Реймонд Карвер Маленькая радость

В субботу вечером она поехала в пекарню в тор­говом центре. Пролистав папку с фотография­ми тортов, она заказала шоколадный, который больше всего нравился ее ребенку. Торт украшали ко­смический корабль, пусковая площадка в окружении звезд и планета из красной глазури, с другой сторо­ны. Его имя, Скотти, будет написано зелеными бук­вами чуть ниже планеты. Кондитер, пожилой дядька с толстой шеей, выслушал, не говоря ни слова, ее со­общение о том, что ее сыну в следующий понедель­ник исполняется восемь. На нем был белый фартук, похожий больше на спецовку. Тесемки врезались ему в подмышки, переплетались у него за спиной и завя­заны были спереди, на его мощной талии. Он выти­рал руки о фартук и слушал ее. Он продолжал рассма­тривать фотографии и не перебивал. Дал ей возмож­ность сказать все, что нужно. Он только что пришел на работу — на всю ночь — и совсем не спешил.

Она назвала ему свое имя, Энн Вайс, и телефон. Торт будет готов к утру понедельника, с пылу с жа­ру, и до праздника, который решено устроить ближе к вечеру, будет еще полно времени. Конди­тер был не слишком приветлив. Они не любезни­чали, исключительно деловой разговор и только необходимая информация. Он заставил ее почув­ствовать какую-то неловкость, и ей это было не­приятно. Когда он склонился над прилавком с ка­рандашом в руках, она изучала его довольно гру­бое лицо, пытаясь понять, есть ли в жизни этого человека что-нибудь еще кроме пекарни. Она бы­ла матерью, ей было тридцать три года, и ей каза­лось, что у каждого, тем более у человека его воз­раста, — а кондитер годился ей в отцы, — должны быть дети, которым тоже когда-то наверняка уст­раивали дни рождения с тортами. Это должно бы­ло бы как-то их сблизить, казалось ей. Но тот го­ворил с ней сухо — вежливо, но сухо. И она оста­вила попытки превозмочь этот официальный тон. Она посмотрела в глубину пекарни: там стоял массивный деревянный стол, на краю которого сложены стопкой алюминиевые противни, а ря­дом со столом — металлический контейнер с фор­мами. И чуть поодаль — огромная печь. По радио играла музыка «кантри».

Кондитер закончил печатать бланк заказа и за­крыл папку. Он посмотрел на Энн и сказал:

— В понедельник утром.

Она поблагодарила его и поехала домой.

В понедельник утром именинник вместе со своим одноклассником шел в школу. Они передавали друг другу пакет с чипсами, и именинник пытался выве­дать у приятеля, что тот подарит ему на день рождения. На перекрестке именинник сошел с тротуара, не посмотрев по сторонам, его тут же сбила машина. Он упал на бок, голова в канаве, ноги на мостовой. Глаза мальчика были закрыты, но ноги его судорож­но двигались взад-вперед, словно он пытался через что-то перелезть. Его друг бросил чипсы и закричал. Машина отъехала примерно футов на сто и остано­вилась посреди дороги. Мужчина за рулем оглянул­ся, выжидая. Он увидел, что мальчик неуверенно встал на ноги. Его слегка покачивало, будто пьяного, но он был цел. Водитель прибавил газу и уехал.

Именинник не плакал, но и говорить он не мог. Друг спросил: ну и как ему, когда сбила машина, на что это похоже? Но он ничего не ответил. Он пошел домой, а друг в школу. Но уже дома, рассказывая о происшествии матери — та сидела рядом с ним, дер­жала его за руки и спрашивала: «Скотти, солнышко, ты уверен, что у тебя ничего не болит?» (и думала, что все равно нужно вызвать врача), — именинник вдруг откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и об­мяк. Разбудить его ей не удалось, и тогда она броси­лась к телефону и позвонила мужу на работу. Ховард сказал ей, чтобы она сохраняла спокойствие, — глав­ное спокойствие, — вызвал скорую, и сам поехал в больницу.

Праздник, конечно, отменили. Ребенок остался в больнице с легким сотрясением мозга и в состоя­нии шока. Его вырвало, и в легкие попала жид­кость, которую обязательно нужно было откачать в тот же день. Теперь казалось, что он очень креп­ко спит — но это не кома, подчеркнул доктор Фрэн­сис, увидев тревогу в глазах родителей, не кома. В одиннадцать вечера, когда мальчик, казалось, просто отдыхал от рентгена и всяких исследова­ний и дело было только за тем, чтобы он проснулся, Ховард уехал из больницы. Они с Энн находи­лись там с полудня, и он отправился домой при­нять душ и переодеться.

— Я вернусь через час, — сказал он.

— Хорошо, — она кивнула. — Я тут побуду.

Он поцеловал ее в лоб, они пожали друг другу ру­ки. Она сидела на стуле возле кровати и смотрела на сына. Ждала: вот сейчас он проснется, и все станет хорошо. И тогда можно будет расслабиться.

Ховард ехал домой. Он поймал себя на том, что несется по мокрым темным улицам на огромной скорости, и притормозил. До этого момента его жизнь шла гладко, и все в ней его радовало — кол­ледж, женитьба, еще год в колледже, чтобы полу­чить степень, это важно для бизнеса, раннее парт­нерство с инвестиционной компанией. Отцовство. Он был счастлив и, до сегодняшнего дня, удачлив — он и сам это знал. Родители были живы, братья и сестры устроены, друзья по колледжу нашли свое место в жизни. До этого момента ему удавалось из­бегать настоящего горя, этой неведомой силы, ко­торая может искалечить или уничтожить челове­ка, если ему изменит удача, если что-то пойдет не так. Он въехал на дорожку и припарковался. Левая нога вдруг начала дрожать. Он минуту посидел в машине, пытаясь осмыслить ситуацию, без пани­ки. Скотти сбила машина, и он в больнице, но он поправится. Ховард закрыл глаза и провел рукой по лицу. Он вышел из машины и направился к две­ри. В доме залаял пес. Телефон звонил и звонил, пока он отпирал дверь и на ощупь искал выключа­тель. Он не должен был уезжать из больницы, не должен был.

— Проклятье!

Он схватил трубку:

— Я только что вошел!

— Вы не забрали свой торт, — сообщил голос на том конце провода.

— Что-что? — переспросил Ховард.

— Торт, — сказал голос, — торт за шестнадцать дол­ларов.

Ховард прижимал трубку к уху, не понимая, о чем речь.

— Какой еще торт. — Господи, о чем это вы?

— А то ты не знаешь, — сказал голос.

Ховард положил трубку. Пошел в кухню и налил себе виски. Позвонил в больницу. Но там ничего не изменилось; сын все еще спал. Пока набиралась ван­на, Ховард намылил лицо и побрился. Только он вы­тянулся в ванной и закрыл глаза, как снова зазвонил телефон. Он с трудом выбрался из ванны, схватил полотенце и побежал к аппарату, ругая себя: «Дурак, дурак!» — за то, что не остался в больнице. Но когда он снял трубку и прокричал «Алле!», на том конце не раздалось ни звука, а затем трубку повесили.

В больницу он вернулся чуть за полночь. Энн по-прежнему сидела возле кровати. Она посмотрела на Ховарда, потом перевела взгляд на сына. Глаза его были закрыты, голова забинтована. Дыхание было спокойным и ровным. На капельнице, стоявшей в изголовье кровати, висела бутылочка с глюкозой, от которой к руке мальчика тянулась трубка.

— Как он? — спросил Ховард. Он показал на глюко­зу и трубку: — Что это такое?

— Указание доктора Фрэнсиса, — объяснила она. — Ему нужно питание. Ему нужно поддерживать скшы. Ховард, почему он не просыпается? Я не понимаю, с ним ведь все в порядке?

Ховард положил руку ей на затылок, провел паль­цами по волосам.

— Все будет хорошо. Он скоро проснется. Доктор Фрэнсис знает, что к чему.

Спустя какое-то время он сказал:

— Может, тебе стоит съездить домой и немного от­дохнуть? А я останусь. Только не обращай внимания на идиота, который нам названивает. Сразу клади трубку.

— А кто звонит? — спросила она.

— Я не знаю, кто-то, кому больше нечем заняться, вот и названивает людям. Поезжай.

Она замотала головой.

— Нет-нет. Я не устала.

— Правда, — сказал он, — съезди ненадолго домой, а утром меня сменишь. Все будет хорошо. Что сказал доктор Фрэнсис? Он сказал, что со Скотти все будет в порядке. Мы можем не волноваться. Он просто спит, и все.

Медсестра распахнула дверь. Она кивнула им, подходя к кровати. Она вытащила из-под одеяла ле­вую руку мальчика и, обхватив запястье, нащупала пульс, потом стала смотреть на часы. Через минуту она положила руку пациента обратно под одеяло и, подойдя к изножью кровати, записала что-то на таб­личке, прикрепленной к спинке.

— Как он? — спросила Энн. Рука Ховарда давила ей на плечо. Она чувствовала, как напряглись его пальцы.

— Состояние стабильное, — сказала медсестра. И добавила: — Доктор скоро снова придет. Он уже вернулся в больницу. Сейчас у него обход.

— Я говорю жене, что, может быть, ей стоит по­ехать домой отдохнуть, — сказал Ховард. — После то­го, как придет доктор.

— Конечно, — согласилась медсестра. — Я думаю, вы оба можете поехать, если хотите.

Это была крупная блондинка, явно из Скандина­вии. Она говорила с легким акцентом.

— Посмотрим, что доктор скажет, — сказала Энн. — Я хочу с ним поговорить. Мне кажется, тут что-то не так — он все спит и спит. Мне кажется, это нехоро­ший знак.

Она поднесла руку к глазам и немного наклонила вперед голову. Ховард сильнее сжал плечо жены, а затем стал массировать ей шею.

— Доктор Фрэнсис придет через несколько ми­нут, — сказала медсестра. И вышла из комнаты.

Ховард пытливо смотрел на своего сына: малень­кая грудная клетка мерно поднималась и опускалась под одеялом. Впервые с того кошмарного момента, как Энн позвонила ему в офис, он почувствовал, как его охватывает самый настоящий страх. Он помотал головой. Скотти здоров, но вместо того, чтобы спать дома в своей кровати, он почему-то здесь, в больнице, с забинтованной головой и трубкой в ру­ке. Но раз надо значит надо — без помощи сейчас не обойтись.

Доктор Фрэнсис вошел в палату, и они с Ховардом пожали друг другу руки, несмотря на то, что виде­лись всего пару часов назад. Энн поднялась со стула:

— Доктор?

— Здравствуйте, Энн, — кивнул он и добавил: — Да­вайте сначала посмотрим, как он.

Он подошел к краю кровати и пощупал у мальчика пульс. Он оттянул ему одно веко, затем другое. Хо­вард и Энн стояли рядом, смотрели. Затем доктор отогнул одеяло и, приложив стетоскоп, послушал сердце и легкие. Прощупал живот. Закончив ос­мотр, подошел к табличке, поизучал ее. Потом взглянул на часы и нацарапал в табличке что-то еще, а затем посмотрел на Ховарда и Энн.

— Доктор, как он? — спросил Ховард. — Что же с ним такое?

— Почему он не просыпается? — спросила Энн.

Доктор был красивый мужчина, с широкими пле­чами и загорелым лицом. На нем был синий кос­тюм-тройка, галстук в полоску и запонки из слоно­вой кости. Седые волосы были гладко зачесаны, и он выглядел так, словно только что пришел с кон­церта.

— Все более или менее, — сказал доктор. — Особен­но радоваться нечему, могло бы быть и лучше, я ду­маю. Но в принципе все в порядке. Тем не менее, хо­телось бы, чтобы он проснулся. Он должен скоро проснуться. — Врач снова посмотрел на мальчика. — Через пару часов мы будем знать больше, когда будут готовы результаты еще нескольких анализов. Но все вполне сносно, поверьте мне, не считая микротре­щины черепа. Это есть.

— О, нет! — вырвалось у Энн.

— И легкое сотрясение, как я уже говорил. Ну и сказывается шок, сами понимаете, — сказал доктор. — Иногда такое наблюдается — при состоянии шока. Затяжной сон.

— Но он вне опасности? — спросил Ховард. — Вы сказали, что он не в коме. Вы же не считаете это ко­мой, ведь нет?

Ховард ждал, не сводя с врача глаз.

— Нет, комой я бы это не назвал, — сказал тот и снова посмотрел на мальчика. — Он просто очень крепко спит. Это восстановление организма, тело приходит в норму. Реальной опасности нет, я могу сказать это наверняка, да. Но мы узнаем больше, ког­да он проснется, и когда будут готовы результаты других анализов.

— Это кома, — сказала Энн. — Своего рода.

— Нет, это еще не кома, не совсем кома, — возра­зил доктор. — Я бы не называл это комой. По край­ней мере, пока. Он перенес шок. При шоке — такая реакция дело обыкновенное; это временная реак­ция на физическую травму. Кома. Что ж, кома — это продолжительное пребывание в глубоком бес­памятстве, она может длиться днями и даже неде­лями. У Скотти этого нет, насколько мы можем су­дить. Я уверен, к утру его состояние улучшится. Го­тов поспорить. Мы узнаем больше, когда он проснется, а проснуться он должен уже скоро. Ко­нечно, вы можете поступить так, как вам хочется, — оставаться здесь или съездить на некоторое время домой. В любом случае, если вы решите поехать домой, поезжайте спокойно. Это нелегко, я знаю.

Доктор снова посмотрел на мальчика, затем по­вернулся к Энн:

— Постарайтесь не волноваться, мамочка. Поверь­те, мы делаем все возможное. Просто нужно еще не­множко подождать.

Он кивнул ей, снова пожал руку Ховарду и вышел из палаты.

Энн положила ладонь на лоб сына.

— По крайней мере, у него нет температуры, — ска­зала она. И тут же всполошилась: — Господи, какой же он холодный. Ховард! Почему он такой холод­ный? Пощупай его лоб.

Ховард коснулся виска ребенка. И у него перехва­тило дыхание.

— Я думаю, он должен сейчас быть таким, — сказал он. — Он же в шоке, не забывай. Доктор ведь объяс­нил. Доктор только что был здесь. Он бы сказал, ес­ли бы со Скотти что-то было не так.

Энн постояла еще некоторое время возле крова­ти, покусывая губу. Затем подошла к стулу, села.

Ховард опустился на соседний стул. Они посмот­рели друг на друга. Он хотел сказать ей еще что-ни­будь, успокоить, но ему тоже было страшно. Он взял ее руку, положил к себе на колено, и оттого, что ее рука была рядом, почувствовал себя лучше. Он ти­хонько ее стиснул и уже больше не выпускал. Они смотрели на сына и молчали. Время от времени он сжимал ее руку. В конце концов, Энн отняла ее.

— Я молилась, — сказала она.

Он кивнул.

— Мне казалось, я забыла, как это делается, но сей­час все получилось само собой. Просто закрыла гла­за и сказала: «Господи, пожалуйста, помоги нам, по­моги Скотти», остальное было легко. Слова сами пришли. Может, тебе тоже помолиться?

— Я уже молился, — ответил он. — Сегодня вечером молился, и вчера вечером. Ну, когда ты позвонила, то есть пока я ехал в больницу. Я молился, — сказал он.

— Это хорошо, — сказала она.

Впервые она почувствовала, что они вместе, что это их общая беда. Она вдруг поняла, что до сих пор случившееся касалось только ее и Скотти. Она слов­но не подпускала Ховарда, хотя все время он был ря­дом, и ему тоже нужна была поддержка. Она почув­ствовала, какое это счастье — быть его женой.

Та же медсестра вошла в комнату, пощупала пульс и проверила, как течет жидкость из бутылочки над кроватью.

Через час пришел новый врач. Он представился — Парсонс, сказал, что он из отделения рентгеноло­гии. У него были кустистые усы. На нем были кожа­ные мокасины, ковбойская рубашка и джинсы.

— Мы заберем его вниз, чтобы сделать новые снимки, — сказал он им. — Нам нужны еще снимки, и еще хотим сделать сканирование.

— А что это такое — «сканирование»? — спросила Энн. Она стояла между этим новым доктором и кро­ватью. — Я думала, вы уже сделали все анализы.

— Боюсь, нам необходимы еще кое-какие, — сказал он. — Волноваться не из-за чего. Нам просто нужны дополнительные снимки, и мы хотим сделать скани­рование мозга.

— Господи, — выдохнула Энн.

— Это совершенно обычная процедура для таких случаев, — сказал этот новый доктор. — Нам нужно выяснить, почему он никак не просыпается. Это стандартное обследование, не волнуйтесь. Через не­сколько минут мы заберем его вниз.

Вскоре в палату вошли два санитара с каталкой. Темноволосые, смуглые мужчины в белых халатах. Они перекинулись парой фраз на незнакомом язы­ке, отключили капельницу и переложили мальчика с кровати на каталку. Затем они выкатили его из ком­наты. Ховард и Энн вошли в лифт за ними. Энн всма­тривалась в лицо сына. Когда лифт поехал, она за­крыла глаза. Санитары молча стояли у каталки, толь­ко раз один что-то опять сказал напарнику, снова на своем языке, а тот медленно кивнул в ответ.

Тем же утром, но чуть позднее, как раз когда солн­це коснулось окон комнаты ожидания перед рентге­новским кабинетом, они выкатили мальчика обрат­но и повезли в палату. Ховард и Энн снова проехали с ним в лифте и снова заняли свои места возле кро­вати.

Они прождали весь день, но мальчик не просы­пался. Иногда кто-то из них спускался в кафе, вы­пить кофе, а затем, словно вдруг вспомнив и почув­ствовав себя виноватым, вскакивал из-за стола и спе­шил обратно в палату. Доктор Фрэнсис пришел снова после обеда, еще раз осмотрел мальчика и ушел, заверив, что все под контролем и тот может проснуться в любую минуту. Время от времени захо­дили медсестры, те же, что и прошлой ночью. Затем в дверь постучалась молоденькая лаборантка, в бе­лых брюках и белой блузе, в руках она держала не­большой поднос со всякими пробирками и трубоч­ками, который поставила на тумбочку возле крова­ти. Не говоря им ни слова, она взяла у мальчика кровь из вены. Когда она нашла нужное место на ру­ке и воткнула иголку, Ховард закрыл глаза.

— Я не понимаю, что происходит, — сказала ей Энн.

— Распоряжение доктора, — ответила лаборант­ка. — Я делаю то, что мне говорят. Сказали взять кровь, я беру. А что с ним случилось? — спросила она. — Такой лапочка.

— Его сбила машина, — объяснил Ховард. — Сбила и уехала.

Лаборантка покачала головой и снова посмотрела на мальчика. Затем взяла поднос и ушла.

— Почему он не просыпается? — спросила Энн. — Ховард? Я хочу, чтобы эти люди нам что-нибудь от­ветили.

Ховард ничего не сказал. Он снова сел на стул и положил ногу на ногу. Он потер лицо. Он взглянул на сына, затем откинулся на спинку стула и заснул.

Энн подошла к окну и стала смотреть на парковочную площадку. Уже наступила ночь, и машины заез­жали и выезжали оттуда с включенными фарами. Пальцы Энн крепко вцепились в оконную раму. В са­мой глубине своего существа она чувствовала, что они на пороге чего-то ужасного, по-настоящему жут­кого. Ей сделалось страшно, ее начала бить дрожь, и она стиснула зубы. Она увидела, как к входу подъеха­ла большая машина и какая-то женщина в длинном пальто села внутрь. Ей захотелось оказаться на месте этой женщины, и чтобы кто-то, — кто угодно, — увез ее отсюда туда, где бы ее ждал Скотти, где бы она вы­шла из машины, обняла его, а он бы сказал: «Мама».

Вскоре проснулся Ховард. Посмотрел на мальчи­ка. Затем он встал со стула, потянулся, подошел к ок­ну и встал рядом с Энн. Теперь они оба смотрели на парковочную площадку за окном. Никто не произ­нес ни слова. Но оба чувствовали, что творится в ду­ше у каждого, как будто тревога сделала их прозрач­ными.

Дверь открылась, и вошел доктор Фрэнсис. В дру­гом костюме и другом галстуке. Седые волосы были гладко зачесаны, и, похоже, он только что побрил­ся. Он сразу подошел к кровати и осмотрел Скотти.

— Ему пора бы уже прийти в себя. Не понимаю, по­чему этого еще не произошло. Но могу вам сказать, что мы все уверены — мальчик вне опасности. Нам просто будет спокойнее, когда он проснется. Не ви­жу причины, ни единой причины, чтобы он не оч­нулся. Это произойдет очень скоро. Конечно, у него будет болеть голова, когда он проснется, можете да­же не сомневаться. Но по всем признакам с ним бу­дет все в порядке. Все показатели идеальные.

— Так что же, это кома? — спросила Энн.

Доктор потер гладко выбритую щеку.

— Нам придется пользоваться этим словом, пока он не проснулся... Однако, вы совершенно вымота­ны. Это тяжело. Я знаю, это тяжело. Почему бы вам не пойти перекусить? — предложил он. — Это при­даст вам сил. Я пока оставлю здесь медсестру, если вам так будет спокойнее. Пойдите позавтракайте.

— Я не могу есть, — сказала Энн.

— Конечно, как вам угодно, — сказал доктор. — Я про­сто хотел сказать, что все показатели хорошие, анализы отрицательные, ничего не обнаружено, так что как только он проснется, кризис минует.

— Спасибо, доктор, — сказал Ховард. Они снова пожали друг другу руки. Доктор потрепал Ховарда по плечу и вышел.

— Я думаю, кому-то из нас нужно поехать домой, проверить, как там все, — сказал Ховард. — Главное, нужно покормить Слага.

— Позвони кому-нибудь из соседей, — предложила Энн. — Позвони Морганам. Они покормят, если ты попросишь.

— Хорошо, — сказал Ховард, но чуть погодя добавил:

— Милая, почему бы тебе этого не сделать? Почему бы тебе не поехать домой — посмотришь как там де­ла, и сразу вернешься. Немного отвлечешься. А я по­буду с ним. Действительно ведь, — добавил он, — нам надо поберечь силы. Мы же хотим быть рядом, ког­да он проснется.

— Почему тебе не поехать? — спросила Энн. — По­кормишь Слага, сам поешь.

— Я уже ездил, — сказал он. — Меня не было ровно час и пятнадцать минут. Съезди теперь ты на часок, освежись.

Она попыталась обдумать его предложение, но была слишком вымотана. Она закрыла глаза и снова попыталась сосредоточиться. Через какое-то время она сказала:

— Может быть, и правда съездить ненадолго. Мо­жет, если я перестану вот так, неотрывно смотреть на него, он проснется и все будет хорошо. Понима­ешь? Может быть, пока меня не будет, он проснется. Я поеду домой, приму ванну и переоденусь. Я по­кормлю Слага. И вернусь.

— А я останусь здесь, — сказал он. — Поезжай, ми­лая. Я за всем присмотрю.

У него были воспаленные отекшие глаза, как буд­то он долго пил. Одежда помялась. Отросла щетина. Она коснулась его щеки, но тут же убрала руку. Она понимала, что ему хочется побыть одному, ни с кем не разговаривая и ничего не обсуждая. Она взяла с тумбочки свою сумку, и он помог ей надеть пальто.

— Я скоро, — сказала она.

— Когда приедешь — просто посиди, расслабься, — сказал он. — Поешь чего-нибудь. Прими ванну. После ванны сядь, отдохни. Вот увидишь, тебе сразу станет легче. Потом возвращайся, — добавил он. — Давай попробуем не волноваться. Ты же слышала, что ска­зал доктор Фрэнсис.

С минуту она постояла в пальто, пытаясь припом­нить точные слова доктора, уловить в них какой-то дополнительный смысл, что-то, кроме того, что бы­ло явным. Она пыталась вспомнить, изменилось ли выражение его лица, когда он осматривал ребенка. Она вспомнила выражение лица, когда он оттягивал веки мальчика и слушал его дыхание.

Подойдя к двери, она обернулась. Посмотрела на сына, затем на его отца. Ховард кивнул. Она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Она прошла мимо поста сестер и направилась дальше по коридору в поисках лифта. Дойдя до кон­ца коридора, повернула направо и оказалась в ма­ленькой комнате ожидания, где в плетеных креслах сидело негритянское семейство. Мужчина средних лет в рубашке и брюках цвета хаки и повернутой ко­зырьком назад бейсболке. В одном из кресел возвы­шалась необъятная женщина в домашнем платье и шлепанцах. Молоденькая девушка, совсем еще под­росток, в джинсах и с множеством косичек на голо­ве, развалилась в другом кресле, вытянув ноги и скрестив их, и курила сигарету. Семейство сразу уставилось на Энн, едва она вошла в комнату. Малень­кий столик был завален обертками от гамбургеров и пластиковыми стаканчиками.

— Вы от Фрэнклина? — спросила огромная женщи­на, приподнимаясь. — Вы насчет Фрэнклина? — ее глаза расширились.

— Вы насчет Фрэнклина? — повторила женщина. — Скажите, леди, как он? — Она попыталась встать с кресла, но мужчина придержал ее за руку.

— Ну-ну, Эвелин, — сказал он.

— Извините, — я ищу лифт, — объяснила Энн. — У ме­ня тут сын, и я не могу выйти.

— Лифт будет дальше по коридору, только надо по­вернуть налево, — мужчина пальцем ткнул в нужную сторону.

Девушка затянулась сигаретой и все смотрела на Энн. Ее глаза сузились и стали похожи на щелочки, а крупные губы приоткрылись, выпуская дым. Тол­стая негритянка уронила голову на плечо и отверну­лась, потеряв к Энн всякий интерес.

— Моего сына сбила машина, — сказала Энн муж­чине. Похоже, ей самой нужно было это рассказать. — У него сотрясение мозга и небольшая травма чере­па, но с ним все будет хорошо. Сейчас у него шок, но, возможно, это что-то вроде комы. Вот что нас больше всего беспокоит, эта непонятная кома. Я ухо­жу ненадолго, но муж остается с ним. Может быть, он проснется, пока меня нет.

— Все это очень плохо, — сказал мужчина и подви­нулся в кресле. Покачал головой. Посмотрел на стол, затем вновь на Энн. Она стояла не двигаясь. Он продолжил:

— Наш Фрэнклин сейчас на операции. Кто-то пыр­нул его ножом. Пытались убить. Кто-то затеял драку, а он как раз был.там. На вечеринке. Никого не трогал. Говорят, он просто стоял и смотрел. Но в наши дни и этого достаточно... Теперь он на операцион­ном столе. Мы, конечно, надеемся, и молимся, это все, что мы можем сделать. — Он внимательно по­смотрел на нее.

Энн снова взглянула на девушку, которая все еще наблюдала за ней, и на старшую женщину, так и си­девшую с опущенной головой, но теперь уже с за­крытыми глазами. Энн увидела, как она беззвучно шевелит губами, шепча про себя какие-то слова. Ей очень захотелось узнать эти слова. Ей хотелось еще поговорить с этими людьми, которые тоже ждали, так же, как и она. Ей было страшно, и им то­же. Это их объединяло. Ей хотелось рассказать еще что-нибудь о Скотти, о том, что произошло это в день его рождения, в понедельник, а он до сих пор не пришел в себя. Но она не знала, как на­чать. Она все стояла, все смотрела на них — и ниче­го не говорила.

Она пошла по коридору, туда, куда указал мужчи­на, и нашла лифт. Помедлила мгновение перед за­крытыми дверями, все еще не уверенная, что посту­пает правильно. Потом вытянула палец и нажала на кнопку.

Она въехала на подъездную дорожку и заглушила мотор. Потом закрыла глаза и на мгновение опус­тила голову на руль. Прислушалась к пощелкива­нию остывающего двигателя. Затем вышла из ма­шины. Ей было слышно, как в доме залаял их пес. Она прошла к передней двери, которая была не за­перта. Вошла в дом, зажгла свет и поставила чай­ник. Она открыла собачий корм и покормила Слага на заднем крыльце. Пес жадно ел. Затем побе­жал на кухню, чтобы убедиться, что она никуда не уходит. Когда она села на диван с чашкой чая, за­звонил телефон.

— Да! — сказала она. — Алле!

— Миссис Вайс, — произнес в ответ мужской го­лос.

Было пять часов утра, но ей показалось, что в трубке то ли глухо шумит мотор, то ли работает ка­кое-то оборудование.

— Да, да! Что случилось? Это миссис Вайс. Это я. Что случилось? — Она прислушалась к шуму в труб­ке. — Вы насчет Скотти, скажите ради бога?

— Скотти, — сказал голос. — Да, насчет Скотти. Это связано со Скотти, эта проблема. Вы забыли про Скотти? — сказал мужчина — и повесил трубку...

Энн позвонила в больницу и попросила соеди­нить ее с третьим этажом. У медсестры, которая сняла трубку, она потребовала информацию о своем сыне. Потом попросила позвать ее мужа. Она сказа­ла, это очень срочно.

Она ждала, нервно теребя телефонный шнур. За­крыла глаза, но тут же накатила тошнота. Действи­тельно, нужно было приготовить себе что-то поесть. Снова с заднего крыльца пришел Слаг и улегся возле ее ног. Стал вилять хвостом. Она подергала его за ухо, а он лизнул ей пальцы. Ховард подошел к теле­фону.

— Только что позвонил какой-то тип, — сказала она, крутя телефонный шнур. — Сказал, это насчет Скотти, — она заплакала.

— Со Скотти все в порядке, — сказал ей Ховард. — В смысле, он все еще спит. Ничего не изменилось. Медсестра приходила дважды после твоего ухода. Медсестра или даже доктор. С ним все нормально.

— Звонил мужчина. Сказал, звонит насчет Скотти, — повторила она.

— Милая, отдохни немного, тебе нужно отдохнуть. Наверное, это тот же самый, который звонил при мне. Не бери в голову. Отдохни и приезжай. Тогда мы позавтракаем, например.

— Какой завтрак? — вскинулась она. — Я не хочу за­втракать.

— Ты же понимаешь, что я вообще говорю, — сказал он. — Выпьем соку. Я не знаю. Я ничего не знаю, Энн. Господи, я тоже не голоден. Энн, мне неудобно гово­рить. У них ведь телефон на посту. Доктор Фрэнсис теперь придет в восемь утра. Он собирается нам что-то сказать, что-то более определенное. Так сказала од­на из медсестер. Но больше она ничего не знает. Энн? Милая, может быть, хоть что-то прояснится: в восемь часов. Ну а я здесь, на месте, со Скотти все нормаль­но. С ним все по-прежнему, — добавил он.

— Я пила чай — звонит телефон, — стала рассказы­вать она. — Мужской голос говорит, это насчет Скот­ти. В трубке был шум. Когда ты подходил, был на зад­нем плане шум, Ховард?

— Я не помню, — ответил он. — Может, это води­тель машины, может, он псих и как-то узнал про Скотти. Я с ним, с нашим мальчиком. Просто отдох­ни, как ты собиралась. Прими ванну и приезжай к семи, приблизительно, и мы вместе поговорим с доктором, когда он придет. Все будет хорошо, ми­лая. Я здесь, вокруг врачи и медсестры. Они гово­рят, что состояние стабильное.

— Мне до смерти страшно, — сказала она.

Она включила воду, разделась и залезла в ванну. Наскоро вымылась и вытерлась, а волосы сушить не стала. Надела чистое белье, шерстяные слаксы и свитер. Забежала в гостиную, — пес посмотрел на нее и ударил по полу хвостом. Когда она вышла к ма­шине, только-только начинало светать.

На парковке перед больницей нашлось место не­далеко от входа. Она чувствовала какую-то непо­нятную ей самой ответственность за то, что случи­лось с ее ребенком. Она подумала о негритянском семействе. И вспомнила имя Фрэнклин, стол, заки­данный обертками от гамбургеров, и девушку-под­ростка, которая пристально наблюдала за ней, ку­ря сигарету.

«Не рожай детей, — мысленно сказала она этой де­вушке, входя в двери больницы. — Ради бога, не надо».

Энн поднялась на лифте на третий этаж вместе с двумя медсестрами, которые только шли на дежурст­во. Была среда, семь утра — без нескольких минут. Когда двери лифта открылись, прозвучало какое-то объявление для доктора Мэдисона. Она вышла из лифта после медсестер, удалившихся в другую сто­рону и продолживших беседу, прерванную ее появ­лением в лифте. Она прошла по коридору в закуток, где сидела негритянская семья, те уже ушли, но сту­лья стояли так, словно они вскочили со своих мест буквально минуту назад. Стол был по-прежнему усе­ян обертками и стаканчиками, в пепельнице — гора окурков.

Энн подошла к посту. Сестра за стойкой причесы­валась, то и дело зевая.

— Сегодня ночью оперировали мальчика-негри­тенка, — обратилась к ней Энн. — Его зовут Фрэнк­лин. Его семья ждала в комнате ожидания. Я хотела бы узнать, как его состояние.

Другая медсестра, сидевшая за столом позади стойки, подняла глаза от лежавшей перед ней табли­цы. Зазвонил телефон, она сняла трубку, но продол­жала смотреть на Энн.

— Он скончался, — сказала первая медсестра, пере­став на секунду причесываться, и посмотрела на Энн. — Вы друг семьи?

— Я познакомилась с ними сегодня ночью, — объ­яснила Энн. — У меня у самой сын тут у вас в больни­це. Я думаю, он в состоянии шока. Мы точно не зна­ем, в чем дело. Я просто хотела узнать, как Фрэнк­лин. Спасибо.

Она пошла по коридору. Двери лифта, того же цвета, что и стены, открылись, и худой лысый муж­чина в белых брюках и белых полотняных туфлях выкатил из лифта тяжелую тележку. Ночью она не заметила эти двери. Мужчина выкатил тележку в ко­ридор, остановился перед дверью, ближайшей к лифту, и сверился с табличкой на стене. Затем он наклонился и снял с тележки поднос. Он слегка при­открыл дверь и вошел в комнату. Когда Энн прохо­дила мимо тележки, до нее донесся неприятный за­пах теплой пищи. Она торопливо пошла дальше, не глядя на медсестер, и вскоре открыла дверь в палату сына.

Ховард стоял у окна, заложив руки за спину. Когда она вошла, он повернулся.

— Как он? — спросила она.

Подошла к кровати. Поставила сумку на пол возле тумбочки. Ей казалось, что ее не было очень долго. Она дотронулась до лица Скотти.

— Ховард, не молчи!

— Доктор Фрэнсис недавно приходил, — сказал Ховард.

Она пристально посмотрела на него и мысленно отметила, что у него слегка опущены плечи.

— Я думала, он придет сегодня не раньше восьми, — сказала она поспешно.

— С ним был еще один врач. Невропатолог.

— Невропатолог... — повторила она.

Ховард кивнул. Она заметила, что плечи его еще сильнее поникли.

— Что они сказали, Ховард? Ради бога, что они сказали? В чем дело?

— Они сказали, что заберут его вниз, чтобы сде­лать еще какие-то анализы. Они думают, что придет­ся оперировать, милая. Милая, они будут опериро­вать. Они не могут понять, почему он не просыпает­ся. С ним что-то серьезнее, чем просто сотрясение или шок, теперь они это поняли. Что-то с черепом, видимо, повреждение, все с этим связано, они счи­тают. Поэтому они будут оперировать. Я пытался по­звонить тебе, но ты, видимо, уже выехала сюда.

— О, господи.... Ховард, Боже милостивый! — Она взяла его за руки.

— Смотри! — воскликнул Ховард. — Скотти! Смот­ри, Энн!

Он развернул ее лицом к кровати.

Мальчик открыл глаза, потом закрыл. Затем от­крыл снова. Он смотрел какое-то время прямо перед собой, затем взгляд его переместился и остановился на Ховарде и Энн, потом опять ушел в сторону.

— Скотти! — воскликнула мать, бросаясь к сыну.

— Привет, Скотт, — сказал его отец. — Привет, сын.

Они оба ринулись к кровати. Ховард взял руку ре­бенка в свою и стал гладить ее и перебирать пальцы. Энн склонилась над мальчиком и целовала его в лоб снова и снова, обхватив ладонями его виски.

— Скотти, милый, это мамочка и папочка, — сказа­ла она. — Скотти?

Мальчик смотрел на них, но явно не узнавал. За­тем его рот открылся, глаза зажмурились, и он гром­ко застонал, пока у него в легких не кончился воз­дух. Его лицо смягчилось и расслабилось. Губы приоткрылись, и сквозь стиснутые зубы он сделал свой последний выдох.

Врачи назвали это «неопознанной» окклюзией[1], они сказали, что это был редчайший случай — один на миллион. Возможно, если бы это как-то определили и срочно сделали операцию, то его еще можно было бы спасти. Но, скорее всего, нет. Ведь никаких показа­ний не было. Анализы и рентген ничего не выявили.

Доктор Фрэнсис был потрясен.

— Вы не представляете, что я сейчас испытываю. Это ужасно. Мне ужасно жаль, просто нет слов, — сказал он, ведя их в свой кабинет.

Там был какой-то врач. Он сидел на стуле, поло­жив ноги на спинку другого стула, и смотрел теле­визор, утреннюю программу. На нем была зеленая форма родильного отделения, широкие зеленые штаны и зеленая блуза, на голове зеленая шапоч­ка. Он взглянул на Ховарда и Энн, затем на докто­ра Фрэнсиса. И тут же встал, выключил телевизор и вышел из кабинета. Доктор Фрэнсис подвел Энн к дивану, сел рядом с ней и заговорил тихим, уте­шающим голосом. В какой-то момент он наклонил­ся и обнял ее. Она чувствовала, как его грудь под­нимается и опускается возле ее плеча. Глаза ее бы­ли открыты, она даже не пыталась вырваться из его рук. Ховард прошел в ванную, но оставил дверь распахнутой. После бурного приступа рыда­ний он включил воду и умылся. Затем он вышел и сел возле журнального столика с телефоном. По­смотрел на телефон, так, как будто не знал, с чего же начать. Он сделал несколько звонков. Через некоторое время доктор Фрэнсис тоже стал куда-то звонить.

— Я могу что-то еще для вас сделать? — спросил он у них.

Ховард покачал головой. Энн смотрела на доктора Фрэнсиса, но, видимо, не понимала, что он говорит.

Доктор проводил их к главному выходу. Люди вхо­дили и выходили. Было одиннадцать утра. Энн заме­тила, как медленно, словно неохотно, она перестав­ляет ноги. Доктор Фрэнсис велел им уходить, но ей казалось, что они должны были остаться, конечно же они должны были остаться — иначе и быть не могло. Она посмотрела наружу, на парковочную пло­щадку, и обернулась, чтобы еще раз посмотреть на двери больницы. Она замотала головой.

— Нет-нет, — пробормотала она. — Я не могу оста­вить его здесь, нет.

Она слышала себя, словно со стороны, и думала, как же несправедливо, что эти ее слова очень похо­дили на то, что говорят во всяких телевизионных программах, когда люди поражены неожиданной смертью или жестоким убийством. Она хотела, что­бы ее слова были только ее словами.

— Нет, не могу, — сказала она, почему-то вспомнив, как та негритянка уронила голову на плечо.

— Нет, — выдохнула она снова.

— Мы с вами сегодня еще поговорим — попозже, — сказал доктор Ховарду. — Надо еще кое-что сделать, чтобы получить полное представление. Придется еще кое-что выяснить.

— Вскрытие, — догадался Ховард.

Доктор Фрэнсис кивнул.

— Понимаю, — сказал Ховард. И тут же добавил: — О господи! Нет, яне понимаю, доктор. Я не могу, я не могу. Я просто, не могу.

Доктор Фрэнсис обнял Ховарда за плечи.

— Сочувствую. Господи, как же я вам сочувствую!

Он отпустил Ховарда и протянул ему руку. Ховард посмотрел на его руку, потом пожал ее. Доктор Фрэн­сис снова обнял Энн. Он был исполнен благости, ко­торую Энн не понимала. Она склонила голову ему на плечо, но ее глаза оставались открытыми: она продол­жала смотреть на больницу. Когда они выезжали с парковки, она смотрела назад, на больничные стены.

Дома она прямо в пальто плюхнулась на диван, дер­жа руки в карманах. Ховард закрыл дверь в детскую. Он включил кофейную машину, затем нашел пустую коробку. Решил собрать детские вещи, разбросанные по гостиной. Но вместо этого сел рядом с ней на ди­ван, отодвинув коробку в сторону. Потом, чуть накло­нившись вперед и зажав руки между коленей, он раз­рыдался. Она положила его голову себе на колени, стала гладить по плечу. Сквозь всхлипывания ей было слышно, как шипит на кухне кофейная машина.

— Успокойся, Ховард, — сказала она нежно, — он ушел. Его больше нет, и нам нужно привыкать к это­му. Привыкать, что мы одни.

Вскоре Ховард встал и принялся бесцельно хо­дить по комнате с коробкой в руках, но ничего туда не складывал, а собирал какие-то вещи в кучу на по­лу—у края дивана. Она продолжала сидеть, засунув руки в карманы пальто. Ховард поставил коробку, принес кофе в комнату. Потом Энн стала звонить родственникам. Когда снимали трубку, Энн произ­носила несколько слов и начинала плакать. Потом она тихо, ровным голосом объясняла, что случи­лось, и говорила о предстоящих похоронах. Ховард взял коробку и понес ее в гараж, а там увидел велоси­пед сына. Он швырнул коробку и сел на тротуар рядом с велосипедом. Потом неуклюже обхватил его, и тот навалился на него сверху. Ховард удержал вело­сипед, пластмассовая педаль врезалась ему в грудь. Он повернул руль.

Энн положила трубку, поговорив со своей сест­рой. Пока она искала следующий номер, телефон за­звонил. Она сняла трубку после первого звонка.

— Алле, — сказала она и услышала на заднем плане какое-то жужжанье. — Алле, — повторила она. — Ради бога, кто это? Что вам нужно?

— Ваш Скотти, я его приготовил для вас, — сказал мужской голос. — Вы что, забыли про него?

— Ты, чертов ублюдок! — закричала она в ответ. — Как ты можешь, чертов сукин сын?

— Скотти, — повторил мужчина. — Вы забыли о Скотти? — и бросил трубку.

Ховард услышал крик и, войдя, увидел, что она си­дит за столом и рыдает, уронив голову на руки. Он поднял трубку и услышал гудки.

И уже гораздо позже, почти в полночь, когда они переделали множество дел, телефон зазвонил снова.

— Подойди ты, Ховард, — попросила она, — это он, я знаю.

Они сидели за кухонным столом, пили кофе. Ря­дом с чашкой Ховарда стоял маленький стаканчик с виски. После третьего звонка он снял трубку.

— Алле! Кто это? Алле! Алле!

Звонок оборвался.

— Он положил трубку, — сказал он. — Не назвав­шись.

— Это он, — сказала она. — Этот ублюдок. Убила бы его. Подстрелила бы и потом смотрела бы, как он мучается, — сказала она.

— Господи, Энн, — изумился Ховард.

— Ты что-нибудь расслышал? На заднем плане? Шум, механические звуки, жужжание?

— Нет, ничего. Ничего подобного, — сказал он. — Времени было мало. Мне кажется, по радио играла музыка. Да, там работало радио. Больше ничего не было слышно. Ради бога, что тут такое происходит?

Она помотала головой.

— Мне бы только до него добраться!

И вдруг ее осенило. Она поняла, кто это был. Скотти, торт, номер телефона. Она отодвинулась от стола и встала.

— Отвези меня в торговый центр, Ховард, — сказа­ла она.

— Куда-а?

— В торговый центр. Я знаю, кто нам названивает. Я знаю, кто это. Это кондитер, поганый сукин сын, вот кто, Ховард. Я заказала у него торт на день рождения Скотти. Вот кто звонит. Вот у кого есть номер и кто продолжает названивать. Кондитер, этот ублюдок.

Они поехали в торговый центр. Небо было ясное, усыпанное звездами. Было холодно, и они включи­ли печку. Припарковались перед пекарней. Все лав­ки и магазины были уже закрыты. Только чуть по­дальше, у кинотеатра, еще стояли машины. Окна пе­карни были темны, но когда они заглянули внутрь, то они увидели свет в задней комнате, и крупного че­ловека в фартуке, то входившего в белый, ровный круг света, то выходившего за его границы. Сквозь стекло Энн увидела витрины и маленькие столики со стульями. Она подергала дверь. Постучала в стек­ло. Но если кондитер и слышал их, он не подал виду. Он не смотрел в их сторону.

Они объехали пекарню и снова припарковались. И снова вышли из машины. Одно окно было освеще­но, но находилось слишком высоко, и в него они заглянуть не могли. Табличка рядом с задней дверью гласила: «КОНДИТЕРСКАЯ. СПЕЦИАЛЬНЫЕ ЗА­КАЗЫ». Энн расслышала тихий звук включенного радио, и какой-то скрип — как будто открывали двер­цу духовки? Она постучала в дверь и подождала немного. Потом постучала снова, уже громче. Радио выключили, и послышался скрежет, такой, будто вы­двигают и задвигают ящик.

Наконец, кто-то отпер и открыл дверь. Кондитер, он стоял на свету и смотрел на них.

— Я не работаю, — сказал он. — Что вам нужно в та­кое время? Уже полночь. Пьяные вы что ли?

Она вошла в полосу света, падавшего из распахнутой двери. Он прищурился, опустив тяже­лые веки, — узнал ее.

— Ах это вы...

— Да я, — сказала она. — Мать Скотти. А это его отец. Можно нам войти?

Кондитер сказал:

— Сейчас я занят. Мне нужно работать.

Она уже все равно стояла в дверном проеме. Ховард вошел за ней. Кондитер отступил.

— Здесь пахнет, как в булочной. Правда ведь, Ховард, совсем как в булочной?

— Что вам нужно? — спросил кондитер. — Может быть, вы хотите ваш торт? Точно, вы решили за­брать его. Вы же заказывали торт, верно?

— Вы слишком умны для кондитера, — сказала она. — Ховард, вот мужчина, который нам звонит. — Она сжала кулаки. Она уставилась на него яростным взглядом. В душе ее пылал жгучий гнев, благодаря которому она почувствовала себя великаншей, ростом с обоих этих мужчин.

— Подождите минуточку, — снова заговорил кон­дитер. — Вы хотите забрать ваш торт трехдневной давности? Правильно? Я не хочу спорить с вами, ле­ди. Вон он, стоит на полке, черствеет. Я отдам вам его за полцены. Нет, я отдам вам его даром. Вам он нужен? Берите! Мне он не пригодится, никому уже не пригодится. Я потратил на этот торт свое время и деньги. Если вам он нужен — хорошо, нет — тоже хорошо. Я пошел, меня ждет работа.

Он смотрел на них, с трудом сдерживаясь.

— Новые заказы, — сказала она. Она знала, что вла­деет собой и тем чувством, что в ней поднималось. Она была спокойна.

— Леди, я работаю шестнадцать часов в сутки, что­бы заработать себе на жизнь. — Он вытер руки о фартук. — Я пропадаю здесь днем и ночью, пытаясь свести концы с концами.

На лице Энн появилось такое выражение, кото­рое заставило его отступить и снова сказать:

— Минуточку.

Он подошел к стойке, взял в правую руку скалку и стал постукивать ею ладонь левой.

— Так вы берете торт или нет? Мне нужно идти ра­ботать. У нас, пекарей, ночная работа, — повторил он.

У него злые, подлые глазки, заплывшие жиром, подумала она, дряблые щеки, заросшие щетиной. И толстый загривок.

— Я знаю, что кондитеры работают по ночам, — сказала Энн. — Еще они звонят по ночам. Ты, ублю­док, — добавила она.

Кондитер продолжал постукивать скалкой по ру­ке. Он посмотрел на Ховарда.

— Вы бы поосторожнее, — сказал он ему.

— У меня умер сын, — спокойно произнесла Энн, с холодной обреченностью. — Его сбила машина в по­недельник утром. Мы были с ним, пока он не умер. Но, конечно же, вы не могли этого знать, никто от вас этого и не ждал. Кондитеры не могут знать все, правда же, господин Кондитер? Но он умер. Он умер, ты, ублюдок!

Гнев отступил так же внезапно, как и обрушился на нее, уступив место другому — оглушающему чувст­ву отвращения. Она навалилась на деревянный стол, засыпанный мукой, закрыла лицо руками и за­плакала, ее плечи затряслись.

— Это несправедливо, — пробормотала она. — Не­ справедливо, несправедливо.

Ховард обнял ее за талию и посмотрел на конди­тера.

— Как вам не стыдно, — сказал он ему. — Стыди­тесь!

Кондитер положил скалку обратно на стойку. Он раз­вязал фартук и тоже бросил его на стойку. Посмотрел на посетителей и медленно покачал головой. Он выта­щил стул из-под столика, на котором лежали карточки и бланки, калькулятор и телефонный справочник.

— Пожалуйста, сядьте, — сказал он. — Минутку, вот вам стул, — сказал он Ховарду. — Пожалуйста, сядьте.

Он прошел в переднюю часть магазинчика и вер­нулся с двумя маленькими коваными стульями.

— Пожалуйста, садитесь, ребята.

Энн вытерла глаза и посмотрела на кондитера.

— Я хотела убить тебя, — сказала она. — Я хотела, чтобы ты умер.

Кондитер расчистил для них место за столом. Он отодвинул в сторону калькулятор, бумагу для записей и квитанции. А телефонный справочник спихнул на пол, тот с глухим стуком упал. Ховард и Энн сели и придвинули стулья к столу. Кондитер тоже сел.

— Позвольте мне выразить вам свое соболезнова­ние, — сказал кондитер, ставя локти на стол. — Один Бог знает, как я вам сочувствую. Послушайте, я простой пекарь. Я не могу претендовать на что-то боль­шее. Может быть, когда-то, много лет назад, я был другим человеком. Я забыл, я точно не знаю. Но ес­ли и был, то сейчас уже перестал им быть. Сейчас я просто пекарь. Это не извиняет того, что я сделал, я знаю. Но я ужасно сожалею. Мне жаль вашего сына, и что я вот так вас донимал, — сказал кондитер.

Он вытянул руки на столе и перевернул их ладоня­ми вверх.

— У меня у самого нет детей, поэтому я могу только представить, что вы, должно быть, чувствуете. И о чем тут вообще можно говорить? Только выразить сожаление. Простите меня, если сможете. Я не могу сказать, что я злобный человек. Вы так меня называ­ли по телефону. Нет, я не злобный. Поймите же — все это оттого, что я, кажется, больше не знаю, как себя вести. Пожалуйста, простите меня, ну, если, конечно, сможете.

В кондитерской было тепло. Ховард встал из-за стола и снял пальто. Помог Энн снять ее пальто. Кондитер долго на них смотрел, затем кивнул и встал из-за стола. Он подошел к духовке и повернул какие-то ручки. Он нашел чашки и налил кофе из электрической кофеварки. Поставил на стол паке­тик сливок и сахарницу.

— Вам, наверное, нужно поесть, — сказал пекарь. — Надеюсь, вы поедите моих теплых булочек. Вам нуж­но поесть, собраться с силами. Еда — это маленькая радость в такие моменты, — сказал он.

Он подал им теплые булочки с корицей, на кото­рых еще не застыла глазурь. Он поставил на стол масло и положил ножи, чтобы намазывать маслом хлеб. Затем пекарь сел вместе с ними за стол. Он ждал. Он ждал, когда каждый из них возьмет по бу­лочке с тарелки и начнет есть.

— Надо хорошенько подкрепиться, — сказал он, глядя на них. — У меня много. Ешьте. Ешьте, сколько хотите. На всех хватит.

Они ели булочки и пили кофе. Энн вдруг почувст­вовала голод, а булочки были теплые и сладкие. Она съела три штуки, порадовав этим кондитера. Затем он начал говорить. Они внимательно слушали. Не­смотря на то, что они устали и исстрадались, они слушали, что кондитер хотел сказать. Они понимаю­ще кивали, когда тот заговорил об одиночестве, о чувстве неуверенности и обреченности, которое пришло к нему в пожилые годы. Он рассказывал им, как это тяжко — быть бездетным. День за днем ста­вить тоннами в печь хлеб и каждый день опорож­нять ее. За все эти годы сколько приготовлено уго­щений для вечеринок, для празднеств, которые он обслуживал. Слой глазури толщиной с палец. Ма­ленькие фигурки жениха и невесты на торте. Сотни фигурок, нет, счет уже на тысячи. Дни рождения. Только представьте себе все эти горящие свечи. У не­го важная профессия. Он пекарь. Хорошо, что не са­довник. Лучше кормить людей. И запах куда лучше, чем от цветов.

— Вот понюхайте, — сказал пекарь, разламывая темный батон. — Это тяжелый хлеб, но зато с насы­щенным вкусом.

Они вдыхали запах хлеба, потом он дал им его по­пробовать. У хлеба был вкус патоки и неочищенно­го зерна. Они слушали пекаря, глотали темный хлеб, наедаясь досыта. При свете неоновых ламп каза­лось, что уже наступил день. Они проговорили до са­мого утра, и когда в окнах забрезжил бледный свет, они всё сидели за столом, и никто не собирался ухо­дить.