалось все больше медвежьего: запыхавшись, он вывалил наружу толстый розовый язык.

С тех пор, как огорченная Ясельда оборотила князя, мальчик почувствовал к нему еще большую симпатию и доверие. Если раньше Серому случалось и опасаться тяжелого характера своего господина, и порой трепетать под его грозным взглядом, то теперь все переменилось. Маленький оборотень стал ощущать Ольгерда как своего: старшего, более мудрого, но своего. Появившаяся звериность роднила их почти так же, как связывает порой побратимов обряд смешивания крови.

Мальчишка собрал в кулак последние силы и рванул вперед, к темнеющему пятну. Но чем ближе он к нему подъезжал, тем сильнее становилось его недоумение. То, что было впереди, сытно пахло сдобным хлебом. Как будто бы вся эта горушка была сработана из теплых короваев. Откуда в чаще леса взяться такому? Серый замедлил ход. Протер глаза. Потом немилосердно ущипнул свою худую руку повыше варежки. Стало больно, но высившийся впереди морок не исчезал. Стоящая перед ним огромная изба с веселенькими глазастыми окнами сладко пахла медовым печивом. Мальчик приблизился к ней вплотную. Осторожно провел рукой по коричневой, покрытой снежной изморозью стене. Странно, ладошка скользила как по сахарной глазури. Серый лизнул пальцы- липкие, сладкие. Воровато оглянувшись, он колупнул кусочек бревна. Комышек был мягким, тающим во рту.

- Э-ге-гей! - от восторга паренек забыл обо всякой осторожности. - Ко мне, сюда! Тут такое! - у него не находилось слов, чтобы объяснить своим спутникам, что же такое он нашел.

- Да никак хлеб ржаной, - с сомнением протянул Шиш, когда попробовал предложенный Серым шматок от чудесной избушки. - Пробуй, Хельги, может, что скажешь.

Нурманин сосредоточенно прожевал свой пай и задумчиво причмокнул:

- Вкусно! - и потянулся к коричневой стене с самыми серьезными намерениями.

- Точно, медовый хлеб! - воскликнул Ольгерд, хлопая себя по мохнатому лбу. - Сладок, да еще ягодами пахнет. А в домике-то что, никого нет?

И они приникли к слюдяному окошку, пытаясь разглядеть, что же там внутри. Свет в доме горел, но видно ничего не было - только размытые непонятные силуэты. Серый от усердия распластался носом по окну и высунул язык. Стало сладко.

- Батюшки-светы, ведь это леденец! - воскликнул он, вновь, теперь уже нарочно вылизывая желтоватую стеклистую массу. Остальные с удовольствием присоединились к нему. Через некоторое время они вдруг опомнились.

- Как несмышленыши, честное слово! - заругался дядька, первым придя в себя. Чья изба-то? Надо сперва с хозяевами поздороваться, потолковать. А то, небось, смотрят на нас, дураков, да хихикают.

Хельги оторвал липкое, вымазанное сладким лицо от аппетитного окошка. Ольгерд хрюкнул, подавившись.

- Ну, так давайте, здороваться пойдем, - выдавил он, оглаживая мех в том месте, где раньше находились усы. Было видно, что князь устыдился своей ребячливости.

Входная дверь легко распахнулась, как только путники к ней притронулись. Золотистое сладкое тепло радушно приняло их в свои объятья. На желтоватом, как свежевыскобленные доски, полу, так и хотелось от души поваляться. Украдкой попробовав его ногой, Серый обнаружил некоторую упругость. Удивительный пол больше напоминал румяные лепешки, щедро макнутые в жирное коровье масло.

- Гой еси, хозяева добрые! - махнул Ольгерд поясной поклон, в основном ориентируясь на белоснежную пышущую печь, потому что никого живого в избушке не просматривалось. Остальные тоже сдернули шапки, попутно любопытствуя по сторонам.

Удивительная избушка внутри была еще лучше, чем снаружи. Крепкий шоколадно-коричневый стол, щедро расписанный сусальным золотом, явно был изготовлен из того же материала, что и стены. Скамейки были ему под стать. У блестящего леденечного рукомойника висели кипенной белизны полотенца, красиво расшитые красными петухами.

- Сейчас умыться с дороги хорошо б, - неуверенно произнес Хельги, которому надоело пускать голодные слюни и топтаться у порога. Он шагнул к бадейке и наклонил ее, одновременно собрав ладони лодочкой. Но ополоснуться ему не пришлось. Несколько мгновений он с сомнением разглядывал пенную жидкость, потом осторожно попробовал:

- Это ж пиво, братцы! - радостно загорланил он, с чувством опрокидывая в глотку содержимое рукомойника.

- А ну-ка дай мне! - оттолкнул его Шиш, испугавшись, что ему совсем ничего не достанется. На удивление посудина опять была полнехонька. Дядька обстоятельно приладился к ней, и некоторое время было слышно только неторопливое бульканье. Потом старик оторвался, залихватски крякнул и вытер рыжевато-седые усы тыльной стороной ладони. Маленькие его глазки довольно блестели, а кругленький носик подозрительно покраснел.

- Медовуха! - важно изрек он и пьяно икнул. - Крепка, собака!

Серый не стал ждать своей очереди и, как хорек, проскользнул мимо Ольгерда. Только он успел наклонить рукомойник, хлебнуть глоточек, как был награжден крепкой затрещиной.

- Что ты , дяденька! - взвизгнул мальчишка. - Там же кисель клюквенный! За что?

- Сейчас проверю, какой там кисель! - выпалил недовольный Ольгерд и потянул бадейку на себя. Некоторое время он пил молча, а потом воскликнул:

- Да это же вино ромейское, сладкое! Прям по всем жилам огнем запалило!

И оборотившись к Серому, важно произнес:

- Рано тебе еще такой киселек хлебать! Подрасти сначала! - и не слушая никаких возражений, снова приник к живительному источнику.

Погрустневший хлопчик опустил голову. Рот его все еще был в сладком киселе, который ему удалось только попробовать. Он со вздохом облизнулся, а потом, видно решив вести себя как взрослый взялся за полотенце. Рушник шуршал в руках как-то по-особенному, и одуряюще пах яблоками и малиной. Серый не удержался и сунул уголок в рот. Кусок полотенца сразу помягчел и стал таять. Прожевав, мальчик шепнул тихо, чтобы не услышал князь:

- Что такое не знаю, но петухи- точно из малинового варенья!

Осмелевшие путники стали пробовать все, что попадалось под руку. Справившись с полотенцем, Серый пригнулся к полу. Точно, доски оказались на вкус точно такими же, как лепешки, которыми, бывало, баловала его мать. Мальчик разошелся и не только отправлял в рот куски домашней утвари, но и хозяйственно запасал их в дорожную суму. Хельги закусывал висящей на стене белоснежной шкурой непонятного зверя и млел от восторга.

Ольгерд решительно шагнул к печке. В подтопке лежали наколотые дрова. Нагнувшись, князь шумно втянул чутким медвежьим носом воздух и зачавкал. Растопка вся была из медового хлеба. Ольгерд отодвинул заслонку и огляделся. Печка словно завлекательно улыбалась своим устьем, обещая немерянные количества сладких явств и питий.

- Бросьте скамейки жрать, идите ко мне! - позвал друзей князь. - Тут в печке самый смак захоронен. Если есть, так лучшее!

Все с интересом подтянулись к нему. Любопытный Серый как всегда вылез вперед, поднырнув под могучей дланью Ольгерда:

- Что там дяденька? Неуж рахат-лукум?

- Вот сейчас гляну, - пробурчал его господин, осторожно, чтобы не замараться сажей, заглядывая внутрь. Было темно, но что-то маняще-желтое маячило в глубине.

- Подмогните! - приказал князь и полез вперед. Хельги и Шиш аккуратно поддерживали его за пояс и под коленями.

Продвинувшись вперед, Ольгерд попытался ухватиться за запрятанные продукты, но неожиданно резко ухнул в никуда. Мир вокруг закружился, и князь почувствовал, что падает куда-то со страшной высоты. Ветер хлестал в лицо с такой силой, что чуть не срывал плащ. Его друзья все еще цеплялись за него, а где-то там, позади, летел Серый, визжа от страха. "Бесплатный сыр бывает только в мышеловке!" - горестно подумал Ольгерд, погружаясь во тьму. Мышеловка захлопнулась.

Оленьи люди.

Кто-то мягко и настойчиво трогал Серого за щеку. Прикосновение было теплым и щекотным. Мальчишка замотал головой и осмотрелся. Над ним нависла продолговатая морда с огромными ветвистыми рогами. Круглый карий глаз внимательно всматривался в лицо человечка. Взгляд был глубоким, и удивительно мудрым. "Лось!" -сполошно мелькнуло в голове у мальчика, но потом, присмотревшись повнимательнее, он понял, что нет, не лось- олень.

Животное неторопливо переступало мощными круглыми копытами. Потом, выразительно фыркнув, подалось назад. "Мол, вставай! Нечего разлеживаться!" Серый послушался безмолвного совета и поднялся. Кругом, куда ни глянь, простиралась белая снежная равнина. Мальчишка оказался в самом центре оленьего стада. Животные меланхолично посматривали на человека, но продолжали что-то жевать. "Удивительно, что тут можно есть, снег ведь кругом!" - про себя удивился Серый. Присмотревшись, он понял, что олени разбивают плотный наст и извлекают сизо-зеленую то ли траву, то ли мох.

За плотной чередой мохнатых спин, мальчику почудилось какое-то строение. ""Может, люди тут есть?"- понадеялся он и медленно двинулся в сторону предполагаемого жилья. То, что стояло перед ним, мало напоминало хорошо знакомые избы. Скорее оно походило на холмик, из верхушки которого весело курился дымок. Подойдя поближе, Серый понял, что это просто бревенчатый сруб, сужающийся кверху. Кое-где из под настеленных шкур и насыпанной коры с дерном проглядывали потемневшие бревна.

Если дым над домом, значит, внутри теплится очаг, готовится пища, живут люди. Мальчик смело поднырнул в низенькую дверь сбоку. Очаг в самом деле горел- веселый костерок в центре, защищенный круглыми серыми камнями. Приятно булькал котелок с каким-то варевом. Серый осторожно ступил на устланный оленьими шкурами пол. Человек у очага обернулся. Девчонка. Наверное, его ровесница. Одежда из шкур делала ее до смешного похожей на маленького медвежонка. Только длинные черные пушистые волосы были как ночь. Девчонка вскочила и загородилась руками:

-Не подходи! - грозно выпалила она. - Я обережное слово знаю. Любую нечисть на раз изведу!

-Какая я тебе нечисть! - возмутился Серый. В это мгновение он совершенно забыл, что когда-то был оборотнем и негодовал совершенно искренне.

- Тогда почему выглядишь не по-людски? - девчонка подозрительно уставилась ему в лицо:

- Волосы белые, глаза как море. Откуда у человека такие глаза? И одежда твоя, что за тряпку нацепил?

Больше всего мальчик обиделся за свой плащ. Это чтобы княжий подарок самого лучшего сукна, да на меху, тряпкой обзывать? Ну, может, пообтерся он местами, обгрязнился, но все равно же вещь стоящая, не барахло! А хозяйка продолжала выспрашивать:

- Печок твой где? И каньги у тебя, - она указала на ноги мальчика, - совсем другие.

В самом деле, обувка хозяйки жилища была не похожа на привычные сапоги. Невысокие чувяки из оленьей шкуры со смешными загнутыми как у лыж носами с длинными кожаными тесемками. Больше всего Серого позабавил пучок сухой травы, которыми эти каньги утеплялись изнутри.

- Человек я, человек, - поспешил успокоить он девочку. - Только в другой земле живу. Там все люди как я.

Сказал и призадумался. На самом то деле и не так это! Вот старец Порфирий- он с черными волосами, теперь, правда, весь седой. Ольгерд- русый и голубоглазый а жена его- с каштановыми кудрями. Разные совсем. Больше всего девчонка походила на молодую жену Борислава- кипчакскую красавицу Бербияк- хатун. У той тоже глаза раскосые, черные. Только у нее лицо узкое как степная сабля, а у хозяйки- круглое, румяное как ягодка. И взгляд у нее теплый, добрый, хоть и ругается.

- Чем докажешь? - строго так спрашивает.

Серый задумался. Потом вспомнил. Всякая нежить честного железа боится. У всех народов так- вот и Хельги ему про ихних троллей тоже рассказывал. Мальчик вытянул из-за пояса нож.

- Видишь? Железо держу- и ничего.

- Железо? - изумилась девочка. - А что это такое?

Серый слегка обалдел. Может ли быть так, чтобы люди жили и про железо не ведали? Огляделся- а и правда. Вон стрелы рядом с луком лежат - легкое древко с прикрепленным жилкой костяным наконечником. И крючки около- на рыбу, видно, тоже из кости. Даже горшок над очагом оказался не железным. Девочка проследила за взглядом Серого и пояснила:

- Кору березовую содрала, глиной обмазала, на солнышке просушила - вот и посуда.

Сама она с неподдельным интересом смотрела на остроконечную диковину в руках незваного гостя.

- Нож, - важно пояснил ей бывший оборотень. - Хочешь поглядеть?

Девочка кивнула и осторожно, двумя руками приняла оружие. Оглядела, понюхала, а под конец даже зачем-то лизнула. Потом просияла:

- У меня тоже есть!

И достала точеную кость, по форме напоминающую кинжал. Ручка хорошая, с прорезным тонким узором, да клинок не остер.

- А ты что одна? - поинтересовался Серый. - Родичи на охоту ушли или в гости?

- Матушка померла, когда той зимой мор на саамов напал. И люди хворали, а олени и вовсе стадами гибли. Она нас настоями травяными лечила, все за отца беспокоилась- слабый он. Даже, когда поняла, что уходит, только о нем и твердила: "Береги отца, девочка, выхаживай!" а он женку новую привел, непутевую. Все б ей песни горланить, да из бочаги хлебать. Как могла я им угождала- и готовила, и за оленями следила, морошку собирала, печок ей сшила, - тут девочка кивнула на меховой балахон у входа, затейливо изукрашенный узорами из цветной замши и бисера. - Только все равно все не по ней было. Вот она однажды и говорит: "Мы теперь к моей веже откочуем, а ты тут оставайся! Сил моих больше нет, такую ленивую девку поить-кормить!". И уехали. Все из дома чисто выгребли- оленьих шкур на полу и тех не оставили. Мачеха даже огонь в очаге водой залила, представляешь?

Серый сочувственно покивал. Ему не в первый раз приходилось слышать о злых мачехах и их глупых безвольных мужьях. Видно, в каждом народе такое нет-нет, да случается. Как же девочка выжила- одна, без ничего, среди суровой тундры? А маленькая хозяйка продолжала свой рассказ:

- Сижу, мерзну, уже волки вдали завыли- они человечье горе на раз чуют. Вдруг тихо голос мне на ухо говорит: "Вспомни, доченька, материнское подаренье!" Я за пояс ухватилась, кошель развязала, а там камушки- кремешки. Побежала, моху-ягеля сухого да бересты принесла- вот огонь и запалила. Все веселее стало. Только есть захотелось - аж мочи не стало. Огляделась вокруг - глядь, силышко валяется- куропаток ловить. Расставила я его, где ягод морошки много, и стала ждать. Быстро птичка поймалась, а из ее жилок я еще силков наготовила. Обжилась понемногу, посуду наделала, - и девочка гордо показала на котелок.

Вдруг рассказчица встрепенулась:

- Что ж это я? Ты голодный ведь?

Серый кивнул, и девочка захлопотала у очага, снимая варево с огня. Через несколько минут они уже вовсю ели похлебку из куропаток. Мальчик с удивлением разглядел в бульоне сваренные ягоды.

- Зачем это?

- Чтобы не болеть, - серьезно ответила маленькая повариха. - Я и тертую кору добавляю. Горчит чуть-чуть, зато польза.

Внезапно они посмотрели друг на друга и покатились со смеху. Если б кто-нибудь спросил - почему, вряд ли они смогли бы ответить что-то вразумительное. Просто два человеческих детеныша, одиноких и неустроенных среди бескрайних снежных просторов, радовались тому, что теперь они вместе.

- Меня Настай зовут,- первой представилась девочка. - А тебя?

- Серый, - почему-то стесняясь, буркнул мальчишка.

- Расскажи, Серый, откуда ты, - попросила Настай. В ее узких темных глазках светился такой живой интерес, что Серый не смог отказать.

- Ну, слушай, коли желаешь, - начал он свой рассказ. - Далеко отсюда течет большая теплая река- Днепр...

Девочка заворожено внимала, свернувшись мохнатым комочком. И мальчик, воодушевляясь, поведал ей все- и как был маленьким, и про то как сделался волком, встретил Ольгерда, съел его лошадь, и чем это обернулось.

Настай ахала, удивлялась, даже разок вскрикнула, но верила рассказу безоговорочно. Они так бы и говорили без конца, но на мягких лапах подкралась усталость, начали слипаться глаза.

Мальчику было так хорошо и уютно, как бывает только в раннем детстве. И, только засыпая на оленьей шкуре в теплой избе-веже, Серый вспомнил о своих потерявшихся спутниках.

- Руби его, Ольгерд! - тоненько кричал Шиш. На него самого наседало человек пять в длинных меховых одеждах, вооруженных палками с прикрученными к ним оленьими рогами. Оружие смешное для бывалого воина, с мечом из доброго железа, да уж больно настойчивы были нападавшие.

Князю повезло еще меньше. Его атаковал чуть ли не десяток- невысокие чернявые люди наскакивали на Ольгерда, как собаки на матерого медведя. Собственно, именно таковым пресветлый князь сейчас и являлся. В пылу битвы он совершенно забыл об оружии, пытался поразить противников лапами и грозно рычал. Напрасно дядька старался напомнить ему о мече. Дела были плохи. Пришлось Хельги и Шишу прорываться на помощь своему господину и строить круговую оборону.

После стремительного падения из печного устья, они очнулись на заснеженном берегу моря. Лед был еще тонок и легко ломался под тяжелой поступью. Только оглядеться как следует им не удалось. Сразу набежала целая толпа узкоглазых людей в странных балахонах, и началось!

- Убирайся, Тала! - зло кричали они. Соленый ветер далеко относил их слова, делая еще более непонятными. - Хватит саамским мясом лакомиться!

Ольгерд не понял ровным счетом ничего из того, что они орали, но совершенно точно осознал, что обращались они именно к нему. Прояснить ситуацию не вышло. То ли маленькие охотники были сильно разгневанны, то ли просто мерзли на морозе без движения, но они не говоря более худого, набросились на князя с явным намерением порешить. Спутников его нападавшие спервоначалу не трогали, но когда те стали на защиту своего господина, то досталось и им. Долго ли коротко ли бились они, но никто пересилить не мог. Князю и его присным не хотелось убивать негостеприимных хозяев, а у тех сил не хватало перебить русичей.

- Уходи в тундру, Тала! - опять затянул старую песню седоватый приземистый мужик, видно вожак. Он в охотничьем азарте припрыгивал с одной ноги на другую, широко разведя колени. Палка со вставленным на конце моржовым клыком вовсю ходила в его руках. - Мы своих детей в обиду не дадим!

- На кой ляд мне сдались ваши дети?! - в сердцах рявкнул Ольгерд. Его огромная красная медвежья пасть была живописно раззявлена- князь никак не мог отдышаться.

- Съесть! - последовал немедленный ответ. - У Кодьбы девчонка от вежи на пару шагов отошла, где теперь ее косточки?

До Ольгерда стало медленно доходить, что эти странные люди принимают его за кого-то другого. Надо было разруливать ситуацию.

- Я -не Тала, - решил чистосердечно признаться князь.

Нападавшие сначала примолкли, а потом язвительно засмеялись.

- Хитер ты, Тала-медведь! Но саамов не проведешь, мы тебя знаем.

- Ну, посмотрите вы на меня, - продолжал уговаривать их Ольгерд. - У вашего Талы на голове такая шапка? - И он показал крытый алым бархатом меховой головной убор с горностаевой тульей. - У него такой же плащ, сапоги, меч? - Русич вытащил из ножен и с гордостью показал огромный двуручный меч, по блестящему лезвию которого побежали-зазмеились отблески бледного света.

Ропот пробежал по толпе, даже самые храбрые в изумлении отступили.

- Никогда прежде у Талы-людоеда такой штуки не видали, - послышались сдержанные шепотки.

Плосколицый вожак почувствовал, как азарт сражения постепенно покидает его бойцов, и решил пойти ва-банк:

- Хитер ты, Тала, много у тебя уловок. Сейчас кликнем нойду, она то уж точно скажет, кто ты на самом деле!

Сейчас же от кучки охотников отделился человек и побежал в сторону поселка. Князь решил, что самое страшное уже позади, и повернулся было к своим спутникам. Но он даже слова не успел вымолвить, как в его грудь уперлось чуть ли не с десяток роговых копий.

- Стой, где стоишь! - сурово приказал ему главный нападающий. Оставалось только ждать.

Нойда оказалась обычной старушкой, обряженной так же, как и остальные- в балахон сшитый из оленьих шкур мехом наружу. Только ее печок был отделан у ворота и на рукавах перламутровыми пуговицами, кисточками и полосками цветной замши. Широкий красный пояс служил не только украшением, но и хранилищем многих нужных предметов- ножа в кожаных ножнах, позвякивающего при каждом шаге кошеля. Кроме того, он был щедро украшен мелкими медными колечками и множеством непонятных фигурок-амулетов.

Бабушка резво рассекала на широких кожаных лыжах, только перед самым носом Ольгерда чуть притормозила, обдав собравшихся морозными снежными брызгами. Ничуть не смущаясь, она подошла к самому носу князя-медведя. Долго глядела ему в глаза, крепко вцепившись желтыми морщинистыми кулачками в свой замечательный пояс. Для верности мудрая женщина обошла Ольгерда вокруг посолонь, а потом и его спутников тоже. Потом поворотилась к своим соплеменникам.

- Он- не Тала, - авторитетно заявила она, сердито поблескивая узкими карими глазами. Казалось, воинственные охотники боялись этого цепкого колючего взгляда- они словно малые дети, которых отчитали, опускали головы к земле.

- Он- могучий воин и недавно еще был человеком, - продолжала колдунья. - Девка тебя оборотила. Не горюй, не надолго.

- Что с ним делать, скажи! - требовательно вставил седовласый охотник, бывший у нападавших за вожака.

- Мне ли, старой женщине, учить тебя как надо принимать гостей! - деланно удивилась бабка. - Да повинись, что убить до смерти хотел ни за что, ни про что!

Все таки, удивительные повороты выдает иной раз судьба! Вот недавно человек был готов тебя убить без сожаления, а часа не проходит- и ты уже сидишь в его доме на почетном месте у очага и не знаешь куда деваться от гостеприимства и непривычных явств.

- Замучил нас Тала-медведь, - доверительно жаловался хлебосольный хозяин, подкладывая Ольгерду очередной кусок оленьего мяса. - Собак без счета поел, оленей пугает. А как давеча девчонку заломал, так совсем терпенье саамов лопнуло.

- Саамы- это вы что ли? - уточнил как всегда деликатный Хельги.

Пожилой саам кивнул.

- Мы- оленьи люди. От оленя наш род пошел, олешками же и кормимся.

- Как так от оленя родились? - не понял князь, удивленно морща мохнатую морду. Он хотел еще добавить, что что-то рогов на голове хозяина не видать, но вовремя смолчал. Чужая вера- потемки.

- Давным-давно жила Дикарья Старуха, Коддь-Акка. Стало ей одной грустно в пустой веже. Оборотилась она важенкой и пошла пастись с дикими оленями. Потом все же женщиной опять обернулась, но ребенок ее родился оленем. Мяндаш-гром зовут. Летает он по небу- белой шкурой сверкает, золотыми рогами молнии на землю мечет. А умается- вниз спускается, человеком живет. В тундре охотится, дрова заготавливает. От него саамы пошли. Мяндаш людям лук дал, охотиться научил.

- Ишь, как складно чешет! - незаметно толкнул Ольгерда под бок Шиш. - Хорошо так жить: куда ни глянь- сплошная родня. - Потом погромче спросил у хозяина:

- А Тала тут с какого боку?

- Тала- медведь-оборотень, злой людоед. Оленя найдет- задерет, саама поймает- тоже. Голодный. У него в тундре семья осталась- жена Талакхе и сын- Талашка. Тоже есть хотят, мяса много надо.

- Сплошное веселье у вас, я погляжу, - раздумчиво произнес Ольгерд.

Саамы согласно кивали головами.

От жирной обильной еды князю скоро понадобилось выйти на природу.

Синеватые сумерки мягко укрывали саамские жилища. Широко вздохнув могучей грудью морозный воздух, Ольгерд задрал голову вверх. На темном низком небе горело волшебное сиянье света. Оно искрилось и переливалось причудливыми волнами, местами вспыхивая желтым, голубым и даже розовым. От изумления человек-медведь застыл, и в его разинутую пасть беспрепятственно падали хрупкие узорчатые снежинки.

- Это Лисий огонь, - спокойно пояснил седовласый саам, на всякий случай вышедший проводить гостя. - Зимой лиса по склону сопки бежала, хвостом за сугроб задела. Искры снежные в небо залетели, да там и остались.

- Красота-то какая, - только и смог выдохнуть Ольгерд, все еще не отрывая глаз от светящейся ленты.

- Это что, - важно вымолвил олений человек. - Сейчас зима, темно, ночь. Вот весной солнце вернется, тундра зацветет- тогда да.

- Погоди, погоди, - вырвалось у князя. - Это как же понимать? Так у вас зимой дня не бывает, что ли?

Саам утвердительно мотнул головой.

- А раньше при дедах дедов наших и всегда так было- не знали люди света, тепла не было. Пойдем к огню, это долгий разговор, замерзнешь.

Ольгерд молча пошел за хозяином. Новость про ночь длиной в целую зиму совершенно ошарашила его. "Подумать только!" - крутилось у него в голове, - "В каком дерьме люди живут- и ничего, не дохнут, даже довольны, вроде. "

Усевшись поудобнее у очага, сложенного из крупных диких камней-булыжников, седовласый вождь начал свой рассказ:

- В давние времена не было у саамов солнца. И луны не было тоже. Совсем темно было. Только по голосам люди друг друга различали. Холод мучил их. С моря дул ледяной ветер и саамы не могли согреться, потому что огня у них тоже не было. Так и жили наши деды тысячу лет, и еще тысячу, и еще... И не думали даже, что можно жить как-то по-другому.

Но однажды случилось: появился чудесный белый олень с золотыми рогами. Он был такой красивый, что глазам было больно на него смотреть.

- Как темно у вас люди! - сказал олень. - Неужели никогда вы не видели солнца?

Не знали саамы, что ему ответить. "О чем он говорит?" - спрашивали друг друга. Стал объяснять им чудесный зверь:

- Солнце- это большое тепло, большая радость. Далеко отсюда оно живет, трудно туда добраться.

Тут один молодой парень и говорит:

- Ничего не пожалею, лишь бы только увидеть такое диво!

Склонил белый олень золотые рога, подошел к сааму.

- Садись верхом, отвезу тебя.

И помчались они по мхам и болотам, через черные озера, над черными лесами, над угрюмыми сопками. Долго ли ехали, вдруг остановились. До самого края земли добрались. Засияло перед ними огромное красное солнце. Парень даже глаза руками закрыл, так ярко оно светило. Белый олень и говорит:

- Бери солнце, повезем его к стойбищу.

А оно горячее, жжется. Надел саам рукавицы- все равно мочи нет, руки огнем горят. Сжалился над ним златорогий, подхватил волшебными рогами светило, и повернули они в обратный путь.

Как только достигли саамской земли, ударил копытом белый олень и пропал. Сбежались люди, дивятся. Парень и говорит:

- Волшебный олень привез нам солнце. Давайте выпустим его, пусть осветит оно наше небо и нашу землю.

Глядь, а оно уж и остывать начало- не может жить без небесного огня, гаснет. Взялись саамы все вместе, стали солнце к небу подбрасывать. Подхватил его ветер и стал раздувать, как угли в костре раздувают. Засияло солнышко, озарило все кругом: и болота, и озера, и ягель, олений мох. Окрасился мир в разные цвета. Никогда раньше саамы не думали, что так красива их страна. Ушла тьма. Травы и цветы навстречу свету поднялись, потянулись деревья. Научились люди улыбаться. Вот с тех пор и светит над тундрой солнце.

Плоское коричневатое, изрезанное длинными морщинами лицо старого саама светилось детской важностью. Рассказывая гостям свою сказку, он как будто совершал какой-то ритуал, словно убеждая себя самого и других, что темнота и холод за бревенчатыми стенами вежи скоро кончатся, снова вернутся тепло и свет.

- О как люди свои места любят, - задумчиво заметил дядька Шиш, когда они, наконец, остались одни. - И земля- снег один, что в ней? А вы видели, старик чуть не слезы утирал, когда ягель да озера свои расписывал.

- Чудно это, - поддержал его Хельги.

- Чтоб вы понимали, - непонятно почему рассердился на них князь. - Не потому любят, что красиво да хорошо, маслом намазано да золотом посыпано. Любят, потому что свое, родное!

- Оно конечно, - согласился Шиш. - Всяк кулик свое болото хвалит. Энто только мы шляемся незнамо где, про дом свой начисто позабыли, - неожиданно закончил он.

Бурую морду Ольгерда озарила широкая улыбка. Словно спал человек, мучился в кошмарном сне, а тут вдруг проснулся- и нет ничего, только сонный морок один прощально машет темным хвостиком, исчезая.

- Решено, братцы! Как Серого отыщем, сразу назад двинем. Путь то ого-го какой неблизкий будет. Ну, ничего. Не к лету, так по осени дома будем. Прежде, конечно, к зазнобе твоей заглянем, - благодушно рыкнул Ольгерд в сторону Хельги и выразительно покрутил косматой медвежьей башкой.

Серый проснулся рано и с удовольствием валялся на теплых шкурах, наблюдая как Настай ловко хлопочет по хозяйству. Работа так и горела у девочки в руках. Наконец, лентяю наскучило праздное ничегонеделание и он вызвался помогать. Вдвоем они быстро управились с делами.

- Давай на реку пойдем, рыбы наловим, - предложила Настай.

Собирались они долго. Серый сначала решил пойти как был- в сапогах, и меховом плаще. Настай подняла его на смех.

- Всю рыбу перепугаешь такими тряпками! Да ты и часа не высидишь на морозе в такой одеже.

Пришлось мальчишке наряжаться в саамские одежды. Меховая шуба-печок Настай была ему почти впору, только немного коротковата, особенно когда девочка перепоясала его кожаным поясом.

- Отцовский, - с непонятной гордостью произнесла она, поправляя нож в притороченных к поясу ножнах.

Пришлось Серому одевать и смешные остроносые башмаки-каньги. В конце длительной процедуры переодевания мальчишка выглядел как настоящий коренной житель снежной тундры. Настай была довольна.

Лодку они взяли с собой из вежи. Мальчик поначалу сомневался, стоит ли тащить с собой совершенно ненужный груз. К чему, ведь любая речка, даже самая широкая в холода промерзает и спит себе тихонечко до весеннего тепла. Нужно только продолбить в толстом льду прорубь- и таскай себе спокойненько добычу. Зимняя рыба ленивая, сонная.

Оказалось, что эта река ведет себя совершенно по-другому. Сумрачные валы вспенивались над круглыми валунами, местами поднимавшимися из воды. Теперь Серый понял, что без лодочки они бы точно не обошлись. Тем более, что была она почти невесомой- сплетенная из тонких прутьев и обтянутая просаленной кожей.

У самой кромки воды мальчик недоуменно остановился. Прибрежный снег был буквально испещрен маленькими непонятными следочками. Наклонившись, Серый с любопытством принялся их разглядывать. Вмятинки на снежной белизне поражали необычной треугольной формой. Больше всего они походили на отпечаток голой человеческой ступни, только такой малюсенькой, какой не бывает даже у новорожденных младенцев.

Настай только мельком глянула на истоптанный снег и продолжала собирать лодочку к плаванию. Они не хотели уплывать далеко от берега, и девочка крепила к носу каяка крепкую плетеную из кожи веревку. Общими усилиями Серый и Настай вбили в мерзлую землю наскоро выструганный колышек и надежно закрепили на нем канатик. Теперь течение не сможет унести их дальше, чем на длину привязи. А по окончании рыбалки они той же веревкой притянут себя к берегу.

Мальчишке все не давали покоя чудные следы. Наконец, он не выдержал, и спросил про них Настай:

- Что тут у вас за зверь такой странный водится? Никогда раньше мне таких лап видеть не доводилось.

Девочка звонко расхохоталась. Разрумянившиеся щечки заиграли на морозе круглыми крепкими яблочками.

- Какой зверь? Тут же чакли прыгали. Ишь, натоптали.

И отсмеявшись, пояснила:

- Чакли- древний народец. Они в этих местах еще до саамов жили. И теперь живут. Кто в норах, под корнями деревьев, а больше в горах под землей. Старики говорили, часто раньше случалось: глянешь- из расселины дым валит. А внутри-селенье подземное. Все как у людей: и вежи, и повозки-кережи с оленями, и детишки бегают. Только все маленькое-маленькое. И ходят чакли совсем голыми, без ничего.

Теперь Серый понял, что видел на берегу именно отпечатки ступней маленьких человечков. Как же им не холодно нагишом зимой-то бегать? Мальчишка поежился. Хоть ему самому, надо признать, зябко не было ни капельки- теплые оленьи шкуры грели как хорошая печка. Права была Настай, когда заставила его обрядиться по-саамски. Однако, вслух ничего такого упрямец не высказал, только буркнул себе под нос вопросительно:

- Что ж им нагишом-то на снегу топтаться было? Али тут медом намазано?

- Шустрики они, веселяшки, - ответила девочка, продолжая возиться с рыбацкой снастью. - Чисто детишки малые. Любимое развлечение у них- под землю нырять, да обратно. А тут берег песчаный, гальки нет совсем почти, им и любо, мягко.

Наконец, управившись с делами, они отчалили от берега. Течение само подхватило лодчонку, вынесло на середину реки и повлекло дальше. Потом веревка натянулась, заходила-задрожала, и челнок запрыгал на одном месте, поднимаясь и падая в такт набегавшим бурунам.

Ловить рыбу костяным крючком поначалу было неловко. Не то, что неудобно, скорее просто непривычно. Серый чувствовал себя полным дураком тщетно пытаясь насадить на незнакомое орудие вонючую и слизкую тоненькую полоску крепко задумавшегося мяса. Особенно когда видел, как то же самое ловко и быстро проделывала шустрая девчонка. Дунула, плюнула, и уже готово дело- болтается в темно-серой воде крючок с наживкой, медленно уходя в глубину. Только полый стержень гусиного пера пляшет на поверхности. Вот уже, глядь, задрожал и ныряет. Подсечка- и первая рыбка бьется на дне лодочки.

- Окунек, - пренебрежительно бросила Настай, снова берясь за узелок с приманкой.

Красный хвостовой плавник иступлено колотил по кожаному днищу, гибкое горбатое тело выгибалось в тщетных попытках снова попасть в родную водную стихию. Наконец, рыба успокоилась, затихла. Желто-оранжевые глаза остекленели и подернулись темной пеленой. И полоски на серо-зеленой чешуе стали казаться уже не такими лаково-черными.

- Это травяник, на мелководье живет, - пустилась в объяснения девочка, одновременно деловито насаживая очередную мясную полоску на крючок. - Речные окуни они помельче, чем озерные. Те в глубине живут, сами рыбой кормятся.

Дальше с малыми заминками Настай повытаскивала из воды щуку, сига-тугуна и остромордую семгу. У Серого аж дух перехватило. Сам он как был с пустопорожним крючком, так и сидел, с завистью наблюдая рыбачье счастье шустрой девчонки.

- Как это у тебя выходит? - недоуменно, почти с обидой, поинтересовался Серый. То, что какая-то соплюшка добывает уже четвертую рыбину, в то время как он, мужчина, охотник, рыбак, сидит и только глазами хлопает? Это было уже слишком.

Девчонка хитро сощурила свои и без того узкие черные глазки. Свободной рукой она по-хозяйски похлопала серебристому боку небольшой семги-пестрянки, своей последней рыбацкой удачи. Рыбка была молодой, года три, еще не успела нагулять ни веса, ни добротного жира. Тело ее было испещрено темными точками, почти сливавшимися с темно-серой полосой на горбатой спине. Ей бы еще гулять, да не в реке, в море, взрослеть в соленой воде, но судьба распорядилась иначе. Настай с гордостью оглядела добытых рыб и заговорщицки наклонилась к Серому:

- Я слово заветное знаю, мне маменька перед смертью нашептала. Скажешь его- и олень с важенкой за тобой пойдут, слушать будут. Можно птицу приманить. Вот и рыбу ловить тоже помогает.

Серый слегка опешил. Он, конечно, знал о всяких таких колдовских приемчиках, что помогают не только зверя- человека сделать послушным своей воле. Но чтобы вот так, зачаровать рыбу словом а потом порешить... Было в этом что-то неправильное, некрасивое, что ли. Может быть потому, что часть своей жизни мальчишка сам пробегал в волчьей шкуре, но все в нем воспротивилось такому способу рыбалки. Должна быть честная борьба. Если ты сильнее, хитрее, быстрее, то получай добычу. Если зверь- ему свободу, а ты сиди с пустым брюхом. Так справедливо.

Настай как будто угадала его мысли:

- Это не состязание, Серый, - грустно сказала она. - Это жизнь. Не думай, я никогда не делаю так просто ради забавы.

Мальчик упрямо мотнул головой, как бы отметая ее оправдания, и молча уставился в темную холодную воду. Неожиданно лодчонку тряхнуло, она дернулась и стрелой рванула вперед, увлекаемая течением. В кожаное днище забили встречные валуны, в лицо детям полетели ледяные брызги.

Крепкий плетеный канатик беспомощно провис, тащась за лодчонкой как лысый кожистый хвост за крысой. Теперь привязь только мешала, угрожая в любой момент зацепиться за что-нибудь на дне и перевернуть легкую лодочку. Серый быстро вытравил веревку и бережливо смотал ее- мало ли для чего понадобится. Конец был явно отпилен каким-то достаточно тупым орудием- края были неровные, рваные. Мальчишка успел бросить взгляд на ускользающий берег. Там, на белом снегу мелькнуло какое-то смутное движение.

- Чакли! - Настай кричала, пытаясь заглушить шум бурной воды. - Обрезали веревку, шкодники.

Девочка из последних сил старалась держать лодку посредине реки. Острые прибрежные камни переходили в отвесные неприступные скалы. Кинет на них каяк- и все, поминай как звали. Серый немного приноровился и начал помогать девочке. Вдвоем дело у них пошло веселее. Они лихо маневрировали меж опасных препятствий и стремительно неслись, увлекаемые быстрым течением. "Не потопли, уже хорошо, " - думал мальчишка, немного успокаиваясь.

-Что впереди-то будет? - громко, чтобы быть услышанным осведомился он у Настай. - Река ваша куда впадает?

Ответ оказался совершенно неожиданным:

-Река Отцов приходит к морю, только мы туда все равно не попадем.

И, в ответ на изумленный взгляд зеленых глаз своего собеседника, пояснила:

- Сначала пороги начнуться, а после водопад- река с горы прыгать сильно будет. Даже если на камнях не побьемся, дальше точно разнесет.

Серому такой финал казался вполне справедливым наказанием за колдовской приворот маленьких несильных звериных душ, но он смолчал. Времени на поучения, судя по всему, уже не оставалось. Придонные камни становились все больше и острее: вот-вот пропорет днище, тогда точно к местному водяннику в гости угодишь. Мальчишка торопливо завязал на веревке скользящую петлю и попытался накинуть ее на наклонившийся над стремниной кустик. Ветки склонились под тяжестью кожаного жгута, и петля соскользнула. Серый пытался снова и снова. Неудачи только раззадоривали его. Вот он приметил впереди одиноко стоящее кривоватое деревце. Теперь или никогда! Мальчишка изготовился. Рука напружинилась, ожидая удобного мига, и тотчас резко выстрелила, посылая вперед веревку.

Две пары глаз напряженно следили за ее полетом. Перевязка надежно обхватила тонкий ствол и веревка натянулась. Лодка резко остановилась.

- Теперь тяни тихонечко,- почему-то шепотом сказала Настай.

Серого не надо было учить, он и сам прекрасно понимал, что к чему. Осторожно продвигаясь к берегу, он старался оплывать наиболее опасные препятствия. Нутряное чутье его обострилось- зверь в нем боролся за жизнь своего человека.

Наконец они измученные, мокрые и продрогшие так, что зуб на зуб не попадал, повалились на серые прибрежные камни.

- Надо огонь развести, - стуча зубами неотчетливо произнесла девочка, едва только чуть пришла в себя после их чудесного спасения. Серый молча кивнул. Сил говорить у него не было. Мальчика била крупная дрожь, кончик носа совсем побелел.

Настай суетливо непослушными, деревянными от холода руками нашарила на поясе кошель с разной бытовой мелочевкой. Мокрая тесемка упорно не хотела развязываться. Наконец искомая огнетворка была найдена. Серый надрал тонкой темной коры с того же самого дерева, которое своей стойкостью помогло им выбраться на сушу. Щелк, щелк- безрезультатно. Намокшие камушки никак не желали выдать ни единой огненной искорки. Как ни старались дети, как не защищали от ветра своими ладонями нерожденный костерок, ничего не помогало.

- Надо идти, - пробурчал Серый, поднимаясь.

Лежащая девочка не пошевелилась. Казалось, силы разом покинули ее.

- Куда мы пойдем? - тихо, не поднимая головы, прошептала она.

- Не важно! - выпалил мальчишка, одним рывком встряхивая Настай и ставя ее на ноги. - Идти надо, двигаться. Будем лежать, точно замерзнем.

Девочка покорно затрусила за своим спутником. Мокрые черные косы выползли из-под меховой шапки и теперь поминутно лезли ей в глаза. Мало что осталось от той веселой хохотушки, которая еще утром подтрунивала над Серым.

Мальчик решил идти по течению реки в сторону моря. Разум подсказывал ему, что на побережье они скорее встретят людей и тепло. Только вот далеко ли до них, и хватит ли сил до них добраться, Серый не знал.

- Гляди веселей! - пытался ободрить он девочку. - У нас баснь есть про лягушку, хочешь расскажу?

Так и не дождавшись от Настай ответа, он продолжал:

- Однажды две лягушки возьми и свались в бадью с молоком. Что делать? Вылезти никак нельзя- стенки скользкие, лапы сами вниз съезжают. Выпрыгнуть, тоже никак не выпрыгнешь- опереться не на что. Барахтались-барахтались, совсем сил лишились. Одна и говорит: "Нету мочи, подруженька, видно, жизни моей конец пришел, не стану с судьбой бороться. " Сложила лапки и потонула тихонечко. А другая лягва била лапами час, два- и насбивала под собой кусок масла. Уселась она на него, передохнула, да и выпрыгнула вон.

Как не измучилась девчонка, но немудрящая побасенка заметно развеселила ее. Она стала бодрее передвигать озябшие непослушные ноги. Только этого трудового порыва хватило не надолго. Закружила острыми колючими снежинками черная вьюга, и холод безжалостной болью принялся рвать на куски человечьи тела. Теперь Серому уже приходилось тянуть Настай волоком, чуть ли не на руках. Мальчишка знал, остановиться- значит пропасть. Но скоро сонное тупое безразличие отчаяния начало завладевать и им. Шаги становились короче, ноги по-стариковски шаркали по снежной целине. Уснуть- и исчезнут все беды. Перестать быть навсегда, и холод пропадет, исчезнет усталость. В небесных садах Ирия всегда весна, тепло, и щедрые деревья ломятся от сладких медовых плодов. Но упорство зверя тащило маленького оборотня вперед, продолжать пусть безнадежное, но движение. Даже перекинуться в волка у него теперь уже не было сил. Только идти. Шаг, еще шаг, еще...

Он упал уже в двух шагах от вежи. Когда старый саам, которого соплеменники прозвали Старшая Голова, вышел проверить оленей, он споткнулся о два маленьких тела. Детей тут же внесли в дом, раздели и стали натирать целебным нерпичьим жиром. Сразу к очагу не понесли- опасно, схваченная морозом кожа может в одночасье облезть и потом клоками сваливаться с тела.

Когда Серый открыл глаза, первым, что он увидел, была тревожно озабоченная мохнатая морда его господина. Трудно представить такие чувства на медвежьей харе, но именно они и отражались сейчас в маленьких карих глазках, черном чутком носу и даже наморщенной шерсти пресветлого князя Ольгерда.

- Ну, и напугал ты нас, малый! - прорычал он, стискивая мальчика в крепких объятиях.

- Барахталась, барахталась, да и спаслась лягушка! - произнес Серый непонятные слова и снова провалился в спасительное забытье.

Дела домашние.

- Кап-кап, - и еще: - Кап-кап-кап.

Крупные прозрачные слезы падали на яркого шелкового петуха. Кочет неодобрительно желтым глазом косил на Домогару, словно хотел сказать: "Ну, что разнюнилась, развела сырость? Коли осталась одна на хозяйстве, так должна и детей, и себя, и дворню держать ого-го как! А ты что? Ненаглядный Ольгерд домой не ворочается, так и все, жизнь не мила?"

Иголка давно лежала без движения, прочно воткнутая в рукоделие. Уже который день не могла княгиня докончить вышивать рушник. Да она и брала бабью работу для того только, чтобы пристойно побыть одной и поплакать вволю, чтоб хоть дети не видали.

Как уже по зимней пороше, прорываясь сквозь нарождающийся лед, прибыли в город княжьи лодьи да без самого Ольгерда, Домогара чуть не медведицей взревела. Где ж это видано, дружину бросить, стол княжий бросить и шататься незнамо где, непонятно зачем?! А самое главное, как он мог оставить ее? Места себе не находила княгиня, металась раненной горлицей от стены к стене, да разве ж стены помогут?

Бегала она и в чащу лесную, к тетке своей за советом. В ноги валилась, просила слезно: "Пособи!" Где любый шляется, почто домой не воротился? Не завелась ли там, в землях чужедальных, у него какая зазноба, разлучница, змея подколодная?

Баба Яга и в котелке смотрела, и по дыму гадала, и по всякому выходило, что бабы другой у князя как не было, так и нет. А вот дальше начиналось самое непонятное. Не показывали лика его ни зеркало ведовское, ни вода ключевая, наговоренная. Дядьку его, Шиша, - запросто; волчонка их оборотного- нате, пожалуйста. А как до Ольгерда дело доходит, так сплошной туман, а потом морда звериная, медвежья. Княгиня спервоначалу чуть чувств не лишилась, когда увидала. Думала, блазнится ей. Нет, тетушка тоже видала, только вот к чему такие дела, сказать не смогла.

А потом пошло-поехало, и уж к Бабе Яге в гости наведываться стало некогда. Поначалу смирный боярин Шкирняк, оставленный князем наместником, пакости разные стал удумывать. То тут, то там княгиню понемногу подкусывать. То служанка в слезах прибежит- мол, ключник, муки белой пшеничной не дает. Отпирается, сказывает, что боярин не велел. Домогара, конечно, к Шкирняку, разбираться. Тот встречает с почестями, в ноги валится: "Прости, княгиня, недоразумение случилося!" Будто бы он, о княжьем добре радея, велел работным черным людишкам только ржаной мучицы отсыпать, а ключник, поганец непонятливый, перепутал все по скудоумию своему. А сам под белы рученьки, да в дом ведет, привечает, сладкими заедками-закусками потчует. Чисто лис вьется! Раз так случилось, другой, третий. Тут уж поняла Домогара, что не с проста такое деется, не к добру. Решила укрепиться, не сказывать боярину ничего, посмотреть, что дале будет. Так и пошло: тут мелочь, там чуток, и понемногу осталась княгиня не то, чтобы совсем в нищете и сирости, но в стесненных обстоятельствах. И дружину великокняжескую зажимать стал хитрый посадник. Деньги прокормные, да наградные потихоньку задерживать начал. На денек-другой, потом еще, да и выдавать поменьше стал. Разговоры всякие затеяли его присные с народом вести. Сначала вполголоса, а потом и громко поговаривать взялись, что де Ольгерд, видно, совсем уж не воротится. Мол, статочное ли это дело князю и город, и дружину свою без призору оставлять? Надо людям-то по сторонам пооглядываться, авось, какой другой защитник сыщется, получше блудного Ольгерда.

Домогаре как донесли о таком, сразу поняла она, откуда ветер дует, какого осла уши из-под лисьей шкуры выглядывают. Хотела рвануть к Шкирняку, бока намять злыдню-предателю, да в глаза его бестыжие плюнуть. Совсем уж было собралась, плат шелковый на голову накинула, да так в дверях и осталась. Ей теперь по-другому мыслить и решать нужно. Прошло ее время воротить, как левая рука захочет. За детей, за дворню, за близких своих только она теперь в ответе. Задумалась княгиня. И так худо выходит, и по-другому не лучше. Всяко получалось, что пора к старцу Порфирию на поклон идти, может что присоветует.

В открытую к монастырю отправиться Домогара все же поостереглась. Догадывалась, что не только в нижнем городе у треклятого Шкирняка свои глаза и уши имеются. Хитер, ушлый боярин, как змий склизкий лукав! Наверняка озаботился кого-то из дворовых князевых подарочком подкупить. Тут осторожно действовать надо, чтобы до времени никто ни о чем не прознал. Потому и собралась княгиня, как вечереть стало. Одежу свою пестроцветную, шелком да гарусом нарядным расшитую, всю как есть поснимала. Обрядилась скромно, в рубаху да кафтан потертый у старой нянюшки одолженный. Она женщина верная, еще Ольгерда маленького нянчила. Лет ей, конечно, много, только не могла княгиня сейчас никому другому довериться. Раньше, старушка, бывало, не совсем хорошо к ней относилась, все псицей безродной поносила, ну, да это все в прошлом. Как стала Домогара князю деток одного за одним рожать, да здоровеньких, один другого краше, так нянька и подобрела. Даже прощенья просила за старое. Только она на нее и раньше зла не держала, а уж теперь и подавно, жили душа в душу. Вместе о князе заботились, вместе и детей поднимали-растили. Они ее так бабушкой и кликали.

Как день к концу клониться стал, услала княгиня всех сенных девушек, пусть, мол, отдыхают. Сама уложила детушек и еще долго, словно в оцепенении, рассматривала розовые мордашки, прислушивалась к сонному сопению. Нет, все крепко спали, без обману. А то, как расти-взрослеть чадушки начали, так что ни день жди от них подвоха. Как ни странно, заводилой всех хулиганств был у них младший- Кий. И волосом и статью мальчишка удался весь в отца. Такой же голубоглазый, со светлыми льняными волосами. "Может, и неупокой душевный у него от Ольгерда," - неожиданно призадумалась Домогара. Только до поры до времени видно сдерживал себя пресветлый князь, о городе, о державе, да семье радея. А уж вот как прорвалось, так и не остановить, пошел бродяжить по свету. Домогара чуть снова не разревелась, но вовремя придержала готовые закапать слезы. Не дело, еще детей перебудишь.

Не глядя в зеркало, затянула она потуже черный вдовий платок, у нянюшки же одолженный, обняла старушку и скользнула за дверь. Стража на воротах не узнала княгиню. Так, незаметно, Домогара и добралась до монастыря и влилась людскую толпу, направлявшуюся ко всенощной.

Крепкие дубовые монастырские ворота были дружелюбно распахнуты- заходи, кому есть надобность. Люди и шли. Кто помолиться в новоотстроенном храме, где так щемяще пахло тонким ароматом ладана, а теплые огонечки многочисленных свечей парили будто сами по себе. Словно царствие небесное на подносе, душевный покой и благодать! Кому нужен был совет и утешение, никогда не отказывали монахи. Случалось, что и не только словом божьим оказывали помощь чернецы. А уж болезных целить, это особая статья! Не один отец-настоятель лекарский талант имел, многие братья страждущим помогали. Потому и тек народишко к монастырским стенам, тянулись люди к доброму. Домогара поймала себя на мысли, что нынче она, как и все остальные припададет к пастырским стопам в поисках утешения и подмоги. "Сколь вокруг вертелось, как в довольстве да благополучии жилось!" - вспыхнуло алым огнем в голове у княгини. - "А как пришла беда, так только у Порфирия помощи ищешь!"

Домогара отыскала глазами знакомую калиточку, что вела к покоям отца-настоятеля. Ничтоже сумняшеся, она вынырнула из толпы и направилась прямо к ней. Однако, не тут-то было. Дорогу ей преградил черноризец, видно, поставленный надзирать за порядком.

- Куда, молодушка, путь держишь? - строго вопросил он княгиню. Конечно, в таком наряде признать в ней жену пресветлого князя Ольгерда было затруднительно. Видно, принял ее монашек за пугливую дуру-клушу в монастырских просторах заплутавшую.

Домогара никогда не понимала молодых здоровых мужиков, которые так вот уходили от мира, навсегда лишаясь женской ласки, свободы и жизненного простора. Коли уж создал бог Адаму жену, так наверное не для того, чтобы он от нее отказывался. Наоборот, помнится, говорил: "Плодитесь и размножайтесь!" А человек, он завсегда человеком остается, справедливо полагала княгиня. Не подвела ее житейская мудрость и на этот раз.

Домогара стрельнула на чернеца озорными глазками, дотоле чинно опущенными долу, одарила белозубой улыбкой:

- Надо мне туда! - безапелляционно заявила она, отодвигая монаха тугим горячим боком. Черноризец опешил, и княгиня беспрепятственно продолжила свой путь.

Отец-настоятель отдыхал в своей келье после молитвы. Тонкая блездочка лампады горела-маячила перед образами. За то время, что они не виделись, его сухое мудрое лицо еще более истончилось, как бы устремляясь ввысь. Еще резче обозначилось сходство с писанными на досках икон святыми, которые строго смотрели на княгиню из-за его спины.

Порфирий узнал ее сразу, несмотря на черную затерханную одежу. Наверное, потому, что был дан ему дар видеть самого человека, суть его, а не внешнюю оболочку, которая нынче одна, а завтра совсем другая.

Что толкнуло княгиню: отчаяние ли последних дней, беспомощность, боязнь за детей или преклонение перед мудрым пастырем, но только бросилась она на колени перед отцом-настоятелем и в голос зарыдала. Порфирий не останавливал ее, давая выплакаться, только гладил высохшими длинными пальцами по темным буйным волосам и молчал. Только когда успокоилась Домогара и смогла рассказать обо всем, что тревожило, вздохнул старец и тихо оборонил:

- А ничего иного и не могло случиться. Мне ли тебе говорить, княгиня? Не сама ли ты о том же Ольгерду твердила, когда в путь он собирался?

И не дождавшись ответа, продолжил:

- Сейчас надо думать, как поступать, чтобы и вотчину княжью в целости сохранить, и самой тебе с детями не сгинуть.

Долго рядили они, и так и эдак прикидывая. Уж и лампада начала мигать и гаснуть, потратив весь запас благовонного масла. Нельзя сказать, что Домогаре пришлось по сердцу принятое решение, но деваться было некуда. "Что ж, с волками жить, по волчьи выть, "- уговаривала себя княгиня, тайком пробираясь к собственному терему словно тать в ночи.

Золотая семизубчатая диадема с перегородчатой эмалью оказалась неожиданно тяжелой. Домогара решительным движением нахлобучила ее себе на голову и потянулась за горсткой трехбусинных зерненных височных колец. То же червонного золота, слава богу. Сейчас княгиня смотрела на все свое женское убранство не как на украшения, придающее ей очарование, а только лишь как на ценности, которые можно будет пустить в дело, когда придет край. Хорошо еще, что не так давно пошла новая мода- кольца височные, очелья, не только по бокам лица парой навешивать. Нынче стали низать их на парчовую ленту и навязывать на вершину лба. Княгиня постаралась на славу- обилие дорогих украшений совершенно скрыло ее упрямое чело от посторонних глаз.

К диадемке, изукрашенной благостным улыбающимся Даждьбогом и бирюзово-рдяными зверями-симарглами, крепились рясны- длинные кованные ленты. Они начинались у боковых зубцов диадемы-кокошника и заканчивались округлыми бляшками-колтами на самой груди. Княгиня выбрала убор помассивнее; голова под тяжестью драгоценного металла невольно склонилась к низу. Но запасливой Домогаре и этого казалось мало. Она вытянула из заветного сундучка ожерелье из медальонов с горным хрусталем. Подумала и добавила массивную золотую гривну. Жаль, что на руках только десять пальцев, да и браслетов на них боле четырех ну никак не взденешь!

Рачительная хозяйка собиралась в дальнюю дорогу- покидала свой терем, более уже не казавшийся ей надежной защитой от разгулявшегося боярина Шкирняка. Только делать это приходилось скрытно и тайно, чтобы не остановили, не перехватили в последний миг. Поэтому и не могла княгиня взять с собой ни шкатулочки, ни самого маленького узелочка. Вот и приходилось, все, что хотелось с собой забрать из дома родимого, на себя же и вздевать.

Пойдет она с семьей- детками да девушками из челяди, в которых уверена, на Ляльник. Именно сегодня чествовали младшую Рожаницу- Лелю. И надо же так случиться, что в этом году как раз совпал Ляльник с великим христианским праздником- пресветлой Пасхой! Поэтому и не удивится никто, коли княгиня спервоначалу пойдет весну-красну звать на гульбище, а после и к монастырю отправится. Обычное дело.

"Надо и Лелюшку тоже обрядить!" - внезапно призадумалась княгиня. - "Совсем уж большенькая девочка у меня сделась. Скоро в поневу вскочит, девицей назовется, женихов станет ждать. " И Домогара снова начала ожесточенно рыться в шкатулке.

Для дочки она выбрала узорчатый венчик с капельками чистых как дождинки изумрудов. Вздохнула, разглядывая злалоликих сиринов на круглых тяжелых колтах- подвесках. Ничего, придется потерпеть ее маленькой Лебедушке. Чтобы порадовать дитятко, присунула к кучке украшений и любимые ее височные кольца с уткой-гоголем. Вспомнилось, как рассказывала детям старую баснь про сотворение мира. Будто снова услышала свой собственный голос, мягкий и покойный:

"Раньше, когда тверди земной еще и в помине не было, плавал по морю гоголь. Устал и решил создать уютное местечко, где можно было бы отдохнуть. Вот и стал он на дно нырять, чтобы хоть щепоть земли добыть. Первый раз нырнул- без толку, второй- тоже. Устал совсем, замаялся. Только в третий раз и достал комочек. Вот из этого комка и возникла твердь и все живое на ней."

Домогара обхватила голову сильными тонкими пальцами. Картина мирной домашней жизни, когда могла она просто сидеть у очага и рассказывать детям сказки, возникла перед ее внутренним взором так ясно, что заломило в груди. Надо взять себя в руки. Княгиня встала и кликнула нянюшку. Пора было собирать детей к празднику.

Лыбедь принялась ныть и канючить, когда тяжелый венчик чувствительно сдавил ее русоволосую головку. Пришлось улещать и успокаивать дитятко. Девочка недовольно сопела носом, но больше не сопротивлялась. "Надо одеть их потеплее," - размышляла Домогара. Весна выдалась недружная, холодная. Морена-Зима изо всех сил сопротивлялась золотым стрелам солнечного Дажьбога. Княгиня выдала детям теплые кафтанчики рытого бархата и терпеливо выслушала уже ставшую привычной обиженную речь мальчишек о том, что они уже взрослые, а их кутают как малых несмышленышей. Ребята совершенно не догадывались, что веселый праздничный выход закончится для них бегством из родного дома. Они искренне радовались, предвкушая игрища и другие забавы.

Из терема княжеская семья вышла, окруженная не только сенными девушками, но и крепкой стражей. Домогаре до смерти хотелось довериться воеводе Претичу, пожалиться, рассказать обо всем, да нельзя- и у стен есть уши. Единственное, что позволила себе княгиня- попросила старого вояку самого быть нынче в их охране. Задумчиво глянул Претич, помолчал, переваривая услышанное. Потом кивнул согласно и попросил княгиню о милости: позволить его женке Милене послужить ей в этот светлый праздник.

На тесных улочках нижнего города их встретила разгульная толпа. Обряженные в личины мастеровые и их развеселые подружки прыгали, забавляясь древней как мир игрой в бычка. Ряженные турами парни грозно потрясали навешенными рогами, норовя уколоть приплясывающих рядом девиц. Молодицы весело взвизгивали, ловко уворачиваясь от охальных рогов. Громко гудели сопелки и рожки. Народ встречал ласковую Лелю. Ведь как по весне умилостивишь Рожаниц- таков и урожай будет.

Лыбедь тоже запрыгала, вырываясь от матери. Ей загорелось плясать с молодыми насельниками, кружиться в лихом танце, чтобы вместе с ней вращалось золотое солнце и ярко-синее весеннее небо. Домогара еле удержала дочку.

Княгиню ждали на Красной горке, небольшой круглой возвышенности у самых городских стен. Без нее не начнут обряд, нужно было спешить. Грязный сырой снег почти везде скрывал еще не проснувшуюся землю. Только на холмах сделались проталины и обнажился жирный чернозем с желтой прошлогодней травкой. Оно и ладно. Ведь петь веснянки, призывая тепло, совершенно не годилось, стоя на снегу, подарении уходящей стужи.

Волхвы-гусельники перебирали звонкие струны, веселя народ песнями и былинами. Промокшие от талой воды озорные ребятишки шустро катали по земле писанки- ярко раскрашенные глиняные яйца. Тут уж Домогара могла сколько угодно удерживать; Кий, Щек и Хорив, даже не спросившись, бросились играть вместе с ними. Как не втолковывай мальчишкам, что они не щелупень безродная, а княжьи дети, все равно они поступали по-своему. Заботливой маменьке оставалось только порадоваться, что не забыла снабдить чадушек затейливо разрисованными катанками. Пусть уж не хуже других повеселятся.

Домогара всегда сама расписывала яичные глиняные болванки. Белые рогатые лосихи на небесно-голубом фоне неизменно удавались ей. Еще старая бабка втолковывала ей давным-давно, что раньше Девы-Рожаницы были лосихами и паслись себе по синему небу. Правда, иногда на писанках изображали и коней. Месяц апрель-березозол не только быкам-турам посвящен, но и лошадкам тоже. Кто ж как не они свезут весну, Ладу и Лелю, на русскую землю?

Навстречу княгине шагнул старый Слуд, служитель небесного владыки Рода-Святовита. Именно он почти полгода назад принимал клятву боярина Шкирняка. Теперь Домогаре даже вспоминать было дико, как униженно по-собачьи тогда глядел поганый предатель, льстиво гнул свою жирную спину. Небось, уже тогда задумал свое черное предательство, иуда! Надо ли говорить, что и сам волхв не вызывал теперь у владычицы теплых чувств. Но дело есть дело! Она, по крайней мере пока еще, княгиня и свои обязанности с этим саном сопряженные должна выполнять. Поэтому Домогара бестрепетно шагнула вперед и по-положенному отвесила Слуду поясной поклон.

Вновь заиграла музыка, и женщина плавной хороводной поступью поплыла навстречу светлому солнышку, на макушку Красной горки. На самой вершинке она остановилась и, поворачиваясь на восток, запела низким грудным голосом:

Едет весна, едет

На золотом коне,

В зеленых санях.

На сохе сидит,

Землю пашет,

Жито сеет!

Полные руки Домогары в призывном жесте поднялись к небу. Блестящий луч яркого весеннего солнышка заиграл на широких золотых браслетах. Нестерпимо засияли на них благостные лики Дев-Рожаниц. Княгине даже показалось, что где-то там, в бирюзовой вышине, ее услышали и откликнулись. Люди, оставшиеся у подножия Красной горки, протяжно вторили ее пению, призывая весну. Целый лес поднятых в небо рук раскачивался там, внизу. В эти мгновения Домогара начисто позабыла свою тоску по Ольгерду, коварство Шкирняка, заботу о детях,. Все обыденное осталось далеко, в мире людей. А здесь она молила небо о тепле и животворительной влаге, о добром урожае и благодати для родной земли.

Наконец обряд был закончен. Время было оправляться к монастырю. И когда дубовые ворота обители захлопнулись за княгиней, вся решимость, с которой она жила эти дни, внезапно оставила ее. Не было дороги назад. Она сама покинула княжий терем, сама выбрала открытое столкновение с боярином. Права ли была она? Что ж, время покажет.

- Что за святитель такой объявился в земле русской?! - неистовствовал под каменными стенами монастыря Шкирняк. Уж больше двух седмиц затворничала здесь княгиня со всем своим семейством и дворней. Большая часть княжьей дружины тоже находилась вместе с ними в обители. Город был расколот на два лагеря. Надо сказать, что сторонники лукавого боярина тоже по-своему в чем-то были правы. "Князь без княжества не князь, " - уверенно толковали они на улицах, убеждая сомневающихся. - "По обычаям древним, как сведут с места князя, так другого посадят. Чем нам Шкирняк не князь? Сам Ольгерд его наместо себя оставил. А как не судьба Ольгерду воротиться, нешто нам век безначальными жить?" Может быть, если бы было побольше времени у этих сладкоголосых шептунов, то и поверил бы им народ, поворотился б в сторону хитрого Шкирняка. Но бегство Домогары перечеркнуло все его далекоидущие замыслы. Спервоначалу боярин не особенно встревожился вестью об исчезновении княжьего семейства. Тем более, когда узнал, что устроились они совсем недалече- в Порфирьевом монастыре. Но чем дальше, тем больше убеждался коварный посадский, что ничего хорошего его честолюбивым планам такое развитие событий отнюдь не сулит. Народ начал жалеть горемычную княгиню, вынужденную оставить княжьи хоромы и переселится в монастырь. "Не от хорошей жизни Домогара как заяц с насиженного места порскнула да в обители затворилась, " - несла людская молва. А уж когда сын Шкирняка, ратник младшей дружины Борислав со своей женой-половчанкой из отчего дома извергся да в том же монастыре осел, вот тут-то и началось.

Опомнился боярин, прибежал к монастырю, да только ворота так и остались закрытыми. Пришлось ему кричать через стены, вызывать пресветлую княгиню на переговоры. Что он ей только не сулил, чего не обещал! Молча слушала его Домогара, тая ненависть и презрение в самой глубине темных глаз. Только как разошелся Шкирняк, да принялся ее замуж за себя идти уговаривать, плюнула зло и ушла.

- Княгиней все б осталась, а уж я бы тебя холил-лелеял! - надрывался ей вслед неудачливый жених.

На днях Бербияк-хатун родила рыжему Бориславу крепкого горластого сынишку. Боярину так и не выпало потетешкать своего единственного долгожданного внучка- дитя увидело свет уже после бегства семейства в обитель. От этого Шкирняк ярился еще больше и был готов даже взять штурмом оплот ненавистного чужеземного бога. Хорошо хоть не подрастерял все же последнего умишка- сообразил, что и монастырь так просто наскоком не возьмешь, и с мечтами о княжении тогда уж точно распроститься придется. Вот и лютовал боярин под стенами обители, от души понося отца настоятеля, которого считал он зачинщиком всей этой суеты.

- Кем ты тут самоглавным ставлен? Кем объявлен? - злобствовал Шкирняк. - Всем известно, как ты с оборотнем дружился! Спереди ряса, сзади шкура волчья! Душа твоя лиходейная как гнойник смердящий. Всю нечисть к себе в пустыньку сволок, чаровник заморский!

Это боярин поминал драконицу Иветту, привезенную князем Ольгердом из дреговичских болот. Видимо, много лет назад старец Порфирий поставил свой монастырь в очень удачном месте, прямо таки способствующем деторождению. Почти сразу по прибытию Иветта отложила немаленькое яичко, из которого в последствии в положенный срок вылупился дракончик. Сначала он был до смешного беспомощен и неуклюж. Трепетная зеленая мамаша глаз с него не спускала, можно сказать, пылинки сдувала. В монастырском подворье то и дело раздавалось ее гневное шипение: все ей казалось, что любопытные чернецы чересчур близко подходят к малышу. Со временем к новым обитателям Христова дома все привыкли. Драконица нарекла сынишку Яцеком. Подрастая, малыш начал причинять монахам определенные неудобства: то сарайчик с сеном подпалит, то огород потравит, в поисках сладкой желтой брюквы, до которой он был большой охотник. Братия жаловалась, но поделать ничего не могла- проказливый Яцек был любимцем отца настоятеля.

Спускаясь со стены, Домогара неожиданно столкнулась с молодым Бориславом. Рыжий юноша таился у лестницы, изо всех сил стараясь уловить, о чем шел разговор. На молодого дружинника было жалко смотреть, так исхудал и почернел он за все это время.

- Не держи на него сердца, матушка Домогара! - бросился он в ноги княгине, рукой касаясь подола ее платья.

- И с какой-такой радости я должна быть снисходительной к этому поганцу? - не на шутку разъярилась женщина. Надо признать, что Борислав выбрал совершенно не подходящий момент для разговора. Домогара чуть меньше часа выслушивала завывания Шкирняка и под конец завелась настолько, что готова была выплеснуть ему на голову ароматное содержимое ночной вазы. Она бы так и поступила- княгиня привыкла все свои начинания доводить до конца, да удержал ее Порфирий. "Мол, невместно самой мараться", и все такое прочее! "Ну и что, что не по чину, зато удовольствия сколько, "- мечтательно думала Домогара, стискивая сильные кулаки.

Только Борислав был упрям не менее чем его пресветлая госпожа.

- Не по-злобе он всю эту кашу заварил, - настойчиво твердил он, опустив по-девичьи пушистые очи в пол.

Вот уж этого заявления княгиня не выдержала. Боевито уперев руки в боки, она начала наступать на коленопреклоненного юношу.

- Не по-злобе?! - негодующе закричала она, совершенно не заботясь о том, что слышать ее могут не только за пределами монастыря. - А какого ляду, по доброте душевной, что ли?

Разъяренная Домогара представляла собой довольно устрашающую картинку: раскрасневшиеся пухлые щеки, выпученные темные глаза метали молнии- жуть, а не женщина! Но Борислав упорно стоял на своем и с колен не поднимался.

- Он за веру старую, прадедовскую, - скороговоркой пытался пояснить он, пока гневная княгиня не затоптала до смерти. - Деды наши на земле славянской с изначальных веков сидели. Вот папаня считал, что и ответ держать нам, с нас спрос набольший.

Подоспевший на вопли Домогары отец-настоятель с ходу вступил в дискуссию:

- Верно все, будет с него спрос, - бубнил он в бороду, оттаскивая молодого человека от княгини, ловко вклиниваясь между ними. И, утянув рыжего воина на безопасное расстояние, продолжил: - Ты вот и той и другой вере не чужд. Вот и растолкуй мне, голубь сизокрылый... Разница-то в чем меж Родом и богом христианским? Так ли уж велика она?

И пока молодой человек хлопал глазами, доходя до сути вопроса, принялся дальше развивать свою мысль:

- Пойми ты, Борислав! Не суть важно, каким именем ты будешь называть бога. Он все равно знает, что ты к нему обращаешься. Главное, чтобы был он богом света и добра, остальное суета, придумки людские. И вражду в человеках пробуждать, прикрываясь именем божьим- грех и грех великий. Не доброе это дело, но диавольское, черное.

Порфирий и дальше продолжал бы свои поучения- видно было, что взгромоздился он на своего любимого конька, да помешала Домогара. Не взирая на богословские дискуссии, она продолжала подбираться к Бориславу, и в глазах ее горело отнюдь не христианское смирение. Старец заметил обходные маневры княгини и принял решение действовать незамедлительно. Он рывком поставил молодого человека на ноги и легонько толкнул в спину, беги, мол. На прощание шепнул, однако:

- Про то, что сказывал тебе я, подумай. А поговорим после. Ступай с богом.

Дважды повторять не пришлось, понятливого славянина в одно мгновение как ветром сдуло. А настоятель, не давая княгине опомнится, уже влек ее под руку в сторону монастырских хором. По дороге все же постарался вразумить Домогару, и гнев ее утишить:

- Ну, почто ты на мальца взъелась? - уговаривал Порфирий княгиню тихим голосом. Так он всегда разговаривал с потерявшими разум от злости прихожанами. Хочешь не хочешь, приходится прислушиваться, чтобы понять, о чем там собеседник толкует. Сначала уши навостришь, потом и ум проснется. Так и с Домогарой вышло. Не успела она до монастырских келий скорым шагом добраться, как начала заподумываться: "И в самом деле, чего это я? Чем таким мне Борислав не угодил? Из дома родительского за мной, горемычной, непонятно на какую долю потянулся, жену на сносях не пожалел, а я все туда же. Чай, не виноват, мальчишка, не ответчик он за отца своего. Ему, поди, как нелегко было решиться супротив тятиной воли идти, а тут я еще змеей подколодной...."

Словом, по прошествии малого времени княгиня уж сама готова была бежать за рыжим мальчишкой, извиняться. Отец- настоятель, однако, настойчиво отговорил ее и от этого:

- Погоди, госпожа, успеешь еще, наговоритесь. Сейчас дело делать нужно. Претич вести недобрые принес.

Войдя в келью Домогара увидела там целый военный совет. За столом, накрытым ради важных гостей шелковой скатеркой, восседал бородатый зверовидный воевода и еще двое воев с ним. У одного из них вид был и вовсе растерзанный: продранная кольчуга и наскоро примотанная чистой ветошкой пораненная рука.

- Печенеги степные поднялись, княгиня! - Претич не стал миндальничать, да юлить вокруг да около. - Прознали видно, собаки, какая у нас котовасия приключилась. Решили куснуть, пока слабы мы да меж собой грыземся.

Домогара побледнела и без сил опустилась на дубовую скамью. Последний раз степняки утесняли Русь набегами, когда она совсем еще девчонкой, подлеточком, была. Только никогда не забыть ей стылый ужас, когда горит над головой родная хата, а вокруг резкие выкрики чужой речи и щелканье бича. От полона тогда Домогару спас только счастливый случай. Ее, потерявшую сознание и заваленную грудой мертвяков тоже сочли неживой и бросили на поживу воронью. Старый страх сковал горло костистой лапой, стало тяжко дышать. Еще минуту назад она думала, что нету хуже утеснений, чинимых ей злобным Шкирняком. Как теперь оборонять город, когда сама она и дружина в монастыре затворены, боярскими прихвостнями обложены?! А ну, как решит жадный ирод ворота отворить, да собак половецких внутрь, к детинцу, пустить? Пожгут народишко, пограбят все до чиста.... В голове у княгини снова и снова звучали свист змеиной плетки и поганый клекочущий говор захватчиков.

Под защитой Ольгерда и его дружины Русь строилась, богатела и ни одна собака даже и помыслить не могла идти к стенам стольного града. А нету князя, и бояться перестали, осмелели, стервятники!

Домогара добела сжала кулаки, чуть не плача от отчаяния. Где ты, Ольгерд? Земля твоя, народ твой в огне!

Княгиня подняла гордую голову и решительно обвела собравшихся ясным взором.

- Надо князя звать. Без него пропадем!

- Оно конечно, лучше б с Ольгердом, - забасил смущенный воевода, теребя кожаную рукавицу, неведомо как очутившуюся у него в руках. - Да только где он теперя? Неведомо. Надо мыслить, как без него оборону держать.

В разговор вступил незнакомый княгине дружинник, до того времени сидевший молча и чинно. Его светлые бегающие глаза так и кружили по стенам и потолку кельи, не останавливаясь ни на минуту. Белое лицо склонилось к Домогаре настолько близко, что стали отчетливо видны широкие жирные поры на хрящеватом носу. "Варяг, что ли?" - непонятно зачем задумалась княгиня, разглядывая витую серебряную гривну на его длинной шее. - "Да нет, не похоже что-то. "

А хрященосый тем временем разражался длинными обтекаемыми словесами о том, что во время опасности нужно забывать о мелких спорах и разногласиях. Что перед лицом грядущих невзгод стоит объединиться, сплотиться...."

- Энто с кем ты зовешь меня объединяться? - мягким, почти елейным голосом осведомилась Домогара.

Ее собеседник не заметил скрытой опасности, таящейся в этих спокойных словах и, обрадованный, выпалил в одночасье:

- Примирилась бы ты с боярином, пресветлая госпожа! Весь народ тебя о том молит, пожалей детушек безвинных!

Под монастырскими сводами воцарилась мертвая тишина. Было слышно как сердито жужжит проснувшаяся после зимних холодов муха. Претич изумленно воззрился на своего соседа. Посеревший от потери крови раненный чуть слышно скрипнул зубами. Порфирий заинтересованно изучал отскобленные добела сосновые половицы.

Могучая длань Домогары с треском обрушилась на покрытые узорчатой паволокой доски стола. Раздавшийся грохот напрочь взорвал повисшую тишину, и понеслось!

- Ах ты, мерзавец! - бушевала княгиня, ухватив доброхота за серебряное шейное украшение. Гривна как воск гнулась и сминалась под не по-женски сильными пальчиками. - Сколько тебе Шкирняк платит за твои речи жалостливые? Предатель!

Домогара мерно, в такт обвинениям ударяла изменника лицом о чудом уцелевший стол. Наконец экзекуция ей наскучила, и она бросила изрядно избитого хрященосого на руки прибежавшей на шум стражи.

- В железа его, и в холодную! - властно распорядилась она, вновь обретая царственный вид. - Стражу у дверей поставить, чтобы не утек. Да лекаря кликните! - Кивнула она головою на теряющего сознание раненного дружинника. Потом, в запале тряхнув головою, подхватила сползающее тело. Взрослый воин в кольчуге и полном походном снаряжении покоился у нее на руках словно дитя.

- Оставь, матушка! -удержал ее Порфирий. - Сам гляну.

Во взгляде отца-настоятеля теперь сквозило неподдельное уважение. Раньше он никогда не величал так Домогару. И дружинные тоже как-то изменились к княгине. Они и раньше готовы были за нее и в огонь и в воду. А теперь и вовсе стали взирать на нее так же, как и на Ольгерда. Пусть у них не было князя, зато была княгиня!

***

Сахарный пряничек, предусмотрительно выложенный Домогарой на самой опушке леса, сделал свое дело. Дедушка-лесовичок не гневался, не водил ее кругом одной и той же коряги. Княгине даже показалось, что махнул походя зеленой лапкой из-за мохнатых еловых колючек. В другой раз непременно остановилась бы, покалякала со старым знакомым. Теперь некогда, недосуг. Ноги сами несли Домогару в чащу, к поросшей сизым мхом избушке, где жила ее старая тетушка- Баба-Яга.

Старушка как всегда была занята делом. Потемневшим от времени деревянным посохом-кривулей чесала она розовый бок жирного поросенка. Животное похрюкивало, зажмурившись от удовольствия.

Прелестные создания- свиньи! - с чувством проговорила Баба-Яга, поворачивая лицо к подошедшей племяннице. - Нежные такие, привязчивые.

Поросенок довольно хрюкнул в ответ, не открывая прищуренных глаз. Старая колдунья от души шлепнула его по толстому щетинистому заду.

- Здорово откормлен, правда? Скоро будет у меня и окорок и холодец! - старушка хищно блеснула острым зубом. - Ну да ты все про Ольгерда своего поспрошать пришла, так ведь?

Домогара согласно кивнула. Баба-Яга вытерла руки о фартук и пригласила гостью в дом. Устроившись на скамейке поудобнее, старушка широко развела руками. Княгиня, наученная многому общением со своей мудреной родственницей, внимательно уставилась в стремительно густеющую темноту меж раздвинутых ладоней. Из мрака начали выглядывать и исчезать разные чудные лица. Ведунья только фыркнула, и они моментально исчезли.

- Думай о муже! - приказала колдунья, и женщина послушно сосредоточилась. Почему-то ей вспомнилась их самая первая встреча. Она шла из леса с полным туеском сладкой земляники. Вдруг рядом раздался конский топот; всадник спешился, бросил поводья. И с тех пор они с Ольгердом уже не расставались. Странное дело, на улице была только ранняя весна, но Домогаре в лицо отчетливо пахнуло ромашковым лугом, теплым запахом летнего разнотравья и дурманяще- медовым ароматом ягоды земляники.

- И опять ничего не выходит! - прервал ее воспоминания резкий голос Бабы-Яги.

Распахнув глаза, княгиня ахнула. Перед нею опять раскачивалась мохнатая медвежья морда. Зверь дружелюбно скалился, подмигивал и вообще всячески выражал добрые чувства.

- Сгинь, пропади! - в сердцах плюнула Домогара. Видение послушно исчезло.

- От души хочу помочь, девонька, да не выходит у меня, - огорченно молвила старушка. Коричневое лицо ее устало сморщилось.

- А место показать, где он сейчас, сможешь? - с тайным трепетом спросила княгиня.

- Попробую, - нехотя согласилась ведунья. - Может у тебя какая вещица его есть? Так оно дело веселей бы пошло.

Домогара вытащила из-за пазухи припасенный узелок. Там хранилась старая застиранная рубашка Ольгерда и прядь его волос. Их княгиня выпросила у нянюшки, которая сберегла первые состриженные кудри своего воспитанника.

- Ого, какой материал! - воодушевилась Баба- Яга. - Мне б еще слюны или крови капелюшку... - Она с надеждой воззрилась на племянницу. Домогара молча покачала головой. - Что ж, обойдемся тем, что есть, - и неунывающая старушка начала колдовать.

На пустом ранее столе незнамо откуда раскаталась тонкая тканая холстина. Любопытная княгиня сунулась было посмотреть, но все равно ничего не поняла. Тонкие черные линии причудливо изгибались, переплетаясь друг с другом. Голубели синие кляксы и желтые как речной песок полоски. Мелкие как мурашки буковки складывались в причудливые слова.

- Карта, - бросила Баба- Яга непонятное слово и, не глядя, протянула руку за Ольгердовой рубахой. Блеклая тканина ожила, свернулась в кругленький колобок и покатилась по разрисованной поверхности. Дойдя до голубой лужицы где-то на краю холста, она остановилась и завертелась как волчок. Старуха удовлетворенно кивнула и пометила найденное место темным пятнышком настоя дубовых орешков. Дальше в ход пошли младенческие волосики князя. Они докатились до той же отметины и замерли.

- Ну, вот и отыскали твоего милого, - удовлетворенно изрекла Баба-Яга, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба. - Далеконько его занесло, ничего не скажешь!

- Где он? - помертвелыми губами прошептала Домогара.

- На макушку мира забросило ненаглядного твоего, - водя по карте сухоньким пальцем, ответила старушка. - К океану ледовитому, морю северному, холодному. Среди оленьих людей живет, видишь?

Княгиня и в самом деле разглядела под рукой ведуньи странных людей в меховых мохнатых одеждах. Их удивительные плоские лица были изжелта-загорелыми, а вместо глаз виднелись только узкие черные щелочки.

- Ничего, ничего, сейчас водильничек сделаю, в лучшем виде отыщешь Ольгерда, - приговаривала старушка, старательно разминая в руках волосяной комок. Волосы словно плавились, наливаясь красным светом, уменьшаясь в размерах, пока не превратились в маленькую огненную искорку. Баба- Яга дунула, и искорка послушно зависла в воздухе над тряпочным колобком.

-- Куда ж оно запропало, куда задевалось? - вдруг запричитала колдунья, иступлено роясь в сундучке. Оттуда вылетали самые разнообразные волшебные штучки. Под ноги Домогаре покатилось румяное круглое яблочко. Княгиня нагнулась, взяла лакомство в руку и уже собиралась откусить, как гневный окрик тетки остановил ее:

-- Нешто голодная такая, что инвентарь мой колдовской жрать собираешься?

Смущенная княгиня уронила яблочко, и то резво покатилось в сторону двери.

-- Куда, бродяжка ?! - прикрикнула на него Баба-Яга, и красный кругляшок устыдившись прыгнул назад в сундук.

-- То-то же, - погрозила старушка ему вслед и вдруг радостно вскрикнула:

-- Нашла наконец-то!

В руках у нее оказался снежно-белый кусочек ткани с мохрящимися краями. Волшебница наложила его на карту, аккурат на то место, где и находился князь. Промакивающими движениями она расправила лоскуток. Когда тряпочку отняли от большого холста, на нем совершенно точно отпечатались все изображенные детали. Баба-Яга удовлетворенно крякнула, поймала рдяную звездочку и точным движением сунула ее на маленькую тряпочку. Огонечек поерзал и угнездился точно на берегу голубой стылой лужицы.

Ловкими, хоть и по-старчески скрюченными пальцами, бабка свернула холстинку и сунула ее Домогаре.

- Теперь найти твоего сокола- плевое дело, - гордо изрекла она. -Водильник хороший изготовили, просто чудо. Ткни- и сразу покажет, куда путь держать надобно, в какую сторону.

Княгиня бережно приняла тряпочку и схоронила на груди. Придерживая ладонями драгоценную вещицу, она быстрым легким шагом бежала к монастырю. Задыхаясь, вручила старцу Порфирию лоскутик и, как могла, объяснила, где же находится князь.

- Вот и слава Богу! - радостно воскликнул отец-настоятель.

Домогара удивленно воззрилась на него:

- Не пойму я, чему ты радуешься, отче? Муж мой на краю земли, как его оттуда доставать будем?

- Важно, что жив Ольгерд, что нашли, где он. А уж как домой князя нашего привезем, то уж моя забота. Дня не пройдет как князюшка дома, с тобою рядышком, очутится. Кончатся наши беды, дочь моя, теперь все будет хорошо!

Черные корабли.

- А вот еще загадка, точно не сведаешь, - упорствовал Старшая Голова, саамский старейшина, у которого в юрте и обустроились Ольгерд с товарищами. Чуть ли не половину дня уже сидели они, соревнуясь, кто хитрее и каверзнее головоломку задаст. Страсть охочим до этой ребячьей забавы оказался гостеприимный хозяин.

- Два соболя лежат

Хвостами друг к другу,

- выпалил он одним духом и страсть довольный уселся ждать отгадки князя.

За время, которое прогостили русичи у Оленьего народа, Ольгерд не раз и не два ходил с саамами на охоту. Каких только зверьков не приходилось им гонять: и песцов пушных и лисиц, и горностаев. Доводилось и соболей. Внимательно вгляделся князь-медведь в хитрые глаза старого саама. Что задумал лукавый старик, о чем обходными словесами толкует? Вон как зенки бегают под пегими сросшимися бровями. О! Дошло наконец! Ольгерд хлопнул себя по коленкам:

- Врешь, не обойдешь! Знаю твою загадку, про брови она!

- Вот что ты за мудрец такой. Что ни скажи, про все ответ ведаешь! - в восхищении воскликнул Старшая Голова. - Теперь твой черед, давай!

Призадумался князь. Если уж быть честным, то игра в загадки увлекала его не меньше, чем хозяина. Ольгерду нравилось наивное детское восхищение саамов его силой, смекалкой, ловкостью. Может быть, ради этого они и торчали в селении на берегу холодного моря так долго, хотя собирались отправиться сразу же, как окрепнет Серый.

Мальчик поправился на удивление быстро. Чуть ли не через седмицу он уже бегал взапуски с местной ребятней, катался с ледяных гор и играл в снежки. Почти сразу же у него появилось новое увлечение- чакли. Сначала он не мог простить этим крохотным человечкам то, что произошло с ним и Настай. Мальчишка пустился в расспросы, и уже скоро выяснил, что маленький народец водится и около прибрежного становища. С упрямством волка, преследующего свою добычу, он у всех вызнавал про повадки и обычаи чаклингов. Потом упросил ребятню свести его к ближайшему подземному поселению этих шустрых крошек. С тех пор Серый мог часами не появляться в поселке: все знали, что мальчик-волк занят чаклями. Даже Настай видела его все реже и реже. Впрочем, у девочки тоже очень скоро появились свои дела. Старушка-нойда взяла ее к себе в обучение, начала показывать вредные и полезные травы, учила разговаривать с духами, лечить болезни. Бабка-вещунья была совсем не молода. Не за горами было то время, когда отправится она беседовать с предками не только во время заклинательной пляски. Конечно, в каждой юрте бережно сохраняется маленький божок- завернутый в тряпку камушек. Знают простые саамы и имена разных сейдов- пней высоких, видных скал, да мало ли. Говорить с духами может лишь знающий человек- нойда. Нельзя, чтобы племя без защиты оставалось. Вот и готовила предусмотрительная бабка себе замену.

- Говори, не томи, - торопил князя пожилой саам.

Князь мотнул головой, стряхивая с себя минутную задумчивость, и бодро выдал стишок:

- У тебя есть,

У меня есть,

У дуба в поле,

У рыбы в море.

Пришел черед Старшей Голове задуматься. Он морщился, мял желтое безбородое лицо. Рассматривал свои руки, оглядывался вокруг.

- У рыбы чешуя есть, у меня одежа. Дерево листьями укрывается, как весна придет. Стало быть, про одежду загадка твоя.

- А вот и нет! - ликовал Ольгерд. - Вовсе даже и нет.

Он поднялся и подошел к очагу, в котором весело прыгал желто-рыжий огонь. Темная тень на полу метнулась за ним, заплясала и послушно застыла у ног, повторяя все движения человека.

- Ты, хозяин ласковый, рыбу в речке ловил? - хмурясь, чтобы сдержать усмешку, вопросил князь.

Саам озадаченно кивнул.

- А скажи, например, не бывало у тебя так, что самой рыбной туши ты не замечал и только по тени на дне ее угадывал?

Старшая голова согласно подтвердил, что случалось и такое.

- Так и дерево то же тень дает, и человек ее отбрасывает, - важно молвил Ольгерд, оглядываясь на темное пятно на полу за собою.

- Ай, Ольгерд, ну мудер, ну, хитер! Ты никак шаман большой в своей земле? - изумился старый саам, потряхивая седой головой и всячески выражая свое восхищение.

- Куда уж мне, - расхохотался князь. - Давай лучше пойдем мальчишку моего разыщем. Что-то давно не видать его. Заодно и косточки разомнем, проветримся!

Не задумываясь, они отправились к Скалистому урочищу. Именно там проводил все свое свободное время Серый, выслеживая подземный народец- чаклингов.

- Я тоже, когда малый был, много туда бегал, - смущенно поведал старый саам Ольгерду. - Интересно на мелюзгу эту шустую смотреть. Они, главное, и говорят по-нашему, только наоборот все.

- Это как это? - полюбопытствовал князь. - Вместо рыба абыр, что ли?

- Да нет, - отмахнулся Старшая Голова, и попытался объяснить: - Вот, положим, ты его спрашиваешь: "Как тебя звать?". А он тебе и отвечает: "Звать тебя как?" Наоборотники они, пересмешники.

- Может просто вот тут, - Ольгерд выразительно постучал себя по крепкому черепу, - не хватает?

- Не-ет, - задумчиво протянул саам. - Чакли хитрые, только веселые шибко.

За разговорами они не заметили, как добрались до излюбленного местообитания подземного народца. Серый был, конечно, там. Издалека слышался его голос и тоненькое хихиканье маленьких человечков.

- Я- Серый! - старательно чеканя слог, выговаривал мальчик.

Русичу и оленьему человеку, когда они подошли поближе, открылась странная картинка. Вокруг пацаненка кружком сидели мелкие чаклинги. Они пересмеивались, поминутно подталкивая друг друга локтями. Время от времени, кому-нибудь из них надоедало чинно сидеть и ничего не делать. Тогда малыш вскакивал и, исчезая всем телом, нырял в черную теплую землю. Потом через некоторое время снова появлялся наружу. Князь даже через толстую подошву саамских сапог-канег ощущал, как печет под ногами здешняя почва, хотя в селении снег еще только-только начал сходить. " Да, богаты на чудеса здешние места!" - в который раз подивился Ольгерд.

А чакли все продолжали препираться с настырным мальчишкой:

- Серый- я! - весело щебетали они.

- Так меня зовут, - пробовал урезонить их Серый, низко склоняясь к своим крохотным знакомцам.

- Зовут меня так! - смеясь, отвечали ему непробиваемые подземные жители.

Старшая Голова развел руками, слегка неуклюже улыбаясь своему гостю-медведю:

- Говорил же я, наоборотники!

- Эй, Серый, подь сюда! - нетерпеливо рявкнул Ольгерд во всю глотку.

Чакли тут же пропали, словно ветром их унесло. Мальчик огорченно повернулся к своему господину:

- Ну зачем ты так, дяденька! - укоризненно протянул он. - Мы играли, а вы...

- Нечего играть, домой пора собираться, в путь-дорогу, - потрепал князь подбежавшего пацаненка по плечу.

Серый вскинул вверх озадаченно-радостное лицо:

- Домой? Можно мне тогда.....Ну, в смысле проститься? - слова путались у него на языке, такой неожиданной была для него услышанная новость. Пожалуй, для Ольгерда произнесенное тоже в некотором роде стало слегка ошеломительным. Вырвалось изо рта вдруг то, что зрело в душе уже многие дни.

- Беги уж, покалякай со своими дружками напоследок. Недолго только! - прикрикнул он вслед убегающему мальчишке. - А то знаю я тебя, босяка!

Взрослые долго следили за его легким удаляющимся бегом и, не сговариваясь, опустились на землю.

- Может, загадки поотгадываем покамест? - предложил саам.

- И то дело, - с легким сердцем согласился Ольгерд. Душа у него пела. Внезапно принятое решение так окрылило его, что он готов был пуститься в пляс. Только теперь он начал понимать, как соскучился по родной стороне, своему городу, Домогаре и детям. Как на крыльях к дому возвращаться будет!

- Слушай, земеля! - радостно обратился он к Старшей Голове. - Слушай, да запоминай. Я уйду, внукам своим загадывать станешь, вспоминать меня будешь.

Летит птица крылата

Без глаз, без крыл.

Сама свистит, сама бьет.

Олений человек принялся старательно думать. Уж больно хотелось ему хоть напоследок обскакать своего хитромудрого друга Ольгерда, чтоб не задавался, однако!

Князь-медведь лениво перекатывал в острозубой пасти желтую прошлогоднюю травинку. За прошедшее время он совершенно привык к своему новому облику и начал находить в нем известные преимущества и даже некоторую приятность. Вот и сейчас, сааму приходилось то и дело отгонять ладонью назойливую мошкару, разбуженную первым теплом. К мохнатой Ольгердовой морде гнус даже и близко подлетать не решался. Понимали насекомые, что такой густой мех да твердую кожу им не одолеть! Поэтому князь совершенно без помех разглядывал угрюмые каменные россыпи в серых пятнах неприхотливого лишайника. Что-то торжественное жило в этих древних горах, их голых вершинах и ущельях. Вдали недосягаемо белели заснеженные вершины сопок. Их острые каменные пальцы царапали яркую синеву весеннего неба. Острый глаз Ольгерда мгновенно различил среди сизой плесени камней легкое движение. Меж невысоких сосенок к ним навстречу мчался Серый. Мчался изо всех сил, словно за ним гналось что-то непередаваемо ужасное.

- Думаю я, что это наверняка...- Старшая Голова не успел докончить свои слова, как к нему в грудь со всего разбегу врезался мальчишка. Следом что-то свистнуло.

Ольгерд повернулся и с удивлением воззрился на стоящий рядом древесный ствол. В нем нервно дрожало тонкое черное древко с острым оперением на конце. Разгадка сама прилетела к ним, разом разрушив мирную тишину края Оленьих людей. Стрела.

***

Надрывно кричали серые чайки. Глупые птицы никогда еще не видали таких огромных черных неживых боков. Морские волны накатывали на мрачные древесные борта и с шумом разбивались на мелкие колкие брызги. Пять нурманских драккаров бросили якоря близ мирных стойбищ саамов. Их звериные морды безглазо пялились на лежащие перед ними земли. Корабли качало и со стороны казалось, что их страшные головы склоняются друг к другу, переговариваясь- как лучше пожечь-пограбить мелких людишек этого ледяного края. Самой крупной была посудина, украшенная оскаленной драконьей харей- пожалуй, добрых полсотни шагов в длину. Ее разинутая пасть белела здоровыми моржовыми клыками, над которыми топорщились вздыбленные багровые усы. Вздернутый курносый нос с растопыренными ноздрями жадно вдыхал сладкий запах людского жилья, мясного варева и оленей шерсти. Скоро, очень скоро, он сменится гарью пожарищ, паленой кожи и человечьей крови. Так пахнет война, и этот ароматный шлейф всегда тянулся за "Драконом" и его хищными братьями: "Медведем", "Волком", "Орлом" и "Кабаном".

Корабли были угольно-черными от щедро пропитывавшей их смолы. Тяжелые дубовые костяки драккаров были обшиты толстыми темными досками. Пазы меж ними забиты шерстяными шнурами и тоже просмолены. Весла были убраны. Но команда не спешила сойти на берег. Викинги в полном вооружении толпились у бортов. Одни в броне с набедренниками и поножами, другие в кольчугах с железными юбками, надетыми на кожаные кафтаны. Все в простых или рогатых шлемах. Один выделялся среди них- высокий седовласый старик с непокрытой головой. Его длинные белые волосы были живописно рассыпаны по черному суконному плащу. Из-под него виднелась дорогая броня из жесткой кованой меди. Локти скрывала чешуя, а пальцы- чешуйчатые рукавицы. На груди серебряная и золотая насечка изображала орла со змеей в когтях.

- Это Хокон Старый, - еле слышно шепнул Ольгерду Хельги. Они залегли за полурастаявшей кочкой и теперь внимательно наблюдали за пришельцами.

- Зря он связался с Оттаром, - гнул свое пеговолосый. - Этот волчонок при случае съест его с потрохами, а косточки с сочувствием поднесет вдове для погребально костра. Выжига тот еще.

Князь молчал. Если про Хокона он худо-бедно еще что-то вспоминал, то о его молодом спутнике и слыхом не слыхивал. Хельги, видя это, взялся было растолковывать что почем, но Ольгед жестом остановил его. Он хорошо разглядел цепко балансировавшего на носовой палубе "Дракона" молодого крепкого ярла. Его дочерна загорелое лицо было бы красивым, если бы не уродливый шрам и не жестокое выражение превосходства. Блондинистые волосы местами выбивались из-под блестящего желтого шлема. Что-то странное творилось в душе у Ольгерда. Он первый раз видел этого человека, но руки уже чесались серьезно начистить ему морду. Хотелось ударом вдавить гордо выпяченный подбородок и с силой сжать крепкую шею. Но вместо этого князь наскоро прикинул, сколько викингов привезли с собой драккары. По четырнадцать весел, по два человека на весло, пять кораблей. Да еще по дополнительной смене гребцов, и кормчие тоже...Сотня мечей наберется, а то и поболе. Хорошо вооруженные, закаленные в боях воины против саамов с их костяным оружием, которое и толстую звериную шкуру подчас с трудом пробивает. В исходе можно не сомневаться. Князь мрачнел на глазах. Пора было отходить, пока их не заметили.

Всю дорогу до стойбища шли молча, говорить не хотелось. Они были гостями саамов уже долгое время- делили пищу и кров, вместе охотились. И князю и его спутникам нравились люди этого маленького народца- их незлобивый детский нрав, открытые сердца, их веселость и добродушие. Они не просто обитали на своей суровой холодной земле, они были ее частью. Плотью от плоти ее снегов, мягкого ягеля, румяной ягоды морошки и умных мохнатых оленей, ее говорливых ледяных ручьев и грозных серых скал. Но все это вместе взятое не могло спасти саамов от викингов, приплывших на пяти черных драккарах.

В селении их сразу окружили и принялись расспрашивать. Князь отмалчивался и только махал рукой. "Плохи дела!" - понимали саамы и разбредались по своим вежам. Позже взрослые мужчины, однако, снова собрались у Старшей Головы.

- Уходить надо, откочевывать пока не поздно! - раздались нестройные возгласы, едва все расселись на устланном оленьими шкурами полу.

Ольгерд огляделся. К бегству призывали в основном старики, которых долгие годы жизни приучили к осторожности. Саамы помоложе сначала помалкивали, но потом, решившись, тоже зашумели:

- Как долго нам еще бегать от злых людей? Еще деды наших отцов переселились сюда из Финнмарка и Лони. А до этого их прадеды также бежали из другой земли, где и реки были теплее и лето длиннее. Мы дошли до края земли. Дальше только черный лед и горькая морская вода. Куда теперь бежать?

В глубине души князь-медведь был с ними вполне согласен. Хоть и понимал прекрасно, что закованные в железо, хорошо вооруженные нурмане порубают оленьих людей в капусту. Старейшина внимательно выслушал всех, склоняя голову то в одну, то в другую сторону.

- Надобно узнать у пришлых, зачем в наши земли пожаловали, - наконец высказал он свое мнение. - Может, торговать с нами хотят, или еще чего.

Ольгерд досадливо крякнул. Только крайне наивный человек может полагать, что полторы сотни воинов приплыли в такую даль, чтобы менять шило на мыло. Но мнение свое высказывать не стал. Хельги тоже сидел понурый и молчаливый. Там, на кораблях, были его земляки, может быть даже приятели. Только Шиш не стал молчать.

- Что тут талдычить! - гневно взорвался он. - Знамо, зачем пожаловали! За добром вашим да жизнями. Они не просто так по морю плавают, известное дело!

- Почему ты сразу думаешь про злое? - медленно изрек дотоле молчавший Старшая Голова. - Вы сами говорили, что пришлые люди- кровная родня Сивого Человека, - старый саам кивнул головой на Хельги. - Как они могут быть плохими?

И Ольгерд и сам Хельги не знали, куда девать глаза после таких слов. Логика старейшины была безупречна, они даже вот так сходу и придумать не могли, что ему возразить. Только были твердо уверены, что он не прав.

- Не ходи, не надо! - только и смог выдавить из себя князь.

Но саам был упрям. Раз сказал, что пойдет, значит, так тому и быть. Сопровождать его вызвались еще несколько человек из молодых. Им было охота прославиться, чтобы потом рассказывать об этом у огня долгими зимними ночами. Да и любопытно посмотреть вблизи на чудных иноземных людей.

Долго пришлось ждать возвращения этого посольства. Наконец, уже ближе к ночи, показались в стойбище переговорщики. Меховая одежа их была изрядно помята и порвана, лица в ссадинах. Старшего Головы с ними не оказалось.

- Черные люди оставили его у себя, - причитали совершенно деморализованные саамы. - Они смеялись над нами, толкали. Может, совсем бы убили, если б человек с белыми волосами не заругался. Он сказал, что теперь он станет защищать нас, и за это хочет получать дань.

- Сколько хочет Хокон? - деловито спросил князь.

Оказалось, что нурмане запросили и вовсе непомерно. С дыма требовали по десятку соболей, две медвежьих шкуры, десять мер отборного гагачьего пуха да десяток оленей. Сверх того, викинги желали с каждой семьи по два кожаных каната в руку толщиной длиною в две сотни полных шагов.

Оленьи люди заголосили. Богата земля саамов. Бегают по ней рыжие куницы и бурые соболя, тетерева и куропатки, красные лисы и черные медведи. Есть в речках и озерах разные рыбы. На высоком морском берегу гнездится столько птицы, что от клекота и гомона глохнут уши. Ловкий человек может собрать из их гнезд и мягкого пуху и вкусных яиц. Только почему все это нужно отдавать страшным черным людям? От кого они собираются защищать мирный народ саамов? И мыслимое ли это дело отдавать в чужие руки добрых олешков, каждого из которых ты знаешь как свое дитя?

Сколько вопросов и нет ответа. Только растерянные стыдные лица переговорщиков. Почему не отпустили пришельцы старейшину? Что сделали с мудрым?

- Молодой вождь сказал, что Старшая Голова побудет у него в гостях, пока саамы не принесут дань, - прошелестели смущенные голоса.

"Да, крутенек этот новоявленный ярл Оттар, быстро соображает!" - пронеслось в голове у Ольгерда. - "Устрашил саамов, да заодно и лишил руководителя, обезглавил племя. А ежели сопротивляться надумают, кто лучше местного старейшины покажет викингам тайные схроны-укрытия?" В том, что нурмане сумеют заставить старика все рассказать, князь не сомневался. Он был прекрасно осведомлен о методах, которыми северяне развязывали языки. Ольгерд вспомнил жестокое лицо молодого викинга и снова ощутил жгучее желание размазать его точеные черты в кровянку.

Люди столпились вокруг князя-медведя. Почему-то теперь, когда Старшая Голова оказался в плену, саамам казалось естественным, что его место займет его друг, живший в его доме. Они даже не спрашивали Ольгерда ни о чем, а только стояли и с надеждой ожидали, что он скажет.

- Не мужчина тот, кто отдает свою землю врагу без боя! - гневные слова сами лились из медвежьей пасти. - Только смелый может высоко держать голову и без стыда смотреть в глаза родичам. Неужели вы ставите старейшину в руках у захватчиков?

- Нет! - кричали воодушевленные саамы. - Мы прогоним чужих, даже если они не люди, а злые духи.

- Только лучше сначала позвать нойду, чтобы она позвенела в бубен. На всякий случай.

- Ну, вы пока нойду зовите, - кисло согласился Ольгерд. - А нам тут кое о чем переговорить нужно. Пойдем, Хельги, выйдем на воздух.

Пегий нурманин примерно представлял, о чем у них пойдет разговор, и поэтому поплелся за своим господином безо всякого энтузиазма.

Выйдя из вежи, князь с хрустом расправил затекшую от сиденья спину. Ему и самому было противно начинать эту тухлую бодягу, но другого выхода не было. Помявшись, он выпалил слегка осипшим голосом:

- Придется тебе, друг Хельги, поработать подсадной уткой.

Хмурое лицо пегого середовича искривилось еще больше.

- В Новгороде твои люди принудили меня сделать то же самое, - нехотя буркнул он, разглядывая свои красноватые, поросшие редкими волосками пальцы. - Если подлость творить, так всегда зовут Хельги, так что ли?

- Некого мне больше посылать, - горячо возразил Ольгерд, разворачивая несговорчивого собеседника лицом к себе. - Кого ж еще-то? Мне, что ли, идти с харей этой медвежьей? Здрасьте, это я, ваш родич Ольгерд к вам из тундры припожаловал! А у тебя там и знакомцы, наверняка, найдутся. И легенду мы тебе хорошую придумаем. Мол, в плену был у саамов. Теперь вот воспользовался оказией и сбежал. А как про золотишко им намекнешь, да показать посулишь, тут уж никто сторожиться не станет. - И, чувствуя, что нурманин все еще сопротивляется, заговорил быстро и жарко:

- Не могу я Оленьих людей так кинуть. Это же чистая бойня будет, сам понимаешь.

Хельги понимал все, но радости ему от этого было мало.

***

- Говоришь, золотишка сила великая? - прищурив хищный голубой глаз, тянул Оттар. Он кутался в черный плащ и отстранено разглядывал Хельги, словно пытаясь понять, что это за букашка перед ним и что же теперь с этим насекомым делать.

Пеговолосый нурманин мялся. Он нервно переступал мохнатыми сапожками- каньгами по снежной каше. Облаченный в меховую саамскую одежу, Хельги чувствовал себя последним идиотом среди своих соотечественников. Викинги с интересом разглядывали его диковинный наряд и снисходительно усмехались. Хельги стиснул зубы, вспучил желваки. Как многие белокожие скандинавы, он краснел жаркой удушливой волной, заливавшей все лицо вплоть до ушей. С силой выдохнув воздух, страдалец начал заученно выдавать сочиненную Ольердом легенду:

- Да, ярл, золота много скоплено. Народишко, сам видишь, дикий. Всяким камням да пням поклоняется. А самая большая их святыня на север отсюда, в Хибинских горах. Я давно уж среди них обретаюся, все вызнал.

Натужное повествование прервал резкий всполошный вздох. Хельги недоуменно оглянулся на звук и тут же полетел в грязный полурастаявший снег. От сильного удара в лоб нурманин на какое-то время ослеп и о происходящем мог судить только по долетавшим до него звукам.

- Хватайте его, олухи!

- Да он кусается, гад!

- Вот тебе, скотина!

- За руки, за руки держите!

- Да не дается он...

Когда зрение вернулось к пеговолосому, первое, что он увидел, был распластанный по земле старый саам. Его надежно удерживали три дюжих викинга, но Старшая Голова все равно бешено брыкался, пытаясь добраться до Хельги.

- Подлый равка! - выплюнул окровавленным ртом разъяренный старейшина. - Так ты платишь за гостеприимство!

- Убрать падаль! - коротко бросил молодой ярл. Все это время он внимательно наблюдал за происходящим. Лицо его было по-прежнему совершенно бесстрастно. Пока длилась эта короткая потасовка, Оттар даже не сдвинулся с места.

- Продолжай, Хельги! - теперь вождь викингов стал более любезно обращаться с перебежчиком. Внезапно пеговолосый осознал, что случившееся как нельзя лучше подтверждает достоверность его рассказа. Как удачно Ольгерд сочинил бань про саамское золото! Сам того не ожидая, попал князь в точку. Воодушевившись, нурманин начал разливаться соловьем про неисчислимые горы золота, пересыпая свое повествование наспех заученными местными названиями. Хорошо, что саамского старейшину уволокли незнамо куда. А то послушал бы, да и выдал нечаянно не так, так иначе.

- Так вот я и говорю, там в горах озерцо есть, саамы его Священным зовут. Там все ихние колдуны обретаются. В огромном доме золото держат. И каждый год туда со всех стойбищ богатые дары свозят. Шкурки всякие, самородки тоже...

Весть о саамском богатстве мигом облетела весь лагерь викингов. Самочинно к болтливому Хельги и внимательно слушающему его Оттару начали собираться воины. Не замедлил прийти и второй предводитель- Хокон Старый. При виде этого крепкого благообразного старика у Хельги душа ушла в пятки. Еще будучи мальчишкой, он много слышал об этом мудром и смелом ярле. Поговаривали даже, что сами боги открывают ему будущее, и нет ему равных в гадании по рунирам. "Вот сейчас взглянет на меня и сразу поймет все, " - глухо екнуло сердце у нурманина.

Может, когда-то и был Хокон Старый знатным душеведом и душелюбом, да только видно весь вышел со временем. Или застило ему глаза, как и прочим, сияние несметной кучи богатств саамских, про которые так вдохновенно разливался Хельги. Не угадал старый ярл подвоха в его рассказе- вместе со всеми стал спрашивать: далеко ли до места и как много там самородного золота.

- А как колдуны саамские нам дорогу крутить вздумают? - раздались вопросительные голоса самых осторожных. Живущие на берегах Ледовитого океана люди издавна почитались скандинавами как могучие маги и чародеи.

- Кто наклал в штаны, тот пусть сидит без добычи! - холодно отрезал Оттар Черный. - Воину не пристало бояться грязных мохнатых животных. А их колдуны сгинут как прошлогодний снег перед мощью владыки Одина.

Большинство викингов встретило слова своего молодого предводителя одобрительными возгласами. Только реакция ярла Хокона была совсем не таковой.

- Я смотрю, ты уже решил, кто отправится за саамским золотом, - медленно, словно для глухого, проговорил он, раздвигая широким плечом своих воинов. Грозно нахмуренные седые брови старика ясно говорили о его недовольстве.

- Что тебе не нравится, Хокон? - не остался в долгу Черный Оттар. Недаром имя его обозначало "Наводящий ужас". Молодой хевдинг был одинаково беспощаден и с врагами и со своими дружинными. Рассказывали, что одному викингу, утаившему добычу от дележа, он собственноручно вырезал "кровавого орла" - в два удара перерубил ребра на спине у несчастного и вытащил легкие. Маловато нашлось бы людей, рискнувших поспорить с Черным, кому охота нарываться!

Ярлы хмуро меряли взглядами один другого. Хокон был выше Оттара чуть ли не на целую голову, да и людей за ним шло побольше, чем за владетелем Нидаросса. Но Черный был ловок и мускулы у него под крепкой броней были железными. А еще Оттар был хитер. Поэтому он и не стал перечить Хокону. Пускай отправляется вглубь диких оленьих земель, теряет людей и силы в поисках сокровищ. Все равно, чтобы перевезти их, без драккаров не обойтись. А вот тут-то и встретит добытчиков Оттар. Тогда и начнется серьезный разговор. А пока... И викинг расслабил мускулы, на лице заиграла насмешливая улыбка.

- Разве мог я принимать такое важное решение единолично? - он отыгрывал назад ловко, стараясь не уронить себя. - Мы вместе задумывали этот поход к Холодным Берегам, к черной яме Утгарда. Пусть мы плыли по моим картам, но разве может один викинг решать за другого, что ему делать?

Последняя выпущенная Оттаром стрела попала точно в цель. Воины согласно загомонили. Напоминание о вольности еще больше подогрело страсти: каждому хотелось уже сейчас отправиться к Священному озеру саамов. Между тем все прекрасно понимали, что кому-то придется остаться стеречь корабли. Без своих морских коней викинг беспомощен и гол.

Хокон Старый приосанился. Он ожидал, что нидаросский волчонок начнет с ним пререкаться. Что ж, его неожиданное смирение только на руку старому ярлу. Хокон все сильнее начинал ощущать, что Оттар стал забирать себе все больше власти. Не сегодня-завтра придется давать щенку укорот. Но вслух ничего подобного хевдинг не произнес.

- Чтоб не было меж нами обид, мы могли бы бросить жребий, - величественно предложил он Оттару. - Пусть боги рассудят, кому выпадет счастье искупаться в червонном золоте.

Но владетель Нидаросса не собирался пускать задуманное предприятие на самотек:

- Я не сомневаюсь, что светлые боги благоволят тебе, Хокон. Судьба уже не раз доказывала тебе свою благосклонность. Мне остается только склонится пред нею, - Оттар церемонно опустил голову и золотистые волосы скрыли его хитро ухмыляющееся лицо.

"Что за хитрую игру затеял Черный?" - терялся в догадках Хельги. Он растерянно крутил головой то в одну, то в другую сторону, но вокруг были только загорелые, заросшие бородами лица, одержимые жаждой наживы. И никакого ответа на терзавшие нурманина вопросы на них не было. А молодой ярл продолжал плести коварную веревку, усыпляя бдительность Хокона Старого:

- Может быть, ты бросишь гадательные руны, высокочтимый и могущественный хевдинг многих воинов? Пусть маловерные убедятся, что и среди нас есть люди, не менее сильные в ведовстве, чем финские чародеи.

- Пусть принесут руниры! - величественно кивнул польщенный викинг. Тотчас же кто-то бросился к кораблю и скоро перед Хоконом лежал потертый узелок красной потертой кожи. Вышитые на нем знаки мало что говорили непосвященным, но вызывали невольный трепет уважения. Ходили слухи, что эти вещие камушки подарила прадеду ярла великанша из Каменного Леса. Она же и предрекла, что пока мешочек хранится в семье Хокона, все неудачи будут обходить его стороной.

Старый ярл удобно раскинул на земле суконный плащ, с важностью и тщанием расправляя каждую складку. Потом встряхнул мешочек, повернувшись на восход, и распустил шнурок. Обветренные твердые пальцы вождя нырнули внутрь и вынесли наружу горсть камешков. Светло-серые, ничем не примечательные, они, тем не менее, приковывали к себе внимание все хлюдей, столпившихся вокруг. На каждом камне были знаки рунир- букв, способных передавать звуки речи и заклинать грядущее. Их тайный смысл и сочетание значений были известны только посвященным.

Хокон держал извлеченные руны на ладони, не отрывая руку от мешка. Внимательный наблюдатель мог бы видеть, как изменилось лицо ярла, когда он бросил взгляд на зажатые в пальцах знаки. Осторожно и незаметно, словно труся сыпучий речной песок, старик отправил один камушек назад. Теперь без опаски можно было вытряхнуть остальные прямо на черное сукно. Это были добрые знаки, предвещавшие удачный поход: "еловая ветка" или вход, "половина стрелы"- вода и черточки, похожие на дружеские объятия- близость.

- В водном походе ждет нас удача! - громко, хорошо поставленным голосом возгласил Хокон. Взволнованные воины приветствовали столь благоприятное гадание восторженными криками. Славен их вождь! И разве у кого другого легли бы руниры так хорошо. Сам Один, отец богов, ворожит ему!

Только Оттар не шумел вместе с остальными. Его рысьи глаза успели заметить, как скользнула назад неугодная старику руна. И он дорого дал бы, чтоб узнать, что же это был за знак. Взгляды предводителей встретились. Глаза Хокона горели снова вспыхнувшим недоверием и ненавистью. Они так сильно обожгли нидаросского ярла, что тот был вынужден отвести взор.

Спрятанная руна означала "предатель".

Две дороги.

Острый уголек, добытый из угасшего костра, споро бегал по белой выглаженной доске. Хельги сноровисто вычерчивал карту саамских земель. Нужно прикинуть, сколько дней пути от морского побережья до Ловозеровской тундры, в самом сердце которой и притаилось священное озеро. Ярлы сосредоточенно совещались, каким образом добираться до сокровищ- пешим ходом или на вертких местных лодочках. Волчий шаг вестфольдингов, конечно, по быстроте не уступает лошадиному галопу, но вот добыча! Тащить на себе тюки с золотом и мягкой пушной рухлядью не хотелось никому. Поэтому и порешили добыть местных кожаных каяков и сплавляться на них. Пеговолосый нурманин горячо пообещал поспособствовать викингам в этом богоугодном деле. Его одобрительно хлопали по плечу, и даже обещали увеличить долю. Хельги краснел и опускал глаза. В который раз он чувствовал себя последней сволочью, и только усилием воли мнимый перебежчик заставлял себя продолжать притворяться. Для плана, разработанного Ольгердом, было совершенно необходимо, чтобы викинги отправились в дорогу речным путем.

Но тут уж просто повезло- словно бес какой ворожил-помогал. Как только Оттар предложил отправляться налегке и не париться с саамскими лодчонками, Хокон Старый моментально загорелся идеей передвижения по воде. Его не останавливало даже то, что плыть придется против течения. Молодой ярл взялся, было, спорить, но, как говорится, нашла коса на камень. Старик уперся, и ни в какую! Так что, прошло совсем немного времени, и Хельги уже указывал дорогу к месту, где вчера они с князем и его дядькой предусмотрительно привязывали собранные по становищу лодки. Шиш сначала предлагал просто навертеть в кожаных днищах дырок понезаметнее, да затереть салом или еще чем. Но Ольгерд эту идею с ходу отверг. "Викинги не дураки" - говорит. - "У них, почитай, вся жизнь с рождения и до самой смерти на воде проходит. Даже хоронят на кораблях- поджигают и вперед, в открытое море. Морского человека на такой мякине не проведешь!" Нет, князь-медведь придумал игру посложнее, позаковыристее. Жаль, только, что отдуваться как всегда ему, Хельги.

Поначалу нурманам было несподручно обустраиваться в вертлявых саамских плоскодонках. Некоторым даже случилось и перевернуться, искупаться в холодной водице реки Отцов. Грузные телом викинги с трудом осваивали маломерные лодочки. Если бы Хельги не был так удручен, то наверняка животик бы надорвал со смеху глядя, как воины в крепких рогатых шлемах и нестерпимо блестящей под яростным весенним солнцем броне неуклюже балансировали в маломерных лодчонках. Некоторые уже постягивали с себя мокрую одежу и отряхивались словно большие изгрязнившиеся собаки. Белая кожа тел резко контрастировала с загорелыми обветренными лицами.

Хельги взглядом отыскал старого саама, который скрюченный валялся под надежной охраной оттаровых викингов. Теперешний старейшина отличался от себя прошлого как небо от земли. Наверное, раньше нурманин просто не понимал, что же в саамах есть такого отличного от других народов. А теперь увидел. Детская доверчивость и доброжелательность, вот в чем дело. Раньше плоское лицо Старшей Головы, пусть и в обрамлении седых волос, и изрезанное глубокими морщинами, глядело на мир глазами ребенка, который уверен, что все вокруг добрые. Не прошло и двух дней, но человек уже стал другим. От пылающего теплого огня осталась одна черная головешка. И не то, чтоб его сильно били. Нужен он кому больно! Так, попинали для ума, и только. Хельги приходилось видеть людей, которым доставалось куда больше. "А ведь он меня ненавидит!" - вдруг понял нурманин. В самом деле, холодный прищур саама преследовал его бывшего гостя, куда бы он не шел. Пеговолосый пробовал не обращать внимания, благо заняться было чем, но неотступное сверление меж лопатками не отпускало его ни на минуту. " Вот еще беда на мою голову!" - про себя чертыхнулся Хельги. На всеобщей благостной волне он попробовал подкатиться к Оттару. Мол, не взять ли им саама с собой, к Священному озеру. Мало ли, дорогу покажет, еще что. Черный только смерил взглядом непрошеного советчика да цыкнул зубом. Молодой ярл не собирался отказываться от своих преимуществ, не на того напал.

Оставалось надеяться только, что Ольгерд с остальными присматривали за нурманским лагерем и знали все. Когда настанет пора им разбираться с теми, кто при кораблях остался, откатят тихо в сторонку старейшину. Будет еще время, Хельги сам объяснит ему, что не нарушил он законов гостеприимства, не запачкал дерьмом порог саамской вежи. Нурманин был уверен, что никаких других обид старику викинги Оттара чинить не станут. Нужен им еще пленник, нужен живым и здоровым. Разве что ему, Хельги, не случится назад воротиться. Ну, тогда уж другие расскажут. Глупо с судьбой спорить. Кому как на роду написано, так и сбудется.

Пеговолосый рассеянно опустил руку в быструю прохладную воду. Бежит, течет, не остановить, не отменить ее бега. Вот так и жизнь человеческая: за одним шагом другой, и ничего уже не исправишь. Караван кожаных лодочек отходил от берега. Уплывал, чтобы найти свою погибель в глубине саамских земель.

***

За прошедшее время Хельги прочно обосновался в передней лодке, плывущей во главе всего отряда. Путешествие их длилось вот уже пять дней и ночей. Многие начали недовольно ворчать. Только властная рука Хокона Старого удерживала викингов от открытого бунта. Их утомительный путь пролегал по реке, через пороги, волоки и тихие плесы. За это время по глупой случайности в водовороте сгинуло две лодки, погибло пять воинов. Викинги начинали терять терпение.

- Даже на осиновом колу сидеть удобней, чем на этой финской посудине! - все чаще раздавалось над просторами Реки Отцов не то шутка, не то вопль отчаяния.

- Клянусь мечом, у меня на заднице отпечатались все каменюки этих диких речонок! - вторил голос откуда-то из-за поворота. Радостный подъем, с которым начиналось путешествие за золотом, сменился раздражением и усталостью.

Даже старый ярл понемногу начал терять терпение:

- Когда ты уже приведешь нас на место? - все чаще вопрошал он добровольного проводника. Хельги больше отмалчивался. По его, так любое место было хорошо, чтобы исполнить замысленное, но Ольгерд велел, и он точно следовал намеченному плану. Наконец, к исходу пятого дня, он невнятно буркнул, поворотясь к седовласому хевдингу:

- Вроде подплываем уже.

День клонился к вечеру, быстро темнело. Светлое солнышко заканчивало свой путь по небу и устало валилось за море- отдыхать. Все это было на руку Хельги. Наверняка помогали боги оленьих людей. К говорливому голосу речных перекатов скоро добавился неясный шум. Будто много рыбы разом забило по воде крепкими хвостами.

- Там впереди, что это? - забеспокоился Хокон.

- Водопад скоро будет. Речка с большой высоты прыгает. За ним сразу и Свято-озеро будет. Можно сейчас сплавиться, а не то, так и до утра подождать. - Хельги ронял короткие рубленные фразы. Со стороны никто б и не подумал, что речь сейчас идет о его жизни. Да ему сейчас и безразлично было, сгинет ли он вместе с викингами, или судьба будет к нему благосклонна и подарит еще несколько лет. Как в тумане вспоминалась ему Ясельда. Ее огнистые каштановые кудри, жаркие глаза. Теперь любовь этой девушки виделась ему всего лишь сказочным сном, который минул, развеялся как утренний туман. Хельги уже не мыслил себя в мире живых. Он нес смерть и готов был расплачиваться за свое предательство.

Речка перед водопадом разливалась. Бурные воды как по мановению волшебной палочки успокаивались, огибая со всех сторон небольшой островочек. Именно на него и рассчитывали в своих планах князь-медведь и его друзья-саамы.

Седовласый ярл был опытным военноначальником. Конечно, он не собирался штурмовать водопад сейчас, на ночь глядя. Особенно, если учесть, что сразу после него предстоит встреча с сокровищем и колдунами-саамами его сберегающими. Такие вещи лучше исполнять хорошо выспавшись и на сытое брюхо. Поэтому Хокон скомандовал громким командным голосом:

- Привал. Ночевать будем на острове.

Караван лодчонок послушно повернул к каменистому берегу. На скудной серой земле мало что росло: клочкастый седой мох да невзрачная поросль чахлых кустиков. Их как раз хватило, чтобы развести костры и приготовить долгожданный ужин.

Викинги умеют стойко переносить лишения, им не в нове было поститься по нескольку дней и больше. Но теперь Хокон распорядился утроить сытную трапезу, чтобы поддержать пошатнувшийся боевой дух.

Голод утоляли молча и жадно. Хрустели разрываемые могучими руками рыбьи кости. Крепкие челюсти разгрызали и перемалывали исходящее жарким соком мясо. Жир стекал по пальцам и бородам, заливал кольчуги и кожаные кафтаны. Наконец, голод был утолен, лица заблестели салом и сытым довольством. Выбили даже днище у единственного бочонка с пивом. Темный пенный напиток пошел по кругу. Чего было боятся непобедимым воинам, обосновавшимся на открытом островке посреди реки? Нет, охрану, конечно, выставить не позабыли, но доблестные дозорные налегали на хмельное так же прилежно, как и все остальные. Поэтому ближе к ночи сторожем при лагере остался только Хельги. Остальные спали вповалку, где кто упал. Маленький кусочек тверди земной содрогался от жизнерадостного храпа вестфольдингов.

Пегий лазутчик не спеша принялся за дело. Он аккуратно связывал плоскодонки одну с другой. Скоро флотилия из кожаных челноков гуськом отправилась туда, где как дикий зверь рычал падун. Нурманин даже слышал, как с треском разбивались они в щепы, наталкиваясь на острые камни. Осталась одна лодка. На ней Хельги должен был переплыть реку и вернуться домой.

Хрустнула сминаемая ветка. Хельги резко обернулся. За его спиной, покачиваясь, стоял Хокон. Двурогий шлем был сдвинут на бок, золотистые доспехи чуть съехали, приоткрывая складчатую старческую шею. Но глаза хевдинга горели:

- Сбежать надумал, падаль?!

Пеговолосый резко оттолкнул челнок от берега, но старик сильным рывком успел уцепиться за борт. Хельги изо вех сил орудовал веслом, лодка отплывала, но отплывала вместе с Хоконом. Он тяжело перевалился через борт и теперь их противоборство продолжалось на утлом кожаном днище. Без управления лодка, увлекаемая течением, все быстрее устремлялась к водопаду. Костлявые сильные пальца ярла вцепились в набрякший кадык врага. Хельги чувствовал, что задыхается. Перед глазами поплыли радужные круги. Вслепую он начал колотить руками и хвататься за что ни попадя. Каяк начал опасно раскачиваться. От шума падающей воды закладывало уши.

Они долго летели вместе с ледяными водами реки, и стало совсем непонятно, где верх, где низ, где небо, где земля. Реальным было только смрадное шипящее дыхание Хокона и пульсация крови в сдавленной шее. Их сильно ударило о воду, они начали стремительно погружаться. Пеговолосый уже ничего не чувствовал, не ощущал даже как выдернулся из ворота рубахи подаренный любимой янтарный оберег. Холодная темнота все глубже засасывала, укрывая, укутывая, убаюкивая.

Хельги не было страшно. Наоборот, он чувствовал себя почти счастливым. Ему привиделись ласковые медовые глаза Ясельды. Они нежно смотрели на него, и сладкая истома охватывала тонущего нурманина. В голове звучал ее чистый певучий голос:

"На море-окияне лежит алатырь-камень, а в том камне- сила могучая. Пойду я поближе, поклонюсь пониже. Боги небесные! Мощь свою и силу на помощь любому моему, милому, где б ни был он: в чистое поле, в зеленые луга, в темные леса, в быстрые воды!"

***

- Сколько уж можно бегать?!

- Как плохие времена, все в лес. Как звери дома в земле роем, в землянках живем, чтоб не нашли.

- Или вовсе со своей земли уходим. Как зайцы!

- Нападем, черных людей полсилы осталось.

Возбужденные голоса саамов разносились далеко за пределы вежи Старшей Головы, в которой по обычаю продолжали собираться на совет. Вести о гибели нурманского войска под предводительством Хокона вскружили головы самым осмотрительным.

Ольгерд вздыхал. Он как никто другой понимал, что и оставшиеся вестфольдинги с легкостью перебьют всех оленьих людей.

- Корабли пожечь надобно, - вставил свое веское слово Шиш, обрадованный победой не меньше саамов. - Плотики горючие соорудить и по темноте к драккарам подогнать. Они, чать, не каменные, полыхнут так что любо-дорого! Помню вот в Царьграде...

- Будет тебе, - прервал воспоминания старого вояки князь-медведь. - Полыхнут, говоришь? А про охрану ты не подумал? Зуб даю, что сразу твои плотики заметят, на полет стрелы до кораблей не допустят. Потом-то что? Пуганная ворона куста боится! Как их дальше выманивать станем?

Серый затаив дыхание ловил каждое слово взрослых. На совет его, конечно, никто не приглашал, но и не выгоняли. Вдохновение военных действий захватило его с потрохами. Теперь мальчишка бредил сражениями и регулярно приставал к старому дядьке, чтобы тот учил его драться мечом.

Тем временем Ольгерд продолжал развивать свою мысль:

- Нужно остатних викингов тоже в ловушку затянуть. Болото гиблое, есть тут где поблизости?

Саамы зашумели, перебивая один другого. Каждый хотел отличиться, указав князю требуемый буерак. Но все сходились в одном, страшнее трясины, чем той, в которой живет Болотная старуха Оадзь, нет и быть не может. Оленьи люди были в полном восторге:

- Вот и будет ей подношение! А то телочку оленью что ни месяц требует.

- Пусть злых заманивает своими лягушачьими песнями, саамы меньше пропадать станут.

Ольгерд слушал эти возгласы весьма скептически. Дело было не в том, чтобы порадовать неизвестную ему Болотную старуху. Как уговорить вестфольдингов притащиться в это гиблое место, вот в чем вопрос! Саамы, похоже, до такой степени уверовали в организаторские способности человека-медведя, что просто даже и не сомневались: раз он сказал, идти чужакам в болото, так значит и пойдут как миленькие, стройными рядами.

- Их должен позвать кто-то свой, знакомый! - размышлял вслух князь. - с чужим Оттар не пойдет. А манить по-прежнему на золото станем. Мол, Хокону с воинами не унести, много там всего сильно.

Чем дольше обыгрывал Ольгерд эту идею, тем больше она ему нравилась. Гонец от старого ярла, что может быть естественнее! Но кому поверит Оттар? Опять отправлять Хельги? Князь бросил взгляд на израненного нурманина, расслабленно развалившегося на оленьих шкурах. С его шеи до сих пор не сошла багровая синева, а лицо было испещрено мелкими порезами. Когда его нашли саамы-разведчики, он был явно не в себе: сидел, раскачиваясь, на берегу водопада, а в руке у него был зажат рог от шлема Хокона Старого. Понемногу Хельги оправился, но с тех сделался совсем немногословен. Ольгерд с сомнением покачал головой. От нурманина теперь проку мало, да и не проведешь Оттара на одной и той же мякине второй раз!

Князь нерешительно взглянул на Шиша, потом задумчиво перевел глаза на Серого. Нет, все не то! Только викинг говорящий по-нурмански сможет быть достаточно убедительным! Ольгерд проклял свое новое медвежье обличье. Если бы не бурая шерсть, он с легким сердцем отправился бы сам.

Тут с улицы, из-за плотной утепленной мехом двери, раздались мерные глуховатые удары бубна. Перед вежей стояла старушка-нойда, та самая, что когда-то так уверенно признала в заколдованном Ольгерде человека. Теперь ей помогала хорошая знакомая Серого- Настай. Исполненная важности девочка надувала круглые румяные щеки и усердно била в бубен.

- Пришла узнать как дела, однако, - дружелюбно улыбнулась знающая женщина. - Слыхала, как ты сильно быстро чуть не половину черных людей положил. Может, и я на что сгожусь?

"Чем бес не шутит, " - подумал слегка ошарашенный князь. И решил поделился со странной бабкой своими трудностями. Старушка же во время всего повествования больше глядела не на рассказчика, а на мальчика-волчонка, скромненько притаившегося в углу вежи.

- А ты что скажешь, дитя волка? - произнесла она, обращаясь явно к Серому, когда Ольгерд замолчал.

Мальчишка замялся.

- Я тут подумал, - нехотя пробурчал он. - А что если чаклей попросить?

У очага из серых камней повисло неловкое молчание. При чем тут подземный народец? Ну да, есть в них толика колдовских сил, так ведь таких, как и сами чакли, манюсеньких. Им, потешникам, только бы хихикать и людей передразнивать, других дел нет.

- Что ж вы разумника своего не хвалите? - опять удивила всех нойда, оправляя красный замшевый пояс на меховой одеже. - Малец дело говорит. Надо за подмогой к чаклингам идти, по-другому никак.

И пояснила, с усмешкой вглядываясь в недоуменную морду князя-медведя:

- На небольшой срок чакля чем хочешь обернуться может. Что и как говорить, ты ему живо объяснишь- подземные люди страсть переимчивы. Он и заведет чудь заморскую в болото. Только уговорить чаклингов надобно, они кого угодно слушать не станут.

Решено было, что на переговоры к малому народцу пойдут Серый и Ольгерд.

Скалистое ущелье встретило их приветливо, как старых знакомых. Мягкие еловые лапы щекотали огрубелые щеки, седой мох, хрустя, проминался под остроносыми каньгами. Солнце щедро освещало вершины деревьев. Его прощальный лучик случайно позолотил завитушки дыма, курившегося между корнями старой-престарой ели. Ольгерд подошел ближе: дымок шел из круглой дыры в земле. Любопытство пересилило осторожность, и князь решительно сунул туда голову.

Под землей раскинулось малюсенькое стойбище, во всем, кроме размеров, точно такое же, как у оленьих людей. Вежи из тесанных досок были покрыты сверху берестой и дерном. Вокруг них сновали маленькие человечки, стайками бегали детишки. Вот из одной домушки выскочила бабенка с дымящейся головешкой. Видно, к соседке бегала, огонька призанять. Пастухи пасли скот, рыбаки ловили рыбу. Крохотный мужичок учил оленя возить кережу, как и у саамов сработанную лодочкой, поставленной на лыжный полоз.

Ольгерд так увлекся жизнью подземного народца, что совсем позабыл, зачем они, собственно, сюда пришли. К действительности его вернуло осторожное подергивание за ногу: Серый соскучился и решил напомнить о себе. Князь-медведь с неохотой вылез. Теперь он вполне понимал мальчика, пропадавшего здесь все время.

- Ты, дяденька, пока во-он за той елочкой схоронился бы, - шепотом попросил своего господина мальчишка. - Я бы сам поговорил с ними, а согласятся, так и выйдешь, недалече тут.

Как уж Серый выманивал на свет белый своих знакомцев, Ольгерд не углядел. Видел только, как вылезли из-под земли маленькие человечки, голые, в чем мать родила. С круглыми большими головами, черными глазками- как щелочки на березовой коре, и непомерно толстыми задами. Эти могучие седалища крохотных подземных жителей рассмешили князя чуть не до икоты. Он еле сдержался, чтобы не расхохотаться в голос. Пришлось обеими руками хвататься за морду. Обидишь- беда будет. Не только помощи не дождешься, беды б не наделали!

Скоро чакли с важным видом приблизились к деревцу, под которым скрывался Ольгерд. Видимо, разговор с Серым прошел успешно, и они пришли к соглашению.

- Говори, сказать нужно что? - щебечущими птичьими голосами попросили они человека. Ольгерд сначала поперхнулся от неожиданности, но потом обсказал все конкретно.

- Какими быть, знаем, - важно пропищали чакли, качая круглыми головенкам. - Как солнце встанет завтра, приходи!

Поутру у заветной елочки их уже ждал самый натуральный викинг. Ошарашенный Ольгерд даже обошел его со всех сторон, подергал за светлые пряди волос, пощупал кожаную подкольчужную рубаху. Подменный воин только скалил щербатые зубы в веселой ухмылке. Князю даже показалось, что он уже видел этого молодца на берегу, у черных драккаров. Оставалось только надеяться, что если чаклинги скопировали определенного человека, то он как раз и подался с Хоконом на поиски клада.

Они проводили чаклинга сколь было возможно, а потом залегли в засаде- наблюдать, как нурмане примут подменыша.

Зря беспокоился Ольгерд, все прошло как нельзя лучше. Лже-викинга встретили как своего, даже усадили к костерку, дали в руки котелок с варевом. Оставалось только ждать, отправятся ли вестфольдинги на подмогу своим, заглотят ли хитроумную наживку.

***

- Говорил этому толстозадому, чтобы сразу, напрямую, к трясине их вел, - хрипло ругался Ольгерд, наполовину погребенный под прелым прошлогодним листом.

Веселый чаклинг развлекался вовсю. Уже сутки таскал он нурманский отряд по лесным горушкам-варакам, педантично посещая все мелкие болотца, встречавшиеся на их пути. И сам он, и вся его рать были по уши вымазаны вонючей болотной грязью; нарядные плащи изодраны о колючие ветки. Что он там врал викингам ни князь, ни Серый не слыхали, хотя шли за вестфольдингами след в след. Мальчик тоже был обеспокоен. Что ни говори, а это он втравил своего маленького друга в эту историю. А как безжалостны могут быть нурмане, он уже убедился и не раз. Старшая Голова до сих пор валялся, жестоко связанный, под открытым небом у черных кораблей. Судя по всему, жизнь еще теплилась в нем. Надолго ли хватит только этого тепла? Серый не знал.

Сам Оттар Черный не пошел вместе со своими воями. Словно звериным чутьем чуял ярл ловушки, хоть разумом и не замечал их. Но все равно остался, догада, при кораблях, и еще с десяток викингов с ним. Ох, как сокрушался Ольгерд, что не удастся разом всех нурман в поганом болоте потопить! Скрипел зубами в бессильной злобе, глядя на неподвижное тело саамского своего приятеля, облепленное въедливыми комарами и жирными черными мухами, по весеннему времени начавшими жужжать в потеплевшем воздухе. Стало быть, не пропадет Шишова придумка с плотиками горючими, пригодится еще для ночной вылазки. Князь уже прикидывал, как ринется освобождать старого саама. Потому и пенял на чаклю, так долго водившего вражеский отряд кружными тропами.

Наконец, по некоторым признакам русичи поняли, что продвигаются теперь по тому самому болоту, владению старухи Оадзь. Саамы долго объясняли им, какой тропкой нужно им следовать за викингами, чтобы и самим не пропасть и их из виду не упустить. Востроглазый мальчик споро разыскивал сказанные приметы и зарубки. Теперь им приходилось чуть ли не ползти, пригибаясь почти к самой водице: нурмане были опытными воинами и могли почуять слежку. Но чем дальше вглубь трясины, тем труднее становилось князю с Серым идти вперед. Пару раз Ольгерд, более грузный и неуклюжий по сравнению с мальчиком, оступался и чуть не булькался в топь по самые уши.

Вестфольдингам тоже приходилось несладко. Ветер, дующий с их стороны, доносил немало теплых слов о саамских дорогах, комарах и прочих неудобствах этой земли.

- Сын вонючей трески! Ты опять наступил мне на пятку!

- А ты быстрее копытами передвигай!

Напряжение во вражеском войске нарастало. Уже близок тот момент, когда чаклинг должен будет сбросить свой наведенный облик и нырнуть в мягкую болотную землю. Был проводник, да весь вышел! А назад пути викинги сами уже не найдут. Но подземный житель почему-то тянул. И совершенно напрасно. Нурмане уже начали понимать, что обещанная короткая тропка завела их куда-то не туда. Мальчик ясно видел, как обступили ухмыляющегося проводника воины с обнаженными мечами. Слова плохо были слышны, но сомневаться в намерениях вестфольдингов не приходилось. Одним могучим волчьим прыжком Серый перемахнул разделяющие их болотные кочки. Он оборачивался уже на лету и болезненно понимал, что не успевает. Свистела острая сталь, и оборотень уже почти видел голову со щербатым ртом, катящуюся в болотную жижу. Но когда четыре волчьи лапы опустились на землю, внезапно оказалось, что проводник-перевертыш стоит на своем месте, усмехаясь, как ни в чем не бывало. А трое нурман валяются окровавленными, и жадная топь уже начинает пожирать их тела. Чаклинг и в чужом облике не оплошал, увернулся от грозивших ему лезвий, предоставив воинам разбираться друг с другом. К сожалению, врагов оставалось еще достаточно.

Серый грозно зарычал, становясь спина к спине веселого чаклинга.

- Заколоть на месте этих финских колдунов! - страшным голосом вскричал викинг-предводитель. Вестфольдинги, хоть и изрядно напуганные появлением огромной зверюги, решительно двинулись вперед.

Краем глаза оборотень заметил, как ломится через непролазную трясину Ольгерд, проваливаясь в глубокие ямы. Хоть и ловок был подземный человечек, хоть и звериная сила у волка-оборотня, но против отряда нурман, вооруженных до зубов им было не выстоять.

- А ну пошли прочь от моего друга! -прозвучал тоненький щебечущий голосок с того места, где стоял горе-проводник. На этот раз чакля уже не смеялся.

Трясина застонала, заохала, захрюкала как старая больная свинья. Завела свои заунывные лягушачьи песни Болотная Старуха. Забурлила гнилая топь вонючими пузырьками. То тут, то там замерцали мертвенно-синие блуждающие огоньки. Пока нурмане стояли испуганным стадом, сгрудившись вокруг своего предводителя, чаклинг молниеносно нырнул в землю. Почти в то же мгновение он, уже в своем настоящем облике, оказался на спине у Серого. Волк тут же рванул размашистой рысью вон из страшных плавунов. Раздухарившись, мелкий хулиган на скаку сорвал со стоявшего рядом нурманина рогатый шлем и гордо натянул на свою головенку. Такими и нашел их Ольгерд, когда наконец выбрался из болота. Надо ли говорить, что больше старуха Оадзь никого не отпустила на волю. Вторая половина нурманского войска тоже навек уснула в саамской земле.

***

"Бывают же дни, когда все сразу получается и вообще идет так, как надо!" - весело думал Ольгерд, танцующим шагом наступая на Оттара Черного. Полыхающие плотики освещали ночную тьму рыжими всполохами огня. На душе у князя-медведя был праздник. Сегодня он сделает то, о чем ему так давно мечталось: разберется с обидчиком старого саама.

- Кто б ты ни был, колдун, я тебя не боюсь! - выкрикивал в темноту сильно побледневший нурманский ярл. Приветливо ухмыляющаяся медвежья морда все-таки произвела на него должное впечатление.

"Ну, тут ты врешь, пожалуй!"- хмыкнул про себя князь, перекидывая любимую секиру из одной лапы в другую. Он прекрасно видел, что липкий страх так и стекает по вытянувшейся физиономии Оттара. " Это ты против саамов сильно могучий богатырь. А чтоб со мной тягаться, ты, малый, не дорос еще, хвостом тебя по голове!"

Поскольку хвоста у Ольгерда все-таки не было, он собрался съездить по голове своему противнику другими подручными средствами. Секирой, например, лезвие которой в сполохах огня блестело как молодой месяц.

Князь стремительно наступал. Оттар уже не успевал перебросить из-за спины щит, но меч из ножен все же вытащил. Теперь оружие ходило ходуном в предательски дрожавшей руке викинга.

- Скоро вернуться наши! Они отомстят, - он из последних сил пытался запугать противника, которого сам боялся до икоты.

Ольгерд на мгновение прервал наступление. Порывшись за пазухой, он извлек два отломанных от шлемов рога и бросил их под ноги молодому ярлу.

- Узнаешь украшеньица? - издевательски рыкнул медведь. - Полегли все твои, не докличешься!

И он высоко занес сверкающее тяжелое лезвие и что есть мочи рубанул по мечу Оттара. Раздался жестокий скрежет, полетели искры, но меч выдержал. Викинга развернуло и отбросило прямо к кромке соленой воды. Теперь их бой продолжался в море. Ноги противников скользили по обкатанной гальке, но и тот и другой были воинами и с детства учились держать меч. Пару раз князь доставал нурманина, но его ладно сработанные доспехи гасили удар- секира лишь оставляла на них косые зарубки. На Ольгерде кольчуги не было, поэтому приходилось вертеться изо всех сил, уклоняясь от длинного меча вестфольдинга. Оттар продолжал отступать. Почему-то он продвигался в направлении к драккарам. Вода уже доставала дерущимся до пояса, сковывая движения. Внезапно налетевшая темная волна накрыла их с головами. Когда князь, отплевываясь, вынырнул на поверхность, Оттара нигде не было видно. Не нашли его и на следующий день, обшаривавшие побережье саамы. Видно, тяжелые пластины воинского убора утянули своего обладателя на дно.

Мокрый Ольгерд шел по берегу, распинывая ногами попадавшуюся нурманскую утварь. Он разыскивал старого саама. Найти, чтобы сказать... Но что именно он будет говорить Старшей Голове, князь не представлял. Старик отыскался совершенно случайно, за грудой нарубленного для костра валежника. Неуклюжими медвежьими лапами Ольгерд пытался развязать стягивающие его кожаные ремни. Потом плюнул и принялся пилить секирой. Когда последние ошметки привязи свалились на землю, дед пошевелился первый раз. Он поднес к лицу руки, подвигал ими, потом бессильно уронил на колени. По лицу пролегли мокрые дорожки. Ольгерд старательно избегал смотреть на своего друга. Иногда и мужчинам позволено плакать, и ничего зазорного в этом нет.

А потом были пиры, и гордые победой саамы радовались как дети. Только обгорелые остовы кораблей пришельцев оставались напоминанием о минувшей черной беде. На очередном праздничном застолье шустрая старушка-нойда как бы случайно подкатилась к Ольгерду:

- Скажи, человек-медведь, как надоумило тебя про саамское золото на Реке Отцов?

Князь честно принялся оправдываться:

- Да я и сам не знаю. Просто стрельнуло в голову и все тут! Да ежели б я ведал, что всамоделишный клад нурманам открываю, я бы...- тут Ольгерд виновато покосился на саамского старейшину. Старшая Голова усердно закусывал китовым мясом и, казалось, даже и не слышал о чем идет речь.

- Не горюй, - успокоила его знающая женщина. Ее желтые пальчики, словно птичьи коготки, перебирали позвякивающие на поясе амулеты. - Должно быть, то добрые духи тебе нашептали, как саамов спасти. Весь народ наш благодарен тебе. Хочешь на самом деле взглянуть на этот остров?

Ольгерд испуганно замахал лапами:

- Что ты! Не надо вовсе! Да и загостились мы у вас, домой пора!

- Не я тебя зову, духи! - строго погрозила нойда. - Им не след отказывать, осерчают!

Но князь рассердился первым:

- Да задрали уже ваши духи, Талы-медведи, Старухи Болотые, до сих пор отмыться не могу! Домой мне пора, домой!

- А может так и домой скорее вернешься, - загадочно посулила ему бабка, хитро усмехаясь. - Все одно идти в ту же сторону, какая тебе разница?

Ольгерд помялся, поломался, но под конец все же согласился. В чужом доме хозяина слушай, ничего не поделаешь!

Озеро Свято или Сейдъяврь, как называла его мудрая женщина, показалось Ольгерду мало чем отличающимся от сотен других озер. Ничего себе, конечно, красивое. По темно-синей поверхности, словно резвые белые собачки, один за другим бежали буруны. Князь-медведь прищурился, глянув вдаль. Там вода становилась изумрудно-прозрачной, словно светящейся изнутри. Подумаешь, было бы из-за чего огород городить! Когтистой цепкой лапой он загреб горсть прошлогодней брусники и тут же отправил в пасть, не позаботившись даже очистить от сизых прядей мха. Только одно принял он за несомненное достоинство: комарье и мошка, заедавшие их на протяжении всей дороги, на озере почему-то совершенно исчезли. Хоть и ветра не было, и костра они не разводили, нойда не разрешила.

- Ну, где тут остров ваш? - в нетерпении спрашивал бабку Ольгерд. Та только отговаривалась:

- Быстрый ты какой! Вот придет время, так сам собой и появится! Лучше спать ложитесь, время позднее уже.

Изрядно поворчав, Ольгерд с товарищами стали укладываться на боковую. Спал князь беспокойно. Очнувшись среди ночи, он и сам не мог понять, что его разбудило- ночной ли кошмар или жалобное урчание голодного брюха. Помаявшись, Ольгерд поднялся и двинул к воде. Теперь в лицо ему бил свежий ветер. Приглядевшись, князь замер от изумления. Словно корабль под всеми парусами, навстречу ему плыл маленький круглый островок. Ветер напруживал ветки растущих на нем сосен и гнал его прямехонько к берегу. Скоро князь смог различить уже и остроконечный шалашик, сложенный как раз под рыжими смолистыми стволами. В воздухе звенели нежные тягучие звуки, в которых понемногу Ольгерд смог различить даже некую мелодию. "Поет кто, что ли?" - подумалось ему недоуменно. - "Или просто ветер в ветвях играет?"

- Это песня Солнца и моря, - тихонько пояснила незаметно подошедшая сзади ведунья. Оказалось, что все остальные тоже проснулись и теперь с немалым удивлением взирали на неизвестно откуда возникший остров.

- Предки зовут вас! - важно молвила маленькая старушка, показывая рукой в сторону шалаша.

- Чьи предки? - позевывая, поинтересовался заспанный Серый. Светлые волосы его были всклокочены с одного боку и напоминали гнездо подгулявшей тетерки.

- Вот как раз и узнаешь! - таинственно произнесла саамская колдунья, ласково улыбаясь мальчику-волку.

Остров как раз уперся зеленым боком в прибрежные камни. Не смотря на раннюю весну, его берега все были покрыты нежной травянистой зеленью. Серый нерешительно шагнул вперед, но потом остановился и вопросительно глянул на своих спутников.

- Ступай, не бойся! - ободрила его нойда. - Чай, не съедят тебя там!

- А вдруг? - неожиданно встрял Хельги, поводя по сторонам серыми чуть навыкате глазами. Вид у него был такой, словно он внезапно очнулся от летаргического сна, в котором пребывал все последнее время. Шиш с Ольгердом переглянулись. Нурманин с того самого времени, как вынырнул из пучины со шлемом Хокона Старого, замолчал, словно рот сургучом запечатали. Друзья уж начинали тревожится за его рассудок, а тут на тебе: сам заговорил, да еще что-то делать собирается. Уж на самом деле чудесное озеро Сейдьявр!

Пеговолосый воин не стал тратить время на дальнейшие рассуждения. Вместо этого он вслед за мальчиком перепрыгнул на другой берег и направился прямо к чуму.

- Присмотрю за ним, - коротко пояснил он своим спутникам, оставшимся у самой кромки воды. Некоторое время они молча наблюдали, как уходят вдаль мальчик и викинг. Последнее, что друзья увидели, был Серый, осторожно заглядывавший внутрь строеньица под соснами. Потом все скрылось за неизвестно откуда взявшимся молочно-белым густым туманом.

***

Серый внимательно вглядывался в наползающее белое марево. Оно причудливо клубилось, позволяя только смутно догадываться, что же скрывается за туманным пологом. Но нос волка- чуткий компас, его не обманешь. Этот запах мальчишка помнил всегда, только думал, что вряд ли когда-нибудь снова учует его. Так пахло в детстве. Мальчик помнил горячие крепкие руки, которые высоко подкидывали его, когда он был совсем маленьким. И он никогда не боялся, а наоборот часто просился "полетать над порожком". Потому что знал, что надежнее этих рук нет ничего на свете. Серый не помнил, каким был его отец - рыжим, черным или беловолосым; какими были его глаза. Но его запах он не перепутал бы ни с чем.

- Вот мы и встретились, сынок, - глухим протяжным голосом произнес могучий волк-одинец, осторожно выходя из мутного морока.

Серый бросился к нему, прижался изо всех сил к густой пушистой шерсти. Наконец-то они снова вместе! Подумать только: он не встретился с отцом, когда волчонком бегал рядом в одном и том же лесу. А вот в далекой саамской земле, на плавучем островке под смолистыми соснами взяли, да и снова оказались рядом!

- Пойдем скорее, - стал тянуть отца мальчишка. - Я тебя своим покажу, они тоже обрадуются. Правда!

Но старый оборотень медлил, не торопился покинуть шалаш.

- Погоди, - остановил он сына. - Я не могу выходить за порог, нельзя...

Серый в недоумении уставился на него. Некоторое время он молчал. Потом страшная догадка молнией озарила его:

- Ты...мертвый?

Мальчик трепетно трогал густую шерсть, нежные бархатные уши. Все было настоящим, живым.

- Таким я могу быть только здесь, - согласно кивнул головой большой волк.

- Но почему? Ты же русич. Почему ты здесь, с саамскими духами? - не мог успокоиться Серый. Его колотило и он цеплялся за малейшую возможность не верить, что его отца больше нет среди живых.

Лукавая усмешка осветила широкую волчью морду:

- Когда умираешь, уже все равно какого ты роду-племени. Просто, если при жизни делал больше добра, то станешь светлым духом, а если наоборот, то сам понимаешь. А есть и такие, которые и не духи совсем, а...

- Ну будет тебе пугать мальчика, - вдруг раздался нежный голос.

Серый резко обернулся. Из тумана показалась высокая статная женщина.

- Мама! - закричал пацаненок. - Мамочка милая!

Они обнялись. Серый зарылся носом в мягкое мамино плечо и замер. Так спокойно и тепло ему не было уже давно. Потом его как ударило:

- И ты тоже?

Мать улыбнулась и кивнула.

Кулаки мальчишки сжались, костяшки пальцев побелели.

- Так значит тогда...Они тебя убили?

Холодные злые слезы душили его. Он снова чувствовал, как мокрые лопухи хлещут его по голым ногам. Он удирал в лес, а в это время селяне убивали его маму. Кто вилами, кто топором, кто заостренным колом.

- Страх- коварная вещь, сынок, - улыбка матери была по-прежнему спокойной и ласковой. Ее теплая ладонь опустилась на широкую спину матерого оборотня. - Он может робкого человека сделать сильномогучим богатырем, а может и, в общем-то добрых, людей толкнуть на ненужную жестокость.

Волк благодарно ткнулся носом колено женщины, скрытое за ярко раскрашенной холщовой поневой.

- Это как с оружием, - довольно пояснил он. - Им можно и ворога лютого проучить, а можно в темном углу шарлыганить, торговым людишкам животы вспарывать! Кому что любо, - рыкнув, добавил он, словно радуясь, что сумел донести до сына что-то очень важное. -

У Серого голова шла кругом. Вопросы словно птички-галочки плавали в загустевшем воздухе. Почему отец после смерти видится ему волком, а не в своем людском обличье? И знала ли мать о его двойной жизни зверя и человека? И если знала, то почему...

Может быть духам дано читать мысли смертных. А может быть, маленькие птички-вопросы так громко чирикали, что родители просто не могли их не услышать? Серебристый мамин смех прорвал пелену тумана.

- Сыночек мой маленький, какой ты у меня еще глупенький!

Серый недовольно поежился, крутя по-мальчишечьи тонкой шеей. Ну вот еще, какой он маленький!

- Маленький, маленький, - ласково твердила мать, гладя непослушные льняные кудри своего сынули. - А вот когда подрастешь чуть-чуть, сам поймешь. Ведь когда любишь кого-то, все равно, какой он. Даже если шкуру меховую носит и по ночам на четырех лапах бегает.

Мальчишка вскинулся. Мать отвечала на его думы, как будто бы он спрашивал вслух. А матушка, как ни в чем не бывало, продолжала:

- И тебя девица-красавица точно так же выберет, когда срок придет. Уж я то знаю, как оно будет.

Могучий волколак улыбался, женщина смеялась, и Серому было так хорошо и радостно, как никогда в жизни.

Когда он вышел из шалашика, Хельги стоял там же, где и раньше. Но только теперь это был уже совсем другой человек. Даже его унылые, по-рачьи выпуклые глаза стали смотреть на мир радостно. Словно встряхнулся нурманин, сбросил с себя грусть-печать как опротивевшую одежонку, подкрутил усы кольцами, да и отправился гулять по свету. С кем и о чем толковал пеговолосый воин, распространяться он не стал. Да мальчишка не больно и расспрашивал. Слишком счастливым он себя ощущал, вот и берег это лучисто-пушистое чувство как зеницу ока. Будто скажешь слово лишнее, и пропадет, рассеется светлым облачком, и поминай как звали!

Ольгерд с дядькой с удивлением рассматривали своих разительно изменившихся друзей.

- Что, теперь ты пойешь? - толкнул Шиша в бок князь.

- Нет уж, уволь, господин, - забубнил старикан, отступая все дальше от приветливо склонившихся сосновых веток. - Мне не сегодня-завтра насовсем к предкам переселяться придется. Не хочу я встречу торопить.

- А я пойду, - решился Ольгерд. Может, в глубине души он и побаивался, но виду старался не показывать. Поэтому и шагнул широко, распахивая легкую жердяную дверку.

Поначалу ничего князь не увидел. Пришлось ощупью продвигаться вперед, пока чуть не наступил на невысокий, непонятно каким чудом возникший, столик. Внимательно приглядевшись, Ольгерд заметил расставленные на нем резные черные и белые фигурки. Шахматы. Да не простые, а те самые, которые передавались в их семье из поколения в поколение. Те самые, которыми играл прадед Лошадиная Шкура. Только ржавых кровавых пятен на них не было. Наверное, потому, что сам предок сидел за этим столиком живехонький.

- Проходи, бродяга, проходи! - радушно приветствовал правнука конунг. - Может, постучим костяшками?

- Да не вопрос!

Ольгерд удобно устроился на низеньком табурете с гнутыми ножками. Некоторое время они молча двигали фигурки. Потом Яммельт с веселой укоризной глянул на князя из-под седых нависших бровей.

- Что ж ты, чадо, по землям чужим гуляешь, а про свою вотчину и позабыл совсем?

Слова оправдания внезапно застряли в горле у незадачливого потомка. Его взгляд случайно упал на руку, которой он держал черную королеву. Именно руку, а не лапу. Князь начал лихорадочно ощупывать свое лицо. Пальцы наткнулись на длинные усы. В порыве радостных чувств Ольгерд ухватился за них что есть силы и чуть не оторвал.

- Удивлен? - усмехнулся старый конунг. - Здесь все обретает свой истинный облик. Довольно уж медведем бегать, наигрался.

От изумления князь не мог промолвить не слова. А Яммельт продолжал распекать своего потомка:

- И домой тебе пора, внучек. Собирайся и ноги в руки, как говорится!

- Да как же я доберусь в даль то такую? - обрел дар речи Ольгерд.

- Смелый не ищет отговорок, он ищет возможности, - отрезал Яммельт Лошадиная Шкура. - Иди уже, прилетели за тобой.

Ослепший от внезапно вспыхнувшего яркого света, князь оторопело захлопал ресницами. Все, что угодно он ожидал увидеть, но только не это. Перед ним возвышалась его старая знакомая- драконица Иветта. Изумрудная чешуя сияла на солнце, а глаза за пушистыми ресницами лукаво косились на Ольгерда.

- Забирайся, чего уж там! - приглашающе махнула она изящной удлиненной головой. - Где трое, там и четверо.

Действительно, на ее широкой спине удобно устроились все спутники князя. Пучеглазый Хельги ошалело похлопывал руками по гладкой шкуре, словно до конца не веря своим глазам.

Наконец, саамская земля осталась внизу. Поплыли, сменяя друг друга говорливые ручейки, светлые озера и бархатные проплешины болот. И совсем незаметная с высоты смешная толстозадая фигурка маленького чаклинга. Он торопливо, по утиному, переваливался и размахивал руками. Бежал из последних сил, словно забыл сказать что-то важное.

- Я- Ярашка!- звенел серебристым колокольчиком тоненький голосок. - Ярашка- я!

Что пожелаешь.

"Я боюсь!" - думал про себя Ольгерд. Он мучительно сжал челюсти, и зубы ответили отвратительным скребущим звуком. Князь действительно боялся. Боялся посмотреть вниз и увидеть разоренный монастырь и валяющиеся трупы. Сейчас они как раз пролетали над владениями старца Порфирия, где и нашла приют княжеская семья. Зеленая драконица уже осведомила путешественников обо всех событиях, произошедших со времени их отъезда. Иветта заложила лихой вираж и начала снижаться. Ольгерд заставил себя открыть глаза.

"Ну, если с Домогарой или детьми что, я ж этого Шкирняка..." Князь несколько мгновений почти видел, как он привязывает боярина-предателя за кишки к сосне и заставляет бегать кругами вокруг рыжего ствола.

Но светлые стены монастыря стояли бестрепетно и нерушимо. Крепкие дубовые ворота никто не штурмовал. Только облепили плотным человечьим арканом: ни войти, ни выйти. Сейчас головы осаждавших все как один были повернуты в сторону парящего в ярко-синем небе массивного дракона. Ольгерд знал, что с такого расстояния их за крыльями Иветты совершенно не видно. Сам же он уже начал различать лица людей, толпившихся под стенами Порфирьевой пустыньки. Вот и Шкирняк, как же без него!

- Ну-ка, давай притормози рядышком, - неожиданно скомандовал Ольгерд своему летучему транспорту. - Во-он около того мужика, что самоглавный у них, - князь недвусмысленно указывал на козломордого боярина, который по случаю военных действий был даже облачен в кольчужку, со щегольскими позлащенными наплечниками.

- Ты что удумал, княже! - стараясь перекричать бьющий в лицо ветер, заорал Шиш. - Их там сила. Сомнут нас как курей. Не дури!

- Не сомнут! - Ольгерд уже перебрасывал из-за спины тяжелый двуручный меч. - Еще не хватало мне своих же людей бояться! Князь я или дуделка в козьей заднице?

Серый в полном восхищении смотрел на своего господина. Вот он какой! И толпы воев не боится. Да и раньше тоже: понадобилось- и целую рать викингов в расход пустил!

Разделял ли Хельги восторг волчонка, сказать было нельзя. Но в отличие от осторожного дядьки, он и не собирался отговаривать князя от грядущих авантюр. Напротив, перегнулся, проверяя, ладно ли выскакивает из ножен боевой меч. Иветта окинула четверых людей долгим взглядом, и, ни слова не говоря, рванула к земле.

Осаждающие брызнули от нее в разные стороны, как синички-гаечки от могучего кречета. Острые загнутые когти шкрябнули по земле, выбивая неслабые комки. Драконица развернула корпус, крутанула мускулистым хвостом и застыла как вкопанная, явно гордясь безупречным приземлением. "Ну что за кокетка!" - пронеслось в голове у Ольгерда. - "Чисто девчонка, ей-ей!" Но тут ему резко стало не до размышлений. Перед князем, пригибаясь, чтобы устоять на ногах под бьющей волной воздуха, стоял Шкирняк.

Надо отдать ему должное, в его желтых круглых глазах было что угодно, но не страх. Злоба, ненависть, метание застигнутого врасплох вора, но не страх.

- Ну, здравствуй, боярин, - размеренно приветствовал его Ольгерд, легко спрыгивая с драконьей спины. - Как вы тут жили без меня? Весело, я смотрю. Ты с какого перепугу Порфирьевы хоромы штурмовать взялся? Нешто с немирными половцами старого монаха перепутал?

Ошарашенный внезапным появлением своего князя и господина, боярин-предатель молчал, словно язык проглотил. Только бегающие жирные пальчики изо всех сил теребили клочковатую козью бороденку.

- А вы, молодцы, что с отцом-настоятелем не поделили? - Ольгерд возвысил голос, чтобы его слова легко долетали до ломанувшихся было в бега Шкирняковых прихвостней. Острым взглядом приметил князь в их рядах кое-кого и из своей старшей дружины. Посмурнел. Чем же привлек их на свою сторону лукавый негодяй?

Ольгерд в развалочку, по-хозяйски прошелся по рыхлой, недавно освободившейся от снега, земле у стен монастыря. Внимательно оглядел толпящийся вокруг люд. Они уже передумали удирать и теперь выжидательно слушали, что же скажет им их вновь прибывший господин.

Носком сапога князь разворошил пожухлую прошлогоднюю траву. Запах прелой проснувшейся земли тут же распространился вокруг. Ольгерд нагнулся и широкой пятерней загреб жирный чернозем, с наслаждением поднес его к лицу.

- Вот она, землица-то наша, - с чувством выдохнул он, ни к кому конкретно не обращаясь. Потом оборотился к Шкирняку:

- Я тебя ее беречь оставил. А ты на бабу мою приступом полез?!

Боярин попятился, отступая. Толпа раздалась, не желая соприкоснуться с тем, кто раньше вел ее за собой. Нога его скользнула на подтаявшем суглинке и предательски поехала в сторону. Потеряв равновесие, Шкирняк опрокинулся навзничь. Его нарядный прикид тут же изгваздался брызгами грязи. Теперь он уже был не страшен. Люди никогда не пойдут за тем, кто так принародно облажался. Ольгерд дал сражение и выиграл его без единого удара мечом. Русичи снова шли за ним, снова безоговорочно признав его своим господином.

Дубовые монастырские ворота распахнулись, и князь на мгновение будто ослеп. Через растворившуюся щель выскользнула Домогара и, как красногрудый корабль под всеми парусами, устремилась к мужу. За ней разноцветными колобочками выкатились дети.

"Только бы простила!" - молнией полыхнуло в мозгу у Ольгерда. - "Пусть ругается, орет прилюдно, пусть..." Но тут теплые крепкие руки обвились вокруг его шеи.

- Любый мой воротился, - шептали горячие уста, и князь вдруг внезапно осознал, что жизнь-то, оказывается, чудо как хороша!

- Папа, папа вернулся! - верещали восторженные детские голоса. Кий, Щек, Хорив окружили Ольгерда, от счастья забыв все свои потуги вести себя по-взрослому. Они наперегонки старались притиснуться к отцу, и даже взобраться по нему, поближе к лицу, таким родным голубым глазам. Ольгерд счастливо захохотал, подхватил на руки пухленькую Лыбедь, которую буйные братья совершенно оттерли назад.

Ради этого стоило уезжать за тридевять земель, бродяжить чуть ли не целый год вдали от своего, родного. Для того, чтобы вернуться и понять, что счастье, оно вот тут, рядом. Твоя семья, твоя земля и люди, которые верят в тебя и ждут твоей защиты.

***

Старец Порфирий все ускорял шаг, мало не переходя на бег, но где ему было поспеть за несущимся стрелой князем.

- Охолони чуть, - задыхающимся голосом воззвал отец-настоятель. - Лета мои уж не те, чтобы с тобой в догонялки играть. Лучше послушай, что скажу.

Ольгерд сбавил темп и вопросительно взглянул на монаха.

- На рубежах неспокойно нынче, - выдал Порфирий, настигая наконец быстроногого князя. Они торопились на Святовитово судилище. Наглый Шкирняк на голубом глазу утверждал, что отъезжая в дальние страны, владетельный князь будучи в здравом уме и твердой памяти самолично передал ему всю полноту власти. Да не на время, а навсегда. Мол, и бог и люди слыхали. Говорил, говорил князюшка, что по приезду его волен возвернуть ему боярин все, что пожелает. Стало быть, и вины никакой на Шкирняке вовсе и нет. Все он под свою руку прибрал по прямому княжьему указу. А касаемо того, чтобы назад возвращать, так нет на то его, Шкирняка, никакого желания. Так-то вот!

Можно было бы, конечно, просто располовинить паскуду, никто б и слова поперек не сказал, да только Ольгерд не захотел. На удивленные вопросы домочадцев, князь нехотя пояснил, что во всем порядок должен быть. Надо, мол, людям привыкать не по силе свою правоту доказывать. А то, что это поведется? Я сильнее, стало быть, могу и пашню твою заграбастать, и корову-кормилицу увесть? Не дело это. А как увидит народишко, что и князь по закону поступает, так, поди, и сам пообвыкнет так дела вершить. Вот и настанет в городе жизнь правильная, не самовольная.

Печенеги, однако, такую точку зрения князя совсем разделяли. Как прослышали, что в стольном граде русичей безвластие, что владетеля грозного нет, и неизвестно, когда будет, враз быстренько орду сбили-сколотили. Говорят, уже на самом Клове, исконно словенской реке, лагерем стали. Именно об этом и пытался поведать Ольгерду старец Порфирий:

- Не сегодня-завтра степь на нас нагрянет. Спору нет, и со Шкирняком разобраться надо, да только не опоздать бы с войною.

Ольгерд хищно шмыгнул носом и холодно бросил:

- А что, печенеги уж и позабыли, как мы им надысь задницы понадрали? Я думал, лет пять точно не заявятся. Что осмелели- то так?

- Царьградское золото им глаза замылило, вот что. Сказывали мне, что на Константинопольский стол новый базилевс сел. Вот он и расстарался вельможам печенегским деньжишек на поход подкинуть. Да еще слова всякие нужные послы ромейские кому надо нашептали. А степняки, они как дети малые: пыхнули и на коней- бей-убивай!

- Хороши детишки! - хмыкнул Ольгерд. - Вечно ты, отче, всех оправдываешь. Эти ребятишки, дай им волю, земли русские кровью зальют по шейку. Чем же мы, грешные, так ромейского цесаря так изобидели, что он на нас орду натравить решился?

- А ты вспомни, вспомни, княже, - насмешливо молвил старец. - Жену твою венчанную, первую, княжну византийскую.

Князь помрачнел. Многие годы он настойчиво изгонял из своей памяти любое воспоминание о Несмеяне. Прекрасной белолицей царевне, оказавшейся потом банальной упырихой. Ольгерд неловко повертел шеей. Как он выжил тогда, один бог ведает. Порфирий помог, выручил. Неуверенно, словно побитая собака, князь глянул в лицо старца. Медленно, с натугой, выплюнул слова:

- Я тебя никогда не спрашивал, что с ней сталось. Теперь, видно, пришло время.

Старец кивнул.

- До сих пор жива. Если только можно сказать так. Помнишь же, она только чужой силой дышала. А в монастыре у сестер, где ж ей подпитываться? Так и лежит себе в келье неподвижная, холодная. Али заскучал по любушке своей нареченной?

- Тьфу ты, скажешь тоже. Только не дело это, что с живыми людьми она так близко. Неровен час, беда стрясется! Кроме себя винить некого будет.

- Брось, монахиням хорошо такие ведомы. Получше нас знают, что и как.

- Все ж, знаешь, отче, как с делами разделаемся, нужно ее будет понадежней запрятать, подале куда.

Некоторое время они шли молча, думая каждый о своем. Порфирий дивился, как причудливо отражаются деяния прошлого в настоящем и грядущем, в который уж раз изумляясь, сколь дивно устроен мир. В который раз убеждался он, как воздаяние даже за вынужденную жестокость настигнет пусть даже и через много лет. Вот ведь, необдуманная женитьба Ольгерда и нарушение, хоть и по уважительной причине, супружеского обета, обернулось через десяток лет грозным нашествием кровожадных степняков!

А князь размышлял, куда бы подальше с глаз убрать коматозную Несмеяну, да по тихому, чтобы дело это до Домогары не дошло. С одной стороны- кол осиновый в спину и никаких лишних хлопот, так ведь жена. Неладно как-то!

Так, в размышлениях, и дошли они до святилища Рода-Святовита, что высилось на берегу речки Почайны. Как и по осени, проказливый ветер рвал яркие языки пламени. Русичи шептались между собой, что неправое дело, видать, затеял Шкирняк. Гневается батюшка Род, недовольствует. Красные лики деревянного кумира и впрямь были грозно нахмурены. Поди, пойми только кем недоволен бог. Для того и собирают судилища, что б уж точно было, по правде.

Лицо жреца было непроницаемо. Ольгерд не сомневался, что старый лис будет держать сторону Шкирняка. Так уж у них повелось, что все волхвы старых богов ополчились на пришлого варяжского князя, который к тому же придерживался христианской веры. "А то, что мужик ныне ниву пашет никого не боясь, а торговый люд без боязни туда-сюда ездит, на это им, боголюбцам, наплевать!" - с озлоблением думал Ольгерд. Он совершенно не представлял, что будет говорить и как станет доказывать свою правоту. И надо же ему было грамотку шкирнякову через две строчки на третью читать! Сам вляпался, что тут говорить. Да и Род, станет ли чужака против своего словенина защищать? Ольгерд почувствовал себя таким одиноким, что тоскливо защемило сердце. Что с того, что рядом, руку протяни, Домогара и отец Порфирий. Пусть за спиной нерушимо, как стена, стоит дружина, пусть. Охватившее его одиночество было непонятным и острым, словно тусклое змеиное лезвие печенегского кинжала. Что ж оно так, все в одночасье навалилось?

Шкирняк появился в святилище одетый ярко, как на праздник. Его невысокое туловище смешно смотрелось в расшитом дорогом кафтане, новом и от того нелепо топорщившемся. Он гордо поднимал подбородок с клочковатой бороденкой. Шепоток пробежал по толпе. Вона как. И виноватым себя не держит, как хозяин идет.

К деревянному изображению Святовита князь и боярин подошли голова к голове. И встали, одинаково уперев руки в боки.

- Что скажете, чада, перед ликом отца всех богов? - строго вопросил их жрец, поочередно заглядывая черными холодными глазами в их лица.

Пока Ольгерд собирался с мыслями, ушлый Шкирняк опередил его:

- Защиты прошу, господине! - громко завопил он, картинно валясь к ногам идола. - Клятву, тебе принесенную, всю до последнего словечка соблюл я. Все то, о чем кровью я своею ручался, все исполнял как должно. Так меня ж таперича и виноватят, как пса поганого извести хотят! Ежели ты за слугу своего верного не вступишься, то кто ж еще?

И жгучие крупные слезы покатились из по-козьему круглых глаз боярина.

От растерянности все заготовленные слова застыли у князя в глотке. А жрец, не теряя времени, выступил вперед, потрясая пергаментным свитком.

- Слова клятвы твоей, боярин, сохранны волей Рода. Слушайте все, что было сказано тогда.

Старик долго читал, изредка закидывая голову к небу, обнажая острый желтый кадык. Но у Ольгерда в ушах звучали только последние слова:

"А также возвернуть по первому требованию господина моего князя из перечисленного все, что пожелаю." Поганец Шкирняк желал оставить все себе, и формально он был в своем праве.

- Значит, боярин, желаешь ты для себя земель и волостей, что доверил тебе твой господин? - медленно, четко выговаривая слова, спросил старец Порфирий у заметно приободрившегося Шкирняка.

- Желаю, - важно бросил тот, победно оглядывая собравшийся в святилище люд. - И лесов, и полей и пашен дородных желаю. Нет моей воли Ольгерду добро возвращать!

- Ну и ладно, - легко согласился Порфирий.

Князь и остальные за ним изумленно уставились на монаха. Уж не рехнулся ли черноризец на старости лет? Годы его уж не малые...

А отец-настоятель как ни в чем не бывало весело, даже с некоторым озорством вдруг заявил боярину:

- Так вот стало быть и назад отдать должен Ольгерду все до капельки. Ты ж клялся, что вернешь князю то из его имущества, что пожелаешь. Только что сам вопил, что возжелал ты все угодья его и все богатство, утроба твоя ненасытная! Верно я говорю, люди?

Мгновение-другое все молчали в полном изумлении. Потом до народа медленно стало что-то доходить. Начались шепотки: "Что себе пожелал, то и князю вернуть должен! Гляди-кось, монах мудреный какой. Шкирняка по сусалам его же грамоткой утер!"

И уже толпа выкрикивала славу старцу Порфирию и князю Ольгерду, в полном восхищении от их изящной победы. За громкими возгласами люди не сразу услышали сполошный стук деревянного била.

- Печенеги! - раздались истошные крики.

И черный дым пожарищ замарал синее весеннее небо.

***

- А вот кому ножи точеные, стрелы каленые! - во все горло, со вкусом выкликала Домогара. - Налетай, покуда бесплатно, а то почну по гривне брать!

Из ратной избы гридни младшей дружины торопясь вытаскивали охапки секир, мечей, вязанки долгих крепких копий и стрел. Дородный Борислав с натугой волок через тесный окоем огромную гору щитов. Княгиня искоса глянула на рыжего молодца, и, не удержавшись, прыснула. Не сумев совладать с неприподъемной тягой, детина уронил часть щитов на ногу. От внезапной дикой боли его круглые голубые глаза чуть не вылезли из орбит, а толстые губы выдали такие изысканные словосочетания, что Домогара в смущении опустила очи. Хоть и негромко выругался парень. Только уж очень витиевато, видно школа хорошая была.

Княгиня уже который час подряд раздавала казенное оружие ополченцам. Как один люди встали на защиту своего города от степняков. Рядом на стенах плечо к плечу стояли и тороватые купцы со своими захребетниками и полунищие офени-бродяжки. Знали, враг не пощадит никого- ни старого ни малого, да и богатство, злато-серебро тут не больно поможет. Печенег и казной не побрезгует, да и хозяину ее спуску не даст. Хорошо, коль в полон, хоть надежда есть, что сродственники выкупят. А не то, так ятаганом гнутым по горлышку и поминай как звали.

Вот и шел народ на стены, и мужики и бабы, и шустрые ребятишки-подлеточки. Всякие руки пригодятся, не только воев-гридней. Стрелы подать, смолы скипятить, камней для камнемета принесть. Ратное дело оно тоже всякое бывает, не только мечом либо секирой махать.

От городских ворот продолжал течь людской поток: шли беженцы от ближних к городу деревень. Кто пешком, кто на непроседланной лошадке-кормилице, в спешке от плуга выпряженной, а кто и целым обозом, с чадами и домочадцами. Шли с топорами и косами, старыми дедовскими мечами, да и просто с деревянным дрючком второпях заостренным на лютого ворога. Прибывших кормили. Для этого дела на вечевой площади в огромных чугунных котлах варили густую кашу и похлебку. Потом народ распределяли кого куда. Кто разживался оружием и шел на стену либо в помощь дружинным, а стариков с малыми ребятами разбирали по домам сердобольные горожане.

Ольгерд настойчиво пытался спровадить жену с детьми в княжий терем, да не тут то было! Домогара стояла насмерть, и пришлось князю скрепя сердце позволить ей заняться хоть раздачей боевого железа. "Все одно, как на приступ степняки пойдут, брошу все и на стены!" - мстительно думала княгиня. Еще чего! Только приехал, и уже раскомандовался: туда не ходи, сюда ходи! Вот они мужики, все таковы!"

Князь пристально вглядывался с частокола на прилегающие к детинцу земли. Видать было хорошо: вышний град располагался на самой верхушке крутой горушки. Да уж лучше бы и не видеть- глаза б не смотрели на безостановочно притекающие печенегские войска. Плыли по ветру алые мохнатые бунчуки. Низкорослые лохматые лошадки споро несли своих хозяев к стольному граду. Ольгед по медвежьей привычке повел носом. Ему показалось, что даже отсюда он чует запах прогорклого жира, паленого кизяка, ту вонь, что сопровождает бепрестанно кочующую орду. Кое-где посверкивали золотом доспехи именитых батыров, баев, хозяев этого пыльного степного стада, но основной цвет был коричнево-грязный. Драный овчинный полушубок или стеганный матерчатый халат, вот одежа печенегского воина. Они были еще не так близко, но ждать оставалось совсем недолго.

- Два тумена бойцов нонеча печенеги выставили, - степенно разъяснил Ольгерду подошедший Претич. Сотник снова был в своей стихии. Степняков гонять- вот это дело, а то мотались незнамо где, словно мальчишки. Карие волосы его мокрыми прядями выбивались из-под шлема. В лешачиных зеленых глазах горел азартный огонек.

- Сказывают, что ведут их Илдей и Куря, помнишь их князь?

Ольгерд не ответил. Он смотрел туда, где за зеленеющими холмами стояла древняя Изюброва роща. Что там Изур? Догадается ли схорониться? Оно, конечно, сновидец кому хочешь глаза отведет, да достанет ли у мужика благоразумия спрятаться в чащобе?

Хрипло взревел рог и степняки, похватав навязанные лестницы, бросились на приступ. Быстро, как проворные весенние мухи, взбирались они по шатким древесным палочкам. Часто только для того, чтобы упасть вниз с высоты крепостной стены- русичи тоже не зевали. Хорошее орудие рогатина- один хороший толчок и уже с лестница с десятком врагов летит в тартарары. Жаль только, не могли везде уследить защитники крепости: уж больно много печенегов в этот раз привалило. Шутка ли, два тумена, две тысячи воев один в один. А своих-то раза в три поменьше будет!

Вражья рать все плотнее зажимала городской частокол в одно огромное кольцо. Вот уже желтолицые печенеги, несмотря на расторопность жителей города, кое-где показались на стенах. Начали завязываться короткие остервенелые схватки. Самой первой жертвой стал худой, но яростный степняк, сумевший перемахнуть на стену и готовившийся нанести смертельный удар. Не успел. Паренек, стоявший рядом, дрожащей рукой навел короткий лук. Не оплошал малый- пустил стрелу прямо в лицо неудачливого нападавшего. Тот осел, корчась от боли, и свалился прямо на головы лезшим на стены товарищам.

- Взвару смоляного не жалеть! - рычал враз охрипший Претич, пытаясь изо всех сил поддержать порядок. Бабы метались как перепуганные курицы, подтаскивая бадейки с черной кипящей жижей. Каждая опрокинутая емкость порождала дикие вопли в рядах нападавших. Ошпаренных и зашибленных раскаленными камнями в войске печенегов становилось все больше и больше. Но на их место тут же вставали новые яростные вои, алчущие чужого добра, влекомые вперед грызущим голодом пустых животов.

- Да их, окаянных, тьмы и тьмы! - начало раздаваться среди защитников города. Руки привычно рубили и кололи, сбивали лесницы-переметы и бросали камни, но будто усталось червоточиной посетила сердца.

- Где ж одолеть такую силищу!

- Отвернулись от нас боги.

А тут еще степняки, как чуяли, в подходящий момент запустили огненные шары. Раскаленные чушки со свистом влетали за частокол и взрывались, разбрасывая вокруг мириады рыжих искр. Попадая на крытые соломой крыши, злобные огоньки совершенно распоясывались, и вот уже скоро по городу пылал чуть ли не десяток домов.

- Греческий огонь, - издалека кричал Порфирий. - Говорил же я, что печенеги с ромеями снюхались!

В пылу ратных забот благочестивый старец совершенно не выбирал выражений. Как огромная черная птица носился он туда-сюда, успевая и вражью лестницу походя толкануть, и затоптать огневую чужестарнную придумку. Ряса его сделалась вся в рыжих подпалинах и дырьях, а от добротных козловых сапог осталось лишь жалкое воспоминание. Все равно, отец-настоятель был одним из немногих, кто не пал духом. То от частокола, то со стороны теремов доносился его звучный голос:

- Скорби, рыдания и печаль- удел слабоумных людей! К победе лишь деяние ведет, помните!

И люди слушали и верили, и снова распрямлялись плечи, поднимались опущенные руки, с новыми силами бросались русичи на ненавистного врага.

"Долго мы так не продержимся!" - мрачно размышлял Ольгерд, оглядывая быстро редеющие ряды защитников. От его взгляда не ускользнуло и то, как много черных паленых проплешин появилось на славном лице его любимого города. Еще немного, и больше половины людей придется переключать на пожарные работы. "Эх, не послушался я Порфирия, не сказал воды поболе запасти, " - злобно укорил себя князь, размазывая по коже жирную смрадную копоть. Он отчетливо понимал, что играя по правилам печенегов, неминуемо потерпит жестокое поражение. Рано или поздно степняки задавят их если не числом, так греческим огнем пожгут. И Ольгерд принялся командовать:

- Борислав, к камнемету бегом. У тебя глаз вострый, высмотри, где та паскуда поджигательная прячется. Как хочешь, но убери ее быстро!

- Старшей дружине на конь и к воротам. По команде что есть духу скакать. Покажем гостенечкам, что не лаптем щи хлебаем!

Крутанув головой, он поискал Домогару. Тут она, строптивица. И не думал князь, что согласится жена прятаться в тереме, характер не тот. Обнял Претича.

- Тебя с собою не беру. Здесь останешься, за старшего. Как ворота отворят, прикройте нас. Стрелы, камни, только отвлеките печенегов на мгновенье малое. А дальше сами мы как-нибудь.

Сотник, побелев, безмолвно смотрел на своего господина. Старый воин, пожалуй, как никто другой понимал, что Ольгерд идет на верную смерть.

Оглядывая свое войско, в ожидании сигнала, сгрудившееся перед дубовыми створками ворот, князь вдруг от недоумения даже привстал на стременах. Его горячий белый жеребец заплясал, прихватывая зубами трензеля. Почти в двух шагах от Ольгерда в дружинные ряды затесался никто иной, как опальный боярин.

- Ге, и ты тут, Шкирняк! - с откровенно матерной интонацией выпалил князь, с откровенным недоумением разглядывая своего недавнего врага. На ладной соловой лошадке грузный малорослый боярин смотрелся по меньшей мере смешно. На нем была все та же щегольская кольчужка, с первого же взгляда показавшаяся Ольгерду какой-то ненастоящей. "Такую и самый завалящий мечик враз пропорет!" - для себя определил князь, а вслух спросил:

-Что ты ж, так по своим дружкам-печенегам соскучился, что не можешь их за городскими стенами подождать. Не терпится тебе хлебом-солью их поприветствовать?

- Ты меня на измене не ловил, так и нечего без дела бесчестить! - огрызнулся Шкирняк, неловко поправляя меч в ножнах. - Я земли своей не предатель, чтоб ты, князь, себе не думал.

- Вона как ты теперя заговорил, - насмешливо пророкотал Ольгерд. - А ну, Вызим, и ты, Светомысл, будьте рядом, стерегите этого патриота! - И, обращаясь уже к самому боярину, бросил:

- Раз тебе так приперло, можешь пойти с нами. Только, слышишь, я гридням указ даю, слышьте, молодцы? Ежели эта собака двуличная бежать удумает, режьте его тут же, с места не сходя.

Ражие ратники одновременно кивнули. Они уже присоседились рядком со Шкирняком и не спускали с него горящих глаз.

Ольгерд еще раз обвел глазами свое воинство и умно вздохнул.

- Пора, ребятушки, нам на пир бранный! Выше голову, на миру и смерть красна. Авось сдюжим и на этот раз. Вперед!

По его знаку ворота распахнулись, и русичи галопом понеслись навстречу врагу.

Даже самый маленький и легковооруженный отряд может нанести противнику ощутимый урон, если свалится ему как снег на голову. А войско Ольгерда было не таким уж малочисленным, к тому же хорошо обученным и экипированным на славу. Поэтому, когда они как пушечное ядро со свистом и иканьем врезались в копошащиеся у городских стен толпы печенегов, враг в мгновенье ока был отброшен назад. Опрокидывались и летели наземь осадные лестницы, давя своих же бойцов. Как брызги грязи разлетались в разные стороны ошеломленные нежданной атакой русичей желтолицые степняки. Напрасно грозные командиры резкими гортанными выкриками старались остановить поголовное бегство своей конницы. Мохнатые малорослые коники, изо всех сил пришпориваемые своими седоками что есть мочи несли их назад, от неприступных стен города.

Хан Куря, еле удерживая на круглой голове сползающий золотой шлем, метался перед своими бегущими воинами, размахивая острой круглой секирой. Что он там кричал гортанным хриплым голосом, Ольгерд не понимал, но то, что ему удается остановить паническое бегство своего тумена, было ясно видно. Резко дернув поводья, князь рванул наперерез печенегу.

Они сшиблись резко, как и подобает хорошим воинам. Высокий всадник на белом коне и толстый низкорослый наездник на крепкой невысокой лошадке. Два князя, два бойца. Ни один не вылетел из седла, ни один даже не покачнулся. Лошади заплясали, кружась друг вокруг друга, удары сыпались не переставая. Секира Кури уже пару раз доставала бок Ольгерда, и ребра князя уже давали о себе знать чувствительной ломотой. Князь должен был благодарить неизвестного кузнеца-умельца, ведь именно его труд сейчас спас его жизнь. Верткий печенег, несмотря на кажущуюся грузность, сидел на своей кобылке как влитой. Меч Ольгерда не раз и не два рубал пустоту там, где всего лишь мгновение назад был его противник. Все же и князь был не лыком шит, и правая рукав Кури все явственнее наливался сочащейся кровью. Хану пришлось на лету перебрасывать оружие в левую руку.

Русичи теснили врага все дальше от стен крепости, давая ее защитникам время поднести новое орудие, затушить пожары, перевязать раны. Вот только печенеги уже успели опомниться, прекратили беспорядочное бегство. Начальный испуг прошел, когда они увидели, что нападавших гораздо меньше, чем их самих. Степняки худо-бедно принялись восстанавливать боевые ряды, и кое-где уж и теснили русских ратников.

- Наддай, Вызим, наддай брат! - в горячке орал молодой словенин Светомысл, из последних сил отбиваясь от насевших на него печенегов. Пепельные светлые волосы полоскались по ветру, не сдерживаемые более железным шлемом. Посеченный шлем с разодранной бармицей валялся на земле, все более погружаясь в нее под копытами лошадей. Намотав щегольской красный плащ на руку, боец пользовался этим нехитрым приспособлением вместо утраченного щита. Но и у его напарника дела обстояли не лучше. Каурая лошаденка покачавшись несколько мгновений на вмиг ослабших ногах, вдруг резко завалилась на землю. Смуглявый Вызим чудом успел соскочить с седла. Но и спешившись, он продолжал рубиться с остервенением дикого зверя.

Шкирняк, видно, и в молодости был не особо славным рубакой, отдавая свободное время накоплению богатства. Да и годы уж брали свое. Круглое брюшко мешало двигаться, и отдышливый боярин уже не так резво махал своим изукрашенным мечом. Но мрачный огонь горел в его круглых козьих глазах. Там, где не хватало опыта и верткости, Шкирняку помогал азарт. Словно хотел боярин разом искупить все свои грехи ратным подвигом. И погодки-побратимы, приставленные Ольгером охранять предателя, с удивлением видели, как валятся желтолицые степняки под ударами его несерьезного мечика, как летят мячами срубенные головы, будто и не неуклюжий старик рубится, а сам Перун Сварожич, небесный покровитель воинов, карает злодеев земли Русской.

Только светлый бог неуязвим для земной стали, а смешной старик, какие бы чувства не толкали его на битву, увы, смертен. И пропущенный удар меча, пропоров кольчугу, пронзает человечью плоть с хлюпаюшим звуком. Так иногда бывает, человек, получивший рану, еще не чует боли, словно и нет ее, но кровь из рассеченных сосудов уже не греет тело, а медленно, словно нехотя, вытекает наружу. Жизнь его уже кончилась, но он и не подозревает об этом, размахивая непонятно почему тяжелеющем оружием. Исчезают звуки, краски, но он продолжает сражаться, не догадываясь, что на самом деле уже умер.

- Держать строй, не рассыпаться! - ревел Ольгерд, на мгновение отвлекаясь от схватки с Курей. Печенег и левой рукой отменно владел секирой, так что расслабляться князю не приходилось.

Русичи еще держались. Они даже оттеснили вражьих лучников все дальше, почти приблизившись к лагерю степняков. Роскошные шатры желтолицых батыров дрожали и рушились под натиском битвы. Шум стоял неимоверный. Примятая весенняя зеленая травка стала липкой и бурой от пролитой крови. Но уже чувствовалось, что напор русичей не надолго. Еще чуть, и опомнившиеся печенеги, навалясь, сомнут их не мужеством, но числом.

Неожиданно, с другой стороны того холма, где разместился лагерь печенегов, от Изюбровой Рощи, в тыл степнякам выбежало целое войско тяжело вооруженной пехоты. Они не издавали не звука, лишь размерянным шагом шло к обезумевшим от страха кочевникам. Кто-то из них уже упал на колени и стал кричать о пощаде, но безмолвное войско продолжало движение. Достигнув первого несчастного, пехотинец странного воинства занес над просившим пощады меч. Степняк уже представил ту пронзающую боль, которую сам причинял многим русским воинам. Но, открыв глаза, он обнаружил, что ужасающий воин прошел дальше, а за ним еще и еще. Единственное, чем пострадало у печенега, были его любимые и единственные штаны.

Онемевший от изумления Ольгерд вгляделся в неожиданную подмогу. Елы-палы, вои-то все были а одно лицо. И лицо это было князю очень хорошо знакомо. "Изур, чертяка, не смог статься в стороне!" - с благодарностью думал льгерд, не очень, правда, отвлекаясь от поединка. Хорошо, что его противник был так же ошарашен появлением чудесного войска, как и он сам, а не то не сносить бы князю головы. Ольгерд опомнился первым и обманным ударом уведя секиру Кури в сторону, со всей силы рубанул мечом. Хрястнув о золотые бляшки дорогого доспеха, лезвие как в масло вошло в грудь печенегу. Хан с немым изумлением несколько мгновений созерцал торчащее из его тела оружие. Потом крякнул и медленно осел на землю.

Призрачные воины Изура-сновидца поправили ситуацию ненадолго. Реального урона степному войску они причинить не могли. Так, попугали немного, и на том спасибо. Князь вздохнул и снова врубился в гущу битвы. Отдыхать было некогда. Печенеги тем временем опомнились и снова начали прицельный обстрел. Меткость их лучников давала степнякам неоспоримое преимущество. В синем весеннем небе запели тучи черных стрел. Каждая из них несла смерть. Рядом с Ольгердом, тяжело охнув, дернулся дядька Шиш. Печенегское жало укололо его в правое плечо и теперь глубоко засело в суставе. В запале старик дернул древко, но оно лишь обломилось у него в руках. Железо осталось сидеть в теле, разнося жаркие и мутные волны боли. Русское войско редело на глазах. У Ольгерда от злобы и безнадежного гнева кружилась голова. "Смерть не страшна, страшно бесчестье!" крутилось в его воспаленном мозгу. "А Домогара, дети?!" - противоречил он сам себе. - "И остальные горожане, которые верили что он, Ольгерд, защитит?"

На мгновение светлое солнце накрыла громадная тень. Князю недосуг было любоваться голубым небом, и он даже не поднял голову. Но замешательство среди уже начавших побеждать печенегов было столь явным, что любопытство пересилило. Князь оглянулся. В воздухе безмятежно парил огромный блестящий дракон. Да не просто палил. Изящная шея изгибалась в лево- в право, и из распахнутой пасти на вражьи полчища изливались потоки огня.

-Ура! - прогремело по всему полю, и русские ратники, обрадованные неожиданной подмогой, вновь бросились на печенегов. Те бежали, теряя щиты и оружие, думая лишь о том, как спасти свои поганые шкуры. Князь гнался за ними в общем строю, горяча и без того летящего коня. Светлый меч свистел, снося вражьи головы как гнилые тыквы. Пленных не брали, поэтому назад возвращались налегке.

Шкирняк еще дышал, когда князь склонился над ним. Как и всякий воин, Ольгерд изрядно разбирался в ранах. Поэтому ясно видел, что жить старику оставалось считанные мгновения. Черная кровь, пузырясь, стекала из уголка его бледного перекошенного рта. Та самая кровь, которой боярин-изменник клялся перед Родом-Святовитом, теперь стремительно оставляла его тело, впитываясь в жирный чернозем.

Встряхнувшись, словно отгоняя внезапно налетевшее оцепенение, князь склонился над Шкирняком. Рука боярина судорожно царапала траву.

- Теперь я ухожу, ты остаешься, - еле слышно шептал умирающий, стараясь сфокусировать взор на лице Ольгерда. Князь молчал, не зная, что сказать. Но Шкиряк и не ждал ответа. - Земля наша русская, - натужно хрипел он, - тебе остается. - И старик судорожным движением всунул Ольгерду в руку влажный комочек, обильно смоченный его же кровью. - Беречь будешь, знаю!

Тут силы оставили боярина и голова его запрокинулась. Через минуту мутные глаза открылись снова:

- Дороже нее ничего нет! - сильным ясным голосом вдруг возвестил он и умер.

Князь и стоящие вокруг русичи в молчании обнажили головы. Пусть Шкирняк при жизни и запятнал себя, но погиб он честно, сражаясь за родную землю. А мертвые сраму не имут, заплатил боярин все долги. Не скрываясь, плакал над отцом молодой Борислав. Теперь уже не помириться им, не увидеть деду долгожданного внука. Но мальчик, подрастая, станет гордится отцом своего отца, что погиб с мечом в руке, защищая город от печенегов.

Утомленная непривычным для нее боевым вылетом, драконица отдыхала, по-птичьи спрятав голову под крыло. При появлении князя, она лениво открыла глаза и зевнула.

- Ну, что уже справились?

- С твоей помощью, - любезно ответил князь. Но тут же надулся, что-то вспомнив.

- А почему ж ты прилетела так поздно, позволь тебя спросить? Еще чуть -чуть и помогать бы некому стало. Что это еще за выкрутасы такие?

Иветта завертела изящной головой:

- Сыночка кормила, время-то обеденное, - смущенно начала оправдываться она. - Ты знаешь, малыши иногда бывают такими капризными, просто ужас! Представляешь, Яцек наотрез отказывался есть капусту. Я как раз принесла свежих кочанчиков нового урожая. Специально в южные земли летала, знаешь, какой крюк! А он не хочет и все тут. Но ребенок должен правильно питаться, иначе он не станет здоровым и сильным драконом.

Выслушивая эту бестолковую материнскую болтовню, Ольгерд не знал смеяться ему или изрыгать проклятия. Наконец, он прервал бесконечный словесный поток, обняв блестящую чешуйчатую шею.

- Какая же ты дура, душа моя! - от души высказался он и влепил смачный поцелуй в розовые бархатные ноздри.

Золотая осень уверенно вступала в свои права. Все чаще по утрам гнулась пожухлая трава под тяжестью ледяных капелек оседшего молочного тумана. Рыжая скрытница-лиса теперь выходя из теплой норы наружу долго трясла лапками, как кошка, пытаясь согнать влажную изморозь. И повсюду пряно пахло опавшей лежалой листвой.

В монастырском саду с тихим стуком падали на землю круглые наливные яблоки, лопаясь от спелости и пачкая медвяным соком желтый листвяной ковер. Под пурпурной звенящей кроной устроились князь Ольгерд и старец Порфирий. По-домашнему уютно привалились они спинами к теплой древесной коре. Молчали, говорить было незачем, да и не к чему.

Чуть поодаль резвилась детвора, нарушая благолепную тишину подворья. С визгом и счастливыми воплями они играли в догонялки. Вот неповоротливому Щеку удалось осалить быстрого и верткого Серого, и мальчуган был счастлив. Кий и Хорив волчками вертелись около, резво уворачиваясь от воды. Лыбеди было труднее- девочка, да еще самая младшая в семье! Но братья щадили и оберегали ее, стараясь не ловить слишком часто. На особом положении был и маленький сын Борислава и половчанки Бербияк. Ему только-только сравнялось два года, и толстенькие ножки иногда подводили его. Малыш то и дело звонко шлепался на землю, подметая рыжим кудрявым чубом осеннюю листву. Старшие дети в такие моменты дипломатично отворачивались, пережидая, когда карапуз поднимется. Кроме того, им приходилось присматривать, чтобы юного Шкирятича не затоптал дракончик. У того хвост и лапы росли быстрее, чем совершенствовалась ловкость их использования. Весил Яцек уже порядочно, а вот двигаться как следует все еще не научился.

- Смотрю я на них и удивляюсь, - первым нарушил молчание отец-настоятель.

- Чему ж это, отче? - лениво качнул головою Ольгерд. - Дети как дети. Шумные очень, да уж ладно...

- Не об этом я, -отмахнулся Порфирий. - Вот ты- варяг, а Домогара из древлян будет. Дети у вас кто? Варяги или может древляне по матери?

Ольгерд даже не нашелся что сказать. А старец продолжал:

- Или вот внук боярина твоего, Шкирняка. Половчанин или как? Серый вообще наполовину человек, наполовину волк. С ним что?

В это время маленький сын Борислава ухитрился ухватить дракончика Яцека за хвост и победно захохотал, поднимая к небу смуглую узкоглазую мордочку. Ящер подвизгивал, но хвоста не отнимал- понимал, что негоже маленьких обижать.

- Да русские они все, русичи то есть, - без тени сомнения заключил Ольгерд. - Самое главное-то ведь что? - и он многозначительно поднял вверх коричневый заскорузлый палец. - Земля наша. Нам жить на ней, беречь ее. А там хоть дракон, - он мотнул головой в сторону зеленого Яцека, - а все одно наш человек!

Пурпурное древо закачало ветвями, зазвенело листьями. Воздух вдруг наполнился ароматом мирры и ладана. На плечо князя слетела птица сирин, повернула свой дивный человечий лик и запела.