"Возвращение - смерть" - читать интересную книгу автора (Юрская Елена)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Анна - очень педантичная женщина. Она всегда сообщает об этом заранее... Мне необходимо принести наманикюренному Андрею свои извинения, потому что все мои подозрения оказались напраслиной, нелепицей, игрой безжалостного, хронически больного воображения. Андрей не убивал свою жену. Он говорил о ней, как о живой, а значит, не принял смерть как данность и уж, тем более, не подготовился к ней заранее. Я, как известный душегуб, об этой практике знаю много. Чтобы перевести любимую боль в разряд прожитого о ней нужно говорить только в прошедшем времени. Слово не воробей, но, вылетев и описав круг, оно по-настоящему засасывает существующее в обозначенный им же смысл. Когда я бываю умной, то очень дорожу сказанным... Жаль только, что умной я бываю редко.

- Вас проводить? - жестко спросил Мишин.

- Нет, у нас тут не страшно, - я жалко улыбнулась, ужасно сожалея о позорно проведенном внедрении. - Мне завтра во сколько на ковер?

- Да ладно, - Владимир Сергеевич устало махнул рукой. - Отдыхайте. Думайте, - он помолчал и добавил. - А с вами не скучно...

Я радостно вдохнула выхлопы "запорожца" и мысленно показала язык Тошкину. Приятно все-таки знать, что ты не являешься единственной идиоткой, тоскующей по настоящей жизни. Мишин, оказывается, тоже наш человек. И это при молодой сорокасемилетней

жене и таком же, ну почти таком же по возрасту сыне от первого брака...

В подъезде было светло. Силами охранного агентства, состоящего из подрабатывающих в ночное время младших милицейских чинов, в нашем доме сохранялось электричество, мусорные контейнеры, лавочки и даже коврики с внешней стороны квартир. Когда подлого Диму Тошкина выгонят с работы, я замолвлю за него словечко в жилищно-эксплуатационной конторе нашего дома. А в сущности, наше жилище - небольшая модель общества будущего, где каждый государственный служащий будет лично отвечать за вверенную ему лампочку Ильича и коврик кота Васьки. Подымаясь на второй этаж, я набросала в уме некоторые контуры спасения страны от энергетического кризиса, сексуальной революции и профанации нравственных ценностей. Лишь бы милиционеров хватило, а уж общее руководство я как-нибудь обеспечу.

На моей площадке почему-то было темно. Впрочем, каждое исключение подтверждает правило, обидно только, что эксперименты всегда проводятся только на мне. В неясном отсвете откушенной луны метнулись две тени.

- Буду стрелять, - предупредила я, аккуратно выговаривая слова, чтобы скрыть дребезжание собственных зубов. - Выходите по одному! Окружай! Пожар! Ноль один! Стреляю!!!

Если бы я упала в обморок, то с удовольствием бы не услышала противного звонкого смеха своих посетителей. Но, помимо страха, мне пришлось вынести очередное унижение.

- Уберите оружие, чтобы мне не пришлось бить вас по руке. Здесь Чаплинский. Наум Леонидович, - громко сказал Максим, оказавшийся плохим охранником. Гнать его в три шеи, если он фигу от нагана отличать ещё не научился, то какой с него будет толк.

Я открыла свою небольшую дамскую сумочку, в которой при хорошей погоде помещалась туристическая палатка, набор для раскраски лица, щипцы для завивки, конспекты лекций, групповые журналы, вырезки из кулинарной книги, ключи от всего, складная пепельница, несколько пачек сигарет, упаковка жвачек, сменная обувь,

колготки, шариковый дезодорант, магазинные чеки, трамвайные билеты (в нашем городе по ним играли в лотерею) , контрольные работы, два, извините за подробность, презерватива, и фонарик, который, собственно, сейчас я и искала.

- Не подходите, - тихо, но злобно предупредила я, ощутив в руке знакомую пластмассу с батарейкой ближнего обзора. Когда мощная струя света разрезала темноту, Наум Чаплинский прикрыл самое дорогое, что у него было лысину.

- Добрый вечер, - нелепо щурясь, проговорил он. - Мы звонили, но вы игнорировали наши звонки.

- А теперь вы хотите, чтобы я игнорировала вас лично? Или будет осуществляться захват заложницы? Нет, чем дольше я с вами общаюсь, тем лучше понимаю арабских террористов. Довели! - мы продолжали стоять на площадке, потому что на этот раз я искала ключ от второй двери, который закатился среди губных помад, был испачкан ими и не давался в руки.

- Максим, а что в вашей стране принято встречать гостей на лестничной клетке? - усмехаясь спросил Наум.

Нет, и что это за манера - по чистым коврам, да в обуви? И где, главное, набрались этих протокольно - разыскных европейских манер. Лазишь целыми днями ( раз в месяц с тряпкой ), моешь - моешь, убираешь - убираешь, заявляется посольская морда и гадит не хуже бродячей собаки.

- Тапочки, - истошно завопила я, увидев, какие следы оставляют альпинистские ботинки Максима.

- Да нет, я внизу подожду, в машине, - кажется обиделся он.

- Я пришлю вам моющие средства - за себя и за того парня, - заявил Чаплинский, удобно располагаясь возле моего любимого друга телевизора. - А поесть у нас нечего?

Наглость этого ряженого сиониста явно зашкаливала. То поесть, то Голландские высоты, уже бы сразу предъявили список всех претензий миру, не мучали бы человечество исторически не сложившимися угрызениями совести.

- Нечего, - рявкнула я, решительно умывая руки. - И выпить тоже.

- Хорошо, что прихватили. Максим, занеси сумку и пару часов можешь быть свободен.

Судя по всему, Науму Чаплинскому не нравился пятизвездочный отель "Дружба", и он решил последние дни своей командировки провести у меня. Может быть, я, конечно, и мало похожа на святого Варфоломея, но кое-что из ночных деяний в его честь устроить ещё могу.

С другой стороны, увидев груду упакованных, а значит, лишенных витаминов продуктов, я поняла, как проголодалась. С паршивой овцы, как известно, хоть шерсти клок, решила я, набивая рот копченой, вредной для печени колбасой.

- Я хотел с вами поговорить, - сказал Чаплинский, когда дверь за Максимом сама собой закрылась. - В конце концов, интервью - это же ваша просьба?...

"Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни..." Когда-то эта песня приводила меня в жуткий душевный трепет, а мужики попадались все больше светлоглазые. То есть я только теоретически знала, каким магическим и всепроникающим может быть взгляд темных, почти черных... "Любил я очи голубые, теперь я люблю я черные, те были милые такие, а эти непокорные..."

- Я играю на балалайке. Окончила музыкальную школу. Очень жалко было учительницу - к ней, на народные никто не записывался...

Чтобы изменить цвет глаз влюбленного в вас мужчины, достаточно сморозить что-нибудь о своем прошлом, в котором не присутствовал он, и эффект осветления всех частей тела, в том числе и глаз, достигается мгновенно. В крайнем случае, можно плеснуть кислоты... Наум Леонидович недоуменно моргнул и явил миру бежевый

окрас своей раннее глубоко черной радужной оболочки.

- Мне записывать? - спросил он очень серьезно.

- Как хотите...

Мне надо было прожевать и запить, потому что на самом деле мне снова стало страшно. "Для тебя из Израиля он привезет что-нибудь получше". Тошкин каркнул и забыл, а я теперь должна была давиться этими отравленными бутербродами и делать вид, что моим любимым блюдом является мелко порубленный и поджаренный в масле цианистый калий. А если... А если он действительно встретился с Анной?

Наум подошел ко мне и, проникновенно глядя в глаза, протянул стакан, наполненный жидкостью из бутылки с надписью "Мартини".

- Надо выпить, - констатировал он.

- Ой, - заверещала я. - Ой, а мне же позвонить надо! Отчитаться! Ой!

Не так давно я поняла, что не стыдно быть дурой, стыдно потом оказаться ею. Дурацкое поведение - самый надежный способ выхода из дурацких ситуаций. А потому мы таки живем. Судорожно сглотнув свою пока ещё не отравленную слюну, я схватила телефонную радиотрубку и поняла, что звонить то мне по большому счету и некому - Яша был в Израиле и отменялся, Иван страдал аллергией на мой голос, Тошкин считался наказанным и даже если следствием этого наказания будет мой хладный труп, то пусть ему станет хуже. Тревожить родителей вялыми подозрениями в покушении на мою жизнь просто неэтично. Оставался Владимир Игнатьевич, который в отношении моей зарплаты совершенно не считался с курсом доллара, и, значит, заслуживал ночной побудки.

- Это я, Надя Крылова, - голос почти не дрожал, но не прожеванные крошки неприятно стояли в горле вместе со страхом и тревогой. - Выполняю ваше задание и беру интервью у Чаплинского на дому.

В трубке хмыкнули и раскатисто засмеялись.

- Так хорошо дает, что ты решила разбудить весь город? - оказывается, определенное чувство юмора прорезалось у моего Лойолы после полуночи. А в целом, он продолжал страдать хронической манией величия.

- Нет, я просто жду ваших дальнейших указаний? - красиво пропела я, решив, в конце концов, умирать, так с музыкой. Слово "указания" звучало так отчаянно и непривычно, что до Владимира Игнатьевича, наконец дошел смысл моего внедрения в его частную ночную жизнь.

- Что-то случилось? Так бросай ты это все к чертовой матери... Дадим перепечатку как всегда. Слышишь?

Я сглотнула невидимую Науму слезу и поразилась шефской способности быть благородным, если это ему ничего не стоило.

- Постараюсь, спасибо. Сейчас поговорим, - я посмотрела на Чаплинского с большим значением, - а если не получится...

- Ладно. Отбой, - телефон коротко, но настойчиво объявил конец беседы.

- Выпьем, - браво согласилась я и махнула, не глядя целый стакан малоалкогольной для такого случая дряни. - И поговорим...

...Он вытер мне рот ладошкой и жадно поцеловал. Я успела испугаться, насладиться толкнуть его кулаком в грудь. Быть изнасилованной, в общем-то, лучше, чем мертвой, но может быть у него просто такой подход к процессу?

- В тебе очень много жизни. Невозможно пройти мимо! - тихо сказал Наум.

Нахал! Подлец! Мерзавец! 0казывается, он так пил со мной на брудершафт. Пусть подберет свои волшебные слюнки и успокоится! Что он знает о солнце, если никогда не был в шахте. Много жизни... Много жизни... Почему-то брызнули слезы, я стала всхлипывать и перестала себя узнавать.

- А во мне очень много смерти, - добавил, тронув меня за руку. Только смерть, - он вздохнул и по моей маленькой двадцатиметровой кухне разнесся устойчивый запах бурного сорокаградусного возлияния. Я втянула носом воздух и поняла, что ошибки быть не может. Пожалуй, я составлю Мишину компанию в его кинологическом будущем.

- Пьяный? - грозно спросила я. Он кивнул и мягко добавил: "Пьяный и мертвый".

- А диктофон, между прочим, включен, - сообщила я понимая, что теперь смогу продать свой материал в какое-нибудь более приличное издание, чем наш областной сборник столичных сплетен.

- Так выключи его, - вишни снова стали черными и как угольки прожигали толстую ткань папиного свитера. Кстати, о папе. Он был категорическим противником внебрачных связей. И нарушить его запрет я решилась всего с двумя мужчинами. Любит ли израильский Бог Троицу?

Наум Чаплинский, известный диссидент, почти министр, глава какой-то партии кинулся на меня аки лев и сумбурно, но крепок сжал в объятиях.

- Жизнь половым путем не передается, - мне все ещё было смешно, а в таком состоянии меня легче убить, чем склонить к сожительству.

- Ничего, - он погладил меня по волосам, еще, и еще, и еще. Стоял себе и гладил, надеясь на мою сознательность и сексуальность. А я вспомнила академию, студента Джагоева, сон, в который приходил Михаил Сергеевич Горбачев, цены на рынке и щемящую нежность, которую я когда-то испытывала уже не помню к кому.

- Ничего, - согласилась я.

Тихо крякали часы, шумел холодильник, капала вода, Медленно проходила ночь. Я устала быть деревом и хотела стать женщиной. Я размякла и, наконец, опьянела, мысли стали тупыми и длинными, наворачивались одна на другую и таяли. Теплая ладонь Наума проникла под мой свитер одновременно с фразой, вдруг остановившейся в моем размякшем мозгу: "во мне очень много смерти".

- Нет! - вскрикнула я и метнулась к печке. - Нет!

Он вдруг закрыл лицо рукой, сильно, до красноты потер лоб и тихо произнес:

- Извините, Надя. Забылся. Давайте работать!

- Работать! - выкрикнула я. - А что? Может, тогда расскажите о записке Анны Семеновны, о том, как встречались с ней и как... убили? Где инсулин! Где, я вас спрашиваю?!!

Для женщины, которая чуть не упала прямо на ковре собственной кухни, я вела себя ещё не очень агрессивно.

- В аптеке, наверное? - растерянно сообщил он.

- Что в аптеке? Встречались? Когда? Зачем?

- Погодите, а откуда вы знаете о записке? Что, за мной тут до сих ведется наблюдение? Это нарушение прав человека, вы не находите? - он смотрел на меня серьезно и спокойно, как мистер Хайд на доктора Джекила. Умеют же мужики притворятся паиньками.

- А на маньяков не распространяется конвенция? Потому что они звери и хищники. В Израиле, выходит, уже наохотились. Тоже мне - полосатый рейс.

- И много людей читали Анину записку? - просил он, глядя в пол.

- Так, значит, вы все же были знакомы? И так близко? - что-то вроде ревности кольнуло меня в сердце.

- Да. Только очень давно. Еще до всего на свете.

Любят же евреи кичиться своим библейским происхождением. Этот вообще без ложной скромности возомнил себя Ноевым ковчегом.

- И что же она была вам должна? - быстро сориентировавшись в очередном смысле сказанного Анной Семеновной, спросила я.

- О, женщины, - выдохнул Чаплинский и загадочно улыбнулся. - И много вас, таких осведомленных?

- А много. Я, например, наша лаборантка Танечка и...

Оказалось, что осведомленных в денежных делах Анны Семеновны было не так уж много, как хотелось бы лично мне, "во мне очень много смерти".

- Значит, теперь и меня тоже - того? - поинтересовалась я своим ближайшим будущим.

Наум напрягся, набычился даже и хрустнул короткими толстыми пальцами. Ночь, обещавшая столько неожиданностей, заканчивалась серым нерадостным рассветом. Но видит Бог, я больше не могу спать с убийцами. Просто - не могу.

- Интервью опять не получилось, - ласково улыбнулся он. - Но спасибо.

- Было бы за что, - вежливо ответила я, понимая, что до образа журналистки, проведшей ночь с маньякам мне осталось буквально полшага и каких-то два часа. И что интересно, делает этот охранник Максим? В доле он, что ли?

- Выпьем? - предложил Наум, и мысль эта поразила своей блистательной новизной.

Сложилось, вообще-то суровое подозрение, что кто-то подбросил на мою жилплощадь дико заговоренного мака - отношение с мужчинами дальше дружеской попойки почему-то не заходили. Молчание, нагнетаемое Чаплинским, становилось каким-то ненатуральным и ничего хорошего не предвещало. Однако ряд позиционных преимуществ был все же на моей стороне: во-первых, страховка газетой, во-вторых, нож, который можно было всадить гостю в глаз и, наконец, ванная, где пару лет назад был поставлен убийственно сложный замок, позволяющий считать оную местом достаточно безопасным.

Почувствовав в себе интеллектуальные силы, равные лишь Чезаре Ломброзо, я мысленно рисовала картины, доведшие Наума до яростного желания безнаказанно убивать. Ясное дело, что ни один суд в мире не признает применение яда как действие, совершенное в состояние аффекта. Хотя для граждан нашей страны я потребовала бы снисхождения - мы немного погорячилась в начале века и все не можем наладить выпуск транквилизаторов, чтобы перестать агрессивно воспринимать окружающий нас мир... Аффект, растянутый на столетие - грандиозно, но не для предателя Чаплинского. Опущенные вниз уголки полных губ, прижившиеся на лбу глубокие морщины, глаза, отягощенные мечтой мешочника, все это вместе взятое свидетельствовало - Неме в детстве не додали ласки. Я, конечно, не волшебник, но на небольшой положительный опыт по сохранению собственной жизни все же способна.

- А давайте я вам помогу? Честно? А?

Он внимательно проследил за походом моих рук - я бережно прихватила стакан, отхлебнула, поставила на место, поправила волосы и вооружилась маленькой серебряной вилкой, чтобы закусить и ощущать небольшой перевес сил. Первая попытка увенчалась неудачей, потому что была сделана совершенно не в моем стиле.

- И было такое, чтобы я подвела какого-нибудь еврея, кроме Яши и то, потому, что он сам не зная, где тот стул, который выдержит его шило в одном месте...

- Что? - спросил Наум.

- Да, как же, - второй раз такое творение я повторить уже не смогу. Но облезшую и дохлую кошку пусть теперь жует Чаплинский. Так ему и надо.

- Ничего! А Аслану ваша диаспора поможет?

- Да, - он кивнул и улыбнулся. - И шо тут сложного, если он будет немножко академиком?

Вот же брехло, извиняюсь за дворовые замашки. То же мне "деньги, кредиты", а туда же - ученый с ухом моченым. Мода у нас такая пошла: когда денег сделалось столько, что в карман не лезут кредитные карточки, а ключи от именных сейфов все время теряются на городском ставке, наши отцы основатели оказались на распутье - кто

во власть, кто в за рубеж, а кто - в почетные члены и проповедники.

- А программу "Оружие для матери и ребенка" он вести не хочет?

- А у вас и такая есть? - оживился Наум.

- А у вас? И хватит считать нас за дебилов! Говорите, чем могу помочь, и разбегаемся. У меня ещё скандал на работе и занятия!

Что-то я раскричалась не на шутку. Так и спугнешь хищника до состояния паники, в котором он вцепится в шею кровавым укусом. А все будут считать, что покойная имела бурное сексуальное прошлое...И все-таки, больше витать в молчаливом протесте я ему не позволю.

- Если исходить из логики прошлого, то следующей..., - я хотела сказать "жертвой", но как-то постеснялась, не позволило искреннее радушие и приличное воспитание, - то следующей встречей наедине предполагается посещение нашего ректора? Вас прямо передернуло от радости. Обоих, уточнила я из чувства патриотизма.

- Да стукач он комсюковский. Был и останется. Учились вместе, - Наум поморщился, изобразив не самые приятные воспоминания.

- В кого не плюнь, Наум Леонидович, в того не плюнь... Широчайшая известность. Прямо как у Папы римского...

- Обо мне даже в учебниках по истории СССР застойного периода написано, - гордо ответил он, подтвердив в который раз мое убеждение: мужчина будет хвастаться своей фотографией, даже если под ней будет написано "особо опасный преступник, - заочно приговоренный к смерти всеми полициями мира".

- Очень приятно. Правда. Значит, ректора вычеркиваем и можем искренне надеяться на очередную переаттестацию. Жаль, мне так неохота заполнять индивидуальный план...

- Но если есть вы, то зачем мне ректор? - Наум усмехнулся и одобрительно посмотрел на сжатую в моей руке смертоносную вилочку.

Логично - у цели надо двигаться маленькими шагами, именно поэтому женщины намного лучше мужчин передвигаются на каблуках.

- Мне нужно встретиться с Таней. Если уж вы так рьяно беретесь мне помочь, то сделайте одолжение. Она меня избегает.

- Она всех избегает. Она - под домашним арестом, и мне, представляете совпадение, тоже необходимо с ней встретиться. Так что - можете рассчитывать, - я шумно передохнула. И положила вилочку на скатерку. Чаплинский никогда не смог бы разрушить блиндаж, созданный по проекту нашего Мишина. А у меня появилась уверенность, что этот рассвет не окажется самым последним в моей жизни.

- Так давайте звонить прямо сейчас, - обрадовался Чаплинский и быстро подобрал растекшееся от меня и бессонной ночи лицо.

- В пять утра? Да там сто степеней защиты. И все нужно разрушать лично. В лучшем случае, её можно выдернуть из дому где-то ближе к вечеру. И то, если я сильно постараюсь.

- Тогда, - Наум Леонидович тяжело поднялся с табуретки и чуть пошатнулся, - счастливо оставаться... - он неровными шагами направился к выходу.

Я обиделась за безнравственное и неджентльменское прощание и смело выкрикнула ему в спину: "А поцеловать?!"

Он резко повернулся и укоризненно покачал головой. Видимо стал считать себя наградой за порученное мне дельце. Дверь тревожно пискнула, и с лестничной площадки донесся недовольный заспанный голос Максима.

- И чего в такую рань? Муж, что ли из командировки вернулся?

Я бы на месте Чаплинского съездила нахалу-малолетке в ухо, но он отмолчался и предпочел измерить шагами количество ступенек на лестницах моего подъезда. От отчаяния, нервно проведенного времени, бесполезных вылазок и поползновений мне просто пришлось закурить. Иногда этот паршивый табак все-таки вставлял мои разгулявшиеся извилины на места, запланированные для них природой. В самом канцерогенном дыму начали сгущаться краски и складываться прелюбопытнейшая мозаика.

Во-первых, я проявила себя как бездарная, недальновидная, не имеющая перспектив развития, провинциально мыслящая принцесса цирка. Поэтому это я решила, что разгадка загадочной смерти должна лежать на поверхности? Кто и когда подтвердил ,что я проницательна и хитра? Впрочем, конечно, и об обратном пока ничего не свидетельствовало.

Во-вторых, несколько раз моя кандидатура уже проходила в качестве главного обвиняемого по этому делу. Так? - так, но толку от косвенных улик и нелепых совпадений было мало. Теперь же я сама загнала себя в ловушку пропавшие флаконы, дурацкий вопрос о записке (кто теперь удивится, если Тошкин скажет, что я сама её и написала) полное молчание лаборантки Танечки. И вот перед вами готовый козел отпущения. Или опущения. Тем более, что мне как-то слабо верилось в объективность, беспристрастность и профпригодность нашей доблестной милиции. Нет, ну лампочки в подъезде они, конечно, берегли хорошо, а вот все остальное...

... Как-то нас с Тошкиным пригласили на юбилей к почтенному юноше хозяину сети больших и малых продуктовых точек, объеденных общем названием "Буратино". Судя по общему развитию хозяина - эта сказка была едва ли не единственной прочитанной в его жизни книгой. Однако, сей прискорбный факт не мешал дарованию успешно делать деньги. Видимо, просто существует две позиции интеллекта - одна прямая, как у всех умников и умниц, а другая винтовая наклонная, где стоит только умело держаться зубами... Не важно. Главным героем вечеринки были, как ни странно, приглашенные служители закона. Начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями, бригадный генерал - гроза и гордость организованной преступности, парочка районных светил налоговой полиции и наш Тошкин. В соответствии с джентльменским набором власть предержащих, присутствовавших на скамье..., за столом у юбиляра, последний собирался не быть арестованным сразу по двум десяткам статей всех уголовных и гражданских кодексов. Не собирался, потому что народными заседателями

и прочими судьями он просто-напросто побрезговал. Когда честная компания примерно выпила, то немного постреляла по воробьям, потом - по колесам проезжающих автомобилей (дело было на летней площадке одного из заведений "Буратино"), чуть позднее вызвала бригаду омоновцев для разгона петардистов и от скуки заказала знакомых проституток в номера. Жены почему-то были не против. А я Тошкину баловаться не разрешила.

Всеобщее негодование выразил генерал, борец с мафией. В дословном переводе с милицейского на общедоступный он сказал:

- Кто ты такая? Что ты здесь делаешь и не хочешь ли пройтись подышать свежим воздухом и не мешать людям честно проводить предоставленный им государством выходной день, - генеральский намек недвусмысленно усиливался чем-то в перспективе стреляющим. На меня же тогда могла произвести впечатление только шашка и та голая. Поэтому, немного поразмыслив, я ответила, что видала его в гробу в белых тапочках, что пройду я только в компании с ним, а если возникнет надобность, то сопровожу его и дальше, а главное, что мне за это ничего не будет, потому что я - ветер, сраная интеллигенция, проданная империалистами бандитскому государству.

Нижняя челюсть генерала с красивыми фарфоровыми зубами несколько минут отказывалась слушать мозговые позывы хозяина и никак не могла войти в нужные ей пазы. Служитель порядка, кажется, не на шутку удивился. И огорчился, потому что как-то спонтанно начал палить в воздух, сопровождая это дело совершенно непротокольными выражениями. Успокоившись, он сказал:

- Смотри, допрыгаешься...

Я предложила ему сразу же выпить на брудершафт, чтобы его хамство с тыканьем стало более органичным. А лавры Колобка примерять на себя я и вовсе не собиралась, поэтому немного попритихла и дала себе зарок выбросить к чертовой матери скакалку и не отрываться от земли сразу обеими ногами. Все вышеизложенное делало генеральскую угрозу невыполнимой... А проституток так и не привезли. Ограничились тем, что стали намазывать юбиляра его же собственным именинным тортом. Каждая розочка, поселявшаяся на голове у хозяина застолья, видимо, стоила двух-трех месяцев, проведенных в тюрьме, судя по кремовому дизайну, которым так увлеклись

милиционеры, нашему подопечному грозило пожизненное заключение.

Так может я все-таки допрыгалась? И оно, возмездие, пришло в виде этих странных: попыток обвинить меня в том, что я не совершала.

Закурив следующую сигарету, я поняла, что переценила заговорщицкие возможности своих новых друзей. И зачем, вообще, так стараться, если по-хорошему меня можно был бы привлечь за неправильный переход улицы, упечь в обезьянник до выяснения обстоятельств и там уж накуражиться всласть. А может, в нашем городе сменили генерала и новый добросовестно доводит до конца все не отмщенные обиды старого? Милиционеры все стран, соединяйтесь? Но согласны ли стражи порядка с таким нелепым лозунгом распределения честно "взятых" у населения средств?

Нет. Нет. Город - таки плачет без меня, частного детектива. А я тут стою, курю. Трачу время зря.

Что же - Чаплинский прав. Танечка - лаборантка должна стать ключевой фигурой моего бесплатного расследования. С неё и надо было начинать. Так потянуло же на подвиги. Спугнула уважаемых бизнесменов - тоже мне, Эркюль Пуаро. И из стратегических соображений, мне, наверное, стоило бы помириться с этим занудой Тошкиным

На улице быстро не по-весеннему рассвело, а в квартире непривычно рано зазвонил телефон.

- Жаль, что ты не поняла последнего предупреждения. Сиди теперь дома. Под дверью бомба ха - ха - ха, - приглушенный шепот был зловещим, но мы это уже, кажется, проходили. Кстати, того же самого Эркюля Пуаро подобное заточение ничуть бы не испугало - он всегда предпочитал пользоваться своими извилинами, не отходя от кресла. Придется последовать хорошему примеру, потому что после взрыва в Академии мне просто никто не поверит. А встречу Чаплинскому я назначу дома - пусть летит на воздух. Избавление мира от маньяков - наша главная задача. Жаль только, если разнесет квартиру, и я останусь бомжем натуральным, потому что считать жилищем мою халупку в пролетарском районе даже у жестокосердого Тошкина мозги не повернутся.

Бомжихой... Тошкин. Стоп! Это ещё что! В больнице умерла бомжиха. А чего она там вообще делала? Лежала? По направлению участкового? Да где ж такие благотворители выискались?

Бомжиха умерла в больнице - значит, привезена с улицы? В госпиталь скрой медицинской помощи? Или в дежурную? Нет, в дежурную - вряд ли. Вшей разводить среди полу приличных пациентов.

А мне она зачем, эта бомжиха? - Потому что жила в одном лице с Анной Семеновной. И получается, что их - уже двое. Я быстро натыкала кнопки телефона и разбудила родителей.

- Пап, у нас есть центральный морг?

Подожди, Надюша, я сейчас положу под язык корвалол и мы продолжим, папа встревожено вздохнул и отошел от телефона. Странное дело, оперирующий хирург, а от слова морг бежит как черт от ладана.

- Так, - услышала я его взбодренный мамиными наставлениями голос. Что у нас ещё случилось?

Мои родители - золотые люди. По отношению ко мне они всегда живут по принципу - ваша свадьба - наша свадьба, ваши беды, наши беды.

- У нас ничего не сучилось. Так есть центральный или нет?

- Нет, при каждой больнице - свой. И прекрати меня пугать. Что

за странный интерес среди бела дня?

Как - будто ночью такой интерес ему показался бы естественным.

- А можно узнать, от чего умерла бомжиха. Примерно - в госпитале "скорой помощи" на этой неделе?

- Фамилия? - устало спросил папа, уже готовый обзвонить все морги города.

- Если бы я знала фамилию, то обратилась бы в справочные сама, раздраженно ответила я, понимая, что скоро все-таки придется нанимать ассистента, а такового в своем окружении я почему-то не наблюдала.

- Ну, я попробую, хотя это крайне затруднительно. Очень скудная и подозрительная информация, - забубнил папа.

- Ну, по-жа-лу-й-ста! - мое детское нытьё действовало на родителей безотказно. Трубка нежно вздохнула.

- Ну, а ещё что у тебя хорошего?

- Да, ничего. Ни хорошего, ни нового. А, бомбу кто-то под дверь сунул. Позвонил, зараза предупредил, чтобы не выходила...

- ....

- Папа, да не волнуйся, я на кухне. Это далеко. Ты о бомжихе узнай. Папа!

- Это не папа, это мама. Сиди на месте. Мы сейчас позвоним Диме и выезжаем. Ни к чему не прикасайся и дверь никому не открывай. Ты хорошо меня поняла?

- Да, - я знала, что с моей мамой спорить бесполезно. Группа саперов будет поднята по тревоге и немало обхохочется, не обнаружив на моем пороге ничего дельного...