"Мщение или любовь" - читать интересную книгу автора (Кендрик Шэрон)

Глава 2

Была вторая половина дня накануне ее свадьбы, и Роми чувствовала себя препаршиво. Визажистка только что закончила пробу перед завтрашней церемонией в церкви и наложила ей на лицо больше грима, чем обычно. Роми смотрела на себя в зеркало и хмурилась. От избытка туши и жидкой пудры ее глаза, может быть, действительно казались больше, а кожа — еще глаже, но сама она казалась намного старше. И грубее. Так что она пошла прямиком в ванную комнату и все смыла!

Ее мать лежала на кровати в их гостиничном номере, пила неохлажденное белое вино и закладывала скатанные из ваты шарики между пальцами ног, чтобы дать высохнуть красному лаку, которым были покрыты ногти. Оторвавшись от своего занятия, она взглянула на вошедшую в комнату Роми, и брови сошлись у нее на переносице.

— Накрась сейчас же лицо! — приказала она. — Без макияжа ты выглядишь ужасно.

Словно не слыша, Роми присела на край своей кровати и стала внимательно рассматривать ногти на руках. Потом нерешительно спросила:

— Как, как по-твоему, у каждой невесты бывает такое ощущение?

Мать еще отпила глоток теплого вина.

— Какое «такое»?

Нервно сглотнув, Роми попыталась объяснить матери, хотя и предполагала, что вряд ли мать поймет ее после стольких лет бесплодных усилий…

— Ну, не знаю. Возбуждение, наверное, но и… и страх, что ли…

Стелла Солзбери, чей рассеянный образ жизни стал под конец сказываться на ее некогда прекрасном лице, бросила на дочь едкий взгляд.

— Не могу припомнить ничего, кроме ощущения, что на меня надевают оковы, — протянула она и закурила сигарету. — Но, к сожалению, я ничего уже не могла с этим поделать — я в то время была беременна тобой.

— Мам… — Роми озабоченно вздохнула. — Может, все-таки тебе не надо больше пить? Сегодня вечером на приеме будет много приглашенных. Тебе по такому случаю лучше быть трезвой, не так ли?

— А зачем? Вряд ли это будет главным событием года, верно? Честное слово, Роми, я не для того потратила такую кучу денег на твое образование, чтобы ты выскочила замуж за первого же мужчину, который сделал тебе предложение! Пускай Акройды старинная аристократическая семья, но они ужасные зануды!

«Именно потому я и выхожу замуж за Марка», — думала Роми, видя, как мать снова наполняет свой стакан. Потому что у Марка есть все то, чего никогда не было у тебя, я он хочет дать мне все, чего я никогда не имела. Одним словом, Марк олицетворял собой надежность. А надежности, уверенности в будущем Роми жаждала со всей страстью человека, чьи детские годы прошли в неустроенности и скитаниях, — ведь Роми попадала из одних рук в другие, пока ее мать примеряла к себе череду мужчин, подыскивая подходящего. Отец Роми погиб в Африке, когда она была совсем еще крошкой, и она так ни разу и не испытала на себе благотворного мужского влияния.

— Кроме того… — Стелла бросила на дочь острый взгляд, — может, еще и свадьбы-то никакой не будет — при такой подготовке!

Роми откинула с глаз прядь светлых волос.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она встревоженно.

Стелла пожала плечами.

— Ну, например, еще не приехал шафер, так? И я просто не понимаю, почему Марк Акройд, имеющий такие связи, выбрал на эту роль какого-то типа, которого никто в лицо не знает. Я слышала, что он в юные годы сторонился праведного пути, так что с какой стати…

— С такой, что он спас Марку жизнь, когда они учились в Оксфорде, терпеливо объяснила Роми, перебивая мать. — Мне кажется, я это уже говорила.

— Тогда почему его все еще нет?

— Он летит из Гонконга — он там работает. Будет здесь завтра утром. Свадьба только в три часа дня, так что времени более чем достаточно.

— Появится в последнюю минуту, да? А вдруг он задержится, что тогда?

— Нет.

— Что значит «нет»?

— Просто Марк говорит, что, если Доминик сказал, что сделает то-то и то-то, мы должны считать это сделанным.

Она закашлялась от дыма сигареты, которую курила мать, — отвратительно пахнувшего дыма, повисшего серым облаком в гостиничном номере.

— Здесь так накурено! — добавила Роми, задыхаясь, и попыталась взмахами руки разогнать зловонный туман.

— Это настоящая дыра! — заявила Стелла, с гримасой отвращения окидывая взглядом комнату.

— Никакая это не дыра! — машинально возразила Роми.

— Я просто в толк взять не могу, почему мы остановились здесь! — громко сказала миссис Солзбери. — Ведь твоему будущему мужу принадлежит самый большой дом во всем графстве.

Потому что Роми твердо настояла на этом, вот почему! Ее передернуло, когда она попробовала представить себе, как ее мать и мать Марка будут находиться под одной крышей — пусть даже всего одну ночь!

— Здесь тебе никто не мешает делать все, что ты хочешь, — сказала Роми, многозначительно глядя на переполненную пепельницу и наполовину пустую бутылку вина. Хотя не исключено, что, столкнувшись с весьма сдержанным гостеприимством суровой миссис Акройд, мать ее и сама, возможно, вела бы себя более сдержанно. А значит, была бы в более приличном виде на сегодняшнем вечернем приеме! Роми вздохнула: ей захотелось, чтобы церемония была уже позади и они остались бы вдвоем с Марком. А потом? Она сглотнула. Испытывать нервозность накануне свадьбы — это нормально, абсолютно нормально. И Марк очень гордится тем, что она сохранила девственность.

— В наше время не многие девушки могут этим похвастаться, — с любовью сказал он ей, запечатлевая поцелуй на ее лебединой шее. — Вот почему я хочу, чтобы ты как можно дольше оставалась чистой и невинной! Роми нетерпеливо откинула еще одну прядь волос с лица — ей вдруг стало жарко.

— Пойду пройдусь! — заявила она матери.

— Пройдешься? Сейчас? Вот это номер! А как же прием?

— До приема еще несколько часов, — с подозрительным спокойствием сказала Роми. — И я боюсь, что мне будет не до веселья, если я останусь здесь и буду смотреть, как ты надираешься. Так что лучше закажи себе черного кофе в номер и постарайся немного поспать, ладно? Мимолетно отметив, как изумил мать сам факт ее возражений, Роми вышла из комнаты, даже не оглянувшись. Она в нерешительности остановилась за дверью, еще не зная точно, что собирается делать. Может, пойти погулять? Да, правильно! Прогулка под ярким июльским солнцем как раз поможет ей стряхнуть с себя это странно тревожное настроение. А потом, ей просто больше нечем заполнить эти часы ожидания. Все было готово к Великому Дню. Белое тюлевое платье, защищенное чехлом из толстого полиэтилена, висело в платяном шкафу. Тут же внизу стояли белые атласные туфли. Белое кружевное белье, похожее на клочья застывшей пены, было разложено аккуратными стопками. Роми невольно ускорила шаг, направляясь к меньшему из лифтов, находившемуся в конце коридора десятого этажа. Она инстинктивно избегала главного лифта: многие из приехавших на свадьбу гостей тоже остановились в этом отеле, и ей не хотелось случайно столкнуться с кем-либо из них. Ей почему-то казалось, что именно сейчас она не в состоянии ни с кем разговаривать… Она нажала кнопку вызова, подождала, и через минуту двери лифта раскрылись перед ней. Она вошла в кабину, нажала кнопку первого этажа, и кабина пошла вниз. На седьмом этаже лифт задержался, двери открылись, и вошел мужчина такой потрясающе красивый, что Роми в смятении заморгала и уставилась на него. Он тоже стал смотреть на нее — и таким пристальным, таким пронзительным был взгляд этих глаз невиданного серебристо-серого цвета, что средства обороны, которыми обычно пользовалась Роми, сразу отказали и она почувствовала себя странно незащищенной и уязвимой. Она поспешно опустила глаза и стала изучать ковер — с жадным интересом, с каким обычно читала колонку светской хроники в своей любимой газете. Но, несмотря на все старания сосредоточиться на узоре из красных и золотых завихрений, она не могла совладать с собой и краем глаза наблюдала за мужчиной, хотя и притворялась, что даже не смотрит в его сторону. На вид лет двадцати пяти — двадцати шести, он был впечатляюще высок и широкоплеч. Угольно-черные волосы приятно контрастировали с костюмом из светлой льняной ткани. Но самым замечательным в нем было лицо — резко очерченное и гипнотическое. Рот как бы вступал в противоречие с остальными чертами полнота губ, их изогнутые линии намекали на опыт, о котором Роми не осмеливалась размышлять в подробностях, но в складке губ уже виделся какой-то жесткий, циничный штришок. И это удивительно для такого молодого человека, мимолетно подумала она тогда. Он поднял голову, застал ее за подглядыванием, и его серые глаза прошлись по ней с нескромным интересом. Он усмехнулся коротко и многозначительно, а потом снова вернулся к чтению сложенного в несколько раз номера финансовой газеты, который был у него в руках. Роми не могла сосредоточиться. Вернее, могла, но — на одной-единственной мысли. Вот это мужчина! Пока лифт продолжал свое движение вниз, она обнаружила, что ощущает его присутствие настолько остро, что это почти причиняет ей боль. Все дело в том, что он исключительно красивый мужчина, рассудила она, так что ее реакция абсолютно естественна. То, что она завтра выходит замуж, отнюдь не означает, что ей уже больше никогда не покажется привлекательным никакой другой мужчина! Тем не менее она в душе молилась, чтобы лифт поскорее остановился. И лифт остановился — только не в том месте, где следовало! Между шестым и пятым этажами он издал леденящий душу пронзительный скрип, жутко содрогнулся и замер в неподвижности. Наступившая тишина ее оглушила. Трясущейся от страха рукой Роми несколько раз ткнула в кнопку, но лифт упрямо стоял там, где застрял. А когда она осмелилась поднять глаза на своего невольного спутника, то увидела, что он наблюдает за ней с насмешливой улыбкой, которая заставила ее тут же переменить свое первоначальное мнение о нем: она пришла к заключению, что он не просто исключительно красив, а умопомрачительно красив!

— Вы, наверное, думали, что такое случается только в кино, не так ли? — проговорил он. Роми не ответила и продолжала нажимать на кнопку с каким-то непонятным отчаянием.

— Позвольте мне вам сказать, — заметил он своим глубоким голосом, медленно выговаривая слова, — что если вы сломаете эту штуку, то может выйти больше вреда, чем пользы!

— Тогда что вы предлагаете мне делать?

Он лениво приподнял черную бровь.

— Для начала можно попробовать нажать кнопку сигнала тревоги.

Почему это не пришло в голову ей самой? Чувствуя себя несколько по-дурацки, она последовала его совету и была разочарована — хотя и не удивилась, — когда ровным счетом ничего не произошло.

Он придвинулся ближе к панели и стал изучать кнопки, сначала он нажимал их все поочередно, а потом — в различных комбинациях, словно человек, пытающийся подобрать пароль для входа в чужой компьютер. Но все усилия его оказались напрасными: лифт стоял на месте. Мужчина нахмурился.

— Возможно, что-то с электричеством, поскольку сигнал тревоги тоже не работает, — задумчиво прокомментировал он. — Хотя свет в кабине не погас, так что механизм, вероятно, работает от совершенно самостоятельной сети.

Его спокойствие почему-то разъярило ее. Как и то обстоятельство, что она ничего не понимала из его рассуждений!

— И это все, что вы можете сказать? — резко спросила она, повышая голос с каждым следующим словом. — Стоите тут и умничаете насчет электричества, когда мы застряли в этом лифте — одни!

— Не одни, а вдвоем, — поправил он и взглянул на нее, сощурив глаза. — И если вы будете впадать в истерику…

— Я не впадаю в истерику!

— Нет, впадаете! — с мягким упреком сказал он.

— Вы мне не запретите, если я этого захочу! — выкрикнула она. — Кто не впал бы в истерику, если бы застрял в лифте с абсолютно незнакомым типом?

Ленивая улыбка приподняла уголки его рта каким-то особым образом, отчего сердце Роми вдруг заколотилось.

— Значит, из-за меня вам не по себе? — насмешливо спросил он.

— Да, вот именно! И я не собираюсь принимать это тюремное заключение, хлопнувшись на спину лапками кверху! Опрометчивее высказывания нельзя было бы и нарочно придумать, и ответный блеск у него в глазах заставил Роми сильно пожалеть, что сказанного уже не вернешь!

— Какая жалость, — пробормотал он.

— Напротив, я собираюсь позвать на помощь, — нервно заявила она просто чтобы что-то сказать, все равно что… Лишь бы он перестал смотреть на нее так! Потом Роми с вызовом уставилась на него.

— Пожалуйста не стесняйтесь, — протянул он и небрежно ослабил узел своего шелкового галстука василькового цвета. — Кричите сколько вашей душе угодно, дорогая. Прильнув как можно ближе к двери лифта, Роми что было силы крикнула: «Помогите!» — и послушала, как этот крик откликнулся эхом внутри безмолвствующей лифтовой шахты, а потом замер глубоко внизу. Роми сделала вдох полной грудью и попыталась еще раз: «Помогите!» Но и на этот раз ее крик просто отозвался эхом в пустоте, оставшись без ответа. И тогда Роми охватил настоящий страх, от которого бешено забилось ее сердце.

— А почему вы не зовете на помощь? — с вызовом спросила она.

— Потому что там нет никого, кто бы мог нас услышать, — резонно заметил он. — Этим лифтом мало пользуются. Нам лучше подождать, пока кто-нибудь не окажется поблизости, и только тогда — кричать.

— Что, если мы никогда отсюда не выберемся? — пролепетала она, качнувшись вперед и вцепившись в лацканы его пиджака так, что побелели костяшки пальцев. Ее голос поднялся до высокой, ломкой ноты и, казалось, вот-вот сорвется… Она прильнула к нему. — Что, если мы умрем здесь от жажды или от голода?

— Не умрем. — Успокаивающим жестом он рассеянно погладил ее светлые волосы, лежавшие теперь у него на груди. — С нами все будет просто отлично.

Она быстро убрала вниз руки, которые занимались тем, что мяли льняные лацканы на его костюме!

— Нет, ничего не будет отлично! Мы отсюда не выберемся никогда! Я это точно знаю! Я…

Указательным пальцем он приподнял ее подбородок, так что она не могла избежать его пылающего, грозового взгляда.

— Классическое лекарство от истерики — пощечина. — Его нахмуренные брови постепенно разгладились, и на лице появилась медленная, настороженная улыбка. — Но мне что-то не хочется к нему прибегать. Во-первых, у вас такое красивое лицо…

Мягкость его низкого голоса чудесным образом в один миг развеяла весь ее страх. Красивое лицо? Роми порозовела от удовольствия, которое доставил ей комплимент, и тут же подумала, как, должно быть, жалко она выглядит! И потом, разве правильно говорить такие вещи женщине, которая обручена? Но когда она украдкой бросила взгляд на свою левую руку, то обнаружила, что забыла обручальное кольцо на туалетном столике в гостиничном номере. Не было никакого внешнего знака того, что она помолвлена! Значит, ей пора вести себя подобно взрослой женщине, которая к тому же собирается выйти замуж. Придав лицу самое умное выражение, на которое она была способна, Роми сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и ровным голосом спросила:

— И как же, по-вашему, мы отсюда выберемся?

Он пристально смотрел на нее сверху вниз, его лицо и тело вдруг напряженно застыли. Роми с содроганием заметила, что его холодные серые глаза твердостью и блеском напоминают стальной клинок. Неожиданно Роми осознала, что не слышит никаких обычных звуков — их заглушил шум пульсировавшей в голове крови. Поле зрения сжалось до маленького кусочка пространства, и Роми обнаружила, что видит только очертания его чувственного рта. Ей казалось, что этот властный рот приближается к ней, и на какое-то мгновение она с замиранием сердца подумала, что вот сейчас мужчина наклонит свою темноволосую голову и поцелует ее, — и осознала, что задерживает дыхание в ожидании… Но он вдруг засмеялся и как-то неловко переступил с ноги на ногу, словно ему было неудобно стоять.

— Боюсь, у меня нет готового решения. Так что нам просто придется подождать. Рано или поздно кто-нибудь обязательно заметит, что одного из нас нигде нет или что этот лифт основательно застрял между этажами.

— Да, конечно, — холодно сказала она и подчеркнуто повернулась к нему спиной, чувствуя себя вконец униженной, ведь она отдавала себе отчет в том, что всего мгновение назад ей очень сильно хотелось, чтобы он ее поцеловал. Неужели и он догадался об ее желании? Что это — еще одно проявление предсвадебной лихорадки? Неужели это нормально — хотеть, чтобы совершенно незнакомый мужчина схватил тебя в объятия и зацеловал почти до смерти? Крепко сжав губы, Роми уставилась на пустую стену — она испытывала отвращение к себе. Доминик смотрел на ее напряженные плечи и едва ли не физически ощущал, как тесное пространство лифта заряжается магнетизмом взаимного сексуального влечения. Он попытался дать разумное объяснение тому, что с ним происходит. За прошедший год у него почти не было времени думать об удовольствиях, так что это неодолимое желание схватить ее и прижать к себе могло быть просто реакцией его тела на такое добровольное воздержание. Он трудился на износ много месяцев подряд, взявшись в одной гонконгской юридической фирме за работу, для которой был слишком молод и не обладал достаточной квалификацией, но в которой добился абсолютного успеха, что удивило всех — кроме него самого. Ибо Доминик был полон решимости преуспеть и стать первым из своей семьи, не знающим страха перед судебными исполнителями. Он вырос в бедности — в самой настоящей бедности, — живя с матерью, которая была настолько гордой и суровой, что позволяла своему единственному ребенку голодать. И Доминик навсегда запомнил, что такое голод. Память об этой великой ноющей пустоте у него под ложечкой гнала его вперед и вперед. Он поклялся, что остановится лишь тогда, когда заработает достаточно, чтобы ему никогда больше не пришлось испытать голод. Вся беда в том, что своей цели он достиг уже давно, но намеренно как бы не замечал этого. Его жизнь была целиком отдана работе. Женщинам не находилось места в его мире. Они лишь отвлекают своими обольстительными глазами и нежной плотью. А такие женщины, как эта — с волосами цвета светлого меда, которые, будто лунный свет, стекают на ее торчащие, высокие молодые груди, — ну, эта… Доминик вполне мог себе представить, что ему никогда больше не захочется работать, если он все на свете позабудет в ее объятиях. Конечно, время от времени он с кем-то встречался, но то были отношения, которые он мог держать под контролем. Полностью. И по этой причине он был склонен заводить романы с женщинами постарше. С женщинами, которые знали, что к чему. С женщинами, перешагнувшими за тридцать, сделавшими карьеру и не стремившимися найти постоянного партнера. Во всяком случае, именно так они всегда говорили ему вначале. Спустя три месяца, когда они пускались в разговоры о младенцах и доме, Доминик бывал вынужден мягко закрывать очередной роман. Остепениться и обзавестись семьей просто не входило в его планы в этот период жизни, и он иногда спрашивал себя: а будет ли он вообще когда-нибудь строить такие планы? Ведь в свои детские годы он не знал ни счастья, ни уверенности в будущем и потому не имел представления о том, как это все создать. Он переступил с ноги на ногу, почувствовав неудобную тяжесть нарастающего желания, но смотреть, к сожалению, было некуда, кроме как на источник этого желания. Глаза его невольно остановились на чистой и четкой линии ее шеи. Отметили, как ее простая голубая тенниска и джинсовая мини-юбка облегают стройную фигурку со всеми надлежащими изгибами. Надо же, какая она юная и красивая! И какой немыслимо невинный у нее вид! Но нет, невинной она быть не может, твердо решил он, если судить по тому взгляду, каким она только что на него посмотрела. Этот взгляд выражал явное «приглашение к танцу». Такое случалось с Домиником настолько регулярно, что обычно оставляло его равнодушным, как бы красива ни была женщина. Однако почему-то с этой женщиной ему требуется вся его сила воли, чтобы не поддаться соблазну ее приглашения.

Роми начала страдать от жары. И украдкой смахнула тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот.

— Может быть, нам лучше сесть? — предложил он.

Она повернулась, неожиданно осознав, что он тут, совсем близко, и ощутив его запах, проникший в ноздри, как сладчайшие духи.

— П-почему?

— Потому что здесь жарко… да и чувство напряженности… — И очень сильное, подумал он, наблюдая, как у нее на виске быстро-быстро пульсирует крошечная жилка. — Замкнутое пространство и все такое. По-моему, в подобной ситуации полагается экономить кислород и энергию, как вы считаете? Мне не хотелось бы, чтобы вы упали здесь в обморок.

Роми усмехнулась.

— Разве я похожа на женщину, которая может упасть в обморок?

Он прищурился.

— Вы похожи на хрупкую женщину, если хотите знать. Вы очень бледны, и потом, эта тени под глазами — будто вы последнее время мало спите.

— Лучше бы я не спрашивала! — пошутила она, однако опустилась на пол, как предлагал он, и подчеркнуто задержала взгляд на оставшемся рядом с ней месте на полу.

— Но если все, что вы говорите, правда, то вам, наверное, следует присоединиться ко мне?

Как только Доминик увидел ее стройные ноги, которые она вытянула перед собой, он понял, что совершил ошибку. Большую ошибку. Доминик попробовал усилием воли прогнать желание, но к этому моменту оно настолько созрело, что избавиться от него стало просто невозможно. Она была права: ему действительно следовало присоединиться к ней. Если продолжать стоять, это ничуть не облегчит его положения. Сейчас ему открывается весьма соблазнительный вид, позволявший представить, как выглядели бы ее груди, будь они обнажены. При каждом ее движении тонкая голубая материя тенниски тоже двигалась, так что время от времени перед глазами Доминика мелькала полоска молочно-белой кожи чуть выше роскошных выпуклостей ее грудей. Поколебавшись, он с трудом уместил свою длинноногую фигуру в тесном пространстве. И обнаружил, что сидеть рядом с ней — единственно правильное решение чтобы не глазеть на нее больше, чем было необходимо.

— Вам страшно? — спросил он ее, чтобы завязать разговор и отвлечь себя от наблюдения за ее грудями, которые быстро поднимались и опускались в такт ее учащенному дыханию, хотя она всеми силами старалась держаться так, словно его близость не вызывала у нее никаких эмоций.

— Даже не знаю. — Она попыталась выиграть время, потому что соврать оказалось трудно, а на самом деле ей было очень страшно. Но Роми больше пугала неудержимость, с какой ее тело реагировало на совершенно незнакомого ей мужчину, чем тот факт, что она застряла в лифте. Она чувствовала, как горит ее кожа и как упорно встают торчком соски под тонкой кружевной тканью лифчика.

— А вам? — спросила она более напряженно, чем намеревалась. — Вам страшно?

Он ее почти не слышал. Все его мысли были поглощены видом ее кожи, покрывшейся бусинками пота. Его буквально гипнотизировали мелкие капельки, выступившие на белой, словно лепесток магнолии, полоске кожи пониже шеи.

— Что вы сказали? — рассеянно переспросил он.

— Вам самому — страшно?

Оказалось, что теперь его гипнотизировали ее глаза. Огромные, колдовские глаза — такого же густого и темного цвета, как самый дорогой шоколад. Не в силах удержаться, он наклонился вперед и смахнул несуществующую пылинку у нее с носа. И тут же увидел, что ее начала сотрясать сильная дрожь, как если бы девушка была не в состоянии справиться с собой. Его захлестнуло ощущение неизбежности, почти первобытное по своей силе… Воздух потрескивал от электричества; молчание громом отдавалось у них в ушах.

— Нет, — твердо сказал он. — Страх — последнее, что мною владеет сейчас.

— Н-не надо! — Она с трудом выговорила это слово, хотя он больше не прикасался к ней. Зато теперь его серые глаза смотрели в ее глаза, и взгляд его горел серебристым огнем, который поверг ее в трепет.

— Не надо — чего? — спросил он таким нейтральным тоном, что вопрос показался совершенно безобидным. — Не любоваться вашей изысканной красотой — когда не делать этого было бы преступлением? Или не целовать вас — когда мы оба знаем, что именно этого вы хотите сейчас больше всего на свете? Он понизил голос до хрипловатого шепота, подействовавшего на нее, словно возбуждающая ласка. — Мы оба этого хотим, — закончил он.

— Вы… вы что? — выдохнула Роми, не веря своим ушам. — Вы не можете вот так просто говорить такие вещи!

— Ну, а я думаю, что могу, — возразил он с высокомерной уверенностью, от которой ее сердце снова бешено застучало.

А потом погас свет. Она инстинктивно бросилась к нему, а он инстинктивно крепко прижал ее к груди. Когда же инстинкт уступил место разуму и Роми попыталась отодвинутая от него, он отказался отпустить ее и прижался губами к душистому шелку ее волос, который неодолимо притягивал его к себе.

— Мои молитвы только что были услышаны, — тихо прошептал он.

«Мои тоже», — виновато подумала Роми.

— Ничего, — успокаивающе пробормотал он, ощущая быстрый и громкий стук ее сердца — близко-близко, у своей груди. — Скоро нас начнут искать. И обязательно найдут.

Но вся беда была в том, что она не хотела, чтобы их нашли. Она обрела свой собственный кусочек рая на земле, такой же нереальный и непонятный, как сами небеса, впрочем, ничто в этот момент не могло бы заставить Роми отказаться от ощущений, которые она испытывала в его объятиях.

— Так о чем же мы говорили, когда погас свет? — шепотом спросил он.

Впоследствии Роми пыталась найти объяснение тому, что случилось. Она повторяла себе, что это был ее первый близкий контакт с опытным мужчиной, которому удалось соблазнить ее очень точно рассчитанным сочетанием желания и сдержанности. Она также пыталась убедить себя, что с ее стороны это было любопытство. И предсвадебная нервозность. Она, Роми, никогда не целовала никакого другого мужчину, кроме своего жениха, и какой, думала она, может быть вред от одного поцелуя? Одно краткое мгновение безумия — перед тем, как возложить на себя пожизненное обязательство, которым является брак, вполне естественно. В странном, отгороженном мирке застрявшего лифта события приобрели оттенок нереальности. В теплой темноте было проще простого уступить стихийному желанию, не испытывая никакого стыда.

— Об этом, — прошептала она в ответ и подставила ему лицо.

Ее рот пах зубной пастой, а от кожи и волос исходил слабый аромат умытых дождем лугов. Доминику ее вкус и запах показались необыкновенно чистыми и свежими. Все равно что неторопливое мытье под душем в конце рабочего дня, проведенного в пыльном городе. Или освежающий глоток воды после долгой, томительной жажды. О Господи, мысленно возразил он себе, уж не из-за воздержания ли так живо работает твоя фантазия? Не из-за того ли, что у тебя больше года не было женщины? Но тут он ощутил, как под его губами раскрываются ее губы, и непреодолимая волна желания исторгла у него короткий, мучительный стон, заставив его с еще большей страстью впиться в ее рот.

Роми намеревалась только поцеловать его, но, ощутив потребность, которая была гораздо сильнее ее благих намерений, скоро уже наслаждалась: она запустила свои пальцы в его густые темные волосы и тихо вскрикивала, податливая и жаждущая, когда его пальцы скользили по тугим, упругим холмикам ее грудей.

— Вы не должны этого делать! — произнесла она, задохнувшись, и слова неохотно падали у нее с губ.

— Знаю, но ведь вы убили бы меня, если бы я остановился, да?

Скажи «нет», подсказывала ей какая-то частичка мозга, еще способная мыслить трезво. Ну же, скажи это… скажи это!

— Да! Да! Да! Да, я бы убила вас!

Он засмеялся, но не совсем уверенно, словно сила ее желания испугала его. Подобная страстность показалась ему несовместимой с обликом белокурой невинной девушки. Если только эта невинность не фальшивая, подумал он. Его губы медленно двигались по изящному изгибу ее подбородка, устилая этот путь легкими как перышко поцелуями, которые, казалось, возбуждали ее еще сильнее. Ее голова беспомощно откинулась назад, и с какой-то чувственной импульсивностью она подставила груди его губам. Роми вся пылала, когда он завернул вверх ее тенниску и открыл ее торчащие груди в кружевных чашечках лифчика. Она ощутила прохладное прикосновение воздуха к горевшей коже, когда он расстегнул застежку лифчика впереди и нетерпеливо отвел в сторону тонкую материю. А когда мужские губы коснулись ее груди, то наслаждение оказалось почти таким же невыносимым, как и огорчение, которое она испытывала, понимая, что должна положить конец этому безумию. Еще одна минута, пообещала она себе. Я остановлю его через минуту. Но он резко притянул ее к себе, и она ощутила, как ее тело извивается под жестким давлением его тела. Их рты неистово сомкнулись, а поцелуи стали жгучими и страстными, потому что оба безуспешно пытались достигнуть наивысшего удовлетворения одними лишь поцелуями. Если бы в лифте было достаточно места, чтобы уложить ее на спину и овладеть ею, то, подозревал Доминик, он так бы и сделал. Но, разумеется, в данных обстоятельствах он сам должен все это прекратить. И немедленно. Он прерывисто вздохнул.

— Если мы не остановимся, — хриплым шепотом проговорил он, — то вы знаете, что произойдет?

Звук его голоса должен был бы привести Роми в чувство, но ничего подобного не случилось. Ей казалось, будто она нечаянно забрела в некое заколдованное место, откуда ей не уйти. Оставив его вопрос без ответа, она просто снова и снова целовала его шею и мочку уха. Когда она провела ладонями по его мускулистой груди, то почувствовала, как он содрогнулся. И услышала, как он застонал, скользнув рукой по ее бедру. А когда кончик его пальца легонько прошелся по увлажнившемуся шелку ее трусиков, Роми от наслаждения едва не лишилась чувств. Она услышала, как он издал какое-то короткое, резкое восклицание, когда ощутил растущее в ней напряжение. На мгновение он замер, а когда заговорил, то было похоже, что он огромным усилием выталкивает из себя слова.

— Хочешь… чтобы я… остановился?

Ей не было видно его лица, но мягкость его голоса рассеивала все сомнения, к которым она и так упрямо отказывалась прислушиваться. Она открыла рот, но не могла произнести ни звука, а тем временем ее тело начало реагировать весьма необычным образом на возобновившееся поглаживание. Она ощутила, как у нее внутри нарастает горячая, вибрирующая боль, управляемая умелой лаской его пальцев, которая подводила ее все ближе и ближе к невообразимому восторгу. Она стояла на краю чего-то столь прекрасного, о чем едва осмеливалась думать — из страха, что все это окажется лишь плодом ее воспаленного воображения.

— Хочешь? — повторил он. Потом еще раз сказал: — Хочешь? — но уже более настойчиво.

Остановиться? Это слово просочилось в ее затуманенный страстью мозг, но почти не запечатлелось там. Роми пыталась заговорить, но пересохшее горло не повиновалось ей. Остановиться? Да ведь земля перестанет вращаться, если он сейчас остановится. Она попробовала отрицательно покачать головой, но не знала, заметил ли он, потому что он, по-видимому, взял решение на себя. Легкие движения его пальцев убыстрялись и стали другими. Она снова испытала то невыразимо прекрасное ощущение, только на этот раз оно было восхитительно близко, опасно близко. И когда близившееся мгновение настигло ее, Роми судорожно вцепилась в плечи мужчины, откинув назад голову.

— О нет! — выдохнула она, не веря в то, что происходит, когда ее поглотило наслаждение. — Нет!

Он усмехнулся, увидев, как расширились ее зрачки, и стал завороженно наблюдать, как выгнулась ее спина и застыли в неподвижности руки и ноги. Он услышал, как она негромко вскрикнула, достигнув пика, и тогда волна желания накатила на него — такая сильная, что смыла все остатки здравомыслия.

— Это было хорошо? — прошептал он ей в ухо, еще крепче сжимая вокруг нее кольцо рук. После того как судороги утихли и Роми нашла обратную дорогу в реальный мир, она с удовольствием обнаружила, что он снова нежно гладит ее волосы.

— Ты же знаешь, что хорошо, — пробормотала она в сонном восторге.

— Тогда почему бы тебе не переместиться теперь наверх? — вкрадчиво предложил он.

У Роми округлились глаза, когда она поняла, чего именно он от нее хочет. Роми так и не узнала, каков был бы ее ответ на его искусительское предложение, потому что откуда-то сверху до них донеслись скрипучие звуки вновь пробудившихся к жизни механизмов и громкие, встревоженные голоса людей. В следующую секунду вспыхнул свет и обрисовал всю картину. Картина была весьма эротическая и чрезвычайно компрометирующая. Роми раскинувшись лежала на полу в позе, выражавшей экзальтацию, а темноволосый мужчина торопливо натягивал ее юбку на обнаженные бедра. Опять послышался чей-то крик. Доминик выругался на языке, которого Роми никогда раньше не слышала. Она села на полу.

— Что вы сказали? — едва выговорила она слабым, дремотным голосом. Он сокрушенно взглянул на нее. — Вам лучше этого не знать. Я только что здорово обругал наших спасателей.

— Смешной язык, — зевнула Роми.

— Это кантонский диалект китайского.

Он улыбнулся, глядя ей в глаза, и Роми тоже улыбнулась в ответ.

Но тут значение сказанного им поразило ее, словно удар в солнечное сплетение.

— Кантонский китайского? — прошептала она.

— Ну да. — Мужчина ловко застегнул на ней лифчик и натянул тенниску.

— На нем говорят… в Гонконге, — сказала упавшим голосом Роми, когда на нее обрушилась вся глыба неимоверно ужасной правды.

— Верно. А откуда вам это известно? — Он впился в нее глазами, а потом лицо его застыло — жуткая правда дошла до него.

— Нет! — яростно выкрикнул он и с силой ударил ладонью по дверце лифта. — Ради всего святого, скажите мне, что это не так!

Этого Роми сделать не могла, но ей было необходимо сказать ему другую вещь. Что случившееся с ней было ей неподвластно и что ее поступок не в ее характере и непонятен ей самой.

— Выслушайте меня, пожалуйста. Я просто хочу, чтобы вы…

Но он заставил ее замолчать, бросив на нее яростный, полный отвращения взгляд.

— Вас зовут Роми Солзбери, а меня — Доминик Дэшвуд, — сказал он таким голосом, словно его вот-вот вырвет. — И завтра я должен быть шафером на вашей свадьбе с Марком Акройдом.