"Тигр проводит вас до гаража." - читать интересную книгу автора (Другаль Сергей)

Закон равновесия

Мы привыкли собираться у меня. Может быть, потому, что Клемма, мой домовый кибер, без устали наводит чистоту и уют в квартире. А уют все любят: и теорианский кот, и капитан, и сам Вася. А этот вечер был осенний, с запланированным моросящим дождем, и кот тихонько пел в два голоса, и Вася щурился на пламя камина, и моя умная Клемма приглушила светильники.

— Если говорить об искусстве, то я предпочитаю ваяние, — сказал Вася. — Живописец — он хоть расшибись, а из плоскости выйти не может. Объем передает только скульптура. Вообще, члены нашего экипажа — благодатный материал для скульптора. В Жмеринке на территории школы космопроходцев отличная скульптура Льва, ну где он бронзовый, десятиметровый и с гитарой.

— Что это ты обо мне говоришь, будто я уже помер? — сказал Лев. — А я, чтоб ты знал, жив!

Нам было ясно, к чему в конце концов Вася сведет разговор, но как-то было лень вмешиваться, пусть, думаем, доскажет. Вася повернулся ко мне:

— И ты тоже хорош, приятно смотреть. В позе роденовского «Мыслителя», в одной руке чья-то голова с обнаженным мозгом, в другой — скальпель, а ты этак задумчиво скальпелем в мозг тычешь. А у левой ноги учебник нейрохирурга-любителя. Мне нравится, хотя фигура несколько статична. Жаль, что цвет и фактуру волос не передает. — Это он подпустил шпильку в мой адрес.

Ну все, думаем мы, сейчас Вася перейдет к динамике и на том иссякнет. Вася продолжал:

— Будем справедливы. Хоть и не совсем скромно говорить, но самая динамичная из всех виденных мной скульптур — это та, на Теоре. Я там, если помните, стою у ворот в бутсах и футболке со скрещенными на груди руками и отведенной для удара головой.

Васе было чем гордиться: удар головой от своих ворот через все поле увенчался победным голом. Аборигены на Теоре о Васе слагали саги.

— Мы помним, Вася, — ласково сказал капитан. — Мы все помним. И как ты спас нас на Сирене, и как достойно вел себя на Эколе. И что, несмотря на спелеологические увлечения, собрал наиболее впечатляющий материал о быте туземцев на Нимзе. Но что касается Афсати, то, конечно…

— А что Афсати? — Наш коренастый Вася обиделся. — На Афсати не только меня сбили с толку эти совпадения. Хотя я согласен: то, что для Льва, скажем, простительно, то для меня недопустимо. Но я хотя бы не стал загадкой природы. — Он покосился на мою шевелюру. — Было бы негуманно предъявлять к вам такие же требования, какие я предъявляю к самому себе…

Действительно, планета Афсати поначалу не предвещала никаких сюрпризов. Человека здесь мы не обнаружили, а были леса, в которых еще ни разу не раздавался топор дровосека, обремененного большой семьей. Разноцветные леса были густы и вездесущи, и мы были вынуждены устраивать наш лагерь на склоне потухшего вулкана. Рядом, у его подножия, плескалось безбрежное пресное озеро с редкими скалистыми островами. Сверху оно казалось почти круглым. Человеку, ежели он куда-то уходит, надо куда-то вернуться. Для этого и базу вокруг катера мы соорудили. А устроившись, разбрелись кто куда для предварительной разведки окрестностей. Мы полагали — дня на три. В лагере дежурил на связи я, да под задержались капитан и Лев Матюшин.

Но уже к полудню Вася затребовал дисколет, и мы полетели за ним. Он ждал нас на берегу озера с исказившимся лицом.

— Взгляните, что я наделал!

Зверь лежал снежным холмиком на опушке леса: белый мех с муаровыми разводами.

— Это я его убил. Заряд джефердара был рассчитан на десять минут обездвиживания, и сначала он стоял как положено. Я снял его. Вот голограммы, смотрите. — Вася протянул кассету, рука его дрожала. — Он стоял, стоял… А потом вдруг упал и перестал дышать… Я — в лагерь — надо проверить все джефердары… Я этого себе никогда не прощу!

Мы удрученно молчали. Джефердар был абсолютно безопасен. Это не оружие, это прибор для обездвиживания — одним и тем же зарядом обездвиживается и мышь, и динозавр. Мощность заряда влияет только на продолжительность обездвиживания. Применение джефердара ни в одном случае не имело вредных последствий, а уж летальных тем более. Вы знаете, этические нормы не позволяют землянину убивать… и Вася был в сильнейшем эмоциональном шоке. Законы этики он всосал с молоком матери. Нам стало не по себе. После длинной паузы капитан сказал:

— Зверя мы забираем в лагерь. Ты, Вася, иди на дисколет, мы погрузим без тебя. И не забудь джефердар.

Джефердар торчал в развилке, длинный шнур тянулся от его спускового крючка. Мы перестали смотреть на зверя, мы уставились на Васю.

— Ну да. — Вася сделал попытку улыбнуться. — Видите, жив остался. Только рука затекла, я, дернув шнур, не успел ее опустить и целый час стоял с протянутой рукой. Кстати, импульс не лишает сознания… Да. А вот хочешь убежать и не можешь. Жуткое состояние для зверя, которого мы изучать взялись. Не знаю, как вы, а я впредь палить в кого ни попадя поостерегусь.

Вот таков наш Вася. Богатырь не только физически. Он и нравственно недостижим. По нему даже равняться не стоит, не получится. А ведь это мысль, хотя и не новая: все проверять на себе. И новое лекарство — зарази себя и вылечи. И правило для судьи — отсиди пару лет в тюряге, потом других сажай. Узнай на себе, каково это — драпать на исходе дыхания по степи ночью от машины в свете фар, может, не станешь за сайгаком и зайцем гоняться. Я нейрохирург-любитель и, увы, не могу сам себе сделать трепанацию черепа, а то бы, конечно, не преминул.

Васю и зверя мы доставили в лагерь. Зверь действительно не дышал и был холодный. Мне как биологу пришлось анатомировать его. Природа любит многообразие форм, сравните кошку и пчелу, ничего похожего. Но она, природа, экономна по сути своей и однажды найденное удачное решение использует несчетное число раз. Я это к тому, что и корова, и хек серебристый имеют кишки, глаза, ливер и мозги, хотя бывают и исключения, недалеко ходить.

Инопланетный зверь имел все, что зверю положено. Жвачное животное, но с одним желудком. Удивило мощное сердце и клыки — как у хищника. Мышцы странно пластичные, тягучие, что ли. Причину смерти я установить не смог. Внутренних кровоизлияний не обнаружил, следовательно, ни инфаркта, ни инсульта у зверя не было. Когда я доложил результаты вскрытия, все задумались.

— Значит, не от испуга? — сказал Лев, почесав затылок, и стал утешать Васю, он его всегда утешает. — А может, этому зверю всего час жизни оставался, может, он с минуты на минуту должен был умереть от старости. А тут ты со своим джефердаром.

— Так что? — спросил капитан. — Зверь инопланетный, а анатомия, значит, земная?

— Не совсем, — сказал я. — Есть и отличия. Вдоль хребта тянется странное образование, мне не ясны его функции, но, судя по тому, что оно сплошь пронизано нервами, без него организму не обойтись. И еще. Вся поверхность шкуры покрыта порами. Я было подумал, что это выходы потовых желез, но отказался от этой мысли: не могут потовые каналы иметь диаметр чуть ли не миллиметр. У него, если так можно сказать, ситоподобная шкура на тончайшей сплошной подложке. Правда, под мехом дырки не видны.

— Я ж говорю — от страха, иначе с чего б мелкодырчатая?

Вася усматривал связь между страхом и дырками в шкуре, мы — нет. Мы сильно задумались, но ничего вразумительного придумать не смогли. Наш опыт показывал, что, несмотря на многочисленные общие с земными черты инопланетного зверья, ну там наличие голов, зубов, скелета, хвостов и прочего, всего не перечислить, всегда имелись какие-то особенности. Зачастую они ставили нас в тупик, и мы улетали, оставляя загадки неразгаданными. Думать, что зверь дышал шкурой, не приходилось, слишком уж могучие легкие были у него. Так чего ж он, голубчик, откинул копыта, с какой причины? Эту загадку разгадать мы были обязаны, хотя бы из-за Васи.

Следовало продолжить наблюдения и по возможности не пользоваться джефердаром. Во-первых, мы решили построить вольер для не слишком крупных жвачных и, во-вторых, подвесить с десяток летяг. Это такое надувное устройство с моторчиком и аппаратурой. Летяга на небольшой высоте следует за объектом наблюдения, как привязанная и все записывает, а кроме того, все, что видит и слышит, транслирует на пульт управления-наблюдения в лагерь. Мы разбрелись в окрестностях лагеря в поисках животных, пригодных для отлова и для наблюдения летягой.

Вася, мрачный, как Мамай на поле Куликовом, ушел, не взяв с собой джефердара. Капитан закрыл глаза на это нарушение, но зато подвесил над ним летягу. За все годы космических скитаний мы не потеряли ни одного человека и не собирались терять…

Каменистые отроги гор спускались к озеру, образуя ущелья. Речки-ручьи вытекали из ущелий. По песчаному неглубокому устью такой речки бродил Вася Рамодин, разглядывая животных, собравшихся на водопой. Здесь, на пляже, им было удобней, чем в каменной теснине, где речка бурлила в недоступной глубине ущелья.

Васе приглянулось нечто ушастое и глазастое: ростом Васе по пояс, на тонких ножках и вдобавок с симпатичным детенышем. Не знаю, правильно ли это, но при контактах с инопланетными животными мы в первую очередь руководствовались критериями земной эстетики. Сколько ни твердили себе, что красивое — по нашим меркам — это не обязательно хорошее на чужой планете, но одолеть Тишкин синдром не могли… Не один Вася положил глаз на симпатичного жвачного ушастика, на него опасно щурился хищник. Той же расцветки, что и ушастики, то есть зеленый в черную полоску — под цвет зарослей, из которых выполз на брюхе. Зверь, нервно скалясь, бил хвостом по песку и уже собирался прыгнуть на детеныша. Но здесь был Вася. Вася трахнул его каменюкой между глаз. Хищник лег на бок, в голове у него все перемешалось, он потерял вкус к жизни и забыл, зачем сюда пришел.

Вася нагнулся над поверженным хищником, давая возможность вмонтированной в скафандр электронике зафиксировать облик зверя крупным планом. Зеленый и полосатый привстал на неверные лапы, помутневшими глазами посмотрел на Васю и бросился в озеро.

Наш Вася был настолько потрясен, что чуть не рехнулся, — это уже вторая смерть на его совести. Он поднял руки кверху и возопил:

— За что караешь, Господи?!

Мы забрали с пляжа близкого к нервному срыву Васю. Он что-то мычал всю дорогу и изредка тряс головой.

— Это он на меня обиделся, — пробормотал Вася, выходя из вездехода. — Я нехорошо обошелся с этим зебрером. Нельзя так. Видать, у него очень ранимая психика, тонкая нервная организация.

— Ты это брось! — грубо сказал я. — Нет у него никакой психики. У него одна мысль, кого б задрать на обед. А если ты кого-то ешь, но и сам внутренне готов к тому, что тебя съедят. Не знаю, с какой стати он утопился, но уверен, с тобой это не связано.

Капитан протянул стакан с соком черничного арбуза и разжал пальцы. Вася взглядом остановил падение стакана. Капитан улыбнулся:

— Тебя никто не винит, ты вел себя как надо. Пусть они там едят кого хотят, но не при нас. У тебя не было выбора — или отдать на съедение чужого дитятю, или вступиться за него, Вася!

В некоторых случаях имя «Вася» звучало у капитана примерно так же, как последнее слово в предложении: «Ваша кошка проглотила заводную мышь, она больше не будет царапать мебель, сэр».

— Можно было хворостиной отогнать, а я сразу булыжником в переносицу.

— Какой хворостиной, где ты хворостину нашел? У этого, как ты сказал, зебрера шестьдесят зубов, из них восемь клыков с твою ладонь длиной, в нем росту метр двадцать, в нем три метра длины — и это без хвоста! Да он бы тебя в бублик свернул — и без дырочки. Короче, ремонтник Рамодин, без джефердара из лагеря выходить запрещаю. И летягу придется терпеть. Хворостиной… кишка тонка.

Вася всхлипнул и ушел к себе в каюту с тройной звукоизоляцией, откуда не показывался сутки. Лев сказал, что он там переживал в одиночестве, а я так думаю, спал. Иначе он выходил бы к обеду: Вася любил радовать нас своим аппетитом.

Вася ушел, а мы стали раскидывать мозгами. Капитан высказал мнение, что мы уже своим присутствием вносим новый биотический фактор в жизнь животных, с которыми соприкасаемся, и этот фактор может иметь роковое влияние. Я заметил, что устойчивость биоценоза весьма велика и на случайные помехи он практически не реагирует. Капитан на это сказал: но, но, а ежели землетрясение, разве не случайный фактор? Тут капитан смутился и признал, что равнять нашего Васю по силе воздействия с землетрясением не совсем корректно.

— Разве с небольшим, — сказал Лев, выручая капитана.

Третьего дня я пригнал в вольеру округлое животное вроде черепахи, но с мягким пушистым панцирем. Я с ним долго возился, подталкивая сзади в нужную сторону, оно не сопротивлялось, но и не спешило. Белые пятна на красноватой шерсти подсказали название — божья коровка. В конце концов мы с космофизиком, взявшись за края, понесли ее на себе. Эта тварь меланхолично поглядывала на нас, расслабленно свесив лапы с толстыми плоскими ногтями. В вольере мы поставили ее в углу, принесли травы и убедились, что шоковое по сути событие — ну как же, тебя куда-то тащат, толкают в зад — не повлияло на аппетит.

Неплохо чувствовал себя в неволе и бугорчатый арнольд. Он до пупа закопался в почву и очень напоминал поясной намогильный памятник. Питался зверь насекомыми, которые сами во множестве садились ему на сладкие душистые усы.

Нелегко было из множества прыгающих, бегающих, вообще, суетящихся вблизи лагеря животных выбрать наиболее уравновешенных по темпераменту и подходящих по габаритам для нашей вольеры. Божья коровка, флегматик по натуре, подошла вполне, интересовалась она едой и питьем, а этого было вдоволь. Бугорчатый арнольд за трое суток с места не сдвинулся и, похоже, благоденствовал. Прижился сумчатый твашенька. Только в сумках по бокам носил он не детенышей, а продукты. Ту еду, что мы ему давали, тваша сушил на бугорке и складывал в сумки. В вольере мы соорудили что-то вроде пластиковой ванны, маленького бассейна с низкими бортами, твашенька размачивал в воде ржаные сухари, которые предпочитал всякой другой пище. Был еще мырда-губошлеп, но о нем и сказать-то нечего.

Хищников мы не брали, ибо не хотели строить вторую вольеру. Лень было. А лень — явление настолько естественное и распространенное, что не требует оправданий. Лентяй делает только самое необходимое и ничего лишнего, жизнь его отличается отсутствием суеты. Лентяю присуща внутренняя удовлетворенность, он сознает, что, оставив что-то несделанным, способствует уменьшению энтропии. Он живет в ладу с самим собой. Возьмем, например, кота… Впрочем, я отвлекся. Лентяй живет сам и дает жить другим, не затрудняя их работой. Лентяй всегда ищет и находит пути экономии времени и сил. Идеальный начальник — это ленивый начальник, хотя, конечно, еще лучше начальник отсутствующий. Естественно, к нашему капитану это не относится. Мы принимаем его, когда он здесь и когда отсюда ушел.

Если говорить о красоте, то болонка, конечно, смотрится лучше. У нее нет надглазных роговых щитков, узких ноздрей под ушами, у болонки нет колючек и ее можно гладить в любую сторону, а карчикалоя только вдоль. Болонка субтильна от природы, от карчикалоя субтильностью и не пахнет. Ежели болонка скалится — народу смешно. Если скалится карчикалой, людям становится грустно, а некоторые начинают плакать. У болонки углы сглажены, чего не скажешь о карчикалое. При радикулите чисто выстиранную болонку полезно на ночь прибинтовать к пояснице, а попробуйте прибинтовать карчикалоя.

Зачем, спрашивается, мне понадобились эти идиотские противопоставления? Дело в том, что внешность этого зверя неописуема и, говоря о нем, от чего-то надо отталкиваться. Ну а болонку я здесь присобачил потому, что карчикалой в глубине своей является добрейшей души псом. Привязчивым и нежным. Видели бы вы, как он замирает под ладонью капитана, когда тот поглаживает ему гланды. Предчувствуя наш скорый отлет с Нимзы, карчикалой так убивался и горевал, что мы поняли: разлуку с капитаном он не переживет. И тогда мы всем экипажем собрались тайком от капитана и решили взять карчикалоя с собой. Не объест же он нас! Говяжьего дерева на всех хватит. Самое трудное было спрятать карчикалоя на корабле так, чтобы капитан не обнаружил его до отлета. Зверь не очень чтобы велик, с теленка, но таил в себе мощь носорога. Помню, капитан был в отлучке с проверкой разведочных групп, а мы обездвижили карчикалоя, предварительно заманив его на трап нашего катера. Потом долго кантовали его по переходам в дальний бокс, в Васину каюту, Васи не было, он пещеры изучал. Позже, когда мы, уже на орбите, пристыковались к кораблю и карчикалой впервые возник в кают-компании, капитан поперхнулся обедом, и мне пришлось долго стучать кулаком по его мослатой спине.

— Недосмотрели, — соврал от имени коллектива Лев. — Как-то просочился, где-то прятался. Чего уж теперь.

Наблюдать за этим зверем — одно удовольствие. Спервоначалу в экипаже он был главным жрецом, но потом вошел в тело и кушал ну никак не больше Васи, специализируясь в основном на холодце из хрящевых сучьев говяжьего дерева. А бараньи дрожжи ему и не показывай, осерчать может. Такой вот зверь.

Карчикалой нас всех любил, но более всего капитана. Когда капитана не было, карчикалоем пользовался Вася. Он смотрел на него, а карчикалой на Васю, при этом колючки на его загривке приглаживались. Карчикалой сильно переживал, когда капитан уходил без него. Он хотел сопровождать и мечтал в случае чего помочь.

Но мы нашли ему занятие в лагере — присматривать за животными. Капитану достаточно было дважды обойти вольеру, и карчикалой все понял, дальше он дежурил сам неотлучно. Страхолюдина, а до чего интеллектуальный зверь. По мне, все звери красивы. Недаром боги не чурались принимать животную внешность. К примеру, Зевс. Европу-то он похитил, находясь в обличье быка. И женщины… скажем, Леда и Лебедь.

Примерно через неделю собрались мы в кают-компании за двумя длинными столами. Назрела необходимость отметить отдельные дни рождения, мы их обычно группируем по три-четыре зараз. Были теплые слова, были подарки. Космофизику, например, вручили бритву, неплохой подарок для человека, который с раннего детства ни разу не брился. Лев, аккомпанируя себе на гитаре, спел ряд песен, по поводу чего деликатный Вася сказал, что вполне, вполне, во всяком случае звучит громко.

Когда было достаточно выпито и закусано, капитан попросил тишины и подал на большой экран материалы, собранные летягами.

Наблюдалась картина из Васи, неумело раскрашенного зверя, озера и прибрежных деталей пейзажа. Это статика. А в динамике Вася, находясь под углом в сорок градусов, обеими руками удерживал за хвост упомянутого зверя, желающего, надо полагать, сигануть в озеро. Зверь оглядывался на Васю, не по-доброму скалился и ревел грубым голосом.

— Вот, — говорил Вася. — Держу и не пущу. И не допущу!

Вася у нас ухватистый, хвост был прочен, а зверь могуч. Натужившись, он скользом добуксировал Васю до воды, опустил в нее морду, напился и повернул назад к зарослям. Только тут Вася выпустил чужой хвост. Летяга как-то изловчилась показать Васин фас, и на нем читалось: «Как же это я так сбузнел, а?» Наморщив чело, Вася рассматривал оставленные им на песке две глубокие борозды.

События на экране между тем развивались совсем невесело. Летяга показала, как с обрыва бросились в озеро никем не пуганные звери. Они ныряли и не выныривали.

— На массовый заплыв непохоже, — сказал остроумный Лев.

Я не стал досматривать остальное, отодвинул столовый прибор и пошел собирать акваланг. Мне не хотелось возиться с баллонами, тащить на заправку, подключать их к компрессору. Я достал из ящика дыхательный блок и убедился, что жаберные цилиндры покрыты пылью еще, наверное, земного происхождения. Пришлось отсасывать пыль. Потом я отнес жабры в вольеру и бросил их в бассейн. Твашенька со своим сухарем оскалился с наружной стороны заграждения. Бугорчатый арнольд снял с уса нечто похожее на большого шмеля и, держа его в лапе возле уха, уставился на меня. Отдыхая душой в этой компании, я думал о предстоящем погружении в озеро. Кто, кроме меня, корабельного биолога, мог разобраться в ситуации? Я не был сторонником теории группового суицида, хотя примеры тому на Земле известны: самоубийства китов, массовая гибель леммингов в водах тундровых рек. Во-первых, группового не было, звери бросались в воду по одному, и к тому же разновидные звери. Хотя их было в районе озера великое множество, о перенаселении говорить не приходилось. Следовательно, причиной самоубийств была отнюдь не забота о поддержании экологического равновесия. И самое главное, на что пока никто не обратил внимания, в озере не только тонули, в нем еще и купались, и я сам видел, как на берег выходили и обсыхали на пляже многие четвероногие.

Жабры, похоже, заработали — из загубника пошли крупные пузыри. Я вернулся на катер, переключил на себя одну летягу, взял маску и ласты, вывел на дисплей сообщение, что так, мол, и так, пошел нырять, а в случае чего на Землю мое туловище везти не надо, закопайте в Афсати.

Пологое дно озера быстро спускалось от берега. Я плыл параллельно ему, раздвигая дрожащие водоросли, разглядывая пестрых моллюсков, рыб непривычных форм и резвящихся стремительных ластоногих. Я неспешно погружался, ожидая увидеть чуть ли не кладбище непогребенных зверей, уж во всяком случае — обглоданные обитателями озера кости. Но скелетов не было, вообще не было ничего такого, что вызывало бы нервный озноб, только белый туман клубился у самого дна.

В тумане бродили разные звери, иногда выглядывая поверх белой пелены. И непохоже было, что им нечем дышать или что их беспокоит отсутствие атмосферы.

Ничтоже сумняшеся я нырнул в этот туман: опрометчивый поступок. Но разве я мог предполагать, что это отразится на мне самым неожиданным образом, вплоть до искажения внешности. Тени зверей то резко очерчивались по мере приближения, то расплывались в тумане, теряя очертания. Я подплывал вплотную, заглядывал в звериные глаза, трогал носы и усы. Никакой реакции, меня не замечали. Я провел рукой по чьему-то ребристому боку. Зверь не повернул головы, то ли тот самый зверь, которого Вася держал за хвост, то ли на него похожий. Я лег на дно, но кроме неразличимых сверху мелких зверушек, почти плавающих в тумане, ничего не обнаружил. Я порадовался за Васю. Выясним мы тут, в чем, собственно, дело или нет, главное, что звери живы, просто они перешли в другую среду обитания. Для них, видимо, не менее естественную, чем суша.

Что-то мне стало трудно дышать. Действительно, жаберные щели осветились красным — признак загрязнения. Поднявшись выше, в светлые воды, я увидел, как из тумана в сторону берега выходили большие и маленькие животные, медленно одолевая подъем. Я всплыл и заметил в стороне овальный баллон летяги, оба ее глаза растерянно вращались. Потом я попал в поле ее зрения, и летяга зависла надо мной. Рядом показался из воды некто рогатый и зубастый, явно хищник, он со свистом втянул воздух и засопел, как Пенелопа, в пятый раз распускающая безобразно связанный ковер. Меня передернуло, и летяга наверняка зафиксировала мой зряшный неоправданный испуг. Выходя на берег, я услышал тревожный крик карчикалоя и, едва стянув амуницию, кинулся к лагерю, обегая почему-то встречных хищников, хотя раньше всегда двигался по прямой и они уступали мне дорогу.

Карчикалой метался вокруг ограждения, а в бассейне недвижим лежал твашенька. Раздумывать было некогда, я вытащил твашеньку, он не дышал, перекинул его через плечо и опять бегом к озеру. Может быть, жизнь здесь подчиняется неким циклическим законам — месяц здесь, месяц там? Может, я еще успею! Карчикалой бежал впереди, разгоняя по пути зверье. От него шарахались, только пятки и хвосты мелькали.

Я не мог бросить твашеньку вблизи берега, надо было доплыть до зоны белого тумана, а это метрах в пятидесяти, и затопить его там. Я плыл спиной вперед, буксируя зверя за собой, а он тяжелехонек — я только потом вспомнил, что обе сумки у него были полны продуктов, — и никак мне не помогал, вроде совсем неживой. Когда я выбрался обратно на берег, у меня разболелся седалищный нерв, захотелось лечь на канапе и принять сеанс иглотерапии в район поясницы с выходом на копчик. Но меня гнало беспокойство за оставшихся в вольере зверей.

С трудом взобравшись по трапу, я возник в дверях кают-компании. Сначала на меня не обратили внимания; все, одобрительно гудя, смотрели на громадный поднос, на котором покоились две жареные индейки. Поднос без натуги держал наш повар и ждал похвалы. Сквозь восторги прорезался голос космофизика:

— Ноги именинникам!

— Ну молодец, Ламель! — сказал капитан. — Ну мастер!

— А пупки Васе! — закричал Лев. — Оба!

Хромированная физиономия Ламеля сияла, он покачивался с пяток на носки, демонстрируя великолепную работу вестибулярного блока. Железный, а любит, чтобы хвалили, чего тогда от Васи требовать. Объективно говоря, повар — молодец, но меня от вида индейки вдруг замутило. Подумалось: и чего это они все едят и едят, и в основном мясное, хотя в оранжерее и ягод, и фруктов, и овощей невпрожор? Зря, что ли, впечатленцы суетятся!

И вдруг настала тишина. Все воззрились на меня. Лев прожевал лангет и надрывно спросил:

— Ты зачем это сделал?

— Он не нарочно, — после паузы сказал капитан.

— А я раньше думал, что хуже уже не будет! — сказал Вася.

— О чем это вы? Вы что, рехнулись? Там твашенька чуть в бассейне не утоп, я его в озеро пустил. Надо всех отпустить… Что-то меня мутит… Пойду в лабораторию, лягу. Туману наглотался. В озере жабры не применять…

Я отклонил протянутые руки, сам дошел до лаборатории, сам взял из вены кровь, поставил пробирку в анализатор, вложил в гнездо емкость с туманной водой, включил автомат на синтез вакцины и стал умываться. Словно во сне, я видел, что из зеркала на меня смотрит странный тип без шевелюры, бровей и ресниц. Я тоже посмотрел на него без интереса и, не помню как, лег на кушетку и отключился. Последняя мысль была: а череп у него отличной формы. Естественная реакция нейрохирурга-любителя.

Много дней провалялся я в постели в полудремотном-полубессознательном состоянии. Иногда просматривались знакомые озабоченные лица, кто-то переворачивал меня, кто-то колол в ягодицу. И голоса, обрывки фраз:

— …Соки ничего, а как бульон — сразу назад.

— …Это ж натурально какой-то коктейль из ферментов и гормонов. Тут и памятник облысеет…

— …Заправь капельницу… Принеси судно…

— …Заметил? В ушах уже растет!

— …Сколько раз повторять: смазывай наконечник!

Не знаю, о чем в других местах говорят грубые мужики, выхаживающие своего приболевшего товарища, мои говорили так, и я не хочу из песни слова выбрасывать. Скажу: для меня они элегию Масне не исполняли. За что я им признателен.

И хороший уход, и вакцина плохо излечивали мой отравленный организм, но я, когда не спал, мог уже связно рассуждать. Мозгом. И явилась мысль: в этом белом тумане с животными что-то происходило — очень оригинальная мысль! Они зачем-то там околачивались, дыша через мелкодырчатую шкуру с подложкой мембранного типа. Вроде как я дышал с помощью жаберного аппарата. Ну а зачем? Им что, на суше хуже? И шерсть терялась. На мне-то вся вылезла. Правда, сейчас, если верить зеркалу, на голове вроде заколосился какой-то цыплячий пух. Но это ж не то! Была, ох, была брюнетная шевелюра. И даже без залысин. Где она? И что удивительно, не могу смотреть на мясное. И вообще, вот сейчас дожую яблоко — и спать…

Эта нудьга тянулась бы до сих пор, когда б не капитан. Презрев медицинские каноны, он напоил меня горячей малиной и хотел влить стакан водки. Смешно, влить силком. Я сдержанно улыбнулся — я всегда сдержанно улыбаюсь — и выпил без принуждения и кряка. Результат: ночью я дико потел, а на следующий день Лев, чеша тот самый затылок, который я ему заштопал на Эколе, и сказав: «Ты смотри, а ведь оклемался!» — вывел меня наружу. Голова кружилась, и я присел на трапе. Вольеру уже убрали, карчикалой бегал внутри защитного купола, чутко улавливая его невидимую границу. Он укоризненно позванивал, ибо капитан улетел по делам, а его, сердешного, не взял. Я непроизвольно вздрагивал всякий раз, когда этот зверь пробегал мимо. Хотелось уйти к себе, хотелось в оранжерею, где мирные, ничего не едящие впечатленцы, где кроткие пчелы и красивые птички, собранные на разных планетах и спевшиеся в единый хор.

— Ты чего это? — спросил недоумевающий Лев.

— Так ведь он хищный. Наверное, кусается!

— Тебе-то что?

— Ну как же.

— А ведь действительно, — протянул Лев, разглядывая меня.

Такой содержательный разговор.

— И вообще, вот сейчас дожую яблоко — и спать…

Проснулся, смотрю, по одиночке приходят ко мне члены экипажа, говорят всякую ерунду, заглядывают в глаза. В общем, тревожатся. А чего? Я уже начал входить в силу, уже бегал на тренажере с тяжело набитым рюкзаком за плечами, число подтягивании на перекладине довел до привычных двадцати, а приседаний — до ста. Сам собой доволен был.

Капитан не разделял моего оптимизма. Раным-рано он входил, держа в одной руке инъектор, а в другой приятно пахнущую ватку.

— Может, хватит? — сказал я как-то. — У меня уже задница перекосилась, показать стыдно.

— Не о том забота. Поразмысли, почему шашлык не ешь? Я не видел человека, чтобы шашлыка не хотел.

— Организм не принимает.

— Вот то-то и оно. Нам вегетарианца в экипаже не хватало!

Вася нашел меня в оранжерее. Подковкой расположились впечатленцы, а в центре рос куст невероятной красоты, усыпанный разноцветными розами всех мыслимых цветов от снежно-белого до непроницаемо-черного. На катере оранжерея была в десятки раз меньше, чем на маточном корабле, оставленном на орбите, но впечатленцы умели использовать каждый квадратный сантиметр площади и нашли место для роз. И вот они собрались всем своим коллективом, чтобы насытить взор видом красоты, ибо живут впечатленцы созерцанием совершенного. А что может быть совершеннее розы?

— Икебана! — шепотом воскликнул Вася, присаживаясь рядом.

Мы долго молчали. Иногда кто-нибудь из впечатленцев протягивал к кусту поливочную лапу, и было видно, как сжимались до точек дырочки на ладошке и цветок окутывало маленькое облачко тумана. Эти создания — назвать их животными ну никак невозможно — абсолютно точно улавливают должное мгновение полива и необходимую дозу. Впечатленец телепатически настроен на растение, полагаю, что и трухлявый пень зазеленеет под его взглядом. Мне было хорошо в оранжерее, но из-за Васи я вынужден был вернуться в каюту.

— Конечно, вакцина восстанавливает волосы, — осторожно сказал Вася, не желая меня травмировать. — Но ты должен согласиться, что не токмо внешность, но и личность твоя изменилась.

— Моя?

— Твоя. И не в лучшую сторону. Раньше ты был весел и алертен, в каждую дырку затычкой лез. Мы к тебе такому привыкли, что было нелегко. А сейчас в тебе появилась злонамеренная кротость, и мы встревожены. И как ты в таком состоянии рассказы обо мне писать будешь, ума не приложу. В тебе есть что-то жвачное. Тут пасха на носу, будет большой кус-кус, что ж, для тебя отдельно готовить? Это, конечно, следствие того, что ты через жаберный аппарат дыхнул той туманной мути. Но я полагаю, что она не только на шерсть действует, а?

Назвать эту догадку гениальной не могу, но для Васи уже прогресс. Вася силен не этим. Он силен своими душевными качествами, своей непосредственностью и телепатическими способностями. Однако суть не в этой очевидности. Природа ничего зря не делает, и если у меня вылезли волосы, если появились травоядные устремления, то для этого должна быть глубинная причина, пока нами не постигнутый смысл. Кстати, о волосах: они восстановились. Я бы даже сказал, с избытком, ибо, будучи брюнетом от рождения, я сменил масть. Вырос новый волос, не желтый, не рыжий, не коричневый, а цвета шерсти эрдель-терьера и той же густоты. Но не это ставит всех в тупик. Забегая вперед, скажу, что, когда мы вернулись на Землю, у меня стали рождаться внуки с такой же собачьей шерстью. Поскольку никто из моих детей, их жен и мужей отродясь в космосе не бывал, возник вопрос: с чего бы это? При попытках найти ответ не у одного десятка земных ученых поехала крыша. А я привык, зато зимой хожу без шапки, подшерсток греет. Одно неудобство: как весна, так линяю, приходится выщипывать волос.

Через пару дней я, преодолев с помощью карчикалоя и Васи ощущение страха от вида фланирующих неподалеку хищников, добрался до озера и ушел под воду. На мне был костюм с полной гидроизоляцией, двухбаллонный акваланг и маска без загубника: мы сделали все, чтобы меня больше не коснулся донный туман.

Я улавливал сигналы от божьей коровки, которую мы снабдили маячком еще на берегу, когда она только собиралась нырять. Объект очень удобный для наблюдения из-за малой подвижности.

Эта животинка висела в полуметре от дна и ничем не интересовалась, воплощенная флегма. Я похлопал ее по спине и разместил на якорях фиксирующую аппаратуру. Теперь она окружена телекамерами, и все, что с нею случится, мы будем знать. На всякий случай я побыл с полчаса рядом, убедился, что охоты к перемене мест божья коровка не проявляет, соседи, мирно плавающие в тумане, нелюбопытны, каждый вроде как углублен в собственные переживания.

Я всплыл, залез на плотик и прилег отдохнуть. На берегу суетился карчикалой, и я лишний раз подивился несоответствию его внешнего облика и внутренней сути. Положив подбородок на колени, о чем-то размышлял Вася. Ничего, подумал я, это ему полезно, размышлять. Летяга снизилась надо мной, один ее глаз был неестественно свернут в сторону, я оглянулся: два поплавка с камерами, сорванные с якорей, плавали неподалеку.

Пришлось снова натягивать маску и нырять. Божьей коровки на месте не оказалось, слабый писк маячка доносился откуда-то издалека, оставшиеся камеры смотрели на пустое место. Ладно. Я отцепил их от якорей, пусть всплывают, включил водометный движок, размещенный на спине между баллонами, настроил автопилот на поиск маячка и двинулся в сторону писка.

Это меня чуть не угробило, ибо не успел я промчаться и километр, радуясь усилению сигнала, как меня дернуло, перевернуло и поволокло зигзагами то вверх, то вниз, то в стороны. Ну да, я же на автопилоте, а этот лихой зверь, всуе названный божьей коровкой, непрерывно менял курс, и я метался за ним, как привязанный, ибо автомату одна забота — держать зуммер на усиливающемся звуковом уровне. Но какова прыть! Это продолжалось довольно долго, но нет такого живого сердца, чтобы выдержало гонку с железным мотором: я догнал зверя.

…Ничего похожего на божью коровку: крытый мехом удлиненный эллипсоид с ластами и усатой мордой. Ни дать ни взять земной тюлень. А на продырявленном ухе болтается серьга — тот самый маячок, который я самолично прицепил на ухо божьей коровке, когда она с присущей, ей неспешностью двигалась по песку к воде. Нужно ли обладать изощренной проницательностью нашего капитана или разухабистым интеллектом Льва Матюшина, чтобы понять происходящее? Не нужно. Вывод очевиден: в этом тумане, в бульоне из ферментов, гормонов, бесхозных хромосом, вирусов, фагов, осколков органических кислот и, конечно, неизвестных нам мощных катализаторов органических реакций, с животными происходят удивительные метаморфозы. Вообще говоря, ничего нового. На Земле это рутинное явление: гусеница превращается в куколку, куколка в бабочку… На Афсати, надо полагать, метаморфозам подвержены не только насекомые, но и другие формы жизни…

Я размышлял, лежа на поверхности озера, а рядом шумно дышало, не могло отдышаться то, что было опрометчиво названо божьей коровкой. Неподалеку на воде образовался бугор, и из него вылетела здоровенная мокрая птица с голой шеей, тяжелым клювом и жуткими когтями. Она, явно не водоплавающая, зависла надо мной, уставилась орлиным взором. Стервятник! Но я-то здесь при чем? А вдруг укусит или даже клюнет — меня, беззащитного… Хищный такой!

Я тихо ушел под воду, собрал за свисающие тросики камеры и потащил их к берегу.

Свои планерки мы традиционно совмещаем с ужином. Очень хорошо подводить итоги дня за гречневой кашей со шкварками, а намечать дела на день грядущий за фруктовым десертом. Десерт — это когда в прозрачную вазочку кладутся дольки мандаринов, кусочки абрикосов и груш и все заливается полусладким шампанским или, на худой конец, яблочным сидром. Потреблять надо, уже будучи сытым.

Ламель еще не закончил сервировку стола, как Вася сказал, ни к кому не обращаясь:

— Пусть мне кто-нибудь объяснит. Я, как поем, сразу тяжелею. Раньше этого не было.

— Когда раньше?

— Ну, лет сто назад.

— Вася! Тогда ты был на сто лет моложе. И твой растущий организм утилизировал все, что ты в него вводил.

— Так что ж, мне теперь меньше есть? — Вася хмуро задумался. — Нет, я на это не пойду. Аппетит на то и дан, чтобы его удовлетворять. — И он принялся за черепаховый суп. Лично я эту баланду терпеть не могу.

Еда беседе не помеха, а вот зрелища отвлекают. Особенно такое, где божья коровка, очнувшись от долгой неподвижности, стала, теряя шерсть, сворачивать свой панцирь, на глазах превращаясь в нечто похожее на выпрямленный банан. Дикое зрелище. Плоские ногтевые пластины на лапах отпадали — и уже у нее не ноги, а длинные упругие ласты. Еще с другого конца превращение не завершилось, а это кроткое травоядное ощерило зубастую пасть и, не теряя времени, хапнуло проплывающую мимо рыбку. А ведь в виварии даже бугорчатый арнольд по сравнению с божьей коровкой казался лютым хищником. Вот когда раскрылся зверский характер этой скотины: едва оформившись, коровка поглощала все, что плавало самостоятельно, — и рыб, и голых моллюсков, и полупрозрачных ракообразных. Никем не гнушалась. И все эти злодейства совершала, практически не трогаясь с места, в окружении телекамер. Потом эта божья напасть дернулась всем телом, взбрыкнула и исчезла, подняв со дна непроницаемую муть. Что она там делала на чистой воде, можно только предполагать. А ела б водоросли, слова бы не сказал в осуждение.

…Капитан выключил дисплей, оглядел нас, жующих.

Космофизик почесал свою стреляющую искрами бороду:

— Морж, к примеру, практически живет в воде, а вот размножается на суше. Аналогия.

— Про моржа это ты хорошо сказал, — заметил Вася. — К месту.

Остальные сотрапезники промычали что-то невразумительное, и капитан вынужден был подвести итог дискуссии:

— Ну-с! Мы уже здесь чуть не сто дней, а все не у шубы рукав. Смотрите! — На дисплее возникла таблица. — Это обработка наблюдений, выполненных летягами. Сколько животных в фиксированный период вошло в озеро, столько и вышло из него. Теперь по группам: число жвачных входящих равно числу хищников выходящих. Какой отсюда вывод? Не делайте задумчивых лиц — отсюда никакого вывода не следует, кроме одного: они не тонут, они все остаются живыми. Но зачем тогда это Афсати?

Капитан одушевлял планету. Мы тоже. Афсати, как и Земля, как и другие населенные планеты, заботилась о детях своих, давая им все нужное для жизни и подчиняя их своим законам, следуя которым равно благоденствуют все живущие и нарушение которых приводит к трагедиям. Здесь не было человека и, следовательно, некому было нарушать великий вселенский закон жизни: живи и не мешай жить другим. Осторожное отношение любой планеты к жизни проявляется, в частности, и в отсутствии революционных преобразований. Все происходящие изменения — результат эволюции, бережной и для обитателей незаметной. Но как говорит капитан: зачем это Афсати?

Так рассуждал я, ковыряясь в своем вегетарианском винегрете. Проницательный читатель уже, видимо, понял суть дела, тем более что здесь я даю концентрат относящегося к данному вопросу. Но мы пока не понимали ведь наша жизнь состояла из великого множества больших и мелких событий. В экипаже каждый был занят своим делом и мало интересовался делами чужими. Планетолог, например, и его верный кибер бурили планету в разных местах, изучая недра. Мне до сих пор кажется, запрети ему бурить — и он завянет, как незабудка. Космофизика интересовало магнитное поле Афсати и, как он говорил, места, где пересекаются планетные параллели с меридианами: там пучности всех видов излучений. Интересно ему было и отсутствие слоя Хевисайда, что вынудило нас с целью обеспечения связи подвесить над планетой восемь трансляционных суточных спутников. Астроном составлял графики возмущений в движении трех лун Афсати и тем был счастлив. Океанолог ушел в сине море, одно из десяти, украшающих лицо Афсати. Появлялся на базе раз в три дня, озабоченный и пахнущий свежестью. Ну, я биолог, корабельный врач — и этим все сказано.

В науке тысячи специализаций, но всякий экипаж численно ограничен, и потому мы совмещаем специальности, и потому же среди астронавтов всегда вынужденно ценилась не столь глубина, сколь широта знаний — кроме, естественно, своего предмета. Результаты наблюдений поступали в разных видах на предварительную обработку к Леве Матюшину — корабельному статистику. А уже потом в земных институтах над ними трудились те, кто, собственно, и делал открытия, обобщая добытые нами материалы.

Вася у нас ремонтник, механик широкого профиля, то есть иногда заменяет изношенную деталь на новую, и делом не измучен. Потому помогает мне: общение с животными его радует. Их с ним тоже. Свою доброту Вася оттачивает именно на животных, а уж затем распространяет на нас.

— …Да, конечно, метаморфозы, — продолжал капитан. — Меченный Васей зебрер вылез из озера в облике ушастика. Сменил амплуа: был хищником, стал травоядным. А? Каково?

— Согласен, — добавил Вася, — дело не в обличье, а токмо в том, кто что ест. Хотя, с другой стороны, жвачность требует и внешнего оформления. Кто в тигровом обличье полезет на газон центрального парка резеду кушать? С ума сойти.

Вася нет-нет да и скажет что-нибудь такое-этакое. В еде он дока. А что, если это так и есть: обличье — вторичный фактор, а главное — кто чем питается… Но зачем это Афсати? Вот я был всеядным с мясным уклоном, а сейчас в Пасху, когда у нормальных людей большая еда, я жую салатики, харчуюсь, как какой-нибудь длинноухий кролик, хотя шерсть на мне почти собачья…

— А сколько летяг у нас на складе? — неожиданно вырвалось у меня. Капитан посмотрел на Васю.

— Десяток в работе, — отвечал тот. — Каждая закреплена за одним зверем. Следит, пока тот не бросится в озеро, после чего прикрепляется к другому объекту. На складе еще штук двадцать наберем.

— А в чем дело? — спросил капитан. — Может, мысль появилась, а?

— Так, — ответил я. — Мыслишка. Стоит просканировать площадь и сосчитать всех зверей. И по отдельности — хищников и травоядных.

— Ежели учитывать и в лесах, то только в инфракрасном диапазоне, а в нем кто хищник, кто наоборот — понять невозможно. Будем на открытых местах по видам, а в зарослях всех чохом. Хотя я не знаю, зачем это надо. — Вася опять впал в задумчивость, что у него было одним из признаков насыщения.

— Если что учитывать — то это моя стезя! — На выразительном удлиненном лице Льва Матюшина читалась готовность статистически обработать предстоящие результаты наблюдений.

— Вот и ладненько, завтра с утра запустим остальных летяг. Пусть считают.

— Да, и итоги на каждые сутки. По видам…

Летяги ежесуточно питали Льва данными наблюдений. Лев обобщал. Получалось, что за неделю количество жвачных, выходящих из озера, не изменилось, как и число хищников, ныряющих в озеро.

— Но общее поголовье, фиксируемое в лесах, — докладывал Лев, — имеет слабо выраженную тенденцию к снижению. Экстраполируя, придем к выводу, что лет через десять зверей на Афсати не останется.

— Ну сколько там леса мы сканируем, сто квадратных километров. Разве можно за всю планету говорить.

— Я понимаю, но факты… — Чувствовалось, Льву чем-то близка мысль о предстоящем обеззверивании планеты.

Прошла еще неделя. В кают-компании все мощно ели после трудового дня, а я робко закусывал компот бутербродом с говядиной и чувствовал, что это начинает мне нравиться. Мне даже захотелось погладить карчикалоя, но я воздерживался, вдруг уколюсь. Все, конечно, улавливали слабые признаки моего выздоровления, но вида никто не подавал. Душевная деликатность в высшей мере присуща членам нашего экипажа, капитан за этим строго следит.

Интересно, что пока я не стал вегетарианцем, то ходил вне лагеря свободно, никого не боялся, и все мне уступали дорогу. А теперь, я заметил, даже мелкие всеядные на меня зубы скалили. И стервятник, постоянно висящий над базой, пару раз пикировал на меня, гад. Не в том смысле гад, что на пузе ползает, а в смысле намерений. Пикировал — свистя, выпучив глаза и выставив когти. И хотя он промахивался, из лагеря я выходил только в сопровождении карчикалоя. Он небрежно позванивал, не то чтобы охранял меня, достаточно было его присутствия…

Впрочем, один раз на меня кинулся было зебрер саблеусый Рамодина (так по энциклопедии) и нарвался на карчикалоя. Было на что посмотреть, мы потом много раз прокручивали эту запись, сделанную летягой. Карчикалой гонял зебрера как Сидорову козу, по ближним холмам и перелескам, трепал его за шиворот и филей и вернулся, геройски держа в зубах зеленый откушенный хвост в поперечную черную полоску. После такой взбучки у зебрера от нервного и физического потрясения сдвинулся генетический аппарат. Мне говорят: не может такого быть, чтобы хромосомы перепутались. Я и сам знаю, но чем иначе объяснить появление популяции бесхвостых зебреров, которую обнаружили последующие экспедиции?

Лев доел вырезку, отложил серебряную вилку.

— Я тут подсчитал, капитан, картина та же. Сколько в озеро хищных вошло, столько травоядных вышло. А общее поголовье продолжает уменьшаться. Выводы делайте сами.

— А я, — сказал океанолог, — в море недалеко от берега обнаружил зону тумана. Очень похожа на нашу озерную. И животные там обитают. Думаю, такие зоны по всей планете разбросаны.

— Это можно было предвидеть. А выводы делать рано, продолжим наблюдения. — Авторитет нашего капитана был настолько высок, что мы даже не обсуждали его распоряжения. — Получается, что в лесах хищники поедают травоядных с такой скоростью, что численность последних не успевает восстанавливаться. Вот о чем надо думать.

Утром я услышал, как карчикалой процокал когтями до моей каюты и зазвонил у двери. Зверь уже научился открывать створчатые двери, но у меня дверь откатывалась в стену, и это ставило его в тупик. Я вышел навстречу уже одетый, и мы пошли на привычную прогулку. Карчикалой остался на трапе, наблюдая за мной. А я уже научился преодолевать робость, я уже с помощью палки внушил стервятнику уважение к себе, а мелких хищников практически не замечал. Крупные же после скандального происшествия с зебрером вблизи базы не появлялись. Могу утверждать, что на хищников, кои ведут себя нагло, палка действует умиротворяюще. Понимаю, что данное обобщение не украшает меня…

Странное это состояние: все заняты делом, а я, видишь ли, гуляю налегке и, может, зря отвлекаю карчикалоя на охрану своей персоны. Он, может, с большим удовольствием сопровождал бы Васю, который каждый день уходил в лес, пытаясь самостоятельно разрешить загадку уменьшения численности животных. Если принять точку зрения Льва, то все бегающее уже давно должно было вымереть. Но ведь не вымирает. Напротив, жизнь на Афсати процветает. Вон на чистом — после недавнего ливня — пляже выплясывают чьи-то носатые малыши, или, может, то взрослые звери? Чтобы хоть немного разобраться в животном мире планеты, нужны большие коллективы специалистов и годы работы. А мы что можем: прибыл, увидел, улетел? Все с поверхности, все скользом.

…Лев не дождался вечера. Он выбежал ко мне, и длинная бумажная лента волочилась за ним по траве.

— Сравни. — Он тыкал пальцем в график. — Общее поголовье зверей за эту неделю не изменилось, а? Значит, я был не прав, численность стабилизировалась!

Лев радовался своей ошибке с непосредственностью пуделя, встретившего хозяина. Я мог бы здесь порассуждать о порядочности, изначально присущей всем членам экипажа, но не стану. Вот и Лев — хороший человек, хотя не без отдельных недостатков, что говорить. Он был доволен, что Афсати не грозит одиночество.

Через несколько дней нашего непосредственного Льва стала снова грызть тревога: Афсати теперь угрожало перенаселение и исчезновение растительности. Численность травоядных стала возрастать, а хищников — продолжала уменьшаться, они прежними темпами сигали в озеро и через малое время выходили оттуда преображенными кроткими вегетарианцами.

Открытие назревало, оно уже наполнилось фактами, как младенец криком. Лев давно мог бы сформулировать суть дела, но еще чего-то ждал, перепроверял, очень он у нас добросовестный. Но день настал, точнее — вечер. Ламель любовался, как я отъедаюсь пловом, а Лев был в цветном саронге, лосинах и слаксах, на переднем зубе желтела фикса, и Лев проникновенно скалился, чтоб всем видно было. Бледный, со взором горящим, он вывел на дисплей некую пологую синусоиду и торжественно сказал:

— Собратья!

Мы все вздрогнули, а капитан постучал ложечкой по чашечке:

— Лев имеет что-то сказать. И да не заглушим мы его речь своим чавканьем.

Лев заговорил, и нам стало не до еды, ибо пища духовная для нас важнее телесной, у сытого человека всегда так. Лев сообщил, что долго воздерживался, но уже можно. Эволюция на Афсати, говорил Лев, ни одному виду не отдала предпочтения. Это вам не Земля, допускающая засилье то динозавров, то человеков. Здесь за миллионы лет установилось некое равновесие трех стихий жизни: растительности, травоядных и хищников. Эволюция — этот разум Вселенной — нашла и способ поддержания равновесия.

Если фитомир терпит чрезмерный ущерб, а хищники не справляются с ролью регулятора, включается некий механизм, назовите его инстинктом, и гонит в озеро жвачных и грызунов. Выбора нет: переродиться или умереть! И жвачный обретает клыки и плотоядность. Пошатнувшееся равновесие, Лев провел пальцем по пику синусоиды, восстанавливается. Но тут вступает в силу фактор инерционности процесса, и мы наблюдаем падение численности жвачных, обусловленное ростом поголовья хищников, в основном за счет метаморфоз. Пройдет немного времени — и теперь хищник полезет в озеро, как это сделал зебрер Рамодина.

Тут Лев остановился, чтобы передохнуть, и закончил:

— Цикл правит жизнью!

Осень — время не менее прекрасное, чем весна, — кончилась. И закончилась моя работа над этими записками. Приглашенные для обсуждения долго пили коньяк, поданный Клеммой, и закусывали мандаринами. Был случай, когда, увлекшись воспоминаниями, мы совсем забыли про Клемму, и от огорчения у нее задымились подмышки. Поэтому первый тост подняли за здоровье экипажа — чтоб он был еще здоровей — и за Клемму, чтобы не было у нее короткого замыкания! Подняли и больше к этому не возвращались. Потом мы пили за тех, кто в космосе, потом за зверей отдельно каждой из известных нам планет — Земли, Цедны, Нимзы, Афсати… Пили за птичек Сирены, а за пуджиков не пили. Далее космофизик произнес, наливая по полной:

— Чего мелочиться! Выпьем за всех зверей Вселенной, чтоб им хорошо было.

Мы поддержали этот редчайший тост, а потом Лев, разглядывая порожний сосуд, почесал затылок и сказал:

— Если говорить о рассказе, то важнейшие события отобраны верно, изображены выпукло. Но у тебя все это как-то несерьезно, с каким-то легкомысленным оттенком…

— Именно, именно, — вмешался Вася. — Неужто я действительно выглядел так, что Лев содрогнулся. Ты содрогался, Лева? И почему это у меня ноздри книзу выразительные? Где такое видано! Я тебе скажу: не ожидал. Ерничество это, понятно? Да, я коренаст, — Вася засопел, — но стоит ли это подчеркивать. И какое отношение это имеет к открытому Львом закону равновесия?

Я молчал, хотя мог бы сказать о праве автора на детали, которые, будучи краткими, наиболее полно характеризуют героев произведения. А Васина коренастость присуща ему не только внешне, но и внутренне… А мог бы сказать: пишите сами!

Точку в дискуссии поставил капитан:

— Автор не выпячивает собственной значимости и не отделяет себя от коллектива. Это факт. Следовательно, говоря о нас, он говорит о себе. А нормальный мужик, если он не зануда, о самом себе может писать только с иронией. И никак иначе.