Глава 7 Кто выжил в лётке, тому не страшно рабство

Первым проснулся и выбрался из фургона, крытого кожей, в котором спал с женщиной, Хулус. Ночью, в свете костра, я не очень-то разглядел редийцев, но сразу же понял, что они очень похожи на людей, пахнут, как люди, говорят как люди, и такие же жестокие и безжалостные, как часть людей, то есть, как ниггеры из космофлота, а они, как ни крути, тоже люди. Правда, редийцы не были чернокожими. Ещё ночью я понял, что их кожа темнее моей, а я в последние годы ни разу не загорал и был до безобразия белым. Именно из этого мне и следовало исходить. Вчера Хулус и Нир, их имена я запомнил сразу же, как и ещё несколько слов, не очень-то возмущались моей бледной физиономией, но при этом смотрели на меня, как командир Сандерс на любого гиперпилота, то есть как на вещь, а не на человека и именно из этого следовало исходить.

Что же, мне предстояло теперь сравнить, что хуже, рабство на Ривере Три или пять лет обучения в лётке, где все ниггеры относились к нам, как скотам, как к грязи под ногами. Верите нет, но с их стороны я ни разу не увидел ни одного сочувственного взгляда, не говоря уже про что-то более конкретное. Больше всего их бесило то, что на банковском счету у каждого из нас имелось немало денег и они были обеспокоены только тем, чтобы выкачать их из нас. А ещё каждый из них от мала до велика только и мечтал унизить грязную, ленивую обезьяну и дать ей пинка, толкнуть в спину или подставить подножку, бить нас кулаками им запрещалось, но до тех пор, пока кто-нибудь не выдержит и не замахнётся на ниггера рукой. Вот тогда начиналось такое, что не приведи Господи. Тут же вызывался наряд полиции, писался рапорт и такому парню доставалось на орехи так, что в медсанчасть его отправляли на носилках.

Мне почему-то сразу показалось, что на Ривере Три рабов не истязают так, как в лётке, иначе они не смогут работать. Пока Хулус ходил до ветра, я внимательно рассмотрел повозки. Одна, командирская, в которой ехал Нир, была хотя и шикарная на вид и прочная, являла собой жалкое зрелище — тяжелая, неуклюжая и очень примитивная. Чего стоили одни только колёса без спиц, правда, с железными шинами. Выше "ватерлинии", то есть платформы, это был симпатичный деревянный домик на колёсах, с окнами, забранными витражом. Вторая была точно такого же размера фургоном с кожаным верхом, а шесть остальных — шестью крытыми парусиной фургонами длиной метров в восемь. Они были на треть больше. Приглядевшись к ним повнимательнее, я догадался, что Нир помещик.

Вскоре вернулся Хулус. Он был одет в просторные штаны из серой ткани, красную просторную рубаху, поверх которой на нём была надета кожаная бригантина со стальными бляшками, и обут в грубые, неказистые, короткие сапоги. На широком поясе у него висели справа чёрные ножны с длинным, прямым мечом, а слева кинжал побольше тесака космодесантника в красных ножнах с бронзовыми накладками. Роста в нём было минимум метр девяносто пять, но Нир вымахал ещё выше, под два метра пять сантиметров, и я со своими метр восемьдесят два, наверное, казался им чуть ли не пигмеем. А сила тяжести на Ривере Три была минимум на пятнадцать процентов больше, так что на первых порах мне придётся тут туго. Памятуя о том, что космофлотские ниггеры терпеть не могут пристальных взглядов, я рассматривал этого коротко стриженного, весьма симпатичного смуглого верзилу украдкой, из-под полуприкрытых век.

Мне в глаза также бросилось, что на шее у Хулуса висит сразу три массивных медальона, явно выставленных напоказ и я понял, что правильно сделал, повесив аптечку и универсальный жетон на шею. Их с меня даже не пытались сорвать, иначе на шее и подбородке остались бы следы. Вспомнив про жетон, я положил на него руку и, незаметно для верзилы, включил его запись. Хулус, отлив, слегка размявшись достал меч и немного помахал им, после чего растолкал рабов, спавших неподалёку от меня и приказал им разжечь огонь. Трое пошли за дровами в ближний лесок, а четвёртый сгрёб палкой прогоревшие угли, бросил на них несколько пучков травы и стал раздувать. Через несколько минут костёр разгорелся и рабы установили над ним треногу с большим котлом, в который налили воды. Наконец проснулся его величество Нир и соизволил выбраться из своего дома на колёсах и сойти на грешную землю. Небожитель, ***дь.

Из фургона Хулуса тотчас выбралась молодая красотка, одетая в длинный хитон серо зелёного цвета и серебряным амулетом на шее, вежливо поклонилась, что-то негромко сказала и поднялась в домик. Похоже, что прибраться и приготовить этому уроду завтрак, так как над из круглой, керамической трубы вскоре повалил дым. Вода в котле вскипела и Хулус стал засыпать в него из мешочков какие-то сухофрукты, бросать травы и сушеные лепестки, отчего воздух наполнился очень приятным ароматом какого-то местного взвара. Из фургонов стали выбираться все остальные мужики. Рослые, все выше меня, крепкие и довольно молодые. Они были одеты куда как попроще помощника Нира, но лучше рабов и все коротко стрижены. Первым делом они подходили к хозяину, кланялись и приветствовали его, а тот сдержанно кивал им в ответ и коротким жестом велел отойти. Ясное дело, что они были его колонами, а если учесть, что у каждого на поясе висел короткий меч и на всех были надеты бригантины, то ещё и его личной гвардией, так что сочувствия от них ждать не следовало.

Рабы в отличие от них были кудлатыми и бородатыми, но одеты получше, чем я, причём гораздо. Они щеголяли в портках, длинных холщовых рубахах, поверх которых были надеты длинные жилеты из овчины, но при этом имели нательные рубахи и короткие постолы. Один я выглядел совершенно неприглядно и был закован в кандалы. Правда, только у одного раба на нее помимо медного ошейника висел ещё и бронзовый, красивый амулет в форме орла, распростёршего крылья и именно этот раб несколько раз ободряюще улыбнулся и кивнул мне. Вскоре Нир удалился в свою хибару, откуда сразу же послышалось громкое женское хихиканье, а Хулус малость посуровел лицом, но его пассия уже через пару минут выскочила и он снова подобрел и достал из своего фургона сначала раскладной столик, а потом съестные припасы и посуду. В каждую миску он положил по четвертинке хлеба, четвертинке головки сыра и снова две луковицы.

Рабы тем временем разливали взвар по литровым кружкам, а колоны, взяв миску, подходили к ним. Поглядев на это, я пружинисто и бодро поднялся на ноги, но не сдвинулся с места до тех пор, пока Хулус не усмехнулся и не махнул мне рукой. Для меня в это утро было сделано исключение. В мою миску кашевар положил половинку килограммового круглого хлеба, четвертинку сыра, большой ломоть варёного мяса и две луковицы, которые я сразу же вернул ему и вежливо поклонился в порядке благодарности. Надсмотрщик только криво усмехнулся. Взяв из рук раба с амулетом кружку, я сказал:

— Благодарю, приятель.

Тот удивился:

— Похоже, парень, что ты сказал Ортану спасибо?

У меня хорошо развиты способности к языкам и я, выделив в его словах самое существенное, с дружеской улыбкой ответил, легонько стукая себя кружкой по груди:

— Я, Валент, сказал Ортану спасибо, приятель.

Раб заулыбался, а я отошел к своему тюфяку и, видя, что никто не спешит, сначала принялся изучать взвар. На вкус он был кисловато-сладким и не показался мне ядовитым. Выпив три глотка, я принялся жевать в сухомятку хлеб, мясо и сыр. Съев немного, я выждал десять минут и сделал анализ крови. Аптечка выдала своё обнадёживающее резюме — "Здоров. Причин волноваться нет". Облегчённо вздохнув, я быстро прикончил завтрак и выхлестал взвар, в котором все сухофрукты превратились в тонкую взвесь. После этого я ополоснул кружку и миску водой и отнёс их Хулусу чистыми, чем снова немало удивил его. Ткнув меня пальцем в грудь, он спросил:

— Так ты всё-таки говоришь по-кеофийски, раб, или нет?

Догадавшись, о чём меня спрашивают, я ответил по-кеофийски:

— Нет.

Пристально посмотрев мне в глаза, Хулус проворчал:

— Ступай, раб.

Вернувшись на своё место, я скатал холщёвый тюфяк, сел на него и принялся обматывать кандалы на ногах сухой травой. Там, куда меня занесла река, уже наступила весна и сквозь сухую траву пробивалась зелень. Не знаю почему, я ведь тогда ещё ни хрена не понимал, о чём говорили Нир и Хулус, но мне показалось, что меня заставят идти пешком, а железные кандалы быстро разобьют мне ноги в кровь. Надсмотрщик Нира это приметил. После завтрака в каждый фургон впрягли по две пары здоровенных, неторопливых коняг. Тут я сделаю пояснение. Кони Редии довольно похожи на коней Земли, но крупнее и имеют рост в холке больше двух метров. Пока их запрягали, я аккуратно обмотал сухой травой кольца кандалов и был готов к пешему путешествию, но тут ко мне подошел Хулус и два колона. Держа в руках чёрную верёвку, сплетённую из конского волоса, он спросил:

— Пойдёшь в кандалах сам или без них, но на верёвке?

Указав пальцем сначала на одно, а затем на другое, я сам задал ему вопрос вместо ответа:

— Кандалы? Верёвка?

— Хм, да ты сообразительный парень, раб, — пробормотал удивлённый Хулус, — явно стараешься выучить кеофийский. — после чего подтвердил мою догадку — Это кандалы, в них больно ходить, а это верёвка. Ты её не порвёшь. Она очень прочная. Что выбираешь?

Естественно я кивнул надсмотрщику:

— Я выбираю прочную верёвку, урод.

Хулус громко расхохотался:

— Снять с него кандалы. Посмотрим, какой из него ходок.

Хотя на мои плечи и навалилось лишних почти пятнадцать килограммов, если считать вес ручных кандалов, я был неплохим ходоком. Вскоре обоз тронулся в путь. В фургонах ехали все, кроме меня. Впереди ехал фургон Хулуса. Четвёркой лошадей правила его подруга, а справа и слева от неё два здоровенных лба с копьями и щитами. Сам Хулус сидел в кресле сзади и от нечего делать держал в руках верёвку, конец которой был привязан к цепи. Чтобы мне было удобнее идти, я забросил цепь с привязанной к ней верёвкой за шею, натянув на неё жилет и ухватился за неё руками, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Дорога, на которую мы выехали, была широкой, мощёной тёсаным камнем, с двумя давно наезженными колеями. По ней прошли пешком десятки миллионов человек и выгладили её ногами, так что ступать было не больно. Позади меня грохотал колёсами дом Нира, а за ним ехали все остальные фургоны.

Редийцы ехали в фургонах, а я весь день шел пешком с утра и до вечера. Чтобы не свалиться на дорогу без сил, после полудня мне пришлось воспользоваться аптечкой и та дала мне какой-то мощный допинг. Ну, а Хулус решил не терять времени даром и учил меня разговаривать на кеофийском языке, который на слух весьма похож на английский, но только на слух. Язык я учил очень тщательно, а кашевар был неплохим педагогом и потому к вечеру у меня в мозгах наступило хоть какое-то прояснение. На все вопросы, которые стал задавать мне вечером после ужина надсмотрщик Нира, я отвечал коротко — нет, не знаю и не понимаю. Подошедшему хозяину он негромко сказал, отведя того в сторону метров на пять, но я всё же расслышал:

— Господин, ваш новый раб оказался весьма неплох. Он не очень силён, но зато невероятно вынослив. Больше всего меня поразило даже не это, а то, как быстро он учится разговаривать на кеофийском языке. Полагаю, что он был когда-то либо дворянином, либо жрецом.

Ниро отмахнулся и брезгливо сказал:

— Хулус, меня не интересует, кем он был раньше. Теперь он мой раб и будет на меня работать, как и все остальные рабы и колоны. Ты лучше подумай, к какой работе его приставить. Если он действительно такой выносливый, как ты говоришь, то пусть идёт пешком до самого поместья. Это только укрепит его тело. Корми его получше.

А до поместья от того места, где мы снова заночевали рядом с дорогой, было ещё сто сорок километров с лишни, то есть полные семь дней пути. Хулус, повинуясь приказу Нира, действительно кормил меня, как на убой, но только вечером и утром. За всё время мы ни разу не сделали привала в полдень. Редийцам было хорошо, они всю дорогу ехали. Коняги двигались довольно медленно, а потому при необходимости каждый мог спрыгнуть с фургона, отбежать от дороги, справить нужду и догнать обоз. Мне же приходилось терпеть до самого вечера, так как оросить имперскую дорогу считалось преступлением. Зато за эту неделю я окреп физически и что самое главное, довольно неплохо изучил язык Кеофии. Хулус всё время пытался выпытать из меня, кто я такой, но у меня имелась теперь шикарная отговорка, короткая и непробиваемая — "Не помню".

Кроме своего имени — Валент Карт, я не помнил ничего, хоть ты убей меня. Уже через три дня весь словарный запас Хулуса, а это всего три с половиной тысячи слов, перекочевал в мою голову. Не рассказав ему о себе ничего, я ловкими наводящими вопросами выведал у надсмотрщика, что его зовут Хулус Ферн Тагис, ему сорок шесть лет, он родом из города Тирота, что на побережье Сулиарского моря, и что он был до сорока лет моряком, но скорее всего всё же пиратом. Узнал я кое-что и Нире. Этот ублюдок был весьма богатым луртием, имел большое поместье с тридцатью пятью тысячами гектаров земли, на него работало две с половиной тысячи колонов и сто сорок четыре раба, я стал сто сорок пятым. В своём поместье он выращивал рожь, пшеницу, различные фрукты и овощи, а также имел большие стада коров, свиней и коз. Ещё он имел лучшую во всей Гистагии сыроварню и четыре раза в год отвозил в столицу Кеофийской империи, в Тинадтикар, сыры своего изготовления, многие из которых покупали к столу императора Тенуриза Отважного, за что тот его привечал.

Со слов Хулуса я узнал, что луртий Нир Талг Маренис человек богобоязненный, высокообразованный, прекрасный воин и мудрый командир полка тяжелых всадников народного ополчения, очень хороший хозяин и к тому же человек строгий, но добрый и справедливый. Для колонов он отец родной, а к рабам относится заботливо, но только в том случае, если они трудолюбивы и исполнительны. Ленивых скотов, бунтовщиков и подстрекателей к бунту он не щадит и казнит их, как это и положено, без малейшего промедления, но такое случается крайне редко. Если раб работает хорошо и предан своему хозяину, то он не только получает поблажки, но и может стать в его поместье колоном. В общем мне очень сильно повезло, что я стал рабом этого ангела во плоти — луртия Нир Талг Марениса и потому должен просто визжать и прыгать от немыслимого счастья.

Утром девятого дня моего пребывания на Редии обоз въехал в большое и красивое поместье Нира, которое я смог увидеть только издалека, так как рабам сразу же приказали топать на Рабский двор. Это была самая настоящая тюрьма, огороженная высокими, мощными стенами, в которых, к моей неописуемой радости, имелись квадратные окна размером метр на метр, перегороженные вертикальными стальными прутьями. Рабский двор был внутри в общем-то невелик, квадрат двести на двести метров с большим бассейном, который окружали каменные ванны, и высоко бьющим вверх фонтаном посередине. Вода была практически дармовая, так как к поместью, расположенному в предгорье, был подведён акведук. Над всеми четырьмя углами возвышались караульные башни, а по плоской крыше двухэтажной тюрьмы прогуливались, отгороженные от Рабского двора высоким каменным парапетом, над которым возвышался частокол прутьев, лучники с очень недоверчивыми физиономиями.

В общем более предрасположенной к побегу тюрьмы невозможно придумать. Да, стены имели в толщину метр, да, тяжелые ворота были двойными, с площадкой досмотра посередине и над ними возвышалась пятая караульная башня. На первый взгляд всё выглядело солидно, вот только стены-то были не из гранита или базальта, а из какого-то ноздреватого тёмно-рыжего камня, а потому вмурованные в них прутья это так, пустячок-с для очень настойчивого и терпеливого человека. В общем я сразу же нацелился на побег, но сначала решил хорошенько изучить местные условия и окрепнуть физически, а потому был настроен на ударный физический труд во имя кармана того ублюдка, который решил, что раз я выползаю из реки на берег, то уже всё, только поэтому являюсь его рабом. А ещё я решил, что мне нужно будет совершить парочку каких-нибудь подвигов, чтобы хоть раз побывать в поместье и забрать свои вещи. Нир часто вертел в руках моё орудие и радиостанцию, но так и не смог их вскрыть.

Когда мы доехали до поместья, Хулус выбрался из фургона и, держа в руках верёвку, повёл меня на Рабский двор лично, чтобы проследить за тем, как меня станут окончательно превращать в раба. Едва мы оказались внутри двора, по которому бегало с полсотни ребятишек в возрасте от двух-трёх до семнадцати лет, он первым делом приказал снять с меня ручные кандалы и повёл на вещевой склад. Там мне подобрали по росту и выдали: исподние портки и нательную рубаху из серовато-белого полотна, холщовые штаны, неказистые, но весьма удобные постолы высотой чуть выше щиколоток, новенький длинный, меховой жилет, а также два полотняных полотенца, две пары портянок, два холщовых полотнища, сшитых из двух кусков каждое, две кружки, литровую и пол литровую, четыре миски одна другой меньше, кувшин для воды и два холщовых мешка, один чтобы всё сложить, а второй поменьше, заплечный.

Хулус отвёл меня к фонтану, к одной из каменных ванн с проточной водой, где приказал искупаться и переодеться во всё новое. Прекрасно понимая, что за отказ буду, как минимум, жестоко избит, я покорно разделся и залез в ванну. На меня тут же уставилось множество любопытных глаз. Лицо и руки у меня уже загорели, а вот тело было белым, хотя всё в разводах грязи. На бортике ванны лежало несколько рогожных мочалок, а также стояло три горшочка с голубовато-серой моющей пастой из голубой глины, пепла и небольшого количества мыла. Мылся я долго, с час и всё это время Хулус терпеливо прогуливался рядом, жуя вяленное мясо. Когда я выбрался из каменной ванны, он удовлетворённо кивнул и сказал:

— Это хорошо, что ты чистоплотный. Господин не любит грязных, вонючих скотов, но учти, мыться можно только вечером, после ужина. Вот тогда плескайся, хоть до утра, но через час после рассвета ты в любом случае отправишься работать. Пойдём, я покажу тебе то место, где ты будешь теперь жить. Если ты умный человек, то не задержишься в рабах надолго, если дурак, проживёшь там до старости.

Жить до старости, если я не совершу побег, мне предстояло в каменном мешке размером три на пять метров, в котором стояла лежанка с тюфяком, набитым какими-то листьями, над ней висела полка, возле окна стоял стол, перед ним табурет, а в углу, справа от входа, стоял сундук и над ним висела деревянная вешалка. По периметру всего двора располагались на первом этаже всякие складские помещения и мастерские. На уровне пола второго этажа располагалась широкая, метров пять, деревянная веранда с навесом. Некоторые комнаты были поменьше, их было немного, а все остальные вдвое больше, в них жили семейные пары рабов. Точнее все семьдесят два раба имели жен, а многие так ещё и детей, которые до пятнадцати лет не знали ничего, кроме Рабского двора. Впрочем, раз в пять дней их выводили на целый день на прогулку, но кроме ближайшей рощицы они всё равно ничего не видели. В общем этим детям вряд ли кто-нибудь стал бы завидовать, но я так думаю, что рабы всё же были довольны.

Во всяком случае Хулус ходил вокруг меня гоголем и явно ждал моего восхищения, но его не последовало даже тогда мы вошли в мою комнатку. В ней он сел на табурет, велел мне сесть на лежанку и суровым, непререкаемым сказал:

— Сегодня ты отдыхаешь, Валент Карт и вечером тебя последний раз покормят за счёт господина. С завтрашнего дня ты начнёшь отрабатывать свой хлеб, пшено, мясо и всё остальное. Парень ты, как я посмотрю, выносливый, но Боги обидели тебя силой.

Надсмотрщик над рабами сделал паузу. Меня так и подмывало сказать ему, что боги обидели меня умом, а не то я перестрелял бы их всех на дороге, запасся харчами, местной одеждой и пошел бы вверх по реке к своему кораблю, но я промолчал, а он продолжил:

— А ты, как я погляжу, человек сообразительный и скорее всего умеешь делать что-то особенное, так как руки у тебя не покрыты мозолями. Вот ты мне и скажи, чем ты можешь быть полезен господину?

Не долго думая, я ответил:

— Господин Хулус, я могу ухаживать за скотиной.

Надсмотрщик нервно дёрнулся, видно хотел ударить меня, но сдержался и вместо этого насмешливо спросил:

— Ты же ничего не помнишь.

— Да, это так, господин Хулус, я ровным счётом ничего не помню и всего лишь знаю некоторые вещи. Например то, что меня зовут Валент Карт. Также я знаю, что могу ухаживать за скотиной.

— Ты видел нашу скотину? — быстро спросил держиморда — Какая она из себя? Как выглядит и что ты о ней знаешь?

Горестно вздохнув, я отрицательно помотал головой:

— Я ничего не помню. Может быть видел, а может нет. Просто я знаю, что с этим делом справлюсь без особого труда.

— Пасти коров и бычков тебе будет не по плечу, — задумчиво сказал Хулус, — со свиньями тебе тоже не совладать. Разве что с молочными козами, но они очень дороги. За каждую потерянную козу спрос будет весьма велик. Жизнью заплатишь, если загубишь хоть одну. Ты готов отважиться стать козьим пастухом?

— Хищные животные в округе есть? — быстро спросил я — От моих рук и не одна коза не пострадает, но я не могу нести ответственность за то, что какую-то из них загрызёт клыкастая тварь.

Надсмотрщик сосредоточенно кивнул:

— Такое бывает, раб, но у тебя будет пять пастушьих овчарок, которые и козам не дадут разбежаться, и горных волков отгонят, матёрые псы, но с ними тебе нужно будет ещё подружиться. Три месяца назад они одного пастуха из людишек господина насмерть загрызли, но он скорее всего сам во всём виноват. Ещё у тебя будет мощный лук и кинжал. Тебе его будут выдавать поутру, а вечером ты будешь его сдавать и не дай того Боги, если ты попытаешься украсть хоть одну боевую стрелу. Сразу же на кол сядешь. Ещё у тебя будет конь. Ты верхом ездить умеешь или тоже не помнишь?

Вспомнив, как ездил верхом Нир, кавалерист хренов, я невольно ухмыльнулся. Ездить верхом я умел, причём не просто ездить, а скакать. У отца на ранчо был небольшой табун и он быстро научил меня этому делу. Тем более, что наши лошади были не чета редийским тихоходам, которые, как я подозревал, не знали, что такое галоп. К тому же Кеофийской империи ещё не изобрели стремена. Поэтому я пожал плечами и спросил вместо ответа:

— А это что, такая уж большая сложность? Конечно умею, господин Хулус. Единственная проблема, это ваши луки. Стрелять из лука я умею, но вряд ли смогу натянуть тетиву боевого, хотя если мне будет дозволено, то почему бы не попробовать? Вдруг смогу натянуть?

Надсмотрщик сердито нахмурился:

— Раб, как-то всё странно получается. То ты ничего не помнишь, то ты, оказывается, умеешь делать то, о чём не помнишь. Почему?

Пожав плечами, я невозмутимо ответил:

— Не вижу в этом ничего странного, господин Хулус. У меня есть такое подозрение, что я очень сильно ударился обо что-то головой и поэтому потерял память. Когда я пытаюсь что-то вспомнить, то вижу позади себя одну только беспроглядную темноту. Когда же вы спрашиваете меня о чём-либо, что я умею делать, то моё тело само вспоминает, что для этого нужно делать. Поэтому будьте уверены, если я сяду верхом на коня, то не свалюсь с него. И взяв в руки подходящий мне по силам лук тоже сумею сделать меткий выстрел.

Тут я тоже не врал. Стрельбе из спортивного лука я начал учиться ещё в двенадцать лет на Номраде и к шестнадцати годам выиграл добрых три дюжины наград. Там же я научился стрелять сидя верхом на механической модели лошади. У Егора, моего друга, тоже имелось семь охотничьих луков и четыре мы с собой на охоту брали всегда. Правда, то были такие луки, которых реды и в глаза не видели. Мои слова почему-то задели Хулуса за живое и он зло сказал:

— Хорошо, пойдём посмотрим, что ты за лучник. Ошейник раба для тебя уже готов, так что скоро ты сможешь выходить с Рабского двора. Господин очень добр и через каждые десять дней даёт тем рабам, которые хорошо работают, день отдыха. Оставь всё здесь и пошли в медницкую мастерскую.

Мы спустились по широкой лестнице вниз и отправились в медницкую мастерскую. Кузницы на Рабском дворе не было, но трое рабов, мастеров по меди, изготавливали не только ошейники рабов, но и медную посуду, которую потом лудили оловом. Реды уже знали, что соли меди ядовиты. Там я, прежде чем вставить шею в специальный станок, взял в руки ошейник шириной в дюйм и толщиной в три миллиметра, луженый изнутри, и прочитал на нём надпись, выбитую на меди стальными чеканами на кеофийском языке:

— Валент Карт раб луртия Нир Талг Марениса.

Надсмотрщик чуть из штанов не выпрыгнул:

— Ты что, умеешь читать?

— Не знаю, господин Хулус, — насмешливо ответил я, — просто мне показалось, что именно это должны означать эти знаки.

Сначала раб-медник вложил в станок ошейник, затем я засунул в него свою шею и через пять минут моё рабство обрело законную силу Кеофийской империи. Пока что оно не казалось мне столь уж ужасным, а ублюдок Нир после командира Сандерса кому угодно покажется лапушкой и зайчиком, белым и пушистым. Мы вышли через двойные ворота наружу, но направились не к поместью, а наискосок, к небольшому военному лагерю. В нём на громадном манеже как раз тренировались кеофийские кавалеристы, причём в полном боевом облачении, вылитые византийские катафрактарии в чешуйчатых, причём вооруженные длинными топориками. Однако, меня куда больше заинтересовало то, что посередине манежа находилось нечто вроде трассы для соревнований по конкуру, правда, препятствия на ней были невысоки. Редийские лошади были плохими прыгунами.

Хулус подвёл меня к начальнику манежа, здоровенному вислоусому и носатому мужику лет пятидесяти. Узнав о том, что я умею ездить верхом Клеут даже икнул от неожиданности, но быстро с собой справился и удивлённым голосом спросил меня:

— Послушай-ка, тщедушный раб, ты не смерти ли себе ищешь? У нашего господина не забалуешь. Если ты расшибёшься насмерть, то спрос будет в первую очередь с меня.

Вместо ответа я попросил:

— Я вижу там у вас пасутся свободные лошади, господин Клеут. Не могли бы вы дать мне их любимое лакомство, чтобы я выбрал себе коня, подружился с ним, а потом оседлал?

От моего вопроса глаза у Клеута мигом сошлись в пучок и он, минуты две глядя на кончик своего длинного носа только сопел, но потом рубанул воздух ладонью и прорычал:

— Эй, вы, бездельники! Быстро принесли сюда сладкие стебли и упряжь. Этом мозгляк хочет вас чему-то научить.

Человек десять прохлаждающихся парней лет тридцати и старше моментально пришли в движение. Мне быстро принесли холщовую сумку с толстыми стеблями растения, похожего на сахарный тростник, я надел её на себя и пошел к лошадям. За мной потянулась толпа народа. Когда мы приблизились к лошадям, то мне сразу же приглянулся на редкость красивый и статный вороной жеребец. Он был мало того, что самый крупный, так ещё и выглядел намного живее всех остальных валухов. Именно к нему я и направился, зато все остальные редийские кавалеристы встали, как вкопанные и принялись громко, с надрывом в голосе, восклицать:

— Господин Клеут, зря вы разрешили рабу выбрать коня. Смотрите, раб идёт прямо к Ферамору. Убьёт он его.

Спасибо, что подсказали мне имя этого красавца. Отмахиваясь от остальных коней, я поманил Ферамора за собой и стал скармливать ему сладкое лакомство. Когда он слопал три стебля, я сорвал несколько пусков сухой травы и принялся массировать его шкуру, время от времени давая откусить ему тростника. При этом я ласково разговаривал с ним и никуда не спешил. Хорошенько почистив малость подзапылившегося коня, я немного побегал с ним взапуски, после чего, взяв в левую руку недоуздок и крепко ухватившись обеими за гриву, я с разбега взлетел на коня и принялся нарезать круги по большой поляне. Для Ферамора я был пушинкой, недоуздок на нём был прочным и хотя удила не рвали ему рта, хорошо выезженный, но строптивый конь почему-то слушался меня. Наверное пожалел. Подъехав к тому месту, где на изгородь повесили сёдла, я соскочил вниз и сказал:

— Нормальный конь, добрый и ласковый. Зря вы на него наговаривали. Сейчас я его оседлаю и покажу, как умею скакать.

Выбрав самый чистый потник, хоть до этого на Редии доросли, я набросил его на Ферамора и принялся седлать. От уздечки я отказался наотрез. Раз конь мне послушен, зачем его мучить? Когда жеребец был осёдлан, я скормил ему предпоследний стебель тростника, ухватился за луку седла и уже с большим трудом взобрался на него. На бегу мне было легче это сделать. Сразу после этого я добился искомого, вороной красавец пустился в лёгкий галоп и мы трижды объехали полосу препятствий, а потом поскакали по ней, преодолевая один барьер за других. Ферамор был отлично развит физически и обладал неплохой прыгучестью. Ему лишь требовался всадник, у которого были куда более грамотные учителя, чем редийские кавалеристы. А ещё этому молодому жеребцу просто нравилось быстро скакать и прыгать в высоту. Подъехав к вытаращившим глаза кавалеристам и Хулусу, я сказал с более, чем двухметровой высоты.

— А теперь, господин Хулус, позвольте мне показать вам, как я стреляю из лука. На скаку я, наверное, не стану этого делать, точнее вы мне этого никогда не позволите.

— Раб! — требовательно воскликнул Клеут — Немедленно расскажи мне, как ты сумел совладать с Ферамором и заставил его скакать галопом, да ещё преодолевать препятствия?

— Не знаю, — затянул я свою любимую песню, — я не помню, как меня учили скакать верхом. Я просто умею это делать, вот и всё.

Клеут побагровел от злости, так как услышал в моих словах лёгкую издёвку, но мне на помощь пришел Хулус:

— Оставь раба в покое, Клеут, его… он ударился головой о что-то и потому полностью потерял память, но его руки и ноги помнят обо всём, что он умеет делать больше, чем голова. — после чего спросил с недоверием в голосе: — Раб, неужели ты в самом деле умеешь стрелять сидя верхом на коне? У нашего господина есть сотня конных лучников, но они не отличаются особой меткостью. Во всяком случае уступают мне по всем статьям, когда я стреляю стоя.

— Я не помню, господин Хулус, — уже с откровенной издёвкой ответил я надсмотрщику, — но, кажется, должен уметь.

Вообще-то я умел стрелять и на полном скаку, но при этом никогда не знал, куда полетит стрела. Зато если конь двигался рысью, то пусть и не в яблочко, но в саму мишень попадал через раз. Неподалёку находилось стрельбище и мы пошли к нему. Редийские катафрактарии к тому времени спешились и было не совсем ясно, кто из них, лошади или всадники, вымотались больше. Во всяком случае лошади на траву не попадали и я понял, что кавалерия на Редии это не самый главный род войск. Зато гладя на этих плечистых мужиков, среди которых не было никого, кто был одного роста со мной, все минимум на полголовы выше, я сразу сообразил, что под их меч лучше не попадаться. А вот к этому мне было не привыкать. Все без исключения ниггеры военного космофлота, с которыми судьба сводила меня нос к носу, были выше меня ростом и намного сильнее. Ничего не поделаешь, ведь меня зачали, выносили в чреве и родили на Номраде, где я жил до шестнадцати лет при пониженной силе тяжести, вот и уродился в итоге таким задохликом.

Почти стасемидесятикилометровая прогулка пешком хорошо накачала мои ноги и потому мне было не трудно держаться на Фераморе без стремян. В общем я был без пару годков римлянином, у которых образцом мужской красоты считались толстые бёдра. Тем не менее мне пришлось спешиться и повести коня в поводу. Стрельбище было конным и потому большим. Мишенями служили мешки, набитые опилками. Их я насчитал двенадцать штук. По приказу Клеута принесли несколько луков и колчанами со стрелами. На вид луки выглядели очень серьёзными, но на деле оказались ещё круче. Тетиву первого, самого мощного на вид, я смог лишь слегка оттянуть и взял другой. Он тоже оказался для меня туговат и только третий, ещё более изящный, оказался мне по руке и я, пусть и не без труда, сумел натянуть тетиву, после чего выпустил из него стрелу просто так, не целясь ни в какие мишени, но с таким расчетом, чтобы получить представление о мощности лука, после чего стал отсчитывать шаги.

А лук-то оказался весьма мощным. Стрела улетела на двести сорок восемь шагов. Соответственно на Земле, если я не ошибся с коэффициентом силы тяжести, она улетела бы на двести восемьдесят пять метров. Когда я выдёргивал из земли стрелу, надо мной пролетела ещё одна, которая улетела на все триста пятьдесят шагов. Это выстрелил из лука, причём не из того, который я взял в руки первым, Хулус. Решил, видите ли, утереть мне сопли, подонок. Теперь, зная мощность лука, я взял в руки колчан с двумя дюжинами стрела, они были не слишком тяжелыми, повесил его на луку и поскольку как ремень, так и сам колчан, изготовленный из дерева, были прочными, используя его как подножку, легко вскочил в седло и будничным тоном сказал:

— Первый номер программы стрельба на скорость.

Повесив колчан за спину и укоротив ремень так, чтобы было удобнее выхватывать стрелы, я слегка размялся и, немного отъехав назад, приготовился стрелять. Сразу пятеро человек, включая Хулуса и Клеута, уже вооружились луками и наложили стрелы на тетивы, чтобы в случае малейшей опасности превратить меня в подушечку для иголок. Не обращая на них внимания, я принялся выпускать стрелу за стрелой и вскоре их было в воздухе уже восемь штук. Да, за эти несколько дней я окреп физически, раньше я держал в воздухе только семь стрел и безнадёжно проигрывал в этому упражнении Егору, зато стрельбы у меня не смотря на огромную дистанцию получилась ещё и прицельной, я каким-то чудом поразил четыре мишени, из-за чего редийские кавалеристы принялись глухо ворчать, мол мне просто повезло, пока на них не окрысился Клеут и не надавал им тумаков.

Молча взяв третий колчан и надев его на себя ещё тщательнее, я поехал к мишеням и мстительно остановился в ста двадцати метрах от них. Отчего начал материться уже Хулус, но я, остановив Ферамора, который только-только разогрелся и потому то и дело всхрапывал и нетерпеливо переступал с ноги на ногу, ему скакать хотелось, принялся не очень быстро, но методично поражать все двенадцать мишеней справа налево, выпуская по каждой по две стрелы. Мат надсмотрщика от этого только усилился, а Клеут принялся отпускать затрещины всем, кто только подворачивался ему под руку, громко ревя при этом от гнева и выкрикивая:

— Ленивые твари! Посмотрите на этого мозгляка, я его соплёй насмерть зашибу, а он мало того, что держится в седле, как влитой, так ещё и стреляет из лука, как сам Бог Солнца. Жаль, что он раб, а не то я вас заставил бы носить его на руках, паршивые ублюдки. — как только я закончил стрельбу, а это было дело не простое, мешки хотя и были большими, всё же стояли на расстоянии десяти метров один от другого, Клеут взревел: — Подать сюда четвёртый колчан, а ты, раб, покажи нам своё умение в стрельбе на скаку! Вынуть стрелы.

Результат я показал отличный. Из двадцати четырёх стрел в мишени не попали только шесть. На Номраде я, конечно, стрелял бы получше, да и на Земле тоже, но только в том случае, если бы в моих руках был современный лук. Однако, редийский композитный лук с роговыми вставками на "животе" и какими-то чертовски прочными сухожилиями на "спине" тоже был очень мощной машиной и проигрывал современным лукам только в системе прицеливания. Впрочем за шесть лет я выпустил из разных луков в самых различных условиях столько стрел, что они мне были не очень-то и нужны. Да и стреляя из боевого редийского лука я вовсе не собирался показывать этим захребетникам всё, на что способен. Не смотря на то, что я действительно не хотел никому и ничего доказывать, мне просто хотелось стать пастухом, подъехав к крайней правой мишени я всё же не выдержал и маленько хихикнул из лука, наложив на тетиву сразу две стрелы.

Выстрел я произвёл навскидку, но не смотря на это обе стрелы вонзились в мешок точно посередине. Если бы это был Нир, то несварение желудка ему было бы обеспечено. Попроси дать мне ещё две стрелы и получив их немедленно, хотя и с приглушенной руганью, я проехал ещё метров сто, развернул коня и пустил его быстрой рысью вдоль мишеней. Доскакав до первой, я выпустил подряд две первых стрелы и так доскакал до самого конца, после чего вернулся, отдал лук ничего не понимающему Хулусу, взял все колчаны и поскакал собирать стрелы. Делал я это не спрыгивая на землю, а свешиваясь, держась за луку, почти до коротко скошенной травы. Когда я шел к конюшне, держа Ферамора в поводу, Клеут злым голосом прорычал:

— Раб, ты зря оскорбил воинов господина. Теперь ты нажил себе злейших врагов в их лице.

Усмехнувшись, я вяло махнул рукой:

— Ой, да, какие они воины, так земледельцы, которым надоело ходить пешком и захотелось покрасоваться перед бабами. Настоящие воины несут службу в армии вашего императора Тенуриза Отважного и как раз они-то надо мной просто посмеялись за такую неуклюжую стрельбу. Думаю, что лучники вашего императора, в отличие от меня поднимают в воздух все пятнадцать стрел и каждая находит свою мишень, но и моя стрельба не так уж плоха. Во всяком случае они точно не надавали бы мне за неё подзатыльников.

Хулус ворчливо спросил меня:

— Раб, ты что, воин, чтобы говорить так про кавалеристов нашего господина? Смотри, это ему может не понравиться.

Пожав плечами я ответил:

— Может быть воин, а может полководец, господин Хулус, я этого не помню, но точно знаю, что стрелять из лука я начал ещё в детстве и то, что я вам показал, это ещё далеко не всё. Так я как, могу рассчитывать на место пастуха или нет? Правда, я ещё не видел тех коз, которых мне придётся пасти. Может быть они меня сразу убьют.