Тот самый Лернер

Литература

Тот самый Лернер

ЗОЛОТО РЕЙНА

Евгений РЕЙН

Чуть ниже среднего роста, слегка полноватый, с гладко зализанной тёмноволосой головой… Всегда в одном и том же недешёвом костюме, в светлой сорочке со скромным галстуком.

Я познакомился с ним в 1953 году, когда поступил в Ленинградский технологический институт.

В этом институте у него была немалая должность освобождённого секретаря профкома. На втором курсе я стал старостой поэтического кружка института. Ему начальство института поручило курировать этот кружок.

Изредка мне приходилось встречаться и говорить с ним. Его звали Яков Михайлович Лернер. На пиджаке его всегда красовалось несколько орденских колодок. Он охотно рассказывал о своих военных подвигах. Как он прокладывал Дорогу жизни по Ладожскому озеру во время блокады, как вылавливал немецких диверсантов, как к его советам прибегали маршалы Жуков, Говоров, Рокоссовский. Говорилось всё это буднично, без нажима. Дескать, это всё было, было… Маршалы и генералы могут подтвердить.

Время было переменчивое. XX партсъезд, доклад Хрущёва о культе личности. Мы с друзьями в институте решили выпустить стенную газету «Культура». В ней наивные заметки о выставке Сезанна в Эрмитаже, о театре Акимова, о русских изданиях Хемингуэя, о фильме «Чайки умирают в гавани» – и всё в таком роде.

Это была осень 1956 года. Но тут произошло восстание в Будапеште, которое подавили советские танки. И кто-то наверху сказал, что в Венгрии тоже всё началось со студенческого клуба имени Шандора Петефи. И тогда в малотиражке «Технолог» появилась статья Лернера «Культура», суть которой сводилась к следующему: это антисоветский заговор, от «Культуры» до бутылок с зажигательной смесью только один шаг. Тотчас подоспел и московский корреспондент из «Комсомольской правды». И вот уже в главной комсомольской газете  страны целая полоса вопрошает: «Чего же хотят товарищи из Технологического института?» А хотят они, естественно, мятежа, расправы над коммунистами-ленинцами, антинародных буржуазных свобод со всеми вытекающими последствиями.

И тогда органы всерьёз занялись редколлегией студенческой стенгазеты «Культура». Каждый из нас получил свою долю неприятностей. Меня исключили из института с удивительной формулировкой – «За академическую недисциплинированность».

Я уехал работать на Камчатку в геологическую партию. Когда вернулся, узнал, что Лернер в Технологическом институте больше не работает. Обнаружились большие денежные растраты. В его ведении были финансы, которые зарабатывали институтская самодеятельность, спортивные команды. Пропал также отрез натурального бархата, предназначенный для занавеса институтского клуба. И ещё что-то. Долго о Лернере ничего не было слышно. Шли годы.

Наступил 1964 год. Вышел знаменитый хрущёвский указ о борьбе с тунеядством. Я к этому времени уже работал инженером-механиком на заводе «Вперёд» в Ленинграде. Однажды меня вызвали в 1-й отдел, т.е. отдел кадров. А за ним, как известно, всегда присматривал КГБ. Рядом с завотделом за столом сидел Лернер. Попеременно Лернер и кадровик задавали мне какие-то туманные вопросы. О моих антисоветских настроениях, о встречах с иностранцами, о всяких нехороших отношениях.

Поспрашивали и отпустили. Почему, зачем – стало понятно только потом. Это Лернер реализовывал свою новую идею. В это время он работал в институте «Гипрошахт», возглавлял народную дружину при этом институте.

Идея оказалась несложная – раздуть из борьбы с тунеядством идеологический процесс. Видимо, я на роль жертвы не годился: инженер-механик, работает в цеху, зарплата 110 рублей… Словом, не то. И тогда Лернер нашёл Бродского. Задержали его, кстати, дружинники. История всем хорошо известная. Я был на судебном заседании, том самом, который застенографировала Фрида Вигдорова.

Лернер бродил по залу с тяжёлым катушечным магнитофоном в руках, не думаю, однако, что магнитофон был включён. Это была чистой воды декорация. Я уверен, что именно он и подобрал замечательных свидетелей обвинения, которые ничего никогда не читали и впервые увидели Бродского на процессе. Бродский получил пять лет ссылки, а через два года был амнистирован.

И опять потекли годы. В 1972-м, в июне, Бродский уехал в США. А через пару месяцев нашу компанию потрясла невероятная новость – Лернера судят. Да-да, судят в нормальном народном суде, что на улице Толмачёва в Ленинграде. Судят за многочисленные аферы, воровство, жульничество, самозванство и всё в этом роде.

Я, конечно, пошёл на суд. Лернер сидел на скамье подсудимых. Я прошёл мимо. Увидев меня, Яков Михайлович сложил пальцы в виде тюремной решётки и внятно сказал: «Рейн, я тебя посажу». Но на этот раз посадили как раз его. При этом выяснились невероятные вещи. Он вообще никогда не служил в армии. Часть военного времени он провёл в Самарканде, где был завхозом госпиталя. И уже тогда обвинялся в хищении сотен комплектов постельного и личного белья. Потом некоторое время работал на ферме, заведовал  кормлением животных; те чуть не подохли от истощения, поскольку их почти не кормили – весь фураж уходил налево.

Лернер и наград никаких никогда не получал. Все его ордена и медали – фальшивки. Он где-то раздобыл чистые наградные листы и попросту заполнял их на своё имя (он даже наградил себя орденом Ушакова I степени, который присуждался за победы  на флоте). К Дороге жизни через Ладогу он тоже не имел никакого отношения.

Лернер зачастую шёл на копеечное жульничество (так, однажды, проводя лжеревизию в универмаге, он потребовал в качестве взятки тапочки и тенниску, т.е. летнюю рубашку). Но он же пускался и в многотысячные аферы, якобы распределяя от имени Ленинградского обкома партии  квартиры. И находил для этих афер клиентов, обманывая их на очень большие суммы. Он хранил у себя на даче огнестрельное оружие и боекомплекты к нему. Был он и брачным аферистом, число его жён доходило чуть ли не до десятка, и от каждой получал какие-то деньги, ведь, чтобы погасить скандалы, ему иногда приходилось какие-то выуженные у его жертв суммы возвращать. Всегда не полностью, но всё-таки.

Были и ещё какие-то обвинения, всего не упомнить. Он получил срок, кажется, 6 лет. Напрасно он говорил, что все обвинения, которые ему предъявляют, ничего не значат в сравнении с пользой, которую он приносил государству, участвуя в идеологической борьбе с диссидентством. К этой части его деятельности суд оказался глух, и Яков Михайлович наконец сел. Как пошутил один из наших приятелей, «Бродский – в Мичигане, Лернер – в Магадане».

Однако через полтора года я встретил Лернера на свободе в Москве в редакции еженедельника «Неделя» на Пушкинской площади. Едва завидя меня, он подошёл и как ни в чём не бывало дружелюбно заговорил. Более того, он мне сделал предложение, из которого я понял, что деятельность его ничуть не изменилась.

– Не нужен ли тебе американский автомобиль? – спросил он. – Уезжает из СССР один дипломат и хочет продать «линкольн». Почти новый. Правда, пока без документов, но документы я тебе вскоре доставлю. Если нужен, то выдай некоторый аванс.

Всё-таки это был человек особый. Видимо, одновременно и авантюрист, и преступник, и шизофреник. Давным-давно он обнаружил в советской системе некую тёмную изнанку. Всё то, что было связано с её закрытостью, блатом, демагогией, страхом перед КГБ и вообще страхом, доносами, покровительством людям, нужным системе, телефонным правом, советским беспределом и всем прочим, что выросло в недрах системы и прикрывалось коммунистической идеологией, цинизмом, а порой и откровенной уголовщиной, – всё это он использовал десятилетиями. При всём том человек он был полуграмотный. Выяснилось, что статейки и заметки в газетах, часто им публиковавшиеся, писали за него какие-то уж совсем тёмные и неизвестные личности. Он не всегда и знал, что там они пишут. Через год или два его посадили во второй раз. И снова он вышел раньше срока на свободу. И опять взялся за своё.

Какое удивительное упорство, видимо, иначе жить он уже не умел. По сути, он являл собой некую трансформацию бессмертной литературной фигуры Остапа Бендера. Но какую зловещую трансформацию! Ни остроумия, ни обаяния ильфопетровского персонажа. Только подлость, хитрость, приспособленчество, доносительство, умение выуживать из воздуха времени какую-то выгоду, иногда просто красть, иногда организовывать аферы и идеологические кампании чуть ли не государственного масштаба.

Умер он в Ленинграде, кажется, в 90-х годах. На его первом судебном процессе выступала в качестве свидетеля его взрослая дочь (фамилия её была не Лернер, а какая-то иная, возможно, по мужу). Когда судья спросил её, кем она доводится обвиняемому, она не ответила, а только громко, в голос зарыдала. Мне это показалось весьма символичным.

Прокомментироватьgt;gt;gt;

Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии: