ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Загонял князь Михаил Воротынский и помощников Тюфякина, Ржевского, Булгакова, и своих новоиспечен­ных бояр: едва они определили места новым городам, но­вым сторожам и засечным линиям, как князь отправил их в те районы, где рубился лес для этих городов и сто­рож. Все шло по росписи, никто не отлынивал, работа спорилась, уже можно было везти санными обозами мно­гие крепостицы для сторож, ставить их и приниматься за устройство засек; все ждали только его, главного порубежного воеводы, слова. А он-то никак не решался его сказать.

Князь Воротынский как бы остановился на развилке дорог с предостерегающими указателями: вправо пой­дешь, без худа не обойдешься, влево пойдешь, не мень­шее худо обретешь.

Еще когда Девлет-Гирей, возвращаясь в Крым, пере­правлялся через Оку, нойон Челимбек послал в Одоев своего человека. Как и было условлено, если не встретит­ся он ни с князем, ни с Двужилом, то должен обратиться к настоятелю соборной церкви. Посланец Челимбека, че­ловек опытный в таких делах, из бывших христиан, при­нявший мусульманство, без труда нашел нужного свя­щенника и пересказал ему все, что было велено: на буду­щий год поход не отменяется, назначен уже предводи­тель похода — Дивей-мурза.

Известив об этом царя Ивана Васильевича, князь Во­ротынский испросил на этот раз разрешение на отправку в Тавриду своего купца, чтобы тот, встретившись с нойо­ном и ципцаном, своими глазами поглядев, своими уша­ми послушав, узнал бы более подробно о предстоящем по­ходе. Вернуться купец должен был через месяц, не рань­ше, тогда станет ясно, как разумно поступить, сейчас же князь никак не мог справиться с мыслями.

Да и как справишься, если куда ни кинь — всюду клин.

Ну, повезут посошники крепостицы, поставят их на мес­то, им предназначенное; ну, казаки, стрельцы да дети бояр­ские, к сторожам приписанные, прибудут — а дальше что? Каждому дом обживать, землю с весны начинать обихажи­вать, иначе чем коней и себя кормить; и не успеют они с ме­стами, где им служить, познакомиться как следует, дома не обживут — тут тебе и татары нагрянут. Бросай все и — но­ги в руки. К воеводам под крыло. А крымцы что? Оставят, что ли, сторожи нетронутыми? Держи карман шире. Вот и получается, что весь труд посохи — козе под хвост.

А если с другой стороны посмотреть, то вроде бы грех готовые укрепления не ставить на пути крымских туменов. Вырастут они в Поле, особенно по берегам рек возле удобных переправ, как грибы, не вольготно поведет Дев-лет-Гирей свою рать, вынужден будет вступать в мелкие стычки, что затормозит его движение, позволит лучше приготовиться к встрече, подробнее выяснить направле­ние главного его удара, получить от порубежников совер­шенно точные сведения о численности войска. Разве от такого можно отказаться?

В общем, никак не мог выбрать верное решение глав­ный порубежный воевода. Без совета, получалось, не обойдешься.

«Одна голова — хорошо, две — лучше. Сяду-ка я с Ни-кифором Двужилом и Мартыном Логиновым, как они посоветуют, так и поступлю».

Разговор получился удивительно коротким. Князь без обиняков признался, какие сомнения его мучают, и пер­вым заговорил дьяк Логинов:

— Слушал я прежде, как ты сказывал, что право в По­ле соваться в бою добудется. Если дадим по мордасам крымцам так, чтобы надолго отбить охоту лезть на нас, вот тогда и пойдем, засучив рукава, новые линии осваи­вать. Таков и мой совет: пусть в лесах все срубы подо­ждут. Долго ли осталось. Лето одно. А вот засеки ладить я бы послал. Со стрельцами, конечно. Для охраны. С ка­заками, чтобы те дозорили. Как только басурманы по­явятся, тут же, не мешкая, — в города.

— И это — лишнее, — возразил Двужил. — Засеки, они, когда засеки? Если у сторож под глазом. А когда по­ход, то какая от них задержка? Ну, угодят в ямы другой да третий десяток, а толку-то? Слезы. Разметать-засеку тумену — раз плюнуть. Так что, князь, мое слово такое: не гони на лихо людишек, пусть до срока все так остает­ся, как есть. Не одну сотню лет жили, а уж лето передю­жим. Тебе сейчас лучше ополчать полки новые. Старых-то, знающих окскую службу, нет. Пищали полковые опла­вились. Рушниц сколько погибло в пожаре. Вот и проси царя, чтоб Пушкарский приказ повелел всем мастеро­вым на Окские полки работать.

— Государь указал уже, а я тем временем послал Фрола в Алатырь.

— Что Фрол? Ему бы балаболить да пятки лизать. Се­лезня шли, Коему, меня да Логинова. По всем пушкар­ским дворам. Про самострелы тоже забывать не стоит. Они ой как в сече ладные… И еще… Чуть не опростоволо­сился: станицы вдвое в Степь шли. Они углядят татар, как те появятся.

Вот весь совет. Вроде бы пятерик222 с плеч. И в самом деле, зачем зряшный риск, зачем пустопорожняя сутоло­ка. Если же кто упрекнуть вздумает за нерешительность в укреплении порубежья, тому всегда можно будет рас­толковать, почем пуд лиха.

Впервые за многие недели ехал князь Воротынский домой засветло и со спокойной душой. Восстановленный из пепла дворец ему очень нравился. Нет, что ни говори, а Фрол — молодец. Почти ни у кого из князей и бояр, чьи дворцы сгорели, не были закончены даже плотницкие работы, уже не говоря о столярных, а у него и у князя Владимира не только терема красовались ладной рубкой и красной резьбой, но и гридни, все службы, конюшни со скотным двором завершены полностью. Иные князья еще во временном жилье ютятся, а у него — все лучше прежнего.

Довольна и княгиня. Не нахвалится, как все до мело­чи продумал Фрол: ничего лишнего, но и нужды ни в чем нет. Истинно княжеский дворец. Как всегда, княги­ня встретила мужа на резном крыльце поклоном низ­ким, дочь повисла на шее, а сын, хотя и был рад неска­занно такому раннему приезду отца, но не позволил вы­плескиваться этой радости по-детски. Тем более что он сегодня собирался напомнить о его обещании подарить меч настоящий, лук со стрелами, кольчугу с чешуей и шлем с бармицей. Особенно мечталось княжичу Ивану иметь бармицу на шлеме. Он уже примерял отцовский боевой шлем, и ему очень понравилось, как золоченые кружева холодили шею и мягкой тяжестью лежали на плечах.

Снисходительно разрешив отцу потрепать его по ру­сым кудрям, княжич Иван спросил, не откладывая в долгий ящик:

— Меч и доспехи, отец, не готовы ли?

— Нет, сын мой. Саадак223 со стрелами готов. Сам ви­дел. Лук, сказали, завтра сработают. Меч с кольчугой и шелом обещали на этой неделе завершить. Так что — по­терпи. Моим мечом пока забавляйся…

— Тяжел он мне, отец. Пробовал. Не подниму.

— Жаль, детские мои доспехи куда-то запропасти­лись. Ну да ладно, будет и у тебя все, как у воеводы, ог­нем золотым гореть.

Подхватив сына, посадил его на плечо, на второе под­нял дочь и пошагал блаженно-умиротворенный в горни­цу. А княгиня в это чудное время не сдержала вздоха гру­стного.

— Иль что стряслось мне неведомое? — спросил Миха­ил Воротынский жену. — Поведай. Не носи в себе.

— Побанься, баня готова, поужинаем, тогда уж рас­скажу тебе о моих тревогах. Может, пустяшные они, только сердце — вещун.

То, чего еще не знал князь, занятый порубежьем, кня­гиня уже знала: выбранная царем Иваном Васильевичем невеста, Марфа Собакина224 , дочь купца новгородского, вдруг занедужила, и пошел слух, будто доктор царев Бо-малей углядел отравление. Княгини и боярыни со стра­хом ждали очередного царского гнева и гадали, на кого он падет. Жена Воротынского, как и все жены, опасалась за своего любимого. Вот и собиралась она посоветовать ему, чтобы нашел он предлог покинуть Москву на какое-то вре­мя. Перед сном хотела это сделать, когда они останутся вдвоем.

Вышло совсем не так, как княгиня рассчитала. Еще супруг ее парился в бане, отменно построенной старани­ями Фрола Фролова, а во дворец пожаловал князь Влади­мир со страшным известием: самовластец начал очеред­ную расправу над теми, кто якобы отравил Марфу Соба-кину, а заодно над теми, кто пособничал изменникам, понуждавшим ДевлетТирея штурмовать Серпухов, что­бы убить или пленить самовластца всей России. Уже от­равлены зельем, приготовленным царским лекарем Бо-малеем, любимец царев Григорий Грязной, князь Иван Гвоздев-Ростовский. Царь самолично подносил им кубки с отравленным вином.

Уволокли опричники на Казенный двор шурина Ива­на Васильевича князя Михаилу Темрюковича225 (завтра утром его посадят на кол), воеводу Замятию Сабурова, следом — боярина Льва Салтыкова и, неутихомирив-шись еще, рыскают по Кремлю и Москве, хватая все но­вые и новые жертвы.

Князь Михаил Воротынский, которому поспешил рас­сказать обо всем этом брат прямо в бане, не очень-то уди­вился услышанному. Ухмыльнулся:

— Разве непонятно было, что грядет это. Ждал самовластец лишь повода.

— А мне казалось — одумался. Как после того по­жара.

— И я, признаться, долго на это надеялся. Увы, вразу­мил его Бог лишь на малое время.

— Кроме Бога есть еще и злостники, трон окружив­шие.

— Так и есть, прости нам, Господи, кощунство наше, но отвернул ты лицо свое от царя нашего, от России.

— Не ровен час и к нам псиные морды пожалуют.

— Все в руках Господа. Одно тебе скажу: поезжай те­перь же домой. Вместе нельзя нам. В сговоре еще обви­нят.

— Хорошо, брат. Будь здоров. Да сохранит нас Гос­подь!

— Княгине рассказал все?

— Да.

— Ясно. Поезжай с Богом.

Наскоро ополоснувшись, но не забыв поставить ведро воды и веник на полке для Банника да приговорить: «Те­бе, Банник, на помывку, а мне на здоровье», Михаил Иванович поспешил к жене, чтобы успокоить ее, но она уже успела взять себя в руки, и ужин семейный прошел без уныния. Зачем детям знать раньше времени о горе-печали. Да и челяди, прислуживающей за столом, вовсе не стоит видеть истинное настроение своих хозяев. Когда же князь и княгиня удалились в опочивальню, отвели они душу в долгой беседе, успокаивая друг друга, опреде­ляя, как вести себя будут в самых сложных положениях. Княгиня настаивала на одном:

— Покинь Москву. Разве мало тебе дел на царевых украинах? Проведай и свой Новосиль. Пусть и князь Вла­димир в Стародуб отправится.

— Брату можно. Мне же иная забота. Завтра же по­прошу царя, чтоб полки ратные сразу после масленицы в Коломне собрать. Поглядеть нужно, что за ратники. Ес­ли что не так, подучить да снарядить по-людски можно будет без лишней горячки.

— Совет мой тебе не егозиться. Повремени с Колом­ной. До масленицы ой как много времени.

— На попятную не пойду, раз задумал так. Да и непозволительно главному воеводе не знать, на что годны полки, данные под его руку. Как я встану, не зная их, су­против Девлетки? А пойти он — непременно пойдет. Нерано, должно быть, не весной, но пойдет. Весть я о том уже получил, теперь вот еще купца жду. К тому же, ла­душка моя княгиня, уловки твои ровным счетом ничего

не дадут: если самовластец задумает лихо, достанет и в Новосиле, и в другом месте. Нам с тобой одно остается: молиться Господу и Пресвятой Богородице, чтоб оберег­ ли нас от деспота.

Так и прокоротали ночь супруги, не успокоив себя и не обретя душевной ровности. Утром князь Воротынский ни в чем не проявлял своего тревожного настроения. Да разве он один? Все бояре собрались на Думу обычным по­рядком, кланялись друг другу, справлялись о здоровье, делились мелкими бытовыми новостями, словно никто не знал, что всю половину вчерашнего дня и до самой по­луночи не затворялись ворота Казенного двора, а кузне­цы трудились до седьмого пота. Только один из Шуйских, когда Михаил Воротынский оказался с ним по­одаль ото всех, упрекнул князя:

— Поупрямились вы с брательником да дьяк Михай­лов, вот теперь расхлебываем. Десница божья за недоумь нашу, прости Господи.

Ничего не ответил князь Михаил Воротынский, осо­знавая вполне справедливость упрека. Но не признавать­ся же в этом. Опасна сегодня откровенность. Очень опас­на. С кем бы то ни было.

Думу царь Иван Васильевич тоже вел привычным по­рядком, обсуждая с боярами, дьяками и дворянами раз­мер пошлины с ногайских конеторговцев, словно в это самое время не вздрагивала пыточная башня от нечело­веческих воплей пытаемых, будто через час-другой не начнутся жестокие казни, цель которых не только умертвить тех, кого заметил царь-деспот, но еще и устра­шить тех, чья очередь еще не дошла, чтоб тряслись их ду­ши, как заячьи хвостики. Вот и изгалялись весьма знат­ные на злодейские выдумки мясники-опричники. Все, и царь, и думные, знали о том, что десятки несчастных му­чаются на дыбах, истязаются каленым железом и в кон­це концов будут иезуитски умерщвлены, но все делали вид, что мирно и тихо в Кремле, что размер пошлины с ногайских конеторговцев — наиважнейший на сегодня вопрос.

Когда Дума приговорила пошлину в десять коней с сотни, царь отпустил всех, не дав никому никакого пору­чения. Тогда князь Воротынский — к нему.

— Челом бью, государь.

— Что стряслось? — пронзил подозрительным взором Михаила Воротынского царь Иван Васильевич.

— Повели Разрядному приказу полки Окские раньше срока звать в Коломну. Сразу же после масленицы. Хочу смотр загодя провести, подучить, если что, оружие и до­спехи привести в пригодность для доброй сечи.

— Велю. Дерзай. Второго воеводу себе, первых и вто­рых воевод полков Думе представишь. Князя Владимира не трожь. В Ливонию его пошлю.

Отлегло от сердца. Выходит, ни ему, ни брату царь не замышляет лиха.

И все же князь Воротынский не передумал ехать в Ко­ломну, хотя мог бы послать того же Логинова, чтобы вме­сте с воеводой тамошним определить все нужное для ран­него сбора рати и расписать, кому и что исполнять для этого.

В Разрядном приказе, куда он направился после раз­говора с царем, встретили государево повеление с хорошо скрываемым неудовольствием: у них все было продумано по сбору войска на конец марта. Месяца до выхода на-Оку вполне, как они считали, достаточно, чтобы и смотр лро-вести, и устранить неполадки. А отрабатывать взаимо­действие в бою вполне можно и там, в летних станах. Да и чем иным полкам там заниматься, если не обучением? Чего князь дурью мучается, ни себе, ни людям покою не дает? Не выполнить, однако, волю царскую дьяки при­казные не могли, оттого заверили, что завтра же разо­шлют гонцов с царевым повелением всем воеводам.

— А я завтра вместе с дьяком Логиновым еду в Колом­ну. Распоряжусь, чтобы к сбору рати все изготовили.

На следующий день, однако, он лишь послал гонца в Коломну с письмом к воеводе, чтоб начал тот подготовку к приему полков, самому же князю удалось выехать туда только через неделю. И виной тому стала весть от купца, вернувшегося из Крыма. Он прислал гонца, что имеет важное сообщение, которое может изложить только са­молично, и что вслед за гонцом выезжает в Москву сам. Князь Воротынский, получив такую весть, естественно, не мог покинуть Москву и нисколько об этом не жалел. Он давно уже ждал этого дня.

Дружинники княжеские встретили купца еще на Дес­не и привезли его прямехонько в теремной дворец. Сам князь пошел с ним в баню, чтобы прогрел купец бренное тело свое после зябкой дороги. Там и разговор состоялся. Без лишних ушей.

— Ни нойон, ни ципцан не дали посланий. Поосторожничали. И правы оказались: караван мой дважды перетряхивали, а меня и погонщиков до самых до испод­них ощупывали. Чтоб, значит, тайна не выскользнула за Перекоп. А тайна великая: сам Селим Второй вдохновля­ет Девлета. Войско Девлетка уже собрал. Как сказывают, за добрую дюжину туменов перевалило. Со всего миру войско то. Одних ногайцев тумена три. Астраханцев то­же — море.

— Неужели султан не понимает, что себе же яму роет?

— Каво там — понимает! Пушек навез в Тавриду види­мо-невидимо. Янычар — тьма-тьмущая. Сам, сказывал ципцан, мурз для городов наших отбирал. И не только из крымской знати, но и из стамбульских. Одно скажу: одо­леет Девлетка нынче — считай, нет России больше. Крышка ей. В Татарию ее превратят. Попыжится-попыжится люд русский, только со временем или костьми ля­жет, либо отуречится. Как славяне многие южные.

— Верно глаголишь, опасность невероятно велика. Я завтра же государю челом ударю, пусть сам тебя послу­шает.

— Негоже бы купцу с царем не о пошлинах да не о то­варах речи вести.

— Твое слово убедительней. Своими глазами видел, своими ушами слышал. Может, повернет царь лицо свое от Ливонии в сторону Крыма. В раскоряку когда, нелад­но может все кончиться. Ради России прошу выложить все как на духу. Без страха.

— Что ж, добро. Ради России даю купеческое слово.

Он сдержал клятву. Робел, конечно, отвечая на вопро­сы царя Ивана Васильевича, но не путался, толково все разложил по полочкам, и так это понравилось самовласт-цу, что одарил он купца шубой.

Вроде бы что для купца шуба? Эка невидаль. Их у не­го своих куры не клюют. Только ведь не сама шуба царе­ва дорога, сколько подклад. Он куда дороже верха: тут тебе и чин, и земля с деревнями, тут и беспошлинная тор­говля…

Впрочем, купец не очень-то обрадовался щедрой цар­ской милости. Поблагодарил, конечно, с низким поклоном. Не станешь же отказываться. Разгневается само-властец. Но с князем Михаилом Воротынским пооткро­венничал, когда тот провожал верного исполнителя тай­ных своих поручений домой. Преподнес князь ему пода­рок: кубок золотой для меда пенного.

— От меня и от княгини. В приклад к царевой шубе.

— С благодарностью, князь, приму подарок ваш, хо­тя, если говорить честно, квиты мы: ты — рать станешь готовить знаючи, я — барыш получил знатный и России послужил к тому же. А вот что касаемо царевой милости, сомневаюсь, не станет ли она горше горького. Царь-то наш, прости Господи, сегодня милует, завтра казнит.

— Казнит крамольников, — поосторожничал князь Воротынский, — а верных слуг жалует.

Ничего купец не ответил, поклонился хозяйке дома, затем хозяину и — в возок.

Будет тот разговор лишь на следующий день, сейчас же ни царь Иван Васильевич, ни князь Михаил Воротын­ский не заметили, что купец не рад подарку. Царь, до­вольный тем, что щедро вознаградил купца, когда тот был отпущен, спросил Михаила Воротынского:

— Подумал уже, что предпринять?

— Конечно. Перво-наперво, не повезем ни крепостицы, ни города к местам сборки. Сготовить — сготовим, но по­ временим на местах ставить. Не пошлем посоху на гибель.

— Отступаешься от Приговора Думы?

— Нет. Побьем Девлетку, и как только станет он упол­зать из земли твоей, государь, мы следом — плоты и обо­зы.

— Эко! Побьем! Силищу такую. Что я ей противопос­тавлю? Где я возьму такую несметную рать?!

Хотел князь Воротынский сказать то, что не единож­ды советовал государю «Отступись на время от Ливо­нии», но побоялся. Ответил со вздохом:

— Мне столько и не нужно. Если тысяч восемьдесят или восемьдесят пять дашь, куда как ладно.

— Сейчас я тебе к тем полкам, что на Оку расписаны, добавлю только опричный полк в дюжину тысяч. Воеводами ставлю верных слуг моих Хованского226 и Хворос-тинина227 . Третьим воеводой к ним — Богдана Бе'льско-го228 . Он в прошлом году показал себя хорошо, не пустив татар к Лавре. От Строгановых распоряжусь тысячу ка­заков прислать. И еще казаков атамана Черкашенина дам. Все. Больше у меня никого нет. Если Девлетка пой­дет, я тогда — в Новгород. Соберу там полк-другой и по­шлю к тебе.

Мерзопакостно стало на душе у князя Воротынского. Неужто не понимает самовластец, какое лихо грядет? Не об охотничьей забаве речь идет, а о жизни и смерти Рос­сии, о его престоле, наконец. Самому бы с ратью быть, со­брав ее со всех концов страны, а он — в бега. Подальше. Егоже, Воротынского, бросает на произвол судьбы, оста­вив с ним всего-навсего шестьдесят тысяч ратников. Буд­то в насмешку. Или на испытание: выдержит либо нет. Не судьба России движет его мыслями, а свои интересы. Никаких полков царь, конечно, не пришлет.

«Ладно! Поглядим! Не просто так Девлетке достанется Москва! Не за понюх табака сядет в Кремле! В дыму, как Иван Вельский, не задохнусь! Потягаюсь с Девлет-Гире-ем и с Дивей-мурзой! Потягаюсь!»

Вслух же сказал:

—  Не припоздняйся, государь, с подмогой. Крайний срок — начало июля. И пушек полковых на колесах дай мне сколько сможешь. Алатырь пусть только на меня ра­ботает, Васильсурск, Серпухов, Тула, Вятка, Москва. Что смогут пушкари восстановить от прошлогодних пу­шек, пусть восстанавливают, но самое важное — новые бы спешно ладили.

—  Ладно. Большой наряд дам. И гуляй-город. С вое­водами Коркодиновым и Сугорским.

—  Благодарствую. Это — знатная подмога.

—  Немцев-наемников Юргена Фаренсбаха возьми. Всех. Не слишком много их, но дело свое они крепко знают.

—  Что ж, какую дырку заткнуть — сгодятся. Деньги царевы они честно отрабатывают.

Все перепуталось в голове князя Михаила Воротын­ского: с одной стороны, самовластен; не дал достаточно рати, с другой — опричный полк от себя оторвал, но осо­бенно — наемников. Всем известно, что они — главная и самая надежная его личная охрана.

«Неисповедимы пути государя нашего…» Исповедимы. Он вполне это поймет, спустя всего лишь малое время. Теперь же, когда он вышел из ма­ленькой комнаты для тайных бесед, голову его тяготили думы, он даже не замечал поклонов царевой дворни и опричников-охранников, лишь дьяк Логинов вернул его на землю грешную. Тот поджидал князя у Красного крыльца.

— Кручинушка, князь, одолела? — с нарочитой за­ дорностью спросил дьяк, отчего Михаил Воротынский вздрогнул. — Иль государь не понял тебя, иль слишком много рати под руку твою дал, что голова кругом пошла?

— Пусть бы шла, заботливый ты мой Мартын. Беда в том, что полк опричный в дюжину тысяч добавил да на­емников отдал. Хорошо хоть, что огненный наряд не от­казал. Ну да ладно, государева воля — Божья воля. Пойдем покумекаем, за чертежом сидючи. Только сиди хоть до морковкина заговенья, если силенок мало, то — мало.

— Большой огненный наряд229 — у бродов. Как Иван Великий Ахметку на Угре встречал. Так ведь и не дал пе­реправиться…

— У Ахметки сколько было? Двадцать тысяч. С ними по многим бродам не побегаешь, тем более что и у Ивана Третьего почти столько же рати под рукой, если не боль­ше. А сейчас мы сколько пушек можем поставить, если на все броды поделим? Семечки. Играючи татары сомнут

заслоны.

— Неприемлемо, говоришь. Что ж, тогда в единый ку­лак собери.

— Про то и моя, Мартын, думка. Если вот здесь, в вер­ховьях Нары, укрепиться… Только вот что меня смуща­ет: не станет ввязываться в сечу Дивей-мурза. Хитрая он бестия. Скует нас пятком туменов, а хан, обойдя полки наши, прямиком поползет к Москве. Выйдет хуже даже, чем в прошлом году. Нужно так повернуть дело, чтоб не­знаемо для них оно оказалось, не они, а мы бы водили их на аркане, как медведя ручного. Думать стану. Времени еще много. Тебя попрошу напрячься. Никифора Двужи-ла с сыном. Селезня Николая. Как вернемся из Коломны, поговорим.

С дьяком Логиновым, которого князь взял с собой в Коломну, не ждали они урочного времени: что взбредет в голову, тут же обкатывают со всех сторон. Из всего мно­жества рождавшихся предложений принято было одно и там же, в Коломне, положено было ему начало.

А выплыла эта разумность, как часто бывает, совер­шенно случайно и вроде бы из несбыточного. Дьяк Логи­нов предложил:

— Сделать бы так, как царь Иван Великий поступил: он не только рогом уперся на Угре, а послал водную рать, из порубежников собранную, по Волге-реке вниз. Ухусы татарские громить. Что оставалось делать Ахметке, как не кинуться спасать свои владения?

— Голова твоя, Мартын Логинов, светлей солнца яс­ного, — с ухмылкой ответил князь Михаил Воротын­ский. — Кто был Иван Третий? И кто мы с тобой? То-то. Мне государь прямо сказал, что больше у него ничего нет, и сколько бы я ни просил, он ничего не даст. Нет у него будто бы ни одного лишнего человека. Вот так. Да и Астрахань нынче под рукой царя нашего. Позволительно ли жечь улусы за измены малой части князей? Зачем грех на душу брать. К тому же крымцев Астрахань мень­ше всего будет волновать. Только ногайцы и астраханцы покинут Девлетку.

— И то не худо бы — это ведь два или три тумена.

— Пустое глаголишь, пустое.

— Похоже, и впрямь не туда погреб. — И вдруг стук­нул себя по лбу, — Пустое, да не очень. Вспомни, князь, как корабли отца нашего государя черемиса топила, ког­да он рать Волгой к Казани сплавлял?

— Это совсем иной кафтан…

— Другой. Верно. Только, думаю, куда как ладно при­дется он тебе, князь. Изготовь на Оке речную рать, уп­рячь ее в затонах вблизи переправ, и добрую она тебе службу сослужит, разя басурман, когда они станут пере­правляться.

— А что?! Разумно. Вернемся в Москву, ударю челом государю Ивану Васильевичу.

— А по мне, так не стоит этого делать. Вятичи в Окс­кую рать расписаны? Расписаны. Из них и собери речни­ков добрых. Они и лодьи помогут строить, чтоб ловкими были для стрельбы из рушниц и самострелов. За Серпу­ховом их поставить, у Калуги где-нибудь. Вниз скаты­ваться сподручней будет, когда татары начнут переправ­ляться.

— Спасибо, умница ты мой. Теперь же, в Коломне, ма­стеров подберем, обмозгуем, какие лодьи сподручней де­лать и — с Богом!

— В Рязань пошли воеводу, чтоб и там мастеров на­шел. Меня же пусти в Каширу, Серпухов и Калугу, по­ка ты здесь побудешь да в царственный град вернешься, я строить лодьи начну. Как все налажу, так поспешу к тебе.

— Согласен. Так и поступим.

В Коломне перво-наперво они, взяв с собой воеводу, направились к мастервым, которые делали лодки, лодьи и дощаники. Но совет держали не со всеми — зачем тре­звон в столь великом деле. Артельных голов позвали да пожилых надежных мастеров. Объяснять долго им не пришлось, они все поняли и тут же принялись обсуж­дать, какие изменения внести при постройке боевых ко­раблей.

— Бортовой пояс если высоко задрать, устойчивость потеряется. Чуть что не так — вверх дном.

— На аршин-то230 можно поднять, стрельницы проре­зав. А чтоб укрыть стрельцов, аршина на полтора усту­пить палубу у борта. Шириной ступень тоже аршина пол­тора.

— Пояс сам, да и борт ниже на аршин, а то и полтора — воловьей кожей оббить. Для надежности от стрел басур­манских.

— А если навесом станут пускать стрелы?

— Заборолы сладить. Как на крепостных стенах. Шкуру поверху можно вдвое пустить.

— Эка вдвое. На излете имеет ли стрела силу боль­шую? В один ряд — куда с добром хватит.

Слушал князь Михаил Воротынский мастеров, и душа его радовалась. Вот они — костяк крупной артели, кото­рую действительно лучше собрать в Калуге. Многоручно если, то быстро все сделают, только подвози нужный им лес. Когда же князь заговорил о том, где лучше строить лодьи и дощаники, мастера, поразмыслив, предложили иное.

— Всяк у себя пусть остается. Не кучьте. Возьми, к примеру, нас: все под рукой, все привычно. Даже лесу, почитай, на целую лодью наберется. А пока суд да дело, новый лес — тут как тут.

— А ежели есть сомнение, будто вверх по воде гнать до Калуги не сподручно, — поддержал голову седокудрый мастер, — я тебе, князь, так скажу: с пользой то дело пойдет. К команде приглядеться, узнать, какова лодья в плавании, реку с ратным углядом осмотреть.

Что ж, вполне приемлемо. Действительно, можно кроме Коломны строить лодьи и дощаники в Кашире, в Серпухове, в той же Калуге. По паре штук, а то и по три поставят на воду, куда с добром. Пресечь татарам пере­правы не пресекут, но потопить не одну сотню сарацинов потопят. Но главное, пушки и припасы зельные на дно пускать. Крепкий тут урон можно сотворить ворогам.

А если еще триболы на версту перед переправами раз­бросать, тогда и коней знатно Девлет-Гирей потеряет.

Ударили по рукам с мастерами на три лодьи и на один дощаник, чтоб готовы были к Пасхе. Воевода дал слово, что с лесом, а если нужда выйдет, то и с подмастерьями, никакой задержки не станет, и Логинов тут же, не меш­кая, выехал в другие приокские города.

— Недели через три жди, князь. Поспрошаю к тому же у местных воевод, что они предложат, как татар встречать…

— Спрашивать — спрашивай, но о речном отряде не раззванивай. Не забывай, сколько в прошлом году пере­метнулось к Девлетке, когда он к Оке подошел.

— Как такое забыть.

Несколько дней с воеводой Коломны-крепости обгова­ривал Воротынский все вопросы, самолично вникая в каждую мелочь, связанную с ранним приемом рати, ис­подволь выпытывал и мнение воеводы, как лучше распо­рядиться полками, встречая крымцев. И хотя ничего ин­тересного от воеводы не услышал, от тех бесед польза все же была, под их влиянием у самого князя все отчетливей стал вырисовываться замысел, хотя и очень рискован­ный, но суливший в итоге победу. Пока были только за­думки, не обросшие конкретными деталями, но и это бо­дрило князя.

«Бить вдогон! Только так. Иначе — поражение!»

Поделиться своими мыслями, довериться полностью князь Воротынский позволил себе только с четверыми — дьяком Логиновым и своими боярами, послушать их, не возразят ли, и если нет, то сообща обмозговать несколь­ко возможных вариантов. Остальным же воеводам, даже первым всех пяти полков, счел возможным указывать только то, что их касается, не знакомя с общим замыс­лом до самого последнего дня, а может быть, до самого боя.

В общем, когда собрал Михаил Воротынский своих бо­яр и Логинова, вернувшегося с удачной, как тот доло­жил, поездки, князь уже вполне уверился в правильнос­ти своего замысла и готов был отстаивать его выгодность, оттого и начал твердо:

— Хочу бить Девлетку по чингисхановским наказам, только с еще большей хитростью.

— Воеводы речь! — с явным одобрением воспринял первые слова князя боярин Двужил.

А Логинов молвил со вздохом:

—  Нужда заставит есть калачи.

—  Верно, — согласился князь Михаил Воротын­ский, — Нужда изворачиваться заставляет. Одно я ска­жу: до Москвы Девлетку допускать нельзя. Да я и нежелаю задохнуться, как мышь трусливая, в погребе своего дворца.

Подождал, не скажет ли кто какого слова, но ближ­ние его советники промолчали, ибо не о том пока глагол князя, что можно обмозговывать, и тогда Михаил Воро­тынский продолжил, излагая теперь уже суть своего за­мысла.

— Стеной встречать крымцев на Оке не станем. Пусть его переправляется. Все одно помешать мы ему не в си­лах. А дальше так: на ту дорогу, по какой пойдут глав­ные силы, поставим полк Правой руки. Пусть поупирается чуток, но в большую сечу не ввязывается, поначалу попятится, будто под неудержимым нажимом татар, а затем и вовсе — пятки в руки. Вроде бы в Москву побе­жит полк. На самом же деле, оставив не более тысячи для огрызания на удобных холмах и на переправах, уйдет к краю крымцев и станет теснить их сбоку. Левая рука другой край татарский зажмет. Окажутся татары хоть и не в крепком, но все же в ощипе. Опричный полк начнет хвост татарский щипать. Да не так чтобы легонько, а со злостью. Девлетка наверняка не захочет иметь в тылу рать русскую и пошлет тумен-другой уничтожить наших ратников, только мы и тут не станем ввязываться в серь­езный бой, а тоже — в побег. Смысл в том, чтобы привес­ти преследователей к Большому полку. Вот тут мы их встретим.

Князь Михаил Воротынский предлагал такую же так­тику, вовсе не зная ее, какую применили ацтеки231 про­тив конного отряда конкистадоров232 , пытавшихся захва­тить их столицу. Цепь заслонов была поставлена на пути захватчиков, и каждый заслон не бился насмерть, а, по­сопротивлявшись, рассыпался вправо и влево, чтобы ча­стью сил выдвинуться вперед вновь встать на пути дви­жения конкистадоров, частью пополнить главные силы, каким предстояло отрезать путь отступления. Через ма­лое расстояние — новый заслон, тоже не жестоко сопро­тивлявшийся, лишь сходившийся в короткой сече. Эти стычки, хотя и победоносные для наступавших, изматы­вали их основательно, не давали ни часу покоя ни лю­дям, ни коням, к тому же разрежая отряд. Возникало у испанцев, ко всему прочему, и чувство беспокойства, чувство неуверенности, ибо не видели они конца засло­нам. Ацтеки как бы играли в дразнилки с малыми деть­ми. И вот когда конкистадоры окончательно убедились, что их мечта о захвате столицы ацтеков становится все более призрачной и что гораздо предпочтительней на сей раз уносить ноги к своим кораблям и, дождавшись под­моги из Испании, повторить поход, путь им заступила крупная ратная сила, готовая сражаться не жалея жиз­ней. Только жалкие остатки конкистадоров прорвались сквозь эту стену.

Для соратников князя Михаила Воротынского пред­ложенный им прием был нов и показался весьма заман­чивым, хотя и рискованным, требующим глубокого ос­мысления, точного расчета, в котором были бы предус­мотрены каждая мелочь, каждая деталь, ибо любая неу­чтенная мелочь, самая, казалось бы, незначительная, могла повернуть события не в пользу русской рати. Толь­ко боярин Николай Селезень, услышав предложенное князем, сразу же восторженно воскликнул:

— Здорово! Можно будет основательно вывернуть ску­лы тем тумеиам, какие попрут на Большой полк. Поуба­вится тогда прыти у Девлетки.

Николай Селезень никак не мог свыкнуться с мыс­лью, что теперь он боярин и должен хотя бы выглядеть степенным, рассудительным, оставался все тем же Ни-колкой, моментально воспламеняющимся, когда что-то ему ложилось на душу. Он не заметил даже, как посуро­вел Двужил, продолжал все так же восторженно:

— Если сарацинский хан не совсем безмозглый, по­вернет разбойников своих. Обязательно повернет! Вот тут — под дых ему! По мордасам!

—  Не гопай, пока не перепрыгнешь, — не сдержался Двужил. — Кто кому мордасы начистит, Богу одному ве­домо. Пока же утихни, дай князю слово закончить.

—  Да я вроде бы обо всем сказал, — решил слукавить Михаил Воротынский, промолчать и о переправах, и о мерах по обороне самой Москвы на тот случай, если Дивей-мурза разгадает его, Воротынского, замысел и посо­ветует Девлет-Гирею не отвлекать большие силы по ме­лочам, а идти, не теряя времени, на Москву.

Сам-то князь в одном еще не определился: какую зада­чу поставить Сторожевому полку, все остальное проду­мал до мелочей, но посчитал нелишним послушать своих бояр и дьяка Логинова, а уж потом решить, в чем посту­пить по-своему, в чем согласиться с мнением соратников. А они, удивленные, недоумевающие, молчали. Только когда уже безмолвствовать стало невмоготу, заговорил Двужил, пользуясь правом учителя княжеского.

—  Сдается мне, до всего ой как далеко. Иль ты, князь, стольный город на произвол судьбы бросить надумал? Ес­ли так, худой ты воевода…

—  Что посоветуешь? Как бывало прежде.

—  Прежде ты, князь, княжичем был, дитем, теперь же — матерый воевода. Казань к ногам царевым поло­жил. От одного этого слава тебе на веки вечные. Иль уже считаешь, что Бога за бороду ухватил? Верхоглядством не занедужил ли, грешным делом?

—  Да нет, сердитый мой учитель, не задрал я носа. Просто пока что не все обмозговал. Надеюсь к тому же, что не пустопорожние слова от вас услышу. Особенно от тебя, боярин Никифор. Не серчай попусту, а пособи.

—  Ладно уж, прости старика ворчливого, если что лишнего сказанул. Но с советов пошлин не берут. А по делу если, то так: хитрить нужно с умом, не считая, буд­ то перед тобой противник безмозглый. Один Дивей-мурза чего стоит. Да и темник ногайский Теребердей-мурза, ой как не промах. Их шеломами не закидаешь, если еще прикинуть, что и шеломов-то у нас вдвое, почитай, мень­ше. А то и втрое. Вот мой тебе, князь, совет такой: на переправах без боев не обойтись. Это — перво-наперво. Москву нельзя тоже открытой оставлять.

— Верно твое слово. Скажи только, как это сделать, чтобы двух зайцев одной борзой?

— Размести Сторожевой полк по подмосковным мона­стырям. Испроси, князь, благословение первосвятителя. Вылазки оттуда делать зело ловко. Не поведет рать свою сарацинскую хан, не вытащив такие занозы. Тут и ты — в загривок. Да во всю силушку русских богатырей! Чтоб

татарве тошно стало!

— Дело. Весьма разумен твой совет.

— Погоди, князь, не все я сказал. На переправах за­слоны ставь. Пушки для пособления. Не так, конечно, густо, но по полдюжины на каждую переправу отряжай.

— Про водную рать не следует забывать, — вставил дьяк Логинов. — Не зря же лодьи и дощаники спешно ладим…

— Разумная твоя, дьяк, голова. Польза от твоей вы­думки большая может стать. И урон крымцам будет, и для сокрытия хитрости нашей ратной.

Князь Михаил Воротынский не хотел растаскивать Пе­редовой опричный полк по переправам, считая достаточ­ным небольшие заслоны из городовых казаков и ополчен­цев из приокских городов во главе со смышлеными воево­дами. Совет боярина Двужила показался ему стоящим, и все же не решился князь ослаблять Опричный полк. Луч­ше от Сторожевого полка отщипнуть пару тысяч.

А Никифор Двужил продолжал:

— Вестимо, весь полк по реке разбрасывать бессмыс­ленно. Не более четверти его хватит. Пособить же оприч­никам могут стрельцы, дети боярские и казаки из пору­бежных сторож. Наказ им дать: стоять насмерть.

— Разумно ли? — усомнился сын Никифора молодой боярин Косьма. — Верно, порубежники — ратники куда с добром, только кем их в лазутном деле заменить?

— Дельно, — с благодарностью оценил реплику Косьмы Двужила князь Воротынский не только по смыслу, но и по форме. Сам-то он готов был резко возразить Двужилу: «Порубежников не трону!» — а Косма не только опередил его, но и преподал урок пристойности. Погля­дел на Никифора, который все же насупился — как же, яйцо курицу учит, — успокоил его.

— Не гневись на сына, боярин Никифор, что перечит. Бога благодари, что сыном таким род твой пополнил.

— А что? Я — как лучше. Сам, князь, прикинь, кто из нас правее.

— Сын твой прав, — ответил Михаил Воротынский и продолжил: — Возьмем казаков городовых из окских крепостей, добровольцев ополчим. Боярину Косьме Двужилу и повелим этим заняться. И не опричников им в по­мощь, — из Сторожевого полка по полусотне на две-три сотни городовых и ополченцев. Триболы им же разбрасы­вать. Это, боярин Косьма, тоже твоя забота.

— Не ахти стойко станут, — усомнился дьяк Логинов. — Ополчение и городовые — не Бог весть какие ратники.

— Не скажи, — возразил Косьма. — Из рушниц да са­мострелов при желании быстро можно наловчиться стре­лять. А если с мечами и копьями не приучены, топорами и шестоперами что не крушить поганые головы? Постоят за святую свою землицу не умением, так упорством.

— Не почует ли Дивей-мурза, что перед ним ратники неумелые, не задумается ли, отчего так? — продолжал стоять на своем Никифор Двужил.

— А откуда большой рати взяться? — вопросом отве­тил Двужилу князь Воротынский. — Вся она прошлым летом в Москве сгорела. На это крымцы и рассчитывают. Им неумелость ратная не в нови станет. Они тогда, еще больше себя убедив, попрут дуром на Москву… А это — на нашу мельницу вода.

— Ну, хотя бы у Сенькина брода поставить сотни две-три детей боярских, — не сдавался Никифор. — Негоже, чтоб для главной переправы не нашлось ратников насто­ящих. Никто этому не поверит.

— С этим, видно, стоит согласиться. Ополченцы, горо­довые пусть само собой, а к ним еще добавить две сотни детей боярских и казаков, из порубежников.

—  Вот и ладно, — успокоился Никифор. — Так оно верней будет. И еще одно что скажу: главную сечу сла­дить стоит, подальше от Оки супостатов отпустив. Верст за тридцать-сорок от святого нашего стольного града. Тогда мы двух зайцев убьем: допечем ворогов

шпыняньем, впору им станет хоть выть, а самое глав­ное — перед жадными зенками басурманскими меха да злато кремлевское замаячит замацчиво. До Пахры до самой, почитай, идти нужно следом, на дневной пере­ход отстав Большим полком от Девлетки. Дозволь,

князь, на Серпуховской дороге место доброе подыс­кать.

—  А если через Коломну пойдут?

—  И ту дорогу погляжу. И Боровскую. На случай, ес­ли верховье Оки изберут крымцы. И там места пригляжу подходящие.

—  Тогда гуляй-город нужно держать там, откуда мог бы он ко времени подоспеть на любую дорогу.

—  Место для гуляя и огненного наряда мы с Косьмой - и Селезнем найдем. Дороги тайные в лесах прорубит Ертоул, но важно другое, чтоб повозки были бы без изъяну, сбруя бы справная да кони сытые. Это твоя, князь, забо­та. Либо дьяка Логинова. Нам, боярам княжеским, не го­же носом тыкать воеводу, царем поставленного.

—  Сам проверю.

—  И колесные пушки осмотри. Поставят если ломовозных лошадей в упряжи, их и рысью даже не расшеве­лишь. Лучше пару лишних в упряжке иметь, но ходких чтобы. Ногайские кони под это дело сгодятся. Это тоже, князь, твоего догляду дело. Накажи воеводе-пушкарю, чтоб готов был верст по тридцати, а то и сорока в день осиливать. А при нужде и больше того.

Время немалое, стараясь не забыть самой мелкой ме­лочи, держали совет верные помощники главного воево­ды. А когда, казалось бы, не осталось уже ничего стояще­го их внимания, князь Михаил Воротынский попросил последнего совета.

— Государь указал мне первых и вторых воевод на полки представить загодя. Сам определил лишь на Оп­ричный, на гуляй и большой огненный наряд.

— Тебе, князь, важнее всего Правая рука, как я пони­маю, — первым начал дьяк Логинов. — Ему почин класть в первом бою, ему крымцев за нос водить. Вот мой тебе совет по этому полку, князь: первым воеводой полка Правой руки ставь боярина Федора Шереметева, вторым у него — князя Никиту Одоевского.

— Князя Одоевского в свой полк хотел взять…

— В Правой руке он лучшую службу сослужит.

— Принимаю.

— Меня, князь, поставь на речную рать.

— Ишь ты. Совладаешь ли? — усомнился Двужил, чем весьма смутил Логинова.

Князь, увидев это, поторопился с ответом:

— Думаю, не оплошает. Быть тебе, дьяк Логинов, вое­водою речной рати. Добрых вожей233 подбери и — с Бо­гом. На том Совет закончен. Теперь, засучив рукава, бе­ритесь каждый за свое дело. Сразу же после Благовеще­ния выступаем. Кажется, много еще до Благовещения

времени, только оно ой как летит. Оглянуться не успе­ешь — вот тебе и ыарток приказал долго жить.

Через несколько дней после совета князь Михаил Во­ротынский еще раз поехал в приокскую крепость, хотя всю местность у Серпухова знал хорошо. Он окончатель­но решил Большой полк разместить не на привычном стане, а укромно. Лишь малую часть полка оставить в са­мом городе, но видимость создать такую, будто стан пол­ковой там, где привычно ему вот уже многолетие, но на сей раз обосновался только в самом городе по якобы ма­лочисленности полка. Чтобы ввести в заблуждение крымских лазутчиков, князь решил внести еще и такое изменение: выдвинуть полутысячу на самый берег Оки близ устья Нары в спешно отрытых посохой бороздах с редкими раскатами для орудий и легким тыном перед бо­роздами.

Расчет прост: прознает Дивей-мурза, что весь Боль­шой полк в Серпухове, посоветует Девлет-Гирею оставить у крепости тумен либо два и осадить, не штурмуя, а лишь встречать вылазки, всем же остальным войскам двигаться к Москве без остановок. Это-то и нужно. Пусть двигается. Изгоном не сможет, ибо велик у него обоз с не­сколькими сотнями правителей городов Земли Русской, советниками и прислугой для самого хана, который на­меревается обжить Кремль, сделав его своим ханским дворцом. В общем, если все передумать до мелочей, вре­мени хватит, чтобы, собрав веки рать в единое ядро, дви­нуться за крымцами на один дневной переход до самого до того места, какое выберет Никифор Двужил для сечи.

И вот тут начнется самое важное: ударить крымцев с тыла, посечься для видимости и, отступая в полной яко­бы панике, вывести ворогов на гуляй-город. Польза двой­ная: тумен либо два, какие устремятся за русским пол­ком, получат изрядно по зубам, и, чтобы оправдаться пе­ред ханом и не быть казненными за трусость, вдвое или даже втрое преувеличат силы русской рати, что, вероят­ней всего, смутит хана. Он-то будет считать, что главные силы осаждены в Серпухове.

«Важно соблюсти полную тайну замысла до последнего мига, — думал Михаил Воротынский, — очень важно».

Однако главная цель поездки была не в том, чтобы вы­брать место на берегу для заслона да ловчее пустить пыль в глаза, будто весь наличный состав полка в Серпухове, — главное, настроить сам Серпухов на готовность к обороне собственными силами, но чтобы не раскрыть этого глав­ного.

«Нужно так повести дело, чтобы вооружились бы хле­бопашцы окрестных сел и деревень, пополнив силы Сер­пухова».

Еще князь намеревался побывать в монастырях, дабы и они не остались сторонними наamp;людателями в предсто­ящем испытании на прочность. Монахи никогда не пря­тались, как улитки, за своими стенами, но на сей раз им придется не только держать осаду, но и тревожить крым­цев. Основательно тревожить, создавая впечатление мно­гочисленности рати, укрывшейся в монастырях.

Ловко стояли монастыри, являясь как бы первой ли­нией обороны Серпухова. Владычень по одну сторону На­ры, Высоцкий — по другую. И так предусмотрительно было выбрано место, что с одного бока каждого из них — река, с другого — густые боры, запретные для любой руб­ки многие десятилетия, оттого густые, труднопроходи­мые, особенно для конной рати, засады же в борах мож­но иметь на каждом шагу.

Первым для посещения князь Михаил Воротынский избрал Владычень монастырь, ибо бывал в нем прежде не единожды и даже вносил знатные вклады, особенно крупный на помин души отца, скончавшегося от позора, учиненного над ним Овчиной-Телепневым. Как и рассчи­тывал князь-воевода, настоятель встретил его радушно и даже предварил его вопросы:

— Ведомо мне, будто готовятся басурманы-крымцы идти походом на Москву. Повторить прошлогоднее. Нынче тоже предстоит нам не только молить Спаса о по­кровительстве, но, засучив рукава, браться за мечи харалужные234 , поддев под рясы кольчуги плетеные.

— Верно мыслишь святой игумен. Грядет поистине великое испытание. Всем мужам российским вдоволь до­станет кровавого пира.

— Пойдем, князь, в мою келью. Посоветуемся, испро­сив благословения у Господа Бога нашего. Ты же ради этого прибыл?

— Да. И о делах грядущих поговорить, и благослове­ние твое получить на ратный успех.

Совет долгий и основательный. Перво-наперво хотел князь узнать, сколько сможет монастырь вооружить чер­нецов и послушников.

— Я смогу оставить в монастыре, если будет на то твоя, владыка, воля, не более двух сотен стрельцов с рушницами и самострелами, ловких к тому же в рукопашках. Понимаю — очень мало, ибо думаю, крымцы не решатся брать сам Серпухов, вот и навалятся на ваш и

Высоцкий монастыри и ради обогащения, и ради овладе­ния доброй защитой от вылазок. По тысяче бы в каждый монастырь посадить, но нет у меня такой возможности. Мало под моей рукой рати.

— Мои монахи и послушники знакомы с ратным де­лом. Послушание у них у всех, кроме основных, пару раз в неделю набираться ратной ловкости и меткой стрельбе из луков и самострелов. Более сотни станут на стену. Только хватит ли?

— А если принять за свои стены слободских из Зелейной, Ивановской и Козьмодемьянской? Мужей в доспехи обрядить, топоры боевые и шестоперы выдав, баб же оп­ределить к кострам с кипятком и смолой. Можно, чтобы они же на стену кипяток и смолу подавали. Кольчугами,

топорами и шестоперами Серпухов поделится, да и я рас­стараюсь.

— Без нужды. В монастырских кладовых добра этого с избытком.

— Тогда ладно будет. Стены ваши только пониже Сер­пуховских, но тоже из тесаного подмосковного камня. Не прошибешь даже тяжелыми стенобитными пушками. Устоите. Можно будет даже вылазки делать. Я воеводу над своими сотнями настрою.

— Есть у нас тайный выход. В бор идет. Оттуда можно тихонько, с Божьей помощью, подбираться к стану ба­сурманскому. Панику наводить. Но главное — пушка­рям карачун235 .

— Слово воеводы.

— Мы в многострадальной России не только служите­ли Божьи, более — ратники. С крестом и мечом в руке.

Еще какое-то время обсуждали они, что необходимо сделать, чтобы основательно встретить ворогов, и что не менее важно, распустить слух, будто в монастыре полная тысяча ратников, когда же обговорили, как им виделось, все, игумен пригласил гостя в трапезную.

Из Владыченя монастыря путь князя Михаила Воро­тынского — в Высоцкий. Перевозчик у переправы ждал князя с его стремянными и малой дружиной. Ловко отча­лил и поставил плот боком к речным струям. И тут князь с вопросом:

— Если татары подходят, ты как с перевозом поступа­ешь?

— Рушу от Владычень-монастыря, не оставляя воз­можности скоро восстановить. Пособляют обычно черне­цы из Владыченя. После чего — сам в лодку. Она у меня спрятана в укромном месте. На ней к причалу у Высоцко­го монастыря. Там с чернецами и послушниками тоже все ломаем, вытаскиваем витой проволоки канат и — за стены монастыря. При нужде шестопером орудую. — И спросил вроде бы с привычной будничностью: — А что? И нынче ждете басурман?

— Ждем. К лету ближе. Большой полк, как всегда, в Серпухове, а вот на Воскресенской и Афанасьевской гор­ках в зажитьях236 нынче ставить некого. Маловато силе­нок.

— А как же Серпуховку перекрыть? Татары по этой дороге любят ходить. Мы ее меж собой крымской зовем. И то сказать: беги до погоста Молодей на Воскресенье. И на Подол-Пахру ловко идти. Козловский брод не помеха. Не угнаться за татарами, если ходко пойдут. Изгоним, как в прошлом году.

— Верное твое слово, но по одежке приходится вытя­гивать ножки. Уповая, что не возьмут крымцы Серпухов штурмом, а не взявши его, не побежит Девлетка к Моск­ве. А коль задержится Девлетка у Серпухова, царь с под­могой подоспеет. Из Великого Новгорода. Но более на то уповаю, что по Калужской пойдет крымская рать. Через Наро-Фоминск. Вот на Наре соберу кулак. Подмога тоже туда подойдет.

— Если так, то ладно сложится. А если побежит мимо Серпухова?

С бродником князь завел разговор не ради того, чтобы почесать язык, а со смыслом: перевозит бродник множе­ство самого разного люда и наверняка не удержится, что­бы не похвалиться новостью, услышанной от самого главного воеводы. И пойдет гулять молва по всему Серпу­ховскому уезду. Соглядатаев же крымских здесь доста­точно, да и предатели, как в прошлом году, могут найтись. Вот и дойдут до ханских ушей эти «очень важные» сведения, дойдут до ушей и главного воеводы крымской рати Дивея-мурзы, который на их основе изберет глав­ной дорогой Серпуховку, а именно этот путь князь Воро­тынский считал самым удобным для воплощения в жизнь своего замысла.

А зажитья для полковых станов князь Воротынский и в самом деле на горах Воскресенской и Афанасьевской собирался оставить пустыми, новый, тайный стан наме­рен был оборудовать верст на двадцать ближе к Москве в глухом лесу, да и не близ Серпуховки, а почти посредине между Серпуховской и Калужской дорогами.

Паром мягко прильнул к пристани, коней свели в по­воду, и князь не сел в седло, решив идти до монастыря пешком. Большую часть малой дружины он отправил в Серпухов. В свою усадьбу, наказав старшему:

— Передай губному старосте237 и городовому приказ­чику, чтоб к завтрашнему утру собрали бы посадских старост. Всех до одного. Я переночую в монастыре.

— Иль у себя не лучше? — усомнился старший.

— Вестимо, лучше. Только важнее не обидеть монас­тырь.

Встретил князя Михаила Воротынского игумен Вы­соцкого монастыря столь же радушно и с тем же понима­нием. У него тоже все монахи и послушники в обязатель­ном порядке набирали опыт рукопашного боя, учились метко стрелять не только из самострелов (в монастыре их имелось более сотни с изрядным запасом болтов, которые ковались в монастырской кузнеце), но и из рушниц. Да­же пушкарскому мастерству обучались избранные, ибо монастырь располагал пятью затинными пищалями.

— Неладно в одном: не налажено в монастыре ямчужное238 дело. Зелья бы огненного не мешало подвезти, чтоб на долгую осаду хватило. И еще. До полутысячи бы мечебитцев разместить в монастыре. Келий всем хватит. Ко­ням тоже места в достатке, овса и сена вдоволь. Отчего я столько прошу? Крымцы на Высоцкий монастырь ярост­ней прут, чем на Владычень. Всякий раз отбиваемся, имея по тысячи от Большого полка. Да и стоят осаждаю­щие город по сию сторону Нары. Худо ли вылазками ку­сать агарян239 .

Князь Михаил Воротынский оценил предложенное игуменом как очень стоящее, но с ответом не поспешил — определял, сможет ли выделить столько ратников. Боль­шой полк неполнокровен. Не дюжина в нем тысяч, как обычно, а всего восемь с четвертью. Во Владычень мона­стырь пару сот, на берег тысячу, в городе тоже нужно ос­тавить почти тысячу, вот еще здесь — полтысячи. Обес­кровлен будет полк. А что делать? Из других полков он даже не думал брать ратников. Не из опаски их оголить, а ради сокрытия своего замысла. Появись в Серпухове ратники из других полков, не укроется это от глаз и ушей крымских лазутчиков, а сведения эти насторожат Дивея-мурзу: чего ради перетасовываются полки?

Прикидывал Михаил Воротынский: мечебитцев с ук-раинных городов Дедилова и Данкова брать нельзя. Очень ловки они в рукопашках (одно слово — порубеж-нйки), и ловкость их станет незаменимой, когда сойдут­ся две рати в решительной сече.

«Если ополовинить тысячу казаков с пищалями от купцов Строгановых? Нет. Я лучше их всех на берег по­ставлю…»

И на дворян выборных, и на детей боярских нацели­вался главный воевода, но отказывался от своих мыслей, но вот все же определился:

— Детей боярских, от митрополита снаряженных, от­стегну тебе, игумен, полутысячу.

— Вот и слава Богу. Ход потайной у нас широк. В бор выходит. Знатно станем кусать крымцев, подбираясь к ним по Нечистому оврагу, а то и бором к самому Подолу. Проводниками мои чернецы станут. Им темная ночь не помеха.

Князя Воротынского вовсе не удивляло, что настоя­тель монастыря говорит не о молитвах, испрашивающих у Бога ратную победу, а рассуждает как настоящий вое­вода, отталкиваясь от суждения — на Бога надейся, а сам не плошай. Он даже о слободах и о церквах, что при них, подумал, опередив князя своим предложением:

— Всех слободских, что до Сер пуховки-реки, возьмем к себе. Мужей вооружим, бабам тоже дело определим. Дроб из колуп выколупывать, мягкие льняные полосы ткать для перевязки ран. В одном я только не уверен: нужно ли сами слободы палить? И как с церквами быть? До Серпейки-реки — несколько слобод: Сокольничья, Пищальникова, Ключная, Дворы Бобровников, и целых три церкви: Николы Чудотворца, Святого Афанасия и Воскресенья Христа. Как эти церкви, так и сами слободы весьма богатые, имеющие добрые доходы от железодела­

тельного ремесла — их товар нарасхват. И даже то, чтоСерпухов стоит как раз на главном пути крымских набе­гов, к оскудению не приводит. Слободы даже хорошеют после каждого набега, ибо слободы имеют и в монасты­рях, и в самом Серпухове осадные дворы, где слободские укрываются все до одного, прихватывая с собой скарб и все деньги. А стоит только татарам уйти за Оку, дома воз­рождаются, как грибы после парного дождя.

Игумен, не дожидаясь ответа на свои вопросы, про­должил рассуждения:

— Церковную утварь, иконостасы по весне укроем в монастыре, сами же церкви, видимо, придется спалить, дабы не осквернили их басурманы.

— Может быть. А вот слободские дома можно оставить в покое. Девлет-Гирей не грабежа ради идет, а царство­вать над Россией. Предполагаю оттого, рушить деревни и села не станет. Ну, а если сами крымцы порушат и по­жгут слободы, на их головы грех.

Долго еще обсуждали воевода и игумен, как должно действовать в случае появления крымских туменов, и когда обо всем условились, князь открыл игумену в об­щих чертах свой замысел.

— Даже первые воеводы полков знать его не будут до времени. Каждый свое задание получит — вот и все. И те­бя прошу даже игумену Владычьего — ни слова. Ему я не открылся.

— Спаси- Бог, — перекрестившись, как бы поклялся игумен. — Спаси и помилуй, — сделав паузу, пригласил на трапезу: — Не обессудь только, день-то нынче пост­ный. Ушица стерляжья. Балычок. Икорка. Квасом за­пьем. И на покой.

Какой там покой? Не вдруг заснул главный воевода, что стало уже для него привычным в последние недели: думы отягощали неимоверно. На этот раз он старательно обдумывал предстоящий разговор с губным старостой, городовым приказчиком и посадскими старостами, что­бы ненароком не обмолвиться о главном своем замысле, чтоб коротко было и в то же время понятно каждому, что ему предстоит сделать для подготовки к обороне города. Когда же с этой думкой было покончено, навязалась но­вая, уже не первый раз возникавшая, но не так упрямо. Дело в том, что большой огненной наряд и гуляй-город, как намечено, будут упрятаны в лесу. Но осилят ли коле­са у пушек колдобистую дорогу, когда придется спешно занять определенное им место? На этот раз решение на­шлось скорое.

«Пошлю завтра гонца к воеводам Коркодинову и Су-горскому, пусть до моего к ним приезда испытывают пушки и подводы с гуляй-городом. Если изъян обнару­жится, будет время на исправление. С этой успокаиваю­щей мыслью и заснул.

Разбудил князя колокольный звон, призывающий к утрене. Отстояв ее и наскоро позавтракав, он вскочил в седло. Князь не любил, чтобы его долго ждали, и если на­значил встречу в детинце со старостами и приказчиком на утро, стало быть, нечего тянуть время.

Все уже собрались в палатах городового приказчика. На нем лежали обязанности воеводы городовой рати, ему напрямую подчинялись сотники и пятидесятские, он за­ботился о материальном обеспечении обороны города, поэтому его теремной дворец считался центром воевод­ских дел. Вот и прибыли все именно сюда, справедливо полагая, что главный воевода Окской рати и начальник пограничной государевой стражи поведет речь не о развитии ремесленничества, и не ошиблись, князь Михаил Воротынский действительно заговорил о предстоящих испытаниях.

—  Оповещен я верными моими людьми из Крыма, что нынче Девлет-Гирей пойдет великим походом на Россию. Ни грабежа ради, ни полона для торга на рынках Кафы и даже ни ради возврата России к данничеству — нет! Ради установления полной своей власти над всей Русской Зем­лей. Мыслит он сделать Москву стольным градом Золо­той Орды.

—  Губа не дура! — хмыкнул один из посадских старост и столь же усмешливо спросил: — А не подавится?

Эту несдержанность Михаил Воротынский тут же по­вернул в нужное ему русло:

—  Хорошо бы, конечно, чтоб нам на костях татарских стать, только у меня, у главного воеводы Окской рати, силенок маловато. Если же мы все, не жалея животов своих, упремся рогами, тогда посильно будет одолеть во­рогов. — Тут же, без паузы, перешел князь к конкретно­му разговору: — Большой полк нынче весь уместится в городе. Зажитья на горках некем занимать. И все же од­ну тысячу я выдвину на берег, к переправе, что выше ус­тья Нары. А чтобы не выказывать малочисленности рат­ников, всех их упрятать в борозды глубиной почти в рост. Соединить их к тому же меж собой ходами. Тоже глубокими. Для отхода бескровного, когда невмоготу станет, тоже глубокие ходы подготовить. Но тут такая закавыка: не ратникам же самим землекопить, а посохи у меня, почитай, нет. Не вам говорить, какой мор проре­дил русские города и села. Прошу поэтому посадских старост взять на свои плечи эту работу. Посильно ли?

—  Посильно. Укажи только нам, где закопы ладить, где ходы прорывать.

—  Укажу. Теперь же, как окончим совет, — сделав малую паузу, продолжил: — Но еще нужно все кузни на ратное дело повернуть: ковать топоры боевые, шестопе­ры, щиты, а кто может, пусть кольчуги плетет. Все это для посадских мужей. Пусть загодя переберутся в свои осадные дворы и посходятся в рукопашках. Очень сго­дится, когда встанут на стены.

— Когда — загодя? — уточнил губной староста. — По слову твоему, князь, или по своему расчету?

— Лучше не ждать моего слова. Как хлебопашцы отсе­ются, так потихоньку-полегоньку, без спешки и сутоло­ки начинают пусть занимать свои осадные дворы.

— Ясно.

— 'Только кузням до последнего часа не гасить горны. Кроме доспехов и оружия кузнецам нужно ковать триболы. Я в полковом обозе привезу их, но и у вас сготовлен­ные лишними не станут. Перед бродом на добрую версту их разбросаем погуще, да и вокруг городской стены по­сыпем не скаредничая. Еще не худо бы по берегу Серпейки посеять. Губному старосте велю взять под свое око ковку трибол. Если все ясно — едем на берег Оки.

Там совместно определяли место бороздам, прикиды­вали, где ловчее проложить пути отхода. Когда же все разметили и даже определили работы каждому из посад­ских старост (с учетом имеющихся в посадах мужчин), князь Воротынский заключил:

— Значит, за дело. Без раскачек. К приходу Большого полка в Серпухов все должно быть готово.

— Дождаться бы, как снег сойдет и земля растает?

— Отпиши Девлетке грамотку, чтоб не очень спешил. Мы, дескать, боимся свои холеные ручки ломами да ло­патами мозолить, — ответил за главного воеводу губной староста, — глядишь, крымский хан посочувствует.

Заулыбались все, оценив ловкость отповеди.

Когда подъезжали обратно к детинцу, князь Воротын­ский предложил городовому приказчику и губному ста­росте:

— Продолжим разговор в более узком кругу. У меня в усадьбе.

— А не лучше ли ко мне, — переиначил губной старо­ста. — Ты, князь, хоть и свой, но все же — гость. Ладно ли хозяевам у гостя гостевать?

— Что же, едем к тебе.

Хозяин ожидал, что главный воевода поделится с ни­ми сокровенным, о чем не хотел говорить при посадских старостах, он даже предложил пройти в отдаленную ком­нату, где, как он выразился, никто им не помешает, но Михаил Воротынский пожал плечами:

— Вроде бы нет в этом нужды. На совете обо всем дого­ворились. Если же какая мыслишка возникнет, обсудим за трапезным столом.

Он не имел намерения раскрывать свой тайный замы­сел губному старосте и городовому приказчику не пото­му, что не доверял им, опасаясь неверности, но коль ско­ро решил не говорить о сокровенном даже первым воево­дам полков, с какой стати распахивать душу в Серпухо­ве. Тем более что он богат примерами предательства. Бу­дут они и нынче, поэтому нужно говорить только о мало-сильности рати Окской, о том, что намерен он, воевода, собрать кулак только на Наре, где и дать бой.

Но как накануне усомнился брод ник: точно ли пове­дет Девлет-Гирей свои тумены по Калужской дороге, та­кое же сомнение возникло и у городового приказчика. Еще он удивился, отчего главный воевода разговор о ме­сте сосредоточения рати ведет при слугах, однако посчи­тал неуместным и не по чину остепенять князя. Но все же осмелился спросить:

— Ты так уверенно рассуждаешь, князь, будто тебе в точности ведом замысел лашкаркаши Дивея-мурзы. А что, если по Серпуховке двинется? Успеешь ли ты на Па­хру, допустим, перебросить свои полки и устроить к сече?

— Я уже сказал, что весть получил из Крыма. Добав­лю для вас: от много знающих людей и верных мне. Све­дения, хотя порознь посланные, не противоречат друг другу, а едины по сути. Вот почему я уверен. Давайте вместе порассуждаем. Не на грабеж идет Девлетка, а цар­ствовать в Москве, оттого не станет изгоном идти, осадив лишь города частью сил. Пограбит и — обратно. Снимая осады. Теперь же у него цель не уходить назад за Пере­коп. Вот и считаю, без покорения городов-крепостей за спиной не станет брать Москву и Кремль. А на Серпуховке какие города? До самого Подола-Пахры, почитай, нет их. На Калужской же — Наро-Фоминск, Боровск. Захва­тив их, Девлетка бок себе полностью обезопасит и от воз­можной рати из Смоленска, и от набегов ливонцев.

Князю Воротынскому самому было стыдно за себя, за свои, мягко говоря, поверхностные рассуждения, словно речь ведет не обкатанный боями воевода, а верхогляд слабоумный, но он подавлял этот стыд, продолжая раз­глагольствовать, удивляя и разочаровывая всех слушаю­щих его, надеясь, что это послужит на пользу дела.

Как покажет время, княжеское пустомельство сослу­жит хорошую службу. До Дивея-мурзы дойдет слух о по­ловинном составе Большого полка и вообще о малочис­ленности русской рати, которую главный воевода даже не разместит на Оке, а перекроет ею лишь Калужскую до­рогу, и поэтому ханский советник решит, что надо идти главными силами по Серпуховской дороге через Подол-Пахру. Получить же новые сведения из Серпухова после его осады Дивею-мурзе не удалось, ибо тысяцкий, кото­рому от князя Воротынского был дан строгий наказ так поставить охрану города, чтобы даже мышь не пролезла через городские стены, исполнил его со всем старанием. Вот и пошли крымцы, как и замышляли, по Серпухов­ской дороге в полной уверенности, что Большой полк вы­веден из ратного дела плотной осадой. Не видели они впе­реди себя каких-либо серьезных препятствий, поэтому шли неспешно и уверенно. Что и нужно было главному воеводе русского войска.

Но это станет фактом потом, сейчас же князь Воро­тынский лишь верил, что его речи, которые были про­тивны даже ему самому, принесут хоть какую-нибудь пользу. Сделал князь и еще один предусмотрительный шаг — перед тем как покинуть гостеприимный дом, по­велел его хозяину:

— Собери сотников и даже десятников, перескажи им мой наказ готовиться к обороне города со всем рвением и без проволочек. Когда войду с полком своим, учиню большой смотр.

— Десятников бы не стоило, От них молва может по­лучить ненужное начало. Желательно ли такое?

Чуть не вырвалось у князя Воротынского: «Желатель­но», но ответил он иначе:

— А ты предупреди, чтоб языки держали за зубами. Строго спрашивай за болтливость.

Вроде бы и эта встреча прошла ладно, можно денек-дру­гой понежить себя в своей усадьбе, а уж после чего — в путь. К Коркодинову и Сугорскому. Поглядеть, готовы ли пушки колесные и обоз с гуляями к лесным колдобистым дорогам.

Воеводы большого огненного наряда и гуляй-города обрадовали князя Воротынского докладами, что у них все ладом, ни одной поломки за все дни смотра.

— Отменно, стало быть. Веря вам, однако, хочу убе­диться самолично.

Выставили напоказ главному воеводе дюжину пушек на полозьях, дюжину колесных.

—  Отчего сани?

—  Снег уплотнять. Не сидеть же сложа руки, весны ожидаючи.

Разумно. Приминая снег, сани не гладят лесных рыт­вин, не делают дорогу ровней — она лишь для лошадей становится удобней, а на оси и колеса нагрузка даже по­вышается.

— Молодцы. Поглядите еще раз, чтоб сбруя была ис­правна и не лежалая. Если что нужно заменить, непремен­но меняйте. Случись волынка от кого из приказных — тут же ко мне с докладом.

Более придирчиво осматривал князь Воротынский пушки на колесах, и это вполне понятно: бендюги еще предками испытаны, а колесные пушки — новинка. Правда, они не подвели, когда из Алатыря и Васильсур-ска и даже из Москвы доставляли их своим ходом в Сви-яжск, но по иным вовсе дорогам, наезженным, а не лес­ными проселками, а то и вовсе по целине.

Неделя испытаний вроде бы подтвердила ладность осей и ступиц, можно бы успокоиться на этом, но глав­ный воевода не остановил испытаний.

— Продолжайте челночить. Лучше загодя попотеть, чем после локти кусать. Особенно нагружайте оси, когда снег водой отяжелеет. Я стану через каждую неделю са­молично осматривать пушки.

— Не загонять бы лошадей и пушкарей?

— Лошадям овса вдвое добавьте. А пушкари? Они больше навыка обретут, ловкости в управлении лошадь­ми, быстроты при срочной подготовке пушек к стрельбе. Это — очень важно. Для отдыха же перед боями доста­нет у них времени. Самое малое — недели три. Будете

сидеть в глухомани лесной, лишь оберегая себя от лиш­него глаза.

Князь твердо держал слово: каждую неделю посещал большой огненный наряд, а если оказывался в отъезде, присылал кого-либо из своих ближних соратников. И каждый его приезд оканчивался похвалой, и не только словесной — князь поощрял пушкарей за старательность и сноровку рублями из своей казны. Сверх положенного жалования. В Пушкарском же приказе просил дьяка, чтобы поощряли мастеров-литейщиков без скаредности, не забывая и подьячих, которые следили за качеством работ.

Вот уже воротился боярин Никифор Двужил. Он об­любовал два места для гуляй-города. Одно — на хол­мах близ деревни Молоди, перед которой как будто специально раскинулась удобная для рукопашки огибь речки Рожай. Второе место, тоже на холмах, в верховьях Десны. Выбрал он тайное место для большо­го огненного снаряда и обоза с гуляями тоже в глухом лесу, на половине пути между Троицким и Крестами. Оттуда ловко будет, загодя устроив где необходимо просеки и гати, быстро продвинуться как на Рожаю, так и в верховья Десны — в зависимости от того, по ка­кой дороге поведет свои тумены Девлет-Гирей и пове­зет своих наместников, назначенных управлять рус­скими городами.

Михаил Воротынский верил, что Двужил выбрал под­ходящие места, но поехал посмотреть их самолично. Не для того, конечно, чтобы оценить выбор боярина, а чтобы на тех местах определить окончательно, где и как расста­вить засадные полки, откуда им наносить удары в реша­ющий момент.

Неожиданный удар свежих сил — не его открытие. Как он знал из опыта предков, так поступали многие. Особенно наглядным для него был пример воеводы Боб-рока и великого князя Дмитрия Донского. Вряд ли была бы победоносной битва на Куликовом поле, которая ре­шала поистине судьбу России, не укройся в дубраве Боб-рок с конным полком. Удар этого полка решил исход сра­жения. Теперь князь Воротынский собирался повторить тот тактический ход, но в еще большем масштабе: не один полк укрыть в засаде, а два — Передовой опричный и Правой руки. Да и свою большую дружину. А это тре­бовало тщательнейшей подготовки и полного сохране­ния задуманного в тайне.

Особенно понравилось князю-воеводе место под Моло-дями. Вольные сенокосы и выпасы начинались сразу же от речки Рожай; огромное поле, где можно разворачи­вать сечу, упиралось в не очень высокие, но довольно крутобокие холмы, которые тянулись влево от села на несколько верст.

—  Великий гуляй можно ставить. Весь огненный на­ряд в дело ввести, подкрепив его двумя полками.

—  Обрати, князь, внимание, что штурм гуляй-города ловок только от поля. Обратная сторона холмов — лесис­тая, да еще с густым ерником. И дальше за холмами лесу конца и края нету. Справа и слева — тоже чащоба. Там ловко укрыть засадные полки и твою дружину. Почитай, под самой рукой будут.

В верховьях Десны место тоже хорошее, с одной лишь разницей: штурмовать гуляй-город крымцы смогут поч­ти отовсюду. Лес подступает к холмам только с одной стороны. Вроде бы бочком притулился. Но здесь другая выгода: поле перед холмами кочкастое, мокрое, конница не разгонится до неудержимости, оттого жесткого удара не произойдет. Засадные полки окажутся чуточку подальше, но все равно вступить в сечу не замешкаются, когда получат сигнал.

— Зуботычину и здесь подготовим приличную, но все же у Молодей лучше. Все нужно сделать, чтобы Девлетка пошел Серпуховкой. Я уже пустил пыль в глаза серпуховчанам, будто на Наре изготовится рус­ская рать для встречи крымских туменов, нужно эту мысль понастойчивей насаждать везде. Даже в Москве. Да и действовать придется так, чтобы заманить на Серпуховку.

— Может, перебежчиков подбросить Дивею-мурзе?

— Мысль. Найди только крепкого. Чтобы пытки вы­держал.

— Как не найти. Найду.

Два полных дня провели князь Михаил Воротын­ский и его боярин Никифор Двужил в верховьях Десны, определяя границы для гуляй-города и места для засад­ных полков, затем вновь вернулись на Рожаю. Им пред­стояло и здесь провести не менее пары дней, изучая ок­рестности и определяя места для войска. Гостевать ос­тановились у сельского старосты. За трапезой тот с во­просом:

— Чего это ты, знатный воевода, наведовавшись еди­ножды, снова воротился? Не к сече ли готовишься?

— Нет, — нашелся первым Никифор. — Царь наш из­волит иметь свои охоты на новых местах. Вот мы и гля­дим добычные места. В верховьях Десны побывали, те­перь вот сюда — еще разок.

— На Десне, разумею, получше. Там озер куда как бо­лее, чем у нас. Кулишек240 не счесть. Ручьев да речушек бобриных в достатке. Там охота добычливей.

— Мы тоже к такой мысли склоняемся, — успокоил сельского старосту князь Воротынский, вполне понимая его опасения. — Будем царю-батюшке советовать верхо­вье Десны. Хотя еще денек потратим, лес изучая: много ли кабанов да сохатых?

— Не густо у нас зверья. Не густо, — будто с сожале­нием произнес староста. — Не слишком разживешься.

— Верим. Но и самим поглядеть стоит, чтоб со знани­ем дела советовать государю. Жалко ли денек на это по­тратить?

Однако не денек, а целых три челночиля князь и его боярин по лесу, определяя места для засадных полков, все измеряя, все рассчитывая. Уезжая, окончательно ус­покоили старосту:

— Не посоветуем государю Рожаю. Не очень ловкое

для охоты место, да и не добычливое, как нам увиделось.

До самой до Москвы обсуждали два опытных воеводы все мелочи предстоящей сечи. К таким обсуждениям приучил еще с детства князя Воротынского Никифор Двужил. Он часто назидал: чтобы найти разумный ход, нужно отбросить сотни неразумных предложений.

В Москве князя ждали новые заботы, новые хлопоты. Время летело стремительно. Вот уже и Благовещение Пресвятой Богородицы на носу. Князь Михаил Воротын­ский с челобитной к Ивану Грозному.

—  Дозволь, государь, мне держать путь в Коломну. Поведу, благословясь у митрополита, рать на Оку.

—  С Богом. Вести, если что, посылай без промедле­ния. Только, думаю, не пойдет сей год Девлетка, хотя и готовится.

— Пойдет, государь. Пойдет, — и добавил со вздохом: — Рати у меня маловато.

— Не клянчай. Ничего не дам. Нет у меня лишней рати. Что ж, на нет и — суда нет.

Едва князь вышел от царя, тот сразу же велел гото­вить поезд в Александровскую слободу. Со всей семьей.