"Целакант" - читать интересную книгу автора (Уоттс Питер)

Целакант

В самом сердце Орегонской пустыни Дэниел Брукс, безумный, как и все пророки, открыл глаза, внимая обычной литании вестников смерти.

Этой ночью улов был скуден. Полдюжины ловушек выпали из сети (чёртов бустер[1] снова вырубился), а оставшиеся по большей части оказались пусты. В 18-ой он обнаружил большую змею. В линзы 13-ой нервно заглядывала куропатка. Видеозапись в 4-ой не работала, но, судя по весу и температурным показателям добычи, туда, скорее всего, угодила и теперь бешено извивалась молоденькая ящерка. В 23-ю попался заяц.

Он вздохнул и очертил полукруг указательным пальцем. Ленты уведомлений свернулись и исчезли с покрова палатки. Следующим жестом он вызвал на ткань тактические оверлеи, нацелив их на анализ температуры, и получил изображение Прайнвилльской заповедной территории[2] в режиме реального времени, доступное всем желающим. Его палатка слабо колыхалась в центре дисплея, представленная расплывчатым жёлтым пятном: холодная резко очерченная внешняя оболочка и словно изжёванный, более тёплый центр. Никаких других источников тепла в поле зрения не обнаружилось. Брукс довольно кивнул своим мыслям.

Мир по-прежнему оставлял его наедине с собой.

Снаружи, невидимое в бесцветных предрассветных сумерках, какое-то маленькое существо шныряло там и сям вокруг палатки, немедля спрятавшись за камни при его появлении.

Пар от дыхания конденсировался перед ним и выпадал росой, изморозь, покрывавшая пустыню слабо поблёскивавшим налётом, похрустывала под сапогами. Его горный мотоцикл был прислонён к одному из срубленных лиственничных стволов, обозначавших границу лагеря. Шины казались мягкими и вялыми, точно зефир

Он извлёк кружку и фильтр для воды из тайника и вышел на открытое пространство, спустившись с осыпи. Остатки жалких пустынных ручейков позволяли ему утолить жажду. Тонкие и слабые, они едва влекли свои воды и были обречены на вымирание менее чем через месяц. Впрочем, одному большому млекопитающему их воды на этот срок должно было хватить.

На другой стороне долины искусственный торнадо Двукамерников корчился и дрожал, затмевая всю восточную сторону серого неба, но звёзды всё ещё виднелись сквозь этот вихрь — их свет был льдистым, немигающим и с горькой очевидностью бессмысленным. Ничего там сегодня не было, кроме энтропии и тех же вымышленных форм, какие люди приписывали природе с тех самых пор, как впервые глянули в небеса и стали им дивиться.

Пять лет назад пустыня была иной. И ночь тоже. Но ощущения у него были ровно те же, что и сейчас — тогда, в то мгновение, когда он сам взглянул вверх и с содроганием понял, что небо изменилось, стало хаотичным, обессмысленным. Небо, в котором каждая звезда сияла одинаково ярким алмазным светом, где каждое созвездие имело одну и ту же форму идеального квадрата, как бы ни изощрялась людская фантазия.

13 февраля 2082 года, ночь Первого Контакта. Шестьдесят две тысячи объектов неизвестного происхождения заключили мир в узлы огромной сетки, заглушив весь радиодиапазон воплем своей огненной гибели. Брукс ещё помнил чувство, обуявшее его в ту ночь: как если бы он стал невольным свидетелем какого-то переворота в небесных сферах, свержения капризного божества-узурпатора и восстановления привычного миропорядка.

Революция заняла всего лишь несколько секунд. Созвездия возвращались на привычные места, пока следы сгоравших от трения соглядатаев таяли в верхних слоях атмосферы. Но Брукс понимал, что ущерб уже нанесён и стал необратимым. Небо никогда не станет прежним.

Правда, он не думал тогда этими словами. Он думал о другом. Весь его чёртов биологический вид сгрудился в кучку, поражённый ужасом этого нежданного пробуждения, даже если кто-то и не понимал, что в точности произошло, даже если ничто в действительности не пострадало, за исключением человеческого самомнения. Мир отбросил накопившиеся противоречия и различия, поклялся не постоять за ценой и выдал на-гора лучший корабль, какой только можно было смастерить в двадцать первом веке. Они собрали команду, состоявшую из баснословно дорогих специалистов с переднего края науки и техники. В чью-то светлую головушку даже пришла мысль вручить им разговорник, где одна и та же фраза ОТВЕДИТЕ МЕНЯ К ВАШЕМУ ВОЖДЮ повторялась на нескольких сотнях языков.

Теперь мир затаил дыхание — на пять лет, в ожидании Второго Пришествия. Но с тех пор ни малейшего продолжения, никакого второго акта, ни даже выхода на бис не последовало. Пять лет — большой срок для существ, которые привыкли, что им во всём потворствуют. Брукс никогда не считал себя сторонником теории о благородстве человеческого духа, но даже он был поражён тем, сколь мало времени понадобилось, чтобы небо снова обрело прежний вид, а человеческие разногласия и дрязги — прежний накал. Из этого он сделал вывод о сходстве людей и жаб. Убери движущийся предмет из поля зрения, и они о нём тут же позабудут.

Тезей должен был сейчас находиться за орбитой Плутона. Если он что-то и обнаружил, Брукс об этом ничего не слышал. Сам он просто устал ждать. Он устал жить в постоянном напряжении, в ожидании чудовищ или спасителей. Он устал убивать и умирать изнутри.

Пять лет.

Ему больше всего хотелось, чтобы в кои-то веки настал конец света.

Он провёл это утро так же, как и все остальные в эти два месяца с момента прибытия сюда: обходя ловушки и тычась в пойманные ими существа в тщетной надежде, что хоть какое-то осталось неискажённым.

Облака успели закрыть восходящее солнце, прежде чем мотоцикл достаточно зарядился, поэтому он оставил его в лагере и побрёл на своих двоих. Было уже около полудня, когда он добрался до зайца и обнаружил, что его уже кто-то успел сожрать. Ловушка была распахнута и дочиста опустошена каким-то хищником, который даже не удосужился оставить пятнышко крови на анализ.

В 18-й всё ещё извивался подвязочный уж: особь мужского пола, судя по характерному коричневому-на-коричневом окрасу, позволявшему им сливаться с грязью. Он корчился в руках Брукса, обвиваясь вокруг его предплечья, будто чешуйчатое щупальце; из желёз текла вонючая жидкость, оставлявшая следы на коже. Брукс отобрал несколько микролитров крови без особой надежды на успех и перенёс их в сканер, висевший у него на поясе. Ферменты и энтальпия творили свои чудеса, пока он прихлёбывал из своей фляжки.

Далеко в пустыне монастырский вихрь раздулся втрое против своей предрассветной величины, подзуживаемый полуденным жаром. На расстоянии он казался коричневой ниточкой, безобидным дымчатым разводом, но стоило подойти к этой воронке поближе, и ты рисковал быть разорванным на ошмётки. Всего годом раньше прислужники какой-то мстительной угандийской теократии взломали систему управления трансатлантическим лайнером, следовавшим из Дартмута, и направили его в такую ветряную мельницу в пригороде Йоханнесбурга. Из воронки удалось извлечь не так много, да и то по большей части зубы и заклёпки.

Сканер испустил жалобный писк бессилия: слишком много генетических примесей для проведения анализа. Брукс вздохнул. Он даже не удивился. Маленький прибор мог обнаружить любого кишечного паразита в крупинке подсохшего дерьма или идентифицировать любых подселенцев в тончайшем срезе чистой ткани. Но чистая ткань в эти дни стала величайшей редкостью. Всегда находилось что-то постороннее. Вирусная ДНК, например, специально разработанная в благих целях, но слишком неразборчивая в их выборе. Специальные генетические маркеры, предназначавшиеся для того, чтобы сделать животное светящимся в темноте при соприкосновении с токсином, интерес к которому Агентство по охране окружающей среды утратило лет двадцать назад. Даже ДНК-компьютеры, разрабатывавшиеся под конкретную задачу и впоследствии бездумно запакованные в дикие геномы, где они и остались, подобно грязным отпечаткам подошв на тщательно навоскованном полу. Это не учитывая, что примерно половину всех технических данных на планете в эти дни хранили в генетическом виде, и что-то из этого богатства то и дело терялось. Даже секвенирование[3] лёгочной трематоды[4] могло оправдать затраченные средства, если последовательность её нуклеотидных пар кодировала какой-нибудь хитрый белок или технические спецификации денверской канализационной системы.

Ну ладно, пусть так. Он был уже старик, отщепенец, пришедший из тех дней, когда люди могли сказать, на что они смотрят, просто посмотрев на эту вещь. Проверив форму щитовидных пластинок под змеиной пастью. Сосчитав число плавников или крючков у ленточного червя. Во всяком случае, если вы что-то делали не так, то это была только ваша вина, а не какой-то там безмозглой машины, которая сама не в состоянии отличить цитохромоксидазу от сонета Шекспира. И если так получилось, что существа, которых вы пытаетесь идентифицировать, обитают внутри других существ — ну так что ж, придётся вскрыть хозяина, чтобы до них добраться.

Брукс это тоже умел делать, но нельзя сказать, чтобы ему такое занятие особенно нравилось.

— Тсс… тихо… тебе не будет больно, я обещаю… — прошептал он, обращаясь к очередной жертве, и отправил её на казнь. Он часто себя ловил на этом прежде — на том, что лепечет слова бессмысленной сладкой лжи жертвам, которые, скорее всего, даже не могут понять, о чём он говорит. Он себе говорил, что пора взрослеть. Только крайне мягкосердечный и тупоголовый человек мог позволить себе жалость и раскаяние, убивая столько животных. За все миллиарды лет существования жизни в её бесконечных итерациях на этой планете разве родился хищник, пытавшийся облегчить участь добычи? Разве естественная смерть могла наступить столь быстро и безболезненно, как смерть от рук Дэна Брукса во имя высшего блага? Жизнь может существовать только за счёт другой жизни. Биология — это и есть попытка понять принципы жизни. И он стал создателем, автором основных положений и единственным активно работающим участником нового направления в биологии, а именно — попытки помочь всем популяциям, пробоотбор из которых он осуществлял. Смерти эти были так близки к альтруистическим поступкам, как только это мыслимо во вселенной Дарвина.

И теперь, сказала ему маленькая подпрограмма, всегда активировавшаяся в таких ситуациях, дерьмо подступает тебе к горлу. Ты борешься в действительности не за то, чтобы написать ещё несколько статей, пока источники финансирования твоих грантов окончательно не пересохли. Даже если ты зафиксируешь каждое изменение в геноме каждого вида за последнюю сотню лет, даже если ты закартируешь их с точностью до молекулы, ты всё равно ничего не добьёшься. Потому что твой единственный враг — реальность. А в реальности всем похуй.

Этот тонкий голосок был его обычным спутником все эти годы. Он пытался его игнорировать. Как бы ни было, отвечал он обыкновенно, мы все чертовски биологичны. И хотя груз его личной вины и был сравнительно лёгок, он тем не менее не мог заставить себя этого стыдиться.

Когда он вернулся в лагерь, пойманное им существо уже утратило всякое сходство со змеёй. Он разместил безжизненные дряблые останки в древнем разделочном лотке. Четыре секунды упражнений с ножницами ушли у него, чтобы рассечь существо от глотки до анального отверстия, ещё через двадцать — пищеварительный тракт и дыхательная система уже плавали в отдельных кюветах, прикрытых часовыми стёклышками. Три десятилетия такой работы научили его, что в кишках обычно всего вероятнее обнаружить паразита; он положил срез кишечника в анализатор и приступил было к работе.

И тут вдалеке что-то бухнуло и взорвалось.

Во всяком случае, звук ему напомнил именно взрыв. Что-то мягко хлопнуло на довольно приличном расстоянии. Брукс вылез из-за стола и оглядел участок пустыни, ограниченный веретенообразными корявыми стволами на горизонте.

Ничего. Ничего.

Ровным счётом нич…

Погодите-ка.

Монастырь.

Он сорвал бинокль с руля мотоцикла, где тот висел, и посмотрел вдаль. Первым ему попался на глаза искусственный вихрь…

… который выглядел достаточно мощным для столь позднего часа…

…но чуть справа, прямо над монастырём, роилась коричнево-дымчатая тучка, постепенно отползавшая в сторону и растворявшаяся в неверном тускнеющем свете.

Но здание казалось невредимым. По крайней мере, все части фасада были целы, насколько он мог видеть.

Чем они там занимаются?

Официально — физикой высоких энергий. Но всё это должно было быть чистой теорией; насколько Бруксу было известно, Орден Двукамерников не занимается экспериментами.

Глоссолалия. Вот чем они там заняты, надо полагать. Они там впадают в экстаз, катаются по полу, дрыгают ногами и чревовещают, пока аколиты делают торопливые заметки — и каким-то образом всё это выливается в пересмотр теории бран[5]. Для Брукса всё это было полнейшей чухнёй.

Но с Нобелевским комитетом всё ещё мало кто берётся спорить.

Может, у них там что-то вроде ускорителя заряженных частиц. Они, должно быть, что-то с ним вытворяют, что потребовало колоссальных энергетических затрат; никто не станет использовать промышленный ветрогенератор модели Ф-4 на кухне.

Сзади что-то звякнуло, как если бы кто-то передвинул его инструменты. Брукс резко обернулся и увидел, что его анатомические ножницы валяются на полу, а выпотрошенный уж пялится на него из разделочного лотка, высовывая и снова пряча раздвоенный язычок.

Это нервные рефлексы, примирительно сказал себе Брукс. Вон там лежит извлечённый из тела змеи позвоночник, а большая часть кишок уже давно в морозилке.

Он видел, как медленная волна перистальтических сокращений перекатывается вдоль всего тела змеи, вдоль повисших по краям раны обрубков плоти.

Гальванический отклик. Вот и всё.

Голова змеи высунулась из лотка. Стеклянные немигающие глаза бегали туда-сюда. Красно-чёрный — чёрно-красный — язык жадно ощупывал воздух.

Тварь выскользнула наружу.

Ей это далось нелегко. Она привыкла извиваться и сокращать тело за счёт мускулов брюшка, но их у неё больше не было. Внутрибрюшинные сегменты могли бы ей помочь, но они свободно свисали из разъятого чрева, так что существо, безуспешно покрутившись туда-сюда, в конце концов поползло на спине. Глаза его были широко открыты, внутренности выпотрошены, язык мелькал в пасти.

Змея добралась до края столика, задержалась там на мгновение и соскользнула в пыль. Сапог Брукса поднялся и опустился ей на голову. Он бешено топтал им по пыльному камню, пока там не осталось ничего, кроме влажного пятна. То, что ещё оставалось от твари, бешено извивалось, мускулы повиновались командам, поступавшим по безнадёжно зашумлённым нервным путям. Но по крайней мере не осталось ничего, потенциально способного вознести Господу просьбу о помощи.

Чё-ё-ё-ё-ё-ёрт, выдохнул Брукс.

Рептилий никак нельзя назвать особенно хрупкими существами. Бруксу неоднократно доводилось обнаруживать гадюк, раздавленных автомобилями на ближайшей автостраде, с искромсанными позвоночниками, выбитыми ядовитыми зубами, размазанными в кровавую кашу головками — но они двигались, они слепо ползали. Однако его эвтаназирующее устройство было разработано так, чтобы пресечь всякую возможность такой продлённой агонии. Оно просто отключало метаболизм животного, но при этом оставляло неповреждёнными лёгкие и капилляры, разносившие яд в каждую клетку каждого органа, даруя лёгкую, быструю, безболезненную и — как правило — необратимую смерть. Так что существо, подвергшееся воздействию этой машинки, просто не могло вот так дёргаться и глазеть на тебя, а потом даже попытаться сбежать — и это более чем через час после того, как ты вытащил наружу его кишки.

В мире сейчас было много зомби. Как и вампиров, между прочим. Но бессмертие даже в двадцать первом веке оставалось исключительно человеческим достоянием. Это мог быть какой-то артефакт генетического загрязнения, случайный хак мускариновых рецепторов[6], запускающий урезанную последовательность двигательных команд.

Ему хотелось так думать.

Всё ещё хотелось.

Он искренне считал, что призракам лучше держаться отсюда подальше.

Во-первых, призраков в пустыне и вправду было не очень много. Во-вторых, никто из них не мог считаться человеком. Иногда Бруксу даже хотелось испытать хотя бы половину того, на что он обрёк тысячи убитых им людей.

Разумеется, базовый курс биологии давал объяснение таким вот двойным стандартам. Ему не было нужды становиться лицом к лицу с какой-то из своих человеческих жертв, смотреть им в глаза, быть с ними в миг смерти. Операции на кишечнике вполне можно делать и на расстоянии. Осознание виновности от этого ослабевало. Столько магических действий отделяло поступки самого Дэниела Брукса от их конечных результатов, что само это осознание переходило в область чистой теории. Он к тому же никогда не работал один. Вина перераспределялась между членами команды. И, что ни говори, в чистоте их намерений вряд ли кто усомнился бы.

Никто не винил его, не проклинал. Сперва. Нельзя требовать справедливости от неотвратимого молота, который опускается кому-то на череп. Работа Брукса была искажена другими. Это они пролили кровь. Это они виноваты. Не он. Но их честь осталась незапятнанной, они не понесли никакой кары — всем хотелось побыстрее прекратить разбирательства. А расстояние между Как они могли? и Как ты мог им разрешить? было куда меньшим, чем Брукс себе мог вообразить. Впрочем, никаких штрафов не последовало. Они даже не пытались его уволить.

Тем не менее его репутация в университете была безнадёжно загублена.

Но Природа привечала его, как и прежде. Она не взывала к справедливости. Она не пыталась выяснить, прав он или неправ, виноват или невинен. Она только заботилась о том, что работает, а что — нет. Она относилась ко всем одинаково радушно, с неизменно ясным эгалитаристским равнодушием. Просто играй по её правилам и не жди снисхождения, если вдруг всё пойдёт не так, как тебе хочется.

Тогда Дэн Брукс попросил отпуск, передал свои обязанности другим и отбыл на полевую работу. Немногие видели, как он уходил, но эти выражали сожаление; другие же просто сделали вид, что не замечают. Он оставил их всех позади. Его коллеги могут простить его — или нет. Инопланетяне могут вернуться — или нет. Но Природа его никогда не отвергнет. И даже в мире, где малейший сохранившийся уголок естественной среды пребывал в постоянной осаде, пустыни не сокращались в размерах. Они только разрастались, как медленная форма рака, уже лет сто, а то и больше.

Так что Дэниел Брукс мог уйти в приветливую пустыню и убивать всё, что ему там встречалось.

…. Он открыл глаза и увидел тревожные бледно-красные сигналы. Пока он спал, треть сети вырубилась. Ещё пять ловушек пропали из виду, пока он смотрел. Бустерная станция внезапно выпала из сети. А мгновением позже и 22-я издала извиняющийся писк и исчезла с карты. Но он успел заметить какой-то тепловой след. Это было что-то большое, размером с человека.

Брукс немедленно стряхнул с себя сон и взялся за протоколы слежения. Сеть простиралась с запада на восток. Мёртвые узлы располагались в последовательности, странно напоминавшей тропинку тёмных следов через всю долину.

И эти следы направлялись прямо к нему.

Он включил терминал спутниковой камеры. То, что оставалось от старого Шоссе 380, тонкой веной петляло вдоль северного периметра, и отсвет вчерашнего полуденного жара явственно выделял зоны растрескавшегося асфальта. Прозрачные потоки тёплого воздуха поднимались от земли, маленькие тепловые пятна отмечали зоны локального нагрева, умирающие и гаснущие по мере наступления ночи, дрожащие на пределе видимости. Ничего больше не было заметно, за исключением жёлтого нимба над его собственной палаткой в центре картинки.

21-я ловушка зарегистрировала внезапный скачок температуры, после чего отключилась.

Глаза камер рыскнули туда, покрутились там и сям над охотничьими тропами, которым Брукс никогда не придавал особого значения, но они всё же были включены в карту. Одна камера была расположена на бустерной станции, которая как раз в этот момент оказалась в поле зрения потенциального наблюдателя из 19-й ловушки. Брукс вызвал «Старлэмп», заставил его раскрасить ночную пустыню белым и синим цветами, превратив её в сюрреалистический сверхконтрастный лунный пейзаж. Брукс задал увеличение и…

… и всё равно почти прозевал это. Скользящим рывком справа наползла рябь. Что-то передвигалось там со скоростью, едва доступной для восприятия невооружённым глазом. Камера сдохла даже раньше, чем 19-я ловушка зарегистрировала тепловое излучение.

Бустер вырубился. Дюжина трансляций оборвалась в одну минуту. Брукс не заметил этого. Он вперился в последний кадр записи, обездвижив картинку, как муху в янтаре.

Его кишки вдруг резко сжались, а потом наполнились льдом.

Оно двигалось куда быстрее человека и было ниже его ростом. Зато холоднее внутри.

Полевые сенсоры были недостаточно чувствительны, чтобы зафиксировать эту разницу температур. Чтобы узреть ужасающую истину в тепловых сигнатурах, следовало бы заглянуть прямо в голову мишени, пока не выявилась бы разница на десятую долю градуса. Можно было бы посмотреть в гиппокамп[7] и увидеть там сплошную тьму. В префронтальную кору[8] — и услышать там мёртвую тишину. А потом вы могли бы заметить, что вся эта дополнительная проводка, все насильственно имплантированные нейронные сети соединяют средний мозг с отделами, отвечающими за движения, высокоскоростные пути пронизывают переднюю часть поясной извилины[9], дополнительные ганглии[10] прорастают в зрительные пути, точно опухолевая ткань, заякоривая нейронные энграммы поиска добычи и её уничтожения.

Куда легче обнаружить все эти отличия разом в видимом свете, просто посмотрев существу в глаза. Оттуда на вас никто не взглянет. Конечно, если дело дойдёт до столь близкого контакта, вы можете считать себя мертвецом. Оно не внимет вашим предложениям. Оно не выслушает ваши мольбы. Оно просто придёт и убьёт вас, если такова заложенная в него программа. Оно выполнит её куда эффективней, чем любое обладающее сознанием существо. Потому что у него больше ничего нет: никаких там задних мыслей, никаких уколов совести, нет даже осознания собственного бытия — эта функция потребляет слишком много глюкозы. Впрочем, рептилии всё это тоже не нужно.

Оно разработано для выполнения совершенно определённой задачи. И сейчас оно на расстоянии менее километра.

Внутри у Дэниела Брукса опустился какой-то незримый груз. Половина его личности молила прижать руки к ушам и всё отрицать — да зачем вообще кто-то пойдёт на такую глупость, в то время как вторая безжалостно напоминала о древнем людском обычае изгонять козлов отпущения в пустыню. О тысячах бедолаг, которые умерли стараниями Бэкдора[11] Бэнкса. А ещё она прикидывала вероятность того, что родственники хотя бы одной жертвы не поленятся послать по его следам зомби военного образца.

Как они могли?

Как ты мог им разрешить?

Мотоцикл заурчал под ним, когда шины стали надуваться. Провод зарядника запутался, ему с большим трудом удалось его высвободить. Он проскочил сквозь щель в ряду деревьев и понёсся вниз по осыпи. На склоне не было достаточного трения, мотоцикл бешено кидало из стороны в сторону, пустыня вертелась вокруг него. Добравшись до потока, он подумал, что тут ему и конец. Брукс отчаянно сражался с управлением, мотоцикл временами разворачивало на сто восемьдесят градусов, но шины чудесным образом справились, и он удержался в вертикальном положении. После этого он повернул на восток и помчался напрямик через изломанную долину.

Он мчался через больно царапающие заросли полыни и проклинал собственную слепоту и самонадеянность. Да в наши дни никакой уважающий себя выпускник не выберется в поле без рецепторов гадюки, имплантированных в сетчатку. Но Брукс был старым человеком, немодифицированным, а следовательно, — почти ничего не видел ночью, так что ему приходилось мчаться очертя голову сквозь тьму, ударяясь об окаменевшие кустарники, раскорячиваясь при перелёте через невидимые выступы пород. Он пошарил в сумке, притороченной к седлу, и выудил оттуда очки. Зернистая, окрашенная зелёным пустыня ринулась в поле зрения.

02:47, сообщал индикатор в углу картинки. Три часа до рассвета. Он попытался было связаться с сетью, но если какая-то её часть и была ещё жива, то она оставалась вне зоны его досягаемости. Он бы удивился, если бы к этому времени зомби ещё не добрался до лагеря и не разделался с ней. Он удивлялся также, как близко оно всё-таки сумело подобраться к нему.

Впрочем, неважно. Попробуй-ка поймать меня теперь, ублюдок. Ты не на ногах передвигаешься. Ты даже не бессмертен. Можешь чмокнуть меня в задницу.

Потом он проверил заряд, и голова вновь взорвалась зарядом боли.

Небо, закрытое облаками. Старая, на добрый год просроченная батарея. Зарядное одеяло, которое он месяц не чистил.

Мотоциклу оставалось десять километров. Ну, пятнадцать самое большее.

Он притормозил и развернул мотоцикл кругом, подняв тучу пыли. За ним тянулся его собственный прерывистый след, безошибочно указывавший путь на бойню по ровной, как доска, пустыне: разломанные растения, растрескавшиеся плитки солевых отложений на дне высохшего озера, — их закруглённые края разлетелись в пыль, когда он проносился по ним. Он сумел убежать, но не скрыться. Пока он остаётся на открытой местности, они легко смогут проследить его передвижения.

А, собственно, кто такие эти они?

Он переключился со «Старлэмп» на инфракрасный обзор, потом увеличил изображение.

Вот там.

Крохотная искорка тепла мелькнула заметно правее того места, где должен был находиться его лагерь.

Она была ближе, чем первая, и довольно быстро сокращала и это расстояние. Эта штука могла бежать.

Брукс развернул мотоцикл в прежнем направлении и нажал на газ.

Он почти пропустил вторую искорку, мелькнувшую поперёк его поля зрения, такой тусклой она была.

Потом он увидел третью — и на сей раз достаточно чётко. Четвёртую. Слишком далеко, чтобы термовизор мог угадать очертания, но это не были люди. И они приближались.

Пять. Шесть. Семь.

Дерьмо собачье.

Они были везде, насколько хватало глаз. Они вспыхивали по всей долине, развёртываясь гигантским веером.

Что я сделал, ну что я такого сделал, разве они не знают, что это был несчастный случай? Это вообще был не я, да я никого не убивал, я просто оставил дверь открытой…

Десять километров. И они накинутся на него, как стая бешеных волков.

Мотоцикл летел вперёд. Брукс вызвал 911, но ответа не получил. КонСенсус ещё тянул, но остался глух к его мольбам. Как-то так получилось, что он мог только ходить по сайтам, но не отправлять сообщения.

Его преследователей по-прежнему не было видно на спутниковом термовизоре. Насколько хватало взгляда, единственными источниками тепла были очажки локального микроклимата да монастырь.

Монастырь.

У них должен быть выход в сеть. Они помогут. В конце концов, Двукамерники живут за стенами. Всё лучше, чем слепо убегать через пустыню.

Он ориентировался на вихрь. Торнадо его усовершенствованному зрению представлялся корчащимся зелёным монстром, надёжно прибитым к земле. Его рёв разносился по пустыне, слабый, но, как всегда, вездесущий. Что-то в дальнем уголке Бруксова сознания отметило странность в этом звуке. Монастырь возник в поле зрения очков, спрятанный в тени исполинского двигателя. Там сияли мириады звёзд размером с игольное ушко. Ступенчатые террасы горели почти болезненно ярким светом.

Три часа утра, и каждое окно пылало.

Шум больше не был слабым. Вихрь ревел, как океан, его звук нарастал, делаясь непереносимым с каждым оборотом колёс мотоцикла. Он больше не был приклеен к горизонту. «Старлэмп» преобразил его в извивающийся огненный столп, достаточно высокий, чтобы подпереть небеса или проткнуть их. Брукс вытянул шею: оставалось ещё больше километра, и воронка, казалось, склонялась в его сторону. В любую секунду она могла вырваться на волю и вонзиться в землю, там, или там, или во-о-он там, как палец некоего разгневанного божества, и разломить мир надвое в этом месте.

Он отдавал себе отчёт, что чудовище прямо по курсу на самом деле состоит из воздуха и влаги, но не мог себе представить ничего столь… мягкого. Оно было похоже на что-то совершенно иное, на эдакий безумный ветхозаветный горизонт событий, отменявший все законы физики. Оно поглощало и присваивало свет монастыря, как поступало со всем остальным, измельчало его, как обрывки бумаги, и с пренебрежением отбрасывало в сторону вместе с прочим мусором. Маленькое сжавшееся в комочек существо внутри Дэниела Брукса умоляло его повернуть обратно, сыграть в догонялки с этими тварями, преследовавшими его, ведь они в конечном счёте всего лишь ростом с людей, а это, это — истинный перст Божий.

Вот снова послышался этот нерешительный тонкий голосок, но на сей раз он задал вопрос:

А с какой стати эта штука так быстро вращается?

Так просто не должно было быть. Вихревые двигатели никогда полностью не останавливались, на ночь они просто сбрасывали обороты в холодном воздухе, ослабевали и замедляли бег, пока восходящее солнце не возвращало им полную силу. Чтобы так поздно ночью воронка вращалась столь интенсивно — да это было неслыханно. Она, пожалуй, поглощала больше энергии, чем отдавала. Температура выбросов из охлаждающих ячеек была уже на грани острого пара, и теперь Брукс подъехал достаточно близко, чтобы слышать что-то ещё в рёве гигантского вихря, слабый лязгающий скрип, сопровождающийся лязгом больших металлических лезвий, впивающихся в…

Огни в монастыре стали гаснуть.

Очкам потребовалось какое-то мгновение, чтобы перенастроить диапазон. Но в этот миг абсолютной, ослепляющей тьмы Дэниел Брукс наконец-то понял, каким дураком оказался. Он словно заново увидел крохотные искорки тепла впереди, приближающиеся с востока, и такие же — сзади. Он постиг существование силы достаточно могущественной, чтобы вывести фальшивое изображение на экран спутника наблюдения на геостационарной орбите, но каким-то загадочным образом бессильной скрыть своё присутствие от древней сети «Телоникс», которой он пользовался. Он увидел внутренним оком военный автомат, беспощадный, как акула-людоед, стремительный, как сверхпроводник, которому за каким-то хреном понадобилось выдавать своё присутствие за километры от намеченной жертвы, вместо того чтобы просто обойти все ловушки и убить его во сне.

Он увидел самого себя с высоты птичьего полёта, замершего в неподвижности, точно пешка на чужой игральной доске: пойманного в сети, раскинутые неведомыми ловчими отнюдь не на него.

Они даже не знали, что я здесь. Они явились за Двукамерниками.

Он остановился.

Монастырь смутно вырисовывался в пятидесяти метрах перед ним, приземистый, чёрный, грозящий звёздам.

Все окна внезапно затворялись, все огни гасли, и он теперь поднимался посреди равнины, словно естественное порождение этого места, извергнутая на поверхность куча глубоко залегавших горных пород. За ним, на расстоянии менее ста метров, маячил вихрь, как рана в ткани пространства времени. Неистовый рёв его наполнял всю Вселенную.

Огни гасли со всех сторон. Тьма подступала всё ближе.

03:13, сообщали очки.

Меньше часа назад он пробудился ото сна и не успел даже свыкнуться с предчувствием неотвратимой собственной смерти.

Вы в опасности, любезно уведомили его очки.

Брукс тупо моргнул.

Маленькие красные буквы не исчезли. Они висели в том углу поля зрения, где прежде находился хронометр.

Входите. Дверь открыта.

Он взглянул поверх командной строки интерфейса на тёмные фасады монастырских строений. Вот там. Чуть-чуть левее широкой лестницы, которую венчал главный вход. Там было открыто.

И там стояло существо, достаточно большое ростом, чтобы принять его за человека. Что-то горело там при температуре человеческого тела.

У существа были руки и ноги. Оно помахало ему.

Брукс, ты, самовлюблённый идиот, оторви задницу от седла!!!! Вход закрывается через 15 сек… 14 сек… 13 сек…

Самовлюблённый идиот Брукс оторвал задницу от седла.