"Жизнь Льва Шествоа (По переписке и воспоминаниям современиков) том 1" - читать интересную книгу автора (Баранова-Шестова Наталья)

Глава I Детство в Киеве. — Университет в Москве и диссертация

— Первые статьи в Киевской прессе (1895).

Лев Исаакович Шестов (Иегуда Лейб Шварцман) родился 31 января (13 февраля) 1866 года в Киеве. Его отец, Исаак Моисеевич Шварцман, талантливый коммерсант, создал из мелкой лавки большую мануфактурную торговлю в Киеве, с отделением в Кременчуге, — «Мануфактурные склады Исаака Шварцмана» с миллионным оборотом, славившиеся во всем Юго-Западном Крае добротностью английских тканей и изделиями лучших московских фабрикантов. Так как дело быстро развивалось, в 1908 году оно было реорганизовано в акционерное общество «Товарищество мануфактур Исаак Шварцман». Помещалось оно на Подоле, в большом доме на Александровской площади.

У Шестова было два младших брата: Михаил и Александр и четыре сестры: Софья, Мария, Елизавета и Фаня. Эта большая семья вносила много оживления в дом на Подоле. Его отец был одним из ранних сионистов и большим знатоком еврейской древней письменности, ходил в синагогу, но в то же время был тем, кого евреи называют «эпикой- рес» — свободомыслящий. Он охотно подшучивал над ограниченностью фанатиков, был очень остроумен и устраивал в синагоге иногда род клуба, рассказывал анекдоты, его даже хотели одно время исключить из синагоги за кощунство. Однако при всем своем свободомыслии он, бывало, говорил: «Все-таки, когда в торжественный праздник проносят по синагоге свитки Торы, я их целую». Шестов любил слушать из уст отца старинные легенды и поверья. Отец взял к детям, скорее из уважения к традиции, учителя древнееврейского языка, но Шестов впоследствии этот язык совершенно забыл.

В статье, опубликованной учениками Фани Ловцкой по случаю ее 80-летия в израильской ежедневной газете «Джеру- залем Пост» в 1954 г., несколько строк посвящено жизни в доме Шварцманов в 80-х и 90-х годах:

Такие видные сионисты, как Членов, Темкин, Усышкин, бывали в доме Исаака Моисеевича. Шолом Алейхем у него читал свои ранние произведения [1].

Доктор Ефим Членов, Владимир Темкин и Михаил Усышкин, упомянутые в статье, были видными еврейскими общественными деятелями. Они примкнули к Сионистской Организации с ее основания на первом международном конгрессе сионистов, который собрался в Базеле в августе 1897 г. под председательством Герцля. Об основании Сионистской Организации рассказали французские авторы Д.Лапьер и Л.Кол- линс в книге «О, Иерусалим!» (стр. 51) [2].

Herzl fonda officiellement le mouvement sioniste au cours du premier Congres sioniste mondial reuni au "Casino" de Bale en Suisse. Etrange congres qui mele l'utopie et le realisme, et decide la creation d'un Etat, sans savoir oil ni comment car l'Empire turc refusait toute ouverture en Palestine. Les delegues elurent cependant un bureau executif international et creerent un Fond national ainsi qu'une banque pour Г achat de terres en Palestine… "A Bale, ecrit Herzl le soir meme dans son journal intime, j'ai fonde l'Etat juif. Si je disais lt;?a a haute voix, je souleverais un eclat de rire universel. Dans cinq ans peut-etre, dans cinquante ans certainement ce sera une evidence pour tous" [3].

Не подлежит сомнению, что Исаак Моисеевич принимал участие в сионистском движении, но в чем именно заключалось его участие, не удалось установить. Известно, что по его просьбе Шестов присутствовал на втором конгрессе сионистов, который собрался в Базеле в 1898 г. (см. стр.39 и приложение).

О своем детстве Шестов кое-что рассказал жене и Ловц- ким. Вот три записи жены и запись Ловцкого:

Когда ему было лет десять, он нашел дворняжку, совсем плохую, голодную, и взял к себе; очень ее полюбил и назвал ее «Букетом». Мальчика как-то послали отнести суп отцу. Дорогой он задумался, что бы было, если бы Букет стал человеком, и нечаянно пролил суп. Ему, конечно, досталось.

У его родителей жила их старая родственница, очень бедная. Жила она в кухне, но по субботам в уголке устраивала стол, покрытый белой скатертью, и зажигала свечи. В его семье субботу не отмечали. Он, когда был мальчиком лет десяти, прибегал к ней и слушал, что она ему читала и говорила, любил ее простую веру.

Раз он случайно зашел в православную церковь. Ему так понравилась тишина, горящие лампадки, вся обстановка, что он пожалел, что это не его церковь, где, ему казалось, было бы так хорошо молиться.

Мальчик любил бегать в соседний Братский монастырь, на торжественные богослужения. Облачения, иконы, масса свечей и песнопения покоряли его воображение, и он говорил мне, что, найдись в то время какой-нибудь усердствующий монах, он бы легко обратил его. Блеск и великолепие богослужения он невольно сравнивал с убогой синагогой, где евреи в затасканных талесах громко молились и били себя в грудь со словами — «Я согрешил…» (Ловцкий, неизд., стр.20).

Конец семидесятых годов прошлого столетия был бурной эпохой террористических покушений, закончившейся убийством императора Александра II 1 марта 1881 г. После смерти царя начались еврейские погромы. Александр Михайлович Гринберг (см. приложение), двоюродный брат Шестова, эмигрировавший в Америку в 1882 г., рассказал своему сыну Стэнли Грину (StanleyGrean) о еврейских погромах в Киеве:

В Киеве громили еврейский квартал. Магазин моего дяди Исаака Шварцмана на базарной площади охранялся солдатами, так как Шварцман был купцом первой гильдии. Мы жили недалеко от базарной площади, как раз в том месте, где начался погром. Нам пришлось бежать из нашего дома и укрыться под защиту монахинь, которые повесили крест на двери дома. Оттуда мы ушли под защитой полиции. (Стэнли Грин. История семьи).

В семье Исаака Моисеевича в эту эпоху случилось двойное горе, о котором рассказал Ловцкий:

Его старшая дочь, от первого брака, Дора вышла замуж за «гоя», Дениса Ник. Поддерегина, директора технической школы в Александровске и затем в Нежине, и стала революционеркой. Отец с ней порвал отношения… [4] А тут подошло второе несчастье — Лев Ис., двенадцати лет от роду, исчез из дому. Он был похищен какой-то подпольной политической организацией, по-видимому, в надежде на богатый выкуп и пополнение партийной кассы. Отец, после тяжелого раздумья, решил не поддаваться политическому шантажу и на требование денежного выкупа ответил ре шительным отказом… Лев Ис. не любил вспоминать об этом эпизоде из своего детства. Твердость, проявленная его отцом, принесла свои плоды — через некоторое время друг семьи М.И.Кулишер привел измож-

исхудалого 12-летнего мальчика домой со словами: вот вам ваш Леля! Нетрудно себе представить радость бедной матери и всей семьи. (Ловцкий, неизд., стр.20, 21).

О похищении Шестова Александр Гринберг тоже рассказал своему сыну:

Старший сын Исаака, Лев, был похищен в 1878 г. и задержан как заложник группой анархистов. Правительство запретило заплатить выкуп. Лев вернулся невредимым шесть месяцев спустя. (Стэнли Грин. История семьи).

Евреи заботились о том, чтобы дать как можно больше «прав» своим детям. Царское правительство предоставляло особые льготы по воинской повинности и по праву жительства вне черты еврейской оседлости евреям, получившим образование. Шестов был отдан в Киевскую 3-ю гимназию, но, будучи замешан в политическом деле, вынужден был ее оставить и перевестись в Москву. По окончании гимназии (1884) он поступает в Московский университет, сперва на математический факультет, а затем на юридический. Один семестр он учится в Берлинском университете. Из-за недоразумений со знаменитым инспектором студентов Брызгаловым Шестов бросает Московский университет и переезжает обратно в Киев, где и оканчивает юридический факультет в 1889 г.

В университете Шестов заинтересовался экономическими и финансовыми вопросами. В Москве он ревностно посещал лекции И.И.Янжула и А.И.Чупрова (см. С.Познер. Биография Л.Шестова. — «Последние Новости», 1926, 25 февр.). Чупров (1842–1908) — видный экономист, публицист и общественный деятель, занимал кафедру политической экономии и статистики в Московском университете.

Он был самый блестящий и самый популярный знаменосец идеи служения университетской науки началам гуманизма и общественного идеализма… Духовная сила университета как фактора прогрессивного общественного развития олицетворялась и символизировалась для широких кругов общества… в лице Чупрова. (Кизеветтер).

Чупров посвятил несколько трудов железнодорожному хозяйству, насущному тогда вопросу русской экономической жизни.

Янжул (1846–1914), видный экономист и статистик, занимал кафедру финансового права в Московском университете. В 1882 г. он стал инспектором московского фабричного округа. Но закон 1886 г. изменил к худшему положение фабричной инспекции, и в 1887 г. Янжул оставил должность инспектора, так как потерял веру в возможность плодотворной деятельности на этом посту. Профессор Янжул всегда собирал многочисленную аудиторию и на лекции приносил много свежего материала. Он одним из первых организовал в университете практические занятия (по финансовому праву), которые усердно посещались. Располагая богатой библиотекой, он охотно предоставлял ее всем, желавшим работать. Янжул сотрудничал во многих журналах умеренно-либерального направления и опубликовал множество научных трудов.

Во время пребывания в университете Шестов написал две большие работы о рабочем вопросе: статью в Москве и диссертацию в Киеве. Несомненно, их темы или были ему предложены Янжулом, или были навеяны его трудами «Фабричный быт Московской губернии за 1882–1883 гг.» и «Отчет фабричного инспектора за 1885 г.». О своей первой работе Шестов пишет в автобиографии [5], а о второй (диссертация) он рассказал Фондану:

Еще в бытность студентом, я с товарищем своим написал работу о «Положении рабочих в России» по данным фабричной инспекции, — работу, которой не суждено было увидеть свет, так как редакции журналов (хотя и признавали ее интересной) находили слишком обширной и специальной, а цензура — слишком резко написанной для того времени. Но то была общая, а не моя личная работа. (Автобиография).

Я кончил юридический факультет… На выпускных экзаменах я получил в среднем четыре с плюсом. Чтобы стать кандидатом прав… я написал диссертацию на тему о новых Рабочих Законах, недавно вошедших в силу и по поводу которых начали появляться рапорты инспекторов труда. Моя диссертация прошла в Киевском Университете: для того чтобы ее напечатать, я должен был представить ее в Московский Цензурный Совет. Но докладчик Совета дал заключение, что если моя диссертация появится, она послужит сигналом к революции во всей России. Я поехал в Москву выяснять, в чем дело. Один из членов Совета мне посоветовал затребовать рукопись для изменения в духе, указанном цензурой. Но докладчик убедил Совет, что никакие исправления не могут изменить революционной сути книги. Мне не вернули рукописи. Другая копия принадлежала Университету. Мои черновики исчезли. Книга никогда не появилась. В ней шла речь о крайней нищете русского крестьянства и т. д. (Фондан, стр.86).

По поводу диссертации Шестова Ловцкий пишет:

К Гегелю и марксизму он относился отрицательно уже с молодости, хотя Маркса знал основательно, как доказывает его ненапечатанная и отвергнутая, как сигнал революции, профессором Янжулом диссертация. (Ловцкий, неизд.).

Очевидно, труд Шестова, хотя и исследовал тему, интересовавшую Янжула, был отвергнут как слишком резко написанный.

Заглавие первой работы «Положение рабочих в России» указано Шестовым в автобиографии. Для второй работы (диссертация) Фондан заглавия не дает. В других исследованиях о Шестове приводятся два разных заглавия диссертации. Познер называет ее «Фабричное законодательство в России», а Сюис и Лефевр — «Положение рабочего класса в России»; сам Шестов дает последнее заглавие в письме к Г.Ловцкому от 5.01.1931. По всей вероятности, правильное название диссертации указал Познер, а заглавие, данное Шестовым в письме к Г.Ловцкому, надо отнести к статье, упомянутой в автобиографии. Также не удалось определить, для какой ученой степени была написана диссертация. Фондан ее называет «кандидатской», а в другом месте своих воспоминаний — «докторской». Вернее всего, что Шестов окончил юридический факультет со званием «кандидата прав» и что отвергнутая диссертация была написана для получения степени магистра.

После окончания университета Шестов записался в Петербурге в сословие адвокатов, но дел никогда не вел, а юридической деятельностью занимался только очень короткое время в Москве.

В молодости Шестов, как и большинство его сверстников, увлекался политикой и был революционером. О революционных настроениях молодого Шестова свидетельствуют его указанные выше исследования о рабочем вопросе, написанные в университете. В «Записках писателя» Лунд- берга есть несколько строк на эту тему:

С юности он [Шестов] был связан с народовольцами… Был момент, когда Н.К.Михайловский привлекал его к участию в своем журнале. Позже он изучал К.Маркса и стал одним из ранних его толкователей в Киеве. (Лундберг, стр.75).

Фондану Шестов рассказал:

Я был революционером с восьмилетнего возраста к великому огорчению моего отца. Я перестал быть революционером много позже, когда появился «научный, марксистский социализм». (Фондан, стр.62).

Трудно определить, когда именно Шестов перестал быть революционером и отошел от политики. Можно предположить, что в эпоху, которая будет рассматриваться в следующей главе (1891–1896), он уже отошел от марксизма и занимался литературой и философией. По духовному пути, пройденному Шестовым, впоследствии пошли Бердяев, Струве, Булгаков и некоторые другие. Все они в молодости были убежденными марксистами, а потом отвернулись от марксизма. В 1903 г. Булгаков опубликовал книгу, заглавие которой «От марксизма к идеализму. 1896–1903» характеризует духовный перелом, пережитый этой группой и Шестовым.

После окончания университета (1889) Шестов поступил на военную службу вольноопределяющимся. Короткое время он работал помощником присяжного поверенного в Москве. Вскоре (1891 или 1892) ему пришлось вернуться в Киев, ибо его отец запутался в делах и надо было спасать семейное предприятие. В Киеве он остается до начала 1896 г. Он работает в деле, много читает и продолжает заниматься экономическими и финансовыми проблемами. К этому времени, а может быть, и более раннему, относятся его попытки писать повести и рассказы. Шестов пишет в автобиографии:

Пробовал я писать повести и рассказы — написал немало, но эти работы не нашли доступа к публике. И я сам и те немногие друзья, которым я показал эти опыты, осудили их.

В архиве Шестова сохранились недатированные черновые рукописи десяти неоконченных рассказов. Они интересны тем, что, несомненно, содержат некоторый автобиографический элемент. Герои большинства этих рассказов — бедные талантливые юноши-идеалисты, мечтающие о том, чтобы «сказать новое слово и начать новое дело». По-видимому, сам Шестов в молодости мечтал о том же. Привожу отрывки из двух неоконченных рассказов. В них описывается в мрачных тонах гимназический быт. В обоих рассказах героя зовут Мировичем. В первом, без заглавия, Шестов описывает жизнь бедного гимназиста Мировича. Во втором, под заглавием «Не туда попал», молодой неудачливый писатель Мирович рассказывает свою жизнь. Повествование ведется от первого лица.

В пятом и шестом классе Мирович уже хорошо ознакомился с существовавшими в России «направлениями», и первым безусловным требованием ко всякому, претендовавшему на его уважение человеку была принадлежность к последнему направлению, стремление продолжать еще при Пушкине начатое дело русской интеллигенции. Он знал Онегина, Печорина, Рудина, Базарова, Нежданова, как последовательных носителей русской идеи, и требовал от современников стремления к выработке новой идеи, которая была бы для них тем же, чем идеи 20-40-60 и 70 годов были для перечисленных выше представителей литературных типов… Все размышления его сводились в конце концов к определению современного русского интеллигента. Идеалисты сороковых годов, реалисты-шестидесятники имели свое дело и сделали его… Что теперь нам нужно делать? Он не мог ни в первые годы юности, ни, как выяснилось впоследствии, и в зрелые годы, ответить на этот вопрос, но он глубоко был убежден в том, что ответ на этот вопрос есть и должен быть, что со временем он его узнает. Он нисколько не сомневался, что людям его времени нужно сказать свое новое слово и начать новое дело. Необходимо подсчитать оставленное предками наследство, и тогда все станет ясным. России, несомненно, предстоит великая будущность. Она осуществит те великие задачи, перед которыми оказалась бессильна Западная Европа — государства и народы которой пошли быстро по ложной, ведущей к погибели дороге… Он уже тогда с

гордой радостью ходил взад и вперед по комнате, декламируя известные стихи Пушкина:

Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный И рабство, падшее по манию царя, И над отечеством свободы просвещенной Взойдет ли наконец прекрасная заря?

Это четверостишие, говаривал он, было первым призывом гениального поэта к русской интеллигенции. И она успела откликнуться на эти великие слова. Она бодро работает, как работала с Белинским во главе над самообразованием и над выяснением предстоящей задачи. Сколько поработали люди 60-х годов над делом освобождения крестьян. Где еще, восхищался он, бывало, в упоении, можете указать вы нам акт столь великой государственной мудрости, как освобождение крестьян. Он благоговел перед Александром II и его сотрудниками в великих реформах…

Постоянное чтение наших лучших писателей привело его к тому убеждению, что всякое великое общественное дело предварительно обсуждается в литературе и что эта последняя является инициатором всякого нового общественного движения. Он видел, что литература нашего времени не могла выработать ясных и определенных задач. Он ждал того счастливого времени, когда «накануне» перейдет, пройдет и «наступит, наконец, настоящий день». В том, что этот день наступит, он не сомневался. Нужно только дружно, энергично, беззаветно отдаться великому делу служения обществу, т. е. как нужно теоретически — в литературе — вырабатывать программу деятельности. Поэтому дело пока сводится к литературной работе. Всякий человек, чувствующий в себе «душу живу», должен оставить в стороне все интересы и предаться исключительно общественному делу… (Рассказ без заглавия).

Очень рано, когда я был в четвертом классе гимназии, т. е. 13 лет от роду, вкоренилось во мне убеждение, что не писать я не могу и что я непременно стану хорошим писателем… Основной взгляд на литературу у меня уста-

новился уже в то время, и я свято, неизменно следовал своим детским верованиям, несмотря на всю «суровость» пройденной мною в последние 15 лет жизненной школы. Когда мне было 13 лет, я уже много прочел. Не говоря уже о Пушкине, Лермонтове, Гоголе и других наших классиках, я читал тогда уже иностранных писателей — Шекспира, Гете и даже менее крупных — Ауэрбаха, Шпильга- гена и т. п. Из русских писателей особенно полюбил я в то время Некрасова. Т. е. любил я и Пушкина, и Лермонтова, ибо я каким-то чудом избегнул господствовавшего в то время, даже среди гимназистов, отрицания Пушкина, должно быть потому, что успел прежде полюбить этих писателей, чем познакомиться с отрицательным направлением своих товарищей. Но и в Некрасове я высоко чтил любовь к ближнему, любовь к простому народу. Его поэзия санкционировала в моих глазах еще тот уголок правды, о котором мало говорили другие поэты. Вся поэзия представлялась мне тогда апофеозом правды, точнее добра… Я всегда думал, что жизнь есть не что иное, как постоянное стремление этого «добра» к победе над злом и что носители идеи добра постоянно увеличиваются в своем числе и победа их есть только вопрос времени. (Не туда попал).

*

В поисках жизненного пути Шестов серьезно думал о карьере певца, обладая отличным слухом и голосом, но, по словам Ловцкого, его учительница пения испортила ему голос, а сам Шестов рассказал Герцык, что он «в юности со страстью пел, готовился на сцену и сорвал, потерял голос» (Герцык, стр.101). Пытался он и стихи писать, но эти попытки не были удачными. Талантливый юноша, полный духовных сил, искал приложения своих незаурядных способностей. Одно время он очень увлекался Альфредом Мюссе и другими французскими романтиками.

«Цветы зла» Бодлера, стихи Верлена произвели на него неотразимое впечатление. «De la musique avant toute chose et tout le reste est litterature» — говаривалончасто. В альбом стихов А.Е. он написал 8.4.1898 несколько строф из «Октябрьской ночи» Мюссе, вероятно, им же переведенной на русский. Все эти попытки не увенчались успехом, и Шестов перешел к «величайшей музыке», по выражению Платона, — к философии. Шестов об этом рассказывает в статье о Гуссерле. Он пишет:

Может быть, иным это покажется странным, — но моим первым учителем философии был Шекспир. От него я услышал столь загадочное и непостижимое, а вместе с тем, столь грозное и тревожное: время вышло из своей колеи…

От Шекспира я бросился к Канту, который с неподражаемым искусством своей «Критикой практического разума» и своими знаменитыми постулатами пытался замазать и замазал на столетия щели бытия, обнаруженные его же собственной «Критикой чистого разума». Но Кант не мог дать ответы на мои вопросы. Мои взоры обратились тогда в иную сторону — к Писанию. (Умозрение и откровение, стр.304).

В 1895 году Шестов начинает сотрудничать в киевской передовой печати; он пишет на литературные и философские темы. Сам Шестов рассказывает об этом в автобиографии:

Я написал несколько статей… Статьи были небольшие, жил я тогда в Киеве и потому, естественно, пытался пристроить их в киевских газетах. Тогда в Киеве было три газеты: «Киевлянин», «Киевское Слово» и «Жизнь и Искусство». «Киевлянин» литературой и философией мало интересовался. Притом, он уже и в то время держался определенного консервативного направления, — так что я и не пытался вступать с ним в переговоры. Я обратился с первой своей статьей, которая называлась, помню, «Вопросы совести», в «Киевское Слово». Редакция

отказалась печатать, ссылаясь на то, что я ставлю вопросы, не разрешая их. Статья была написана по поводу какого-то (уже не помню, как он назывался) рассказа Потапенки и напечатанной тогда в «Ниве» Вл. Соловьевым главы из «Оправдания добра» — «О смысле войны». Я хотел было обратиться в «Жизнь и Искусство», но мне сказали, что нужно, если я хочу, чтобы напечатали, обратиться не прямо в редакцию, а к сотруднику газеты, некоему Т. Я так и сделал. Т. взял статью и обещал напечатать. И в самом деле, напечатал, но в исправленном и дополненном виде. Все, относящееся к Потапенке, он вычеркнул, а затем то, что относилось к Соловьеву, переделал. Кода я увидел статью [6] в печати, я ее не узнал… Потом Т. отдал еще две статьи [7] (он их отдавал как свои, — иначе бы их не приняли), которые и были напечатаны за подписью «Читатель» — одна без всяких поправок, только с искажающими смысл опечатками, другая в сильно сокращенном виде и с несколькими поправками, вроде приведенной выше.

К декабрю того же года произошла перемена в составе редакции «Киевского Слова», и мне удалось поместить там свою статью «Брандес о Гамлете» [8]. Так как, на этот раз, мне не пришлось скрываться, то статья напечатана без исправлений и без опечаток.

В начале 1896 г. Шестов написал статью-рецензию «Идеализм и символизм "Северного вестника"» [9], черновая рукопись которой была найдена в архиве Шестова. В 1979 г. статья была опубликована по-русски, вероятно впервые, по черновой рукописи в американском журнале «R.L.T.» («RussianLiteratureTriquaterly») № 16. В этой статье Шестов дает критическое обозрение № 11 и 12 (1895) и № 1 (1896) «Северного вестника». В ней он выступает как литературный критик, она отражает его личность и переживания молодости и характеризует литературные настроения конца XIX века. Он выражает свое преклонение перед деятелями 60-х годов и перед позитивной проповедью Толстого. Взгляд на Толстого Шестов впоследствии изменил, но чувство благоговения перед ним, выраженное в этой статье, хотя не прямо высказанное, присуще всем работам, которые Шестов впоследствии посвятил Толстому. Почти всем статьям и стихам, опубликованным в «Северном вестнике», Шестов дает резко отрицательную оценку. Он говорит о пустословии Волынского, возмущается статьей Каренина [10] о Жорж Занд и Мюссе, насмехается над стихами Мережковского и Минского. Положительный отзыв Шестов дает только драме Метерлинка «Смерть Тентажиля» и стихотворению Гиппиус «Песня», напечатанному в «Северном вестнике» № 12 за 1895 г. Он пишет, что это стихотворение — «перл, которым нельзя не любоваться» и что г-н Волынский может гордиться им. Это стихотворение Гиппиус впоследствии было цитировано множество раз, главным образом, две его последние строки:

«Мне нужно то, чего нет на свете / Чего нетна свете».

Любопытно заметить, что свое мнение о «Северном вестнике» Шестов впоследствии изменил. В статье «Литературный сецессион», опубликованной в 1905 г. в газете «Наша Жизнь», Шестов посвящает несколько строк Волынскому и отзывается о нем с уважением как о «пионере», давшем приют новым писателям. Он пишет: «"Северный вестник" закрылся, но начатая им борьба не прекратилась».

* * *

К этому времени (1893–1895) у Шестова уже завязались литературные знакомства. Он был знаком с петербургской писательницей Зинаидой Венгеровой (см. приложение) и с петербургским журналистом, сотрудником петербургской газеты «Речь», юристом Давидом Абрамовичем Левиным (1863-?). Вероятно, у него в эту эпоху были и другие знакомства в столице.

В Киеве семья Шварцман была близка с семьей сахарозаводчика Григория Балаховского. Сестра Шестова Софья была замужем за Даниилом Григорьевичем Балаховским, а Софья Григорьевна, сестра Даниила, очень образованная и культурная женщина, была дружна с Шестовым и с большим интересом следила за его работами. В эти годы она была уже замужем за французским адвокатом Евгением Юльевичем Пети и жила в Париже. Сохранилось 19 писем Шестова к Софье Григорьевне. Самые интересные относятся к 1896 и 1897 гг. (6 писем). В них Шестов пишет о ходе своей работы, о прочитанных книгах и литературных планах. Отрывки из них даны ниже. Софья Григорьевна была из состоятельной семьи и часто помогала своим товарищам-студентам, когда училась в Париже, и не раз выручала людей, попадавших в трудное положение. Выручала она и Шестова, когда ему почему-либо было «неудобно» обращаться с просьбой о деньгах к родителям.

Шестов был дружен с журналистом Г.Работниковым. Сохранилось 5 писем Работникова к Шестову, написанных в Житомире 20.07.1895 — 24.11.1895. В них Работников говорит о десятилетнем знакомстве, о своей работе в разных газетах и журналах, о том, что он пишет статью о Мюссе и Шенье, и, главным образом, о своих трудностях и безденежьи. Шестов ему «доставал деньги» и исполнял разные поручения. В 1895 г. Шестов вел переговоры о своем участии и участии Работникова в переводе на русский язык многотомного труда Генриха Греца «История евреев». В архиве Шестова сохранилась черновая рукопись перевода нескольких глав этого труда. Хотя в письмах Работникова этого и не чувствуется, но очевидно, что их связывала с Шестовым искренняя дружба. Шестов пишет в письме к Софье Григорьевне от 3.11.1896, что это «старый друг», который «лучше новых двух». Судьба Работникова трагична. Его карьера журналиста была, по-видимому, не очень удачной, кроме того он был болен чахоткой. В конце 1895 г. или в начале 1896 г. он поехал лечиться в Рим. Семья Шестова посылала ему деньги на жизнь, но спасти его не удалось, и он скончался в Италии в 1897 г. (см. ниже письмо Шестова к Софье Григорьевне от 22.09.1897).

Шестов был также дружен с писательницей Варварой Григорьевной Малахиевой-Мирович из Воронежа, которая в те годы писала в киевских газетах, а позже стала сотрудницей московских и петербургских журналов. В конце десятых годов она заведовала беллетристическим отделом «Русской мысли». Сохранилось 17 ее писем к Шестову. Из них 9 написаны в 1895 и 1896 гг. и 8 — между 1921 и 1925 гг. Одно приведено ниже, другое в приложении. Тон писем весьма дружественный. В них немало рассуждений на возвышенные темы, но Варвара Григорьевна также часто обращалась к Шестову за помощью, и он ей никогда не отказывал. Можно предположить, что они познакомились в 1892–1893 гг. Потом встречались в Киеве и Москве.

Она гостила у Шестова в Швейцарии, когда он жил в Коппе (1910–1914). Отношение к Работникову и Малахиевой- Мирович очень характерно для Шестова. Всю жизнь Шестов помогал друзьям. Некоторым — деньгами, некоторых выручал из трудных ситуаций, за других хлопотал.

В августе 1895 года Шестов гостил в имении отца Софьи Григорьевны Переверзовке, где собралось несколько членов семьи Балаховских (Софья Григорьевна, ее муж Евгений Юльевич Пети, Дмитрий Григорьевич, Татьяна Григорьевна и Софья Исааковна с детьми). Там же жила Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович (в это лето и зиму Варвара Гр. была гувернанткой детей СофьиИс.). После отъезда Шестова из Переверзовки Варвара Гр. оттуда написала ему два письма. Приводим выдержки из первого:

Как грустно смотрит лес и озеро и вся Переверзовка после Вашего отъезда! Я очень привыкла к Вам и поняла Вас лучше и Ваша близость стала мне дорогой. Но «Les joies sont toujours trop courtes, les adieux sont toujours trop longs». Так сказал Виктор Гюго. А я начала письмо не для того, чтобы сказать это, да как-то само сказалось. Впрочем, я уверена, что это будет Вам приятно, — а чего бы я ни сделала, чтобы Вам было приятно, чтобы Вы не имели такого изнеможенного и угнетенного вида, как в последние дни. Вы сделали меня лучше, чем я была раньше… Как жаль, что Вы не могли еще побыть здесь. Я вижу теперь, что каждый день Ваше присутствие доказывало мне убедительней, чем все тома Толстого, что «Царство Божие внутри нас есть». Я во многом еще не разобралась, но в хаос моей души уже внесен свет и предчувствие несомненного рождения из этого хаоса… И когда Вы будете умирать, то Ваша встреча со мной даст мир Вашей совести, хотя бы Вы ничего другого не сделали в жизни. И как хорошо, что Вам дано делать это «другое» почти везде, где Вы ни появитесь. И если бы не Ваши дела с сукнами, Вы создали бы себе путь в жизни, не похожий на другие пути.

Трудный, но без фальши и компромиссов, ведущий к правде. И вот опять отвлеклась от цели письма. Цель его прозаическая. Нужно узнать в редакции размеры гонорара за недавно напечатанный в «Жизнь и Искусство» бессодержательный рассказ… «В мае». [Переверзовка, 14.08.1895].

К этим же годам относится связь Шестова с горничной семьи Шварцманов, Анютой Листопадовой, и рождение внебрачного сына Сергея (вероятно, 1892). Шестов был очень привязан к мальчику и всю жизнь о нем заботился. Сережа жил в Москве с матерью, а затем в семье одного московского журналиста. В Москве он окончил гимназию. Неизвестно, успел ли он поступить в университет до войны. На войну он пошел вольноопределяющимся и был награжден двумя георгиевскими крестами и произведен в прапорщики. Он был убит на войне, вероятно, весной 1917 г. Во время своих отпусков он бывал у Шестовых в Москве. В один из приездов он встретился с Борисом Пастернаком (Борис Пастернак. Охранная грамота, стр.80).