ЖЕЛЕЗО И ЗОЛОТО

Ослизлый форштевень выскальзывает из рук. Живот и ноги расцарапаны в кровь о створки мелких мидий, приросших к потемневшему дереву. Морская соль щиплет раны, но если б не проклятые моллюски — меня бы смыло. Огромный корабль тихо скользит по едва дышащему морю в лунном свете. Прямо над мной черная дыра гальюна с отвратительными потеками, а запрокинув голову, можно увидеть золоченую фигуру наяды. Торчат налитые груди, каждая с хороший пивной бочонок. Руки, любому богатырю на зависть, поддерживают исполинское бревно бушприта. Круглые глаза равнодушно пялятся за горизонт. На какую погибель ты меня влечешь, морская дева? Вцепившись в форштевень, как обезьяний детеныш в материнское брюхо, неужели я сумею изменить курс? Что за нелепая идея для одинокого пловца — повернуть линейный корабль?! Надо забираться наверх, поближе к рулевому! Окончательно сдирая кожу об острые ракушки, соскальзываю вдоль борта к корме, хватаюсь за свисающую веревку и лезу, скрипя зубами от напряжения. Распахнутый пушечный порт совсем близко…

— Бе-е-е-е-е!!!

С напористым блеянием из темного квадрата прямо на меня высовывается жуткая рогатая морда — руки сами разжимаются, я с криком лечу кувырком в бездну…

— Господин генерал, изволили звать?

Приснится же такое! Вместо корабля подо мной обычная складная кровать, и даже с нее не падал…

— Что там случилось?!

— Бараны, Ваше Сиятельство!

— С ума спрыгнул? Какие бараны?!

— Гишпанские! По указу Великого Государя!

Помотав головой, как отгоняющая оводов лошадь, сажусь на постели и просыпаюсь окончательно.

— Умываться подавай!

Еще один вице-губернаторский день начался.

Тонкорунные испанские мериносы — новая затея Петра. До войны короли дома Габсбургов под смертной казнью запрещали их вывоз в другие страны, теперь это потеряло смысл: коварные иностранцы, пользуясь хаосом, успели похитить достаточное число благородных скотов, чтобы разводить у себя. Воцарившиеся в Испании Бурбоны более не препятствовали сей торговле, однако после путешествия барашков морем в Петербург и пешком через всю Россию кучерявое руно явственно отливало золотом. Не то что покупать — даром брать их в хозяйство никто не хотел:

— Ну как сдохнет?! Не расплатиться же: он стоит как три семьи крестьян! Да небось гордый? Захочет ли наших овец крыть?!

После бесплодных уговоров драгоценных животных раздали украинским помещикам принудительно, несколько голов разнарядили и в Богородицк. Адриан Никитич скептически покачал головой:

— Не будет толку. Копыта слабоваты траву из-под снега выбивать. А туша большая. Нежные они выйдут, против татарской породы.

— Ты что, Никитич — зимой пасти собрался? В хлев его, да сена бросить!

— Крымцы да калмыки пасут. А у нас в России знаешь, почему овец мало держат, Александр Иваныч?

— Не задумывался.

— Так они ж, твари, солому не жрут! Сена им подавай, да не всякого — помельче любят, понежней… Зима длинная, лето короткое — поди успей запасти! Лошадь или корову всю зиму крестьяне пополам с соломой кормят, а коли совсем худо — можно веников березовых наломать или крышу съесть… Считай, каждому случалось по весне скотину ременными вожжами к стропилам подвязывать, чтоб не падала… У гишпанцев зима, небось, не как наша?

— Был у меня в юности знакомый студент из Андалусии — хвастался, как-то раз под Рождество три дня снег не таял.

— В целую зиму? Вот видишь: паси сколько хошь! А у нас надо выбирать, что нужнее: пяток овечек или лошадь. Всех сразу не прокормить.

— Не хочу кормить никаких скотов, ни даже думать о них. Это Вобан между осадами успевал писать трактаты о разведении свиней: мне за ним не угнаться. От одной фортификации голова пухнет! Самое главное, работников не хватает. Нынешним годом ничего не успеть в готовность привести. Не дай Бог, крымцы нас на прочность испытают — опозоримся. Одна надежда: сразу по заключении мира не полезут.

Действительно, конец года прошел спокойно. Потом стало еще легче: у султана началась война с империей.

Хочу отдать должное хладнокровию и самоуверенности Евгения Савойского. Парадоксальная идея воевать с Портой отдельно от России и после нее, чтобы не делиться славой и добычей, полностью себя оправдала. Вы не согласны? Считаете, инициатива столкновения принадлежала туркам? Еще бы, это целому свету известно!

Что тут ответить… Восхищаюсь и завидую! Великий мастер: ни один выстрел не прозвучал, а неприятель уже кругом виноват и осужден всем миром! Ну не было султану никакого резона посылать буджацкую орду на польскую Украину. Или конфедератам ее туда приводить. От ногайских старшин я слышал иное: гоняли табуны на продажу, а что разграбили несколько сел… Нечаянно вышло — сами не знают, как. То ли было пять лет назад… В десятки раз больше разорили, а кесарь слова не сказал!

Турецкая помощь партии Лещинского тоже не вчера началась. Что ж раньше никто не замечал?! Лучше посмотрите на хронологию: первого сентября умер Людовик Четырнадцатый. Целая эпоха ушла в прошлое. Один-два месяца нужно, чтобы оценить личность регента и политику нового министерства. Понять, что дух Франции надломлен: жажда славы уступила место корысти и любовным досугам. Убедиться: Париж покинул своих восточных клиентов, можно их сокрушить раз и навсегда, не ожидая удара в спину. И что же?! Как раз в конце октября Венский двор выставляет новые, жесткие кондиции, явно неприемлемые для турок.

Европейские государства используют деньги в политике с широтой, магометанам непонятной. На Востоке строже: платишь дань — значит, подданный. Значит, признаешь верховенство получателя над собой. Христианская страна причисляется на сем основании к дар аль-салам, вместо дар аль-харб. Как с этой точки зрения выглядит невинное на первый взгляд требование возмещения ущерба Речи Посполитой? Оно оскорбляет турецкую гордость гораздо больше, чем кажется. Визирю ничего другого не оставалось, как ответить взаимной грубостью: тем более, он был уверен, что империя истощила силы в борьбе за испанскую корону и без союзников воевать не посмеет. Докончальные грамоты с Россией только что ратификованы, в Польше смута, Венеция трепещет перед мощью османов.

Какая жалость, что я только со стороны мог наблюдать эту войну! Блестящий триумф точного расчета над грубой силой. Сначала разгром полевой армии турок на Дунае. Потом взятие Темешвара и Белграда — больше у султана столь укрепленных городов не было до самого Адрианополя. Не осталось, по сути, и войска — если не считать наспех собранные недисциплинированные ополчения, годные только для разорения местности. Противустать железным полкам Священной Римской империи никто не мог…

Парки, прядущие нити земных судеб, иногда не прочь пошутить: совершенно понятное желание при таком скучном ремесле и свойственном женщинам легкомыслии. Окончательный разгром магометан католической державой предотвратил… кардинал римской церкви! Где бы остановились рати принца Евгения, если бы не Джулио Альберони? Первый министр Филиппа Пятого посчитал момент удачным для возвращения итальянских владений. Тридцать тысяч испанцев высадились на Сицилии.

Владыка правоверных вознес хвалу аллаху, в неизреченной мудрости своей заставившему христианских собак сцепиться друг с другом, и с облегчением подписал мирный трактат, коим границы владений императора передвигались вниз по Дунаю верст на пятьсот, от Нового Сада к устью Альты. До Черного моря осталось примерно столько же.

Возмутителя европейской тишины месили всей деревней. Вчерашние непримиримые враги дружно соединились против Испании. Союз Англии, Франции, Голландии и империи — пятью годами раньше ни один безумец не посмел бы думать, что такое возможно. Впрочем, сильно карать дебошана не стали — только намяли бока да отобрали дубину, сиречь военный флот. В прошлую войну все слишком утомились от кровопролития.

Наши офицеры вздохнули разочарованно: награда, обещанная мною за наилучшее предсказание дальнейших шагов принца Евгения, осталась у казначея. Утихли споры, станут ли имперцы наступать главными силами вдоль Дуная (что удобней по снабжению), либо вверх по долине Моравы (что опасней для неприятеля). Кое-какие выгоды от австрийских побед и нам перепали: турки сами зареклись воевать с христианами и вассалов приструнили. Несколько лет удивительного, небывалого покоя на южных границах как нельзя лучше споспешествовали моим планам. Лишь иногда мелкие ногайские шайки прокрадывались воровать коней, напоминая, чтоб мы не давали оружию ржаветь.

Примерно за год скелет будущей системы укреплений между Днепром и азовским побережьем был в главном выстроен, оставалось мясо нарастить — то есть набрать военных поселенцев и выучить правильному строю. Пока в ландмилиции считали чуть больше семи тысяч воинов, а требовалось, по обновленной росписи, не менее двадцати тысяч, чтобы быть в силах остановить хана. Хотите знать число душ вместе с семьями, мужеска и женска пола — смело умножайте на пять. Единым разом столько людей не найти — пуще того, не найти для них на новом месте провианта и крыши над головой. Жалованье поселенным войскам определили половинное, только на амуницию. Продовольствоваться следовало своим коштом.

Учитывая, что деньги на обустройство все же требовались (а казна оных не присылала), я исходатайствовал у государя приписать к войску заводы, стекольный и железных изделий, кои давали уже изрядную прибыль. Неимущих новопоселенцев заставляли отработать год-другой на фортификационных или подсобных заводских работах, чтобы добыть себе средства на крестьянское обзаведение. Сим отчасти ограничивался поток голытьбы из коренной России, хлынувшей на линию, как только разнеслись слухи о сытой жизни на степном приволье. Бездельники, лодыри, бродяги надежно отсеивались: испытательный срок выдерживали только те, кто не боится намозолить руки. Четыре-пять лет надобилось, по примерному расчету, для наполнения штата. Отлаженный механизм теперь мог обойтись без моего присутствия — по крайней мере, в мирное время. Стало возможно уделить больше внимания делам коммерческим.

Еще в предыдущем году я с пользой употребил оброчные деньги (вместе с демидовскими, за проданных крестьян). Вполне достаточно набралось для устройства собственной мастерской, по которой не придется ни перед кем отчитываться: казенные заводы имеют много преференций, однако ничуть не меньше встречают препон. Главное же, государь вечно спешит и требует немедленный результат, а мне нужна возможность заниматься опытами без оглядки на сроки. Разумеется, вся затея не должна быть убыточной.

По замирении с турками тульские оружейники вздохнули свободней: исполнение казенных поставок уже не требовало крайнего напряжения сил. Пользуясь моментом, договорился с заводским управляющим Клементием Чулковым, чтобы забрать у него своих крепостных мужиков и даже нескольких вольных мастеров впридачу, коих почитал незаменимо нужными для дела. Там же, неподалеку от Тулы, купил неудобья, поставил опытного приказчика — в несколько месяцев были выстроены дома для работников, мастерские и плотина с водяным колесом. На инструмент и железо пришлось призанять, но поставленное по испытанному образцу ремесло быстро окупило расходы. Скобяной товар расходился прекрасно. Я приехал и всех озадачил:

— Пилы будем делать.

Потеснив скобянку, которую продолжали гнать работники поплоше, устроили вальцовочный стан увеличенной ширины. Замысел тонко раскатать железную полосу, пропустить через пару литых чугунных валков с фасонными зубцами и получить сразу две почти готовых пилы не удался: чугун слишком хрупок, острые грани быстро выкрашивались. Если бы из стали… Прикинув, во что обойдутся машины, способные обтачивать части размером с полковую пушку — отложил идею до лучших времен. Пришлось насекать зубья обыкновенным способом, поштучно. Удешевление вышло меньше, чем я надеялся. И все же дело обещало быть выгодным: пила в то время оставалась страшно дорогим инструментом, редкая плотницкая артель имела хотя бы одну. Распространение водяных лесопилок сдерживалось необходимостью держать в работе по две-три дюжины пильных полотен на каждую — целое состояние!

Старшее мое детище, казенный оружейный завод, тоже не осталось без внимания. Во-первых, там заказывали изрядную часть деталей стана и прочих инструментов; во-вторых, невоплощенные замыслы продолжали тревожить мой ум. Собственно, улучшение оружия было тем благовидным предлогом, под которым я отпросился у государя из вверенной провинции в Тулу. Кроме небольших изменений в конструкции новоманерных фузей, подсказанных опытом, хотелось испытать многозарядные варианты, десятилетием раньше отложенные по причине спешки в долгий ящик. Револьверная система стояла первой на очереди, тем более что и Евгений Савойский ее поминал.

Недостатки были понятны заранее: дорого, недолговечно и, скорее всего, не позволит создать мощное длинноствольное оружие. Но многозарядный пистолет для ближнего боя мог получиться. Как раз то, о чем некогда мечтал шестнадцатилетний студент Джованетти.

В строю нет нужды стрелять чаще, чем позволяют фузеи со съемной казенной частью: все равно пороховой дым не успевает рассеяться. Если действуешь в одиночку — тогда другое дело. Довольно быстро я нашел наилучший вариант, приказал изготовить две пары: для себя и в подарок государю. Шесть зарядов. Рычаг под стволом, одним движением обеспечивающий поворот цилиндра и взвод курка. Цена примерно рублей в полста. Слишком дорого даже для офицерского оружия. У меня — пусть будет, в память о неприкаянной юности.

Еще одна инвенция, давно жившая в уме и теперь исполненная в дереве и железе — карета особого устройства. Предмет не роскоши, но необходимости: при долгих поездках верхом раненая нога напоминала о венских приключениях. Задней оси, как таковой, не было: огромные, в сажень диаметром, колеса вращались на отдельных рычагах, закрепленных шарнирно и подрессоренных. Центр тяжести располагался ниже точек подвеса, за счет помещения багажа внизу (а не на крыше, как обычно). Передняя поворотная ось тоже присоединялась через рессору и шарнир, только двухплоскостной. "Едешь, как младенец в люльке", сказал Клементий Матвеевич, прокатившись, и сам предложил сделать такую же, только с лучшим украшением, для царя.

Впрочем, государю в то время больше пригодилась бы яхта, нежели карета. Он гостил у датского короля, занимался флотскими экзерцициями и вел тайный, но ожесточенный торг с союзниками за оспариваемые у неприятеля пункты. Найти порт для своего флота поблизости от балтийских проливов было его заветной мечтой, но слишком многое сему препятствовало. Кесарь и слышать не хотел о приобретении русскими хоть единой собачьей будки на подвластных империи берегах и допуске представителей царя в имперский сейм. Занятые польскими делами, наши войска не приняли участия в осаде Штральзунда, главнейшей крепости шведской Померании — следовательно, не получили в сей провинции никаких позиций. Союз с мекленбургским герцогом обернулся поросячьим визгом на всю Германию местного дворянства, поголовно состоявшего в открытой вражде с герцогом и теперь смертельно перепуганного за свою судьбу. На шведской стороне моря датчане претендовали сами на принадлежавшую им прежде Шконскую провинцию и малейшее поползновение Петра в сторону Карлскроны воспринимали болезненно.

Еще в самом начале войны между императором и султаном я цифирью послал государю запрос, не будет ли целесообразным принять участие в ней, хотя бы переступив через свежий мирный договор. Он в самых решительных терминах ответствовал, что сие в высшей степени неуместно, понеже у нас есть непримиримый враг на севере и казна потребна для строительства флота. Надлежит всячески стараться сохранять мир. После этого я с чистой совестью попросил об отпуске на год или два, чтобы съездить в Париж по известному Его Величеству делу, и терпеливо ожидал ответа.

Помимо развода с бывшей женой, накопилось немало других причин, зовущих меня в Европу. Поверхностные выходы угля вблизи Богородицка уже вырубили, приходилось рыть ямы, а в будущем виделся переход к настоящим шахтам. Нужны были мастера, лучше всего из Англии. Ни канцлер, ни лондонский наш резидент барон фон Шак готовности содействовать в их найме не выказали. Еще требовалось оценить возможности сбыта русских железных товаров — в этом на дипломатов еще меньше стоило надеяться. Наконец, я собирался внимательно изучить особенности государственного механизма различных стран, которые полезно было бы заимствовать. Последние год или два царь больше стал заниматься внутренним устроением России и требовал присылать для образца всевозможные иностранные законы и регламенты. Меня мучило смутное подозрение, что правильные действия на этом фрунте могут принести больше пользы державе, чем любая военная победа.

По черепашьей медлительности нашей почты, позволение от государя получено было только глубокой зимой. Имея с собой достаточно вооруженных людей — заводских учеников и молодых мастеров, взятых для совершенствования в ремеслах, я пренебрегал обыкновенными предосторожностями от разбойников и ехал с великим поспешением своим караваном. Две кареты на полозьях и три обыкновенных тройки мчались по лесной дороге за Великими Луками, когда вдруг уткнулись в громадное дерево, поваленное поперек дороги. В то же мгновение с обеих сторон ринулись с диким криком оборванные мужики, вооруженные чем попало. Впереди здоровенный детина с армейской фузеей: мой денщик, выглянувший наружу, мгновенно словил пулю и вывалился под ноги злодеям.

Новодельные пистолеты пришлись кстати: держа их заряженными и под рукой, я был готов к отпору. Пятеро гостей получили по свинцовому гостинцу, шестой выстрел ушел мимо — длинная пика, пробив каретное оконце, ударила со спины в правое плечо. К счастью, вскользь, да и толстая медвежья шуба смягчила удар. Но пронзивший ее наконечник впился в стенку кареты, и одежда оказалась пришпилена железом. С трудом выпутавшись, со вторым пистолетом спрыгнул на снег: у ближних саней мои люди неумело отмахивались от наседавших разбойников.

— А-а-а, г-гады! Это вам за Пикардию! — Негодяй с перебитым пулей хребтом свалился в корчах. Кровь и мозги брызнули из головы другого на его товарищей. Скрючился, схватившись за живот, третий. Остальные выстрелы — в спины.

Слава Богу, ребята вроде не обратили внимания, что за вздор я кричал: когда меня грабили в Пикардии французские дезертиры, нынешние тати голубоглазыми детишками по деревне бегали.

— Господин генерал, у вас кровь!

Действительно, на плече был разорван мундир и содрана кожа. Мы потеряли двоих: ямщику с последних саней разрубили голову топором, да Ванька-оболтус умирал, хрипя простреленным легким. Его убийца с похожей раной выглядел лучше: малый калибр ведет к смерти так же верно, только легким шагом. Я поднял фузею, осмотрел клеймо. Тульская, моего завода.

— Солдат? Какого полка, когда бежал? Отвечай! — стальной кнут клинка со свистом рассек воздух и пощечиной впечатался в бородатую харю раненого.

— Нижего… — Разбойник зашелся кашлем, выхаркивая брызги крови. — Нижегородского полка гренадер Семен Осипов…

— Что ж ты, сука драная, своих бьешь?! Тебе против нехристей оружье дали, а ты его на русских повернул!

— Хуже… — Бывший гренадер опять задохнулся, с хрипом и бульканьем. — Вы любых нехристей хуже, слуги сотонины… Петрушки-чертушки, наместника диаволова, холопи…

Острие шпаги коснулось заросшей диким волосом шеи гренадера. У меня за спиной затаили дыхание.

— Легкой смерти просишь? Шиш тебе. Хотел добить по-простому, да теперь нельзя. Коли доживешь — колесуют.

Покидав битых разбойников, как дрова, в сани — мертвых вниз, раненых сверху — мы скоро добрались до пограничного селения. Шайка, судя по всему, пришла из-за литовского рубежа — стражников надлежало поставить в известность. Здесь почему-то распоряжался молодой гвардейский сержант с румянцем во все щеки, при виде генерала смутившийся как красна девица. Приняв трупы и последнего еще дышащего татя, он, заикаясь на каждом слове, промямлил:

— Г-господин генерал, п-приказано никого не п-пускать ч-через р-рубеж!

— Не пускай, коли приказано — мне-то какое дело?!

— И в-вас…

— Ч-чего?! — Я тоже начал заикаться от такой наглости. — Как ты можешь меня не пустить?! Кто мог приказать такую херню?

— Его В-величество г-государь П-петр Алексеевич!

— Ты что, лично от государя приказы получаешь?

— Н-нет…

— Кто твой начальник?! Подать его сюда! Не дай Бог, вы с ним чего намудрили — кнутом обдеру обоих!

Пробиться с боем через юного сержанта и полдюжины солдат труда бы не составило, но нехорошо как-то… Не разбойники все же. Тем более, людям и коням все равно нужен отдых. Преображенского офицера, прискакавшего дня через два, я помнил — не по имени, так в лицо. Он был на Пруте.

— Да что у вас творится, капитан?! Скажи толком! Не то обоим с сержантом морды расшибу — жалуйтесь потом кому хотите!

— Не гневайтесь, Александр Иванович. Я наивеличайшее к вам питаю почтение. Только пропустить без именного повеления кого угодно, хоть Господа Христа — казнену быть от государя.

Помявшись, он шепотом поведал о бегстве царевича. Понятно было, что розыск по этому делу меня, как иностранца, не касается — но приказ есть приказ…

Я достал царское письмо, коим мне предписывалось прибыть в Амстердам:

— Читай. Подпись видишь?

— Господин генерал, можно забрать?

— Нельзя. Список сними. Не положено тебе даже читать сие, да ладно уж… Про войну шведскую что нового слышно?

Гвардеец только развел руками: баталий не было. Последний год противостояние с Карлом зашло в тупик. Датчане, пруссаки и ганноверцы взяли Висмар, последний оплот неприятеля в Германии. Ливония и Финляндия давно заняты русскими войсками. Но упрямый король не проявлял ни малейшей склонности к миру, приготовляясь и дальше драться со всеми своими врагами. Достать его через Балтийское море — никак…

Швеция хоть и находится на полуострове, в стратегическом отношении может быть приравнена к островным государствам. Путь вокруг Ботнического залива для крупных отрядов непреодолим: отсутствие провианта, бурные реки поперек пути на каждом шагу. Легкие силы могут действовать, но только при поддержке с моря. Со стороны Норвегии — заросшие лесом горы, на дорогах множество удобных для обороны дефиле. Если даже преодолеть сии природные крепости — выйдешь не к жизненным центрам страны, а на ее задний двор, в малонаселенные чащи, где кормить армию нечем.

Создать флот — история долгая. И дорогая. Почти всех опытных моряков из Таганрогской гавани государь забрал на холодный север. Все равно не хватало, чтобы превзойти врага. Король датский, имеющий боевых судов вровень со шведами, и курфюрст ганноверский, тихой сапой пролезший в английские короли, могли бы помочь — но что-то не заладилось. Похоже, грядущего русского могущества союзнички опасались больше, чем угасающего шведского.

Состояние войны сохранялось, однако прямых баталий в ближайшие год или два явно не предвиделось. Вместо этого — какие-то темные интриги при европейских дворах… Чего доброго, те кто умеет их плести, окажутся в большем фаворе у царя, чем воинское сословие! Надо создать себе независимое положение и найти другое дело, кроме войны, чтобы в дни мира не остаться задвинутым в пыльный угол.

Без приключений совершив остальной путь, в конце января я прибыл в Амстердам, где обрел государя, сраженного жестокой лихорадкой. Неугомонная натура Петра понуждала его даже во вред здоровью заниматься делами, сколько сил хватит. Ему каждый день докладывали обширную дипломатическую переписку. Головкин, Шафиров, Толстой — из посольских; Василий Долгоруков, Борис Куракин и приятель мой Иван Бутурлин — из генералов составляли ближний круг его помощников. В недолгом времени приехала к супругу Екатерина, задержавшаяся по пути в Везеле для родов: несчастный младенец прожил только один день. Вельможи заметно нервничали, не имея уверенности в выздоровлении царя, в то время как наследник престола находился в бегах неведомо где и замышлял неведомо что.

Доложившись Его Величеству и не имея пока от него поручений, я посвятил первый день сентиментальной прогулке по знакомым местам, а после избрал своей целью средоточие торговой жизни — знаменитую биржу. Даже привыкнув распоряжаться тысячами людей и соразмерными суммами денег, трудно избежать завораживающего действия, кое оказывает сей колоссальный денежный мальстрём. В других странах есть свои — поменьше, но этот главный в мире. Жизнь кипит на площади между банком, биржей и Ост-индской конторой. В пространстве, которое легко охватить взглядом, совершаются обороты, превосходящие бюджет крупнейших государств!

Знаете, чем хорош высокий чин или титул? Можно обратиться к кому угодно, вплоть до коронованных особ, и от тебя не отмахнутся. Через бургомистра мне довелось познакомиться с несколькими негоциантами, ведущими крупные дела и при этом не чуждыми умения мыслить и обобщать. О способах увеличить обороты русской торговли ничего нового для себя я не услышал: кроме лесных товаров и транзита с Востоком, упоминали еще хлеб, лен и пеньку — но вряд ли уместно вывозить продукты земледелия из страны, не способной себя прокормить. Тут мнение голландских купцов нам не указ: при нынешней урожайности каждый корабль с зерном, выходящий из русских портов, будет означать множество уморенных голодом крестьянских детей.

Зато картина всемирной коммерции обретала живые краски. От золотых и серебряных копей Америки, где кабальные индейцы машут киркой на пользу испанской короны, через трюмы галионов, преодолевающих наполненные опасностями моря, через сокровищницы королей и карманы гулящих девок, через кошельки голландских моряков и ларцы лондонских ремесленников, растекаясь невидимыми струйками и вновь собираясь в мощный поток, как кровь в человеческом теле, омывает животворящая денежная река европейские страны, чтобы истаять затем в глубинах Азии. Благословенно государство, умеющее направить ее к своим берегам. Теперь я наполнял записные книжки цифрами: оборот по главнейшим товарам, пределы и причины колебаний цен, тенденции роста или упадка.

Самый большой и сладкий кусок — колониальная торговля. Сахар! Корабли кружатся в атлантических морях посолонь, как девки в хороводе, и если изображать сие движение рисунками, по образу старинных карт, надо бы в центре хоровода нарисовать сахарную голову. Вокруг нее везут инструменты для земледелия и сахарных заводов, негров, чтобы работать на плантациях, оружие и стеклянные бусы, чтобы покупать негров у туземных царьков, рис для рабов, ром для матросов и надсмотрщиков… Шли из колоний и другие товары: табак и индиго, кофе и хлопок — но любой из них не давал даже трети тех доходов, что снимали любители сладкого. Пряности, когда-то ценимые на вес золота, подешевели со времен Колумба стократ и стали обычны на столах людей умеренного достатка. Сахар, вероятно, ожидало то же самое — но доселе в Москве стоимость фунта равнялась недельному заработку поденщика. Простой народ о том не печалился, испокон веку довольствуясь медом, который раз в пять, а то и в десять, дешевле.

Чтобы лучше представить огромный масштаб торгового круговорота, довольно взглянуть на его малую часть: один только Гвинейский берег потреблял втрое больше европейских товаров, чем вся Россия! Расчет — рабами, процентов на девяносто; остальное — золотом и слоновой костью. В прежние времена считалось неправильным продавать огнестрельное оружие туземцам, но перед самой испанской войной голландцы и англичане нарушили сей неписаный закон с беспримерной выгодой для себя. С заключением мира излишняя продукция оружейных мастерских вновь хлынула в Африку: даже не тысячи, а десятки тысяч мушкетов продавали купцы из Бристоля, Нанта и Амстердама прибрежным вождям. Ткани, зеркала и бусы потеснились, давая место в трюмах пороху, свинцу и кремням.

В таком изменении мне виделся шанс для России. Почему бы не зачерпнуть как следует из общего денежного котла? Пусть вокруг него плотно уселись обладатели Вест-Индских колоний, и дать хорошего пинка по широким задницам силенок не хватит — за спинами главных игроков вторым кругом теснится достаточно ловкачей, умеющих пронести ложку меж чужими локтями. Если немецкие либо итальянские товары плывут за моря на голландских судах — чем мы хуже?! Обычные, то бишь гладкоствольные, фузеи русской работы не имеют себе равных в Европе по дешевизне изготовления — а доброта их для продажи дикарям более чем достаточна.

Государь с интересом сии соображения выслушал и обещал по заключении мира подумать о том. Забота жены подействовала на него исцеляющим образом: опасность для жизни августейшего больного миновала, вместо лихорадки осталась обычная после болезни слабость. Почта из Лондона принесла добрую весть: был открыт заговор против короля Георга, в коем оказался замешан шведский посол, по указу Карла интриговавший в пользу Стюартов и теперь арестованный. Сменивший фон Шака Федор Веселовский, брат венского резидента, получил повеление стараться о восстановлении крепкой дружбы с английским величеством, поврежденной мекленбургским делом и другими прежде бывшими оказиями.

Вращаясь среди негоциантов, я продолжал искать щели, позволяющие втиснуться на европейское торжище. Небольшая партия железа была продана голландцам еще в прошлом году, но для серьезных прибытков надо самим возить из Петербурга. Шведские каперы загнали фрахтовые ставки под облака. С чугуном в чушках связываться вообще нет смысла: в переводе на русские деньги и меры, красная цена ему в Амстердаме — полтинник за пуд. Перевозка и пошлины всю выгоду съедят. Литье чугунное… Дороже в разы, но с готовых изделий начинать не резон: соперников слишком много, привычки покупателей они знают лучше, да и мастерам нашим еще не мешает у здешних поучиться.

Пуд полосового железа стоит от рубля с гривенником до полутора, смотря по свойствам. Самым лучшим считают орегрундское, из Швеции: руду для него добывают в единственной шахте у деревни Даннемора, а заводы держит семья де Геер — валлонские гугеноты, бежавшие три поколения назад от святой инквизиции. Достоинством металл повыше демидовского, а путь ему до здешних портов короче вчетверо. Все преимущества на вражеской стороне. Что ж, войну тоже с этого начинали — и где оно теперь, былое превосходство Карла?! Коммерция — по сути, тоже война, только ведут ее иными способами.

Есть средство противустать шведам: дорогие товары менее чувствительны к путевым издержкам. Засыпьте полосовое железо угольным порошком и калите неделю без доступа воздуха. Получится блистерная сталь по два рубля за пуд. Пустите ее под кузнечный молот, чтобы проковать до однородности — смотря по способу, выйдет «вязаная» или «рубленая» сталь, в три или пять целковых соответственно. Можно зайти с другого конца: оставить металл мягким, но расковать в пруток для гвоздей или в лист — до шести рублей пуд, если лист тонкий и ровный! Ну, гвоздевая заготовка, конечно, подешевле.

Что там кричал в свое время Архимед? "Государь, мне ведомо, как обогатить Россию и разорить шведов"?! Нет, погодите выскакивать из ванны! Решать задачи в пределах школьной арифметики и решать судьбы государств — не одно и то же. В том пункте, где оканчивается труд школяра, и он кладет перо, смиренно ожидая похвалы, для негоцианта все только начинается.

Представим, что я владею способом изготовления пруткового и листового железа, который несравненно удобнее и дешевле, чем у соперников (будем выражаться условно, ибо тонкий широкий лист плющить валками пока не выходит). Кто или что помешает шведам сию манеру перенять и восстановить преимущество, дарованное природой? Механиков и кузнецов у них побольше нашего будет — и превосходных! Знакомец мой Христофор Полхаммар, если я вздумаю состязаться с ним в измышлении машин, одолеет меня как ребенка.

Есть монополии, привилегии и патенты — но всеевропейского действия они не имеют, каждый государь жалует их в пределах собственной державы и своим подданным. Иностранцу приобрести что-либо в этом роде — как малолетнему бродяге втереться в семью и добиться преимущества над родными детьми. Теоретически возможно, но рассчитывать на это не стоит. Использовать подставных лиц? А чем их привязать? При таких ставках в игре соперники не пожалеют ни денег, ни угроз, чтобы склонить ключевые фигуры на свою сторону.

В общем, есть над чем подумать. Больше всего шведского железа покупает Англия, через Амстердам или напрямую. В Голландии тоже изрядная доля остается, но тут оно вступает в состязание с лотарингским и испанским, из Бильбао. Ввоз во Францию невелик, сравнительно с внутренним производством, и идет изо всех источников помаленьку. На Германию можно не смотреть: дрова в лес не возят. Так что для сей коммерции интерес представляют только морские державы.

Согласно общему мнению, английское патентное право весьма действенно. Предположим, удастся заключить союз с одним из крупных лондонских железоторговцев, взять патент и на его основании держать фиктивный (или действующий, но маломощный) вальцовочный завод. Возможно ли под таким прикрытием продавать товар из России, выдавая за местный? А если не выйдет — что тогда? Может, лучше действительно плющить железо здесь, отправляя в Петербург только денежную выручку?

Не предвосхищая окончательную архитектуру сего промысла, я отметил, что в Англии начинатель нового дела имеет законные способы обезопасить себя от соперников. С голландцами так не получится. Генеральные Штаты, конечно, могут даровать монополию (за очень крупную сумму), но добиться ее соблюдения нереально. Обстановка не та, что на острове: слишком много мелких торговцев норовит друг друга обскакать, не брезгуя контрабандой. Здесь что-то иное надо: скажем, по-демидовски дешевизной давить… Но если так — извольте решить еще несколько задачек, да таких, что Леонтию Филипповичу Магницкому и не снились!

Говоря откровенно, русские заводы имеют некоторый авантаж над шведскими, в силу того постыдного обстоятельства, что страна удручающе бедная и работникам платят мало. Правда, и хлеб дешев: тульский мастеровой живет, не тужит на таком жалованьи, на коем в Стокгольме непременно голодом помрешь. Разная протяженность перевозок этим примерно уравновешивается. Что еще можно положить на свою чашу весов такого, чтоб соперникам было нечем крыть?!

По неторопливом размышлении стало понятно, что добавочный козырь у нас есть. При прочих равных обстоятельствах, чем крупнее дело, тем издержки меньше. У шведов железо приготовляется многими владельцами и уходит через разные порты, и даже к разным морям. А в России — откуда ни вези, Ладожского озера и Петербурга не миновать. И хозяев всего двое — царь да Демидов. Всего-то с ними двумя нужно договориться, чтобы где-нибудь в этом узком горлышке поставить единственный завод. Очень большой. Машины плющильные дешевыми быть не могут, кто попробует повторить сей опыт в малом размере — разорится.

Последней занозой оставался невыгодный климат. Летом мельничные колеса обсыхают, зимой обмерзают. В Туле мы постепенно все их перенесли внутрь мастерских, в теплое место. Ведущие к колесам водяные лари стали делать наподобие труб, вместо открытых лотков, и утеплять соломой. Но в сильный мороз это не помогает, да и уровень заводских прудов уже к Рождеству падает ниже "мертвого бруса".

В Шалонских мастерских, помнится, водяные машины останавливали только на месяц-другой (если лето сухое). Устраивая плотины на русских реках, мастера разводили руками: супротив Божьей воли не попрешь. Хоть молись о дожде, чтобы воды хватало! Самое большее, полгода мельницы могут крутиться в полную силу. Запасные пруды выше по течению способны помочь делу — но не забывайте, что в деньгах плотина с принадлежащими к ней устройствами примерно равноценна всей остальной части завода!

Однажды, усевшись в голландской кофейне спиной к теплой печке и лицом к каналу, под ост-индский кофей с вест-индским сахаром я очень ясно вообразил, как устроить водяной привод, работающий круглый год и в любые морозы. Конечно, не в любой местности: чтобы держать уровень, надо иметь целое озеро в подпоре. Лучше всего природное — иначе многовато земляных работ выйдет. Подходящее как раз на память пришло: в походе на Кексгольм случилось стоять лагерем между Ладогой и каким-то «ярве», не помню названия: небольшая, но бурная речка меж ними на две версты протяженности имела падение десять сажен! Нарочно артиллерийских учеников заставил мерять. Озерцо изрядное, поднять плотиной еще на сажень-другую — точно на целую зиму хватит.

Всё! Вот теперь пора беседовать с Петром Алексеевичем. Только без преждевременного хвастовства и дальних обещаний: иначе, когда придет пора оные исполнять, тяжко придется. Но и тянуть нельзя. Нужны расчеты по расходу воды, точная съемка рельефа, промеры глубин под пристань, учет лесных запасов для пережога в уголь, соображения по работникам и провианту для них… Нет хуже беды, чем начинать большое дело вслепую. Нанять толкового человека для изысканий — самое время. И самое место: где искать знатоков водяной инженерии, если не в Амстердаме?!

Государь был весел и бодр, последствия недуга окончательно миновали. Он моментально проник достоинства идеи, равно меркантильные и политические. Побить шведов, после побед на суше и море, еще и в коммерции показалось ему заманчивым.

— Знаю это место! Между Кексгольмом и Шлиссельбургом, к Кексгольму ближе. Тебе надо сверх сего поглядеть верст на пятнадцать южней, у деревни Тайболы: там натуральная плотина вышней волей сотворена, токмо пользуйся. А могу на Ижорах землю отвести, где адмиралтейские лесопильни. Вот только в крещенскую стужу водой действовать — не завираешься ли ты?

— Сам не уверен. Но хочу попробовать. Даже в суровые зимы лед толще полутора аршин не бывает, а земля не промерзает глубже двух. Если воду брать с глубины, лари водоводные пустить в канавах и закопать, колеса же мельничные держать в тепле…

— В том-то и дело! Палаты великие для колес придется ставить, где ж такие протопить?!

— Излишний жар от железогрейных печей к водяным машинам направлю. Тепло всегда вверх стремится. Где потолок выше — туда и пойдет. Хватит ли того тепла? Н-ну… Хватит — хорошо, нет — месяц перерыва в году нас не погубит. Умеренный мороз осилим точно. Насчет ижорских запруд… Не скажу худого о светлейшем князе, но лучше бы он шпагой махал — сие у него славно получается. Инженеров и геодезистов мне самому искать или князя Бориса Ивановича попросить?

— Не надо. Я уже нанял в Систербек, заодно и Корелу им поручу. А ты в Париж собирайся: вперед меня поедешь. Надо гораздо тихо письмо одному человечку отдать, да переговорить с ним. Посольские все на виду — а тебе, вакационеру без официального характера, сподручней будет.