"Без иллюзий" - читать интересную книгу автора (Зиновьев Александр Александрович)

О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ. (Из доклада на конгрессе научной фантастики в Брюсселе, XI. 1978)

Выражение «научная фантастика» логически противоречиво. Если какие-то рассуждения научны, они не фантастичны, а если фантастичны – не научны. Так что это выражение условно. Если иметь в виду практику литературы, именуемой научной фантастикой, то она содержит в себе два глубоко враждебных друг другу явления: выдумывание всяческой ерунды с использованием материала современной науки и попытки с помощью фантазии и данных науки представить себе явления, которые мы сейчас пока вообще наблюдать не можем, в том числе – попытки вообразить будущее состояние общества и другие возможные миры с разумными существами. По моим наблюдениям в подавляющей части «научной фантастики» преобладает именно фантастика, т.е. ерунда, претендующая на научные источники, но не имеющая с наукой абсолютно ничего общего. Например, в связи с идеями современной физики даже в научных кругах стали часто говорить об изменении хода времени, об убыстрении и замедлении хода времени. С логической точки зрения это – чушь. Но чушь модная, свидетельствующая о прогрессивности воззрений. Писателям эта чушь нравится, и они начинают сочинять на эту тему фантастику в самом точном смысле слова. Например, изображают, как космонавты летят в какую-то чудовищно отдаленную точку пространства. Летят год, десять лет, сто лет. Что-то случилось. И тогда они решают «проколоть» или «свернуть» пространство или что-то сотворить со временем, и через несколько мгновений они у цели. Зачем, спрашивается, они потратили столько времени на обычный полет? Взяли бы и сразу сотворили эти штучки с пространством и временем, и сразу бы оказались там, где нужно. Правда, тогда и писать было бы не о чем.

Аналогично (если не хуже) обстоит дело с фантастикой на социальные темы. Тут наукой даже не пахнет. Законы общественной жизни, имеющие силу для любых человеческих (и подобных им) ассоциаций, игнорируются полностью. Тут имеет место фантастика, но скорее псевдонаучная или антинаучная.

Я ничего не имею против фантастики любого сорта. Я лишь хочу обратить внимание на то, что литература так или иначе играет идеологическую роль, прививает людям определенные взгляды на мир, на человеческое общество, на перспективы человечества. А потому в этой литературе имеет право на существование и такая, которая считается с настоящими законами природы, общества и логики мышления, хотя и пользуется средствами литературной фантазии. Я убежден в том, что такая в принципе реалистическая основа литературы ничуть не сокращает ее художественных возможностей. Можно сообщать людям правду на высоком эстетическом уровне. И можно людям врать на низком эстетическом уровне. Чаще именно так и происходит.

Я в течение многих лет работал как профессионал в области логики, изучающей законы языка. И также в течение многих лет изучал для себя общественные явления, стремясь выявить в них нечто закономерное, устойчивое, необходимое. И хочу высказать по этому поводу несколько соображений, которые, как мне кажется, не бесполезны и с точки зрения художественной литературы.

Литературные произведения суть явления, выполненные в языке – суть языковые явления. В языке в принципе можно высказать все, что угодно. Однако не все, о чем мы можем высказать что-то, может существовать реально. Бывает такое содержание языковых выражений, которое невозможно в действительности в силу самих логических правил языка. Например, логически невозможно быть отцом самого себя или своим собственным сыном. Логически невозможно оказаться старше своих родителей, и никакие ссылки на физику тут не помогут. Можно лучше сохраниться своих родителей и можно их пережить – это банально. Но старше – нет, ибо согласно определению понятий «порождающее» и «порождаемое» порождающий всегда старше порождаемого, если они существуют одновременно. С другой стороны, логически вполне объяснимы такие, казалось бы, логически противоречивые явления, как возможность любить и не любить нечто одновременно, возможность полезных и вредных последствий одного и того же явления. Более того, в случае сложных событий и сложных систем их взаимоотношений такие взаимоисключающие тенденции и явления неизбежны. В особенности это касается общественной жизни. И литература, в какой-то мере претендующая на научность, должна считаться с такого рода явлениями. Разумеется, литература вправе использовать все языковые средства, чтобы добиться желаемой цели, и в том числе – преднамеренное нарушение законов логики и искажение законов природы и общества. Но именно как изобразительные средства, а не как материал для серьезного изложения с претензией на образованность и мудрость. Если вы, например, нарушаете законы логики, не подозревая об этом и воображая, будто вы используете новейшие данные и идеи науки, это не будет изобразительным средством литературы. Это будет проявлением невежества или спекуляцией на неких околонаучных идеях. Многие анекдоты построены на преднамеренном нарушении законов логики. Но они тем и хороши, что это известно. Если бы факт нарушения законов логики был неизвестен, анекдоты эти не были бы смешными. Аналогично обстоит дело и с прочими средствами литературы. Например, рассказывают такую шутку. Ты слышал, – говорит один человек, – крокодил проглотил Генерального Секретаря КПСС. И чем это кончилось? – спрашивает другой. Крокодил вторую неделю испражняется орденами, – отвечает первый. В этой шутке явный гротеск. Крокодилы, как известно, партийных вождей не едят. Последних если кто-то и сжирает (да и то не в прямом, а в переносном смысле), так это их соратники по партии. Но эта шутка выражает социологически бесспорную истину: возвеличивание вождей есть необходимый атрибут коммунистического общества. Эта шутка есть средство научной фантастики в самом хорошем смысле слова.

Несколько слов о литературном приеме, который я называю научным стилем образного мышления. Он заключается в следующем. Интересующий вас объект изучается по всем правилам науки, но лишь в той мере, в какой это доступно исследователю-одиночке. Результаты же исследования излагаются в форме художественной литературы особого рода. В литературное произведение при этом включаются теоретические куски, которые приписываются персонажам книги и служат одновременно цели описания этих персонажей. Иногда теория излагается так, что претензия на научность совсем элиминируется или умышленно занижается. С другой стороны, все традиционные средства художественной литературы используются для того, чтобы дать наглядные примеры для общих утверждений теории или конкретизировать их. При этом единство и целостность литературному произведению придает не последовательность и связность описываемых событий, а последовательность и связность идей, свойственные науке.

Одним из необходимых элементов литературной формы для выражения результатов научного исследования в данном случае становится вымысел. Почему это получается? Да хотя бы потому, что само научное исследование в этом случае невозможно без абстрактных моделей, без гипотетических примеров, без пояснений на воображаемых ситуациях. Но если в науке это суть формы и средства научной абстракции, то в литературе такого рода, о которой я говорю, они приобретают свойства художественного вымысла, становятся изобразительными средствами. Так что все конкретные (с точки зрения традиционной литературы) ситуации в моих книгах было бы ошибочно рассматривать просто как запись виденного и слышанного мною. Конечно, я присматривался и прислушивался к происходящему. Но я видел и слышал нечто такое, что само по себе не могло еще стать фактами литературы. Все упомянутые ситуации я на самом деле выдумал. Я выдумывал даже тогда, когда как будто бы были аналоги в жизни. Я лишь опирался психологически на эти аналоги, да и то лишь иногда, а в языковом отношении заново изобретал даже факты прошлого. Оперируя методами науки, я буквально высчитывал логически мыслимые ситуации и типы людей. И порой я сам лишь постфактум обнаруживал совпадение своих вымыслов с историческими фактами и конкретными людьми. А во многих случаях я предсказал будущие события, порою – комические (например, присуждение Брежневу звания маршала и присуждение Ленинской премии за литературные сочинения), порою же – трагические (например, гибель человека, которого многие считают прототипом Певца из «Высот», – А.Галича). Думаю, что ничего парадоксального в этом нет: в литературе лишь вымысел является наиболее адекватным средством выражения жизненной правды, а не педантичное следование фактам истории. Как говорится, не выдумаешь – не поверят.

Я не собираюсь рекомендовать научный стиль мышления всем писателям. Овладеть им, во-первых, не так-то просто. Очень многие люди десятками лет профессионально работают в области социальных наук, а фактический метод их мышления так и не становится научным. И применение его, во-вторых, не всегда целесообразно. Он уместен лишь в тех случаях, когда писатель затрагивает важные социальные проблемы или пытается описать общество в его целостности и внутренней расчлененности, – как органическое целое. Это – лично мой стиль мышления как писателя. Мне кажется, в таких широких масштабах и вполне сознательно в художественной литературе его использовал впервые я. Впрочем, если обнаружится, что у меня были предшественники (а в таких случаях их всегда стремятся найти), я нисколько огорчен не буду. Я лишь скажу, что это – аргумент в пользу тезиса о естественности этого метода для художественной литературы.

Наконец – о фантастике. Фантастика, вообще-то говоря, есть вранье. Но не всякое вранье есть фантастика. Например, когда советская пропаганда утверждает, что в Советском Союзе есть свобода слова, это – вранье, но не фантастика. Но когда классики марксизма, руководители коммунистических стран, бесчисленные теоретики коммунизма и пропагандисты утверждают, что при коммунизме все жизненные блага польются на людей как из рога изобилия и наступит рай земной, это – типичная фантастика. И вранье, конечно. Но вранье специфическое. Вот специфика вранья такого рода и дает нам фантастику. Назову некоторые черты ее. Это – вранье о будущем нашего мира или отдаленных мирах, в общем – о том, чего пока нет, чего никогда не будет, чего мы никогда не увидим и т.д. Это, далее, вранье по законам эстетики. В тенденции – красивое вранье и занимательное в этом качестве. Например, если вы советскому человеку пообещаете каждой семье отдельную квартиру, свободный доступ всем выпускникам школ в институты, дешевое и доброкачественное мясо во всех магазинах, свободные туристические поездки на Запад и т.д., он вам ни за что не поверит. Он скажет, что это вранье, и только. Но если вы будете сулить удовлетворение всех потребностей, развитие всех творческих потенций, жизнь без болезней до пятисот лет, полеты на Венеру, то тут уже будет чувствоваться элемент фантастики, и если люди вам и не поверят (а многие поверят, ибо вы сулите явно невозможное!), то во всяком случае с любопытством выслушают, отнесутся к вашим речам как к литературному творчеству – как к фантастике, причем не столько научной, сколько псевдонаучной.

Но о фантастике можно говорить и в другом смысле, а именно – не как о стремлении наговорить людям всяческой ерунды в привычных литературных формах, а как об определенном литературном средстве сказать правду о действительности. И в истории литературы таких примеров было довольно много – Вольтер, Свифт, Щедрин, Замятин, Оруэлл. Но если правда, которую вы хотите сказать, добыта благодаря приемам научного исследования, о которых я говорил, вы получите новый тип литературы в этом направлении. Я причисляю себя к этому направлению. И если термин «научная фантастика» вообще уместен, то литература этого направления вполне может быть обозначена им.

Брюссель, октябрь 1978 г.