Глава 4

Бруно, когда он вернулся к комнате умершего, обнаружился вставшим у самой двери, привалившись к ней спиной; напротив него, упершись кулаками в бока, стоял недовольный парень и увлеченно, едва ли не зло, что-то доказывал.

— Это мои обязанности, понимаешь ты! — расслышал он, подойдя ближе. — Не валяй дурака, я не могу торчать здесь весь день!

— Говори вот с ним, — с явным облегчением отозвался тот, кивнув на приближающегося Курта. — Здесь он решает.

Парень развернулся, окинув приближающегося майстера инквизитора взглядом, не сулящим ничего доброго.

— Ты тут главный? Может быть, ты сумеешь мне объяснить, что происходит?

Курт остановился рядом, ответив таким же недобрым взглядом, и пожал плечами:

— Это зависит от ряда обстоятельств, первое из которых, немаловажное — кто ты такой?

— Секретарь ректора университета, Хельмут Шепп. Позволь озвучить еще одно немаловажное обстоятельство — некий сукин сын не пускает меня в комнату.

— Этот сукин сын, — пояснил Курт с обходительной улыбкой, — состоит на службе в Конгрегации и исполняет указания следователя Конгрегации, стало быть, твое недовольство, направленное на его действия, направлено на меня. Итак, сукин сын, который не пускает тебя в комнату, это я. А теперь, когда мы оба поиграли мускулом, давай начнем сначала и предельно вежливо. Курт Гессе, инквизитор.

На протянутую руку в черной перчатке студент посмотрел, как на ядовитую змею, и решиться на фамильярное пожатие так и не сумел; на Бруно он покосился так, словно это он виноват во всех бедах этого грешного мира.

— В мои обязанности, — пояснил он с видимым недовольством, — входит неприятный в исполнении долг заниматься делами покойного и самим покойным; не хочу сказать, что я рвусь в компанию трупа, однако мне необходимо войти. Может, вы мне объясните, майстер Гессе, почему ваш человек не пускает меня?

— Разумеется. По факту смерти Филиппа Шлага ведется расследование, посему, пока мною не будет осмотрено все, что может представлять в свете этого интерес для следствия, никто не может остаться наедине с возможными уликами.

— Уликами? — растерянно переспросил секретарь ректора и посмотрел на Бруно; тот пожал плечами. — Вы что — всерьез? Это что же — убийство?

— Это я и стремлюсь выяснить. — Курт движением головы велел Бруно отойти и растворил дверь. — Прошу.

Войдя в комнату, Шепп остановился в нескольких шагах от постели, глядя на тело придирчиво и с некоторой долей неприязненности; наконец, обернувшись к Курту, он заметил вполголоса:

— Что-то на убийство не слишком похоже.

— Ну, разумеется, горло у него не вскрыто и нож в животе не торчит, — согласился тот. — Однако же, я тебе, кажется, представился, не так ли? Какие, в таком случае, вопросы?

Того, как секретарь покривился, было невозможно не увидеть, да тот и не стремился сокрыть пренебрежительного отношения к словам майстера инквизитора.

— Прошу прощения — вы всерьез предполагаете, что его уморил злой малефик? — уточнил он с откровенной издевкой. — Да вы шутите.

— Ага, — хмуро согласился Курт, выкладывая на стол список вещей. — Я вообще парень веселый и люблю зажигательный и искрометный юмор. А теперь к делу; дабы сберечь нам обоим время, окажу некоторую помощь — вот перечень его пожитков, переписывай, а я тем временем задам тебе пару вопросов. Это — понятно?

— И как ты с ним ладишь, — вздохнул секретарь в сторону Бруно, и тот, отвернувшись, нервозно дернул губами.

Курт кинул взор на своего подопечного, чуя неладное, вновь на секретаря, примостившегося у стола, и медленно произнес:

— Вопрос первый: вы знакомы?

— Да, — неохотно откликнулся Бруно, снова прислонившись к стене и по-прежнему глядя в сторону. — В некотором роде.

Ну, разумеется, уже сам домыслил Курт — в отличие от него, просидевшего пять с лишком месяцев в архиве над старыми бумагами, тот едва не всякий вечер пропадал куда-то, возвращаясь нередко затемно; будучи некогда студентом, пускай и весьма краткое время, с кем еще в Кельне он мог свести столь тесное и продолжительное знакомство? Разумеется, с учащимися местного университета… Это хорошо — лишний источник информации не повредит; надо думать, за эти почти полгода он многих успел узнать довольно близко и, быть может, сумеет рассказать что-нибудь интересное.

— Ясно, — кивнул Курт, пристраиваясь полубоком на краешек стола; взглянув на перо в руке секретаря, он спохватился, выхватив его одним движением. — Ну-ка, дай.

Имена соседей покойного он записал на обороте перечня его имущества прямо здесь же, не таясь, и когда Шепп, перегнувшись к нему через стол, поправил господина дознавателя в написании одной из фамилий, Курт лишь кивнул, благодаря за помощь.

— Теперь вопрос второй, — продолжил он, возвращая перо и помахивая листом, дабы просушить чернила. — Лично ты насколько хорошо знал Шлага?

— Не так чтоб очень, — откликнулся секретарь, принявши положение 'наизготовку' и многозначительно глядя на список в руке Курта; тот положил лист на стол. — Я с факультета литературы, он — ботан, девки нам нравились разные, пиво я темное не люблю, он к петушиным боям равнодушен.

— Тогда — третий вопрос, — кивнул Курт. — Была ли у него любовница? Или, может, кто-то, на кого он хотя бы положил глаз?

— Представления не имею, настолько хорошо мы знакомы не были. Вам бы поговорить с его приятелем, они соседи, с Германом… — он приподнял край листа перед собою, ища имя в списке; Бруно нехотя разлепил губы, тихо подсказав:

— Фельсбау.

— Верно. Вообще, — на миг отвлекшись от писания, заметил секретарь, — вам бы, майстер Гессе, лучше расспросить своего помощника, он со многими знаком и знает побольше моего.

— Я это учту, — сухо отозвался Курт. — Однако же, ведь тебе по должности полагается знать не менее. В чем дело?

— В чем дело? — хмыкнув, переспросил тот и ткнул пером в сторону неподвижного тела на постели: — А вот он, прежний секретарь; я на этой должности с сегодняшнего утра, всего-то пару часов, посему удивляться тут нечему. Ваш же помощник с нашими слушателями общается не первый месяц почти каждый день, а стало быть, лучшего информатора вам не найти.

Курт молча перевел взгляд на белое лицо Филиппа Шлага, мимовольно постаравшись отыскать в нем хоть оттенок следа того растерянного упрека, что причудился (или все же увиделся?..) еще только несколько минут назад, однако лицо это вновь было преисполнено лишь все того же покоя, тишины и блаженства.

Стало быть, умерший был секретарем; может ли здесь таиться корень преступления? Что может сделать, захотеть сделать или помешать сделать тому, кто захотел, секретарь ректора университета — что такого, чтобы за это расплатиться жизнью? Есть ли смысл разматывать эту линию, или же это ложный след?

— Что, кроме возни с умершими, входит в твои обязанности? — спросил он, глядя, однако, все так же на тело перед собой. — О них ты мне можешь сказать, или и это тоже тебе неведомо?

— Грех вам измываться над несчастным, — с тяжким вздохом укорил его Шепп, не отрывая взгляда от ровных строчек перед собою. — И без того мне тяжко немыслимо, лишь токмо воображу себе все те тяготы и труды, кои мне предстоят…

— Откажись от должности, — не вытерпев, ухмыльнулся Бруно; тот приподнял голову, окинув его исподлобья убивающим взглядом.

— Да? А стипендиум ты мне станешь выплачивать?

— Тогда не хнычь.

— Так значит, — перебил подопечного Курт, — от твоих грядущих дел будет не только бессонница и головная боль, но и кой-какая выгода?

— Ну, выгодой это называть было бы слишком громко…

— Да неужто? Парень, то, что я задаю тебе вопросы, не означает, что сам я ничего не знаю; просто исправь меня, если я что-то запамятую. Ты составишь список вещей умершего, который будет прилагаться к извещению о его смерти, каковое (тоже ты) отошлешь его семье, и если никто не явится за ними в означенный тобою срок, вещи будут принадлежать университету. Поскольку же подштанники и две рваные книжки университету не нужны, они будут проданы (через тебя же), а доход будет привнесен в казну учебного заведения (тобою же, ибо на тебе также лежит забота о бухгалтерии). Разумеется, та часть, что связана с расходами ректората, не под твоим контролем, но все остальное — это в твоем ведении. Я пока все верно говорю?

— Даже слишком, — тихо буркнул тот, снова на миг отвлекшись от своей работы; Курт кивнул.

— Хорошо. Также ты будешь заниматься перепиской университета, блюсти архив, на тебе будет сношение университета с магистратом, ректората — со студенческим советом… Так? Если кто-либо из студентов провинится, за исполнением наказания тоже будешь надзирать ты от имени ректора; кстати, в особенности это любопытно в связи со штрафами, которые ведь можно и не уплачивать, если секретарь… так скажем — позабудет упомянуть о проступке. За умеренную мзду, само собою.

Шепп застыл, перестав улыбаться, и медленно поднял голову, глядя на Курта уже серьезно и с отчетливо видимой опаской.

— Это вот все вы к чему? — поинтересовался он настороженно. — Вы что же, майстер Гессе, намекаете на то, что я убил его ради места секретаря?

— Я так сказал? — удивленно переспросил Курт, и тот поморщился. — Всего лишь несколько возражений твоим словам; как мы только что вывели, служба секретаря не такой уж и неблагодарный труд.

— Ну, положим, так, — согласился Шепп сквозь зубы, вновь принявшись скрипеть пером с утроенной силой. — Однако я этой должности не выклянчивал, ясно вам, майстер инквизитор? В ядах не смыслю, и в значении ремесленническом руки у меня растут из задницы, посему мало-мальски пристойную восковую фигурку слепить таланту не хватит!

— Спокойно, Хельмут, что-то ты разволновался. Я просто задаю вопросы.

— И сами же на них отвечаете.

— Такова моя служба — делать предположения, — пожал плечами Курт, и тот сжал губы.

— Ваши предположения ошибочны, господин дознаватель, не там вознамерились копать; не надо на меня теперь всех собак вешать. Если что-то и было в его смерти подозрительное, то это не связано с его должностью, а если связано — то не через меня; спросите кого угодно, я на такое не способен и вообще ни в чем крамольном ни разу не замечен.

— Я тебя не обвиняю, — возразил Курт. — Однако же спрошу обязательно. Полагаю, и в записях прежнего секретаря найдется упоминание о различных инцидентах; в том числе драках с участием студентов, и не всегда просто кулачных. Уверен, что твоего имени там нет?

Шепп резким движением поставил точку, выпрямившись, и одарил майстера инквизитора взглядом долгим и преисполненным неприятия.

— Euge![27] — подытожил он, бросив перо на стол, отчего по деревянной темной поверхности разбежалась россыпь мелких точек. — Nec plus ultra![28] Знаете-ка что, майстер инквизитор, меня начинают поражать все те похвалы вашей сообразительности, которых я наслушался от вашего помощника!

— А вот хамить не надо, — предупредил Курт, невольно кинув в сторону подопечного удивленный взгляд; оказывается, за его спиной Бруно распускает о нем благопристойные слухи… С чего бы? нелицемерно полагает своего надзирателя неглупым и достойным одобрения? Или же попросту дело в том, что ему приходится перед придирчивым и предвзятым окружением изображать достойным то, чему судьба приневолила его служить… — И врать тоже. Я не собираюсь пока ни в чем никого обвинять. Однако на свои вопросы я требую честных ответов, иначе придется волей-неволей задуматься над тем, почему мне говорят неправду, а это вызовет неприятные мысли, ибо, как известно, mendax in uno, mendax in omnibus… et cetera [29]. Мне плевать, с кем кельнские студиозусы устраивают поножовщины и каким образом воруют с кухни колбасу; это меня не касается до тех пор, пока ножи не заговоренные и пока колбасу не призывают сквозь окно по воздуху, посему и до конкретно твоих проступков мне дела нет. Я не уполномочен и не намереваюсь наблюдать за порядком в вашем муравейнике, однако информация мне может оказаться полезной для дела, и когда я спрошу, кого и когда бывший секретарь застигал за каким-либо занятием, воспрещенным университетом, кто и как увильнул от наказания или же таковое принял — мне должны отвечать, причем быстро, четко и правдиво. Это — понятно?

— Ну, хорошо! допустим, год назад с меня взыскали штраф за потасовку во дворе общежития, и что! — с вызовом бросил Шепп. — Меня оскорбили, и я достойно ответил! Но это не значит, что я после этого целью своей жизни избрал отравление университетских секретарей!

— Разумеется, нет, — согласился Курт, забирая у него список и аккуратно сворачивая в трубку.

— Что я должен сделать, чтобы вы прекратили свои нападки? Сегодня же пойти к ректору и отказаться от места?

— Нет, к чему же так. Что мне от тебя надо, так это перечень всех, кто имел неприятности и был замечен Шлагом; негласные случаи я бы тоже просил упомянуть.

— Это вряд ли возможно, — нерешительно откликнулся секретарь, вдруг как-то разом утратив свой дерзкий тон. — И не поймите меня неверно, майстер Гессе, дело в том, что студенческий кодекс…

— Есть только один кодекс, который не подлежит нарушению, — оборвал он резко. — Это кодекс справедливости, и он требует не скрывать от следствия факты, могущие помочь выявлению истины. Поэтому повторяю: мне нужен перечень тех, кто был подвергнут взысканиям за все время пребывания Филиппа Шлага на посту секретаря. И отдельным списком — те, кому удалось уйти от наказания путем подкупа. Скажу сразу, что все останется в тайне, и я не буду ни ставить в известность ректорат, ни информировать городские власти о том, что узнаю; если у тебя есть в этом сомнения, готов заслушать список на исповеди.

— А вы в священническом звании? — с сомнением уточнил тот. — Имеете право исповедовать?

— Нет, — безмятежно отозвался Курт, и Шепп криво усмехнулся, убирая перья и бумагу.

— Ясно… И слава Богу. Никакие сокровища мира не заставили бы меня выговорить 'pater, peccavi[30]', обращаясь к вам, майстер Гессе, — криво усмехнулся Шепп, убирая перья и бумагу. — Кроме того, мне устроят темную через час после того, как я назову вам хоть одну фамилию из второго списка. Как я уже говорил, студенческий кодекс не позволит им стерпеть болтуна в своей среде.

Курт обернулся на Бруно, все так же молча и неподвижно стоящего у двери, и, упершись локтем в столешницу, перегнулся через стол, склонясь к самому лицу секретаря.

— Они ведь об этом не узнают, — тихо заметил он. — Я не скажу, и если ты не станешь откровенничать, никому и в голову не взбредет, что сведения пришли ко мне через тебя.

Тот медленно поднял взгляд, уставившись Курту в глаза, и так же тихо уточнил:

— На донос подбиваете?

— Назови, как тебе больше понравится, — предложил он, и Шепп отвел взгляд, нервно царапнув пальцем по старому дереву досок.

Несколько мгновений в комнате висела тишина, нарушаемая только дыханием и едва слышимыми звуками улицы; наконец, выждав достаточное, как ему показалось, время, Курт все так же тихо продолжил:

— У меня есть много способов тебя уговорить. Первый вариант — я начну читать тебе проповедь о том, что ты, возможно, поспособствуешь исполнению правосудия, нарушив то, что является всего лишь обычаем. Mos pro lege[31], парень, это prava consuetudo[32]. Я могу также еще раз повторить, что все сказанное останется только вот тут, — он коснулся пальцем лба, — и нигде более. После этого я могу спросить, так ли важно сохранить тайну каких-то студенческих выходок, рискуя оставить нераскрытой загадку смерти человека и, возможно, безнаказанным — ее виновника. Если же мои воззвания к твоей совести останутся без ответа, я могу перейти к более традиционным способам — id est[33], к денежному вопросу. Назови цену, за которую ты был бы готов забыть о традиции в угоду закону, и мы это обсудим; убежден, мы сойдемся в цифрах, мы ведь разумные люди. Также я могу сказать, что этот вариант был бы для меня предпочтительнее: невзирая на расходы, которые мне придется понести, я буду твердо уверен в том, что ты в один прекрасный день не воспылаешь любовью к студенческим обычаям, нарушенным тобою, и не ринешься каяться перед своими собратьями. Если простое сотрудничество с инквизитором они простят, то сотрудничество оплаченное — это уж навряд ли. Третий вариант неприятный, и для меня, и для тебя; я могу задержать тебя для допроса. Мне надо лишь потратить около часу на доказательство того, что покойный секретарь когда-то тебя чем-либо задел. Разумеется, до суда дело не дойдет, и вскоре мне придется тебя отпустить, и весь Кельн будет некоторое время судачить о том, что я переусердствовал или ошибся, что для меня, конечно, досадно; однако же — я еще новичок, сделают скидку на возраст. У меня еще все впереди, вскоре это всеми забудется. А для тебя неприятность состоит в том, что у меня будет день или два на задушевную беседу с тобою наедине. Этот вариант мне не нравится, и не только лишь оттого, что он чрезмерно сложен и привлекает внимание; я не желаю использовать на практике свои познания в области анатомии. Не люблю причинять лишнюю боль людям. А главное — отношения, построенные на таком фундаменте, делают сотрудничество шатким и недолговечным, полностью исключая всяческое доверие; а оно в таком деле необходимо.

— Доверие? — чуть слышно переспросил Шепп, не поднимая глаз, и нервно усмехнулся. — Не слишком идущее к случаю слово.

— Ну, почему же, — возразил Курт серьезно. — Самое подходящее. Особенно если мы вернемся к первому варианту и на нем остановимся как на самом наилучшем для нас обоих. Или ты все же предпочитаешь сотрудничество оплаченное?

Секретарь не ответил, по-прежнему глядя в стол и нервно кусая губу; наконец, тяжело, словно камень, поднял взгляд и вымученно улыбнулся:

— Вербуете, майстер инквизитор?

— Уже завербовал, — убежденно возразил Курт, распрямляясь. — Итак, списки, Хельмут. Сколько дней тебе понадобится?

— Учитывая то, что мне надо еще вникнуть в дела, — тихо ответил тот, снова отведя глаза, — а также то, что придется заниматься делами покойного… дней пять.

— Два, — мягко поправил Курт и, перехватив ошеломленный взгляд, кивнул, повторив: — Два дня. Передашь через Бруно; он к тебе явится. Это — понятно?

— Вполне. Однако же… Однако — ведь я не могу утверждать, что знаю обо всех случаях, не попавших в его отчеты; я не уверен, что второй список будет полным.

— Не страшно.

Секретарь покосился на его лицо, глядя долю мгновения пристально, и снова отвернулся.

— Понятно. Глупо было бы полагать, что я такой один…

— С делами здесь ты закончил? — прервал он; Шепп неловко махнул переписанным перечнем, передернув плечами:

— С этим — да…

— Хорошо. Договоришься о перевозке тела. Узнав, что происходящим заинтересовалась Конгрегация, местный епископ будет настаивать на отпевании в кельнском соборе; любопытствующие, которые придут посмотреть на панихиду, это неплохие пожертвования… При всем моем уважении к предприимчивости его преосвященства, вынужден дать тебе указание не уступать и труп отстоять любой ценой. Это ваш студент, и университет желает отпевания в своей часовне.

— Понял, — уже едва слышано произнес Шепп, поднимаясь. — Я могу идти?

— Свободен, — подтвердил Курт, тоже вставая, и с чувством пожал секретарю руку; того перекорежило, словно в ладонь лег раскаленный камень. — Приятно было иметь с тобою дело.

Он отдернул руку, схватив со стола сумку с принадлежностями, и молча зашагал к двери; Бруно сделал шаг в сторону, давая дорогу, и тот на мгновение остановился.

— Когда наступит момент, в который я уже не смогу передумать? — спросил он, не оборачиваясь, и Курт пожал плечами:

— Да когда угодно. Можешь, выйдя отсюда, наплевать на наш уговор; в этом случае, согласно всем законам, мы вернемся к тому, с чего начали — ты мне ничего не должен… и я тебе тоже. Разве я тебя к чему-то принуждаю? Все зависит лишь от тебя, Хельмут; если ты решишь, что помощь расследованию оказать не хочешь — что ж, твоя воля. Наверное, твои соученики согласятся с твоим решением, одобрят то, что ты разорвал свои отношения со всеми ненавидимой Инквизицией. Правда, сложно будет их убедить в том, что отношения эти длились всего минуту; но ведь ты с этим разберешься, верно?

— Правильно ли я понял, — глухо произнес Шепп, все так же стоя к нему спиной, — что тогда вы ославите меня как доносчика?

Курт не ответил, молча прислонившись спиной к столешнице и глядя на то, как Бруно отвернулся, уставившись в сторону; секретарь вздохнул.

— Понятно. В таком случае, майстер инквизитор, мы остановимся на втором варианте; ведь вы, помнится, сказали, что вам он больше по душе?

— Как тебе угодно, — согласился он, и Шепп, помедлив еще мгновение, вышагал в коридор, аккуратно притворив за собою дверь.

— Подлец и циник, — тихо проронил Бруно, выждав полминуты; он усмехнулся:

— Да неужто? В чем же это? Ведь я его не на мятеж подбивал и не на преступление, а на то, чтобы помочь правосудию.

— Громкие слова и ничего более.

— Слова о студенческих обычаях покрывать правонарушения, по-моему, куда громче, не находишь?

— Ты всерьез полагаешь, что его отравил кто-то из студентов? Это глупо.

— Возможно, — согласился Курт, — однако проверить не помешает. Ко всему прочему, это может помочь мне прояснить один важный вопрос: при такой должности как случилось, что он вот уж два месяца не выплачивает за комнату.

Бруно неловко переступил с ноги на ногу, снова отведя взгляд в сторону, и предложил неуверенно:

— Могу поговорить с его приятелями, может, удастся что-то выяснить…

— С каких это пор ты стремишься мне помогать? — с преувеличенным удивлением поинтересовался он. — Какое-то подозрительное рвение вдруг в тебе пробудилось.

— Только не говори, что ты сам не подумал воспользоваться моими знакомствами, когда услышал, с кем я все это время провожу вечера; если б я сейчас сам не предложил этого, ты бы мне приказал, так в чем дело?

Курт пожал плечами, пытаясь захватить его взгляд, и допустил язвительно:

— Может быть, я не убежден в том, что до меня дойдут неискаженными их ответы на твои вопросы, и раздумываю, как быть?

— Не доверяешь?

- 'Радуйся' — сказал Иуда и ударил Христа бутылкой по голове… — откликнулся он; Бруно побледнел и сжал зубы, и он вновь ощутил приступ угрызений совести. Ведь после этого Иуда полез за ним в огонь, рискуя потерять собственную жизнь…

— Я не навязывался с тобой работать, — процедил тот. — И в вашу Конгрегацию не рвался.

— У тебя был выбор, — вновь не удержался Курт, вместе с тем мысленно бичуя себя за желчность; Бруно усмехнулся:

— Выбор? Меня купили, позволь напомнить.

— Был выбор, — повторил он. — Ты мог предпочесть возвращение к своей прежней жизни; в конце концов, преподавание грамоты графским детям — не такое уж хреновое занятие. Правда, наказание за побег могло несколько подпортить удовольствие…

Бруно выдохнул сквозь зубы, круто развернувшись, и рывком распахнул створку двери.

— Стоять, — чуть повысив голос, скомандовал Курт, и он замер. — Дверь закрой.

Тот мгновение стоял недвижно, глядя в пол у своих ног и сжимая ручку так, что костяшки пальцев заострились и побелели; наконец, медленно и тихо прикрыв дверь, повернулся, глядя почти с ненавистью. Он кивнул.

— Вот так. — Курт помолчал, борясь с желанием отпустить еще одну колкость и глядя на хмурое лицо в нескольких шагах от себя; наконец, выдохнув, он с напряжением потер ноющий лоб и через силу добавил: — Сейчас не время обострять отношения. Я мог бы еще сказать, что понимаю тебя и сочувствую, но ты решишь, что я опять издеваюсь.

— А ты скажи, — предложил тот. — Может, и не решу.

— Хорошо. Я тебя понимаю и сочувствую… — улыбку он родил с таким усилием, что едва не свело челюсть. — Кроме того, у нас намного больше общего, чем ты думаешь; я ведь в таком же положении, что и ты, ближайшие девять с половиной лет.

— Да? — с подозрением уточнил Бруно; он кивнул:

— А как ты думал. Конгрегация затратила на мое воспитание, содержание и обучение силы и средства; десять лет после окончания академии я не имею права оставить службу — могу выбрать между должностью следователя, служителя архива или еще какой, но уйти права не имею. И даже спустя этот срок Особая Сессия примет постановление, заслужил ли я быть отпущенным на волю. Но до этого надо еще дожить, что, сам понимаешь, задача не из простых. Посему — я тебя действительно понимаю и вполне сочувствую… Тебе стало легче?

— А то, — с нескрываемым удовлетворением отозвался тот, и Курт улыбнулся снова:

— Отлично. Тогда давай работать. Работу мы начнем с такого вопроса: действительно ли ты столь многих знаешь, и как тебя принимают в их обществе?

— Нет, — все еще с некоторой холодцей возразил Бруно. — Работу мы начнем с одной маленькой поправки, которую попрошу иметь в виду. Я по-прежнему не желаю иметь с вами ничего общего. Как я уже говорил, лично тебя я всегда считал парнем неплохим, однако Инквизиция мне как не нравилась, так и не нравится, понял меня? И помогать тебе я буду лишь до той поры, пока будет оставаться подозрение на убийство, в чем ты меня почитай убедил; опять же, ежели я заподозрю, что ты гонишь к столбу того, кто явным образом не имеет к этому касательства — можешь меня ставить рядом с ним, но помогать тебе в этом я не стану…

— Ты ведь знаешь меня, — тихо перебил его Курт. — Неужели когда-либо из моих действий можно было сделать заключение, что я на такое способен?

— Нет, — ни на мгновение не задумавшись, отозвался тот. — Даже напротив — твоя добросовестность по временам ни в какие ворота не лезла; потому я и говорю, что помогать тебе все-таки буду, но только как человеку, расследующему возможное убийство. Это, — передразнил он с усмешкой, — понятно?

— Да не то слово. Яснее некуда. А теперь возвратимся к моим вопросам: насколько близко ты всех их знаешь и насколько близко они тебя принимают?

— Средне. — Бруно медленно прошагал к столу и уселся на табурет, где до того восседал секретарь университета. — Кое-кого я знаю близко, кое-кого лишь по имени, некоторых вовсе лишь в лицо. Вот с этим бедолагой был знаком мельком — он как-то влез с поправками в наш разговор… уже не помню, о чем; нас представили. Свести с ним более тесное знакомство не было времени; вообще, не было времени разобраться, хочется ли нам обоим этого. От себя могу добавить, что он мне показался рассеянным и нервозным. Однако мне могло это и впрямь лишь показаться — вернее тебе скажут те, кто знал его дольше.

— Например, его сосед.

— Да, скажем, он. Фельсбау, Герман. Теперь твой второй вопрос. В трактире, где они обычно собираются перетереть косточки всему городу и обсудить лекции, меня знают многие и принимают близко. Я, конечно, не душа компании, однако со мной многие общаются и… Да, можно сказать, что я у них в доверии.

— В этом не сомневаюсь, — вновь не удержался он. — В доверие ты входишь быстро, этого у тебя не отнимешь.

На этот раз тот выслушал его колкость с каменным лицом и, когда продолжил, голос остался таким спокойным, что Курт вновь попрекнул себя за неуместную насмешку.

— На твоем месте я бы не жаловался хотя бы на это — hoc casu[34] тебе это лишь на пользу.

— Нахватался. 'Hoc casu'… Хорошо, — перебил Курт самого себя, чтобы не погрязнуть в распре, что кончалось обычно острым желанием втянуть своего подопечного в драку с членовредительством; сейчас было не время предаваться воспоминаниям о старых обидах — это мешало работе. — Раз так — стало быть, будешь теперь при мне, с утра и до вечера, твои знакомства могут мне помочь избежать длительных представлений и предварительных бесед.

— Полагаешь, если я тебя представлю, они забудут, с кем говорят?

— Полагаю — там будет видно. Поднимайся, — распорядился он, наподдав Бруно кулаком в плечо, с трудом воздержавшись от того, чтобы двинуть всерьез. — Идем по соседям.

Германа Фельсбау на месте не оказалось, да и иных соседей отыскалось лишь двое; чтобы сэкономить время, Курт собрал обоих в одной комнате, прогнав их по основному списку вопросов, уже заданных секретарю.

Оба косились на Бруно, с коим были знакомы, пускай и весьма шапочно, как на предателя, однако с господином следователем говорили вежливо, мирно и без запинки; покойный, по их словам, действительно в последние месяцы был несколько странным — рассеянным и малообщительным, чего ранее за ним не замечалось. Парнем он всегда был пусть не веселым, однако жизнерадостным, временами до легкомысленности, каковая, впрочем, имела и свои пределы — к примеру, греху излишнего увлечения игрой не предавался; если, бывало, начинал проигрывать, игру оставлял и на увещевания продолжить не поддавался.

Перемены случились в нем чуть менее полугода назад — сперва он стал рассеянным и унылым, а однажды 'засветился'.

— Засветился, — уточнил Курт, — это в каком смысле?

— В прямом, — откликнулся один из соседей. — Как будто наследство получил или с ангелом повстречался в переулке.

'Словно просто вошел через распахнутое окно ангел во всей силе и славе и унес душу спящего человека прочь, и человек в предельный миг жизни успел открыть глаза и узреть ангела' — припомнил он собственные мысли всего полчаса назад…

— Вы не пытались узнать у него, в чем дело, что с ним происходит? — никак не ответив на услышанное, спросил он. — Не поверю, если скажете, что вас не одолевало любопытство.

— И справедливо не поверите, одолевало. Только он ничего не говорил, или отмалчивался, или отшучивался, или прямо посылал к чер… в том смысле — отвечал, что это не нашего ума дело.

— У него была любовница? — продолжил он и разъяснил: — Симптомы, так сказать, весьма схожи с поначалу тайным, а после удовлетворенным увлечением, согласитесь.

— Похоже, вы снова правы, майстер Гессе, — кивнул другой студент и развел руками, вздохнув: — Но мы никого с ним не замечали. Знаете, обыкновенно, если что-то ведомо хотя бы двум студентам — полагайте, что через сутки это станет известным всему Кельну; ergo, касаемо его увлечения, is, si quis esset, aut si etiam unquam fuisset, aut vero si esse posset[35], то никто из его знакомых о таковом не знал. Ну, может, кто-то один, причем умеющий сохранять тайны…

— Герман Фельсбау, к примеру?

— Я такого не говорил, — насторожился тот. — Просто хотел сказать, что о его любовных похождениях ничего не было известно, вот и все. Не передергивайте.

— Не напрягайся, — встрял Бруно, сидящий на подоконнике отворенного окна молча почти все время беседы. — Никто не намеревается вешать на него обвинение.

— Ну, если ты так говоришь… — с сарказмом раскланялся студент, и Курт, поморщившись, оборвал его:

— Он был должен за комнату, за два месяца. Вы знаете об этом?

— Да все знают. Они с Хюсселем так бранятся по этому поводу, что не услышать их просто-напросто невозможно. Вчера, кстати сказать, они повздорили снова — мы при этом присутствовали; Шлаг нес какую-то превыспреннюю чушь и платить не так, чтоб отрекался (попробуй он!), а как-то весьма смутно выражался о сроках. Хюссель наорал на него… Уверен, если б парень не преставился — он его бы выдворил в конце месяца.

— Есть предположения, почему человек на такой должности испытывал подобные затруднения? — поинтересовался Курт, и студент округлил глаза с плохо исполненным изумлением:

— На какой 'такой'? Стипендиум секретаря не так уж чтоб сильно скрашивает жизнь…

— Да брось, — оборвал он, и тот умолк, отклонив взгляд в сторону, исхитряясь при этом укоряюще коситься на Бруно. — И не жги его взглядом — и без него я превосходно знаю, какие дела творятся в университетских сообществах, не вчера родился. Не будем терять время, обсуждая доказанность коррупции в студенческом союзе и прочие прегрешения вашей братии, просто прими как факт, что я понимаю, о чем говорю. Стало быть — я повторяю свой вопрос: есть предположения, отчего он при такой должности был столь стеснен в средствах?

Тот метнул быстрый взгляд на своего притихшего приятеля и вяло пожал плечами, понизив голос:

— Никаких. Играть, как я уже говорил, не играл — не так, чтоб заигрываться, пить не пил — не спивался, по крайней мере. Дорогих одежд не приобретал. Не знаю.

— И никаких новых увлеченностей у него не появилось вместе со всеми этими странностями? — не отставал Курт, не обращая внимания на откровенно недовольные лица соседей. — Ничего, что не бывало замечено за ним ранее?

— Лекции гулял частенько, — отозвался другой. — Временами это каждый делает; ректорату что, деньги уплатил, а там — учись, не учись, твое дело… Знаете, что я вам скажу, — добавил он несколько нерешительно, — что касаемо его рассеянности и прочего — это ведь с поздней осени началось, потом зима; сами, наверное, знаете, как это бывает в такое время года — снег, холод, пасмурно, дни короткие, времени ни на что не хватает, ничего не поспеваешь сделать, что нужно… Ничего не хочется, никто не мил; словом сказать, depressio.

— Знаю, — подтвердил Курт, подумав, что в словах студента и впрямь может быть некое рациональное зерно, — бывает. Так стало быть, именно с наступлением весны вся эта его… рассеянность и подавленность ушли?

— Пару недель как. Вот потеплело совсем, снег почти растаял — с начала апреля, in universum[36]. А зимой, скажу вам по себе, и учиться-то не всегда есть желание; так и с Филиппом, похоже, было. За обучение он уплачивал, как и прежде, аккуратно, а занятия пропускал довольно нередко. В библиотеке чаще показывался, чем на лекциях.

В библиотеке…

Курт вздохнул. Зачастую те, кто проводил слишком много времени среди библиотечных собраний, имея характеристику от окружающих 'странный в поведении', рано или поздно оказывались в поле зрения Конгрегации, однако же не в роли пострадавших, а в виде подследственных… Неужто Филипп Шлаг сумел изыскать среди университетских книг нечто запретное, сведшее его, в конце концов, в могилу?

Это бы многое разъяснило, недовольно подумал Курт, снова вздохнув, однако же, если сложить вместе все то, что было сегодня услышано о нем, покойный не особенно сходствен с человеком, могущим увлечься потусторонними забавами; maximum- какой-нибудь хиромантией, потехи ради; ко всему прочему, насколько применимо к пропадающему в библиотеке студенту определение 'слишком много'? Многие из них впервые прикоснулись к книге собственно здесь, в университете; книга — до сих пор удовольствие исключительное и не каждому достающееся, а хорошая книга — уж тем паче, и мало-мальски неглупый и алчный до знания человек попросту не может не воспользоваться вдруг раскрывшейся ему доступностью рукописных трудов. Конечно, надо будет и поговорить с библиотекарем, и проглядеть список наличествующих в университете книг (та еще работенка…), однако — здесь едва ли что-либо возможно выловить…

Попрощавшись с недовольными свидетелями, Курт вышагал в коридор, задумчиво глядя под ноги; ожидать, что в первые же часы своего расследования он сумеет узнать больше, было бы странно, однако данных катастрофически недоставало, а те, что имелись, не говорили ни о чем. Перепады в настроении, загадочные траты и увлеченность чтением — все это могло быть и вовсе между собою никак не связанным.

— Где можно отыскать этого его приятеля, Фельсбау? — спросил он, не поворачивая к Бруно головы, все так же глядя в пол; тот вздохнул:

— Сейчас у него лекции; знаешь, давай-ка просто я тебя этим вечером приведу в то самое местечко, где студенты собираются — там ты увидишься со всеми, кто тебе нужен, убежден. Это будет много проще, нежели гоняться по всему Кельну в поисках свидетелей поодиночке.

— Ты прав, — через силу вынужден был согласиться Курт; встряхнув головой, чтобы придти в себя, потер глаза ладонями. — Отложим до вечера.

— Так может, пожрать бы, а? — предложил Бруно с воодушевлением. — Я сегодня не завтракал. А тебя наверняка дожидается порция кренделей или еще чего; матушка Хольц в этом отношении дама постоянная…

Курт поморщился. Сейчас действительно следовало отправиться в Друденхаус — надо было и получить некоторые сведения от Райзе, и отчитаться Керну, однако неотвязная благодарная мамаша, и впрямь с завидной регулярностью снабжающая господина следователя съестным, сегодня раздражала более обычного. Когда отцы новой Конгрегации составляли акт, запрещающий инквизиторам принимать ценные подношения от частных лиц (исключая оговоренные случаи, с массой сопроводительной документации и условностей, исключающей всяческие махинации со средствами), в благодарность ли или как пожертвование, они забыли упомянуть о пирожках с печенью и назойливых старушках.

— Да брось, — заметив выражение его лица, усмехнулся Бруно, подталкивая его к лестнице в плечо. — Считай, что таковым образом она уплачивает часть налога; и посмотри на это со стороны практической — трактиры в Кельне не дешевеют.

Курт молча дернул плечом, высвободившись из его пальцев, и зашагал вниз, думая уже о другом, пытаясь составить примерный план действий на сегодняшний день.