ГЛАВА III. ФОРМЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ У ГЕГЕЛЯ

Для дальнейшего анализа гегелевского учения о познавательных средствах научного мышления имеет смысл специально проанализировать какое-либо одно из них в философии Гегеля. Как понимает Гегель, например, логическую деятельности исторической науки? Как сказывается здесь его общая концепция формы мышления и к какой вообще мере можно ту или иную форму мышления построить в логической теории (и практически применить), если логические связи человеческой субъективности отождествлены со связями объективными, и наоборот? Привлечем для решения этого вопроса материал «Истории философии» Гегеля, где средства исторической науки применены к анализу и воспроизведению одного из процессов развития — истории познания, и воспользуемся примером того, как Гегель оперирует здесь одной из форм диалектического мышления — единством «исторического» и «логического» (что имеет и самостоятельный интерес помимо иллюстрации определенного логического учения). Возникновение и существование этой формы диалектического мышления покоится на определенной «онтологии», абстрактно-предметной структуре, пронизывающей мысленный строй исторической науки. Это строение реальных исторических форм и структура процесса развития как особые типы связей между явлениями, вычленяемые исторической наукой из эмпирии в качестве своих всеобщих предметных понятий («идеальных объектов», «абстрактно-наглядных предметных конструкций» и т. д.), в которых реальная история и «мыслится». Сами эти типы связей в объективно-исторической действительности были эмпирически нащупаны уже к концу XVIII в., когда историческая наука стала сталкиваться с отношениями развития в своих объектах. Обобщение и деятельное преобразование эмпирических исторических объектов в свете этих отношений, построение последних в виде идеальных объектов и конструкций, распространяемых на эмпирию, вносит в историческую науку новую предметность. На ее основе в логическом аппарате этой науки и развивается единство «исторического» и «логического» способов исследования как мысленная структура процессов научного воспроизведения истории развития, как форма диалектического мышления об истории. В гегелевской диалектике мы находим это сложное образование лишь в зачаточном виде.

и мыслей, их видоизменение и т. п. Но сам этот раскинувшийся во времени и в поколениях процесс высказывания и видоизменения каких-то конкретно-индивидуальных по форме истин вовсе не выделялся при этом в виде особой истории и последовательности их общего содержания, проходящего в них определенные этапы и формирующегося на каждом из них в закономерной связи с действием исторически различных систем зависимостей познания, определяющих, что и как (или какая часть истины) открывается индивидами. Время было лишь случайным и внешним измерением научной истины, не говоря уже об отсутствии какого-либо представления о качественно различном строении познания в разные эпохи, об его ограниченных и конечных системах, обладающих каждая своим временем и сменяющихся, образуя определенную преемственность (преемственность между системами, а не в рамках одной единственной). С точки зрения этого понимания, истина либо сразу появлялась во всех своих доспехах, как Минерва из головы Юпитера (и притом где и когда угодно: Галилея вполне можно было бы себе представить удачливым современником Аристотеля), либо чисто количественно накапливалась по частям (каждая из которых сама была вполне завершенной истиной) в совокупной работе светлых умов, способных ее сразу увидеть. Естественно поэтому, что исторический ход идей осмыслялся здесь как процесс «рассеивания туманов заблуждения» и эманации чистой сущности знания, не претерпевающего само по себе никаких исторических превращений. Такой неисторический взгляд на содержание истины дополнялся столь же неисторическим взглядом на познавательные средства, с помощью которых она добывается: аппарат мышления, наличные в нем категории и средства исследования трактуют как единую и одинаковую во все времена способность (ср. «естественный свет» разума у Декарта). Нет самого представления о том, что эти категории, как и соответствующие им познавательные задачи, могут вообще отсутствовать на тех или иных этапах и лишь исторически возникать в связи с прогрессом наук и философии. В общем можно говорить о концепции «вневременной мысли» вплоть до представителей рационализма и Просвещения XVII–XVIII вв. включительно. Хотя к их времени и накапливается материал исторического сознания, наталкивавший на идею развития (и, в общем, выходивший за рамки идеи прогресса знаний, которая самому возникновению науки нового времени сопутствовала и завершенно Бэконом была выражена), одно обстоятельство принципиально исключало возможность преодоления этих ограниченностей и разработки историзма в применении к анализу познания[74]. Это обстоятельство, которое мы указывали в предшествующих главах: господствовавший индивидуалистический подход к анализу познающей мысли и фиксирование изолированного опытного сознания («гносеологического робинзона») в качестве единственного материала ее проявлений. Научное мышление есть, с этой точки зрения, совершенно индивидуальная деятельность, есть способность единичного индивида, и только. И поскольку не выделяется общественная действительность науки, в сфере которой, на деле, реализуется это мышление, то предшествующая история могла, в лучшем случае, выступать лишь как момент эрудиции индивидуального мыслителя, как произвольный момент его биографии и образования, либо же как серия заимствований и влияний, в которых происходит передача и накопление знаний как неких готовых «сущностей».

Попробуем теперь посмотреть, какие последствия вытекают для концепции истории из представлений и понятий содержательной логики, диалектики, а затем — что сделано в этом отношении Гегелем. Мы исходили из того, что в познании на основе той или иной предметной (или опредмеченной, овнешвленной) его формы и развертываются определенная система исследовательского действия и движение продуктивной мысли. Логическое строение познания есть в этом смысле строение производства знаний. Иными словами, предполагается, что не воздействие безразличного к познанию объекта производит в нем те или иные научные образы, а что люди сами создают в объекте условия приобретения знаний о нем. На основе этих опредмеченных и объективированных условий образуются и в дальнейшем воспроизводятся внутренние зависимости мышления, составляющие определенную содержательную «сеть», посредством которой мысль, так сказать, «вычерпывает» явления действительности и по линиям которой пролегают отношения между последними — отношения, актуально установленные или же любые возможные в пределах данной «сетки», структуры. Следовательно, содержание знаний неразрывно связано с предметной деятельностью и в ней прежде всего коренится в смысле основных своих условий, а не в какой-либо заданной и природно вечной организации ума, «души», бросающей свой взгляд — то почему-либо замутненный, то ясный и чистый, «естественный», — на дефилирующие мимо предметы. Но отсюда же тогда вытекает, что эти условия изменчивы, что абстрактные содержании производятся и существуют в исторических формах, что «сетки» и содержательные поля мышления историчны, образуют замкнутые горизонты мысли (развитие есть их размыкание и смена), и что, следовательно, в конкретном содержании знаний существуют и действуют генетические мыслительные связи (помимо структурных, одновременных). Действие этих связей, смена их новыми, точно так же в предметной деятельности коренящимися, и есть внутренняя история (или историчность) истины. Центр тяжести истории, исторических изменений и перестроек лежит в этих объективациях, предметно произведенных допущениях, идеализациях, посылках, онтологических схемах и т. д. Под историей внешней кумуляции знания лежит внутренняя история их существования и смены, их временности. Знание и его предметы генетически связаны с ними, зависят от них, что и должно быть прослежено историческим исследованием. Более того, сами характеристики истины (ее вневременность, тождественность, всеобщность и т. п.) должны браться и рассматриваться как часть, сторона более широкого движения — развития исторического целого проблемных полей, развития основных условий и задач мыслительного действия, его творческой структуры, не существующей помимо того, какие объективации в предметах действительности произведены, какие в них созданы онтологизированные (и обобществляемые) условия и схемы приложения интеллектуального труда, какое проблемное поле этими последними открыто. Так же как не существует никаких целей и задач познания до и независимо от характера и типа опредмечения его общественно- человеческих форм, которыми сами эти цели и задачи исторически порождаются, «индуцируются», так не существует и «естественного», логически правильного устройства ума в мыслящих субъектах, к упражнению которого можно было бы сводить происхождение готовых мысленных продуктов и их логические и гносеологические свойства. «Логический», познающий человек, т. е. индивид, познающий в наличных всеобщих формах, есть лишь то, чем или каким он сам себя сделал культурно-исторически. У него нет никакой сущности, кроме той, которая есть совокупность имеющихся на данный момент кумуляций и кристаллизаций общественно-человеческих сил и достижений, нет ничего, кроме содержательной логики, артикулированной в культуре как реальный аппарат мысли, как историческая система производства. А она меняется с созданием новой предметности, образуя временную последовательность и процесс развития в постижении истины.

Достижение Гегеля, очевидно, в том и состоит, что в подходе к истории познания он пытался мыслить одновременно и структурные его связи, и генетические. Он стал на путь разработки способов анализа и исторической теории таких объектов, в которых имеют место и те, и другие. Правда, он абсолютизировал частный прием развертки структуры, называемый им developpement.

Но при всем этом Гегель впервые идет к тому, чтобы создавать объект научного исследования в области описания исторического процесса познания, и с «Истории философии» Гегеля «вообще только и начинается, — как указывал Маркс, — история философии»[75]. Поскольку объект познания, по Гегелю, содержит в себе определения деятельности, то само исследуемое отношение «знание — предмет» стало для него историческим, а не вневременным, превратилось в определенную последовательность и историчность постижения истины (в ЭТОМ плане как раз и важна гегелевская теория отчуждения). Беря генетические связи сопоставительно со структурными и наоборот, он показал, что история не есть внешняя содержанию знания совокупность индивидуально-эмпирических обстоятельств и преходящих оснований, а структура содержания знания не есть нечто, безразличное к генезису. Именно в виде такого единства он пытался выделить и сформировать объект исторического исследования, посредством которого можно было бы разобраться в эмпирической истории и рационально понять ее. Основные здесь для нас понятия, которые реализуют гегелевскую мысль, что истина есть исторический процесс, путь, движение, а не голый результат, — это понятия «исторического» и «логического».

Развиваемую на этой основе форму исторического мышления (или его методологию) мы и попытаемся рассмотреть. Но мы не поймем ее специфический вид на данном этапе развития историзма, не проанализировав тот особый спекулятивный контекст, в котором она стоит у Гегеля.