"Сноходец" - читать интересную книгу автора (Ваевский Анджей)

Ваевский Анджей Сноходец

Пролог


Темные воды


Дом моей покойной бабушки находится на склоне оврага. Примерно на середине: к нему можно как спуститься с горки, так и подняться с балки. Да и не дом вовсе, едва ли не средневековая украинская мазанка под соломенной стрехой. И стоит эта мазанка в лесу. Обширный сад и огород, такие себе угодья в два с половиной гектара. Сад сверху по склону, огород — внизу. А еще где-то там, на дне оврага — пруд. В общем, пасторальная картинка среди нетронутой (почти) природы. И что примечательно, по двору вокруг хатки расположены несколько яворов-осокоров. Высоченных настолько, что сколько голову не задирай, в верха не увидишь. Красотища, в общем.

И вот, значится, там я. За каким интересом меня занесло в заброшенное давным-давно местечко — без понятия. Какие-то знакомые со мной там, или даже незнакомые. Память подводит, лица размываются, потому что последующие события оказались настолько, хм, интересными, что сразу стало не до идентификации присутствующих. Потому что внезапно пришел… Дарт Вейдер! Вот так взял и пришел, и что-то начал там вещать, мол, кранты нам всем. Видать, тусовка собралась героическая, потом что нашлись желающие пообломать рога главзлодею "Звездных Войн". Самое потрясающее, что никто не удивился его появлению. Нет, удивились, но не в том ракурсе, что вот киногерой, а в том, что — чего приперся, раз не звали. Ну да, Дарты Вейдеры в глухой украинской заброшенке среди леса — самое то, явление привычное, даже если незваное.

Но Вейдер был не промах и в ответ на агрессию напустил тумана. Вот настоящего и густого, явно дымовая шашка с собой была. А я почему-то то ли ощутил себя ребенком, то ли действительно вдруг стал им, вернувшись телоосмыслением себя лет этак на десять назад. И что-то меня насторожило в этом тумане настолько, что я вскарабкался на один из осокоров и… увидел полчища Дартов Вейдеров, стоящих за туманом и готовящихся к нападению. Ну что вам сказать? Я прифигел и понял, таки всем кранты. Пора уносить ноги. Как они меня не увидели — не знаю. Еще успел порадоваться, что двор в кольцо не взяли. Стоит заметить, что пришли они с горы.

И вот я незаметно проскочил границу тумана и бросился бежать вниз по склону, петляя, как испуганный заяц, по перелеску, что отделял огород от небольшого пустыря. Рассветный светлый, одуряющее-свежий весенний воздух. Я бегу. Ломлюсь через кусты, но все же пытаюсь придерживаться тропинки. Да оно и не тропинка даже, скорее указатель, куда лететь, и указатель этот густо порос мелкими ярко-синими цветочками. И я бегу по этим цветам. Самое странное, что они не приминаются. Не вижу, но чувствую погоню за спиной. И лишь быстрее продираюсь через заросли ивняка.

Провал в памяти. Я в воде. Ночь, темно. Темная вода с редкими отражениями звезд. Плыву. Спасаюсь от Дартов Вейдеров. По идее пруд небольшой, но внезапно понимаю, что плыву-то я посреди необъятного озера и берегов не видно. А вода еще и теплая. И я — голый. И почему-то — женщина. И меня обнимает другая женщина, гладит ладонями по телу и что-то тихо шепчет. Так мы с ней и остаемся в этом озере. Не тонем, но и не плывем. Мягко и уютно от ее прикосновений. И я не думаю о том, что так внезапно изменился. Это даже возбуждает — когда ее ладонь ласково касается моей груди. Женщина мне улыбается. И где-то на бэкграунде понимаю — она меня любит. Еще чувствую, что я ее знаю, но отчаянно не могу вспомнить. А еще… чтобы быть любимым ею — мне необходимо оставаться женщиной в этих темных водах. До боли хочется ее прикосновений. И ее улыбок.

Сожаление.

Сон. Снова сон. И надо что-то с этим делать, пока не свихнулся окончательно. Тьфу ты, не свихнулась. Таким образом и саму себя забыть и потерять недолго.


Яринка


"Ощущение, словно меня ночью бросили в полынью. И я хватаюсь руками за кромку льда, пытаясь выбраться, но он обламывается, крошится. Меня вот-вот утянет в эту вымораживающую черноту. И все же я настолько хочу жить, что даже не замерзаю, и верю, что придет рассвет, выкрасит небо цветом васильков, и я увижу путь, по которому смогу пойти, оставив за спиной эти темные воды".


Молодая женщина уронила мастерок, с трудом выпрямляя спину. Округлый выступающий живот выдавал поздний срок беременности. До предполагаемого рождения ребенка было еще месяца два. Несмотря на свое состояние, женщина штукатурила веранду, стремясь закончить ремонт к "октябрьским". И присела, ойкнув.

— Маш, ты чего это? — сразу же отреагировала перегнувшаяся через забор соседка.

— Нат, муж дома? Пусть мотоцикл заводит… пора мне, видимо, — Маша, мать двух детей, беременная третьим, с первых позывов узнала схватки. Ошибки быть не могло — ребенок решил родиться раньше срока.

Роддом маленького провинциального украинского городка огласился очередным вскриком новорожденного.

— Поздравляем, у вас девочка, — стандартные фразы из уст врачей. И дорого дала бы рожденная тогда девочка, чтобы посмотреть на выражение лица собственной матери. Третьего ребенка в семье не ждали. Мария едва успела оправиться от вторых родов и все еще кормила сына грудью, решив, что в этот период можно не предохраняться. Просчиталась, поняла, что просчиталась, когда новая жизнь уже забарабанила ножками в живот.

— Когда успела? — презрительно фыркнула свекровь, рассматривая ребенка, когда и мать, и младенец уже были дома. Первый скандал из-за девочки разразился сразу же. Муж Маши был сероглазым "русаком", едва ли не блондином. Сама Маша: эффектная синеглазая шатенка с медно-каштановым оттенком волос. Старшие детки были кто в маму, кто в папу, а вот младшенькая… черноглазая черноволосая смуглянка могла быть кем угодно, но только не родным ребенком такого типично "среднерусского" по масти семейства. Даже миндалевидный разрез глаз указывал скорее на схожесть с ближневосточной азиаткой, нежели со славянкой. Естественно последовали разбирательства, с кем и когда неверная жена успела сострогать сие дитятко.

— Помолчали бы вы… обе, — тихий спокойный голос мгновенно навел порядок среди ругающихся. Хрупкая сухонькая пожилая женщина обвела всех изучающим взглядом тогда все еще ясно-синих глаз. Неизвестно почему, но в ее присутствии всегда становилось тихо и спокойно. Она не ругалась никогда, не повышала голос. И всё же все немного робели и затихали, стоило Акулине Фоминичне обозначить свое присутствие. — Имя ребенку выбрали?

— Вот и пусть будет Галка, раз такая черная, — опять фыркнула свекровь, Катерина Ивановна, но снова повышать тон и раздувать скандал в присутствии свахи не решилась.

— Да и пусть… Наташа, — в пику свекрови вставила Маша, с намеком на то, что у той все дети-племянники-внуки сплошь Саши да Наташи. Снова разгорался спор, теперь уже из-за имени.

— Яринка будет. Ира, по-вашему, — тихий голос снова остановил раздоры. С Акулиной Фоминичной никто спорить не решился. Так в далеком семьдесят каком-то там году, первого числа месяца ноября в мир пришла девочка, имя которой не произносилось, разве что в метрике, а позже в паспорте записалось. И только маленькая сухонькая старушка с пронзительными синими глазами звала ее по имени. Яринка.


Поскольку девочка родилась недоношенной, то возвращение в больницу после выписки из роддома последовало вскоре. Слабенькая, она пыталась цепляться за жизнь тоненькими почти прозрачными пальчиками, вот только помощников у нее не находилось. То ли материнские силы исчерпались в кормлении сына, то ли природа сыграла злую шутку, но на Яринку молока у женщины не осталось, поэтому на поддержку иммунитета естественным путем рассчитывать не приходилось. Провинциальные врачи истыкали младенца капельницами до такой степени, что попасть в развороченные иглами венки больше не представлялось возможным, поэтому было принято решение использовать сосуды на голове.

Наверное, единственный раз в жизни тихая сгорбленная жизнью старая женщина напоминала ураган. Как выстояли стены больницы — неизвестно. Акулина Фоминична наперекор всем врачам и матери забрала ребенка и увезла к себе в село. Точнее, в лес, поскольку жила не просто на отшибе, а за полтора километра от ближайших соседей. Там, в своем тихом маленьком домике, без всяких врачей и медикаментов, используя травы, жизненный опыт и невероятное терпение, бабушка и выходила внучку, выцарапывая ту из угасания, словно поделившись остатками своей жизненной силы. Потом очевидцы говорили, что за месяц борьбы за жизнь девочки глаза женщины выцвели и побледнели. Акулина Фоминична почти полностью утратила зрение. Хорошо, что хоть очки еще спасали от полной слепоты.


Володька, не доросший тогда еще до звучного Владимир Федорович, молодой специалист-нефтяник, был отправлен по распределению в Казахстан, город Кустанай. Молодой да ранний, отвоевавший у многочисленных поклонников красавицу Марию себе в жены, Володька вовсе не хотел оставлять семью на время адаптации. Время было такое, что решения принимались молниеносно. Побросав в чемоданы нехитрый скарб, сграбастав в охапку трех детишек, молодое семейство отправилось на новое место жительства. Тогда государство еще заботилось о своих гражданах, и многодетной молодежи была выделена трехкомнатная квартира и ссуда на приобретение мебели и прочих жизненно важных предметов быта.

В сравнении с крохотным домиком в маленьком украинском городке, обустроенная квартира и высокооплачиваемая работа показались раем молодому семейству. Но не успели они насладиться наладившейся, казалось бы, жизнью, как грянул гром. Средний Сашка и младшенькая Яринка "сгорели" в акклиматизации.

— Непереносимость климата, полное обезвоживание. Они недели не протянут, — гласил вердикт врачей, запретивших пускать бьющихся в панике родителей к детям. Саше было четыре года, Яринке — два с половиной. "Нежильцы".

Маша плакала, прижимая к себе старшенькую Ларису, сидя на ступенях больницы. Кто-то добросердечный и неравнодушный из врачей шепнул, что если в течение пары суток детей вывезти в привычный климат, то есть надежда на спасение. Вот только пытаться забрать их из-под капельниц никто не позволял. Но не таков был Володька, чтобы ждать неделю, пока его дети умирают. Цепляясь за водосточные трубы и подоконники, он взобрался на третий этаж, в реанимацию, разбив окно, проник в палату и украл собственных детей. Бросив все, спасая то, что не купить за деньги, — жизни, семья летела в Киев. Спросить о том, что чувствовали тогда молодые родители, держа на руках двух умирающих детей, язык не поворачивался.

Киев. Жуляны. Оповещенная телеграммой Акулина Фоминична и… скорая на взлетной полосе. А еще теплый летний дождь, от которого на детских лицах появились хоть намеки на живые краски. "Охматдет". Полгода по больницам. Мальчик поправился окончательно. Девочка потеряла зрение. Когда-то черные глаза сгорели на казахском солнце. Грозила новая операция. И уже мать, Мария, не позволила резать и калечить ребенка еще сильней. Выходили, вылечили. Зрение частично вернулось. Глаза Яринки стали еще странней, чем были, горизонтальной чертой разделяя радужку на травяно-зеленый верх и темно-карий низ.


После долгих мытарств и поисков работы и жилья семейство осело на Донбассе, в пригороде Снежного, на границе с городом Торезом. Бросивший карьеру нефтяника Володька решил, что у него руки из правильного места, и работать может, что угодно, лишь бы больше без происшествий, подобных казахстанским. Донецкие края были выбраны не случайно — мать Володьки, Катерина Ивановна, жила в Торезе. Вот и пошел многодетный папаша на ТЭТЗ — Торезский электро-технический завод. В литейный цех. Побегав по съемным квартирам, не без помощи родных Володька и Маша наскребли начальный капитал и, взяв на недостающую сумму ссуду по месту работы, купили дом. Старшая дочь пошла в школу, младшие под присмотром матери оставались дома. Маша все же работала, полагаясь на то, что дети не так уж малы, и забегать домой через каждый час — вполне достаточно, чтобы присматривать за ними. Саше было шесть лет, Яринке — четыре с половиной.


— Маш, там твои чего-то жгли во дворе, я на них поругаться хотел, но… Маш, она же на меня как глянула своими глазищами, так я забыл, чего сказать хотел, как пригвоздила, — пожаловался как-то сосед на деток. Маша досадливо промолчала. У младшенькой и впрямь были глазищи, а не глаза, и совсем уж не человеческие какие-то. Не станешь же всем объяснять, что девочка почти слепая, и поэтому у сожженной радужки такая странная двухцветная окраска. Огромные, на пол-лица, глаза ребенка выглядели жутко. "А у меня глаза лесочком, снизу коричневые, сверху зеленые", — говаривала сама мелкая, не понимая, что с точки зрения людей это выглядит кошмарно. Благо, метаморфоза с волосами осталась в несознательном возрасте, когда на Машу косились все "благие тетушки", порицая за то, что она дитю волосы красит. Не красила, просто изначально смоляно-черные волосы вдруг резко стали отрастать от корней пшенично-светлыми, почти белыми. Упреков от соседа женщина не выдержала и, посоветовавшись вечером с мужем, на следующий же день села в поезд и отвезла ребенка к своей матери в Черкасскую область, в глухое маленькое село, решив, что в лесу у Акулины Фоминичны никто не будет глазеть на странного ребенка.


Закапывать луковым соком глаза оказалось неприятно. Но нужно. Бабушка уговаривала внучку потерпеть и неотступно пыталась восстановить зрение по максимуму. И все же от очков никуда было не деться, когда, вынув неизвестно откуда старенький потрепанный букварь, старая женщина принялась учить маленькую девочку грамоте, коротая долгие зимние вечера, когда обеим заняться нечем. То ли Яринка оказалась шустрой и понятливой, то ли Акулина Фоминична раскрыла свои педагогические таланты, но к лету девочка читала вслух довольно бегло и ровно, умела писать и считать, и даже начала учить таблицу умножения. Так они и жили вдвоем, пока июньским днем не заявилось все семейство, чтобы привычно оставить всех деток бабушке, а самим заняться как минимум ремонтом купленного год назад дома.


Детства чистые глазенки


Светлая. Вот так, одним словом, можно было охарактеризовать этого человека. Родившись в далеком 1921 году, маленькая графиня Лесницкая стала сиротой еще в младенчестве. Новые власти все же нашли зацепку в поведении лояльных к коммунистам, не покинувшим страну аристократах. Расстрел. Двое детей, шестилетний Николай, названный в честь последнего российского императора, и полугодовалая Акулина, получившая исконное русское имя от нянечки, были отправлены в детский дом в Малороссию. Преданная графской семье кормилица поехала вместе с детьми, решив стать воспитательницей детдома. Самоотверженной женщине удалось сохранить какие-то документы и фотографии, потому маленькие Лесницкие росли со знанием того, кем на самом деле являлись их родители.

Лишенный наследства и наследия, но все еще помнящий родителей, Николай вырос по духу аристократом. Зная, что отец принял и приветствовал советскую власть, юноша выбрал для себя военную карьеру, продолжая тем самым дело предков — защиту Родины. Нянечка ни на миг не отступила от постулатов воспитания графских детей, по возможности дав и сыну, и дочери хозяев всестороннее образование, насколько это оказалось возможным в эпоху становления советской власти. Окруженная заботой и вниманием как нянечки, так и брата, маленькая Акулина росла слишком диковинным редким цветком среди сирот пролетариев — детей гражданской войны. Она была скромна и осторожна, старалась не выказывать ничем своего происхождения и, покинув стены детского дома, на вопросы о родителях отвечала всем, что они были сельскими учителями, умершими от тифа. Тем естественнее было ее стремление стать педагогом.

Жизнь в молодой стране входила в ровную колею. Юная учительница преподавала в сельской школе, с трепетом ожидая редких приездов брата в отпуск. Лишенные всего, они дорожили друг другом, сохраняя в отношениях невероятное тепло. Николай заботился, как мог, о своей Калинке, все свои небольшие деньги тратя только на нее, отмахиваясь, мол, сам на полном армейском обеспечении. Она была красивой, настолько красивой, что сельские парни застывали, глядя вслед учительке-Калинке. Любая мать одобрила бы такой выбор своего сына, с радостью приняв в невестки скромную и трудолюбивую девушку.

Наверное, жизнь Акулины Лесницкой сложилась бы совсем иначе, если бы не война. Наверное, жизнь десятков миллионов людей сложилась бы иначе, если бы…

Сомнительные удачи. Военный период жизни Калинки можно было бы назвать именно так. После оккупации жителей села в большинстве своем отправили в концентрационный лагерь. Не приглянулась фашистам Украина, и народ они уничтожали с особой тщательностью.

Она стояла в очереди. В страшной очереди распределения по баракам или… печам. Изможденная голодом, побоями, переездом в Австрию в товарном вагоне, где спать можно было лишь стоя, Калинка покорно ждала, когда ей, как и всем остальным девушкам, обрежут косу перед тем, как решить ее судьбу.

— Вы что?! Такую красоту? — командный голос, решивший судьбу украинской девушки, бывшей русско-польской графини. Немецкий офицер, настолько высокого ранга, что все перед ним вытянулись в струнку, выхватил своим возгласом Калинку, возможно, из объятий смерти. Что подвигло его на такой поступок, действительно ли пусть и порушенная измождением и истощением, но все же яркая красота синеглазой девушки, слабость ли к женским волосам, толстой косой свисающих по спине ниже пояса, или же просто необъяснимая человеческая жалость, — неизвестно. Этого офицера Калинка больше не видела.

Небольшое поместье австрийских немцев. Тишина такая, словно войны и нет. Пожилая женщина-хозяйка приняла новую работницу, направленную сюда знакомым офицером, весьма приветливо. Тогда Калинка молилась на свою покойную няню с благодарностью за знание немецкого языка, упростившее общение в плену. Да, она все равно была пленницей, но в этих условиях можно было жить. И надеяться. Надеяться на то, что рано или поздно, но война закончится, и наши победят, и она вернется в свое село, в свою школу. И Коля, любимый брат Коленька, приедет снова в отпуск.


— Они были хорошими людьми, не обижали. А работы я никогда не боялась, — будет намного позже рассказывать постаревшая Калинка своей внучке, показывая многочисленные фотографии, привезенные из того самого поместья в Австрии. А девочка будет жадно вглядываться в невиданную красавицу, которой всякие Василисы из фильмов Роу и в подметки не годились.


Война закончилась приходом в Австрию союзных войск. Только Калинка тогда не знала, что ее личная война за жизнь только начинается. Позже, намного позже, она будет кусать локти и рыдать по ночам, жалея, что не осталась у добросердечной старушки-хозяйки, что не согласилась уехать в Англию и выйти замуж за молодого ретивого офицера, который разум потерял, стоя на перроне на коленях и уговаривая ту, что лишила его покоя.

— Мне надо, у меня есть Родина, — ответила тогда молодая женщина, сделав свой выбор. Родина.

Родина встретила презрением, камнями, упреками и обвинениями в предательстве. Родина встретила вестью о том, что советский офицер-танкист, Николай Фомич Лесницкий, геройски погиб на Курской Дуге. Ни брата, ни дома. Никого и ничего, что могло ее ждать здесь, на Родине. Лишь унижения и оскорбления. И нищета. Преподавать в школе ей запретили, в очередной раз обвинив в предательстве и обозвав фашистской шлюхой. И все же послевоенное время нуждалось в рабочей силе. Хрупкая девочка-веточка, пусть и взрослая, но слишком уж изящная, пошла на стройку, восстанавливая родное село. С ее присутствием со временем смирились, председатель сельсовета потихоньку выбил для нее место библиотекаря. А потом неожиданно посватался Колька-жид. Николай Ройтман, еврей, счетовод в колхозе. Соперников у него не было, никто не зарился на ту, что побывала в немецком плену. Калинка не раздумывала. Он стал ее первым и единственным мужем и мужчиной на всю жизнь. Совсем недолгую. Настроив мало-мальски бесхитростный сельский быт, оставив двух детей, Николай умер от пневмонии, когда младшей дочери было около тринадцати лет. Все еще молодая и красивая вдова давала от ворот поворот всем, кто пытался свататься. Клеймо "предательницы" смылось, но память у Калинки осталась. А еще остались двое деток, которых нужно поднимать. Валентин и Мария.


— А ты босиком ходи, пусть ноги от земли силу берут, оно всяко полезно, — говаривала Акулина Фоминична Яринке, и внучка слушалась. Она всегда слушалась бабушку, потому что та всегда говорила что-то правильное, такое, что хотелось делать. Хотелось бегать босиком и ловить солнце ладонями, и пить парное молоко с ломтем свежего, еще теплого домашнего хлеба. Хотелось есть этот густой, сытный, невероятно вкусный борщ и лазать с баночкой на шее на высоченную черешню. И выдирать сорняки в огороде, и ловить рыбу, и бегать по лесу, придумывая сказки и строя домики из веточек.

Несмотря на изначально слабый и болезненный организм, к шести годам Яринка стала очень живым и вполне здоровым ребенком, который забыл даже про врожденный порок сердца. Не беспокоило оно, сердце, когда вокруг такая красота и тишина. Если бы этой девочке дали свободу выбирать, то она навсегда осталась бы в этой лесной сказке, приправленной пряным запахом травяных отваров, которые бабушка почему-то называла чаем.


Может ли быть что-то сильнее детской обиды, когда лишили сказки? Яринку лишили.

— Не поеду, — непримиримый взгляд исподлобья.

— Мать не слушаешь? — первая оплеуха сорвалась с руки Маши, окрасив щеку дочери в багровый.

— Кто бьет, тот и мать? — неслышно проворчала не по возрасту шустрая девочка и, резко развернувшись, побежала. Искали ее сутки, звали. Она не откликалась, прячась за деревьями в родном лесу, который знала до последней веточки. Наступившие сумерки вынудили Яринку пробраться тихонько на сеновал. Она не уходила из дому, но и не показывалась на глаза родителям. Бабушка молчала, безмолвно упрекая дочь за то, что та посмела ударить ребенка. Если бы старая женщина знала, что это были только первые побои, то ни за что не отдала бы свою Яринку, взяв на себя ее воспитание полностью. Но она не знала, не могла даже предположить, что ее дочь, ее кровинушка — жестокая властная женщина, не терпящая неповиновения. В своей семье Мария установила абсолютный тоталитаризм, и как с этим мирился Володька — неизвестно. Говорил, что любит. И, наверное, любил все же безумно.

— Яринка, я знаю, ты здесь и слышишь меня. Выходи, так нельзя, — тихий голос бабушки подействовал стократ лучше, чем крики и угрозы.

— Ах, ты ж! — Мария снова замахнулась на ребенка, едва девочка зашла в дом.

— Не смей, — привычно тихо произнесла Акулина Фоминична, и ее дочь вжала голову в плечи так, словно ее ударили.


Возвращаться в Снежное было грустно. Оставалась еще надежда, что скоро в школу, а туда Яринка хотела пойти, хотела так сильно, как и все дети. По крайней мере, в то время они, дети, все еще стремились учиться. Ее не взяли. Не хватило двух месяцев до семилетнего возраста, а тогда с этим было строго. Ребенок остался в одиночестве, высиживая долгие часы на подоконнике в ожидании, когда Сашка придет с учебы. С братом отношения заладились как-то сразу, а вот с сестрой Ларисой, старшей на четыре года, зародилось противостояние, которое впоследствии затянулось на всю жизнь. Как две капли воды похожая на мать внешне, старшая сестра унаследовала и характер Марии. И не могла терпеть мелкую приставучку, смотревшую едва ли не влюбленными глазами на красавицу-Лорочку. Яринка была презрительно обозвана малявкой и рыжей, хотя пшеничные кудряшки младшенькой лишь слегка подернулись медным оттенком.

— Не смотри на меня так! — рычала Лариса на мелкую, и та мгновенно зажмуривала свои огромные, на тот момент уже темно-зеленые, глаза. Лишь бы только сестра не ругалась.


— Почему она такая? — спрашивала Яринка тихонько у Сашки, пока никто не слышит.

— Какая? — пожимал непонимающе плечами второклассник-брат.

— Красивая… такая красивая и такая злюка, — обиженно шмыгала носом мелкая.

— Скажешь тоже, красивая. Вот ты у меня красивая, глазастик, — смеялся брат.

Тогда они не понимали, что раскол уже произошел. Что наступит день, и повзрослевшая Лариса станет едва ли не врагом собственным брату и сестре, которые до последнего будут держаться друг за друга.


Посмотрев пару месяцев на неприкаянного ребенка, шатающегося по дому, отец почесал в затылке и отвел девочку в балетный класс при заводском Дворце культуры. Яринка влюбилась в танцы с первого па. Не в сцену, не во внимание зрителей. Нет, она влюбилась в холодный металл "станка", в "пыточные" пуанты, во французские названия движений танца. Ее сердце трепетно замирало, стоило лишь услышать:

— Фуэте, гран батман, гран плие…

Весь мир девочки замкнулся на точеной фигурке балетмейстера, сконцентрировался на ровном тихом голосе. Яринка нашла для себя новую сказку, которая ей заменила утраченный лес и бабушку.

— Ну и зачем все это? Пусть лучше к школе готовится, — недовольно ворчала Мария, считая выходку мужа и увлечение дочери пустой тратой времени.

— Она и так готова, а книжки глотает — не напасешься, хорошо хоть со следующего года сама сможет ходить в библиотеку, — почти невинно улыбался Володька, радуясь блестящим глазам младшенькой. Несмотря на все ссоры, пересуды и домыслы, он знал, чувствовал, что это именно его дочь. И любил ее.


Год промелькнул незаметно. И снова было лето, и был бабушкин лес. И новый кусочек чуда, разделенный с братом на двоих. Ларису в этот год, как и во все последующие, отправили в пионерский лагерь, но младшенькие не сильно переживали на этот счет и не завидовали. Да и чему завидовать, если у них есть такая замечательная бабушка, и парное молоко с теплым хлебом, и целых два пруда, чтобы с рассвета и до сумерек ловить рыбу. А еще сад со всякими вкусностями: яблоками, абрикосами, грушами, черешнями, вишнями и сливами. Много ли нужно детям для счастья, когда им семь-девять лет? Они были счастливы.


Аз, буки, ве… веди меня

Первый раз в первый класс. Столько чувств, столько радостных эмоций, предвкушение чуда — все это рухнуло в бездну на второй же день.

— И что я здесь делаю? — спросила сама себя Яринка, внезапно осознав, что она не только почти на год старше всех из-за злополучных двух месяцев, но еще и знаниями ушла далеко вперед тех, с кем предстояло учиться.

— Кар-кар, — ответила белая ворона, слившись с девочкой, став ее незримой тенью. И видимым клеймом.

Уроки. Сорок пять минут страданий. Пятнадцать минут глотания строчек из книги, принесенной в ранце в школу уже на пятый день учебы. За пять минут нарисовать в "прописи" злополучные палочки, над которыми класс будет страдать весь урок, и считать галок за окном в ожидании звонка. И снова, и снова. Пока не прозвенит последний и, закинув ранец на плечи, можно бежать домой, заскочив по пути в библиотеку за новой порцией "еды".

— Да ты глотаешь, не прожевав, как утка, — удивлялась библиотекарь, два раза в неделю видя глазастую девочку в очках, менявшую четыре книги на четыре. Новых, не прочтенных.

— Угу, ем, — отвечала Яринка, радуясь, что теперь сама может приходить сюда, но огорчаясь, что можно взять за один раз лишь четыре книги. И летала домой — глотать Жюля Верна и Фенимора Купера. Зачитываться амурскими сказками и, распотрошив веник, мастерить из тонкой проволоки копья и остроги, а если очень постараться, то и нарты получатся. Правда, за веник досталось по шее. И Яринке, и Сашке, поскольку игрались в амурских охотников вместе, а значит — веник на счету обоих.

А еще были уроки балета, и можно даже не дышать, парить по дощатому полу на кончиках пальцев. Она могла так даже без пуант. Растворяться в бесконечности… раз-два-три, раз-два… Но только три раза в неделю. Жить не так, как все. Быть не такой, как все. И находить счастье там, где никто не догадался бы. А еще тонуть в снах, сказочных видениях. Иногда казалось, что девочка не просыпается вообще: открывает глаза, встает с постели, ходит в школу… и продолжает спать при этом.


Одноклассники сторонились старшей и высокой по меркам первого класса девочки. Яринка не жаловалась, отсиживая урок за уроком, получая свои стабильные пятерки, чем любви к себе не добавляла. Но ей было все равно, она жила в своем мире. Где-то там ждут вкусные строчки книжных миров, где-то там щиколотку стянут атласные ленты и невесомо вспорхнет балетная пачка. Попытки других детей задеть дразнилкой пресекались равнодушным взглядом исподлобья.

И все бы ничего, но белокурая Маринка распустила косичку. Живчик-отличница Маринка, высокомерная заводила и всеобщая любимица, пролетая вдоль стены, зацепилась лентой, и косичка растрепалась. Надо было переплести, чем, собственно, девочка и занялась. Бело-золотая волна хлынула по плечам, расплескавшись по спине ниже пояса. Вздох-стон вырвался из груди Яринки, она так и застыла с открытым ртом, пытаясь проморгаться. Одноклассница внезапно превратилась в фею. В сказочную принцессу-златовласку. Все поплыло, замедлилось, как в затормозившейся киноленте. Длиннющие густые золотистые ресницы медленно поднялись, открывая голубые глаза. Заворожено-томный поворот головы.

— Ир, помоги, пожалуйста, мне мама их заплетает, — Маринка обратилась к Яринке, поскольку та стояла ближе всех, да и девчонки разбежались из класса — не просить же мальчиков.

— Да… да… — пролепетала Яринка, не веря в то, что ей позволят прикоснуться к этому чуду, волшебству. И все же ловкие пальцы, движениями, выверенными на собственных длинных волосах, уже сплетали аккуратно косу, приглаживая волосок к волоску. Никто не заметил, что сердце девочки готово выскочить из груди.

И каково же было удивление Борьки, единственного из мальчишек, кто был ростом выше Яринки, когда он дернув в очередной раз Маринку за косу, не получил привычно букварем по голове. Вместо этого в его горло впились цепкие, натренированные удержанием позиции на балетном "станке" пальцы зеленоглазой бестии. Обычно спокойная и равнодушная ко всему Яринка напоминала фурию в бешенстве.

— Не смей! Убью! — вызверилась девочка на ошалевшего одноклассника.

Больше ни Маринку, ни других девочек никто из мальчишек не дергал за косички. Яринку начали бояться.

Мальчишки-то боялись, а вот девчонки начали потихоньку пытаться знакомиться ближе с тихой и замкнутой Яринкой. Она не протестовала, не отстранялась. Одноклассницы очень удивились, внезапно поняв, что она вовсе не гордячка, а наоборот — чаще робкая, но если правильно раззадорить, то может долго и интересно рассказывать истории, прочитанные в книгах… а иногда и выдуманные. Постепенно странная девочка приживалась в классе, все чаще улыбаясь и все с большей охотой прибегая в школу. Еще бы не бежала… там же Маринка. Белокурая фея. Мечта. С которой просто хочется быть рядом. И иногда прикасаться, словно случайно. Маленькие радости маленькой девочки.


К зиме приехал Валентин. Старший брат Марии. Вернулся из Хабаровского края, привезя страшную болезнь, с которой сразу же был помещен в Донецкую центральную больницу. Все близкие и родные испереживались до такой степени, что "слабый пол" впал в состояние перманентной паники, передавшейся даже детям. Слетевшиеся родственники разместились в доме Марии и Володьки, занимая все свободное пространство. В основном это были представители семьи Володьки, усердно поддерживающие невестку и сваху.

— А чего вы все плачете, он ведь не умер? — изрекла свое веское Яринка, недоуменно глядя на все это безобразие, обязанное, по всей видимости, означать ту самую поддержку и участие.

— Как это чего? Операция же, легкое вырежут! — просветил кто-то девочку.

— Ну и что? Ну, вырежут, — ребенок отказывался понимать панику, хотя окружающим казалось, что в восемь лет пора бы стать взрослей и не задавать глупых вопросов старшим.

— Да он же не бережет себя, курит, пьет… — заголосила очередная родственница, щедро сдабривая слезами, всхлипами и визгами свои слова.

— Хм, и будет… будет пить и курить, и сто лет проживет, — не терпящим возражений тоном провещало дитятко и, горделиво устремив нос в небо, удалилось в детскую комнату.

Валентин спокойно перенес операцию и к концу декабря вернулся из больницы вполне живым, хоть и не совсем здоровым. Паломничество родственников рассосалось по собственным жилищам, резко вспомнив о неотложных делах. На самом-то деле памятуя, что когда Валька и Володька сходятся вместе, то туши свет — лучше быть подальше.


Близился Новый Год. Единственная ночь в году, когда детей не укладывали спать в девять часов вечера. О да, с этим вопросом было строго.

— Жижу фу, и в люлю, — говорил отец и выключал свет. Спорить с родителем детки не решались.

И все же новогодняя ночь диктовала свои условия. Это был праздник, причем — особо почитаемый в семье. А еще в эту ночь верилось в волшебство. Не в дедморозовское, в какое-то свое, в чудеса. По крайней мере, верилось Яринке-фантазерке. А после и взрослому серьезному Валентину.

Дом располагался напротив церкви. Власти косились на "культовое здание", учителя по праздникам гоняли учеников, дескать, нечего приобщаться к "опиуму". Яринке было с высокой колокольни и на власти, и на учителей, и на церковь. Лично ее интересовала огромная заснеженная площадка перед воротами, куда девочка и тащила своего дядю, внушая мысль о том, что они идут смотреть королеву гномиков. Валентин улыбался на чудачества ребенка и полностью отдался во власть фантазий и цепких пальчиков племяшки — соскучился по мелкой. За что и поплатился.

Маленькое, росточком с гриб, серое создание в белой мантии явилось-таки на призыв девочки. Призыв был мысленный, как утверждала сама Яринка, довольно громко нашептывая "мысли", сплетая в незамысловатее детское "заклинание". Домой вернулись лучащийся радостью ребенок… и слегка позеленевший дядька.

— Вааль, ты чего? — обеспокоенно спросил Володька шурина.

— Я… она… я видел эту еённую королеву, — коверкая слова, выдавил Валентин.

— Да брось, пить надо меньше, — сестрица слишком хорошо знала брата.

— Маш, даже не росился, ждал полуночи, могу дыхнуть, — растерянный Валик оправдывался перед сестрой.

— И лучше выпей, — Володька щедро налил в стакан водки и протянул шуряку. Тот отказываться не стал.

— Пааап, мышь там была, мышь… снег на голову ей упал, никакой мантии. Ну, пошутила я, — переминаясь с лапки на лапку, пролила свет на случившееся виновница "торжества".

— Рассказывай, мышь! Я же видел! — настоял на своем Валентин. Яринка пожала плечами. Отец, прищурившись, пристально посмотрел на дочь.


А весной произошло чудо. Очередное чудо в жизни Яринки, и первое — подаренное отцом. Володька кивнул мелким и сказал прямо:

— Пойдемте, покажу вам чудо.

И они пошли. Потому что папка всегда был хорошим, всегда придумывал что-то интересное: раскладывал на полу карту мира и задавал найти на ней чего-нить, он им — они ему, игра такая, в "карту", а еще шахматы, и "города", и "сто слов на букву…". Папка был замечательным, поэтому Сашка и Яринка без вопросов побежали за отцом, поверив на слово, что им покажут… Чудо! Приведшая к балке тропинка за первыми же зарослями деревьев и кустов переваливала через огромную, в половину человеческого роста, трубу. Володька вскарабкался наверх и, протянув обе руки одновременно, затащил детей к себе. И они посмотрели "по ту сторону". "Потустороннее" расплескалось ярчайше-синим живым ковром пролесков. Мелкие весенние цветы настолько густо облепили землю между деревьев, что охватить взглядом это было нереально. Дети визжали от восторга, увидев такую красоту, и едва смогли выдохнуть немое восхищение, в котором пребывали несколько минут.


— Иди-ка сюда, — позвал Володька младшенькую однажды, когда никого, кроме них, не было дома: Маша со старшей пошли к подруге, Саша пропадал с друзьями за двором.

— А чего? — заинтересованно вынырнула из детской Яринка, поторопившись в большую комнату к отцу. В руках у него были карты. Девочка непонимающе заморгала. Не то чтобы они с братом не перекидывались в "дурачка" тайком от родителей, но… именно эту колоду карт папашка запретил брать строго-настрого, в своих руках показав детям, что это обычные карты, удовлетворив тем самым любопытство. Предусмотрительный родитель всегда оставлял на виду другую колоду, дав таким образом детишкам возможность строить свои тайны, не влезая в родительские секреты.

— Садись, разговор есть, — отец кивнул напротив, указывая, куда присесть дочери. Они разместились на покрытом ковром полу, невольно начав "битву взглядов".

— Я не брала, — сразу же заартачилась девочка, решив, что ее будут ругать за проступок, которого она не совершала.

— Я знаю, что не брала. У меня к тебе другой разговор. Как считаешь, ты взрослая? — взгляд отца был слишком серьезен, чтобы малышка могла съязвить о собственной взрослости, как делала это ранее.

— Тебе виднее, наверное. Не дура я, — все же огрызнулась Яринка.

— Угу, не дура, вон как мозги вкрутила Валику. Ладно, я о другом. Хочешь научиться ими пользоваться? — Володька кивнул на карты и пристально уставился на дочь.

— Это ведь не игра, да? Ты не игре меня решил научить? — Яринка смекнула, что точно не "подкидного" папка предлагает. Не то выражение лица.

— Игра. Но не совсем. Игра в судьбу. Иногда, зная, что человеку предстоит в жизни, это можно изменить, — карты взлетели в пальцах, тасуясь.

— Разве так можно? — девочка вперила свой тяжелый исподлобья взгляд в отца.

— Узнать судьбу и изменить можно, если владеть инструментом. Этим, — колода легла в ладонь, и рука протянула "инструмент" Яринке.

— Я смогу изменить свою судьбу? — детские пальцы осторожно коснулись гадальных карт.

— Нет, только чужую. И всегда будешь платить за любое изменение, — голос отца стал ниже и тише.

— И ладно. Я согласна.

Первая, тогда еще первая, колода не игральных карт рукоположилась маленькой ведьме.


Как же так? Как-то…


Здание школы было небольшим. Местечковая восьмилетка располагалась в одноэтажном строении, в котором, дай бог, десять кабинетов наберется, считая учительскую и директорскую. Третий и четвертый классы были совмещены в одной классной комнате, расписание подгонялось под совпадения предметов. Как с подобным справлялись педагоги — оставалось загадкой. Хотя детей это не волновало. Зато волновало их родителей, когда расформировывали очередной класс, отправляя учеников в ближайшую — за три автобусных остановки — среднюю школу. Но наших Яринки и Сашки это не коснулось пока, а Лариса изначально ходила в ту самую среднюю.


Второй класс мало отличался от первого, с той лишь разницей, что в него Яринка ходила с большим воодушевлением, поскольку там — Маринка. А еще Леночка. Хрупкая робкая девочка как-то незаметно стала подопечной нашей героини, "рыцаря в кружевах", взявшей на себя обязательство не только охранять от "злых мальчишек", но и помогать с домашним заданием. Сложилось так, что благодаря "очкаричке-заучке" девичья часть класса сдружилась. Да и как не сдружиться, когда после уроков можно собраться вместе, шить наряды куклам и слушать сказки?

Однако вышло так, что именно во втором классе Яринка сняла очки. Зрение стабилизировалось на устойчивом "минус три", и для чтения книг диоптрии не требовались. А значит, можно наконец-то избавиться от ненужного и неудобного "украшения". Явив миру свои ясны очи размером с плошки, девочка несказанно удивилась, услышав однажды:

— Крошка, а ты хорошенькая.

И все бы ничего, но говоривший оказался восьмиклассником Юркой Дымовым, по которому сохли все девочки старше третьего класса, да и младшие тоже.

— Я не крошка, — детская обида моментально зазвенела в голосе.

— Да ладно тебе, я же ласково, — Юрка улыбался.

Окружающие притихли. За Дымовым ходила слава ловеласа, и к девочкам он всегда проявлял внимание. Застать его болтающим с очередной школьницей не составляло труда и никого не удивляло. Вот только октябрятский значок на шлейке фартука Яринки свидетельствовал о том, что девочка явно не достигла того возраста, который интересен Димке.

— Ласково будешь с бабушкой своей, — отрезала мелкая и, продырявив носом небо, — удалилась. На самом-то деле она не стремилась гордо вздергивать подбородок, но весьма тяжелая коса постоянно оттягивала голову назад, вырабатывая у девочки королевскую высокомерную походку.

— Ох ты какая! — изумился вдогонку Дымов. Привычный к вниманию девочек и девушек, он не ожидал подобного отпора от такой малявки. И добавил, улыбнувшись: — Крошка, — за что и был награжден уничижительным взглядом зеленых глаз.


Год выдался достаточно спокойным и без потрясений. Дружба с одноклассницами крепла, а приставучий Юрка Дымов, не оставлявший надежд привлечь внимание зеленоглазой бестии, был неоднократно облит презрением хотя бы за то, что с его легкой руки прилипло прозвище "крошка".


Беда пришла на следующий год. Да и не беда вовсе, но в детских масштабах это было катастрофой. Сашкин класс расформировывали, поскольку в нем осталось лишь одиннадцать учеников. А допустимый минимум — пятнадцать. Мария неприятно удивилась тому, что сына нужно переводить в другую школу, и маленькая Яринка останется без присмотра старшего брата. Родители приняли решение наконец-то свести всех троих детей под крышей одного учебного заведения, переведя их в СШ N4 города Тореза. Под присмотр бабушки Катерины Ивановны. Именно под присмотр, а не с переездом к оной, поскольку от Снежного-5, поселка Ремовка, до вышеозначенной школы два километра пешком и две остановки на автобусе.

Для маленькой Яринки это был удар. Нет, не пугали ее два километра пешком, и не боялась она пристального ока бабушки, жившей в трех минутах от школы. Девочку лишили двух самых главных радостей: Маринки и балета. Она не успевала на балет, тем более что в новой школе с октября занятия третьего класса шли во вторую смену, а это лишало возможности после уроков встретиться с подружкой.

Детское горе было пресечено неоспоримым родительским словом. Яринка смирилась. А потом Мария пожалела о своем скоропалительном решении. В судьбу жителей Ремовки и, в частности, в судьбу семьи вмешалась стихия, спалив немало нервов.

Зимним вечером, отсидев все уроки во второй смене, Яринка привычно села в автобус, поскольку идти через темную балку страшно, хоть и быстрей. Две пересадки, от конечной до автовокзала Снежного, от автовокзала на 17-ом автобусе опять же до конечной. Однако в этот раз что-то пошло не так, и, доехав до остановки "шахта N6", автобус развернулся. Водитель оповестил пассажиров, что рейс отменяется и дальше не пойдет. Девочка хмыкнула, пожала плечами и решила, что пройти оставшиеся пять километров — да мелочи все это, ведь по дороге, кругом дома, а не глухая балка, где дикие кабаны иногда бегают. И она пошла.

Темень непроглядная, отчего-то ставшие очень тусклыми фонари едва выхватывали куски асфальта, по которому упорно шел ребенок. Непривычный, не по-зимнему теплый ветер подгонял в спину, и девочка без раздумий топала по обочине. Она уже поравнялась с бывшей школой, когда навстречу ей вынырнула фигура, спросившая, захлебываясь собственным голосом и слезами:

— Ира, это ты?

В непроглядной мгле пыльной бури мать не сразу разглядела собственного ребенка. Шедшая против ветра женщина наглоталась пыли и песка, колючим комом вставших в горле.

Укутанная матерью в необъятную шаль, Яринка была доставлена домой, и вернувшийся после патрулирования дороги через балку отец смог вздохнуть с облегчением. Она даже не заметила этой бури, просто приняв ее за теплый ветер. В спину. Потому и не обратила внимания, что с погодой происходит, в отличие от продиравшейся сквозь стихию Марии. За мелкую переживали в этот вечер все: родители стонадцать раз прокляли и свое решение о новой школе, и вторую смену для третьего класса. Благо, обошлось.

Но обошлось не сразу. Жители Снежного и Тореза оказались заперты по домам разбушевавшейся стихией. Ни до этого года, ни после него подобных бурь не наблюдалось. Конопатили окна и двери, чтобы хоть как-то оградить свои жилища от вездесущей пыли, пробивающейся в малейшие щели. Колодец находился по улице вниз домов на восемь, и Володька вешал на коромысло две выварки под крышками и так доставлял воду домой, неся тяжесть не только против ветра, но и в гору. Небольшого роста, глава семейства был все же крепышом из разряда "подковы гнет" и "кулаком быка завалит". Трехдневная изоляция от мира переживалась лишь благодаря тому, что он вот такой, муж и отец — настоящий мужик.


Четвертый класс ознаменовался первой сменой и тем, что Яринка смогла вернуться к танцам. Не к балету. Пропущенный год был пропущенным годом, а идти на класс младше не позволял возраст. Но девочке настолько хотелось танцевать, что она пошла в кружок при центральном Дворце культуры города Тореза, поскольку семейство перебазировалось из Ремовки в квартиру Катерины Ивановны, уехавшей в Златоустовку помогать младшей дочери Зинке с новорожденным.

Никаких особых потрясений не ожидалось. Гостившая часто и у этой бабушки, Яринка знала многих детей во дворе, поэтому чужой и одинокой себя не чувствовала. Да и брат всегда рядом. А еще есть развеселая тетка Зарифа, армянка, которая кормила своими пончиками всю дворовую детвору. И вообще очень милые соседи, которые скорее напоминали одну большую дружную семью, нежели именно соседей. Послевоенной постройки, барачного типа двухэтажный дом был облеплен во дворе "самостройными" летними кухоньками, и от первого тепла и до морозов не затихал веселый шум. Кто что приготовил — пробовали все.

Яринка вечно пропадала с братом и учившемся в параллельном классе татарчуком Сережкой, придумывая нехитрые детские игры вроде пряток и салок. Было весело, и ласковая тень беззаботного настоящего детства наконец-то окутала девочку. Она смеялась. Так звонко, что многим хотелось прикрутить звук.


Весной в семью пришла новость о том, что Валентин наконец-то женится. Его избранницей стала взрослая женщина с двумя детьми, которую он в прямом смысле отбил у мужа, — изрядно намяв тому бока и пересчитав зубы. Как говорил сам Валентин: "Это мой последний поезд, и я не уступлю". От раздоров и скандалов подальше было принято решение: переехать новоявленной семье на родину Валентина — поближе к Акулине Фоминичне. За сборами и разборами между Володькой и Марией вспыхнул очередной из участившихся в последнее время скандалов. Горячая нравом женщина в единый день сгребла детей в охапку и отправилась вместе с братом к матери, решив начать жизнь без мужа.


— Как же так? — недоумевала Яринка, внезапно осознав, что все летит в пропасть. И только начавшие завязываться новые дружеские отношения с одноклассниками, и новая танцевальная группа, и первые занятия в хоре. И… папка! Как же она без папки? Без такого замечательного и теплого? Без его шуток, его игр, его "настоящих пельменей", и… без уроков с картами.


— Здесь и будем жить, — предприимчивая женщина быстро нашла работу и оформила ссуду на приобретение нового дома, в который и привезла детей, забрав от бабушки.

— Ну ничего себе! — присвистнули все трое, обозрев бурьяны выше их самих ростом.

"Война" за очистку территории происходила под чутким руководством младшей, которая неожиданно взвалила это на свои плечи, пока мать на работе. Сашке было все равно, кто командует, он даже развлекался, устраивая соревнования с сестренкой — кто быстрей расчистит очередной квадрат. Лариса выражала недовольство, но в один из вечеров мать на нее шикнула, мол, работай, а не рассуждай, и старшая смирилась, затаив обиду.


— Как же так? — девочка повисла на шее у приехавшего в августе отца, который явился затем, чтобы отдать деньги с продажи дома.

— Как-то… так, — ответил Володька, пряча слезы и гладя дочурку по голове.


И девочка впервые взялась за "инструмент" не в плане обучения. Зная основы, она решила поиграть с судьбой. Вроде бы вопрос несложный предстояло решить, но очень важный для нее самой — помирить родителей. Проводя пальцем по рисунку карт, Яринка выводила новую судьбу своей семьи, но не свою. Позже она не раз будет корить себя за то, что позволила вмешаться. Но сейчас все ее мысли были лишь о том, как вернуть то, что так невозможно больно было потерять. Плата за содеянное аукнулась ей два года спустя. Взвихренным веером карты расположились в пальцах, выстраивая новые пути, проложенные по клетчатой скатерти большого обеденного стола. Казалось, даже воздух заискрил от напряжения. Единой мыслью — семья должна быть вместе. Загустевшее до темной сирени небо неодобрительно поморщилось, разразившись грозой, словно протестуя против действий Яринки. Но в тот момент девочка оказалась сильнее неба. Слишком велико желание.


Как-то за общими хлопотами в помощи обустройства дома родители сблизились, и вопрос развода больше не возникал. Девочка промолчала о том, что совершила — отец бы не понял и наказал. Запретил ведь править судьбу свою и близких. И все же Яринка радовалась тому, что пусть и на новом месте, но все по-прежнему, все вместе. И можно в очередной раз "вставить" папку в шахматы. Его — да, а вот Сашку не получалось. Отточенный ум юного математика не допускал промахов. Обложившись книгами по шахматам, мальчик осваивал азы дебютов и гамбитов, учился на десять шагов вперед просчитывать "защиту Филидора" и считал кумиром Хосе Рауля Капабланку. Свести хоть одну партию в ничью с Сашкой Яринка считала невероятным достижением.


Отражение

Я не боюсь высоты, но почему тогда так страшно падать? Разобьюсь? Да. Кажется, вот сейчас разобьюсь. Не вижу в этой темноте, но чувствую внутренне — вот они, каменные плиты подо мной, и слишком долго падаю, чтобы отделаться ушибами. Вот еще чуть-чуть, и расшибусь в лепешку. Но плиты раздвигаются за миг до падения. И вновь падение. И снова плиты. Но теперь раздвигаются перпендикулярно первым. Не вижу, но чувствую и понимаю. Бесконечное падение в бездну. И вымораживающий холод, сковывающий изнутри ужас. Мне никогда не было так страшно. И никогда не будет. Это сводит с ума.

Закончилось. Где я? Все так же темно. И жутким абрисом приближается нечто. Кто это? Олень? Да, он. Живой, хороший… хороший? Он разорвет меня на куски! Бежать! Спасаться, не чуя под собой ног, лететь изо всех сил, даже быстрее, чем могу. Крикнуть, вдруг кто-нибудь услышит! Но голос отказывается повиноваться. Как рыба, хватаю воздух ртом. Бесполезно.

Они не белые. Они седые, бесцветные волосы у этого мальчика. Длиннее, чем мальчишки носят — закрывают уши, спускаясь рваными прядками до середины шеи. И мальчик странный. Жуткий. В глазницах вместо радужки и зрачков — серо-перламутровые бельма, поглотившие, застилающие даже белки глаз. Неровные, словно обкусанные ресницы, но длинные даже в таком виде. Такие же седые, как и волосы. Худое скуластое лицо дополнено искусанными тонкими губами и едва заметным, словно его почти нет, носом. Мальчик невысок, может, метра полтора, но, кажется, все же ниже. Худой, даже костлявый. По крайней мере, костлявыми выглядят длинные узловатые пальцы, очень тонкие, кости просвечивают через кожу. И одежда какая-то… ненашенская. Штанишки до колен, чулки, башмаки даже описать сложно. Рубашка с кружевным жабо и пышными манжетами из того же кружева, длинная расшитая орнаментом жилетка длиной до середины бедра. К плечам жилетки приторочен короткий плащ. Что-то подобное я в сказках видела. Ага, точно, похож на пажа из "Золушки", только штаны другие… или такие же? Не могу вспомнить. Но тот был добрый, на волшебника учился, а этот… просто жуткий. Мне страшно на него смотреть. Уж лучше бездна и олень. И… почему мне кажется, что это я?! Меня что, прокляли, заколдовали, сделали чудовищем?!

— Не-е-ет!!!

Просыпаюсь. Всего лишь сон. Всего лишь кошмар. Не стоит бояться… и теплые руки бабушки. Как хорошо, что я сегодня у неё осталась. Рано вставать — пшеница поспела, пора браться за серп. Но это на рассвете. А сейчас просто теплые руки. Успокаивает, что-то шепчет. А я еще не проснулась, я еще вижу нереальное. И золотая сеть окутывает меня нерушимой защитой, обещая покой. И только тихий всхлип бабушки:

— За что же ей такая судьба?..


Под крест


Три креста суждены. Через три пройдет.


Первый крест был положен набожной бабушкой Катериной Ивановной, решившей, что все беды и болезни ребенка от некрещенности. Маленькая Яринка была отнесена в церковь, что по тем временам не очень-то приветствовалось обществом. Однако случился казус: двухмесячный ребенок орал не своим голосом, краснел и упирался. Взрослые сошлись на том, что у девочки болит что-то, и, не придав значения поведению Яринки, все же провели обряд, хотя та захлебывалась криком до такой степени, что сосуды в глазах полопались. Серебряный крестик на шелковом шнурке надели на шею ребенку.

— Да вы с ума сошли! Кого под крест?! Ее?! — Акулину Фоминичну трясло. На груди распеленатой Яринки виднелся явственный ожог от крестика. Решили, что у ребенка аллергия на серебро. Бабушка сорвала крестик с шеи девочки и спрятала на дно сундука.

— Не смейте, больше никогда не смейте ее христосить, — произнесла старушка так, что у присутствующих не осталось сомнений — ослушаться никто не посмеет.

Неделю Акулина Фоминична "выводила переполох" с ребенка: девочка не прекращала плакать, почти не ела и лишь устало забывалась сном на несколько часов. Что именно сделала старушка — никто не знал, но в итоге Яринка все же успокоилась.


Во время сознательного детства редкие походы в церковь на Пасху заканчивались тем, что Яринка не приближалась к культовому зданию, оставаясь за границей церковного двора. Намного позже, будучи взрослой девушкой, она спокойно войдет под своды Владимирского собора в Киеве.

— Тебе же плохо в церкви становится? — поинтересуется кто-то из друзей.

— А это не святая церковь, это… всего лишь памятник архитектуры, — ответит Яринка, которая к тому моменту значительно продвинется по своему пути, пути колдуньи.


Второй крест ей подарят. Вернее, нагло всучат, не спросив согласия, а отказаться будет неудобно. Святой афонский крест.

Они сидели на скамейке на Крещатике. Яринка и ее подруга Лена. Забавная блондинистая девица, не закрывая рта, чесала языком, гордясь своими познаниями в магии, на что Яринка скептично хмыкала, но не спешила переубеждать подругу, объясняя, какая та дилетантка.

Он подошел и просто познакомился. Именно просто. Импозантный мужчина средних лет, седой и худощавый. С необычайно живыми черными глазами. Все произошло как-то незаметно: слово за слово, кафе, разговор, поездка на такси к нему домой. Говорить с этим мужчиной было крайне интересно, да и темы он задевал такие, что блондинка открывала в изумлении рот, а рыжая вступала в споры и длительную полемику. Лена была слишком безрассудной, а вот Яринка точно знала, что в обиду не даст ни себя, ни подругу. На тот момент уже твердо была уверена в этом, поскольку давно перестала быть наивной девочкой и походила скорей на хищницу. Сытую и ленивую, а потому — временно неопасную. Но только временно.

Квартира оказалась обычной, ничем не примечательной. Июльская жара пробралась и сюда, поэтому гостеприимный хозяин разложил на полу диванные подушки, чтобы хоть сколько-нибудь прохладней было, и устроил импровизированный достархан. Легкое вино и фрукты. Тонкий дым сигарет. Было уже далеко за полночь, когда Яринке показалось, что воздух заморозило.

— Я не причиню ей вреда, лишь только уму-разуму поучу немного, а то твоя подруга слишком много лишнего говорит, — произнес хозяин дома, уставившись на Лену. Его слова адресовались Яринке. Ей и самой хотелось пристукнуть подругу за то, что треплется, о чем не следует в плане магических познаний, тем более, что ничего не смыслит в этом. Хотя дар есть.

— Моя подруга — мне и разбираться, — произнесла холодно Яринка, обрушивая щит между подругой и колдуном. От его силы звенел воздух.

— Убери стену, — он не отвел взгляд от Лены.

— И не подумаю, — дерзости рыжей колдунье было не занимать. — Хочешь дуэли — выбирай соперника достойного, а не занимайся избиением младенцев.

Эти двое даже не заметили, как ошалело смотрит на них Лена. Она-то и не предполагала, что все то, о чем она болтает, может оказаться правдой.

— Ладно, будет тебе дуэль, раз за нее решила вступиться, — произнес колдун, поворачиваясь к Яринке. Больше она ни слова не сказала, утонув моментально в черноте его глаз. Воздух загустел и потемнел, девушка могла видеть только эти глаза. Бархатные, завораживающие. Затягивающие. Ледяной щит обрушился снова между дуэлянтами. Колдунья успела отстраниться, отгораживаясь от взгляда. Несколько минут… Ей тогда показалось, что всего лишь несколько минут она пыталась выровнять свою позицию, укрепившись в собственной силе. Ей очень быстро надоело обороняться, и через щит полетел огненный клинок. Колдун шарахнулся в сторону и прервал зрительный контакт. Теперь он был беззащитен перед атакой Яринки. Она остановилась.

— Доволен?

— Можешь, хм…

За окнами зарозовел рассвет. Позже Лена скажет, что просидели дуэлянты почти три часа.

— Держи награду, — произнес колдун, вкладывая в руки победительнице… крестик. — Из Афона привез, настоящее сокровище. Ты заслужила. И это… дверь захлопните, простите, что не провожаю.

Он выглядел весьма потрепанно: руки дрожали, густые тени залегли под глазами. Мужчина весь сгорбился, словно ссохся, постарев лет на десять за одну ночь. Глаза потускнели. Во всех движениях угадывалась невероятная усталость.

— А хорошо ты меня потрепала, — слабо улыбнулся колдун Яринке, прощаясь с девушками.


Этот крестик надолго остался у Яринки. Собрав на него все свои беды, она утопит его в Днепре, очистившись и начав в очередной раз жизнь заново.


Третий.

Третий свой крест Яринка возьмет сама, сняв его с шеи дорого ей человека. Тогда, когда его тело уже остынет. Третий крест понесет она с собой, украсив им древко знамени отмщения. Но об этом позже.


Первые слезы. Взрослая.


— Тебе надо, значит, сама все сделаешь, — бросила пренебрежительно Мария, отправляясь устраивать Ларису в школу. Яринка лишь похлопала ресницами в недоумении, не совсем понимая, как в свои двенадцать лет она может сделать такое — перевестись в новую школу. А потом стиснула кулаки, сгребла в подмышку свои и Сашкины документы, схватила брата за рукав и потащила за собой, принимая вызов:

— Не бойся, мы пойдем другую школу, а то твоя Ларисочка не выдержит сравнения с нами.


Небольшое двухэтажное здание СШ N2 маленького провинциального городка не шло ни в какое сравнение с той школой, в которую Яринка ходила в Торезе. Девочка лишь сжала кулаки сильнее и вошла в дверь. Побывавшая в двух учебных заведениях прежде, она как-то неосознанно привыкла к тому, что директор — женщина. И была шокирована, обнаружив, что здесь всем заправляет импозантный мужчина средних лет… почти гигантского по меркам девочки роста. А может, и не только ей он таким казался. Директор обладал поистине внушительной внешностью, подтянутый, широкоплечий, спортсмен в костюме-тройке… и все же рост оказался выдающимся — почти два метра. Позже новоиспеченная ученица узнала, что вопреки ее предположениям, директор вовсе не является спортсменом и физруком. Он был преподавателем истории.

— А почему вы без родителей? — поинтересовался директор после приветствия. Он был вежлив, низкий бархатный голос звучал мягко и доброжелательно. Надолго в памяти Яринки останется этот учитель истории идеалом мужчины. Он был настолько величественен и красив, что это могла заметить и оценить даже маленькая девочка. Посеребренные сединой, густые, слегка вьющиеся волосы придавали весомости, очки в дорогой роговой оправе — уважения. Директор являлся своего рода образчиком мужественности и был любим и уважаем всею школой, включая как учителей, так и учеников. Строгий, выдержанный, неизменно вежливый, любящий порядок во всем, он по-своему держал в ежовых рукавицах весь коллектив, сделав школу едва ли не лучшей в области.

— Они в командировке, — не моргнув глазом, соврала Яринка, опередив брата, пока тот не рассказал правду. Потому что правда была слишком горькой и нелепой.

— Так может, вы придете, когда они вернутся? — спросил директор, удивленно глядя на мелкую нагловатую девочку.

— Их внезапно отправили, а вернутся только второго сентября… Уже ведь уроки начнутся. Не можем же мы с братом пропускать занятия? — она умела смотреть прямо и не бояться. И позже тоже не станет бояться этого громадного дядьку, хотя отчитывать ее за поведение он будет много раз.

— Вот как. Значит, так сильно тянетесь к наукам? Давайте ваши документы, посмотрим, — он улыбнулся и протянул листы бумаги — написать заявление с просьбой зачислить в школу. На директора, учителя с многолетним опытом, смотрели во все глаза два сорванца: хоть мальчик и молчал пока, но взгляд не отводил, смотрел прямо и с вызовом. Дерзкий. Девочка же и вовсе выглядела рыжим ураганом, способным переть напролом через любые преграды. Такие редко бывают заучками-ботанами. Хороших оценок в табелях не предполагалось. И все же брови Николая Ивановича удивленно поползли вверх. Как в табелях за последний класс, так и в личных делах в выписке погодичных оценок красовались круглые пятерки. И лишь по языку у обоих детишек вырисовывались четверки. — А почему четверки? — не удержался от вопроса директор, поняв, что детки перед ним не только дерзкие, но и образованные.

— А сейчас поймете, — Яринка очаровательно улыбнулась и протянула свое заявление директору. Брат последовал её примеру. Николай Иванович едва сдержал смех.

— В хирурги собираетесь? — пряча улыбку, директор рассматривал почти "медицинские" каракули обоих. И Саша, и Яринка писали как курица лапой, за что и занижались постоянно оценки по языку. За почерк, который разве что с дешифратором разбирать.

— В патологоанатомы, — не растерялась девочка.

— Ира, да? Слишком длинный у тебя язык. Смотри, как бы не пострадала из-за него, — и все же он улыбался. Ему понравилась эта ученица. Позже он неоднократно встанет на ее защиту.

— Да я привычная, не беспокойтесь. Страдаю… — Яринка ответила улыбкой.


А вернувшись домой она плакала. Впервые плакала по-настоящему, а не из-за разбитой коленки или детской обиды. Злые колючие слезы понимания того, что она не нужна собственной матери, что ее не любят — просто терпят. Что ее не выбросили, не отдали бабушкам на воспитание лишь потому, что Мария не хотела слухов о себе, как о матери, отказавшейся от собственного ребенка. Наверное, с того момента цвет глаз девочки с наивной детской зелени стал меняться на темно-серую сталь. Взрослую.


Третья школа. Третий раз смена коллектива. И уже клеймом — "новенькая". Яринка не стала в очередной раз пытаться стать "своей", изначально отстранившись от класса. При распределении обязанностей среди учеников, она добровольно вызвалась рисовать стенгазету, узнав, что в команде с ней никого не будет — то есть, она ни с кем по этому вопросу не будет пересекаться. Девочку это вполне устраивало.

— Знаешь, ты не такая как все, нестандартная, — судя по интонации, с которой это было произнесено старостой класса, та хотела оскорбить Яринку.

— И я очень этому рада. Что хорошего в том, чтобы выйти из-под копирки? — парировала девочка, догадываясь, что одного врага она уже себе успешно нажила.

Девочки держались особняком от Яринки, не рискуя приближаться и пытаться заводить более тесное знакомство с той, на ком авторитетная староста поставила клеймо "не наша". Мальчишки были проще и не очень прислушивались к "местному авторитету", поэтому постепенно стали сдруживаться с "нестандартной". То ли гормоны у Яринки запоздали, то ли ей действительно было все равно, но она не страдала подростковой перманентной влюбленностью в одноклассников, соответственно, не пыталась понравиться как девочка, не кокетничала и не жеманничала. Поэтому и мальчишки не рассматривали ее как объект дергания косичек и зажимания в углах. К тому же выяснилось, что у Яринки весьма тяжелая рука, и первый же наглец из параллельного класса влетел спиной в стеклянный шкаф, когда посмел все же прикоснуться к внушительной косе Яринки. Одноклассники сделали вывод и не провоцировали девочку на применение силы. Тем более, у нее был старший брат, который имел привычку ходить с ней вместе домой после школы. Вихрастый мальчишка внушал едва ли не трепетный страх малявкам, хотя был старше их всего лишь на два года.

В провинциальном городке каким-то чудом обосновался Народный Заслуженный ансамбль. Два звания выглядели впечатляюще и, все еще болея любовью к танцам, Яринка без малейших сомнений явилась записаться в танцевальную труппу.

— У нас танцоров набирают с пяти лет, — отрезала руководитель, Галина Михайловна, аристократичного вида женщина средних лет.

— Я закончила три класса балетной школы, два года занималась народными. Я не новичок, — уверенно ответила Яринка, не сомневаясь в собственной подготовке.

— Даже так? Ладно, посмотрим, на что ты способна кроме слов, — недоверчиво ответила Галина Михайловна. В ансамбль приходили многие, все же это было престижно, поэтому отбор был жесткий. Полчаса она в прямом смысле гоняла девочку по танцклассу.

— Галина Михайловна, вы нам нашли новую солистку? Одобряю, — в класс заглянула молодая женщина-хореограф, совсем еще девчонка, несмотря на неприлично высокий для девушки рост. Черноволосая, востроглазая, гибкая, невероятно женственная — она была похожа на пантеру. Хищную и прекрасную. А у Яринки остановилось сердце. На миг ей показалось, что яркой молнией в танцкласс ворвалась богиня.

— С чего вы взяли, что солистку, Виктория Анатолиевна? — поинтересовалась Галина.

— А разве нет? Она же нашим лентяйкам фору даст. Всем, — искреннее удивилась хореограф. Ей казалось уж слишком очевидным то, что девочку берут в солистки.

— Согласна, способности у нее есть, и подготовка на уровне. Но все же изначально на испытательный срок… в основную группу. Рост позволяет, а то, что возраст не подходит, — это мелочи, — согласилась руководитель.

А Яринка ни слова не могла сказать, лишь краем уха уловив, что ее приняли. Она во все глаза смотрела на Викторию, буквально пожирала ее восхищенным взглядом. Не понимая поглотивших ее чувств, девочка приняла это именно за восхищение и лишь спустя пару лет поняла и признала, что в тот миг с первого взгляда влюбилась в эту девушку. Но сейчас она все еще пребывала в блаженном неведении относительно того, что может и хочет любить девушек… и будет любить.

Вхождение в новый коллектив произошло более легко, чем в новую школу. Объединенные любовью к танцам, участники труппы весьма приветливо приняли новенькую. Тем более, что она младше их всех как минимум на три года. Маленькая. Смешливая и дерзкая. Она была здесь совершенно не такой, как в школе. Она была здесь настоящей. И летела на каждую репетицию с невероятным воодушевлением. А еще здесь ее ждала богиня, на которую можно просто смотреть и восхищаться, рядом с которой так легко дышать, и так тепло под этим темно-карим взглядом.


Держись от меня подальше…


Новая школа стала один непрекращающимся конфликтом. Нашла коса на камень, и переломный возраст вкупе с нетерпимым характером Яринки показали себя во всей красе. И все бы ничего, ей даже простили бы то, что без особого напряга девочка учится на отлично, тогда как всем остальным приходится корпеть над учебниками. Простили бы постоянные командировки с ансамблем, когда директором подписывались официальные отгулы и не считались пропусками занятий. Простили бы даже то, что, пробыв в школе без году неделю, Яринка была рекомендована и принята в Совет дружины школы знаменосцем. Невиданная привилегия. Ах, как же была замечательна эта форма: светло-бежевые юбка и пиджак, темно-бордовые в цвет нагрудной ленты — манжеты. И это, когда все ходят, как из инкубатора, в совершенно одинаково-коричневых шерстяных форменных платьях. Большая честь, большое уважение. Но простили бы и это. А вот того, что девочка в два счета находила общий язык с мальчиками, тем самым вызывая их однозначные симпатии, одноклассницы простить не смогли. А позже и не только они.


— Шлюха! — бросили голословное обвинение одноклассницы.

— Дрянь! — вторила им мать Яринки.

— За что?! — искреннее недоумевала девочка.


Откуда ей было знать, что девочки стесняются общаться с мальчиками. Не потому, что так заведено, а потому, что испытывают к ним некие чувства, которые смущают и точно не способствуют легкости в общении. Яринке это было неизвестно. Она смотрела на своих одноклассников так же, как и на брата, но без той теплоты, которую испытывала к нему. Уж скорей она смущалась общением с девочками, потому что невольно могла залюбоваться красивой прической, вычурными манжетами, а то и остановить взгляд на начинающей проклевываться груди. Вот тогда она краснела и запиналась. А мальчишки… а что мальчишки? Они такие простые и понятные, с ними в футбол хорошо погонять и анекдоты потравить. А еще они любят обсесть парту, за которой сидит Яринка, и слушать до бесконечности ее рассказы. А рассказывала она много, найдя благодарных слушателей. Она больше не совершала тех ошибок, что в раннем детстве, теперь на любую историю она говорила, что где-то ее вычитала, даже если придумала сама.


А еще был футбол. Пустырь недалеко от дома издавна стал излюбленным стадионом для желающих погонять мяч. Саша раззнакомился с местными и стал похаживать на самобытное мероприятие. И брал сестру с собой. Началось все случайно, но так вошло в привычку, что Яринка стала не просто вратарем, а тем игроком, за которого могут подраться команды при разделе. Сначала она просто просиживала на траве за воротами и… постоянно ловила пропущенные мячи. А чего не ловить, если потом все равно попросят подать? А потом как-то не хватало игрока, и Сашка предложил поставить на ворота её. Никто особо не протестовал. С этого все и началось. И много позже ее прозвали "вратарь-кошка", потому что забить гол в ворота Яринки не представлялось возможным. Реакция превышала способности местных мальчишек. Так ее стали уважать те, кто жил по соседству. Позже и до школы дошла слава, и там почти дуэли устраивались за обладание таким непобедимым вратарем. Девочек это злило. И не объяснить ведь, что знаменитая реакция обусловлена многолетними на тот момент занятиями танцами. Оттуда же и физическая форма, и скорость с гибкостью. Понятно, что для учеников той же спортивной школы она являлась легкой мишенью, но на уровне детей-любителей — стала звездой футбола.


— Ир, ты куда? — Серега со смешной фамилией Барвинок проезжал на велосипеде по улице и окликнул Яринку.

— Да на пустырь, куда же еще, — ответила девочка.

— Садись, подвезу, сам на футбол, — предложил парень, и она согласилась. Ведь и правда, что такого в том, чтобы подъехать с товарищем на велосипеде? По крайней мере, так считала Яринка. Она не понимала в тот момент, как ошибалась.


— Пойдем со мной по маленькому, — через пару дней в школе предложила одноклассница, но, дойдя до туалета, быстро испарилась. Яринка осталась одна, но лишь на мгновение. Ее ждали. Света и Анжела. Девочки-старшеклассницы, одна из которых заслуживала особого внимания, поскольку высоко подвязанный хвост ее волос всегда свивался в правильный кукольный локон, чем и вызывал восхищение Яринки. Она знала этих девушек. О да, к ним уже было применимо это слово, обеим было по шестнадцать лет.

— Это правда, что Барвинок тебя на велике катал? — с угрозой в голосе спросила Света. На тот момент она являлась девушкой приснопамятного Барвинка.

— Да подвез до футбольного поля, — как ни в чем ни бывало, ответила Яринка. А что скрывать? Ведь нечего, не преступление же общаться с другом и принять его помощь, даже такую мелкую.

— Сука! — вслед за словами полетела пощечина. Такая, что звезды в глазах засветились. Все ж Яринке на тот момент было всего лишь тринадцать лет.

— Свет, ты дура? — наежившись, поинтересовалась девочка, едва пришла в себя после удара. Вместо ответа последовал еще один удар.

— Таки дура, — ответила сама себе Яринка, уклонившись и направляясь к выходу.


Данное происшествие попыталось повториться в классе, на что последовало еще одно глубокомысленное "дура". А потом были разборки дома, но взбешенная Лариса так накостыляла Светлане, что та больше не решалась приставать к младшей сестре "этой психованной". Если бы в тот момент спросили Яринку, что происходит, то она бы ответила, что две сумасшедшее красивые девушки подрались из-за нее.


Но были и другие моменты. Был одноклассник Ваня, который вопреки всем остальным мальчишкам безостановочно задирал Яринку, а "добрая" классная руководительница еще и посадила их рядом. И вновь нашла коса на камень. Ваня был самым представительным мальчиком в классе, да еще и с покровительством от старшеклассников. И все же Яринке надоело такое поведение с его стороны, но, начав что-то понимать в этой жизни, она не стала сама с ним разбираться, как делала это, когда была помладше. Она рассказала все брату, и тот пообещал, что урезонит слишком ретивого пацана. Урезонил. Не бил, но разговор был жестким, после чего, не к чести Вани, тот обратился к своим покровителям… лидера которых Саша спустил по лестнице прямо в школе. На том и подружились. Причем тот самый лидер почитал Саньку как старшего товарища и учителя. Как-то так вышло, что незаурядный парнишка быстро снискал себе место среди элиты школы. Намного позже влияние Саши и его друзей скажется на Яринке, но пока она оставалась избалованной любимицей компании из двадцати взрослеющих юношей. Подрастающий цвет общества маленького городка.

Ваня притих, и лишь его товарищ намного позже донес до ушей Яринки, что тот был в нее влюблен. Как показало время, эта влюбленность имела очень долгую жизнь. Даже после окончания школы парнишка смотрел на девочку с невероятной нежностью. Повзрослел, но чувства не угасли. И все же злился за то, что ему она так и не дала шанса.


А потом было взросление. И полудетские обиды остались за бортом. А еще пришел в класс тот, на ком Яринка решила поставить точку, чтобы прекратились слухи, чтобы девочки перестали доставать. Нужен был парень, и она выбрала того, кого знали все, кроме нее.

— Здравствуйте, дети, а у нас новенький, но он, скорее, старенький, — возвестила классная руководительница.

Он не был новеньким. Он проучился в этом классе четыре года и отбыл на север, в Воркуту, накануне приезда Яринки. Она его не знала, в отличие от всех. И выбрала себе целью, став настоящей хищницей. Никто из девочек не успел среагировать на повзрослевшего Сережку Рощина, поэтому Яринка смогла себе позволить заполучить этот козырь: первая. И все, соперницы нервно курят, она первая, у нее все права, и одноклассницы сами же порвут любую, кто позарится на Серегу.

Он был хорошим другом. Просто замечательным. С ним игралось в футбол, с ним игралось в карты, с ним лазалось по колхозным садам на предмет вишен, черешен, клубники. Они были потрясающей командой. Она, он и его друг Мотя. Матвей Матейко. На них часто ругалась мама Яринки, сгоняя "невыносимых бездельников" с забора, на котором они висели в ожидании своей компаньонки. Эта троица настолько въелась всем в сознание, что когда Яринка и Серега однажды поссорились и сели за разные парты, то одноклассники встали и вышли из класса, а на следующий день сели так, чтобы этой парочке не осталось иного выбора, кроме как сесть вместе. Их мамы были подругами. Все прочили свадьбу сразу после школы.


Это было лето. Серега приехал на велосипеде и сказал, что мама приглашает Иру съездить с ними на землянику. Обычное дело, дружба между семьями. Яринка охотно согласилась и спустя полчаса была уже у Рощиных. Если бы она понимала, кого увидит, то упиралась бы руками и ногами. Машину вел Андрей, старший брат Сергея. Лес был приветливым и теплым, земляники много, набрали все по паре ведер. Возвращались в город уже по темени. Серега, как невозможный рыцарь, вызвался довезти Яринку домой на велосипеде. Взрослые поулыбались и позволили, хотя разумнее было отправить Андрея на машине. Наверное, они тогда понимали больше, чем хотелось Яринке.

— Ир, Ир, я люблю тебя, — признания посыпались слишком внезапно, перемежаясь поцелуями. Яринка не заметила, как Серега стал взрослым, как его чувства изменились, преодолев детское дурачество. Ее сжимал в объятьях выросший в своих чувствах парень. Это… был первый настоящий поцелуй. И это был первый настоящий удар. Тогда, там, под листьями винограда. Летним теплым вечером.

— Сереж… не надо… не надо… мне… нравится… Андрей… — это была первая ложь, настоящая ложь, которую произнесла Яринка, не задумываясь о последствиях. А перед глазами стояла точеная фигурка, крутые бедра и кукольно-правильное лицо Ольги Рощиной. Девочка врала, откровенно врала, признаваясь в чувствах к старшему брату Сергея, хотя все ее мысли занимала их мать.

Сергей не забыл. И не простил, хоть и рассказал обо всем своему брату. Эта девочка стала общей кармой для обоих Рощиных. Чем задела мелкая постреленка старшего — неизвестно, но тот самый танец на школьной дискотеке, куда пришел Рощин-старший, Яринка запомнила навсегда. И то, что он впоследствии женился на девушке, очень похожей на Яринку.


Взросление. И понимание того, что все совсем не такое, как кажется. Первые дискотеки, возможность выразить себя в танце. Слухи. Слухи о том, что Наташка так специально одевается, она слишком похожа на парня, и это так смешно, когда неместные девчонки попадаются. Наташка. Высокая, спортивная, действительно похожая на мальчика, если не знать ее. Парни считали ее слишком уж ажиотажной, девчонки не воспринимали как соперницу. Не нравилась она парням, но, по всей видимости, и не стремилась. И вела себя очень вызывающе. Да где ж это видано, чтобы девушка кадрила девушек, целовалась с ними. И притянула внимание Яринки, как магнитом.


— Ты действительно целуешь девушек, которых одурачишь? — с порога в лоб спросила Яринка Наташку, выдурив ключ у дежурной и почти насильно втащив девушку в раздевалку труппы.

— Тебе-то что, мелкая? — скептично поинтересовалась Наташа, глядя сверху вниз на обнаглевшую малолетку. Наташе было на тот момент двадцать два года. Яринке — все еще четырнадцать.

— Поцелуй меня!

— Дура!

— Поцелуй!

То ли в насмешку, то ли по каким-то иным причинам, но Наташка сгребла Яринку за волосы на затылке и впилась в ее губы поцелуем. И девочка ответила. Ответила со всей затаенной страстью, которую до сих пор не показывала никому.

— Дурочка, маленькая дурочка! Держись от меня подальше, или… я изнасилую тебя, — с угрозой в голосе прошептала Наташка, с силой отталкивая от себя Яринку и выбегая, как ошпаренная, из раздевалки.


Ментол

Есть что-то омерзительно-ментоловое во всех этих липких взглядах, стремящихся залезть под прозрачно-непроницаемый покров чужих желаний. Мир за стеклом из бронированных чешуек, словно мартини в бокале, только оливку где-то потеряли, споткнувшись о ковровую дорожку Млечного Пути. Не расплескали бы. Ведь могут, ироды. Подайте поскорее, пустеет столик. Гость замер в ожидании официантов-ангелов, нервно предвкушая, как дрогнет парадная портьера, задетая парчовым крылом, опрокидывая поднос. И нервно тлеет сигарета, отравляя атмосферу ментолом. Мерзкий едкий запах. Оштукатуренные ванильной паклей стены, выкрашенные в цвет рассветного карнавала, подпёртые прогнившими стульями-инвалидами с облупленной краской на бронзовых когда-то подлокотниках. И взгляды, стремящиеся залезть в бокал. Очнитесь, это мир, налитый в хрусталь, размазанный по тонким граням обрамления. Но все застыли, смотрят. И ангел вносит в зал заказ. Неровные перешептывания по столам. Им такого не подают, они не гости, они — завсегдатаи. У них никогда нет денег на глоток вселенной. Пустые столешницы, покрытые измызганными скатертями, обгрызенной бахромой свисающие до пола. Гость нервничает, примеряется к бокалу, отмахиваясь от ментоловых клубов, стремящихся испортить вкус искристого напитка. Планета маслянистыми следами стекает вглубь хрусталя, царапаясь о бронированный изгиб. Прикрыть ладонью, вдыхая остывающий пар дыхания миров. И зеленой склизкой змеей — ментоловая струйка. Зачем они здесь курят, ведь портят весь момент вкушения гурманского изыска. Это очень странное заведение. Казалось, столь редкий дорогой напиток должны подавать в соответствующей роскоши. Остались только ангелы и бронированный хрусталь. И единственный столик под хрустящей скатертью. Протестуя законам равновесия и притяжения, выгибаясь под неправильным углом, точеными тонкими ножками невероятно установлен стул, Единственное место в зале, по самому центру, где соответствующая атмосфера: инкрустированный фаланговыми косточками подсвечник на три свечи, расстреливающий полумрак очередями сполохов всех оттенков голубого и синего. Там, куда еще не пробрались змеистые дымы ментола. Да прекратите же курить! Гость оглядывается по сторонам, не понимая, зачем все они здесь, эти завсегдатаи, почему ловят каждый жест, впиваются глазами, стремясь сорвать покров с напитка, давясь слюной, не смея заказать. Чего боятся, почему молчат? Воздух потрескивает раскаленными взглядами, растекаясь под пальцами электрическим потом вожделения. Пальцы все еще не решаются сомкнуть захват на тонкой ножке, оставляя возможность отступления. Скрипучий голос ангела предупреждает, что долго выжидать нельзя — напиток выдохнется, потеряет вкус. Гость торопится, следует словам официанта, неловко опрокидывая содержимое бокала в горло. Закашливается, некуртуазно сплевывает, стремясь ногтями разорвать горло и избавиться от неожиданно мерзкого ментола, мгновенно растекшегося под кожей. Дикая тошнотворная агония сотрясает тело, вытравливая живость взгляда, скрючивая пальцы. Лохмотья кожи осыпаются пеплом, навечно искажая лицо гостя. Он стряхивает наваждение болезненной эйфории, оглядывается по сторонам, рассматривая завсегдатаев, словно собственные отражения в многочисленных зеркалах. Небрежный жест официанта указывает на свободный стол среди других, нетерпеливо требуя освободить место для гостей. Послушно, опустошенно, словно потерял наиважнейшее из пониманий, когда последнее желание забирает смысл, затмевая постыдное вожделение стремлений. Перед недавним гостем на ветхий грязный столик кладется пачка сигарет с ментолом. Дрожащими руками из свинцового нутра добывается единственная сигарета. Щелчок. Ангел подносит зажигалку. Новая порция омерзительного яда расползается под сводами зала очередной дымно-зеленой струйкой. Ангел брезгливо стряхивает пламя с пальцев, высокомерно удаляется за портьеру. Зал оживленно выдыхает дымом, тем самым обозначая высший уровень общения, растворенный в отсутствии звуков и мыслей. В пустых глазницах неопределенная тоска заколоченных досками крест-накрест дверей. Мутными искрами на центральный столик опускается свежая скатерть, оккупационно разбавляя едкий дым всплеском сероводорода. Заходит новый гость, претенциозно опускается на стул, щелчком аристократичных пальцев подзывая ангела. Тот с появлением не медлит, укладывая на стол тисненный бархат прейскуранта. И вздрагивает. Что-то в глазах гостя настораживает, мгновенно разбавляя яд ментола, выветривая осколки взглядов прочь, за покачивающуюся портьеру, таящую в своих недрах рецепт опустошенных глаз. Официант вытягивается расправленным кнутом, впервые нарушая тишину характерным щелчком.

— Мне сразу сигарету. Я тут барменом. Пора на отдых — наблюдать.

Присутствующие рассыпаются скомканными салфетками, промасленными пятнами усеивая пол. Парча слезает с крыльев ангела, бесстыдно обнажая золотые перья.

— Шутник ты. А кто работать будет?

— И не забудь оливку. Без миров.


В ритме сердца

Это было как другая жизнь, полная, настоящая, отдельная от школы, и от дома. Это было место, где всегда тепло, где сердце учащенно бьется, выстукивая каблучками ритм. Совершенный мир, утонувший в огнях рампы. Яринка была самой маленькой, моложе всех как минимум на три года, и участники танцевальной труппы любили девочку, баловали, покровительствовали. Огромный коллектив, только концертная группа насчитывала пятьдесят человек. Двадцать пять пар, четыре из них — сольные. И в одной из них — она, Яринка. Маленькая девочка со своей мечтой.


— Совершенная жемчужина, — не уставала восхищаться Виктория.

— Чует мое сердце, уведут ее от нас, не оставят в провинциальной труппе такую драгоценность, — искренне сокрушалась Галина Михайловна, давно смирившись с тем, что молодой и неопытный хореограф обскакал ее тогда, увидев потрясающие способности девочки, пришедшей, чтобы вступить в ансамбль.


— Сколько лет вашей цыганочке? — поинтересовался Игорь Александрович у худруководителя народного ансамбля, приехавшего на Оренбургский смотр.

— Четырнадцать, — едва слышно ответила Галина Михайловна. Сердце екнуло, подтверждая давно догадку — девочку заберут. Уж если сам Всевышний Господь Бог, Игорь Моисеев, положил глаз на девочку, то точно заберут.

— Четырнадцать? И столько страсти… Она в этом году заканчивает восемь классов?

— В следующем.

— Поторопите их, пускай сдает экстерном. Новая школа на последнем году обучения ей ни к чему.

— Игорь Александрович? — Галина Михайловна не стала озвучивать вопрос, ограничившись лишь интонацией в голосе.

— Да, я заберу ее после ваших гастролей по Корее.


У нее дрожали руки. Дрожали ноги, ресницы, слезы на ресницах. Она стояла и смотрела на двух людей, которые, не обращая внимания на ее присутствие, в спокойном разговоре решали ее судьбу. Но она была счастлива оттого, что мечты сбываются. Попасть в труппу Игоря Моисеева — попасть на Олимп танцев. Там конкурс — все девочки Советского Союза на одно место. Это был миг ее триумфа, признание ее таланта и желания танцевать. В ритме сердца.

А перед этим разговором был тот самый танец, во время которого ее заметили. Сценическая постановка цыганского танца с одной сольной женской партией и четырьмя мужскими. Вот только за двадцать минут до выхода на сцену Яринка сидела в кулисах и натурально выла: нервы не выдержали, отразившись острой зубной болью. Бежать к врачу не было времени, лекарства не помогут.

— Черт, мелкая, завалишь же! — Сергей "Сефа" бился головой об стену, понимая, что провалят смотр.

— Не завалит, держи, — Игорь протянул Яринке бутылку коньяка. Та без раздумий выдула четверть бутылки, не обратив внимания, как округлились глаза ее партнеров.

— С ума сошла?! А пополоскать больной зуб и выплюнуть слабо?!

Яринка виновато пожала плечами и, услышав объявление их номера, вышла на сцену как ни в чем не бывало. Зуб больше не тревожил. Опьяненная вдвойне, азартом зажигательного цыганского танца и коньяком, девочка выложилась на полную, отдавшись ритму танца до последнего вздоха.


Март прошел в горячке зачетов и экзаменов. До этого январь и февраль прошли в бешеном прогоне школьной программы. Руководство маленькой провинциальной школы всерьез побаивалось партийного давления из самой Москвы, поэтому препон не ставили, на многое закрывая глаза. Аттестат за восемь классов был выдан с двумя четверками. Остальные — пятерки. Все же классная руководительница, преподавательница немецкого, решила подпортить девочке оценку из-за личных отношений. Физрук пошел по ее стопам, хотя смеялись многие, поскольку девочка в прекрасной форме, и школьные зачеты и рядом не стояли с теми нагрузками, через которые она проходила, занимаясь танцами. Несмотря на две злосчастные четверки, вперели маячило прекрасное будущее, посвященное любимому делу. Яринка ликовала. Как оказалось, слишком рано и напрасно.


Очередной скандал родителей вывел Яринку из равновесия. Не имея желания больше находиться в этом бедламе, она вышла из дома и побрела по направлению к школе, где мог на стадионе находиться брат. Только до школы не дошла, упав на полпути. Встать не смогла, поэтому уселась посреди тротуара, размышляя, что ей теперь делать.

— Эй, Ир, ты чего сидишь? — Юрка-сосед подъехал на велосипеде. Видать, направлялся домой.

— Встать не могу, кажется, ногу подвернула. Юр, отвези меня домой.

— Не вопрос, садись.

— Дурак, говорю же, встать не могу.

С горем пополам Юрка усадил девочку на багажник велосипеда и покатил его по дороге.

— А я тебя ищу. Где пропала? — брат вышел навстречу, когда Яринка с Юркой свернули на родную улицу.

— Да вот… нога, кажется. Не могу идти, — пожаловалась девочка.

— Ладно, разберемся. Сильно болит?

— Не болит.

— Ладно. Спасибо, Юр, дальше я сам.

Нести на руках сорок пять килограмм живого балетного веса для крепкого парня под два метра ростом — сущий пустяк. Так он и внес ее в дом. При осмотре ног не оказалось никаких отеков, указывающих на ушиб. Разве что ссадины и царапины, которые получила при падении. На следующий день Яринка попыталась встать с кровати и рухнула еще раз. Ноги отказались слушаться. Вызвали врача.

Болезнь Шляттера. Для кого-то это простой диагноз, последствия устраняются быстро, болезнь отступает, и человек снова может ходить. Но для танцора это приговор. Особенно, если в острой форме, а у Яринки оказалась именно острая. Во время временного паралича она не чувствовала боли, но после боль пришла, на всю жизнь оставшись в коленях. Это был крест на танцах. Если на врожденный порок сердца руководство ансамбля еще могло закрыть глаза, поскольку прецедентов не было, то с таким диагнозом, как болезнь Шляттера, на сцену никого не выпустят. Это был конец.


— Ты понимаешь, что я не могу! Не могу! Меня посадят! — Виктория Анатольевна сидела в раздевалке и, не пряча слезы, пила водку. Стаканами и без закуски. Неизвестно, по кому больше ударило то, что Яринка больше не сможет танцевать. На просьбы дать шанс хореограф лишь наливала очередную дозу. Она была бессильна что-либо сделать и помочь девочке.

Яринка скрутила волосы в тугой узел на затылке и украсила его бутафорской ярко-алой розой. Девочка уселась перед зеркалом и принялась тяжелый сценический грим.

— Что ты задумала?

— Я ведь имею право на последний танец?

— Да.


Выровнять цвет лица, потому что софиты. Четкая черная подводка вокруг глаз и тонна туши на ресницы, потому что опять же — софиты, в их свете не видно лица, если макияж слишком легкий или отсутствует. Ярко-красный контур губ. И не сметь плакать, иначе потечет весь этот грим, грязными потёками размазываясь по лицу. Только не сегодня. Сегодня она будет красивой. Сегодня она возьмет в примерочной платье, сшитое для гастролей по Корее, куда она не поедет. Сегодня на ажурные чулки спустятся волны оборок шелкового платья. Сегодня ремешки сценических туфель последний раз будут застегнуты на щиколотках.

Сегодня она станцует Кармен. Такую долгожданную Кармен-сюиту в постановке Игоря Моисеева. Она так мечтала это станцевать, дерзким росчерком оборок юбки разбивая сердца.

Такие знакомые кулисы сцены Дворца культуры маленького провинциального городка. И каждый знает, где включаются софиты, рампа. Нет, сегодня только рампа, никаких юпитеров. Открыть кулисы. Стать на средине сцены, всматриваясь в последний раз в дощатый пол, на который больше не выйти.

Подними голову, Кармен. Никто не увидит сегодня твоих слез. Гордая, высокомерная. Ты не уступишь судьбе, даже если через миг умрешь.

Так подними голову, зритель должен видеть твое лицо. Или ты забыла, что самое главное в танце — это лицо? И посмотри в этот зал так, чтобы он запомнил твой последний танец.

Выше подбородок. Вскинуть руки — взмахнуть лебедиными крылами. Шаг. Каблук. Еще шаг. Тебе не нужна музыка, ты сама себе музыка. Из мелодичного фанданго взрываясь дробью пасадобля. Ты не успела выучить этот танец. Тогда роди его на сцене. Здесь и сейчас.

Слышишь, там, за твоей спиной, ревет коррида. Там, за твоей спиной, осталась жизнь. Через миг ты умрешь, но так и не опустишь голову.

Гордая красавица Кармен.

Танцуй. И непримиримый взмах руки уносит в небо на крылах.

Танцуй. И яростная дробь проломит пол, низвергнув тебя в ад.

Танцуй.

И улыбайся.


Дрянь


— Дрянь! Ни на что не способна! И кто ты теперь? Нервишки слишком слабые, болеешь? Зачем ты мне нужна такая? Я-то думала, в люди выбьешься, в глаза соседям посмотреть не стыдно будет, мол, не ногами дрыгает, танцует. Так нет же, и это упустила. Ты никто, ты хуже, чем пустое место. Дрянь!

Слова матери горечью закипают в сердце. А она стоит и смотрит, и молчит. И хочется высказать, выплеснуть всю обиду, накопленную за годы. И то, как ее на эти танцы не пускали, и то, как горделиво распускали перья, когда фотография Яринки была опубликована в журнале "СоцКультура". Сколько побоев вытерпела она, срываясь на репетиции, презрев запрет не выходить из дома. А теперь она просто четырнадцатилетняя никому не нужная девочка, окончившая восемь классов, и возвращать в школу ее никто не собирается.

Вот только ее взгляд уже стал тяжелым, она уже научилась смотреть так, что мороз по коже. Она уже сказала себе — "Я смогу. Смогу сама". Только забыла уточнить, что именно сможет. И теперь стояла и смотрела на плюющуюся ядом Марию. И смотрела так, что мать сорвалась в истерику.

— Не смотри на меня! Не смотри так! Убирайся!


Неделю друзья Яринки и ее брата собирали деньги в дорогу выгнанной из дома девочке. Кто у родителей брал на "кино и дискотеку", кто уже сам подрабатывал и мог оторвать от зарплаты или взять в долг до оной. С миру по нитке, пара одёжек, которые успела кинуть в сумку, свидетельство о рождении, ученический билет, аттестат за восемь классов. Она напилась вдрызг на дне рожденья друга и стояла на автовокзале, ожидая автобуса на Киев. Билет в кармане, друзья, качающие головами, мол, нехорошо все это, она же такая маленькая. Только и они не взрослые и помочь не смогут, хорошо, что хоть денег собрали чуть больше ста рублей да приютили на неделю. Брат плакал, грозился поставить матушку на место, вот только Яринка махнула рукой, мол, не надо, я смогу и так.


А из автобуса ее вытащили буквально в следующем городке. Какие-то ублюдки решили поразвлечься с одинокой девочкой. Она сбежала, применив самое простое, что умела на тот момент: "отвела глаза". А потом вновь увидела их, караулящих автобус на Киев: уж больно не хотелось упускать им девочку, где найдешь другую среди ночи? Тогда Яринка поняла, что не пьянеет и даже в таком состоянии умеет здраво мыслить. Наверное, она побила рекорд по дерзости и скорости пробежки, влетев в уже отправляющийся на Черкассы автобус. Злодеи не заметили, не обратили внимания на пролетающего мима паренька одетого в черное. Иллюзия, такая хрупкая, что разлетится прямо сейчас. Нет ни опыта, ни сил, чтобы держать "картинку". Пассажиры автобуса увидели уже влетающую девчонку в красной куртке. Лихорадочно вынимаемые из сумки деньги рассыпались по полу. Девочка упала на колени и, закрыв лицо руками, пыталась спрятать слезы страха.

— Закройте дверь! Поехали! Поехали! Поехали!

Наверное, не каждый день к водителю автобуса врывались девочки в слезах. Наверное, времена еще были те, когда слово "человек" означало — человечность. Нет, никто не полез в драку с хулиганами. Водитель просто закрыл дверь и дал по газам. Последнее было излишне, но, видимо, эмоции взяли верх.


Потом были Черкассы, был вокзал и билет на поезд, на Москву. Нет, не мечтала Яринка ухать в столицу и там попытать счастья. Ей нужно было в Питер. Ленинград. Потому что там Юрка и Тарас, они свои, они родные, они помогут. А главное — они уже взрослые, в отличие от тех друзей, что остались дома. Хотя именно дома теперь и не было.


Что могла знать маленькая девочка о том, что таят в себе большие города? Мерзость и грязь. Она не знала, она наивно полагала, что если спросить, как добраться до Ленинградского вокзала, то дядя-милиционер ей объяснит. А ее забрали в линейное отделение и отобрали деньги. И предлагали всякое, от чего Яринке стало дурно. Она не могла понять, как это дядька, годящийся ей в отцы, может предлагать такое. Она плакала, и ругалась, и пыталась взывать к совести… тщетно. Нет, сотрудники линейного отделения Киевского вокзала не пошли на насилие, но поступили все же подло, прикарманив деньги и вызвав инспектора для перемещения в детприёмник. Пошлый унизительный допрос: по какой причине сбежала из дома. Она не сбежала, ее выгнали. Но говорить этого не стоило. Она и не сказала, соврав, что ехала на каникулы к тетке и всего лишь спросила дорогу у милиционера. Немного успокоившись, Яринка решилась на побег при переезде. Интуитивно потянувшись к силе земли, удалось вскрыть замок. В глазах мгновенно потемнело от резко навалившейся усталости. Взять себя в руки, толкнуть дверь во время остановки на светофоре, и… бежать. Ворваться в ближайшее метро, перемахнув через турникет, ввалиться в вагон и только потом потерять сознание. Какая-то сердобольная старушка легонько похлопала по щекам, приводя девочку в чувство. Яринка с трудом сдержала тошноту, обрывочно объяснила, что опаздывает на поезд, но заблудилась в метро. Старушка рассказала, как доехать до Ленинградского вокзала.


На перроне было многолюдно. И были такие, кого заочно испугалась Яринка: слишком напоминали тех ублюдков, что вытащили ее из автобуса. А еще у поезда на Псков стоял и курил солдатик. За него взгляд и зацепился. Ага, солдат ребенка не обидит. Наивная, милиции ей было мало. Хотя нет, наивной она уже быть перестала, поняв, что в жизни все не так просто, причем это понимание пришло всего за пару дней.

— А вот теперь обними меня и порадуйся, да так, чтобы никто не сомневался, — Яринка повисла на шее у солдата.

— Э, ты это чего? — опешил юноша.

— Видишь, да не смотри, тихонько… стоят там. Они следят за мной, я их боюсь. А скоро вечер. Мне в Питер надо, только вот… деньги украли.

— Ой, я не в Питер, я в Валдай…

— Но по дороге ведь? Вот и расстояние станет меньше, доберусь как-нить, — она продолжала висеть на шее, почувствовав руки солдата на своей спине. Ни одна черточка на лице не дрогнула. Держать лицо, это как в танце. Яринка понятия не имела, где этот Валдай, но раз вокзал Ленинградский, то по идее все маршруты в том направлении.

Она забыла его имя слишком быстро, хотя он договорился с проводницей, отдал Яринке свое место, а сам ютился на третьей полке. Девочка сказала, что ей восемнадцать, врала, на чем свет стоит, и обещала отблагодарить. Ей было необходимо вырваться из Москвы. Для парня видимость благодарности выглядела однобоко, и он уже планировал, куда сможет повести эту девочку "в уплату долга". А она сбежала. Едва вышла на перрон в Валдае и растворилась, якобы отлучившись попудрить носик. И потом до утра сидела в парадном двухэтажки. Ступеньки были деревянными, она даже подремала чуток.

Поняв, что лучше спрашивать старушек, Яринка нашла автовокзал Валдая и уселась на лавочку у входа, размышляя, чего же дальше делать. Рассматривая носки собственной обуви, она заметила, как к ним присоединилась еще пара ботинок — явно мужские.

— А здорово ты Бориску уделала.

— Какого Бориску? — Яринка подняла взгляд на говорившего.

— Солдатика, с которым ехала сюда.

Яринка вздрогнула.

— Не бойся ты, мне на него все равно, просто знаю по общаге. Видел, как вы из поезда выходили вместе, мы его с другом встречали. Долго матерился.

— Пусть хоть повесится, мне все равно. Я с ним в постель не собираюсь.

— А со мной?

— А не пошел бы ты?

— Не кипятись, я пошутил. Есть хочешь?

— Я никуда не пойду.

— Да никуда и не надо, вон столовая.

Желудок предал, силы были на исходе — практика даже примитивного колдовства брала своё, и, решив, что опасности нет, а если что, так справится, Яринка пошла с незнакомцем. Столовая располагалась рядом с автовокзалом, вряд ли она могла служить прибежищем бандитов — времена были не те, да и мыслей таких у девочки не возникало.

— И все же здорово ты его, он так распсиховался, что любо-дорого смотреть. Я даже порадовался, когда увидел тебя.

— А мне можно, я — дрянь, — равнодушно ответила Яринка, когда они вернулись на автовокзал.

— Ты куда едешь, чудо в перьях?

— В Питер. Но тебе-то что?

— Хах, значит, доедешь. Я дам тебе денег на билет, мне не жалко.

— Да пошел ты, — мгновенно вспыхнула девочка, догадываясь, какую расплату потребуют за это.

— Вот дурочка. Держи. А теперь беги — вооон твой автобус, успеваешь.

Она не верила своим ушам, а незнакомец рассмеялся и всунул десять рублей ей в руку. И она побежала к этому автобусу, не веря в собственную удачу. Так ведь не бывает… покормил, денег на билет дал. Но почему? Никто и никогда не ответит на этот вопрос. Остается лишь полагать, что мир действительно не без добрых людей. Или же Яринке была настолько необходима помощь, что незримый хранитель дал немного погрешил против закона невмешательства.


— Мне в Ленинград, я просто не успела за билетом! Возьмите, очень надо, очень тороплюсь! — Яринка влетела в раскрытую дверь автобуса, держа несчастную десятку в вытянутой руке. Видать, водитель привык к таким выкрутасам, поэтому махнул рукой, мол, проходи в салон, и сказал, что билет оформится в следующем городе, в Крестцах, а в Новгороде появятся свободные места, поэтому безбилетники будут трястись в заднике "на движке", где нет сидений, но сидеть все же можно. Тогда Яринка не обратила внимания на второго "зайца". И, конечно же, она не могла предположить, какую роль сыграет этот парень в ее последующей жизни.


Оказавшись в относительном спокойствии и безопасности автобуса, Яринка позволила себе расслабиться и мысленно вернуться к событиям последних дней. Безусловно, её пугала жестокость и грязь, с которой пришлось столкнуться, но… оно всё словно мимо проходило, не задевая чего-то внутри, не позволяя испугаться по-настоящему. Как кино: вот вроде страшно, вот напряженный момент, но ощущение того, что экран погаснет и все расставится по местам, не покидает. Яринка словно наблюдала этот мир со стороны, не понимая, не ощущая, что на самом деле всё происходит с ней. Тем более, если вспоминать о неожиданных магических практиках. Не без того, чтобы девочка пару раз пыталась сотворить иллюзии: вон и дядю Валентина в заблуждение ввела. Но это безобидные игрушки, секундная маскировка. А вот взлом замка всерьез озадачивал. И последствия — тоже. Совершенно не хотелось вспоминать о том, как тошнило кровью в туалете поезда, как внутренности выворачивало наизнанку. И почему вместо металлического привкуса во рту мятная мерзость… ментол. Она вспомнила это слово из своего сна. И равнодушного ангела, разливающего судьбы по бокалам. Нельзя поддаться искушению и пригубить напиток. Нельзя испробовать на вкус то, что суждено, из чего состоят пути миров. Поддавшиеся застывают, им остаётся только жадно вглядываться в очередного неудачника, силясь понять: что же даёт вкус рока помимо опустошения? В какой-то момент Яринка поняла, что она и есть тот бармен, который жаждет только наблюдать, который точно знает, что к бокалу нельзя прикасаться, нельзя пропускать вот так через себя. От этого понимания вкус ментола усилился, словно подсказывая, что она на правильном пути. И да, всё же она приготовит этот дьявольский напиток. Но не сейчас. В далёком будущем. Мысли вытесняли одна другую, вырисовывая картины из несознательного детства. И глаза бабушки, тёплые и тревожные, оттеняющие хитросплетение невесомой, но невероятно прочной золотой сети. А если подумать… то понятно, почему бабушка тревожилась. Эх, поговорить бы с ней сейчас. Понятно и вечное недовольство Марии: ей не досталось даже крохи силы по наследству. Ни ей, ни Ларисе. А вот младшая впитала и бабушкино наследие, и то, что принесла с собой кровь отца. В семье никогда не говорилось о том, что он колдун. Все знали. И молчали. Но почему-то Яринке всё же показалось, что тревожилась бабушка не по этому. Если в семье два мага, то наследник не удивителен и не может настораживать. Было нечто другое, из-за чего Акулина Фоминична практически паниковала, словно не знала, что с этим делать, как исправить, сумев лишь попытаться оградить внучку золотой сетью от подстерегающих невзгод. Но не от тех, в которые Яринка попала. Видимо, бабушка не считала подобное угрозой. Слишком мелко. Покачиваясь в заднике автобуса, четырнадцатилетняя девочка пыталась поспевать за свалившимся осознанием, даже не анализируя, всего лишь собирая в мыслях факты. Она оставалась всё такой же маленькой наивной девочкой, но другой мир уже начал свой путь в неё.


У беды глаза…

В Крестцах Яринка всучила десятку "сожителю по движку" и отправила за билетами. Послушным мальчиком парень сорвался и побежал. Взглянув на стоимость билета, Яринка округлила глаза, но промолчала — двенадцать рублей с копейками, значит, доложил свои. Ей не до совести, ей нужно в Питер.

В Новгороде автобус пошел на дозаправку, и пассажиров высадили ожидать. Парнишка маялся поблизости от Яринки, а ее мучила новоприобретенная привычка — покурить. Нет денег, и сигарет тоже нет.

— Есть сигареты? — спросила она наобум. Он промолчал, развернулся и резко испарился.

— Вот черт, испугался, что ли? — девочка недоумевала недолго: парень примчался с пачкой сигарет в вытянутой руке.

— Вот! — почти победно возвестил он. Это были первые слова, которые он ей сказал.

В Новгороде дали места, и девочка поняла, как же она хочет спать. Прислонив голову к оконному стеклу, она пыталась подремать, ведь до Питера еще несколько часов, да и прибудут поздно вечером — вряд ли она сегодня найдет Тараса или Юрку и сможет объяснить свою проблему. А объяснять придется многое: и то, что отец не заступился, и то, что не могла пересидеть у бабушки гнев Марии; смысла в этом не было, раз уж так обернулась жизнь, то надо становиться самостоятельной и доказать в первую очередь самой себе, что не является настолько бездарной и беспомощной, как считает мать. Да и беспокоить друзей ближе к ночи не хотелось. Неуместная в сложившейся ситуации совестливость. Только поспать ей не дали. В парнишке вдруг проснулась разговорчивость, и он то и дело донимал соседку по автобусу вопросами. Пытался познакомиться, разве что в лоб имя не спрашивал, выискивая окольные пути и пытаясь показаться приятным заинтересованным собеседником. Только вот Яринке было не до знакомств, тем более, на фоне последних соприкосновений с мужским полом. И все же отголоски безрассудства (или это и был голос разума) взяли верх, и когда автобус проезжал Тосно, девочка на пальцах объяснила, что ночевать ей сегодня негде.

— Эм… ладно, Ленка что-нибудь придумает, — внезапно предложил помощь парень. Он был симпатичен, но простоват на вид и в поведении — Яринка решила, что справится с ситуацией. Он не выглядел опасным, более того, в нем наблюдалось наивности в несколько раз больше, чем в самой Яринке.

— Что за Ленка? Ты говорил, что едешь к другу, — припомнила его слова девочка.

— Эм, ну да, к другу. Самому лучшему. А Ленка, в общем, сама поймешь.

— Ладно, черт с тобой. Как звать-то?

— Вова.


В Питер прибыли около одиннадцати вечера. Вова долго бормотал что-то себе под нос: что на Торжковскую не попадают и на Вавиловых тоже, значит, придется ехать на Ленинский, к Димке. Яринка устала спрашивать и уточнять, она вообще запуталась, куда ее везут, и попросту решила довериться, мысленно и не только пообещав оторвать Вовке голову. Ночной Питер пробегал где-то сверху, отгородившись от Яринки сонными вагонами метро. Одиннадцатый этаж шестнадцатиэтажки. Димка — интеллигентного вида молодой мужчина лет двадцати шести-двадцати восьми. Приятный, вежливый, доброжелательный. Такой себе великовозрастный маменькин сынок в очках. Он долго извинялся, что мама дома, поэтому придется ждать, но что-то обязательно придумается. Они стояли втроем у лифта и курили. Яринка прислонилась к батарее, практически усевшись на нее, и молча наблюдала, как общаются Вовка с Димкой. А потом открылся лифт и… грянул гром. Яринка никогда не предполагала, не верила, не ждала, что так вот может быть: взгляд синих глаз пришпилил ее к стене, она не могла пошевелиться и, как кролик на удава, безотрывно смотрела в эти ненормальные глаза. А они смотрели безумно, словно их обладатель увидел что-то такое, что поразило его и парализовало.

Она была как в тумане, все застыло, остановилось, прекратило существовать и иметь значение. Что-то там говорил Вовка и тащил девочку за рукав, о чем-то там спрашивал Димка у обладателя синих глаз. Они смотрели только на Яринку, словно весь мир перестал иметь значение. А она смотрела на него, пришельца из лифта. Она не помнила и не понимала, кто и когда втолкнул ее в лифт, как они оказались там втроем: она, Вовка и незнакомец. Её вообще не стало на этой планете, в этой вселенной.

— Ты в курсе, кто я? А, чудо? — мягкий обволакивающий голос наполовину выдернул Яринку из сладостного забытья.

— Ты? А… знаю… Ленка, — почему-то ответила Яринка первое, что пришло в голову. Это ведь логично, они с Вовкой ехали к Ленке. Не стоит думать о том, куда уехала логика в этот раз. Ответом был смех. Искристый, заразительный.

— Я, конечно, похож на свою сестру, но не настолько же. Леша меня зовут, раз этот оболтус не додумался представить, — парень шутливо пихнул в бок Вовку. Тот что-то неразборчивое проворчал.

И Яринка прозрела: в одном лифте с ней ехал парень. Такой, каких даже в кино не показывают. Он был невысокого роста, не намного выше самой девочки, хорошо сложен, осанка выражала силу и уверенность, несмотря на рост. Тонкие губы, светло-золотистые вихры неуправляемой стрижки, и… глаза, в которых хочется просто умереть, растворившись в этой невозможной синеве.

— Значит, так, потом во всем разберемся, а сейчас, черт, мне кровь из носу надо на свидание, иначе не оберусь потом. Идете со мной, будешь числиться девушкой Вовки, а то она у меня ревнивая, аж жуть, — Леша взял ситуацию в свои руки, никто и не подумал возражать.


Лучше бы Яринка никогда не попадала на это свидание. Лучше бы ее убили по дороге, порвали в клочья и закопали где-нибудь. Нет, все было очень мило и прилично, девушка Леши оказалась очень приятной особой. Сидели у нее на кухне, пили чай. А потом она принесла гитару и попросила спеть, присев рядом с Лешей и склонив голову ему на плечо: картинка, а не сцена. И он запел. Яринка прокляла тот миг, когда услышала этот голос.

"Сволочь, вот же ж сволочь", — ругалась мысленно девочка, злясь все сильнее. Он смотрел так, что ее сердце остановилось… и следующий удар своего сердца Яринка услышала уже в груди Лешки.

— У беды глаза зеленые,

Не простят, не пощадят…

На миг Яринке показалось, что в глубине синих глаз мелькнула такая неприкрытая разъедающая боль, что девочка с трудом подавила вскрик — словно это ей сделали так больно. А еще обида ядовитой гадюкой растеклась по венам: ей так хотелось, чтобы он пел для нее. Вот только глаза — серые.

— Леха, я тебя уже ненавижу, хоть ты и мой лучший друг, — внезапно вспылил Вовка, схватил Яринку за руку и вытащил в коридор.

— Ты… чего? — опешила та.

— Ты себя в зеркало давно видела?! — Вовка злился и весьма грубо схватил девочку за затылок и повернул лицом к зеркалу. Яринка вскрикнула — в ее глазах плескалась ядовитая темно-изумрудная зелень.

Вовка молчал и злился всю дорогу, когда они под утро возвращались к дому Димки. Молчал и Лешка, не поднимая взгляд от тротуара. Немного обстановку разрядил сам Димка, сказав, что пару часов им лучше погулять, а когда матушка свинтит на работу, то можно будет отоспаться, привести себя в порядок и решить, что делать дальше. Тогда Яринка еще не понимала, что весь сыр-бор из-за нее, что Вовку запросто бы пустили в квартиру даже при матушке.

От некуда деться и чтобы не привлекать ничьего внимания, решено было выбраться на крышу и там пересидеть до положенного срока. На крыше обнаружились две импровизированных лавочки, на одной из которых растянулся Вовка, продолжая игнорировать как Лешку, так и Яринку, оставив им вторую лавочку.

— Замерзла? — поинтересовался Лешка, нарушив молчание после того, как заметил, что девочка весьма ощутимо дрожит.

— Угу, — ответила она, хотя ей совсем не было холодно. Причина дрожи совсем иная, но ее не озвучишь. Когда на плечи Яринки пустилась курточка, то девочка мысленно выматерилась на недогадливость парня. Слепой, что ли, совсем?

Димка и Лешка долго ругались на кухне, но уставшая Яринка провалилась в дремоту, не слушая того, о чем именно они спорят. А потом ее разбудил Лешка. Потом был почему-то вокзал и туманные объяснения, что пару неделек придется пожить у родителей, а потом все образуется и он, Лешка, что-то придумает. Вовка психовал, и вышло так, что билеты удалось взять на Бологое — там жила мама Вовки с отчимом, сам же Вовка проживал в Валдае с отцом. Он вроде как обещал матери заехать в гости и ворчал, что теперь придется и этих двух тащить, но слово сдержит, так что к родителям Лешки попадут не так быстро, как планировали. Лешка не возражал. Яринка вообще во всем запуталась и просто плыла по течению. Она никак не могла выкарабкаться из ощущений полусна, словно смотрит со стороны на происходящее через мутное стекло. Не понимает, ничего не может сделать. Да и не хочет. Ведь можно позвонить друзьям, но… синий взгляд примагнитил намертво, не отпуская.


Вовкина матушка оказалась женщиной приятной и понимающей. Да и ничего странного в том, что сын приехал погостить с друзьями, не увидела. Однако парней положила спать в одной комнате, а девочку в другой. Еще и построила из себя строгую мамашу, узнав, что девочке всего пятнадцать лет (на этот раз Яринка не решилась много прибавлять, всего лишь несколько месяцев), спросив, кого из лоботрясов потянуло на малолеток. Парни отнекивались, говорили, что просто друзья и никакого криминала. Там Яринка и узнала, что Вовке восемнадцать лет, а Лешке — слегка за двадцать. И еще, что они друзья едва ли не с пеленок. Вот только почему-то Вовка смотрит волком на своего лучшего друга.


Дорога к лешкиным родителям прямой не оказалась. После вовкиной мамы они приехали в Валдай и остановись на сутки у него в гостях. Потом попали к лешкиной старшей сестре, которая откровенно надавала подзатыльников братцу, ругаясь и сетуя на то, что тот никак не успокоится. Однако к Яринке отнеслась… с сочувствием. Едва не плакала над девочкой, чему последняя несказанно удивилась: с чего бы это, ведь ничего ненормального не происходит.

Когда приехали наконец-то к родителям в деревню, то Яринка настолько устала от всех этих перемещений, что ничему не удивлялась. Она устроила себе моральные каникулы, спала и отмокала в бане, восстанавливая силы и душевное равновесие. Правда в присутствии Лешки последнее удавалось плохо. Он вел себя по меньшей мере странно: мог долго молчать и просто смотреть на девочку. В такие моменты ей чудилась та нестерпимая боль, которую она увидела, почувствовала при первой встрече.

— Дурочка, я же все бросил из-за тебя. Только когда все поймешь, то ты меня возненавидишь.

Он был настолько нежным, что мир сошел с ума, стряхнув звезды в ладони ошеломленной Яринки. Он целовал настолько страстно, что сгорали губы. Но так и не зашел дальше поцелуев, хотя даже неопытная Яринка видела — его трясет от желания. Не посмел, не переступил. Сказал, что слишком дорожит.

— У беды глаза… твои.


Эффект близнецов. Я тебя ненавижу

— Не обращай внимания, отец меня часто с Ленкой путает, пьет много. Скучает он по ней, а она, зараза такая, не приезжает, — объяснил Лешка, когда Яринка в очередной раз удивленно вздернула бровь на обращение к Лешке в женском роде.

— Вот прям настолько, что можно спутать? Вы же разнополые, — не то чтобы девочка не верила, скорей, ей стало просто любопытно. У крестной ее сестры были близнецы, Олег и Оксана. С ними природа сыграла закономерную шутку, сделав девочку слишком "пацанкой" внешне, а мальчика — слишком женственным. Лешка же таким не был. Смазливое, возможно, слишком юное для двадцатилетнего парня, но, тем не менее, вполне мальчишеское лицо. Из-за этого еще больше хотелось посмотреть на почти легендарную Ленку, о которой все говорили, но которую Яринка так и не увидела, хотя успела познакомиться со всем семейством: со старшей сестрой Валентиной — сразу, с Сашкой и Женькой, старшим братьями — позже. Ко второму Лешка повез девочку в Архангельскую область — мама попросила съездить и помочь в возведении сруба нового дома для молодой семьи. С первым же познакомилась в Питере, когда возвращались от Женьки. В семейных хлопотах Лешкиной семьи пролетело полтора месяца. Даже с мужем Ленки, Димкой, уже была знакома. Вот только сестра не показывалась.

— Настолько, — рассмеялся Лешка и положил перед Яринкой свадебный альбом. Ленкин.

С фотографий смотрела невеста. Красивая, воздушная, невероятно женственная. Впрочем, все невесты в свадебных платьях выглядят принцессами. Ленка улыбалась широко и открыто, и верилось, что вышла замуж по любви и счастлива. Верилось бы, если бы за улыбкой не было заледенелых жестких глаз. Нет, не так смотрят счастливые юные жены. Тогда Яринка удивилась, но поняла причину много позже. И еще… Ленка была как две капли воды похожа на своего брата-близнеца, только девушка. Одно лицо, одни глаза и губы, только… разные. И можно поражаться до бесконечности, как настолько похожие люди все же выглядят по-разному.

— А ты где? — закономерно спросила девочка, не обнаружив на фотографиях из ЗАГСа Лешку.

— А я опоздал, но вот, — он перевернул страницу альбома и… на застольной фотографии был дембель-пограничник, улыбающийся и тостующийся с женихом. Яринка перевернула страницу назад, рассматривая невесту. Одинаковые. Разные. Он — задиристый вихрастый парень, живой, стремительный и сильный, почти рыцарь из средневековья. Она — кринолиново-кружевная барышня, без намека на мальчишество, томная и высокомерная. В одном нет сомнения — близнецы.


Они жили вместе. Растерянная девочка ждала июля, чтобы поступать, приняв как данность то, что случайный знакомый принял столь живое участие в ее судьбе. Она была благодарна, она не спрашивала лишнего и не удивлялась, что лешкины родители совсем не против, только мать, Фаина, вздыхала украдкой, покачивала головой и вполне серьезно собиралась найти Яринке жениха, что более чем удивляло. Нет, ведь правда странно, что мать радеет не за счастье сына, чувства которого слишком очевидны, а за чужую пятнадцатилетнюю девочку. Лешка злился, язвил, обещал убить любого, кто посмеет хоть бы посмотреть в ее сторону. И мог ведь.

Если затевалась драка, то местные парни звали Лешку. Он дрался так, что становилось страшно. Казалось бы, невысокого роста, не накачанный сверх меры, но его силу признавали даже те, кто старше лет на пять-шесть. И всегда звали на разборки. Он был похож на разъяренного тигра, способного свалить слона. Яринка за него боялась, но не могла не восхищаться. А он всегда презрительно сплевывал и говорил после драки:

— Слабаки.

Она влюблялась все сильнее, она на все была готова. Есть такое ощущение даже у маленьких девочек, когда они понимают, что все серьезно, что это он, тот самый, единственный, не бросит, не предаст, в огонь и в воду, в болезни и здравии, и рай в шалаше. Чувствовала, но не могла понять, почему такая боль в его глазах, когда он смотрит на нее, откуда такая обреченность. Они спали в одной постели, но дальше поцелуев он так и не зашел. Ни разу. И выл в подушку, разбивая кулаки о стену. Она не понимала. И плакала украдкой, не смея упрекнуть, ведь он так нежен и заботлив. И чувствуется — любит.


— Так, бездельники, до осени времени много, так что идите-ка работать, я за вас обоих договорилась, — распорядилась Фаина, и никто не посмел с ней спорить. Лешку и Яринку взяли упаковщиками на яйцесклад местной птицефабрики — временными, на каникулы, как брали многих вольношатающихся летом.

Понимая, что нельзя так бессовестно висеть на шее у чужих людей, помимо работы Яринка взвалила на себя готовку и работу по огороду. Когда Фаина увидела, как девочка за один день прополола все грядки и окучила картошку, то заплакала. Пожилая больная женщина просидела весь вечер за столом в кухне и, вытирая слезы, причитала:

— Господи, ну за что? Я была бы только рада такой невестке.

Устав плакать, она сорвалась на сына и надавала ему таких пощечин, что звон от них надолго оставался в ушах Яринки. Лешка молчал, он не оправдывался, ничего не говорил, только голову виновато опустил.


Иногда на выходных приезжал Вовка из Валдая. Они с отцом переехали в районный центр пару лет назад, но парень все равно продолжал возвращаться сюда при каждом удобном и не очень случае, приезжая к другу, ближе которого никого не было. Только теперь между друзьями выросла стена. Они встречались, напивались как-то горько и безрадостно. Однажды Вовка сорвался, принявшись упрекать, кричать на Лешку:

— Почему она? Все равно ведь ничего не выйдет! Только жизнь ей испортишь, ты, ублюдок! Почему она?

А потом они дрались во дворе. Никто не полез их разнимать, все стояли и молча смотрели. И это было страшно. Не вытерпев, поняв, что словами не разнять, что эти два придурка поубивают друг друга, Яринка схватила ведро с водой и выплеснула на дерущихся. Поймав момент, когда они остановились от подобной неожиданности, она влепила обоим по внушительной пощечине.

— Люблю я его, понял?! — рыкнула она на Вовку.

— Дурочка, потом возненавидишь, — ответил он, присел под стену бани и, закрыв лицо руками, неожиданно заплакал. Сбежавшиеся на драку молчали, пряча взгляд. Никто не попытался объяснить Яринке, за что же она должна возненавидеть человека, который ради нее готов на все, который любит так трепетно и нежно, даже если не говорит об этом. Вот только судят не по словам, а по поступкам.


Причин поведения Вовки Яринка так и не узнала тогда. Ей не хотелось верить, что два друга влюбились в одну девушку, и из-за этого такое противостояние. Здесь чувствовалось что-то другое, но что — понять девочка не могла. Ощущение было такое, словно Вовка за нее переживает, как друг, как брат, возможно… как человек, который чувствует ответственность, потому что именно он их познакомил. Словно бросил беззащитную жертву в пасть голодным львам. Это сквозило в его словах, в его поступках. Он даже сделал ей предложение, пообещав быть примерным мужем и расписаться, как только она получит паспорт. За что и отхватил еще одну пощечину. Со временем страсти улеглись, и дружба вроде бы наладилась.

Лето подходило к зениту. Лешка сказал, что ни в какое училище Яринка поступать не будет, закончит десять классов и поступит в институт, учиться будет в Питере, там есть где жить и вообще, решение всех вопросов он берет на себя. Девочка не возражала. Она уже привыкла, что этот человек решил всерьез заняться ее жизнью. Она не знала, почему так доверяет, все еще злилась и не понимала, почему он не может принять их отношения, хотя и чувства очевидны, да и все окружающие давно смирились с тем, что в жизни Лешки появилась та, за которую он — в огонь и в воду.

— Какая она? — спросила как-то Яринка на дискотеке Оксану, новую знакомую.

— Кто она? — та искренне удилась этому вопросу.

— Та, из-за кого Лешка не может принять наши отношения, — естественно, что в голову девочки лезли всякие глупости, и она пыталась отыскать причину всего происходящего, таких вот неопределенных отношений, такого сочувственного отношения окружающих. Ведь не бывает дыма без огня.

— Не было никого, и вряд ли будет. И тебя не будет. Сама уйдешь, уж я знаю. Только не мне об этом говорить. Захочет, сам расскажет. Только будь готова ко всему и береги нервишки. Жалко тебя, врагу не пожелаешь так ошибиться. Любишь?

— Люблю.

— Возненавидишь. Не простишь. И его жалко, дурака. Ведь действительно влюбился, вот кретин.

— Что все это значит?! — все эти тайны порядком надоели девочке, она вцепилась в воротник подруги, стремясь вытрясти из нее правду.

— Не мне говорить, не спрашивай. Убей, но не скажу.


Они ходили вместе в баню. Яринка видела, как Лешка жадно пожирает ее тело глазами и не смеет прикоснуться. Он никогда не раздевался полностью, оставаясь в рубашке и плавках. Смеялся, говорил, что маленьким девочкам нечего смотреть на взрослых мальчиков, однако не отказывал себе в удовольствии рассматривать Яринку. Она злилась, она хотела большего. В ней слишком рано проснулась женщина, жаждущая полноты отношений. И безгранично верила ему. А потом наступил день, когда проснулась ненависть. Девочка даже не подозревала, что может ненавидеть настолько сильно и всепоглощающе. Она обрекла себя всю жизнь сгорать в этой ненависти. Бессильной ярости, когда ничего не силах сделать.


Они вышли из переулка, направляясь в магазин по поручению Фаины. Вышли и остановились. Две женщины шли им навстречу. Узнав одну из них издали, Лешка, улыбнувшись, хмыкнул: "Валька". Собственно, ничего странного, она и раньше приезжала. Он не сразу понял, почему застыла и побледнела Яринка, почему резко развернувшись, она сорвалась и побежала назад к дому, мимо него по берегу. Она бежала так, словно за ней гналась стая бешеных собак. Лешка догнал, вернул домой, о магазине не было и речи — девочку трясло.

А дома на кухне сидели Фаина, Валька и… мать Яринки, Мария. Последняя ехидно улыбалась. Как оказалось позже, она перехватила письмо девочки брату, так и узнала адрес Валентины, потому что Яринка поставила его обратным. И приехала.

— И зачем? — вместо приветствия спросила девочка, выпустив все колючки, которые смогла отыскать в себе.

— Приехала посмотреть, до чего ты докатилась. Не ошиблась, вижу, дошла до ручки, даже парня нормального найти себе не можешь, — Мария облила дочь ведром презрения.

— Живу, как могу, работаю, пойду учиться. И не тебе судить моего парня, — огрызнулась девочка, слишком поздно заметив, какая напряженная повисла тишина.

— Совсем ослепла, парня от девки отличить не можешь? — язвительный смех в ответ. Мария откровенно потешалась.

— Что?.. — Яринка застыла. Оглядела всех присутствующих. Фаина с Валькой прятали глаза, первая вытирала украдкой слезы. Приезд матери Яринки принес боль и вынужденную правду. То, что скрывали от девочки все, знали, но молчали, ожидая, что все само собой решится и не придется брать на себя ответственность за эту самую правду.

Девочка оглянулась на Лешку. Он не просто побледнел, он стал мертвецки-серым. Не дышал, только слезы катились по щекам. Его только что убили, разрушили даже призрачную мечту на то, что рыжая малолетняя ведьма побудет с ним еще хоть немного. Яринка обернулась к матери. Та торжествовала, начав нести что-то о том, чего достойна ее дочь, какой она мусор и какая дура, что парня от девицы отличить не смогла. Мысли Яринки сорвались в бешеную скачку, опережая одна другую. Перед ней сидела и злорадствовала женщина, которая ее ненавидит, торжествовала, плюясь ядом. За спиной стоял человек, который беззаветно любит, который ни на что не надеется. Обманул, хотел хоть немного побыть с ней. Украл для себя несколько недель призрачного счастья. Злорадство и обман. Там — боль и презрение, и унижение. Здесь… а что есть здесь? Девочка опустила голову. Ее голос прозвучал слишком глухо в нависшей тишине:

— Я ненавижу тебя. Ненавижу настолько, что если ты сейчас не сгинешь с глаз моих, то я тебя убью. Я ненавижу тебя, мама!

Она обернулась, схватила Лешку за руку и выволокла на улицу. Были слезы. Были пощечины и упреки.

— Почему? Почему ты не сказал мне сразу? Я бы приняла! Я же люблю тебя, понимаешь ты, придурок, люблю! — она билась в истерике, а он обнимал и ласково прижимал ее к себе, целуя волосы на макушке.

— Ирочка…


Флейта

Взгляд застывает в каменистой пустыне. Отчего-то понимаю — это сон. И он не мой. Откуда такие ощущения, ума не приложу. Не просто сон, кошмар. Маленькая девочка жмется к камню, не смея пошевелиться. Смерть придёт за ней. Еще минута, и придёт. Оборачиваюсь к девочке, рассматриваю её, пытаюсь что-то произнести, но… она меня не видит и не слышит. Вдруг осознаю, как выгляжу: тот самый кошмарный паж из прежних снов. Хорошо, что не видит, сама боюсь такую себя. Или такого. Неправильные определения. Я не имею пола здесь, в этом теле. Больше не человек. Странное непонятное существо, монстр. Но это ведь не я её смерть? Нет, не должен. Зачем я здесь? Пространство корёжится и прогибается, впуская тварь. Взлохмаченный, изъеденный разложением, светящий реберными костями приближается шакал. Он огромен, его пасть оскаливается, капая вязкой желтой слюной. Направляется к девочке, хозяйке сна. Правильно ли я её называю? Это не имеет значения. Важно то, что… я не хочу, чтобы она погибла. Даже во сне. Почему? Не нахожу объяснений. Я должен защитить. Но как? Шакал поворачивается в мою сторону, злобно скалится, отступая на шаг назад. Он меня боится? Я могу противостоять ему? Может, у меня во сне есть сила какая-то? Ну да, это же нереально, здесь я могу быть рыцарем и магом. Как там, какие заклинания надо сказать? Или просто подумать, махнуть рукой и все случится? Пытаюсь представить себя в латах на коне с мечом-кладенцом каким-то. Ничего не меняется. Я всё тот же монстроподобный мелкий паж. Но шакал продолжает пятиться, рычит. Он меня видит, а девочка — нет. Почему так? Сплошные вопросы.

— Брысь, пошел вон! — рычу на шакала. Он щерится, но не исчезает, не собирается убегать. Значит, не настолько боится, чтобы уйти по моему слову. Мне самому-то страшно, колени трясутся. И полная растерянность. Вот только девочка начинает истошно кричать. Я должен что-то сделать. Причем срочно. Но что? И как? Я — мелкий мальчишка, хилый и костлявый, и никакой силы нет, не чувствую. Из посторонних предметов под руками только камни… вернее, под ногами. О, это будет весело, закидать этого монстра булыжниками. Интересно, как долго я проживу, если решусь на такое. Ах да, есть еще флейта. Нервный смешок. Наверное, страшное оружие, поражу попытками играть, вгоню в могилу фальшивыми нотами.

Стоп. А почему действительно не попытаться? Это же сон. Здесь всё имеет значение, если таковое придать предмету. Не просто так меня боится монстр, не просто так у меня только флейта. Может, она и есть моё оружие? Может, я, как гамельнский крысолов, заманю тварь в западню и тем самым покончу с ней? Раз нет других мыслей, стоит рискнуть. Песня, мне нужна песня… что я помню? Хах, вряд ли я этим хоть кого-то напугаю, но ничего другого вспомнить не могу. "Чалыкушу, королек — птичка певчая", въелась мелодия из фильма.

Нота за нотой, звук за звуком, мелодия начинается, льется тонкой хрустальной флейтой над каменными россыпями.

Шакал взвивается на месте, резко разворачивается и пускается наутек. Вот оно как, оказывается. Он не переносит звуков флейты? Хах, победа! Вот она, победа! Но… что это? По краю горизонта из камней вырываются деревья, моментально вырастая непроходимой стеной, преграждая путь твари. Они приближаются, сжимая кольцо. Шакал пятится. Я делаю шаг навстречу. Он не посмеет подойти ко мне, не посмеет напасть. Мы его дожмем. Я и деревья. Только почему они такие жуткие? Узловатые скрюченные ветки тянутся к загнанному монстру. Впиваются в его тело, пронзают насквозь, разрывая на смердящие ошметки. Куски протухлой плоти валятся на землю, вспыхивая и сгорая. Смрад горелого тухлого мяса. Это и есть сила флейты? Мерзко. Хорош же защитничек с таким оружием. Желание вымыться, содрать с себя кожу. Выкинуть подальше страшный инструмент. Вот и вопрос: кто же здесь настоящий монстр? Но девочка спасена. Она встает, оглядывается по сторонам, удивленно протирает глаза, словно не верит тому, что видит. А я… я растворяюсь, ухожу. В пробуждение. С вопросами: кто я? Зачем я?


Первое пробуждение


Все постепенно встало на свои места. Мария уехала не солоно хлебавши, тем более, Фаина мягко указала ей на дверь, став на защиту Яринки. Тайны перестали быть тайнами, все прояснилось. Свадьба, фотографии с которой видела девочка, оказалась фиктивным браком с обоюдной выгодой: Димке нужна была официальная жена, иначе не выпустили бы в Германию, Лешке нужна была питерская прописка. Чтобы ни у кого из чиновников не возникло подозрений, они выдержали все сроки и отгрохали свадьбу. Валентина серьезно потрудилась, чтобы сделать из Лешки девушку хотя бы для торжества. Корсетное платье с кринолином вычертило талию на совершенно мужской фигуре, длинные рукава и перчатки скрыли руки, накладки, кружева, и вроде появился бюст, а дальше — дело правильной прически и косметики. Невеста получилась настоящая, воздушно-женственная, как минимум на фотографиях. Маскарад длился недолго, устав от непривычного наряда, Лешка быстро перелез в военную форму димкиного брата, поскольку собственную одежду благоразумно спрятали, чтобы чего не вычудил на торжестве. Не помогло, все равно не сдержался.


Природа жестоко пошутила, дав настоящему парню женское тело. Даже не тело, а те самые половые признаки. Хотя со вторичными, которые влияют на фигуру, Лешка справился сам, и подтвердить паспортный пол можно было, лишь раздев парня полностью. Едва очерченная маленькая грудь могла сойти за накачанные мышцы, смотревшиеся вполне уместно на рельефной спортивной фигуре. Широкие плечи, узкие бедра, никаких намеков на женскую талию или округлости, зато продуманная правильная "рельефность" в плавках. Вот пока их не снимешь, не поймешь, что там всего лишь "обманка". Всего этого Лешка добивался годами, еще с детства осознав, что он все-таки парень. Постоянные тренировки изменили тело, удалось даже в корне удавить рост груди. А вот поведение, характер и взгляды на жизнь менять не пришлось, они всегда были мужскими. Лешка не был лесбиянкой, он был молодым мужчиной, а значит, закономерно любил женщин. Однако в силу сложившихся обстоятельств, отвел себе роль рыцаря, не посягающего на "честь" своих девушек. Люди, которые знали правду, поскольку Лешка вырос на их глазах, относились к этому снисходительно, жалея его самого и его семью, ведь не скажешь, что повезло таким родиться: не жизнь, а персональный ад. Что-то Яринка узнала от него самого, что-то рассказали Фаина и братья с сестрой. Но для девочки он навсегда остался парнем, она приняла все как есть, не задумываясь о том, что правильно по меркам общества, а что подвержено осуждению.


Это было самое счастливое время в жизни Яринки, и останется таковым в памяти на долгие годы. Она просто наслаждалась этой неправильной любовью, в юношеском максимализме не подозревая, что еще не научилась противостоять мнению общества, еще не понимая, что ее беды только начинаются. Она была влюблена до беспамятства, не замечая ничего вокруг. Не сдерживаемый больше своим секретом Лешка переступил черту, решившись на то, на что никогда не мог надеяться, не подозревая, что совершил самую страшную ошибку — нельзя было прикасаться к этой девочке, нельзя срывать покров, рушить границу. Он упивался этой близостью, сходя с ума от того, как Яринка тает, сгорает в его объятьях, отдаваясь полностью, принимая его любовь, те ощущения и чувства, что он дарил столь щедро. В маленькой девочке проснулась женщина, страстная, горячая, желанная. Как оказалось позже, желанная слишком многими.

Есть девочки, которых нельзя лишать девственности, нельзя пробуждать эту необузданную жадную чувственность. Лучше оставить все как есть, и пусть умрут в безвестности, меньше горя принесут тем, кто их осмелился любить. Яринка оказалась из таких. Она не была красавицей, но и страшненькой не была. Обаятельная, симпатичная, но не более того. Иногда на нее заглядывались парни, тем более, выглядела в свои пятнадцать она слишком взросло, что и пробуждало интерес к ней. Но, тем не менее, вокруг всегда есть красавицы, за которыми толпами бегают поклонники, все же оставляя в стороне таких, как Яринка. Средненькая симпатяшка, не отталкивает, но и привлекает весьма не многих.

С нее словно сдернули чадру. И все, даже те, кто с ней общался раньше, заметили это — слишком резко она стала выделяться даже на фоне писаных красавиц. Нет, черты лица не изменились, это была все та же девочка, вот только… воздух кипел вокруг нее, плавился едким маревом, как в летний зной над асфальтом. То, что вспыхнуло тогда в ее глазах, не погаснет всю жизнь, продолжая слишком многих примагничивать. Она все еще была той самой девочкой, но разительно изменилась, позволив разбудить в себе ненормальную зашкаливающую чувственность, неудержимую всепоглощающую страсть. Это сквозило в жестах, в походке, таилось в уголках улыбки и полыхало жарким пламенем в глазах, обещая… если бы она жила в средневековье, то за это молчаливое обещание ее сожгли бы на костре, без суда и следствия признав ведьмой. Только она не была ведьмой, хоть и сама себя таковой считала. Сплетая лёд и пламя, природа выковала новую Изиду, жизнь дарящую. Как источнику — утолить жажду, как к огню — отогреть сердце. Не дар, проклятье.


Впервые он пришел поздним вечером. Тот, кто сумел преодолеть границу. А ведь всё начиналось так невинно.

Июльский вечер. Лешка, Яринка и соседка Шурка сидели дотемна на лавочке, беседовали, пели песни. Потом Лешка пошел проводить соседку, а Яринка переместилась на веранду — там ночевали, ведь в избе душно, да и ночными похождениями негоже беспокоить пожилых родителей. Она не стала включать свет, мгновенно забравшись под одеяло. Услышала скрип тяжелой входной двери, притихла, решив поиграть в "уснувшую" — мелкий упрёк, мол, долго провожаешься. Открылась дверь на веранду, и тень мелькнула но фоне окна. Тень опустилась на кровать, прогибая матрас под весом тела. Яринка поворочалась, якобы во сне, "случайно", задевая ногой сидящего Лешку… Нога прошла сквозь силуэт, не встретив препятствия. Мороз продрал по спине. Она мгновенно бросила игру, взвилась на подушках, заворачиваясь в одеяло и включая свет. Веранда была пуста. Лишь двери нараспашку. Тяжелые, дубовые, их не могло открыть сквозняком, разве что ураганом. Яринку трясло. Так она и сидела, глядя в пустоту, пока не вернулся Лешка. Он поворчал на то, что дверь открыта, комары налетят. А потом увидел позеленевшее от страха лицо девушки. Потрогал за плечо, вернул в реальность. Она сбивчиво рассказала, что произошло, всё еще помня, как прогнулась кровать под тенью. Он был здесь, действительно был… вот только кто? Лешка посмеялся, назвал выдумщицей суеверной, которой домовые по всем углам мерещатся. Но ведь кто-то открыл двери. Больше Яринка не рассказывала о подобном никому.

А он пришел опять. Лешка уехал в ночное — помогать с лошадьми. Яринка осталась одна. Спать отправилась в избу, не решившись остаться на веранде в одиночестве. Зря старалась. Он всё равно пришел. Прикоснулся холодной рукой, закрывая девушке рот, чтобы не поднимала шум. Она обмерла от ужаса, отказываясь верить в то, что видит и… слышит. Лишь голос в голове.

— Не бойся, я не причиню вреда. Даже если хотел бы, не смогу. Ты не должна была просыпаться, хотя всё еще спишь. Сорван лишь первый покров, ты еще можешь спастись. На тебя еще не объявлена охота. Лучше умри. Сама умри, иначе будет хуже.

— Кто ты? — Яринка попыталась спросить мысленно, всё равно рот закрыт. Получилось, поскольку последовал ответ:

— Собиратель.

— А я?

— Ты еще никем не стала. Твоя проснувшаяся сила — всего лишь отблески скрижали. Я больше не приду. Если не проснёшься. Спи всегда. Умри. Тогда спасёшься.

Он ушел так же, как и появился, оставив лишь изморозь на губах Яринки. Ей хотелось закричать, остановить его, спросить о многом. Вопросы зароились в голове. Но он ушел.


— Мне хочется их всех убить. Всех, кто так смотрит на тебя, — Лешка ходил настороженным драконом, охраняя свое сокровище от тех, кому хватило наглости не только смотреть на Яринку, но и попробовать ее заполучить.

Казалось, еще вчера все эти парни спокойно относились к присутствию в деревне новой девушки, и неожиданно она им стала интересна. Некоторым даже хватило смелости сказать ей прямо, мол, бросай своего Лешку, я ведь нормальный парень и все такое прочее со всеми прилагающимися регалиями. Они словно забыли, что девочке пятнадцать лет, и звать ее замуж вообще-то рановато. Лешка подрался пару раз, страсти поутихли, смелости у "женихов" поубавилось. Но взгляды, обращенные на девочку, не изменились. Тогда он, не дожидаясь осени, увез ее в Питер, временно поселившись у брата на Вавиловых.

— Леш, ты думаешь, здесь будет иначе? — Яринка не была глупой, она уже сама не радовалась изменениям.

— По крайней мере, здесь соперничество будет честным, никто тебе глаза колоть не сможет тем, что я — недоделок.


В Питере действительно оказалось проще. Все же наличие парня рядом с девушкой остужало пыл многих, да и не было еще такого обширного круга знакомых, чтобы у кого-то хватило смелости соперничать с товарищем, а незнакомцы не рискуют, разве что глазами съедают. Вот только было не до этого. Для поступления в вечерню школу нужна была справка с работы, иначе не возьмут, а найти эту самую работу маленькой девочке без питерской прописки ой как непросто. Но Яринка не отступала. Тогда были другие времена, и газет с вакансиями не продавалось в каждом ларьке, так что приходилось поднимать на уши всех знакомых и их знакомых, чтобы найти искомое. Яринка позвонила Тарасу и назначила встречу. Не стоило игнорировать друга детства: может, он подскажет, куда обратиться.

— Ой, маленька, как ты расцвела, узнал с трудом, а ведь виделись зимой. Ну надо же, какая стала. Стоп, ты же мелкая совсем? — Тарас недоуменно хлопал ресницами, рассматривая девочку. Однако назвал ее детским прозвищем с характерным отсутствием "я" в окончании. От перемен Яринки он оказался защищен тем, что она младшая сестра его друга — такой и отпечаталась навсегда в его памяти, и это табу не позволяло смотреть иначе на резко повзрослевшую девочку. Он знал, сколько ей лет, и помнил, что ему — двадцать четыре. А еще помнил, что они друзья, и что его друг, тем более такой малолетний и беспомощный, нуждается в помощи. Тарас помог, он подсказал, куда ей обратиться, не дал точного адреса, поскольку сам не знал, где именно возьмут несовершеннолетнюю, но задал направление, в каком искать.

— Там либеральная обстановка, такие возьмут, так что забрось глупые идеи о правильной социалистической работе и иди к творцам. Ха, эти любят помогать молодежи.

Она уже не помнила, какая это по счету мастерская. Была и у художников, и у скульпторов, была даже в одной кузнечной. Не брали, все места подмастерьев заняты. Она не отчаивалась и искала дальше. Есть время, есть желание, так чего останавливаться и руки опускать? А вечером, уставшую, ее ждет пришедший с работы Лешка. Обнимет, успокоит, поможет снять усталость и просто обогреет теплым словом. И все же удача улыбнулась ей, приведя сюда, словно это было предначертано кем-то свыше. Искавшая временную подработку девочка не знала, что найдет профессию. Но обо всем по порядку.

— Не боги горшки обжигают, у них на это нет таланта, — первое, что услышала Яринка, открыв дверь в очередную мастерскую. Шустрый старичок что-то настоятельно вбивал в голову более молодого, но тоже взрослого коллеги. Позже девочка узнает, что это любимая поговорка мастера, и ее можно услышать пару десятков раз за день.

— Здравствуйте. Вам помощники не нужны? — с порога выпалила Яринка.

— Здрасте-здрасте, нам нужны. И помощники, и подмастерья, и ученики. И пусть еще раз мне этот штанопротиратель попробует сказать, что это не вписывается в рамки трудового кодекса! — темпераментный старичок как-то быстро оказался рядом с девочкой, отечески обнял ее за плечи и увлек вглубь мастерской. Яринка не успела опомниться, как перед ней исходила паром чашка чая и оба мастера очень живо принялись описывать все прелести керамики. Начали прямо с чашки, поставленной перед девочкой.

Большие люди. Когда Яринка узнала, кем является старший мастер, то прониклась почти благоговением. Он был действительно Большим Человеком во всех смыслах. Только не тем, кто в партийном кабинете трет штаны, а Мастером. Почетный член союза художников, награды, грамоты, регалии, персональные выставки за рубежом. Но даже не это впечатлило. Он был Творцом, тем, кто творит руками и душой. Глядя на его работы, у Яринки замирало сердце, и она могла лишь восхищенно шептать: "Какая красота!". Гончар от бога, каких мало. А еще бунтарь. Именно он повлиял основательно на то, в какую сторону развился характер девочки, тогда еще маленькой и глупой, без сложившегося мнения и взглядов. Он породил в ней гончара и Че Гевару.


Время, проведенное в Питере, стало золотым, стало драгоценным. Город, в который невозможно не влюбиться. Он согревал Яринку своими каменными стенами, позволяя распускаться экзотическому южному цветку даже здесь, в Северной столице. Если бы девочка была старше, если бы тогда была сильнее и понимала больше, то никогда не покинула бы этот город, который давал ей слишком много и ничего не отнимал. Отняли другие. Пока же в жизни Яринки все складывалось как нельзя лучше. Это было время, когда они с Лешкой еще не ругались, потому что она еще не сорвалась, не начала делать глупости, пойдя на поводу общественного мнения. Тогда ее нервы еще выдерживали нагнетающееся противостояние общества и маленькой девочки с ее нетрадиционными отношениями. Тогда она была невероятно счастлива, не разбираясь, где ей лучше: в ласковых заботливых объятьях Лешки или в мастерской, где она открыла в себе желание творить.


Она сидела на вертящемся стуле между рабочим столом и стеллажом. Со стола брала вынутые из формы изделия, зачищала швы, замывала их губкой и ставила их на полку: просыхать до обжига. Первая отломавшаяся от чашки ручка вызвала панику Яринки. Как же, испортила работу. А мастер посмеялся. Не старший, а второй, Вовка-Муха. Полтора метра ростом, тридцатилетний мужчина передвигался настолько быстро и поспевал везде, где надо и не надо, что был закономерно прозван таким же шустрым насекомым. И он смеялся, глядя в перепуганные глаза девочки, готовой к наказанию и порицанию за криворукость.

— Во-первых, это не твоя вина, а заливщика, который недодержал и подал чашки слишком сырыми, чтобы их можно зачистить без повреждений. Во-вторых, испортить что-то окончательно здесь практически невозможно, — при этом он взял одну из чашек, сжал в руке, комкая, и баскетбольным броском отправил в шликерную машину. — Безотходное производство, по крайней мере, пока не совершен политой обжиг. Даже после утильного пойдет на шликер, так что не волнуйся о таких "потерях". В-третьих, и это самое главное: вот тебе глина, вот вода и испорченная чашка. Делай с ней что хочешь, на этой основе сделай чашку, какая тебе придумается. Давно пора обзавестись собственноручным творением для распития чая, такое уж у нас правило. Тем более, раз партия запорота по заливке, то заняться тебе пока нечем.

Приделывать ручку обратно девочка не стала, решив, что ее чашка будет особенной, раз она личная, так что, как минимум без ручки. Все еще находясь в некотором потрясении оттого, что наказания не будет, а наоборот, ей доверили сделать нечто большее, Яринка взяла в руки губку и тщательно замыла место слома, выровняв поверхность чашки до идеальной. Она давно наблюдала, как работают мастера, нанося лепнину. Тонкий резак обозначил контуры будущего орнамента, и размягченная глина аккуратными лепестками легла на чашку, вырисовывая простенькие цветочки. Девочка была так сосредоточена на работе, что не заметила, как вернулся старший мастер, как он стоит, опершись на дверной косяк, и внимательно наблюдает за помощницей, которая незаметно для себя переместилась в ранг ученицы.


— Муха, а ты давно заметил, что она — творец? — спустя два дня после происшествия с чашкой мастер вертел в руках собственноручное изделие Яринки, довольно жмурясь. Пальцы разжались, и расписная рельефная чашка полетела на пол. Девочка вздрогнула, но все же улыбнулась.

— Да я и не понимал до этого момента, просто не хотел, чтобы она расстраивалась из-за такой мелочи, как отломанная ручка, — Муха наклонился и поднял с пола чашку, одобрительно прищелкивая языком.

— Ваши чашки слишком часто летают со столов и не разбиваются, — с веселым вызовом "оправдалась" девочка за неразбивающуюся чашку.

— Когда понять успела про высокотемпературный обжиг? — поинтересовался мастер.

— Просто наблюдала.

— Раз так, то иди со мной, проверим твою наблюдательность на ином уровне, — хитро ухмыльнулся мастер и повлек девочку за собой в другую комнату мастерской, в святая святых — гончарку. — Вот тебе глина, вот круг. Для пробы даже деревенская кринка или плошка сойдут, — распорядился он, впихивая в руки девочки ком глины. Последовавший за ними Муха коварно захихикал.

Помнить. Не руками, потому что этого руки никогда не делали. Помнить глазами, чувствами. Просто знать, как правильно, как нужно. Планомерно выбивать пузырьки воздуха из глины, тренируя руки и избивая стену. Сесть за круг, выдохнуть, качнуть ногой, запуская новый, но все же древний механизм, еще раз выдохнуть, закрыть глаза, затаить дыхание, собраться, посмотреть на вращающийся круг и выверенным, просчитанным не умом, но чувствами движением, поместить глину в самый центр. Смоченные водой пальцы рождают углубление, выводят живые стенки, выкручивая из бесформенного комка простенькую вазу с зауженным горлышком.

— Умница! Ну умница же! Муха, ты видел, нет, ты это видел? С первого раза без вылета! Вот это рука! Ты много таких видел?

— Вы правы, мастер, она — творец.


Творец. Живая сила, растекающаяся по венам, проникающая под кожу изнутри, выплескивающаяся энергетическим торнадо. Взрывает, опьяняет. Застилает взор, не позволяя разглядеть, какую цену придётся заплатить за дар, показавший себя впервые здесь, в гончарной. Нет, это не её призвание, всего лишь одна из граней — творить руками. Но это лишь оттенок, отголосок её силы. Она еще не понимает, насколько беззащитны те, кто привносит в жизнь новое, сотворённое душой. Еще не знает, что хрупкому человеческому телу никогда не выдержать этой силы, стремящейся покинуть плен, вспыхнуть, взорваться, прокатиться живой волной по всему миру, сметая всё на своём пути. Кто придумал хранить Изумрудную скрижаль в людских сердцах?


Три страсти, три любви


Яринка думала, что ничто и никогда не вылечит её от танцев, от того, что она потеряла, от этой разрывающей изнутри боли, которую пыталась хоронить в себе, глухой оборванной струной это останется с ней навсегда. Но все-таки нашлось то, что смогло наполнить ее настолько же, не оставляя места сожалениям. Она горела, она светилась изнутри, возвращаясь по вечерам с работы. И ей хотелось вновь туда, бежать, лететь… творить. Она бы ночевала в мастерской, если бы не жаждала всем естеством видеть теплый взгляд невероятных синих глаз. Она не разрывалась между ними, ее на все хватало, на всех. Если есть высшая эйфория, то Яринка пребывала именно в ней, найдя себя, встретив человека, который окунул ее в такую нежность и любовь, что большего желать нельзя. Она и не желала, не замечая, как надвигается гроза, хотя до самой грозы было еще далеко. Еще девочка пребывала в состоянии невозможного безумного блаженства, наивно веря в то, что так будет всегда. За взрослым чувственным телом скрывалась детская душа, впрочем, возраст соответствовал душе, позволяя находиться в благом неведении насчет того, как этот мир устроен.


— Мне боязно, она так увлеклась, — пожаловался Лешка мастеру Яринки, глядя, как воодушевленно она работает, как светятся ее глаза.

— Дурак же ты, — улыбнулась девочка, услышав разговор.

— Не бойся, просто смотри, как она цветет. Это не оторвет ее от тебя, лишь приумножит ее любовь, — пожилой мастер понимал, что говорит, радуясь ученице. Наверное, есть что-то в учителях, когда они находят тех, кого сочтут достойными передачи мастерства. Наверное, они считают их своими самыми любимыми детьми. И расправляют плечи, молодея, возвращая себе силу, принимая ответственность за своих учеников.


Яринка не противилась, когда за нее решали. Узнав, что учиться самостоятельно и сдавать экстерном ей не впервой, мастер договорился о досрочных экзаменах в вечерке, в которую поступила девочка. Там сильно не возражали, все же правила более либеральны, чем в общеобразовательной, тем более, когда просит Такой человек. В жизни девочки это случилось второй раз: Большой человек, благостный дедуля с большими связями и твердым словом, решил ее судьбу. Она иногда сравнивала его с Моисеевым, вот только с мастером была знакома лично и давно прониклась более чем симпатией к учителю. Она им восхищалась. А он вспомнил, что его партбилет не просто бумажка, что все его регалии, на которые ему начхать, в этой стране что-то весят, и ломал двери, прокладывая путь для ученицы. Возможно, люди в его возрасте чувствуют, когда приходит их последний шанс, тем более, если это шанс передать все, что знаешь и умеешь сам. Он лихорадочно учил ее, понимая, что его время скоро закончится, она же отвечала с неуемным пылом, жадно впитывая знания и нарабатывая руку. Она жила тем, что творила. Податливая пальцам глина, которая рождает чудеса. Керамика стала ее страстью, большой и настоящей любовью, которая смогла затмить боль потерянных подмостков.


И все же на первом месте оставался Лешка. Редко случается, что первая любовь бывает настолько сильной, настолько настоящей и всеобъемлющей. С Яринкой случилось. Она могла не говорить, просто смотреть в его глаза, просто слушать его голос, его песни, тревожный и трепетный перебор струн гитары. Она настолько растворилась в нем, что не могла представить, что этот человек мог не случиться в ее жизни. И отдавала себя без остатка, раскаленными ночами сгорая от любви и страсти. Ей стоило закрыться в этом мире, захлопнуть все окна и двери, беречь свое такое зыбкое счастье, доверившись не разуму, но сердцу. Тогда судьба еще хранила ее, не разрешая никому вторгаться в хрупкий невозможный рай на двоих. И Яринка ласковым котенком сворачивалась у ног своего любимого и засыпала, обхватив его колени. Тогда она еще не слышала всех этих голосов, твердивших, что она достойна большего. Чего же большего, люди, вы с ума сошли?! Такое счастье дается в жизни только раз. Но ненадолго. Иногда кажется, что кто-то сверху завидует, если человек так счастлив, и разрушает эту эйфорию.


Третьей любовью стал Питер. Этот город слишком щедро дарил себя, осыпая девочку драгоценными искрами чудес. Одним из чудес стал Юрка. Такой, казалось бы, знакомый с детства и простой, давний друг предстал совсем в другом обличье. Он искренне обрадовался, что "маленька" теперь здесь, пообещав опешившему Лешке, что "все будет ништяк", он в считанные недели протащил Яринку по всем знаменитым местам Питера, решив, что главным достоянием этого города является рок-клуб, квартирники, тусовки неформалов. Зерна упали в слишком благодатную почву: еще бы, мастер со своими прогрессивными взглядами уже разбудил в девочке протест, но кто же знал, что… Че Гевара получится с цветами и косичками, в потертых джинсах и расшитой на кельтский манер рубашке?


— И как тебя угораздило? — вопрошал Лешка, всеми правдами и неправдами вытаскивая беспокойную возлюбленную из кутузки, в которую тогда гребли всех "неблагонадежных", а новоявленная хиппушка-лапушка относилась именно к таковым.

— Леш, но ведь так неправильно. Нужно что-то менять в этом прогнившем мире.

— Тебе больше всех надо?

— Если не я, то кто?


И снова все по кругу. Очередная акция протеста, очередной арест. Очередное смешливое ворчание Лешки. Его все это забавляло. Он даже не ругался всерьез, вытаскивая ее из очередной прокуренной насквозь "травкой" квартиры. Все же она была ребенком и не могла не поддаться этим новым, ярким, таким невероятным краскам жизни. Она не понимала, что это её бич, её крест на всю жизнь — влюбляться не в людей, в таланты. Лишь так уметь передавать то, что в ней самой храниться, раздаривать по крупицам свою страшную силу, разделять бремя творца на всех. Не тем она родилась человеком, чтобы остаться в стороне. Лешка понимал. Мастер помогал ему понимать, объясняя, что "эту песню не задушишь, не убьешь, но нас с тобой она сведет в могилу, так что крепись, эта сожжет все на своем пути, если ее огонь не перенаправить в созидание". Он не знал, а может, знал, но не предполагал, что осталось совсем немного времени, и начинающий творец пойдет своей дорогой разрушения, ровняя с землей все, что ему было дорого. Но пока северный город принимал в свои объятья беспокойную девочку, которая "если не я, то кто?". Колыбель революций всегда благоволила таким горячим и неосторожным. Гори, пока живешь, и — сердце с перцем, чтобы горело ярче.


Как плохо быть взрослой и одновременно несовершеннолетней, Яринка прочувствовала позже, когда вопрос о прописке завис в воздухе. В принципе, проблемы не было как таковой, Фаина без лишних экивоков предложила прописать у себя, а это все же ближе к Питеру, чем союзная республика Украина. Проблема заключалась в том, что нужно съездить выписаться, а это не такой простой вопрос для несовершеннолетних. Потрясая пенсионной и инвалидной книжками, подкрепив их медалью "Героя труда", Фаина выбила разрешение прописать у себя девочку и обеспечила Яринку надлежащей бумагой, без которой ее не выписали бы из дома родителей. Это была простая часть. Оставалось еще столкнуться с матерью и получить разрешение от нее. Вот здесь предвиделись значительные сложности, учитывая отношения дочери и Марии. И все же девочка набралась храбрости и поехала, поскольку дальше тянуть было нельзя, можно нарваться на неприятности с властями.

Малая родина встретила плевком в лицо. Видать, Марии очень уж хотелось отрезать дочери все пути к отступлению. В перевранном искаженном виде о том, что случилось с Яринкой, знал весь городок. Косые взгляды, шепотки за спиной, достаточно громкие, чтобы девочка слышала, как ее презирают, каким ничтожеством считают. Невиданное дело, сбежала из дому в пятнадцать лет, спит с девицей, вовсе потеряла стыд. Ей хотелось стать посреди центральной площади и кричать, что она не убегала, что ее выгнали, что все совсем не так, но… что кому докажешь, когда ты просто никому не нужный здесь ребенок, войну которому объявила собственная мать. Яринка еще не умела противостоять, еще не научилась скалить клыки и защищаться, поэтому молча терпела, пытаясь уговорить Марию дать разрешение на выписку и переезд. Та упиралась и злорадствовала.

Выслушав пару раз по телефону слезы девочки, Лешка сорвался и приехал, взяв на работе отпуск "по семейным обстоятельствам за свой счет". Противостояние превратилось в откровенное издевательство над "нестандартной парочкой". А потом приехала из села Акулина Фоминична, словно почувствовала, что ее присутствие необходимо, словно напоминала о том, что девочка выбрала свой путь, не прячась ни за отцовскую спину, ни за авторитет бабушки. Мария мгновенно притихла, гонор поумерила, но попыталась взывать к разуму, якобы ей не безразлична судьба дочери, и не такого мужа она ей желала. Бабушка выслушала обе стороны, а потом, отозвав девочку, выдала такое, отчего у Яринки брови взлетели вверх, да там и остались. Такого от своей бабули, скромной старушки и селянки, хоть и с дворянскими корнями, она точно не ожидала.

— Яринка, ты понимаешь, что если останешься с ней, то никогда не сможешь принять мужчину в постели?

Девочка опешила. Она и не подозревала, что бабушка станет с ней говорить о столь интимном. А Акулина смотрела на внучку с тихой грустью, сожалея о непростой судьбе любимицы. Она не порицала ее, не отговаривала, лишь сожалела, что девочке выпала слишком сложная жизнь, и началась она слишком рано. А еще увидела то новое, что маревом взрыва сверхновой светилось в глазах внучки. Они долго сидели вдвоем и говорили. Яринка рассказала всё. Бабушка снова покачала головой, пряча слезы. Она всегда знала, но надеялась, что пронесет мимо эту чашу. Лишь обнадежила Яринку, сказав, что не посмеет её никто коснуться из "тех", пока на ней золотая сеть, подаренная Светлой. А потом бабушка вынесла свой вердикт, заставив Марию дать необходимое разрешение. Та артачилась, злилась, но пойти против воли собственной матери не смогла. Все же слово Акулины до самого последнего ее дня оставалось непререкаемым.


Дорога к новому дому была почти радостной, если бы не моральная усталость от нескольких недель вытрепанных нервов. Мужики, ехавшие в одном купе с Яринкой и Лешкой, все время предлагали парню "оторваться от зазнобы" и выпить с ними, чтобы скоротать дорогу. Он не отказывался, но все равно осторожно поправлял одеяло, укутывая девочку, и постоянно говорил ей что-то успокаивающее. А Яринке отказали силы, она весь путь пролежала на полке, не имея возможности подняться. Изможденный организм отказывался подчиняться. Что-то в уверенности девочки дало трещину после разговора с бабушкой.

Она немного успокоилась за время дороги и снова улыбалась. Вот только по приезде к лешкиным родителям девочку окунули почти в такую же грязь, как и у матери. Такие же взгляды, шепотки. Хоть из дому не выходи. Вот только надо выходить, надо идти в сельсовет, заполнять бланки, писать заявления, видеть, как тяжело вздыхает Фаина. А потом Женька прислал телеграмму и, оставив Лешку присмотреть за домом, родители сорвались к старшему сыну.

Она не выдержала. Оказалась еще слишком маленькой и слабой, слишком беззащитной, чтобы противостоять молве и сплетням. И так надорванные нервы сдали, и Яринка не придумала ничего лучше, как наглотаться таблеток, опустошив аптечку больной астмой Фаины. Что было потом, девочка помнила как в тумане, как кричал Лешка, поднимая ее с пола, как силком вливал в нее молоко, заставив выблевать все таблетки, как плакал у кровати, пока Яринку трясло в лихорадке трое суток. Он не посмел вызвать скорую по двум причинам: среди лекарств находились наркотические средства, и за "неправильность хранения, доступ детям" Фаину могли засудить, а еще за попытку суицида в те времена могли запросто отправить в психлечебницу, тем более, несовершеннолетнюю девочку. Когда Яринка окончательно пришла в себя, то даже через золото волос Лешки смогла увидеть седину.

— Зачем ты так?

— Леш, прости… Забери меня отсюда, увези в Питер. Там мне хорошо, там я смогу забыть все это и снова улыбаться.


Изида


Тогда у нее еще не было стальных нервов, тогда она еще слишком остро реагировала на колкие обидные слова, пряча досаду за улыбкой. Тогда она была совсем маленькой девочкой, со свойственным возрасту максимализмом переоценивала свои силы. Тогда еще Питер способен был вылечить ее незримые раны, если бы… слишком много "если". Та девочка еще не умела бороться за свою любовь, еще не знала, как отстаивать то, что настолько дорого, настолько родное и болит. Она еще верила в хорошее и в доброту человеческих сердец, хотя уже наступило время прозреть. Увы, но мы часто предпочитаем оставаться в пелене неведения, теша себя иллюзиями, надеясь на авось. Авось не случился, зато случился Он, человек, показавший Яринке другую сторону ее сущности, настоящую.

Как и когда появился этот человек, Яринка не заметила. Он незримо просочился в компанию. Кажется, они познакомились на одном из квартирников. Вот только на всех этих квартирниках знакомств было столько, случайных, мимолетных, что девочка просто не запомнила, где и когда это произошло. А потом просто видела знакомое лицо, улыбчиво кивая в ответ на приветствия. И не придавала значения, что стала видеть этого человека слишком часто. Когда же опомнилась, то ясно поняла, что он ходит практически по пятам, всматривается, ловит интонации, словно пробует на вкус происходящее с Яринкой.

— И чего привязался?

— Да так, впервые вижу Изиду. Обычно они долго не живут, а ты уж вон какая взрослая, — ответил безымянный знакомец.

— Ага, сейчас придёт Анубис и отправит тебя к Озирису, — съязвила девочка, не понимая, что за ересь несёт этот странный человек.

— Так ты не знаешь? К мифологии древних египтян это не имеет никакого отношения. Всего лишь удобное определение, чтобы не придумывать новых слов. Изида — жизнь дающая. Но если с другой стороны взглянуть, она же — вместилище всемирного знания, так называемая ноосфера.

Яринка недоуменно хлопала ресницами, тщетно пытаясь понять, о чем ей говорят. Слова посыпались как из рога изобилия. Новые. Странные. Девушка мысленно обозвала говорившего "странником" от слова "странность" и продолжала слушать. Некоторые моменты она интуитивно понимала, на некоторых стопорилась, открывая рот. Не решаясь уточнить, что же имел в виду рассказчик.

— И какова же моя сила? — Яринка нервно рассмеялась. Она, как никто другой, знала, что этой самой силы кот наплакал, что максимум — свечу зажечь, замок взломать… а потом валиться в обморок. Ну, еще карты разве что — пути поправить.

— Никакой. Ты не сила, ты символ. Ничего не поделаешь, но ты всего лишь хранилище. Кто сможет, тот воспользуется. Ты даже сама не имеешь доступа к тому, что несёшь в себе. Но люди это чувствуют. Все, даже лишенные малейшей искры дара. Они не понимают, почему их к тебе так тянет. Считают, что влюбляются. Но это всё неправда. Ты для них как магнит — вместилище, хм, божественного знания.

— Из-за этого у меня такие странные сны? — Яринка потеряла бдительность. Она была готова вцепиться в "странника", выпотрошить из него все, что он знает. В своё время девушка не нашла ответов: бабушка лишь пожала плечами, сказав, что попытается её хранить, но о снах ничего не знает. Лишь домыслы, но они больше запутают, чем помогут.

— Сны? Причем здесь сны? — "странник" насторожился.

— Ну… очень странные. Я там жутенькая, такой себе паж-монстрик. С флейтой…

Лицо "странника" побледнело, обострилось в чертах. Он словно вытянулся весь, стал больше. И попятился назад, едва не замахав руками в оборонительном жесте.

— Сгинь! Да как ты вообще посмела родиться?! Еще и Изидой… Надругательство непростительно!

Комната как-то молниеносно заполнилась людьми. До этого момента Яринка их не замечала, увлекшись разговором. "Странник" продолжал отступать, пока не наткнулся на стул. В мгновение ока схватил его и со всей силы швырнул в опешившую Яринку. Она даже не успела уклониться, как оказалась отброшена к стене. Удар пришелся по рукам, инстинктивно прикрывшим голову. Дальше все поплыло как в тумане: опомнившиеся ребята скрутили обидчика, намяли бока. Девушки бросились к Яринке, выясняя, как сильно она пострадала. Она не могла сказать ни слова, лишь хватала ртом воздух, пытаясь вернуть ясность мыслям. Вызвали такси, отвезли домой, убедившись, что повреждений нет, лишь ушибы на руках. Больше Яринка "странника" не видела. Она осталась один на один со своим страхом, с непониманием, почему настолько резко изменил своё поведение человек, который изначально едва не захлёбывался восторгом.

Когда наступило лето, напряжение немного спало, поскольку появилось новое беспокойство, вернее, новые задачи, которые предстояло решить. Мастер настоял, чтобы девочка поступала в институт, а на ее протесты, мол, работа, да и мала еще, лишь скептично хмыкнул. Более того, мастер использовал своё положение, пристроив девушку сразу на третий курс, объяснив это тем, что два первых курса она уже прошла в мастерской, есть официальный стаж, а общеобразовательные можно и зачетами пройти, не теряя два года. Он торопился, не признавался, за какие ниточки пришлось подергать, кого подмаслить, а кого и запугать. Словно чувствовал, что недолго ему осталось, спешил проложить путь своей любимой ученице. Видел, как что-то надломилось, что-то неудержимо ускользало вместе со временем.


Отчуждение и замкнутость Яринки дали трещину в отношениях с Лешкой. Рассказать правду о своих страхах она не решалась, тем самым лишь подливая масла в огонь сомнений. Все чаще оставалась у друзей, словно забыв, что есть на свете человек, в объятьях которого можно спрятаться. Она всё больше отдалялась, заглушая как голос разума, так и чувства. Юношеский максимализм не позволял подвергать опасности любимого человека, а Яринка решила, что рядом с ней опасно. Тем более, сны стали еще более тревожными. За невидимой гранью стоял кто-то, кто вознамерился её убить. Она понимала, что погибнет не только во сне. И невозможно спрятаться. Золотая сеть еще спасает, еще отгораживает от опасности. Но как долго это продлиться? Яринка не знала. Она бы охотно отдалась под опеку кого-то сильного. Только вот сила нужна не физическая. И никому не скажешь ведь. Иногда она сожалела, что больше не видит "странника", она бы душу из него вытрясла расспросами. Но он исчез. И больше не к кому обратиться за информацией. Кому скажи — лишь посмеются, сочтут выдумщицей и чудачкой. Отец — он из другой епархии, немного целитель, но больше шаман… если можно так назвать. Тогда еще Яринка не знала, что колдуны такого разлива зовутся техниками. Зато понимала, что задавать ему вопросы, всё равно, что у рыбака консультироваться по балету. Да и бабушка не очень-то поможет. И так всё проговорено. В итоге — тупик. Изматывающий, изнуряющий. Высасывающий силы. И брать их негде. Разве что босиком ходить, черпая от земли. Да разве в Питере походишь?


На исходе лета Яринка всё-таки не выдержала и пошла на примирение с Лешкой. Он был рад, он всё простил, словно она не исчезала, словно не пряталась от него по всему городу. Ему бы только смотреть в эти глаза. Но трещину не залечишь. Яринка больше не могла любить, больше не могла верить, что он с ней потому, что… слова "странника" запали в душу. Её не любят, к ней тянутся, её хотят, но это совершенно другое. Иллюзия любви, желание запретного плода, пускай и подсознательное. Нет, конечно же, Лешка не лицемерил. Он сам не понимал природы своих чувств, да и не задумывался над таким вопросом. Для него все было просто и понятно — он её любит. Но… она уже смотрела по-другому. И всё же хотела еще хоть раз искупаться в его нежности. А еще хотела поехать в Архангельскую область, к Женьке. Нет, сам Женька не был интересен. Там лес. Дикий первозданный лес, а не рукотворные парки и скверы города. Яринке было жизненно необходимо хоть ненадолго объединиться с природой. Иначе тело не выдержит. Хрупкое человеческое тело не в состоянии выдерживать даже силу техника — потому доморощенные колдуны всегда так слабы и болезненны. Яринка это знала, отец рассказывал, да и бабушка учила силы восполнять.

Озеро манило, звало прохладой, искушало. День выдался необычайно жарким для таких северных широт. Яринка не смогла отказать себе в удовольствии окунуться, смыть жар и пыль летнего дня, приправленного терпкими запахами ягодно-грибного леса. С самого рассвета и до полудня Яринка с Лешкой в сопровождении женькиного тестя бродили с корзинками по чаще. Устали, запылились, насквозь пропитались запахом хвои. Девушка сбросила сапоги, одежду и, как была в нижнем белье, так и запрыгнула среди кувшинок.

— Ты гляди, как плывет, ну прям русалка, — прищелкнул языком старик, прослеживая взглядом путь среди кувшинок. И вскрикнул, на бегу снимая сапоги, влетая в воду — Яринку неожиданно затянуло невесть откуда взявшимся водоворотом. Побежал и Лешка.

Пожилая женщина склонилась над тазом с водой. За её спиной Яринка мельком увидела Марию. Не зная, что на самом деле происходит, девушка предположила, что мать решила обратиться к колдунье. Но что они делают? Старуха что-то шепчет, посыпает водное зеркало каким-то порошком… и Яринку все сильней и сильней затягивает в водоворот. Еще немного, и дыхание закончится. И нет никакой возможности вырваться. Нет, есть. Собравшись с силами, девушка скрутила воду в тугой жгут, позволив ему выпрямиться прямо в зеркало колдуньи. Ту отбросило мгновенно, отшвырнуло далеко назад. Что произошло дальше, Яринка не видела. Высвободившаяся из водоворота вода выбросила девушку на поверхность, почти в руки бросившихся спасать тонущую.

Неделю Яринка металась в бреду. Участковый врач констатировал грипп, прочие посчитали, что при купании девушка попала в холодные ключи, за что и поплатилась. Лечили дома, в больницу не отвозили. Постепенно горячка отступила, сознание Яринки прояснилось. Едва почувствовав себя выздоровевшей, девушка попросила Лешку отвезти её обратно в Питер. Не проронив ни слова о происшествии на озере, она попросила Лешку больше не приближаться к ней. Не могла объяснить, как волнуется за него. В итоге сорвалась в истерику, окончательно разругавшись.


Сессия дышала в затылок, и Яринке пришлось вернуться в институт, взяв отпуск на работе. Учеба немного отвлекала от безрадостных мыслей, как способны пустяки отвлекать от серьезного. Одногруппники, все как один, старше девочки как минимум на три года, отнеслись с любопытством и снисходительностью к тому, что она сразу поступила на третий курс. Натуры творческие, тонкие, как говорится, они прониклись покровительством по отношению к вымученной, изможденной последними событиями однокурснице. Она была милым ребенком с уставшими глазами, вмещавшими в себя едва ли не вселенскую скорбь. Ее не спрашивали, но пытались развеселить, отвлечь. Она охотно шла на контакт, в новых знакомствах топя отчуждение от Лешки.

Работа и учеба поглотили Яринку полностью, отгородив от всего остального мира. Это был время, когда она жила лишь за гончарным кругом, по вечерам растворяя свою боль в дешевом вине, исчезая за дверями общежития, прячась от посторонних глаз.

— Позлиться бы на нее за "все по блату, по протекции", а не получается. Видать, и "блатные" тоже плачут, — переговаривались между собой сокурсники. Говорки доходили и до ушей Яринки, но она лишь подставляла стакан под новую порцию портвейна. И жалела, что не может забыться и уйти в запой. После каждой пьянки приходилось сутки отлеживаться с головной болью, от спиртного воротило, какой уж тут запой, если не можешь похмелиться и сорваться в пике. Организм сопротивлялся, как умел, и одержал победу, доказав девочке, что дорога в алкоголизм ей навсегда закрыта. И она растворилась в работе, находя какое-то болезненное удовольствие в созидании.


— Ирочка, так нельзя… ох, нет, можно, только так и нужно! — мастер немного ошалело посмотрел на то, что родилось из-под истеричных пальцев девочки и, больше не говоря ни слова, протащил ее по всем инстанциям, оформив авторские права на новую вазу. Для Яринки все это происходило, как в тумане, ей было все равно, она могла оживать только за гончарным кругом, вымещая всю свою боль на глине. Вслед за первой работой появилась и вторая. Начались намеки, что если так пойдет и дальше, то уместно будет говорить о выставке, пусть даже и совместной с мастером. Яринке было безразлично, просто в работе она находила хоть какое-то успокоение. А еще остро встал вопрос о том, чтобы окончательно съехать от Лешки и перестать напрягать друзей из общежития.


Иллюзия


Сомнительная удача всегда присутствовала в жизни девочки. Вот и в тот раз помощь появилась, откуда не чаяли. Еще во время беззаботности и счастья Лешка познакомил Яринку с Наташкой, девушкой лет на пять-шесть старше, но как две капли воды похожей. Если одеть и причесать их одинаково, то вполне сойдут за близнецов. Наташка оказалась девицей весьма ушлой и умудрилась выскочить замуж за фина-миллионера, но все еще сохраняла на тот момент не советское, а уже российское гражданство.

— О, малявочка, хорошо, что ты объявилась. Мне надо уехать на полгода, но не хочу, чтобы это было очевидно, боюсь, ограбят квартиру. Если не в напряг, то появляйся у меня, ключи оставлю, можешь даже жить там, — огорошила Наташка Яринку при очередной встрече. Мысль была понятна: свои, если и узнают, что это не Наташка, то промолчат, а от чужих глаз сработает, как надо, — не отлучалась никуда хозяйка, квартира не пустует. Она даже не подозревала, как вовремя все это случилось для Яринки. Проблема с жильем решилась, осталась лишь проблема денег, поскольку работа хоть и была любимой, но доход оказался вовсе не тем, чтобы позволить себе самостоятельную жизнь.

Потертые джинсы, рубашка в клеточку, переплетенные расточками две косы. Планшет в подмышке, сумка на плече. Зачет по живописи. Рыдать и биться головой об стену, поскольку что-что, а рисовать Яринка точно не умела, не под то руки заточены, а ведь дадут пейзаж, и хоть убейся. Делать нечего, надо идти в аудиторию, даже если не хочется, даже если знаешь, что предмет провалишь. Но не сбегать же.

— На живопись, сударыня? — замдекана, он же — преподаватель живописи, благостный старикашка с бородкой клинышком и живыми юными глазами вынырнул из-за спины Яринки, вопрошая об очевидном.

— На нее, клятую, сударь, — в тон преподавателю ответила студентка. Она была откровенным аутсайдером по предмету, чем и выделялась среди остальных, неоднократно удостоившись уничижительного титула "новый Малевич" за свою несуразную мазанину.

— Вот смотрю я на вас и не понимаю. Зачем вам писать? Это вас надо писать, — преподаватель находился в активном поиске натурщицы на роль Артемиды для триптиха на тему греческих богов.

— Все бы шутить вам, сударь. Какая из меня натурщица?

— Великолепная! Все не решусь вас заманить, ведь лучше Артемиды не сыскать. Воплощенная воинствующая девственница, разбившая сердец не меньше, чем сама Афродита.

— Сударь, вы где здесь девственницу увидели?

— Не суть, все это мирское. Вы на себя в зеркало смотрели? Воплощенная! Сомнений даже нет. И этот взгляд полон невинности и силы. Соглашайтесь.

— Сколько? — вздохнула девочка. Деньги были нужны, а излишней стеснительностью после всех перипетий Яринка точно не страдала.

— Тридцать рублей в час, учитывая вашу эксклюзивность. Афродит вон пруд пруди, а вы — одна такая. Плюс коньяк.

— И зачет автоматом, — хищно улыбнулась новоявленная натурщица.

— Бестия! Без ножа зарезала!

— Да полноте, я же не в живописцы мечу, искусство от меня не пострадает.

Позировать оказалось несложно, но утомительно и холодно, поскольку мастерская не отличалась знойным отоплением во избежание неприятностей с красками. Живопись не керамика, но температура тоже важный фактор. Нет, если в одежде, то оно нормально, вот только позировать приходилось в обнаженном виде, слегка прикрыв бедра лоскутом тонкой ткани, и при этом возлежать на "мраморном" ложе. Сомнительное удовольствие, зато наличие коньяка виделось закономерным — отличный способ отогреться. Как знать, может, до сих пор на одной из правительственных дач стену украшает триптих, на котором в роли Артемиды изображена Яринка.


Весна ознаменовалась тем, что Лешка взял в осаду квартиру Наташки, в которой на данный момент обитала Яринка. Говорить с ним ей не хотелось, выяснения отношений перешли ту черту, после которой уже ничего исправить невозможно. Он ей болел, жег изнутри, но несправедливая обида не давала девочке открыть глаза и попытаться все исправить. Устав выдерживать осаду, придя в очередной раз на работу с кругами недосыпа под глазами, Яринка подверглась яростной атаке со стороны Мухи, который безапелляционно заявил, что она переезжает к нему, с женой он уже все оговорил и обсуждению не подвергается. Пока не наступит просвет в жизни девочки. Мастер одобрил решительные действия своего коллеги, мягко надавив на Яринку в принятии решения. Два взрослых человека понимали, что этому повзрослевшему рано ребенку нужны покой и защита. Хотя бы временная передышка.


Они повздорили и поругались при первой же встрече. Без какого-либо кокетства и желания обратить на себя внимание, Яринка сравняла с плинтусом бравого офицера Димку. Тот не остался в долгу, и Галя, жена Мухи, примерно полчаса наблюдала, как собачатся эти двое. Никто не хотел уступать, и пока не явился хозяин дома, которого и ждал пришедший друг, они успели наговорить друг другу столько нелицеприятностей, что впору назначать дуэль.

— Вот языкастая зараза, убивать таких, — Димка еще долго рычал, поглядывая искоса на девочку, даже не помня, с чего все началось.

— Она хорошая, просто ей сейчас… нехорошо ей, в общем, — заступился Муха за подопечную.

А потом как-то так вышло, что Димка стал захаживать все чаще и не рычал, не вступал в спор, все больше становясь задумчивым при взгляде на девочку. Он был старше на десять лет. Она не могла не отметить, что офицер красив, наверняка женат, и вообще, пользуется успехом у слабого пола. Таких, как он, не оставляют в одиночестве. И, тем не менее, Яринка убрала колючки, считаясь с тем, что это друг Мухи, а она все же здесь живет, так зачем создавать проблемы.

Она сидела на подоконнике раскрытого окна, когда заметила Димку, подходящего к дверям парадного.

— Ты к Мухе? Давай сразу в магазин, я курочку приготовила, запить-то нечем, — не дожидаясь ответа, распорядилась девочка.

— Ты еще и готовить умеешь? — вскинул брови офицер.

— Ага, особенно языки неких солдафонов, — не удержалась от колючки девочка.

Яринка сдала сессию, и вечеринка по этому поводу вышла произвольной. Димка не подозревал, что попал на маленький импровизированный праздник. Время шло к полуночи, и, чтобы не мешать спать Мухиным детям, решили переместиться к Димке. Как оказалось, он год как разведен и живет один.

— Старший лейтенант сидит в сторонке, темно-карий взгляд, как у ребенка, — перепевала популярную тогда песенку девочка, поддразнивая Димку. Он улыбался и суетился по кухне, принимая гостей. Вечер стал теплым и уютным. Немного пили, больше говорили, рассказывая смешные истории, перемежая их анекдотами. Часа в три ночи Муха с Галкой засобирались домой. Яринка тоже поднялась со стула, но была остановлена Димкой.

— Останься ненадолго. Просто побудь еще.

Она осталась. Без каких либо мыслей, просто хотелось смены обстановки. Муха кивнул, мол, этот не обидит, так что все в порядке. Они проговорили до утра. Обо всем и ни о чем. Он решился лишь держать ее ладонь в своих пальцах, вздыхая о том, что Яринка все еще такая маленькая.

— Я подожду, пока ты повзрослеешь.

— Вот дурак. Думаешь, что-то изменится? — отшутилась девочка, чувствуя, как напряглась атмосфера.

— Потом я найду способ тебя уговорить.

— Не боишься, что опоздаешь?

— Я хорошо стреляю.

Она вернулась к Мухе домой на рассвете и без мыслей рухнула в постель. Ей просто хотелось спать после бессонной ночи, настроение было хорошим.

Ее разбудили, тронув за плечо. Яринка открыла сонные глаза, увидела как сквозь туман отца, решила, что ей все это снится, и перевернулась на другой бок. А потом резко подскочила, ошалело уставившись на родителя. Мать была рядом.

— Скажите, что вы мне снитесь, — недоверчиво проворчала девочка.

— Не снимся. Просыпайся. Здравствуй.

Она долго ходила по квартире, истерично подхихикивая. Муха о чем-то говорил с отцом на кухне, мать молча сидела в кресле. А потом расплакалась, вогнав в шоковое состояние и без того опешившую от такого поворота событий Яринку.

— Я с трудом уговорила его приехать. Союз развалился, теперь ты в другой стране. Приезжай хоть на каникулы. У тебя ведь каникулы. Я очень прошу тебя. Вы все разъехались, я совсем одна. А он меня бросил.

— Вы с ним в разводе уже несколько лет, пора привыкнуть, — включила циника Яринка. Тогда Мария протянула ей записку, в которой родным узнаваемым почерком было выведено всего два слова:

"Маленька, возвращайся".

Что-то болезненно екнуло в груди. Она соскучилась по брату, ее жизнь превратилась в непонятно что, и так хотелось вновь увидеть его, такого родного и всепонимающего. Хотелось выплакаться на его плече, выругаться на весь мир и успокоиться.

— Ладно, но только на каникулы, у меня учеба, — снисходительно бросила Яринка. Потом был звонок на вокзал, заказаны билеты на следующий день. Потом девочка сидела и думала, что она забыла сделать, поскольку неясное беспокойство грызло. И что-то дернулось, что-то, не успевшее родиться. Ей не хотелось, чтобы Димка узнал об ее отъезде от других. Нет, она не влюбилась, просто считала себя не вправе оставлять ситуацию, как есть, на долгие два месяца. Оделась и пошла к нему.

— Сегодня звезды мне благоволят? — сонный Димка, вернувшийся после утреннего дежурства, открыл дверь и широко улыбнулся, увидев Яринку.

— Сегодня звезды говорят, что ты не увидишь меня ближайшие два месяца. За мной родители приехали, еду к ним на каникулы, — девочка не считала нужным вдаваться в подробности отношений с матерью, предпочитая делать вид, что все нормально.

Он молча проводил ее в комнату. Молча лег на диван и надел темные солнцезащитные очки. Она не успела подумать о том, что ведет он себя, как кретин, когда увидела слезу, скатившуюся по щеке из-под очков. И растерялась. Она всегда терялась при виде мужских слез. Они молчали. Долго сидели, и Димка обнимал Яринку со спины, уткнувшись носом в ее затылок. Обнимал так, словно она уже была его. Ей было нечего сказать, она так и не решилась в тот момент прояснить, что между ними ничего не будет.

Она пришла намного раньше, решив, что все высказано и вымолчано, поставив точку. Она спокойно собирала сумку в дорогу, когда раздался звонок в дверь. Родители сидели на кухне, и Яринка изумленно открыла рот, когда услышала голос Димки.

— Здравствуйте. Вы родители Иры? Я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться.

"Паника" — то самое слово, которое наиболее применимо к тогдашнему состоянию Яринки. Димка еще долго говорил с родителями, обсуждая, что у него отпуск в июле-августе, что он приедет за ней, и что-то там еще о том, как все должно происходить, как положено, и понимает, что Яринка маленькая…

Не верила она в такую любовь. Вообще ни в какую не верила. Но не поняла тогда, что кто-то ей подсказывает путь, пытается указать на то, что нельзя возвращаться к матери даже на каникулы. Не догадывалась, во что ей выльется срывание второго покрова, сколько лет придется расплачиваться за это решение. А кто-то незримый в предвкушении уже трогал золотую сеть, выжидая, когда эта преграда рухнет.

Позже Яринка будет думать, почему поддалась на провокацию матери. И поддастся еще не на одну. Ответ, окажется слишком простым: ей всего лишь отчаянно хотелось, чтобы у нее была мама. Это желание заставит на многое закрыть глаза, многое простить. Она долго не сможет выйти из состояния ребенка, жаждущего материнской любви и внимания. И все же чаша терпения переполнится. Тогда ни Мария, ни ее дочь не понимали, что волчица уже начала свой путь и совсем скоро впервые оскалит клыки.

У девочек-подростков, у девушек, даже у взрослых женщин есть одна общая проблема — им хочется внимания, хочется нравиться, привлекать взгляды. В большинстве своем, лишенные этого, они не понимают, что это не благо, это проклятие. Тяжкий груз, который нести невозможно, он придавливает к земле, рвет на куски, постепенно убивая возможность ответить взаимностью кому-либо. Сложно объяснить, сколько ненависти порождается вокруг девушки, не обделенной мужским вниманием. Подруги отдаляются, потому что им "нравился этот парень, а смотрит только на нее, разлучницу", и неважно, что ей он не нужен и не интересен, и что он не был парнем подруги, просто нравился ей. Вчерашние друзья обходят стороной, перестав быть друзьями, потому что она им отказала. Невозможно ответить всем взаимностью, и это порождает одиночество. И не понять никому, как эта девушка может быть одинокой, ведь у нее столько поклонников. Но их внимание приносит только боль и потери. И ответственность за тех, кому понравилась. Неподъемный груз, который с каждым отвергнутым все тяжелей придавливает плечи.

Яринка не знала, как реагировать на признание Димки. И не торопилась с ответом, дав себе время. Она не могла любить, не могла полюбить прямо сейчас, открыться и позволить войти в свою жизнь, в свое сердце. Потому что оно, сердце, все еще принадлежало Лешке и, как показало время, останется с ним еще на много лет. И все же у нее была возможность не спешить. По крайней мере, так она сама считала, невольно дав надежду перед отъездом.


Не твоя


Дорога домой к Марии протекала в напряженном молчании. По приезде Володька донес сумки, попрощался и ушел. Ужин прошел все в том же молчании. Яринка уже собиралась спать, когда услышала шум на веранде — вернулся Сашка, приехав из Киева вечерней электричкой. Девочка просунула голову в дверь и поинтересовалась:

— Гостей принимаете?

— Ма… маленька!

Он долго стоял, вцепившись в ее плечи и прижамая к себе. Потом трижды помыл чашку, чтобы напоить сестренку чаем. Яринка улыбалась, напряжение последних дней ушло под ласковым взглядом брата, смылось его радостью и неловкостью. Они до утра просидели на веранде, гоняя чаи, изредка выкуривая по сигарете и говоря без умолку. Соскучились.

Спустя сутки Мария уехала на неделю в командировку, и девочка осталась дома одна, поскольку Сашка вновь вернулся в Киев. От нечего делать и нежелания куда-либо идти и кого-либо видеть Яринка просиживала дома, развлекая себя прополкой огорода и наведением порядков во дворе. Не то чтобы она была особо трудолюбивой, но заниматься чем-то надо, а то иначе совсем можно завыть с тоски, а физический труд, как известно, отвлекает от дурных мыслей.

— Ох, ну Анфиса!

— Теть Кать, чего это вы? — Яринка оглянулась на голос соседки, перевесившейся через забор.

— Вот бы мой Сашка дурью не маялся, да взялся за тебя всерьез, — ответила та, щурясь на солнце.

— Шутница вы, теть Кать. Так почему Анфиса?

— Так ведь красивая, как она. Ты же "Угрюм-реку" смотрела?

— Смотрела. Хих, скажете тоже, красивая. Обычная, таких, как я, — сто из ста.

— Вот дура-девка, не понимает, — рассмеялась соседка, проворчала что-то про сына, которому надо по шее надавать да к "Анфисе" отправить, и пошла домой.

Странный, ничего не значащий эпизод, запавший в память. Спустя два года сосед Сашка разобьется на мотоцикле насмерть, и обезумевшая от горя Катерина будет долго уговаривать Яринку перейти к ней жить, принимая как невестку, принимая даже дочь Яринки, как свою внучку. Это был более чем странный случай, ведь между Сашкой и Яринкой никогда ничего не было, она его даже не видела после приезда ни разу за два года.


О том, что письмо идет неделю, Яринка узнала, получив первое послание от Димки. А на второй день получила снова. И снова. Он писал ей каждый день, писал такие письма, что даже ледяная глыба могла растаять. Она читала, улыбалась, писала ответы. Нет, не влюбилась, но он ей нравился, и получать его послания было очень приятно. Почтальон, знакомая Марии, заносила письма домой, не опуская их в почтовый ящик, и не переставала удивляться, что так бывает. Письма каждый день, и в каждом — надежда, ожидание отпуска, когда сможет приехать и забрать свою девочку. Он искреннее верил, что Яринка даст согласие. Столько теплых ласковых тревожных слов на бумаге, что она всю жизнь будет вспоминать эти письма… и чувствовать себя виноватой.

О том, насколько обеспокоил и напугал Марию настойчивый офицер, Яринка узнает намного позже. Слишком поздно, иначе не вышла бы из дому, не пошла бы в магазин и, встретившись с давней подругой, не согласилась бы пойти на проводы в армию общего друга. Не знала, пошла, согласилась.

— Где Наташка? — спросила Яринка парня, с которым полчаса назад ушла подруга, да так и не вернулась.

— Не знаю, наверное, домой пошла. Она с моей Натахой подралась, — отмахнулся тот.

— Слышь, ты, прыщ, если с ней чего случится, то я тебе голову оторву, — почти ласково пообещала Яринка, и пошла искать подругу, злясь на кретина, который допустил эту драку.

Ситуация вышла смешная: Наташка отошла поговорить с парнем, его девушка приревновала. Обе в итоге для охлаждения страстей оказались окунутыми в пруд. Только вот встреча с тем парнем оказалась знаковой, хотя тогда Яринку напрягло другое: брат другой подруги вызвался проводить ее домой. Яринка схитрила, приплетя Наташку и сестру самого ухажера, в итоге шли вчетвером, ожидаемого полусвидания не получилось.

На встречу Наташка не пришла — видать, провинилась чем, и родители не пустили. В итоге Яринка решила, что раз билеты куплены, то можно и одной сходить в кино. Потом пожалела о своем решении, поскольку привязался какой-то незнакомец, и отправить его восвояси никак не получалось. Увидев более-менее знакомую компанию у выхода из кинотеатра, девочка спешно присоединилась к ним, в надежде избавиться от слишком навязчивого незнакомого парня.

— Эм, как там тебя, Киса, да? — Яринка отвела в сторону того самого парня, с трудом вспомнив его прозвище, которому на проводах обещала голову оторвать, и заговорщицки сообщила: — Избавь меня от этого идиота, никак не отвязаться, я его не знаю и, честно говоря, побаиваюсь.

— Не вопрос. Я домой собирался, нам вроде как по дороге. Или ты не домой? — он даже не обиделся на "как там тебя".

— Домой.

— Так пойдем.

И они пошли. Его звали Игорь, прозвище получил от фамилии. Он знал Яринкиного брата, вращался в общей компании. С самой Яринкой не был знаком лишь потому, что вернулся из армии тогда, когда девочка уже уехала из городка. Разговор ни о чем. Провел домой, попрощались и расстались с обещанием, что завтра перед дискотекой девочка замажет ему тональным кремом смачный фингал, полученный еще на проводах.

Зачем она согласилась пойти на дискотеку, Яринка не знала. Совесть мучила за данное обещание, к тому же, он помог ей. Бросила крем в сумку и пошла. Игорь ждал. Посмеялись, пока она маскировала следы ревности под глазом. На том и разошлись.

На дискотеку заявился тот самый брат подруги, что прежде порывался провожать: "сарафанное радио" донесло до его ушей, что Яринка придет. Явился при параде и с огромной розой. Откуда взял такую — неизвестно. Все же не столица, где можно цветы купить какие угодно. Девочка сникла, понимая, что предстоят объяснения и то самое "ничего не выйдет", еще один, кому она откажет. Чертов возраст, когда девочки перестают быть детьми и подвергаются определенному вниманию со стороны парней, чертово лето, когда у всех много свободного времени и многим хочется романтики. Ей бы сбежать, уйти от разговора, но уже увидел, подошел. Не отвертеться. Она уже готовилась морально к разговору, как вдруг подошел Игорь и пригласил ее на танец. Выискивая любой повод отдалиться от ненужного ухажера, она согласилась и в мгновение ока оказалась среди танцующих пар.

— Я тебя вчера украл, я тебя и сегодня украду, — прошептал ей на ухо Игорь. Выход оказался слишком близко. Схватившись за возможность ускользнуть от разговора, Яринка позволила себя "похитить". Снова шли до дома вместе, говорили ни о чем.


Следующий раз она увидела Игоря, когда их обоих Ольга пригласила на день рождения. Узнав, что Яринка тоже идет, он заявился к ней домой, сославшись на то, что по пути. Не врал, действительно было по дороге. Только вот Мария как-то странно улыбнулась, даже не удивилась его появлению и сказала, что у нее поезд вечером, а раньше вроде речи не было о командировке. Яринка пожала плечами и отправилась на день рождения подруги, ничего не подозревая.

Было весело, собралось много старых друзей. Пили много, компания и атмосфера располагали. Как добралась домой, Яринка помнила с трудом. Игорь донес. Уложил в постель, помог раздеться вырубающейся от алкоголя девочке. Она уснула сразу.

Тело не врет. Яринка резко протрезвела и проснулась, почувствовав, что происходит. Намного позже она узнает, что это было сделано по совету ее матери, мол, если хочешь, чтобы была твоей, так сделай это. Мария не учла, что вместо стыда это породит презрение.

— Тварь! Спящую… тварь… тварь… тварь!

Он приходил каждый день, пытался вымолить прощение. Получал в ответ новую тонну презрения, но не отступал. А однажды пришел и застал Яринку в слезах. Она сидела и смотрела в стену невидящим взглядом. Слезы градом катились по щекам. Она не вытирала, не замечала их.

— Ир, Ирочка, что случилось? — Игорь перепугался не на шутку, состояние Яринки нельзя было назвать нормальным.

— Я жду ребенка, — потухшим голосом ответила она.

Она не могла ошибиться, ей даже к врачам ходить не надо было. Просто знала, и это знание выбило из колеи. Она не могла понять, как же так, с первого раза, с одного, и впала в ступор. Это было похоже на плохую шутку.

— Ир, все нормально, нет, правда, все нормально. Сегодня уже вечер, но завтра мы пойдем и подадим заявление в ЗАГС, — пытался успокоить истерящую Яринку Игорь.

— Ты… ты считаешь, что я пойду за тебя замуж? — она даже пришла в себя от подобной новости.

— А у тебя есть выбор?

— Идиот! Боги, да за что мне это — родить ребенка от такого идиота?!

— Ира?

— Пошел вон!

На следующий день Яринка пошла на почту и отписала Димке телеграмму:

"Не пиши. Не приезжай. Не твоя".

— Как мало слов, как много смысла, — покачала головой телеграфистка.


Яринка вернулась в Питер намного раньше, чем планировала. Явившийся сразу Лешка едва не свихнулся, узнав, в каком она положении.

— Нет, Ир, я не верю. Ты что, издеваешься? Как ты могла залететь, от кого?!

— Не всех больных война забрала, — отмахнулась девочка, пытаясь сосредоточиться на написании прошения об академке. Первый семестр она еще успевала сдать, но со вторым вырисовывалась проблема.


— Почему вы меня не выгоняете? — поинтересовалась позже Яринка у декана.

— Вот молодежь, — всплеснул руками тот. — Во-первых, контингент у нас такой, что ты еще ангел в сравнении с ними, во-вторых, наш институт не самый популярный, не юристы и не экономисты, не вписываемся в грядущую рыночную экономику. У нас полчеловека на место, мы вообще всех берем, даже без проходного балла. Если сократим число студентов, то нам бюджет урежут. Нет, девочка, мы не добрые, мы просто выживаем за счет того, что вы у нас все-таки есть. И неважно, какие вы, все же творческая стезя не подразумевает железную дисциплину.

От Мухи Яринка узнала, что после ее телеграммы Димка дал согласие на перевод в Кандалакшу. Больше она о нем не спрашивала.


Мир вокруг застыл, словно затаился. Исчезли сны, исчезли даже знаки. Никто не приходил, не угрожал. Золотая сеть звенела от напряжения, сгущая узор, скрывая девочку от всего, что могло ей повредить. Мир наполнился ожиданием, таинственным скрежетом ключа, открывающего дверь в неизведанное. Густой туман накрыл сознание Яринки, не позволяя взглянуть на реальность. Она лишь сильнее погрузилась в сомнамбулизм собственного бытия, наблюдая собственную жизнь со стороны. Вроде и есть эмоции, но они другие, как в кино переживаешь за героев. Но не за себя. И лишь едва ощутимое сожаление, что не успела поговорить с бабушкой.


Я сказала

Страну лихорадило после развала Союза. Торгаши с тачками заполонили вокзалы и базары, толкаясь в метро больших городов и переругиваясь как между собой, так и с местными жителями. Прошлое светлое и правильное государство разорвали на клочки, выгрызая друг у друга куски тела. В людях выключили человечность, приманкой бросив яркую обертку жвачки. Начало девяностых окрасилось в цвета хаоса, смешивая правильное и неправильное, доброе и злое, выворачивая прежние ценности наизнанку, поставив выше всего жажду наживы, полосуя ее жаждой выживания. Организованная преступность, бандитизм — все это еще не набрало обороты, приглядывалось, скалясь шакальими пастями изо всех щелей. Воздух наполнился зловонием остервенения и человеконенавистничества.

Яринка была ребенком советской системы. Со своим характером, протестами, желанием перемен, но, тем не менее, она разделяла те основные идеалы, которые вбивались с младых ногтей. Даже в самых страшных проклятьях она не желала своей стране подобной катастрофы.

Она нагловато уселась на подоконник в кабинете декана, грея озябшие пальцы о чашку чая. Сессия закончилась, пора было решить вопрос с академическим отпуском.

— Так вот, милочка, академку я тебе не дам, — декан снисходительно отнесся к поведению студентки, решив, видимо, что у беременных свои причуды, и нельзя нервировать подобных дамочек.

— А говорили, не выпрете, — ехидно ухмыльнулась девочка, пряча обиду за сарказмом.

— Не выпру. Будешь числиться, сессию сдашь в августе, как на пересдаче. Нам лучше сейчас никого не отчислять, факультет под угрозой расформирования. Справишься до августа?

— Справлюсь, куда ж я денусь.


По возвращении домой к матери Яринку ожидал сюрприз не из приятных. Оставаться в Питере она не могла, совесть не позволила повесить ситуацию на Лешку, хоть тот и пытался по старой памяти решить все за нее.

— Я сказала, сама все решу.

Она вычеркнула этого человека из своей жизни и больше никогда с ним не встречалась. Она так и не смогла его забыть, долгие годы храня в сердце любовь к нему, схожую с обреченностью, не позволяющую полюбить другого человека. Сердце Яринки выгорело, рассыпавшись пеплом по мостовым Питера, оставив только отблеск яростного пламени в глазах. Она вернулась к матери совсем другой, лишившись всего во имя будущей жизни, отзывавшейся новым пульсом в ее теле.

Игорь ждал ее возвращения, едва ли не каждый вечер заглядывая в гости к Марии. И расплылся в довольной улыбке, увидев округлившийся живот Яринки. Девочка не сделала аборт, хотя с учетом обстоятельств это было бы логичным. Вот только она не собиралась отказываться от ребенка, тем более, добровольно.

— Какого черта ты здесь делаешь? — вместо приветствия спросила Яринка.

— Тебя жду. Вижу, что не зря.

— Зря, я своего решения не поменяю.

— Ир, прекрати, я знаю, что поступил не самым лучшим образом, но твоя мать сказала, что тебя только так можно привязать.

— Моя мать? Привязать? Так ты, выходит, по ее совету изнасиловал меня?

— Ир, она ж как лучше хотела, ведь что ты там в своем Питере, там чужие люди. Ты ведь опять уехать собиралась…

Он еще долго что-то лепетал в свое оправдание, но девочка его не слушала, пытаясь осознать чудовищность поступка матери.

— Вот на ней и женись, раз она такая хорошая, — бросила Яринка.

Она почти не разговаривала с матерью, благо та побоялась скандала с сыном, повзрослевшего и выступившего в защиту сестры, и оставила дочь в покое, изредка отпуская колкости насчет беременности без мужа. Яринка не реагировала, подслащивая жизнь медом, которого организм требовал слишком настойчиво, а ведь беременным нельзя отказывать. Она на полную катушку пользовалась своим положением и покровительством брата. Когда возникал надобность, Саша мог быть достаточно убедительным.

А потом пришли родители Игоря, не забыв прихватить и своего сына. Пришли улаживать конфликт, чтобы все по-людски, чтобы дитя с отцом, и девка без позора. Да и внука-первенца им хотелось, все же сын только один и с другой стороны ждать продолжения рода не придется. Мария накрыла стол, принимая "дорогих гостей", они сидели вчетвером и обсуждали будущую свадьбу, где дети будут жить после росписи, кто чем поможет. Такие себе нормальные планы будущих сватов, когда все решено. Вот только оно не было решено, но этого как-то не учитывали. Яринка стояла в дверном проеме, опершись на косяк, и молча наблюдала псевдоидиллическую картину. А потом ее тихий голос заставил замолчать вех сразу.

— А вы меня спросили?

— Но, Ирочка, как же иначе? Я понимаю, Игорек не самым лучшим образом поступил, он рассказал. Но пора и простить, ребенок-то совсем скоро родится. Нельзя же ребенку без отца, — первой опомнилась будущая свекровь, принявшись уговаривать строптивую невестку, которая как раз невесткой становиться и не собиралась.

— Я сказала, нет! Или вы думаете, что я поменяю решение лишь потому, что меня назовут шлюхой, нагулявшей ребенка? Мне все равно, что обо мне скажут. Я никогда не дам согласия на этот брак и не признаю Игоря отцом. Если понадобится, я стану шлюхой, я перетрахаю этот чертов городишко, чтобы никто и никогда не понял, что у моего ребенка был отец, а не я действительно нагуляла его.

— Ирочка… ты бы о ребенке подумала…

— О нем и думаю. И моей дочери не нужен такой сукин сын на роль отца.

— Дочери?

— А вы мальчика ждете? Обломитесь. У меня будет дочь.


Девять километров под ночным снегопадом. Устроив дома скандал, Яринка оделась и отправилась к бабушке в село. Пешком.

— Господи, деточка, ты что, пешком пришла? — всплеснула руками Акулина Фоминична, помогая внучке снять заснеженную шубу.

— А мне полезны прогулки на свежем воздухе. Бабуль, чайку бы? — невинно улыбнулась Яринка, влезая на лежанку, чтобы отогреться.

— У меня и водочка есть, раздевайся, — засуетилась бабушка.

— Э-э! Я даже курить бросила, как только поняла, что жду ребенка! Какая водочка, ты что, бабуль?

— Вот глупая, растереть тебя, а то заболеешь еще, а тебе нельзя болеть. Вовнутрь тебе никто не даст, — рассмеялась старушка.

Акулина Фоминична отнеслась к беременности внучки с одобрением. Руководствовалась старая женщина простым понятием: рожать — не убивать, нет греха в том, что даешь человеку жизнь. На будущие сплетни и пересуды махнула рукой, сказав, что они не стоят того, чтобы к ним прислушиваться и совершать ошибки из-за них. Рождение ребенка без замужества она ошибкой не считала, припоминая внучке, как в очередном приступе болезни жаловалась, что не проживет долго, а та пообещала, что еще правнуков увидит. А еще помянула вскользь, что теперь Яринке будет и легче и сложнее. Спадет пелена с глаз, но оттого и проблем прибавится.

— Вот и сдержишь обещание, порадовав меня на старость лет. Не чаяла, если честно, ты же еще совсем маленькая, да и Сашка не старше, а у Ларисы ветер в голове, эта не скоро для семьи созреет.

— Да ну тебя, бабуль, еще нанянькаешься с малышней, — отшутилась внучка, уходя от разговора о старости и скорой смерти. Не хотелось думать, что этого светлого человека когда-нибудь не станет.

— Вот твою и поняньчу.


Володька вернулся совершенно неожиданно. Пришел с чемоданом и сказал, что теперь будет жить здесь. Он был небрит, но весел. Потом выяснилась и причина небритости — решил отпустить бороду.

— Пап, ты чего это? — рассмеялась Яринка.

— Теперь я дед, мне положено, — Володька разважничался, отчего дочке стало лишь смешней.

— Тебе дедовства еще до середины апреля ждать.

— Вот и успеет отрасти.


День выдался пасмурным и серым, моросящий по-осеннему дождь как-то не вписывался в мартовский календарь. Яринка бродила по центру городка, совершая обход магазинов как повод для прогулки. Дышать свежим воздухом надо, из дома надо выходить, вот только придумать бы, зачем. А еще давила в себе малодушные порывы броситься под машину, решая, что искалеченное тело будет совсем плохо смотреться в этой грязи. Настроение катилось к нулю, ввергая в полное уныние и тоску. Яринка понимала, что это нестабильность и депрессия из-за положения, но все равно сражаться с таким состоянием оказалось сложно. Сашка был в Киеве, Лариска примерно там же, хотя как знать, где носит нелегкая эту барышню. Мать уехала в Польшу, стремясь закрыть вопросы по работе до того, как придет срок появиться ребенку. Дома был лишь отец, да и тот только вечером придет с работы. Атмосфера сгущалась, становилась невыносимой, словно кто-то пытался убить Яринку, не допустить рождения ребенка и — пробуждения ведьмы.


Вечер начался вполне обычно. Яринка покормила ужином отца и решила лечь спать пораньше, поскольку предыдущую ночь так не смогла уснуть. Только сон все равно не шел. Зато пришло неизвестно почему знакомое до боли и болью ощущение. Девочка встала с кровати и пошла в родительскую комнату.

— Пап, ты того… в общем, кажется, я скоро рожать поеду, — переминаясь с ноги на ногу, произнесла она. Володька оторвал взгляд от книги и посмотрел на дочь.

— Насколько скоро?

— Похоже, что сегодня.

Он выкурил две пачки сигарет за два часа, в итоге девочке стало жалко папу. Она собрала все необходимое в больницу и попросила вызвать скорую. Наверное, ему так будет легче, если знать, что она под присмотром врачей.

Ей все прочили мальчика, говорили, будет сын. Вот и при выходе из скорой, когда от пальто девочки оторвалась пуговица, фельдшер подметила, что будет мальчик: "гудзик" на украинском.

— Пуговица будет, девочка, — привычно оспорила навязшее в зубах общее мнение о будущем ребенке Яринка.

А потом был скандал в роддоме. Не северная столица все же, маленький городок, где все друг друга знают, а врачи поименно помнят тех, у кого со здоровьем серьезные нелады.

— Милая моя, ты что, в лесу жила? Почему на учете не стояла? — маленького роста, совершенно круглой формы пожилая женщина впилась колючим взглядом в роженицу.

— Так прервали бы, а то я не знаю, — невинно улыбнулась та в ответ.

— Прервали бы и спрашивать не стали. Ты понимаешь, что это приговор?! Ты понимаешь, что тебе нельзя?! — акушерка почти кричала. Если бывают в жизни совпадения, то это самое оно: Евгения Ивановна семнадцать с небольшим лет назад присутствовала при рождении этой девочки.

— Женя Ивановна, не ругайтесь. Обойдется, я выдержу. Обещаю вам.

— Вот же ж, упертая. Сама тебя принимать буду, — возвестила акушерка и распорядилась насчет переноса смен. Тогда еще пожилая женщина не подозревала, что схватки затянутся на двое с половиной суток.


Утром пришел отец, и вымученная болью и бессонной ночью Яринка извинительно улыбалась ему, выглядывая в окно второго этажа. Спазм прихватил прямо там, и не найдя ничего лучше, девочка вцепилась в батарею отопления, едва не сорвав ее с креплений.

— Вот имущество портить не надо. Что, некуда силушку девать? Пойдем, — Евгения Ивановна увела девочку в предродовую палату и, улегшись на одну из пустых кроватей, скомандовала: — Вот я пока посплю, а ты меня здесь покатаешь. Руки за спину, и на "раз-два" при каждом спазме.

На эти упражнения дивились многие. И на то, как сутки спустя Яринка перенесла из одного конца коридора в другой баллоны с кислородом. Она на собственной шкуре прочувствовала, какой невероятной силой обладает женщина в такой момент. Была какая-то мистика в том, что собой представляют женщины, несущие в мир новую жизнь. В Яринке эта мощь плескалась в двойном размере. Как только стены не дрожали в больнице от выплескиваемой энергии — загадка.

— Ну наконец-то! — с облегчением возвестила акушерка, собирая персонал в родильном зале, когда Яринка все же решила разродиться. Стимулировать было категорически запрещено, сердце не выдержало бы дополнительной нагрузки. Решили, что если все пойдет естественным путем, то появится шанс на благополучное разрешение с минимальным риском. И теперь Яринка лежала на столе, надсадно дыша, готовясь к последнему рывку.

— Все, не волнуйся, скоро все закончится. Что-то он тормозил-тормозил с появлением, а теперь совсем живенько пошел.

— Он? Хах, девочка будет.

— У нас вагончик с мальчиками, и вообще, если Наташа Григорьевна сказала, что будет мальчик, то так и будет.

— А я сказала, будет девочка!

Назло всем, вопреки всему. Девочка родилась за десять минут, побив рекорды по стремительности родов.

— Хм, девочка, — непонимающе хмыкнула ассистентка акушерки. Обычно она не ошибалась с определением пола.

— А папа у нее красивый? — поинтересовалась детская медсестра, занимаясь новорожденной.

— Зачем спрашиваете?

— Да дочка у тебя красивая. И вообще, необычная: все красненьким, сморщенными рождаются, а эта персиковая, и вообще… стоп, она же восьмимесячная?

— Ну да, не доносила. Инкубатор? — обреченно спросила Яринка.

— Нет, три девятьсот, вес более чем нормальный, ей не нужно.

— Папа, папа… при чем тут папа? Вы на маму посмотрите! — неожиданно подал голос гинеколог, до этого момента тихо заполнявший карту, поскольку его участия не требовалось.

Она попробовала улыбнуться. Попробовала сфокусировать затуманившийся взгляд. Сквозь зыбкую пелену увидела, как наискось смазывается картинка, на которой Евгения Ивановна почему-то в красном… и матерится в восемнадцать этажей. Картинка погасла, оставляя в тишине и темноте.


Замерзшее время


Зеленое сукно бильярдного стола. Я видел такое только в детстве, в комнате отдыха трактористов. Старое потрепанное, потертое киями и шарами покрытие, облупившийся лак деревянных бортов, разорванные сетки луз. Отдаляется. Нет, приближается, увеличивает в размерах. Опять нет, я падаю на этот стол. Кажется, он не имеет границ. Больше не вижу краёв. Словно распростёрся в бесконечность. Примятый ворс сукна высотой по колено. Конец кия вбивается в позвоночник, запуская меня шаром через весь стол, вгоняя в лузу. Наверное, единственная, в которой есть сетка… нет, нет сетки, лишь бесконечное падение.

Комната. Словно сошедшая с картин Дали. Даже часы текут, свисая с зонтичной подставки. Искаженные кривозеркальностью стены, зыбкий пол, на который упасть невозможно. Наверное, вестибулярный аппарат реагирует быстрее, чем сознание, молниеносно адаптируясь под невозможное равновесие спятившего эквилибриста. Ловлю кончиками пальцев проплывающее кресло, податливое, вакуумом втягивающее в себя. Наверное, так перемещаться по комнате уютней. Или безопасней. Конечно, если отстраниться от того, что двигаюсь я всё же по стене, плыву перпендикулярно полу, ошалело понимаю, что сейчас столкнусь с собственным близнецом. Или отражением. Парящая дном вверх чашка чая оказывается в моих пальцах, просачиваясь обжигающим напитком через стенки посуды. Терпкие капли травяного отвара на губах. Хм, а ведь не должен чувствовать вкус. Или должен? И почему язык обкусан, щиплется знакомым металлическим привкусом? Бред. Мартовского Зайца с Безумным Шляпником не хватает, разве что. Мерзко то, что не могу списать на сон. Давно уже вышел из понимания снов. Здесь, на этой стороне бытия, для меня всё более реально чем там, в так называемом бодрствовании. Здесь запахи и краски, здесь чай горячий, здесь бывает больно. Здесь по-настоящему бывает страшно. Но не сейчас. Сейчас давяще. Словно в плену аркана. Наверное, так чувствует себя мустанг под натиском ковбоя. Иллюзия свободы сохраняется, но тонкое лассо уже сжимает шею. И ты не видишь, не понимаешь, куда и кто тебя влечет, утаскивает, навязывает свою волю. А отражение скалится, ожидает сближения.

Твердая рука останавливает движение кресла. Оглядываюсь в попытке увидеть, кто этот неожиданный спаситель. Сплевываю едва не презрительно. Лица не видно, очертания расплываются. Но точно знаю, что у него серебристо-золотые кудри и изумрудные глаза. Что за банальщина, неужели ангелы действительно так примитивны? Кыш, противный. Или не ангел? И пусть, неважно. Просто привычно так называть этих крылатых недоумков.

— Может, я и недоумок, только мы встретимся не сейчас. Прощай. Найди меня.

И кресло вновь плывет. Надо же, какая цаца, обиделся. И вообще, кто сказал, что ангелы — добрые? Чушь собачья. Потом подумаю об этом. А сейчас, по всей видимости, надо выбраться из кресла. Не то чтобы я доверял белобрысому, но нужно избежать столкновения хотя бы для того, чтобы встретиться с ним и надрать ему задницу. Любопытство — страшная вещь. Что же он все-таки хотел? Потом. Все потом. А сейчас вцепиться в подлокотник и странным кульбитом вылететь из движения. Вот, так лучше. Теперь можно спокойно подойти к отражению. Или близнецу.

— Что-то ты не торопишься воссоединиться.

Не отражение. Двойник. Не я. Или частично я. Но это уже по ощущениям.

— Зачем мне торопиться? Мне и так хорошо. Даже уютно здесь. Это ты меня привел сюда, или призвал?

— Ни в коем разе. Не имею таких сил, всего лишь жду.

— Почему?

— Потому что в отличие от тебя — не сплю.

— А я?

— А ты спишь. Потому умер. И как единственный проснувшийся, я буду ждать нас всех. И стану сильнее. Мы все станем сильнее.

— Это что-то типа ты поглотишь меня, мою силу и прочая лабуда?

— Ты дурак. Я — это ты. И все они — это тоже ты. И вы — это я. Нас раздробили.

— Почему?

— Потому что боятся. Загляни в себя, пойми, что я пытаюсь сказать.

Почему хочется ему верить? Не чувствую враждебности, более того, действительно понимаю, что мы одно целое. Какая-то идиотическая телепатическая связь. Мы думаем не просто одинаково, одно и то же. И нужно прикоснуться, чтобы окончательно соединиться. Протягиваю руку, добровольно погружаясь в водоворот затягивающей энергии.

Золотой щит сгустившейся сети обрушивается между нами. Нельзя? Почему нельзя? Бабушка, я верю, что ты на благо мне подарила эту сеть, так почему она не подпускает, не дает прикоснуться, соединиться с самим собой? Что не так?

— Живи. Еще не пора…

Голос, чужой, незнакомый, но почему-то успокаивающий, обволакивающий мягким шепотом. Длинные пальцы трогают за плечо, сжимают осторожно, разворачивая, вышвыривая рывком из комнаты.

Бильярдный стол. Уменьшается. Я стою рядом с ним. В руках кий. Больше не шар. Уже игрок. Не пора? Жить? Скорее, возрождаться.

А возрождаться — это как дышать… Откуда эти слова? Они мои. Но сказаны не здесь и не сейчас.


Бесценная


— С днем рождения, девочка, со вторым днем рождения, — произнесла медсестра, увидев, что Яринка очнулась. Потом ей расскажут, что организм не выдержал, что почки отказали вслед за сердцем, и обширное кровотечение почти достигло критической отметки. Были еще другие, менее значительные детали, букетом повалившиеся на голову врачей, пытавшихся спасти роженицу. Рождение ребенка зафиксировали в четырнадцать двадцать, смерть матери — в пятнадцать тридцать пять. А она выжила. Тело не могло, отказывалось подчиняться, а она все равно настолько хотела жить, что забившееся сердце заставило врачей вздохнуть с облегчением. Провидение на этот раз выступило в лице доктора Бальвинского, не допустившего ошибки других врачей в реанимации девочки, взявшего на себя ответственность за жизнь Яринки. Он боролся до конца, даже когда фиксировали время смерти. И вернул ее из-за черты. Шестнадцатое марта стало вторым днем рождения.

"Дубль два", — подумалось тогда Яринке. Она очнулась на пятый день. Сознание вернулось резко и абсолютно проясненное. За время коматозного сна организм, как смог, восстановил силы. Повезло, что не возникло вопросов с переливанием крови, группа оказалась распространенная — вторая положительная.

— Где моя дочь? — первое, что спросила Яринка.

— Господи, девочка, ты в реанимации! В детском отделении роддома твоя дочь, где же ей еще быть? — всплеснула руками медсестра.

Ее перевели обратно в роддом, поближе к дочке. Она долго смотрела на свою малютку, когда ее принесли первый раз на кормление. Кроха кривила тоненькие губки, исследовала мать взглядом цвета переспелых вишен, не понимая, зачем ее принесли сюда, когда должны дать соску.

— Ну что, Маргарита, будем знакомиться? — улыбнулась Яринка, распуская завязки рубашки. И тонкая незримая нить натянулась между ними, рождая настоящую близость. Малышка далась настолько дорогой ценой, что стала для своей матери бесценной.


— Ирочка, ну сама подумай, ты же совсем молодая, мужа нет. Мы все документы правильно оформим, роды были тяжелые, не удивительно, что ребенок не выжил, никто и слова сказать не посмеет. Сплетни утихнут, тебя будут жалеть, забыв, что этот ребенок без отца. А они люди хорошие, только несчастные, у них детей не будет, — уговаривала Евгения Ивановна Яринку. Та ошалело посмотрела на акушерку.

— Женя Ивановна, неужели вы считаете, что я ее отдам?

— Но, Ирочка, у тебя такие обстоятельства…

— Не смейте больше мне такое предлагать. Не злите меня.

Воздух сгустился так, что задрожали стёкла. Вернувшиеся после родов силы наполнились нечеловеческой энергией, пугая мгновенно замолчавшую акушерку. Яринка даже сама вздрогнула, внезапно осознав, что ничего не исчезло, лишь усилилось. Ведьма пробудилась. Наверное, неправильно так её называть, но другого обозначения себе Яринка придумать не могла.


Когда умер крестный, Яринка была еще беременной, поэтому на похороны не пошла. И все же она успела попрощаться с еще живым, когда он лежал в больнице, догорая от саркомы. Теперь же девочка стояла у могилы, придя попрощаться в последний раз. Маленькая Маргарита сонно ворочалась в руках, а Яринка молча смотрела на надгробие. Она пыталась осознать, что же там, за чертой? Наверняка совсем не то, что увидела она. И принимала то, что первый близкий человек ушел из ее жизни. Они не часто виделись, но крестный был улыбчивым и теплым. Она его по-своему любила. Так, как любят второго отца.

Дни потекли чередой, растворяясь в заботах о малышке. Яринка не знала, у всех ли женщин материнские инстинкты на подобном уровне, она не задумывалась об этом, просто делала то, что должна. И получалось у неё неплохо, так что Мария со своими попытками участия в жизни внучки была отодвинута далеко на задний план. Зато от помощи брата Яринка не отказывалась, а тот очень живо взял на себя приличный кусок заботы о племяшке. А каким гордецом со вздернутым в небо носом он вышагивал с коляской. Словно именно он являлся отцом этого ребенка. А еще оказалось, что у него инстинкты развиты не хуже. Его не пугали пеленки-распашонки, он уверенно брал Маргошку на руки, почти профессионально орудовал бутылочкой, когда ребенка надо напоить. Сашка как мог, пытался облегчить участь сестры, слишком слабой после родов, давая ей возможность чаще отдыхать. И она была благодарна брату.


Ранним июньским утром мать с Сашкой уехали к бабушке, торопясь на шестичасовый автобус. Надо помочь с огородом, а Володька уехал к заболевшей матери, Катерине Ивановне. В доме наступила тишина, но Яринка проснулась — первое кормление в шесть утра, и расписание для трехмесячной Маргошки еще менять никто не собирался. Ребенок насытился и уснул. Мамочка отправилась поесть, это предполагалось в обязательном порядке, иначе через три часа кормить ребенка будет нечем. Еще она хотела собрать посуду и помыть, поскольку мать с братом питались второпях. Самочувствие сыграло злую шутку, попытка завтрака не удалась — желудок вывернуло наизнанку, распространяя по организму тошноту. Яринка не придала этому значения, решив, что вечером съела что-то не то. Немного подождать — само пройдет. Головокружение отправило в постель.

День прошел в вязком тумане подскочившей температуры, тошноты и головокружения. Ничего не болело, ничто не насторожило. Списав на отравление, Яринка привычно пыталась перетерпеть плохое самочувствие, волнуясь лишь из-за того, что дочка отказывается брать грудь, а с прикормом дружбы так и не получилось. Когда вечером вернулись Мария и Сашка, то их ждала унылая картина: посуда не помыта, на веревке не висят привычно пеленки, дом не убран.

— Не, Ир, ты совсем совесть потеряла? Или стоит мне за порог, как ты забыла о своих обязанностях? — с порога начала Мария.

— Мам, не ругайся. Что-то мне нехорошо, — донесся тихий голос из родительской комнаты. Когда Мария зашла туда, то даже ей ругаться расхотелось: Яринка лежала на большой родительской кровати, рядом лежала Маргошка. Ребенок совсем недавно уснул, дав матери небольшую передышку от постоянного плача. Вот только состояние Яринки было заметно невооруженным глазом: бледная до позеленения, мелко подрагивает от температуры, взгляд затуманен.

— Что болит? — мгновенно спохватилась Мария.

— Ничего не болит, только тошнит, и желудок ноет. Есть ничего не могу, и мелкая не ест… мам, она же совсем голодная, весь день на компоте из сухофруктов, — Яринка расплакалась, переживая за дочь.

— Тише, тебе нельзя плакать, и так горишь от температуры. Молоко для нее сейчас найдем, желудок промоем. И чем ты траванулась, все же свежее? — засуетилась Мария.

— Маааш, у тебя спичек нет? — соседка Лариса заглянула в открытую дверь.

— Погоди, найду сейчас, у меня тут с Ириной нелады, вон зеленая какая. Чем отравилась — не пойму.

— А погоди-ка ты с промыванием, — внезапно вмешалась Лариса, увидев марганцовку в руках Марии. — Ир, что с тобой, что чувствуешь?

Яринка повторила все симптомы. Глаза соседки округлились.

— Как давно это началось? — спросила она.

— Да с самого утра, как проснулась. Часов с шести.

— Маааш! Никакой марганцовки, убьешь ее! Я скорую сейчас, — Лариса пулей вылетела из дома. До выхода на пенсию она работала медсестрой, симптомы были узнаваемы, ошибка маловероятна.

Карета скорой прилетела минут через пять. Все же городок маленький.

— Ага, так, а вот тут болит? — фельдшер пальцами исследовала живот.

— Если давить, то да. А так — просто ноет.

— Ну что, поехали.

— Куда? — спохватилась Мария.

— В больницу, куда же еще. Аппендицит… надеюсь, только он.

— И?

— Что — и?

— Будут резать?

— Будут. Девяносто процентов на то, что на стол прямо сейчас пойдет, десять на то, что подождут до утра.

Она не боялась и не волновалась. Она просто ехала в больницу.

— Доброй ночи, красавица. А что у нас интересного? Давно не виделись, целых три месяца, — дежурный хирург улыбался Яринке как старой знакомой. А она его не знала. Не помнила.

— А мы знакомы?

— Ага, ты у меня первая в списке звездочек на фюзеляже, — он широко улыбался, ощупывая живот. — Ой, а какие мы красивые, зелененькие. Нет, милочка, тут перитонит, готовьте к операции, — он обернулся к медсестре.

— Я за анестезиологом.

— Стоять. Он ей не нужен. Температура 39.8, давление — 140/90. Врожденное защемление миокарда — мы с ней уже успели познакомиться на этой почве. Именно от наркоза она и сыграет в ящик в данной ситуации.

— А… как же? — медсестра опешила.

— Милая, ты жить хочешь? — широкая улыбка хирурга отдавала безумием.

— Хочу, — ответила Яринка, не понимая, что происходит и отчего такой ажиотаж.

— Тогда будешь терпеть. Нет, новокаин местно я тебе обеспечу, но это мало поможет. У тебя дочка маленькая? Так что терпи, тебе нельзя умирать сейчас. И так успели привезти впритык, еще бы пара часов, и сушите весла.

Он улыбался как ни в чем не бывало, по пути к операционной посвящая Яринку в тонкости ее состояния.

— Зачем вы меня привязываете? Не сбегу.

— Традиция у нас такая, привязывать пациентов.

— А кричать можно? — внезапно спохватилась Яринка. Она все еще не понимала серьезности своего положения. Ведь ничего не болит.

— Кричи. Только не дергайся.

В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июня доктор Бальвинский узнал о себе много нового и интересного. Он ей отвечал, посмеиваясь и постоянно разговаривая. Девочка не должна потерять сознание, а значит, нужно отвлекать от боли, заговаривать зубы. Получалось плохо, но все же он удержал пациентку, фактически второй раз спасая ей жизнь.

— Вот и умница, вот и все закончилось. А я тебе за это сделаю шовчик маленький, аккуратненький, почти косметический.


— Это ты кричала, что ли? — поинтересовалась пациентка с соседней койки, когда Яринку под утро привезли из операционной.

— Я.

— А что, было больно?

— Нет, щекотно, — огрызнулась прооперированная по живому.


А утром пришел Сашка, зеленый не менее Яринки. На руках он держал Маргошку. Лица у обоих были заплаканными.

— Чего? — устало произнесла Яринка.

— Маленька, мы ничего с ней не можем сделать, она не ест ничего, на уши полгорода подняли, молоко разное, и даже козье, и смеси… ничего не ест. Она всю ночь выкричала.

— Это все, что я могу, — девочка рванула на себе операционную рубашку, обнажая грудь. Она не могла пошевелиться и старалась не выть от боли.

— И что здесь происходит? — поинтересовался доктор, зайдя в палату и застав картину, когда почти двухметровый увалень удерживал малютку, пока та припала к материнской груди, насыщаясь после суток голода.

— Так вот вышло, — извинительно произнесла Яринка.

— Вот видишь, как бесценна твоя жизнь. А ты два раза за три месяца пыталась умереть.


Храни меня


Август выдался сложным. Оклемавшись после родов и операции, Яринка засела за учебники, проходя семестровый материал в ускоренном темпе. Заданный еще в школе ритм экстерната послужил хорошей подоплекой тому, чтобы усваивать скопом то, что остальным дается дозированно. Быть может, глубина знаний оставляет желать лучшего, но чтобы сдать зачеты и экзамены — вполне. Гостиничный номер, Сашка в роли няньки. И груда учебников. Немного не стыковались с расписанием кормлений практические занятия, все же профессия не теоретическая и требует подтверждения мастерства, и это не пройдешь экстерном.

— Да не волнуйтесь вы так, милочка. Факультет все же упразднили, год на то, чтобы вас всех выпустить. Такой бардак творится, что никто не заметит, если что-то персонально у вас пойдет не так, — успокаивал декан. Он словно перенял эстафету у мастера, невольно покровительствуя девочке. Хотя, скорее всего, он таким был со всеми, последним щедрым жестом выпуская студентов из расформированного факультета.

— Но как же так?

— Да вот так. Занимайтесь дочкой. Приедете через год, сдадите, защититесь. Два месяца на аттестацию. И не волнуйтесь, у нас тут такая анархия в связи с роспуском, что вас никто заваливать не станет. Хотя бы из уважения к памяти о вашем учителе.

Известие о смерти мастера Яринка получила по приезде в институт. Было мерзко и обидно, что никто не сообщил, что не успела попрощаться. А еще осталась пустота, словно вырвали кусок чего-то важного.


По возвращении домой все вроде вошло в прежнее русло: забота о малышке, домашние хлопоты, молчаливое противостояние с матерью, к которому подключилась вернувшая в родные пенаты Лариса.

— Ир, я виделась с Игорем. Он очень хочет увидеть ребенка.

— Ларис, я тебе голову оторву, если ты Маргошку ему покажешь. Это моя дочь, и только моя.

К концу сентября заболела бабушка, Акулина Фоминична. И так слабая здоровьем старушка сдала совсем, в кои веки обратившись в больницу. Ее обследовали, положили в стационар, назначили лечение. Кто на работе, кто на учебе, все заняты. Быть сиделкой в больнице выпало Яринке.

Соседка Наташка родила двойню, и две юные мамашки спелись, помогая друг другу в присмотре за детьми: то Натка за Маргошкой смотрит, пока Яринка в больнице, то сама Яринка качает всех троих, пока подруга отсыпается, отдыхая, или по хозяйству хлопочет. Они никогда не были близки, но общие заботы объединили.

— А где Акулина Фоминична? — поймала пробегающую мимо медсестру, спросила Яринка, не найдя бабушку утром в палате отделения терапии.

— Так у нее ночью был инфаркт, перевели в кардиологию, — ответила работница больницы.

Инфаркт. Проклятая способность впитывать информацию на лету. Хрупкие сосуды, значит, некоторое время нельзя шевелиться, хотя бы не делать лишних движений и не напрягаться.

— Саш, бери академку, мелкой нужна нянька. Ты в больнице не сможешь, мама деньги зарабатывает, иначе по миру пойдем. Остаюсь только я.

— А Лариса?

— Ты сам поверил в то, что сказал?

— Уже пишу прошение.

Будущая жена Сашки даже не подозревала, какого мужчину воспитает из него сестра. И все же Светлана будет настолько счастлива, заполучив такого внимательного и заботливого мужа, что никогда не задумается над тем, кому обязана такому счастью. Она родит ему троих детей, понимая, что именно он взвалит хлопоты по их воспитанию на свои плечи. Но это в будущем, а пока Сашка постигал премудрости искусства няньки, сутки напролет проводя с племянницей, зная, что мама малышки примчится на велосипеде, упадет уставшая. И ее надо накормить, и она покормит дочку. Отдохнет часик и опять в больницу.

Время после развала Союза отразилось в первую очередь на здравоохранении. Медикаменты и до этого дефицитные и вовсе исчезли из продажи. Мария почти не бывала дома, все свободное время тратя на поиски препаратов, способных если не вылечить Акулину Фоминичну, то хотя бы стабилизировать ее состояние. В то же самое время Яринка постигала азы медицины, собственноручно восполняя недостаток сотрудников больницы. Все началось случайно, и от посильной помощи в разносе тарелок с обедом по палате девочка перешла к обязанностям процедурной медсестры.

— Я… подождите, я быстро. Вернусь, всем раздам по уколу, — извинилась медсестра, вылетая из палаты на срочный вызов. Бывают ситуации, когда персоналу приходится бросать плановых пациентов, которые "могут подождать", и бежать туда, где время не терпит. Больница и нехватка врачей диктуют свои условия. Яринка это понимала и не злилась на медсестру. Вот только нервов хватило ненадолго. Пять женщин разных возрастов ждали уколов, им болело, они страдали от этой боли, у некоторых — невыносимой. Это останется на всю жизнь — непереносимость чужой боли. И спустя полчаса ожидания Яринка взяла бокс, оставленный медсестрой, вышла к столу дежурной, просмотрела карты назначений. Она видела это в кино. Она видела это в больнице. Ампула, пилочка, сломать навершие. Выдавить воздух до капель на игле. Верхняя крайняя доля ягодицы. Отпустить пальцы, невесомым хлопком вгоняя иглу. Жгут, пережать руку. Осторожным точным движение в набухшую вену. Контроль, три капли крови в шприц. Не дрогнуть, помнить дозировку, указанную в карте. Они не сопротивлялись, видя, что их обслуживает не медсестра. Им было слишком больно, чтобы ждать кого-то другого.

— Да ты с ума сошла! Ты представляешь, что такое "Дибазол" для пожилого человека? — орала вернувшаяся медсестра.

— Догадываюсь, но я выдержала дозу. У меня глаз на маломеры после работы с кислотой, — отстраненно ответила Яринка, на вынесенном в коридор табурете отдаваясь вязанию комбинезона для Маргошки. В палате все спали. Медсестра поворчала, но потом поблагодарила.

Попытки удержать постинфарктную бабушку в постели оказались тщетными. Стоило Яринке отвлечься, уехать покормить дочь, как старушка поднималась с кровати и отправлялась в уборную, решительно заявляя, что никому не позволит подносить ей судно. Гордость — великая штука. Правда, не всегда уместная.

— Мы переводим вашу бабушку обратно в терапию. С сердцем вопрос закрыт, осталась всего лишь реабилитация, но вот с ногой — это не наша епархия, мы бессильны, — уведомил Яринку лечащий врач.

Акулина Фоминична крепилась, как могла, но все же и ей оказалось не по силам выдержать эту боль. Она плакала и молилась. И вместе с ней плакала Яринка, поскольку не знала, как избавить от этой боли. Ногу жгло огнем, разъедая изнутри.

— Сосуд оборвался, образовался тромб. Сухая гангрена, — констатировал врач по окончании анализов.

— И?

— И переводим в хирургию, мы ничего не сделаем с таким диагнозом.

— В хирургию?! Почему в хирургию?!

— Ее может спасти только ампутация.

Страшное слово прозвучало, и Яринка могла лишь бессильно хватать воздух ртом. И понимать, что пять месяцев в больнице сделают Акулину Фоминичну калекой. Нет, не пугали девочку трудности ухода за бабушкой, она боялась, что гордая женщина этого не перенесет. А еще этого не перенесет Мария, самого известия о том, что ее маме отрежут ногу.

Это уже вошло в привычку, разрываться между больницей и Маргошкой. Редкие подмены на месте сиделки давали хоть некоторую возможность побыть с дочкой. Яринка радовалась этим минутам, украдкой плакала, когда малявка начала что-то лепетать, ползать. Деточка с такой скоростью научилась улепетывать на четвереньках, что только пусти на пол — не догонишь. И вслед за словом "мама" научилась издеваться над бабушкой.

— Скажи "дядя", — уговаривала она внучку в редкие минуты присутствия дома. Сашка уехал в Киев на неделю по вопросам учебы, и за Маргошкой пришлось следить Марии, поскольку больничную атмосферу на дух не переносила.

— Баба, — уперто отвечала мелкая.

— Нет, не баба, дядя, — пыталась добиться результата глава семейства, но внучка упорно отказывалась подчиняться, хитро щурилась, и на все, что не "мама", отвечала "баба", а иногда и "да, баба". Попытки научить ребенка новому слову зашли в тупик. А потом вернулся Сашка, и мелкая хитрюга прокричала на весь дом:

— Дядя!

Радость, которую внесла Маргошка в жизнь Яринки, была бы безмерной, если бы не омрачалась болезнью другого, не менее дорогого человека. Ни там, ни тут. Девушка разрывалась надвое, рассчитывая по минутам, сколько времени она пробудет там, сколько тут.

— Не волнуйтесь вы так. Да, это ампутация, но операция сама по себе простая, времени много не займет. Сорок минут максимум. Она будет спать, она ничего не почувствует. Крепитесь. Если этого не сделать, то она умрет.

Отправить Марию в аптеку. Собрать вещи бабушки в палате, готовясь к переводу в реанимацию. Сесть на пол перед операционной и похлопать по месту рядом, приглашая Марию. Ждать. Час. Два часа. Три часа. Нарастающая паника. Сорок минут — максимум?!

— Что с ней?! — поймать выбегающую из операционной медсестру.

— Ой, с вашей ничего. Она ждет в предвариловке. Тут с аварии привезли по срочному, так что к вашей бабушке еще не приступали.

Тонна сгоревших нервов.

— Ну и дуры мы, — попытка приободрить мать.


Она научилась ставить капельницы и делать перевязки. И улыбаться, когда хочется кричать. Она снимала швы с этого обрубка, перед тем как бабушку выписали домой, прописав курс реабилитации.

— Тебе так будет легче, девочка. Да, ей нужен пока еще присмотр медсестры, но ты и так с этим справляешься, а дома, говорят, и стены лечат.

Маргошке исполнился год и месяц, когда Акулина Фоминична вновь увидела правнучку. Старенькая женщина умела быть солнцем. Правильным солнцем, от которого всем светло и тепло. Она ловила начавшую ходить по комнате правнучку, затаскивала к себе на диван и кормила из своей тарелки, приучая ребенка к "взрослой пище, ибо хватит маму кушать". Правая нога так и не распрямилась. Левой не было. Она настолько ненавидела инвалидное кресло, что Мария так и не решилась его купить. Весна распахивала окна, даря невиданное ранее тепло. Яринка брала на руки сухонькую, невесомую маленькую старушку и выносила во двор, усаживая на лавку. Она могла бы так всю жизнь. Бабушка была удивительнейшим человеком, ухаживать за которым совсем несложно. Всего-то надо, что быть рядом, подать воды, вынести на улицу. Сделать уколы вечером, чтобы она ночью смогла поспать.

Это был июльский вечер. Пять дней прошло с того дня, как Акулине Фоминичне исполнилось семьдесят три года. Она, казалось, смирилась со своим состоянием. Ожила как-то, улыбалась. И даже выпила привычную рюмку кагора с тостом для восстановления давления. Она так смеялась в тот вечер, когда смотрела с дочерью и внучкой КВН по телевизору. А потом поймала пробегающую мимо правнучку и укачала на подушке, сказав, что детям пора спать. И сама тоже спать решила, сказав Яринке, что сегодня уколов не надо. Не болит. Яринка с матерью ушли сажать капусту, как раз солнцепек ушел, вечер. Зайти в комнату и понять, что дыхание слишком странное и хриплое для сна. И запах, повисший в комнате, настораживает. Отбросить одеяло. Закричать.

— Мама! Скорую!


— Кома, забираем, — фельдшер.

— Инсульт. Я с вами, — Яринка.

— Грамотная?

— Просто знаю.

И это был инсульт. Вынырнувшая из небытия Лариса сидела с Яринкой в палате, присланная матерью, поскольку младшая уже сутки не отходит от постели бабушки, и надо бы ее сменить — Маргошка все еще нуждается в маме для питания. Пять минут на велосипеде. Все действия на автомате. Соседка, зовущая Марию к телефону. Крик матери.

В Яринке выключили мироощущение. Она перестала чувствовать, ей больше не болело. Она умерла. Остался робот, подхвативший мать и уложивший на кровать, влетевший в больницу и отправивший сестру домой.

— Куда?

— На вскрытие.

— Да вы с ума сошли! Какое вскрытие?! Мало ее резали?

— Она скончалась в больнице, мы обязаны.

— А если дома? Напишите дома! Да что вам стоит? Это же не преступление. Не режьте, только не режьте ее больше!

Она ругалась в больнице. Она ругалась в райсовете, оформляя свидетельство о смерти, без которого захоронение невозможно. Она уговаривала священника отпеть за день до Вознесения, а до него оставался именно день. Акулина Фоминична была православной и верила, что похороненные в сорокадневный срок после Пасхи попадают в рай. Яринка не верила в бога, но следовала заветам бабушки. Священник согласился. У нее были только сутки, чтобы решить все вопросы, связанные с погребением. Она сидела рядом с телом, положенным на бетонный пол веранды, потому что лето, в доме слишком жарко. Она молча смотрела, как обшивают гроб черным полотном. Она пыталась привести в чувство изрыдавшихся Марию и Ларису. Она не проронила ни слезы. За нее плакало небо. Оно обрушилось невероятным ливнем, словно скорбя по уходящему человеку. А Яринка не плакала. Она лишь не понимала, как в этой размытой земле будут рыть могилу.

Если бог есть, то тогда он был на стороне Яринки. Или Калинки. С рассветом пришло солнце и высушило в прах все, что за ночь пропиталось водой. Девочка сидела в машине рядом с гробом и пустыми глазами смотрела по сторонам. Девять километров до села, в котором жила бабушка. Какие-то люди, которые пришли проститься. Священник. Помнить, что она не хотела, чтобы ее ограждал от людей забор. Помнить, что она хотела видеть всех. Закрыть глаза на возмущения, что место у ворот на склоне слишком уж почетное, чтобы достаться обычной старушке. Единой мыслью:

"Неужели я так и не заплачу?"

Она заплакала. Она едва не рухнула без сознания в могилу, когда начали опускать гроб. В тот день умер ее бог. Единственный человек, в святость которого она верила.


— Он все равно хранит тебя.

— Храни меня. Пока ты есть — я смогу жить. Для меня Он — это ты.

— Я никогда тебя не оставлю, даже если меня не будет рядом.


Без короны


Очередной приезд в Питер успокаивал, словно врачевал открывшиеся раны. Этот город всегда был слишком независимым, чтобы хранить чужие воспоминания. Нет, он зачаровывал собой, наполняя собственными аллюзиями, вытесняя все. Вот и теперь он просачивался под кожу, обещая забвение и творческое воодушевление. Зачеты сданы, экзамены позади, все проходило в полном беспорядке: какого преподавателя поймал, тот предмет и сдаешь сегодня. Где-то там, далеко в Украине, осень вызолотила деревья, укрывая землю мягким ковром листопада. А здесь уже все листья улетели, деревья голые, да и мало их, разве что в парках и скверах. И утренние заморозки, когда подошвы кроссовок то и дело грозятся примерзнуть к тротуару, пока ждешь транспорт.


— Милочка, а вы нам что на диплом планируете?

— А мы вам амфору хотели. Классическую, с росписью.

— Не пойдет. Боюсь прослыть пророком, но вы с вашей профессией окажетесь не востребованы. Давайте скульптуру, тогда расширим профиль, может, и прорветесь.

— Скульптуру? — глаза Яринки округлились в удивлении. Все же она гончар, а не скульптор.

— Именно. Шли как гончар, сдадите скульптуру, перепишете теорию. Диплом получите художника по декоративной росписи керамики.

— Не вижу взаимосвязи, — девушка недоумевала, пытаясь состыковать услышанное в одну логическую цепь. Не получалось.

— А нет взаимосвязи, просто получается широкий профиль обучения, а значит, сможем почти на выбор выставить профессию. Все же с дипломом художника у вас будет больше шансов.

— Тогда почему не сдавать работу по художке?!

— А вот тут подвох. Со скульптурой в дипломе вам будет проще вернуться и к гончарке, и к скульптуре, если захотите. А если пойти ровно по художке, то переквалификацию придется проходить.

— Вы меня совсем запутали. Пусть будет так, как говорите.


Глина всегда послушна пальцам, если чувствует мастера, если понимает, что это мастер, а не случайный прохожий любопытствующий. Эскиз с поруганными пропорциями, возобновленная привычка курить. Раз уж Маргоша на самостоятельном питании, то почему бы не вернуться к "кислородным палочкам"? Первую разлуку с дочерью Яринка переживала тяжело. Третий месяц без бессвязного мурлыканья новых слов и темно-карих вишен. Так не только курить начнешь, на стены бросаться станешь. Тащить малышку в Питер было бессмысленно, да и жестоко по отношению к ребенку: мамашка в мастерской, в учебниках, в крайнем случае — в институте, ни должного внимания, ни присмотра не будет за дитем, а дома вроде три няньки, справятся. Все больше толку, чем от загнанной студентки. Здесь и сейчас она вспоминала, как это — творить. Познавшая секрет рождения, она впивалась пальцами, выглаживала, выстраивала новое творение, упиваясь процессом, входя в экстатическое состояние от одного лишь осознания — она вернулась.

— Художник, вашу мать. Смешнее не придумать, — Яринка иронично всматривалась в полугротескный эскиз, однако пальцы послушно вылепливали правильные формы. Рождающееся изваяние заставляло хитро улыбаться. Нет, не могла она так просто, без подвоха. И по-своему собиралась отомстить за вынужденную непрофильную работу.

— Форма хороша, реалистична. Порадовали отсутствием авангарда, а то куда ни глянь, сплошь авангардисты. А ваши мишки как живые, вот только… — председатель уже собирался задать каверзный вопрос, когда до него дошли шепотки и смешки остальных членов комиссии. — Ох ты ж, а я уже хотел спросить, где же ваша привычная изюминка. А она… прям перчинка.

— Клубничка, — вклинился кто-то.

— Повеселили, — подытожил председатель, пока Яринка глубокомысленно разглядывала потолок, невероятными усилиями подавляя приступы смеха. Все же она их достала. Небольшая скульптурная композиция изображала двух медведей, переплетающихся в борьбе… ан, нет, в любовном поединке. Совсем как люди, только вот. Медведи.


Киев увяз в декабре, грязной порошей по проезжей части, осклизлым солью гололедом тротуаров. Мать городов русских встретила непривычным для этих широт холодом. И ладно, если бы холод выражался лишь в погоде. Яринка остановилась у бывшей землячки и подруги, снимавшей комнату у весьма приветливой бабульки. Та была не против гостей, так что недельку-две можно было пожить, побегать по городу в поисках работы, а потом и к остальным вопросам перейти. Окрыленная ситуацией с дипломом, Яринка верила в хорошее, верила в свои силы. С толстой папкой грамот и похвал, с двумя авторскими работами в активе, с пятилетним стажем, девятнадцатилетняя девушка штурмовала столичные мастерские в надежде на работу. А потом можно и Маргошку забрать. Она все сможет, она справится. И наконец-то вырвется из тихого ада, который устроила ей Мария, медленно, но неотвратимо забирая внучку. Еще только шаг, последний рывок. Да, будет сложно, но она будет свободна.

— Ох, вот бы хоть года два назад, да я бы вас с руками и ногами. Мда, времечко. Своих увольняем, куда уж там брать новых. Даже на оплату электроэнергии не хватает. У нас вот Слава с "кравчучками" подался. Нищая страна, — жаловался мастер очередной гончарки.

— И что же мне теперь делать? — Яринка вторую неделю обходила мастерские, однако везде натыкалась на одну и ту же картину: закрываются, распускают мастеров.

— Идите в "Гончары", там должны быть вакансии, такая мастерская не закроется. Мощь!


— Знаете, если действительно хотите заниматься керамикой, то можете к нам учеником. Платным. Хотя со всем этим вы вряд ли согласитесь, — уставшая сухощавая женщина взвесила в руке папку Яринки. Мастер с "Гончаров" отлично понимала, что перед ней стоит мастер, что эта девочка имеет право набирать собственных учеников: и диплом, и стаж в трудовой слишком красноречивы.

— Вы, верно, шутите. Учеником? — Яринка не верила своим ушам.

— Нет, не шучу, скорее издеваюсь. Мы выживаем пока только за счет учеников. И это мерзко, выпускаем керамистов. А потом они будут так, как вы, — никому не нужны.


Мария встретила насмешками, поняв, что затея Яринки найти работу в Киеве и отдалиться — провалилась. Яринка не велась на провокации. Она демонстративно вздернула нос в небо и поправила несуществующую корону, облив мать молчаливым презрением.

— И что теперь? На моей шее сидеть будешь, бесстыжая, — Мария не отступала.

— Отчего же? Работать буду. Знаешь, у нас получится отличнейший тандем. Ты здесь с бумагами, а я на выезде.

— Не поняла.

— А чего тут понимать? Пойду экспедитором на фуры.

Мария едва не присвистнула. Она уж точно не ожидала от инфантильной дочери того, что та пойдет в этот ад. Причем добровольно. Однако это было на руку Марии, все же самой не таскаться по дорогам, да и чужих людей не нанимать. Не отрывать копейку от семьи. Практичная всегда, еще работая завскладом на сахарном заводе, Мария выискала нужные знакомства и теперь занималась перевозками сахара в бывшие союзные республики, организовав частную фирму под крылом завода.


— Чего стоим? — протирая сонные глаза, Яринка натянула джинсы, набросила полушубок поверх рубашки, и вышла из кабины головного "суперМАЗа", отправившись выяснять, почему стоит колонна.

— Что ты мне здесь травишь? Открывай, — послышалось грубо в приказном тоне от человека в форме. Сержант ГАИ решил проявить власть на подъезде к Москве.

— Ничего он не откроет. И вообще, по машинам. Поехали, я спать хочу, — проворчала Яринка.

— Тебя везут, так молча едь, а то поедешь на "сто первый", — вызверился не в меру ретивый гаишник.

— Ну что за люди. Слов не понимают. Зови начальника, сам на "сто первый" и поедешь, — девушка повысила тон. Начальник появился. Собственно, капитан пришел на шум, а не потому, что его позвали. Не хотелось морозной январской ночью выбираться из зыбкого тепла КП. Но как-то подозрительно сержант подзадержался, да и целая колонна остановилась вместо одной машины.

— Чего шумим?

— Ошейник вашему сержанту примеряем. Строгий. Он у вас грамоте не обучен, не знает, что "Т.И.Р. ов" только на таможенном терминале можно вскрывать, и основания должны быть веские, — разъяснила ситуацию кутающаяся в полушубок девочка.

— Да ты… — сержант не успел прибавить еще одно оскорбление.

— Она наш начальник вообще-то, — ехидно подхихикнул "ведущий", водитель головы колонны, с которым Яринка как раз и ехала в кабине.

— Езжайте, — капитан глянул в документы скорее для проформы, чем для проверки. И повернулся к подчиненному: — Еще раз свяжешься с такой, и сам на панель пойдешь. Всей семьей. Ты хоть представляешь, какой она штраф вкатает тебе за вскрытие машины? — Он явно злился, и была причина: сержант грубо нарушил правила и едва не превысил полномочия. Им оставалось лишь надеяться, что колонна действительно поедет, и им не вкатят выплату неустойки за потраченное время.


— А ты зубастая, оказывается. А я-то думал, принцесска, сопли распустишь. Хотел уж сам разруливать, не вмешивать, — оправдывался Лерка за то, что не разбудил сразу, а полез в свару с сотрудником дорожной службы.

— Я не принцесска. Королева. А значит, и зубы имеются, и порядок удержу среди вас, раздолбаев, — рассмеявшись, фыркнула Яринка.

— А замуж чего не идешь? К тебе же многие сватались уже, несмотря на то, что с ребенком. Я бы и сам посватался, — Валера, сокращенный для удобства до Лерки, стер улыбку с лица. Двадцатишестилетний парень пристально посмотрел на девушку, и не понять, то ли так шутит, то ли вожжа под мантию попала.

— А мне король надобен. А тут одни водилы. Да и вообще, у тебя жена и двое детей, так что вопрос даже не стоит, — съязвила Яринка в ответ. Не любила она эти околобрачные темы. И замуж не хотела.

— Так я разведусь. Может, сойду за короля? — не унимался Лерка.

— Держи карман шире. Эх, не понимаешь, видать. Мне штамп без надобности, я не страдаю ханжеством. Есть штука такая странная, любовью называется. Вот мне бы ее.

— Так это, стерпится, слюбится…

— Дурак ты, Лерка.

Они притихли. И невдомёк было водиле, что смотрит девочка далеко за лобовое стекло. Не на дорогу. Куда-то вглубь. И видит то, что никому не дано. Бесшабашный златокудрый ангел машет рукой, словно подзывая. И держит в поводу зверя. Неведомого названия тварь ластится к ногам хозяина. Мохнатая, клыкастая. Черная как смоль. Только ошибочка, он не хозяин ей, этой твари. Скорее уж она выгуливает ангела. И зовёт Яринку. Ждёт её где-то там за горизонтом времени, обещая… что же? И как-то само собой понятно, что как бы жутко не выглядела зверюга, бояться её не стоит. Вот только ангел падает, сраженный неведомым оружием, истекает кровью. И гибнет. Зверюга жалобно скулит, словно торопит девочку, быстрее, мол, иначе случится непоправимое. И лишь недоумение: зачем спасать ангелов? Яринка в ангелов не верит, вернее в их чистоту и доброту. Они иные. И лучше мимо них. Бесполезные беспомощные создания. Разве что на должность официанта сгодятся. А она… да какая разница, кто она? Но привыкла уже видеть то, что недоступно остальным. Силуэты, тени, а то и вполне физические сущности, мелькающие то тут, то там, спешащие по своим делам, не обращающие внимания на тех, кого принято считать людьми. Не призраки, не мертвые. Нормальные живые жители планеты. Но словно в другом измерении, которое вроде и в этом мире, но не соприкасается. И лишь Яринка оказалась в приграничье. Она видит и тот мир, и другой. И есть нечто мерзкое и неприятное, когда кабина фуры проезжает сквозь истекающего кровью ангела и монстрического стража. Почему страж? Да просто… подумалось так.


Без сердца


Все неприятности приходят ближе к лету — это незамысловатое наблюдение грозилось стать приметой. Сахарный завод выкупили немцы, лишив Марию и Яринку работы и дохода. Производство остановилось, город впал в уныние, поскольку именно этот завод являлся кормильцем и основным местом работы большинства местных жителей. Немного поплевав в потолок и решив, что с "кравчучкой" торговать по базарам точно не поедет, Яринка сделала новую попытку осесть в Киеве. Начиналось все как-то правильно, безобидно. Ничего ненормального в том, чтобы покинуть родной город и уехать в столицу в поисках работы, в те времена не было. Многие так поступали, ведь голод не тетка, а злой дядька. Вот и выискивали всякую возможность заработать и прокормить семью.

Поселившись в общежитии у брата, Яринка проводила разведку боем, пытаясь отыскать любую постоянную работу, где гарантировали более-менее стабильную зарплату. Попытки терпели неудачи, но рук никто опускать не собирался. Изо дня в день Яринка выходила на улицы Киева и обходила фирму за фирмой, магазин за магазином, согласная на любую работу. На профессию она уже не надеялась, как говорится, не до жиру, тут бы выжить. Устроиться, забрать Маргошку. И гори оно все синим пламенем.


— Девушка, девушка, а вы знаете, что улица вокруг вас светится? — перед Яринкой словно из-под земли вырос солидный господин. К нему сразу же присоединился другой. Самое забавное, что первый в попытке комплимента не соврал: июньское полуденное солнце отсвечивало от белоснежного сарафана, тем самым создавая ауру свечения. Избитый женский прием, однако всегда срабатывает. Но на миг девушка насторожилась, подумав, что видят совершенно другое сияние. Оно раздражало, надоело ей самой, периодически отдаваясь резью в глазах. Эта слепящая аура стала проявляться совсем недавно. Яринка пыталась скрыть её хотя бы от посторонних взглядов, но от себя убрать слепящий свет не получалось.

— Представляете, знаю, — улыбнулась она. Господа располагали к благодушию.

— А мы вас искали, такую вот, светящуюся, — второй незнакомец перевел разговор на себя.

— Да ну? Так уж и меня? — Яринка рассмеялась, готовясь отшить желающих познакомиться.

— А я серьезно. Нам нужна девушка на работу. Такая вот, как вы.

— И не надо думать ненужного. Ситуация так сложилась, что вынуждены. Мы командировочные, а наша секретарша заболела. Работа на неделю, оплата вперед, — выпалил первый, глядя, как недоверчиво скривилась девушка. Еще бы, прохиндеев всяких много, отправляющих девушек по борделям.

— Оплаченная комната в гостиницу, с нас униформа, питание, транспорт. С вас присутствие на переговорах, стенографирование, но можно просто быстро записывать основное, телефонные звонки. В общем, ничего сложного, — разговор продолжился в кафе, поскольку Яринка решила все же выслушать неожиданных работодателей.

— А почему не обратитесь к профи? Их в Киеве пруд пруди.

— Ан нет, нам нужна такая вот хорошенькая.

Говорили долго, в итоге все же пришли к консенсусу. На свой страх и риск Яринка согласилась. Решила, что если учует подвох, то не сносить голов этим двоим. Защищаться от смертных девушка научилась, другое дело, что предпочитала не демонстрировать свои силы. Все же сто долларов в сутки были весомым аргументом во время тотального безденежья. В чем подвох, она поняла позже. Господа оказались самыми настоящими аферистами, однако девочку решили не обижать, не их размах, поэтому в отношении Яринки все вышло порядочно, как обещали. Зато стало понятно, почему им не нужна официальная помощница, а только видимость таковой.

— Ха, как угадали, — умилялись оба, рассматривая преображенную Яринку. Ей шел деловой костюм, она в нем выглядела старше, строже. Стянутые в узел на затылке волосы, очки в тонкой оправе. Другой человек, ничего от той девочки в легкомысленном сарафанчике.

— Да, Петь, у тебя глаз — алмаз. И все будут смотреть на нее.

Неделя пролетела в горячке. Яринку окунули в зарождающийся мир бизнесового Киева, и стоило больших усилий не удивляться, вести себя адекватно, когда за обед в ресторане платятся такие же большие деньги, как ей заплатят за работу. Она не роптала, справлялась, разыгрывая роль секретаря, вежливо и сдержанно отвечая на звонки, записывая в блокнот все, что ей казалось основным в разговорах с партнерами работодателей. Расстались так же быстро, как и встретились, оставшись довольными временным сотрудничеством.

Отвезя заработанные деньги матери, Яринка вернулась в Киев и продолжила поиски работы. Часто не могло везти, и все же ей удалось пристроиться барменом в один из новых баров, которые появлялись каждый день, как грибы после дождя. И так же быстро исчезали. Поработать удалось две недели, потом бар закрылся, персонал распустили, так и не заплатив. Поскрежетав зубами на ситуацию, Яринка сидела на Крещатике на скамейке, размышляя, куда направить стопы завтра, и где искать новое пристанище.

Троица молодых людей отделилась от толпы вольногуляющих, направившись к Яринке.

— Не раздевай глазами, не обломится, — девушка была не в настроении, поэтому решила отшить сразу, выбрав самый заинтересованный взгляд в свою сторону, пока парни не успели сказать ни слова.

— А может, я жениться на тебе собрался, так обломится? — не растерялся парень.

— Не вопрос. Поехали, с мамой познакомлю, — слово за слово, сошли на шутки, все же познакомились. Парни оказались курсантами, самого ретивого звали Олегом.

Сидели в кафе, пили вино. Странноватый привкус Яринка заметила сразу, но только криво улыбнулась. Знала, не подействует демерол, так узнаваемо сводивший десны легким онемением. Ей было забавно, чем все это кончится. Надо же как-то развлекаться, вот она и развлекалась, играя в опьянение. Вечер завершился в квартире одного из курсантов, родители которого отсутствовали. Только вот весело было только Яринке. Олег показал ей спальню, сказал, что может отдыхать и ни о чем не волноваться. Она именно так и поступила, в отличие от Олега, который всю ночь простоял в карауле у двери со шваброй в руках, грозясь разбить головы своим друзьям, если они рискнут войти.

— Я бы и сама с ними справилась, — Яринка не оценила жертвы, понимая, что робких "совратителей" достаточно было припугнуть, они бы и не сунулись, понял, что таблетки не подействовали, и девушка в полном адеквате.

— Может, я на тебе жениться собрался? — выпалил тот.

— Заклинило? Шутка хороша раз.

— Я не шучу.

— Ну и дурак.

— Они тебя споить хотели, таблетки… я узнал слишком поздно.

— Я знаю, демерол. Только на меня не действует.

— Если знала, то зачем поехала?

— Веришь, выспаться хотела, в общаге ведь не дадут.

— Сумасшедшая.

— Есть немного.


Он ходил по пятам, узнал, в какой общаге живет, и не давал покоя, выпрашивая свидание. Он внаглую потащился за ней на свадьбу брата, вел себя так, словно Яринка его уже признала своим парнем. Девушка спасовала под таким напором и сдалась, позволив увезти себя с Маргошкой на каникулярный месяц в Полтаву, к родителям Олега. Родители оказались весьма приветливыми и дружелюбными, немного удивились, что единственный сын решился на отношения с девушкой, у которой есть ребенок, но не протестовали. Олег был очень любимым сыном, его баловали, потакали в прихотях. Раз уж выбрал такую невесту, то будет такая. За месяц жизни у этих людей Яринка решилась и дала согласие, здраво рассудив, что в сложившейся ситуации это лучший выход. Оставалось съездить домой, выписаться. И вернуться в новую семью.

Новость разозлила Марию. Казалось бы, порадоваться, ведь дочь наконец-то решилась выйти замуж, все складывается хорошо, "как у людей", не будет висеть на шее матери с маленькой Маргошкой. Все вроде так, только не так вышло.

Мария уехала на месяц в Польшу, найдя себе новую работу и уговорив дочь присмотреть за домом, поскольку больше некого просить, а там и урожай с огорода убрать надо. В общем, все было привычно и понятно, Яринка согласилась, ведь несложно, тем более, Олегу ближе из Киева приезжать сюда, а не в Полтаву. На том и порешили. Если бы она знала, что так обернется, то забрала бы малышку и бежала со всех ног. Пешком. Хоть до самой Полтавы.

По возвращении Мария спрятала домовую книгу, лишив Яринку возможности выписаться. Сама бы она еще смогла, но вот Маргошку точно не выпишут. Начались уговоры, потом пошли скандалы. Точка кипения была достигнута, и приехавший на выходные Олег, махнув на все рукой, сказал Яринке, мол, собирайся, поедем так, а дальше поглядим. В горячке сборов Мария ухитрилась забрать документы, но это все равно не помогло: Яринка побросала вещи дочки в сумку, взяла малышку на руки и вышла из дома.

— Не отдам! — Мария вылетела вслед за дочерью и вцепилась во внучку.

— Отпусти!

— Не отдам! Убирайся из моего дома и никогда не возвращайся! Посмеешь — посажу в тюрьму, как бродягу, как наркоманку, найду, за что, и посажу!

— Мама, прекрати, отпусти, ей больно!

— Не отдам! Убирайся!

Маргошка закричала от боли. Яринка разжала руки, отпуская. Иначе разорвут ребенка на две части. Эта сцена во дворе под виноградом останется перед глазами на всю жизнь. И отпечатается в памяти двухлетней Маргариты.

Пути обратно не было. Рыдающую, бьющуюся в истерике Яринку Олег довез до Киева, говоря, что решение найдется, отвоюют малышку. Яринка не могла успокоиться, она не знала, что делать теперь, когда хлипкое примирение с матерью все же вылилось в войну. Она понимала, что Мария сдержит обещание и найдет способ отдалить внучку от дочери, если та не исчезнет добровольно. Оставалось затаиться и выждать время, пока страсти улягутся. А пока можно плакать, кусая губы в кровь от собственного бессилия. А еще можно прогнать Олега. Зачем он нужен, если она не любит, если ничего хорошего не будет в этом союзе, раз он начался вот так. Исчезла, растворилась в толпе.


Она стояла на тротуаре посреди большого чужого города и не могла даже плакать. Она не понимала, что ей теперь делать, как жить. Брат больше не жил в общежитии, закончив учебу и женившись. Бывшая землячка переехала — не найти. И больше никого нет. Одна. Без денег и без документов. Без крыши над головой и каких-либо надежд. Без слез. Без сердца. Оно осталось там, во дворе под виноградом, маленькой плачущей девочкой, которую забрали у мамы.


Миг


Наверно, жизнь каждого человека похожа на магнитную стрелку, вращающуюся на тонкой иголочке вероятности. И зачем тогда спорить с судьбой, если в итоге всё равно повернёшься туда, куда потянет тебя "полюс"?

Ответы на такие вопросы прячутся очень-очень глубоко. У кого-то в душе для них просто нет места… А как иначе? Люди не делятся на "чёрное" и "белое" — им просто нет до этого дела. Всю свою жизнь они строят в грязно-сером спектре цветов городских подворотен и переулков, или же в ярко-смазанной гамме забрызганных дождём огней.

Души. Наверное, самое абстрактное понятие в человеческой психологии. То, что олицетворяет сущность человека, почти характер, только вроде бы "вечный". Хотя не существует ничего вечного, будь то двигатель, тормоз или просто наша вселенная…

Любовь. Самовнушение, самое сильное, сильнее всякого гипноза — потребность человека в ком-то "по его сторону". Жестоко. Но истинно. И ведь всё равно любят, сворачивают горы и достают звезды с неба…чтобы одна ошибка сломала всё, лишь потому, что уверенность на секунду дала трещину…

Боль. Жестокая реальность в миниатюре, режущая по коже строки прописных истин на одной ей понятном языке. Садиствующая эстетка на высоких шпильках с кинжалом в тонких руках. Самое нечеловеческое чувство в облике своей жертвы.

Истина. Печальная, словно дождь, медленно укрывающий город поздним осенним вечером, когда сами по себе опускаются руки, а горячий чай уже не согреет сердце. В памяти всегда есть что-то, похожее на бездонно-чёрные глаза, с состраданием смотрящие прямо тебе в душу. Истина знает всё, именно поэтому её — так больно.

Справедливость. Эфемерное понятие, придуманное людьми, чтобы было проще жить. Ярко одетая, в шутовском колпаке и в платье с бубенчиками, с ярко подведёнными чёрным глазами и алой помадой на губах, со стрекозиными крыльями цвета опавшей листвы, широко распахнутыми за спиной.

Вечность. С волосами цвета звёзд, незаметная. Её нет, ведь вечного не существует, но лёгкий образ, балансирующий наверняка на одном из парапетов какого-нибудь высокого здания, никогда не рухнет вниз, создавая иллюзию постоянства.

Смерть. Подвижная, меняющаяся, немного нелепая. В алой широкополой шляпе, сползающеё на глаза, на которой закреплена чёрная лента, за которую засунут букетик сухих кленовых листьев. Ей немного грустно, потому что она одинока, но иногда она коротает время вместе с вечностью, отдыхая от себя самой.


Майдан. Серебряные струны


Поребрик отключенного на зиму фонтана. Курить стрельнутую сигарету, третьи сутки коротая ночи в прогулках по городу. А днем можно проскочить в метро и там отсыпаться от конечной до конечной. Жалкие накопления сил уходят лишь на то, чтобы стать незаметной для всяких подозрительных: "бригадных", заполонивших к тому времени столицу бандитскими группировками. И надо что-то делать, только вот что? Разве что попытаться призвать кого-то. Кого? Да всё равно, лишь бы сменить обстановку, стабилизировав её хоть временно. Отоспаться.

— Зажигалки не найдется? — блондинистая девица улыбнулась, подойдя к Яринке.

— Найдется. В обмен на сигарету.

Они подсели рядом. Блондинка и брюнетка, две красивые, дорого одетые девушки. Разговор завязался как-то сам собой. Познакомились. Потом сидели в кафе и пили мартини. Яринка не выдержала и расплакалась, рассказав случайным знакомым, в какую ситуацию попала. Не то чтобы доверилась, но чувствовала — они откликнулись на её призыв.

— Мда, дела, — покачала головой Вика, шикарная брюнетка с восточными чертами во внешности.

— Врагу не пожелаешь. Хотя, стой, ты готовить умеешь? — поинтересовалась блондинка, которую звали Ирина.

— Умею, к чему вопрос?

— Мы квартиру сняли до зимы, но уезжаем через месяц, отпуск заканчивается. Хозяин квартиры вроде нормальный дядька, но заартачился, мол, за три месяца вперед платить, а мы же малолетки, нам не хотели сдавать, вот только он согласился.

— И? — Яринка не понимала, к чему все это.

— Ну, это, будешь нам готовить, потом квартира тебе останется оплаченной, глядишь, и разгребешься потихоньку, — пояснила Ирина.

— С чего такая милость? — поинтересовалась Яринка, хотя ответ и так знала.

— Грехи замаливаем, — Вика отвела взгляд.

Грехи оказались самыми что ни на есть… грешными. Две шестнадцатилетние фотомодели из Москвы приезжали в Киев подработать. Проституцией. Яринка решила, что не настолько ханжа, чтобы читать им морали, поэтому, узнав обстоятельства, согласилась. Что ж, можно побыть и домработницей у проституток. Все же лучше, чем околачиваться ночью по улицам.

Домашние хлопоты не отнимали много времени, поэтому хватало и на то, чтобы пытаться найти работу. Вот только без документов это сделать оказалось невозможно.

— В наш профиль не рискнешь? — спросила Вика.

— Да брось, у нее на лбу написано "девственница". Такая через принципы не переступит, — ответила вместо Яринки Ира. Она была старше и главней в тандеме.

— Написано. Но расслабить ее не помешает. А то как натянутая струна две недели, — проворковала Вика, пробежав кончиками пальцев от плеч вниз по спине Яринки. Та вздрогнула, прикрыв глаза, понимая, что ей понравилось прикосновение.

— Ой-ой, а ей девушки нравятся, — развеселилась Ира и присоединилась к подруге, утаскивая в постель опешившую Яринку.

Она не сопротивлялась, полностью отдавшись во власть ласковых рук жриц любви. Они отлично знали, что делали, заставив Яринку хоть на несколько часов забыть обо всех проблемах, обволакивая нежностью и страстью.

— Вот вы сучки, — шутливо выругалась Яринка, выползая утром из одеял.

— Так мы знаем, — хитро улыбнулась Вика.

Они уехали через две недели после этого случая, оставив Яринке оплаченную на два месяца квартиру и жаркие воспоминания о проведенных в их объятиях ночах.


Короткая передышка завершилась, и снова надо было что-то думать, нельзя же постоянно полагаться на призванных доброхотов. Квартира — это хорошо, только потом платить за нее нечем. А еще надо что-то есть, за что-то жить, не говоря уже о том, как вернуть себе дочь. Но в этом плане время пока терпело, Мария так скоро не успокоится, так что нужно выискивать способы. И все же… полное уныние и безысходность. Возможно, она бы совсем поддалась депрессивным настроениям, если бы не произошло то, после чего обычно девушки ломаются. А она расправила плечи.

Она возвращалась вечером домой после очередной неудачной попытки найти работу. Уставшая, издерганная, она не нашла сил даже на иллюзорную защиту. Какой-то парень преградил дорогу в попытке познакомиться. Она посмеялась и попробовала отшить, но неожиданно показался второй, подъехал на машине… в неё и затолкали Яринку. Какая-то квартира, на столе бутылка водки, которую Яринка умудрилась схватить, пока летела от удара к стене. С такой скоростью залпом из горлышка она еще ни разу в жизни не пила. Успеть опьянеть, пока не началось, а ведь сейчас начнется. Она сопротивлялась, не могла не сопротивляться. Ее били. Иногда удары приходились в живот. Били и насиловали. А потом отвезли в какой-то переулок и выбросили.

Утром кое-как Яринка доползла до квартиры. О пострадавших почках догадалась по крови при походе в туалет. Не осталось ни мыслей, ни эмоций. Только боль и злость. И обещание себе, что она больше никому и никогда не позволит так с ней поступить. Злость оказалась правильным чувством, убившим страх. Отлежавшись до нормального самочувствия, Яринка не побоялась вновь выйти на улицу. Она не собиралась отступать только потому, что ей не повезло нарваться на двух ублюдков. Зато наивности поубавилось. И как знать, чем аукнулось насильникам проклятье обозлённой ведьмы.


Было в Майдане что-то завораживающее, заставляющее приезжать сюда вновь и вновь. Часть города, которую словно не касались бандитские разборки. А еще там были хиппи, а с ними еще по питерскому прошлому Яринка умела находить общий язык. Приезжая все чаще, постепенно начала вливаться в компанию, знакомиться. Сидеть на корточках под стеной "Трубы" и пить пиво, слушая музыкантов. Ну да, пиво, оно же калорийное, сойдет за обед и ужин. И сигарет всегда есть у кого стрельнуть. А еще музыка. Живая, настоящая. Почти как в Питере. Как-то само собой получается напитываться правильной энергией, превращая её в непроницаемый щит. И иногда удается попасть на квартирник. Возможность забыться ночью, а утром снова в бой. Майдановские вечера, майдановские музыканты. И громом среди ясного неба восторженными возгласами майдановской тусовки: "Рустам приехал!"

Они не познакомились. Они просто поехали вчетвером на флет, поскольку холодно и надо греться.

— Чего сидишь? Поехали, — вот и все знакомство. И зависть в глазах новых приятелей, надо же, сам Рустам пригласил.

Два парня и две девушки орали песни до утра, чем снискали ненависть соседей, но мало этим обеспокоились. В историю знакомство с Рустамом вошло под кодовым названием "Квартет". Ничем не объяснимое взаимное притяжение. И она влюбилась в этот голос, сильный настолько, что способен перепеть скандирующую толпу, не перекричать, а именно перепеть, голос, вынимающий сердце наружу. Голос, который сам по себе магия, из которого можно бесконечно черпать невероятную животворящую силу. Рустам закономерно был звездой Майдана, хотя с такими данными мог быть и звездой сцены и экрана. Шестнадцатилетний мальчик, купающийся в славе местного разлива. Как оказалось позже, наркоман и суицидник. И все же на долгие годы — лучший друг.


— Ты у нас чейная будешь?

— Ничейная.

— Шампанское будешь?

— Буду.

— Ок, пойдем.

— Куда?

— В Зеркальный. Пить шампанское за твои прекрасные глаза.

— Саш, не заливай, не выгорит, — Яринка рассмеялась. Местный валютный "кидала" был ей уже знаком. В принципе, безобидный, если не считать того, что мошенник.

— Не заливаю, реально хочется шампанского, а не с кем, все не выезде, — он пожал плечами.

— Черт с тобой, золотая рыбка, оплатишь мне такси домой.

— Как скажете, сударыня.

Он был фигляр и шут. И бывший спортсмен-разрядник. Акробат. Так его и называли. Ужимочки, картинные раскланивания, лексикон серебряного века. Женский пол его обожал, мужской побаивался, поскольку все же Сашка-Акробат являлся авторитетным бандюганом, снискавшим уважение всего Майдана, учитывая то, что это "кощеева земля" и никому из бандитских группировок не принадлежит.

— Саш, а ты чего такой? — поинтересовалась Яринка, наблюдая, как сыпет мелким бисером Акробат.

— А меня жена бросила. Поэтому напиваюсь вот с тобой.

— А почему шампанским?

— Обожаю женщин, Мадам Клико — одна из любимейших.

— Саш, это "Советское", а не "Клико".

— А без разницы.

Спустя несколько дней Акробат снова подошел к Яринке и заговорщицким тоном сообщил:

— Сегодня ты будешь мое девушкой.

— С дуба рухнул?

— Нет, реально, спасай. Друг "откинулся", квартирку организовали, не могу не ехать. Так ведь повесят на меня какую-нибудь шлюху. А я не хочу, — как-то слишком обреченно прозвучало. Яринка согласилась. А потом истерично хихикала весь вечер, когда Акробат кормил ее с рук и был сама предупредительность. Никто бы и не догадался, что она вовсе не его девушка, а просто так — знакомая. Было пьяно и шумно, были шлюхи, одну из которых "востребовали" прямо на полу, рядом с диваном, на котором расположились для просмотра видика Сашка с Яринкой. "Галантный кавалер" целомудренно уткнул "свою" девушку носом в подушку, сказав, что она еще маленькая, и на такое ей смотреть не надо. А еще запомнился "откинувшийся друг" Лелик: шкафообразное нечто под два метра ростом.


И снова Майдан, и голос Рустама, заставляющий не сдаваться, даже когда выселили из квартиры. Не пугало. К этому времени уже было достаточно знакомств, чтобы "смутное время" перекочевать по впискам, пока не обозначатся другие перспективы. Они и обозначились, но гораздо позже, нежели Яринка попала домой к Яше.

— Ты куда? — спросил Ванька-гитарист, поднимаясь на эскалаторе.

— Еще не знаю, — ответила Яринка, спускаясь в метро.

— Давай со мной к Яше, там иногда бывает весело.

— А давай.

Яша оказался семнадцатилетним парнем, валютным "кидалой" и начинающим бандитом. Проживал он вместе с девушкой (и кучей приживал) в однокомнатной квартире, оставшейся от матери, вышедшей замуж и оставившей сына на "своих хлебах". Девушку Яши звали Вероника. Пятнадцатилетнее чудо ростом в полтора метра с огромными глазами. Очередной флет, очередные новые знакомства.

Выползти утром из-под пледа в кресле, окинуть взглядом обстановку, брезгливо поморщиться. Поднять всех на ноги и устроить генеральную уборку, взяв на себя командную роль. Пошарить по карманам, не только своим, собрать все найденные деньги и отправить одного из приживал на рынок, всунув в зубы список продуктов и внушительно пообещав оторвать "наследство", если купит не по списку. В кои веки на флету появилась нормальная еда. А еще оказалось, что квартира вполне приличная, если вынести все бутылки и помыть полы, что и было сделано под руководством Яринки.

— Оставайся! — возопил Яша, когда Яринка собралась уезжать.

— Я не терплю бардак на кухне, если там готовлю. Будете убирать — останусь.

— Будем! — хор голосов.


— А вот и наша птичка певчая, — Яша расплылся в довольной улыбке, впуская в квартиру новоприбывшего. — Ир, познакомься…

— А чего мне с ним знакомиться? Привет, Рустик, — поприветствовала Яринка Рустама.

— Так вы знакомы?

— Ну да, — внес свою лепту Рустам, усиленно тиская девушку.


— Чего?

— Деньги есть? Его ломает, причем ломает круто, — Яша с виноватым видом кивнул на Рустама, которого трясло последние пару часов.

— Перебьется, — рыкнула девушка.

— Ир, я же "белой", я не нарик, — заныл Рустам.

— Ага, агнец божий. Яша, марш за водкой. И квартира на карантине, не дай боже, кто принесет для раскумарки. Своими руками задушу!

Две недели зуботычин, связывания, истерик и скандалов. Решив стащить друга с иглы, Яринка запугала всех, пару раз для острастки спустив по лестнице тех, кто пришел хотя бы с "травой", роняла со стульев тех, кто предлагал снять ломку дозой, насылала диарею или же просто давала в зубы с кулака. Она почти насильно вливала водку в Рустама, убивая ломку запоем и тяжелыми похмельями. И победила.

— Ну ты злая, — поежился Рустам, когда окончательно очухался.

— Еще раз прикоснешься к этой дряни — тебе эти дни медом покажутся. Шкуру сдеру. Понял?

— Понял, как тут не понять.

Начинающая карьера наркомана закончилась бесславной капитуляцией, столкнувшись с каменной решимостью Яринки. Это был первый раз, когда Рустам прочувствовал на себе характер друга, поняв, что девочка с наивными глазами умеет настоять на своем. И удержать над пропастью. Оставшийся в памяти обоих двухнедельный карантин будет долго воскрешаться в разговорах, приправляясь закономерным:

— Ну ты злая.


Падать некуда, если и так на дне


Натаскав денег, Яринка решилась съездить на разведку домой. Риск, говорят, благородное дело. Надежда уладить отношения с Марией не мелькала, но могло статься так, что удастся забрать документы. Тогда бы появилась возможность найти работу. Однако по приезде ждали такие новости, от которых Яринка взвыла: Мария уехала в Россию и Маргариту забрала с собой. Границы не закрыты, только без паспорта никак. И хоть стреляйся, хоть волком вой. Не так сильна Яринка, чтобы стать невидимой на таможне: одно дело отвести взгляд в толпе, другое — прятаться от тех, кто смотрит каждого.


— Ир, так не пойдет. Куда ты скатишься, если будешь так пить? — Рустам смотрел на вернувшуюся Яринку, пытающуюся тщетно утопить все свои беды в водке.

— А куда мне скатываться? Есть куда? Считаешь, может быть хуже? Я бомж, никто, зовут меня никак, у меня нет дома и нет документов, и восстановить их я не могу! Ты понимаешь, что нет такого человека, как я?! Меня нет! — Яринка сорвалась в истерику, расшвыривая все, что под руку попалось. Ее не останавливали, не пытались успокоить, дав возможность выкричаться.

— Наоралась? И хватит, — незнакомый гость спокойно сидел в кресле, перебирая в пальцах карты, пока остальные прятались по углам, чтобы случайно не попасть под летящую табуретку.

— Тебе-то что? — ощерилась дебоширка, но успокоилась. Выдохлась просто.

— Говоришь, падать некуда? Что ж, ангелочек наш, пора научить тебя плохому, — незнакомца звали Александром, но все называли Нюма.

— С чего это я ангелочек?

— Да так, по ассоциациям. Чистенькая ты у нас, нигде ничем не запачкалась.

— Ну-ну. И что дальше? На панель предложишь пойти?

— Зачем так грубо и неэффективно? Нет, я тебя в помощницы возьму.

— И чего делать?

— Учиться выживать. Увы, придется крылышки запачкать, нимб сдать в химчистку. Будешь людей обманывать.

— Да мне уже все равно, хоть в ад на сковородку, и так сгораю в собственном аду.

— И хватит патетики на этом. Максимализм свой детский засунь в задницу. Меня летающими табуреткам не испугаешь.


— Урок первый: никому не верь. Даже мне, — Нюма продолжил на кухне, вытолкав всех взашей. Он был намного старше обычных обитателей яшиной квартиры, взрослый мужчина, лет тридцати пяти. Жил в доме по соседству, зачем захаживал — неясно. Яринка давно оккупировала кухню, так что никто не возмущался. Она все равно никому не позволяла спать на диване, стоявшему в углу, противоположном от плиты. Восемнадцать квадратных метров "сталинки" позволяли запихнуть не только кухонную мебель.

— Уже не верю, чеши дальше, — истерики Яринки хоть и были бурными, но всегда быстро проходили, уступая место холодному рассудку.

— В общем, дело такое…


Ему везло, этому простоватого вида мужику за покерным столом. Крупье сменился, но везение не исчезло. Мужичонка радовался, как придурок, — все же выиграть в казино не так просто. Но тут фортуна улыбалась во все зубы, щедро рассыпая карты и фишки. Ясное дело, что отпускать везунчика никто не собирался: казино если и дает выиграть, то лишь поначалу, а потом все равно обдерут, как липку, так что мужичонку ждала такая же судьба. Ждала бы, не повисни у него на шее весьма нагловатая девица. Впрочем, тоже закономерно: любительниц легкой наживы всегда хватало, сотрудники казино смотрели сквозь пальцы на присутствие подобных девиц, такие и на бар раскрутят жертву, и в новую игру втянут, как ни крути, но вертихвостки были выгодны. Бокал мартини мгновенно оказался перед девушкой, едва она заняла стул рядом с везунчиком, весьма нахально выпроводив соседнего игрока.

— А ставь на все, — ворковала девица, подзуживая и без того азартного от неожиданной фортуны мужика. Непривлекательный, даже страшненький, приправленный высоким градусом спиртного, мужик охотно велся на провокации, растекаясь елеем от взгляда весьма юной и хорошенькой девицы. Ее внимание определенно льстило. Особенно с намеками на последующее уединение.

— Не-не-не, вот ты совсем набрался. Надо проветриться. Оп-ля, — она бросила фишку крупье, — мы скоро вернемся, только протрезвеем чуток, — глупо хихикая, девица потащила жертву подышать свежим воздухом, однако "на всякий случай" обменяла выигрыш на деньги. Два мордоворота из охраны отправились следом: нельзя же, чтобы игрок ушел, так и не вернув то, что выиграл. Неписаные правила казино.

— Ты куда прешь? — послышалось недовольное. Один из охранников столкнулся с посетителем. Высокий, крепко сложенный молодой мужчина в дорогом костюме-тройке брезгливо отряхивал виски с пиджака. Охрана замешкалась, извиняясь перед "господином с обложки глянцевого журнала". А такси отъехало, увозя сладкую парочку с выигрышем.


— Руслан, ты был неподражаем, — смеялась позже Яринка, выскальзывая из вечернего платья.

— Я пиджаков на них не напасусь, — ворчал тот самый "господин с обложки".

— Пять штук подняли. Эх, хорошо. Знаешь, мелкая, ты ведь действительно талисман, не только напарник, — довольно пересчитывал купюры Нюма и был трезв как стеклышко, словно и не набрался под самую завязку за покерным столом. Он был шулером высокого класса, крупье даже не подозревали, что "везунчик" играет своими картами. И все же ему нужны были помощники. Но даже он не догадывался, насколько прав насчет "талисманизма" девушки.


Яринка сидела, забравшись в кресло с ногами, и что-то с аппетитом уплетала.

— Чего жуешь? — послышалось сонное со стороны Яши.

— Морковку.

— Поделись?

— Слышь, ты, ленивая задница, встань, натри, посыпь сахаром и добавь сметаны. А я устала с ночи.

— У, жадный кролик, — проворчал Яша. Она, конечно, все же поделилась, вот только прозвище прилипло. Еще и Нюма вставил свои пять копеек:

— Ага, точно, кролик. Самый хитрый в мире, Багс Банни.

— Бакс.

— Ага, ей подходит.

И поутру, придя с "ночной смены", когда работал без Яринки и Руслана:

— Кролик, вставай, я вкусного принес.

— А чего?

— Ликер. Прости, морковного не было, так что клубничный.


Звонок в дверь в пять часов утра. Нюма спит под боком. Значит, кто-то другой. В такую рань? Просмотр "глазка" показал, что под дверью топчется Руслан.

— С ума сошел? Мы же спим. В кои веки ночь нерабочая, — недовольно пробухтела Яринка, впуская напарника в квартиру. И мигом проснулась — Руслан был приятного зеленого цвета и со свежим шрамом на шее, видневшимся в расстегнутую (а ведь всегда при галстуке) рубашку. Пальто распахнуто, запах виски.

— Можешь убить. Это гуманно будет, — Руслан оперся спиной на стену и сполз вниз.

— Э-э! Чего случилось?!

— Мне кранты, я общак просадил, — он закрыл лицо руками. В отличие от Нюмы и Яринки, "вольных художников", Руслан состоял в группировке "купцовских", и именно общак бригады пустил по ветру. Проснувшийся Нюма бил долго, молча и со вкусом. За безголовость. Потом поил. И снова бил. К вечеру махнул рукой на бесполезное занятие, выяснил растраченную сумму и кивнул Яринке, мол, собирайся.

— Без него?

— Ага, работаем вдвоем. Придумаем по ходу. Надо же этого придурка спасать, а времени у нас мало, пока его не хватились и не начали искать.

— А бил зачем?

— По двум причинам. Для восполнения мозгов. И для прикрытия, дескать, отгреб, отлеживался, потому и не появлялся.

Двое суток, как проклятые, не вылезая из казино. Подстегнутая ситуацией Яринка выходила из ночных клубов с полными карманами фишек, вышаманенных, а то и украденных у других игроков. Днем меняла, пока тихо.

— Еще раз учудишь такое, и бить уже буду я, — пригрозила она Руслану, распластываясь на диване: ни рук, ни ног, ни нервов, да и энергии не осталось ни капли, всё ушло на разрешение проблемы.

— Нюма, Ирочка… по гроб, по гроб, — он плакал, клялся и божился. Было за что: его спасли не просто от смерти, спасли от мучительной долгой смерти.


Пригретые весенним солнцем, они сидели вдвоем в баре и пили кофе в ожидании Нюмы. Травили анекдоты, смеялись. "Парень с обложки" привлекал внимание, поскольку все же был слишком красив.

— Молодой человек, прошу вас, улыбнитесь еще раз, — какая-то девица рискнула, видимо, познакомиться. А Руслан впал в ступор от такого поворота. Яринка подавила смех и прошептала что-то на ухо девице. Та последовала примеру Руслана и застыла в столбняке.

— И что ты ей сказала, — поинтересовался напарник позже.

— Сказала, что ты — баснословно дорогой валютный мальчик, триста долларов час.

— Вот ты зараза.

— У меня замечательные учителя.


Заработав приличную сумму денег, Яринка все же рискнула поехать в Россию, выяснив адрес в Чехове, где теперь жила Мария. Решив, что если возникнут проблемы, то сможет откупиться, Яринка явно не рассчитала свои силы и нечистоплотность некоторых сотрудников "органов", а ведь должна была помнить линейное отделение Киевского вокзала в Москве. Ее сняли с поезда и отправили "до выяснения", конфисковав деньги. "Выясняли" десять суток, как положено по закону, продержав в кутузке девушку без паспорта. Потом все же выпустили, снабдив справкой для пересечения границы в обратном направлении.

— Интересно, по какому закону они деньги прикарманили? — жаловалась Яринка, напросившись к проводнику в Донецкий поезд. Дорога в Киев из Донецка напомнила времена студенчества, когда везде добиралась автостопом. Но уже не по России, теперь пришлось пересечь пол-Украины.

— Не дергалась бы ты. И так проблемы. Заляг на дно. Наши фото по всем казино, — напутствовал Нюма.

Она и не дергалась. Не больно-то чего поделаешь, когда болезнь лишила рук и ног. Не смертельно, но вполне неприятно: обширная аллергия практически содрала кожу с конечностей — расплата за зимние растраты на "везение". На какое-то время придется наглухо забыть про магию, иначе можно и не выкарабкаться. С забинтованными руками и ногами, Яринка с горем пополам добралась к подруге, в село под Киевом.

— Ох ты ж сердешная, — мама подруги закрыла рот руками, безоговорочно приняв девушку под свою опеку, шикнув на мужа, дочь и на мужа дочери.

Все лето Яринку лечили отварами из череды, восстанавливая кожу. И без того являясь обузой, девушка не решилась напрягать подругу и ее семейство еще и уходом за своими волосами, которые на тот момент достигали бедер. Решилась бы, вот только у подруги был маленький ребенок, и так забот хватает.

— Режь, — Яринка поставила стул посреди комнаты и протянула ножницы. Она бы и сама остригла, вот только руки забинтованы.

— С ума сошла?! — взъярилась подруга.

— Режь, они сыпаться начинают. Не страшно, вырастут.

— Галка, не смей! — вмешался муж подруги, но Яринка была непреклонна.

Темно-рыжие локоны заскользили по спине, сползая на пол мертвым змеями-медянками. Галка плакала и стригла. Яринка просто плакала, прощаясь со своей гордостью — роскошными косами цвета темной меди.


Автобус остановился у "Авроры" на Радужном. Яринка сошла с подножки и получила легкий тычок свернутой в трубочку газетой.

— Приветище, — расплылся в улыбке Рустам, оказавшийся на остановке. Резко побледнел и разразился матами:

— Да лучше бы ты голову отрезала! Ты что натворила, дурища?! Да я на твои волосы молился!

— Прости, я не специально. Просто так сложилось.


Кощеева земля


В день рождения Рустама Яринка явилась на Майдан с бутылкой шампанского, демонстративно поставив ее в зонтик музыканта.

— Какие люди, какие люди… и сами себе охрана, — Рустам довольно улыбнулся, не прерывая песни, скорее дополняя репликой.

— А какие? — поинтересовалась кудрявая девчушка лет пятнадцати, сидевшая под стенкой за спиной музыканта — почетное место, свои.

— Как это — какие? Бабушка моя, — поюморил он в ответ, припоминая зимние воспитательные процессы.

— Бабушка?!

— Ага, троюродная. И вот такая разница в возрасте, вернее, отсутствие разницы, — прибавила Яринка, едва сдерживаясь, чтобы не захохотать. Шутку поняли или нет, но прозвище за девушкой закрепилось.

— А я Алла, — представилась девчушка. Оказалось, что лет ей семнадцать, и она студентка первого курса Института легкой промышленности. "Легких отношений", как говорили об этом ВУЗе. Слово за слово, под песни и шампанское — раззнакомились. Позже подтянулись Алик с Надюхой и как-то увели Яринку от компании. Когда она вернулась к Рустаму, то Аллы уже не было: уехала, пока общагу на ночь не закрыли.

Позже они еще не раз встречались, и иногда настолько не хотелось прерывать общение, что либо Яринка тайком пробиралась к Аллке в общежитие, либо та ехала на очередную вписку с "бабушкой". Сдружились. Не успели оглянуться, как прикипели друг к другу, как родные.

Яринка сидела в коридоре общежития на полу. Ванька, одногруппник Аллы, расстелил курточку, на ней и сидели. Тихонько пели под гитару, курили. А потом от лестницы до комнаты прошла Алла. Шатаясь и держась за стену.

— Ты что, пьяная? — Яринка подошла к подруге. Та обернулась, и Яринка побледнела: девочку трясло, лицо было в ссадинах. Она вцепилась пальцами в воротник старшей подруги и разрыдалась. Из сбивчивого рассказа Яринка поняла, что Аллу изнасиловали.

— Кто?!

— Он редко на Майдане появляется…

— Покажешь, — не вопрос, утверждение.

— Угу.

— Убью суку!

Еще целый год ублюдок, посмевший такое сделать с похожей на ребенка Аллой, будет жить спокойно. Много чего произойдет за этот год, только Яринка не забудет.


— "Бабушка", пойдем в "Снежинку". Не люблю ужинать в одиночестве, — Сергея-афганца знали многие. И чем занимался, тоже знали. И то, что отвечать положительно на его приглашения — безопасно для майдановских девушек. Неписаный кодекс Кощеевой земли давал хоть призрачную, но защиту от бандитов, в то время как во всех других районах города едва ли не каждая хоть малость привлекательная девица рисковала быть заброшенной в машину, а дальше… хорошо, если просто изнасилуют и выкинут в переулке.

— Ок, отчего бы не подкрепиться на халяву, — Яринка чувствовала себе увереннее прочих: как-то так само собой сложилось, что "гроза всея Майдана", Лелик и Кораблик, незримо покровительствовали ей. Как-то она поинтересовалась, за что такая честь, и Лелик просветил ее: мол, ты же девушка Акробата. Когда она ответила, что все не так, бандит лишь пожал плечами, все еще помня, как приснопамятный Акробат бережно ухаживал за ней на вечеринке по случаю освобождения. "Это ничего не меняет, все равно другая", — объяснился шкафообразный бандюган, на что Яринка в свою очередь пожала плечами. Чем она отличалась от остальных — так и не поняла: вроде такая же, мошенничала по мелкому, выманивая деньги у "лохов", шаталась по Майдану, жила по впискам.

— Вот все ты у нас ходишь беззаботная, безработная, — начал Афганец за ужином.

— Тебе-то что за печаль? — Яринка поняла, о какой работе идет речь — она ведь не принадлежала ни к одной из группировок, а слава за ней числилась как за мошенницей.

— Нет, я понимаю, что Лелик мне за это голову оторвет, но… не согласишься хоть временно на нас поработать?

— Серега, тебя нечистый попутал. У тебя девки — путаны да клофелинщицы. Я не по этим делам, так что мимо.

— Нет-нет, я про то, чтобы ты их проинструктировала, как себя вести. Клофелинщиц.

— Как ты себе это представляешь, и с чего взял, что мне есть что им сказать?

— Хм, ты же ученица Нюмы, ведь так?

— Допустим, так. И что?

— А то, что понимаю, почему по мелкому работаешь. Напарника нет хорошего. Но я не об этом. Тебе явно есть чему научить моих девочек.

— А ты не думал, что я не иду на крупняки лишь потому, что не хочу "мой дом турма"? Ну, развела девочка на гривен пятьдесят-сто, не украла ведь. Никто заяву не напишет.

— Даже так?

— Именно так.

— И все же, соглашайся. От тебя ведь только инструктаж, никакой работы с клиентами. Сидишь себе тихонечко в квартире, девочек натаскиваешь. Жилье и питание с меня, оплата по результату воспитания. Риска еще меньше, чем на твоих мелочевках.

— Вот ты жук!

— А то!

Яринка согласилась. Все же это было действительно безопасней, чем выискивать жертв. Да и стабильная крыша над головой прельщала. Хоть зиму пережить, не беспокоясь, что опять в морозную ночь придется нарезать круги по городу.


Двадцатое декабря запомнилось Майдану. "Бабушка" наливала, причем наливала всем, щедро, и, конечно же, не за свой счет. Откуда свалился на ее голову этот налоговый инспектор, никто не помнил, в том числе и сама Яринка. Но, разинув рот на побайки девушки, он то и дело открывал бумажник, и гонец бежал за очередной бутылкой вина. Подходили все, наливали всем. Зарплата инспектора оседала градусом в организмах всей майдановской тусовки. Такого размаха попойки устраивались редко, так что запомнилось многим. Десятка три человек к ночи не вязали лыка, в том числе сам "казначей" и Яринка. Инспектора запихнули в такси и отправили домой, желая здравия и всего самого хорошего: еще бы, такой дядька щедрый. На Яринку, впечатляюще повествующую о том, куда она поедет и чем займется, Афганец кивнул двум парням, и скомандовал — доставить домой. Сашка Курсант и Мишка Медведь команду поняли буквально. Оба высокие и крепкие, они вдоволь посмеялись, когда "бабушка" заявила, что никуда не поедет, и у нее другие планы.

— Нет, не пойдет. Сказано, доставить домой, — и подхватили под руки.

— А не поеду, — Яринка попробовала сопротивляться и поджала ноги, повиснув на руках парней, мол, не пойдет, и все тут.

— Да без проблем, — Курсант переглянулся с напарником, тот пожал плечами. Так они ее и несли до метро, а потом до дома.

Проспавшись пару часиков, Яринка проснулась оттого, что пришли остальные пожильцы квартиры. Как помещались десять человек в крохотной "гостинке" — загадка, но тесно вроде не было. Все спали в комнате, и только Яринка отвоевала себе "привилегированное" место на кухне, на кушетке. Зато одна, и никто не сопит в спину. Вернувшиеся "Дядька" и Славик прокрались на кухню, кивнули Яринке, мол, сообрази закусь, и достали бутылку. Девушка поняла, что "день милиции" войдет в историю, как ночь беспробудного пьянства. А после какой-то там по счету рюмки она вспомнила, что не хотела ехать домой. Две девушки, поселенные здесь же, благоразумно спрятались в угол и молчали, пока Яринка устраивала разнос семерым парням. Летали все, как… веники.

— Ты куда?! — спохватился Мишка, когда Яринка оделась и направилась к дверям.

— Зажигать огни больших городов, блин! — огрызнулась та.

— Стоять! — Мишка рванулся к ней и, в мгновение ока расстегнув лакированный рюкзачок, вынул из него "выкидуху" — складной нож с выкидным лезвием, размером едва ли уступающий штык-ножу.

— Верни! Ты меня беззащитной на улицу тоготь?!

— Угомонись, тебя в таком состоянии точно повяжут. А если повяжут с "пером", то утром точно не отпустят. Хочешь валить — вали. Но со статьей в сумке я тебя не выпущу.

— Гад! — Яринка демонстративно хлопнула дверью.

На поднятую руку остановилась новенькая "Тойота".

— До Лукьяновки не подкинете?

Подкинут. Рассмеялись. Шутку юмора она поняла позже, когда, упав на заднее сидение, разглядела милицейские погоны сидящих впереди. Именно туда и подкинут, по долгу службы полагается. Только, видимо, они были в благодушном настроении, поэтому просто подвезли девушку до "Артема". Пешком до Европейской, там вновь махнуть рукой наобум.

— Тебе куда?

— А все равно.

— Ох черт, да ты "красавица". Домой куда?

— Мне домой в таком состоянии нельзя, — Яринка правильно поняла "красавицу".

Он ездил с ней до самого утра. Частник-таксист. Поил кофе, кормил хот-догами. Подвозил пассажиров, колеся по всему городу.

— Явилась, — покачал головой Афганец, когда Яринка вечером появилась на Майдане. Отоспалась днем у Аллки в общаге.

— Угу, — проворчала она, пряча взгляд. Это был первый раз, когда она напилась и устроила дебош.

— И где всю ночь шаталась?

Яринка рассказала. Серега долго хохотал над ситуацией с милицией, оценив шутку. А насчет таксиста спросил:

— Что, вот так возил и трахнуть не додумался?

— Ты бы меня видел — тоже не додумался бы.


А потом все закончилось. И легкая безопасная работа, и стабильность до конца зимы, на которую так рассчитывала Яринка. В парадном на Крещатике жестоко изнасиловали и убили девочку с Майдана. Не долго думая, милиция сгребла всех парней и мужчин, ошивающихся на Кощеевой земле. Мишку и "Дядьку" отправили в СИЗО на Лукьяновке, Афганца держали на Прорезной, выбивая признание из "Рулевого Трубы". Только вот признаваться было не в чем, мошенники и воры, но не убийцы же. Шокированная Яринка не могла поверить, что Мишка или "Дядька" способны на такое. Да, припугнуть, морду набить, деньги отнять, разборки всякие, но чтобы зверски убить девочку? Нет, такого быть не могло. И не было. В СИЗО к ребятам не пускали, не родственница. Тогда она решилась прибегнуть к рискованному, но весьма действенному способу. Карты веером взлетели в руках. Наблюдающие за действом замерли, не понимая, почему Яринка не пошла в шулеры — так вертеть картами не всякий профи сможет. Картинка завораживала, манила, затягивала. Ворожея отмахнулась, мол, клиента знатного нагадать хочет. Не клиента. Целенаправленно и хладнокровно девушка распутывала клубок преступления, выравнивая судьбы двух товарищей, направляя милицию по правильному следу.

Светленькая, с короткой стрижкой и наивным лицом девочка. Зимняя курточка грязно-серого цвета, джинсики, ботинки. Девочка, которых тысячи в городе. Обычная майдановская хиппушка. И два чеченца. Кожаные "танкеры", небритые злые лица. Точнее, искаженные злобой рожи. Затолкали в рот девчушки скомканную шапку, горлышко бутылки всадили в глаз, едва жертва попробовала сопротивляться. Распластанное тело, порезанная-разорванная одежда. Глумились долго. Пока дышала. Пинали ногами тело, скрючевшееся от болевого шока, ломали ребра ударами тяжелых ботинок, мочились на уже бездыханный труп.

Яринку стошнило от увиденной картины. Но она успела разглядеть еще одного участника событий. Свидетеля, который испугался, забился под лестничную клетку и пересидел там все происходящее. Испугался настолько, что не дал знать сотрудникам милиции… Яринка собрала всю свою волю. Среди миллионов жителей города по слабому следу отыскала мужичонку. На следующий день к следователю пришел человек, указавший на убийц.


— Все, девочка, давай на дно. Просто большой шум начнется. Хотя оставайся на Майдане, здесь будет безопаснее всего, — распорядился Афганец, когда нашли убийц и выпустили подозреваемых.

Маленькие войны большого города. Хотя в этот раз назрела война большая. Весь бандитский Киев взбунтовался, вынося за пределы города всех кавказцев. Киев утопили в крови, убийства следовали одно за другим. Видевшая и знавшая ситуацию изнутри Яринка ужаснулась и не рисковала покидать пределы Майдана, скорыми перебежками добираясь до общаги Аллки на Печерске. Когда карательные операции прекратились, то даже с Майдана исчезли те, кто работал с бандитами. Все залегли на дно, притихли, пока шум не умолкнет, и опергруппы не прекратят шерстить город. Как-то странно выглядело то, что милиция спохватилась и развернула активную деятельность именно тогда, когда изгнание кавказцев прекратилось. Выглядело так, словно власти позволили "почистить" город. А потом отработали "обязательную программу" для обывательского взгляда.


— Леш, а Леш? "Бабушке", видать, того, совсем нехорошо, — Аленка подергала вольношатающегося верзилу за рукав, показывая в сторону сползающей по стене Яринки. Приступ накрыл настолько внезапно, что девушка не успела опомниться и отреагировать, как увязла в кисельном тумане потери сознания. Расплата за содеянное настигла в этот раз слишком быстро. Как Лешка "Синеглазка" подхватил ее на руки и отвез на флет — она не помнила. Свое прозвище "спаситель" получил за вечный фингал под глазом.

— У тебя что, сосудам совсем трандец? — поинтересовался Лешка, сидя на крае кровати и внимательно разглядывая Яринку. — Ты это, не сердись, надо было тебя раздеть и помыть. Ощущение, что сосуды полопались везде, обширное кровотечение. Пришлось сутки пичкать тебя "Викасолом", явно передоз, так что не дергайся особо, приходи в себя, — выпалил он скороговоркой.

Она попыталась что-то ответить, но поняла, что говорить не может. Поврежденная разрывом сосудов гортань отказывалась воспроизводить звуки. Не зная, почему онемела, Яринка разразилась слезами, решив, что потеряла дар речи навсегда, что в этот раз её наказали гораздо серьезней, чем в первый. Уж слишком сильные материи она задела, копнула слишком глубоко, вытаскивая товарищей из тюрьмы.

— Тише, тише. Все наладится. Просто не напрягайся, дай организму восстановиться, — успокаивал Лешка.

Он изо дня в день не отходил от постели, выхаживая девушку, как самая заботливая сиделка. Ватный тампон на карандаше стал основным "оружием". Смоченным в лекарстве тампоном Лешка с видом заправского лекаря смазывал гортань Яринки, чтобы раны быстрее зажили и голос вернулся.


Рыцари и дамы


Два месяца шепотом. За окнами вовсю буянил март, ранней весной вызеленив лужайки, взрывая липкие почки на деревьях, когда Яринка наконец-то смогла говорить нормальным голосом. Медленно, но все же организм восстанавливался. Оккупированная под лечебницу квартира принадлежала восемнадцатилетнему оболтусу, досталась от покойного деда в наследство и была выставлена на продажу. Но пока в ней подживали все, кому не лень, а на трехкомнатной площади "не лень" было многим. И все же Лешка отвоевал для Яринки и себя целую спальню с большой кроватью, никому не позволяя находиться там дольше, чем требуется, чтобы поинтересоваться самочувствием девушки и порадовать ее своим присутствием.

На больницу денег не хватило, хотя скидывались "всем миром". Пришлось заниматься самолечением, в чем Лешка проявил незаурядные способности. Правда, сама Яринка подсказывала, что ей надо. Вынужденная практика в больнице маленького городка оказалась полезным знанием. Да и от бабушки Акулины девушка по народным методам знала, что и чем лечить. Потихоньку, помаленьку, но все же болезнь отступала. А потом и вовсе стало не до самочувствия.


Лешка не пришел ночевать, что было непривычно. Он, конечно, свободный гуляка, но поспать любил, да вроде и не особый искатель приключений. Бывший актер, оставшийся не у дел после развала Союза. Бывшая жена оттяпала квартиру при разводе, оставив безработного еще и бездомным. И все же он не унывал. Навязывался экскурсоводом к иностранцам, пользуясь знанием города и хорошо подвешенным языком, иногда подрабатывал в театре на эпизодических "кушать подано". Хоть какие-то, но деньги. Жил по друзьям. И все бы ничего, но беспробудно пил. Даже по майдановским меркам. И все же то, что он не пришел на ночь, обеспокоило Яринку. Она поехала на Майдан. Новости пришли быстро.

Они сидели компанией в Пассаже, в "Близнецах". Несколько ребят, пара девчонок. Одна из барышень затеяла свару с кем-то, кто с ней пытался познакомиться. Ребята вступились, когда шибко ретивый кавалер схватил девушку за воротник. Оказалось, что он не один. Завязалась драка. Первый удар ножом пришелся Лешке чуть выше ключицы, глубоко вспоров мышцы, второй вошел в спину, пробил почку на три сантиметра, как сообщили позже врачи.

— Где он?! В какой больнице?! — Яринка была готова вытрясти душу из Талиты, виновницы драки.

— Он меня отругает, если скажу тебе, — отпиралась та

— Отругает или нет, это еще вопрос, а я тебя сейчас здесь закопаю, если не скажешь!

Талита назвала больницу.

— Ну, здравствуй, дорогой, — Яринка вошла в палату, узнав у врача, куда перевели пациента после реставрации почки.

— Ирочка… только не ругайся, — виновато улыбнулся Лешка.

— Не буду. Говори, чего надо, — Яринка перевела дух. Живой, говорит, судя по глазам — хочет водки. Зеленый после наркоза.

— Жена? — поинтересовался мужик с соседней койки.

— Ага, — отчего-то радостно ответил Лешка.

В больнице он пробыл три дня.

— Ир, во вторник следователь придет. Мне с ним лучше не встречаться.

— И что ты предлагаешь?

— Забери меня отсюда.

— Крыша совсем поехала? Леш, у тебя почка, и это не шутки

— Ничего, понимаю. Вычухаюсь. Нельзя мне следака, я же фактически бомж. Поверь, в бомжатнике будет хуже, чем в спальне под твоим присмотром.

— Черт, как ни крути…

Изучить карту, "заботливая жена" ведь. Переписать препараты дозировки и время приема. Найти машину и увезти на Кловский, где пока еще жили. Второй сбор денег по Майдану на лекарства.

— Поворачивай филейную часть, поиграем в медсестру, — Яринка держала в одной руке шприц, в другой — проспиртованный ватный тампон.

— Эй-эй, ты чего удумала? Разве таблеток недостаточно?!

— Не дрейфь, опыт имеется, — терпеть возражения девушка была не намерена.

Когда снимала швы, на это зрелище сбежались посмотреть все пожильцы квартиры.

— Вам что здесь, цирк? — возмутился Лешка.

— Кино, лежи и не вякай, будем бантики снимать, — Яринка сунула "пациента" лицом в подушку и приступила к процедуре. Двенадцать швов. Память о реставрации почки.

— Где ты этому научилась?

— Лучше тебе не знать, через что мне пришлось пройти в постижении больничного опыта.


Он пришел поздно, пьяный и с компанией. Успел выскользнуть из квартиры еще днем, когда Яринка вышла в магазин. Должен был еще отлеживаться, беречь себя, могли разойтись швы.

— И что теперь с тобой за это сделать? — Яринка уселась на спинку кровати, готовясь выслушать оправдания такому бестолковому поведению.

— Можешь ударить, — Лешка улыбался. Кроме них в комнате еще был Рустам со своей девушкой.

— Леш, я ведь ударю.

— Так давай, — и вытянул нагло лицо вперед, словно подставляясь. Провоцируя.

Она неторопливо встала, подошла… и смачно врезала с кулака в скулу.

— Ииир, ну почему под глаз? — обиженно заскулил Лешка, чувствуя, как расползается синяк.

— Ты же у нас "Синеглазка", вот и подрихтовала.


Ближе к маю, окончательно оклемавшись от ранения, Лешка начал проявлять нездоровую активность в отношении Яринки. Девушке это не понравилось. Уж слишком она привыкла относиться к нему, как к другу, поэтому на ухаживания и на последовавшее за ними признание, ответила отказом. И вскоре съехала, чтобы не провоцировать своим присутствием.

— Ир, почему?

— Знаешь, вы у меня с Рустамом как две дамы сердца, все о вас пекусь. Нет, правда, ничего не выйдет.


— Эх, нам ли быть в печали. Пойдем в "Софийку", там сегодня хорошо, там всегда хорошо, — Вася "Золотой саксофон" обнял Яринку за плечи и повлек с собой в знаменитое на всю округу арт-кафе. В "Софийке" было действительно хорошо. Девушка словно снова окунулась в питерский полусвет. Художники, музыканты, поэты. Шаржи с портретами завсегдатаев на стенах, низкий потолок, накурено, хоть топор вешай. Деревянные столы и лавки в стиле средневековой таверны и, самое главное, — истые арийцы за барной стойкой. Где Эрик, знаменитый ресторатор, которому принадлежало кафе, набрал таких барменов — загадка. Вышколенные немчики умело жонглировали бутылками, создавая самые невероятные коктейли.

— Эх, для начала "Глазы открываются", — Вася уселся за стойку рядом с Яринкой. Она любила приходить сюда, любила эту атмосферу, напоминающую о том, кем она была когда-то, рождающую надежду, что все еще изменится, и жизнь обретет новые краски.


— Вот что ты дурью маешься? Я когда слушаю, как ты говоришь, то челюсть роняю. Напиши репортаж. Да хотя бы про "Трубу". Я продвину в молодежную программу. Со временем и свою сможешь вести. Ты же толковая, ты не отсюда, — Петя Демьянчук разговорился за пивом, призывно глядя на Яринку, мол, давай, не тормози. А она готова была взвыть.

— Петь, у меня нет документов, даже паспорта.

— Мда, хреново, — резюмировал ведущий новостной программы второго по значимости государственного телеканала. И рад бы помочь, да ничем не может. Поездки домой к Марии не давали результата — она прочно засела в России.


Июнь палил зноем, выгоняя майдановцев в Гидропарк. А если очень лень перемещаться, то и фонтан сойдет. Можно даже залезть в него в два часа дня, а потом стоять на поребрике, стащив блузку и отжимать ее, красуясь на всю площадь в бюстгальтере и шортах.

— Оденься, не буди лихо, — Костик стянул футболку и протянул Яринке. А потом заметил, что при очередном купании девушка порезала ногу — видимо, кто-то разбил бутылку, и остались осколки. Сама Яринка порез не заметила. Костя засуетился, нося в ладонях воду из фонтана. Сбежал куда-то, вернулся с бутылкой водки и принялся дезинфицировать рану. Яринка смеялась и развлекалась, подшучивая над парнем. И прикусила язык, заметив, как Лешка курсирует вокруг фонтана, недобрым взглядом косясь на суетящегося Костика.

— Вот что ты здесь?! — не выдержал Лешка и подошел, едва не схватив "врачевателя" за ворот. Схватил бы, только Костик отдал футболку Яринке и был раздет по пояс — хватать-то не за что.

— Ты подраться хочешь? Не ищи причину, пойдем, я все и так понял, — спокойно отреагировал Костик. Он был ниже Лешки на голову, моложе лет на пять и более щуплый.

Яринка психовала, но ничего сделать не могла — порез дал о себе знать невозможностью ступить на ногу. Она осталась сидеть у фонтана, пока парни пошли выяснять отношения. На возвратившемся Костике не было ни ссадины. Внешность Лешки говорила о том, что отгреб он по полной. Хотя это и было удивительно, ведь Костик проигрывал по всем параметрам.

— Вот оно того стоило? — с укором спросила Яринка.

— Знаешь, из-за тебя даже убить не жалко, не то, что подраться, — ответил Костя, и девушка впервые заметила, как он на нее смотрит.

— Все бы тебе шутить, — попыталась она уйти от темы.

— Ир, да ты слепая, что ли? Из-за тебя половина майдановских пацанов готовы поубивать друг друга. А ты у нас все неприступная, королева снежная. Ничего не замечаешь. Выбрала бы себе кого, пока все друг другу глотки не перегрызли. Ведь пока ты свободна, то каждый считает, что у него есть шанс.

— И ты?

Он не успел ответить. От соседнего фонтана долетели звуки ссоры. Девушка Лешки злилась и ругалась. Оно понятно, пошел ведь драться за другую. Не защитить, а именно драться, выясняя, кто круче, кто достойней. Рыцарский турнир на современный лад.

— Не смей даже кривого слова сказать в ее адрес! — Лешка рычал.

— Да она… сука такая, всем вам голову задурила… — вопль девушки оборвался пощечиной и последовавшим за ней купанием в фонтане для упокоения.

Яринка сидела молча и смотрела перед собой. Она не понимала, как такое могло вообще случиться. Не искала парня, не флиртовала, никого не пыталась соблазнить. Она просто пыталась выжить, забыв о том, что существуют отношения между мужчинами и женщинами, девушками и парнями. Есть "жертвы", посторонние, которых можно развести на деньги, а есть свои, майдановские, которые друзья, приятели. И что теперь делать с чертовым магнетизмом, который на самом деле к влюбленностям не имеет никакого отношения? Не объяснишь же всем, что не она им нравится, что просто такая природа её естества, что они заблуждаются. Не любят. Не понимают.


Дай мне повод


Порез заживал долго, ходить было больно. Шибко не побегаешь, жертв не поищешь. Но Майдан не без добрых людей: одна из подруг предложила готовить обеды-ужины для охранников на стройке. Яринка согласилась, быстро найдя общий язык с "вуйками з полонини". Поселили ее в свободном вагончике, обеспечив вполне приемлемые жизненные условия: кровать, душ, шкафчик, и, конечно же, кухня, где она прыгала на одной ноге, готовя на всю западэнскую орду. Вуйки были вежливыми, сдержанными, честно и спокойно зарабатывали деньги на прокорм семей, оставшихся в Карпатах. Говорили исключительно на украинском с характерным западэнским акцентом, щедро разбавляя карпатским диалектом. Как-то за ужином под рюмку чая Яринка разговорилась, перейдя для удобства на "государственный, литературный".

— Не розмовляй так більше, — поутру произнес бригадир Бодя, отведя взгляд в сторону.

— Чому? — улыбнулась Яринка.

— Тому що, я себе іноземцем почуваю, який не знає мови. Ніколи не думав, що буде так соромно за себе, — на миг показалось, что двухметровый сорокалетний увалень-охранник даже покраснел. Ярый поборник национализма, он был посрамлен тем, насколько чисто, в отличие от него, говорит на родном языке "обмоскалена киянка". Яринка посмеялась, но решила щадить гордость Боди и впредь разговаривала лишь на русском. И все же бригадир проникся уважением к кухарке, и когда один из новоприбывших на смену решил намекнуть девушке на горизонтальные развлечения, то Бодя спокойно и миролюбиво вытянул руку вперед, выставив указательный палец.

— Ото бачишь, палець? Зараз в око встромлю. То сестра, зрозумів? — произнес он, сделав в слове "сестра" характерное ударение на первый слог. Больше к Яринке никто не рисковал приставать с недвусмысленными предложениями.

Свободного времени было предостаточно, и когда нога позволила перемещаться дальше кухни, Яринка зачастила к Аллке. Или же Аллка взяла инициативу в свои руки, решив чаще видеться с подругой. Поездки в Гидропарк и ботанический сад выглядели осколками незамутненного тревогами детства. Милые пикники, десятки фотографий. Теплое время, когда Яринка позволила себе хоть немного расслабиться и поверить в то, что все будет хорошо, все наладится. Аллка была веселой и шумной, любила добродушные хулиганства и провокации. С ней Яринка начала постепенно оттаивать, отодвигая в прошлое события последних двух лет. Она смотрела на подругу и мечтала о том, что ее Маргошка вырастет такой же жизнерадостной и веселой. И будет улыбаться, и чертенята в глазах будут плясать самбу.

За одним хорошим идет другое. Знакомый Нади, Яринкиной подруги по Майдану, предложил с июля работу. Ему нужна была шустрая девица на закупку игрушек, за которыми придется ездить в Одессу. Работать экспедитором Яринке знакомо, она согласилась, тем более, что ездить выходило на машине с самим хозяином магазина, которым этот знакомый и являлся. Сашка Круглый. Внешность вполне оправдывала фамилию: маленького роста, на полголовы ниже Яринки, он был действительно круглым, рисуясь пивным животиком. Взрослый мужчина, любящий жену и сына. Он бы и парня на работу взял, вот только найти девушку пошустрее — проще. Осталось дожить до июля, и работа будет. Перспективы начинали радовать. Пусть и небольшие деньги, но все же больше не придется промышлять мошенничеством, выискивая приключения на пятую точку.


Начало июля, жаркий вечер, Майдан. В шортах и блузке-сеточке через площадь к "Трубе".

— Куда бежишь? — Алик прищурился на лучи заходящего солнца. Он сидел на поребрике фонтана рядом с Надей, его девушкой.

— Честно? Шляюсь, — Яринка сменила траекторию пробежки и подошла к друзьям.

— А пошли пить вино к Андрюхе? — предложил Алик.

— Что за Андрюха, и как далеко идти? — заинтересовалась девушка.

— Андрюха — мой лучший друг, друг детства, колдун, еретик, медик и просто замечательнейший чел. Идти квартал.

— Дык, интригуешь. Вино уже или купить?

— Уже.

Они пошли втроем. Поднялись полквартала по Малой Житомирской и нырнули во дворики, в итоге выйдя к дому на Михайловском переулке. Верхний этаж "сталинки", шатающийся старый лифт.

— Страсти-то какие, — посмеялась Яринка, выйдя из лифта.

Звонок в дверь.

— Кто?

— Андрюха, открывай, мы с вином, — шутливый Алик. Дверь открылась.

Они стояли и смотрели друг на друга, пока Алик с Надей не стали громко возмущаться, что пить вино, не переступив порога, есть не комильфо. Потом они оправдывались: он, что увлекся разглядыванием кружев под прозрачной блузкой, а она, что никогда не видела настолько белых волос. Но и они сами, и Алик с Надей знали: "эти два придурка" застыли, глядя друг другу в глаза. Про гром небесный и разряды молний там было бы вполне уместно. Ощущение, что дом содрогнулся. Для окружающих. Для Яринки же и молнии, и содрогание вселенной оказались явными. Она едва не вскрикнула: "Мы с тобой одной крови!". От Андрея исходила такая волна магии, что в ней можно было утонуть, захлебнуться и пойти на дно.

А потом была кухня и вино. И Алик бегал за еще одной. И чай, и сигареты. И невозможность наговориться. Надя с Аликом переглядывались, тайком хихикали, видя гораздо больше и дальше, чем двое собеседников, которые порой озвучивали мысли друг друга.

— А вот у Кастанеды…

— Но если взять и переосмыслить вот тот кусок у Ницше…

— А Кант…

— Кант — идиот!

— Согласен, идиот.

— … пути ариев пролегали, если верить…

— Ты просто обязана прочесть…

— Формирование почвы для внедрения христианства проистекало…

— А ты знаешь, что ты — Изида?

— Что-то такое слышала, но что это всё-таки?!

— По "Сефироту".

— Это что?

— Не верю! Быть такого не может! Ты никогда не видела Тарот? Не работала с ним?

— ?

— Не верю! У тебя даже пальцы искрят Таротом! В твоих руках он песней заиграет.

— Я убью тебя, лодочник! Если ты мне все не объяснишь! — она швырнула пачкой сигарет в Андрея, тот уклонился, рассмеялся. Яринка как-то с опозданием вспомнила предупреждение Алика, что его друг заикается. Она этого не заметила. Они настолько оживленно говорили, что когда Алик пошел провожать Надю, то лишь кивнули, мол, идите. Чай, сигареты, увлеченные двое, нашедшие, о чем поговорить. И утром не хотелось расставаться.

Второй раз Яринка встретила Андрея спустя неделю. Столкнулись случайно на Майдане, что не удивительно, жил-то он рядом, через площадь в магазин ходил, опять же, из метро домой опять через Майдан. Привет-привет, слово за слово.

— Пойдем пить чай?

— Пойдем.

Уже знакомая кухня, чайник, сигареты. Бесконечные разговоры, настолько много общих интересов, что впору удивиться. Ощущение, что знают друг друга тысячу лет, а не второй раз видятся. Не сказанное вслух, но понятое обоими: "Друзей не надо иметь…". Стоп-кран сработал у обоих, с первой минуты знакомства заставив дорожить тем, что получили и не сметь переступить черту. Чувствовали, что пламя вспыхнуло с первой искры, еще тогда в дверях, когда столкнулись взгляды. И делали вид, что ничего не происходит, искусно выдерживая дистанцию вытянутой руки. И тепло, и бесконечно страшно.

Ближе к полуночи Яринка стала собираться домой. Андрей вызвался проводить до такси. Она шла через площадь "черепашьими шагами", отдаляя момент расставания. И не скрывала этого.

— Я не хочу домой. Придумай повод, чтобы я туда не поехала.

— Чай? — оживился Андрей.

— Чай может быть поводом для вечера, но не для ночи. Думай, напрягай извилины.

Они оба понимали и принимали эту игру. Им нужен был тот самый повод, чтобы остаться вместе.

— О, придумал! У бати есть бутылка Кагора. Мы ее сопрем сегодня, а завтра я куплю и поставлю на место, как будто так и было.

— Годится, Кагор — это серьезный повод, — Яринка резко развернулась, направляясь обратно к дому Андрея. Смеялись оба, прекрасно понимая, что и чай сойдет. А еще сойдут сандаловые палочки, чтобы в комнате не пахло сигаретами. И поставленные углом кровати, лежа на которых можно потягивать "одолженный" Кагор и разговаривать до самого утра.

— Хм, мальчик повзрослел, — пробубнил себе под нос отец Андрея, увидев в прихожей женские босоножки.

Возвращение домой принесло не самые приятные новости: бригаду Боди отзывали, а оставаться с незнакомыми людьми… не советовал сам Бодя, извиняясь, что смену прервали настолько неожиданно. Яринка махнула рукой, мол, все в порядке, собрала вещи и направилась в общагу к Аллке — у нее всегда можно пожить, пока найдется что-то постабильнее. Однако там тоже ждала неприятность: Аллка сидела на вахте и рыдала в три ручья. Она завалила сессию, из института исключили, из общаги выперли.

— Прорвемся, не плачь. Есть у кого вещи кинуть? — Яринка обняла подругу за плечи, успокаивая.

— Угу, — Аллка вытерла слезы и отнесла сумки к одногруппнице.

Ближе всех к общаге жил Алик — буквально квартал, и его дом. К нему и направилась Яринка с подругой, чтобы чайку попить в спокойной обстановке и поразмыслить, что же делать дальше. Деньги были, можно и комнату снять, тем более с Аллкой, у которой документы в порядке. Но пока эта комната найдется, надо где-то перекантоваться. Алик почесал в затылке, посидел с барышнями на кухне, накормив их обедом, а потом предложил переместиться на Майдан, поскольку домой должна вернуться бабушка — весьма нетерпимая к женскому полу и скандальная особа. До этого дня он не знал Аллку, и сейчас с интересом рассматривал подругу Яринки. Присутствие девушек благотворно сказывалось на состоянии парня, которого пару дней назад бросила Надя. Вечер застал их на Майдане.

— Эх, а пойдемте к Андрюхе. Поздно уже, а завтра что-то придумается, — предложил Алик, не придумав ничего лучше.


— Как-то мальчик слишком быстро взрослеет, — отец Андрея поутру обнаружил в прихожей две пары женских босоножек.


— Мам, у нас недельку-две поживут вот эти девушки, ладно? Пока снимут комнату. Сама ведь знаешь, сколько времени уходит на поиск, — недолго думая, Андрей решил квартирно-временный вопрос. Мама согласилась на удивление быстро, предложив начать с бутербродов на завтрак, ибо нечего гостей голодом морить. Гостями считались Яринка и Алла, а Алику был отвешен родительский шутливый подзатыльник. Он был здесь как сын. В тот день Яринка впервые увидела Светлану Трофимовну. Это была взаимная любовь с первого взгляда.

— Андрюш, а это твоя девушка? — поинтересовалась белокурая королева.

— Ой, нет, мы просто друзья, — принялась оправдываться Яринка. И что-то больно защемило в груди оттого, как эта женщина смотрела на нее. С теплом и нежностью.

— Да-да, теперь это так называется, — рассмеялась Светлана Трофимовна.

— Нет, мам, правда, мы друзья, и не более того, — произнес Андрей.

— Надеюсь, это поправимо. Я всегда мечтала о такой дочке.

Вот так с первого момента она обозначила свое отношение к Яринке.


— Нет, это несправедливо! Андрей, ну зачем тебе такие волосы? Эх, и никакой краской такого цвета не добиться, — патетично восклицала Светлана Трофимовна, жалуясь на то, что ей бы тоже хотелось волосы такого цвета, как у сына. Она была блондинкой, причем очень светлой. Золотые локоны. А вот Андрей был мечтой всех блондинок: каким-то чудом от природы ему достались абсолютно белые волосы, даже слегка голубоватые. Как снег морозным утром. И темно-синие глаза, пронзительные, яркие. Гордый орлиный профиль, капризные аристократичные губы. Он был красив настолько, что глазам больно на него смотреть. Почему у него до сих пор нет девушки, оставалось загадкой. По идее, за такими должны бегать толпами.

— Они и бегают. Только боятся.

— Почему?

— Потом сама поймешь, лень объяснять.


Дай руку мне, иди со мной


Каждый человек рождается с вселенским знанием, которое несет в себе. Каждый ребенок по сути своей — Изида. Источник знаний, тот, кто знает ответы на все вопросы. Часто бывает так, что несмышленый ребенок знает название или предназначение той или иной вещи, хотя ему никто не говорил об этом, никто не научил. Маленькая девочка, увидев странную геометрическую фигуру на воротах соседнего дома, не задумываясь выдает слово "ромб", хотя прежде не слышала его, и уж точно никто не подсказал. Она просто это знает. Как и многое другое. Детей не надо учить, их надо спрашивать, тогда Изида пробуждается и дает ответы, наполняя мозг ребенка знанием. Еще они знают, в какие места ходить не стоит, чувствуют, что там пересеченье планов, разломы. Однако петля демиурга устроена таким образом, чтобы не позволять пробуждения. Сами того не понимая, родители убивают изначальные и более глубокие познания дитятки, считая, что занимаются воспитанием и обучением. Тело, тем более, сознание ребенка — слабы. Они охотно поддаются влиянию извне, перенимая опыт таких же спящих, вбирая в себя знания по крупицам, вместо того, чтобы распахнуть дверь в хранилище и получить все сразу, причем в таком объеме, что "спящий" не постигнет за всю жизнь. Но такова система, и обойти ее удается единицам. Чтобы Изида пробудилась, не надо вмешиваться в самостоятельное познание мира ребенком. Но стоит задавать наводящие вопросы. Тогда появится шанс, что рано или поздно, но дверь распахнется, открывая путь к знаниям, накопленным за все века во всей вселенной.

— Можно сказать, что так сошлись звезды, но держу пари, ты в раннем детстве была предоставлена сама себе. Но не только это. Был кто-то, кто спрашивал. Таким образом, в тебе зерно Изиды слишком живое, — подвел черту Андрей.

— Красивая картинка. Но даже если так и есть в общем плане, то с чего ты взял, что это относится ко мне?

— Это мое умение — видеть больше, чем другие. Я вижу даже то, что у тебя был хранитель, но больше его нет. Только золотая сеть осталась. Все еще сторожит. Иначе мир уже убил бы тебя. Не знаю, почему он ничему не научил и не раскрыл твои способности. Возможно, охранял по наитию, сам не подозревая, что за опасное сокровище ему досталось.

— Ха-ха, может, еще скажешь, что это за человек был?

— Скажу. Тот, рядом с кем прошло твое детство в большем промежутке времени, чем с остальными. Рядом с этим человеком тебе всегда было хорошо. Но он был стар или серьезно болен, силы угасали, и мир постепенно добрался до тебя, стремясь уничтожить. Однако посмертный подарок оказался так силен, что ты еще жива. Три года золотой сети. Ведь этот человек умер около трех лет назад, не так ли? — он не спрашивал, он утверждал. Яринка растерялась. Слишком многое сходилось. Нет, не мистическое, жизненное. Но свою историю она никогда не рассказывала, чтобы Андрей мог из других источников узнать о бабушке Акулине. Хранила, как могла. По-человечески, не по-ведьмацки. Хотя и по-ведьмацки тоже.

— Допустим. И что теперь? Станешь моим хранителем? — попыталась свести к шутке… обороняясь.

— Если бы мы жили в средние века, то я бы первым поднес факел к твоему костру. Таких, как ты, надо убивать.

— О-ля-ля, это почему же?

— Видишь ли, чернокнижники существуют для того, чтобы убирать мир за такими, как ты, созидателями. Дело не в том, что ты — Изида. Таких достаточно. Но ты — сноходец. И вот это уже серьезно. Нет черного и белого, нет добра и зла. Есть созидание и разрушение. И только последнее всегда закономерно, ибо приводит к равновесию, поскольку созидатели часто допускают ошибки. Разрушители же — никогда. К тому же, созидатели обладают более разрушительной силой, нежели те, кто за ними чистит. Да, ты сильна и ценна, но от твоего проклятья невозможно убежать. Поэтому логичным было бы тебя уничтожить.

— О, а ты добрый мальчик, как я погляжу.

— Ага, добрее не придумать. Поэтому я научу тебя тому, чему смогу, даже учитывая разницу в "окрасе" силы.

— Чему научишь?

— Путям. Научу ходить по сефироту и править судьбы, выстраивать новые дороги для людей. Возможно, потом попытаюсь объяснить, в чем суть сноходца.

— А кто сказал, что я это употреблю на благо людям?

— А кто сказал, что меня это волнует? Вот тебе инструмент.

— Карты?

— Они самые. Не хрустальными же шарами баловаться, как в дешевом балагане.

— А карты — не балаган?

— Смотря какие. Вытяни одну. С нее и начнется обучение, — он распустил в руке веером всю колоду, и Яринка заметила, что карт намного больше, чем в обычной. До этого момента она видела лишь "рубашку", немного необычную, но после фирменных колод казино удивляться было нечему. Девушка протянула руку и вытащила…

— Второй аркан, Изида. Кто бы удивлялся, но не я, — рассмеялся Андрей, поясняя и наблюдая, как Яринка изумленно рассматривает изображение. Игральными картами здесь и не пахло.

— А меня не таким учили… — рассеянно проронила девушка, спохватилась, что сказала лишнее, но поздно.

— Кто учил? Скрывать нет смысла, просто интересно.

— Отец.

— Потомственная, значит. Тогда быстро поймешь, малые арканы соответствуют игральным картам, разве что два валета. Рыцарь и паж, если быть точным.

— А кто учил тебя? Похоже, слишком много знаешь.

— У меня был учитель посторонний. Не из семьи, практически, случайный прохожий, можно так сказать.

— Был?..

— Уехал в Израиль.


В течение двух недель удалось найти и снять комнату в частном секторе. Хозяйка, милая старушка по имени Галина Капитоновна, оказалась радушной, гостеприимной, с обеими девушками подружилась как-то сразу. К частым визитам Алика относилась с изрядной долей юмора, на чтение моралей о нравственности не тратилась. Алла готовилась к пересдаче, Яринка пропадала на новой работе, помогая обустраивать магазин, в котором предстояло стать экспедитором, а по вечерам ехала к Андрею. Если засиживалась допоздна, то оставалась ночевать. Светлана Трофимовна ни за что не отпустила бы среди ночи девушку добираться домой через полгорода.


— Ир, хватит. Мы ведь оба устали бегать друг от друга.

— Ты прав, хватит.


Он не был нежным, не был ласковым и предупредительным. Он походил на голодного зверя, и в этот раз, и во все последующие. Если существует тип мужчин-завоевателей, то Андрей был именно таким. Аристократичный, утонченный, образованный и, тем не менее, — варвар. Яринке каждый раз казалось, что он ее убьет. "Целует, будто наказывает", — услышит она в песне многими годами позже. Словно про него писали.

Резкая перемена в отношениях бросилась в глаза всем. Этого невозможно было не заметить. И все же, несмотря на бешеный темперамент, "в миру" Андрей напоминал послушного щенка, который ластится к руке хозяйки. Он всегда был циничен и очень резок в отношении девушек, но на Яринку смотрел, как на святыню. Горел от ревности, но никогда не закатывал сцен, предпочитая оторвать голову тому, кто посмел взглянуть на его богиню. Ей доверял больше, чем себе.

— Вот и хорошо, — заулыбалась Светлана Трофимовна. От нее тоже не ускользнуло то, что сын и девушка сблизились.


— По какому поводу траур? — поинтересовалась Яринка, обратив внимание на то, что между Андреем и его мамой повисло напряжение.

— Так он же сессию завалил, у него пересдача. А друзья телефон обрывают, заниматься не дают, — простодушно пожаловалась женщина.

— Я погощу у вас дня три, хорошо? У меня выходные, — Яринка недобро прищурилась.

В течение трех дней все друзья Андрея знали, что пока он не пересдаст сессию, то ему лучше не звонить. Опасно для жизни. Светлана Трофимовна довольно улыбалась, слушая, как мягко, но с металлом в голосе советует Яринка этим самым друзьям не беспокоить Андрея.

— Ат черт! Все равно ведь не успею и подготовиться, и нарисовать альбом, — воскресное утро было омрачено.

— Чего там рисовать? — подала голос Яринка.

— Альбом по гистологии. Там дофига, за день не успеть, а ведь еще и к зачету память освежить надо…

— Давай свой альбом. С тебя чай и бутерики.


— Поучись у человека трудолюбию, Андрюша, — Светлана Трофимовна едва не порывалась размять плечи Яринки, когда та к шести часам вечера встала наконец из-за стола и распрямила спину. Альбом был готов.

— Этому не научишься, это врожденное, — улыбнулся Андрей. — Ей дай сизифов камень, так она на гору закатит. И не сорвется.


И все же Андрея отправили на дачу, подальше от соблазнов, пока готовится к следующему экзамену. Однако он умудрился прихватить с собой Яринку, чтобы не было совсем одиноко в поселке. Там их и застала Светлана Трофимовна, приехавшая проведать сына и привезти продукты.

— Ой, так ты с Ирочкой. Это даже лучше, — улыбнулась женщина, усаживаясь в кресло напротив Яринки, вникающей в учебник биологии. — А ты чего стоишь? В магазин иди, вот деньги. А то помрете с голоду, — она почти в приказном тоне выпроводила сына из комнаты.

— Девочки, я вам не мешаю? — произнес Андрей по возвращению, умильно и почти ревниво наблюдая за увлекательной беседой матери и девушки. Они и не заметили, что он минут двадцать стоит в дверях и улыбается.


— Эх, уметь бы правильно спрашивать тебя, какие тайны бы раскрылись? — сокрушался Андрей по окончании сессии.

— Ты опять о том же? Еще не надоело? Ладно, Таро, с ними как бы понятно, но эту-то байку опять зачем?

— Затем, что, наверное, ты имеешь высшее образование по микробиологии, раз большей частью сдавала сессию за второй курс вместо меня, да еще и репетитором работала, — с легкой издевкой ответил Андрей. Яринка поперхнулась, не зная, что сказать. Ведь он говорил правду: разве что на экзамены вместо него не ходила, но всю письменную работу проделала. Более того, готовила его, поправляла, почти муштровала. И не понять, откуда знания взялись.

— Пожалуй, пришло время снять с тебя последний покров.

— Зачем? Ты же сам говорил, что сноходцем лучше не быть. Разве не пробудится он полностью?

— Пробудится. Но мне настолько интересно, что на все остальное наплевать.


— Дай руку, иди за мной…

Комната погрузилась в полумрак, который едва рассеивали огоньки свечей. Никакого электричества, только естественный огонь. Никаких символов, кругов, пентаграмм. Пустота и тишина. Ни заклинаний, ни нашептываний. Всего лишь прикосновение, и Яринка уже идет, бежит в тёмной пустоте, наитием ощущая — впереди выход. Казалось, сюда её втянул Андрей. Но нет его. Она одна. И только продолжает путь, понимая, что останавливаться нельзя. Вот и дверь. Всего лишь открыть. Даже входить не надо. Все случится само собой.

Протянуть руку, сжать ручку в пальцах, потянуть на себя. Тяжелая дверь открывается с трудом. И вдруг резко распахивается, вакуумом затягивая вовнутрь. Слепящий свет сменяет темноту, мгновенно отдаваясь резью в глазах. И…


Первый


Трепетные лучи утреннего солнца золотили траву, мелкими кустиками растущую на утёсе. Дрожащие капли росы мерцали и переливались радужными цветами, отражая и преломляя робкие рассветные лучи. Неспешное пробуждение природы очаровывало и заставляло расслабиться в ожидании тёплого оранжевого диска, неторопливо выплывающего на небосклон.

В несмелых лучах, на самом краю утеса сидел, свесив ноги в пропасть, Крылатый. Огненные перья пылающих крыльев потускнели и словно погасли, покрывшись тонким налётом пепла, — крылья были сломаны. В чертах лица Крылатого не было ни страдания, ни боли, только какая-то отрешённость и опустошённость во взгляде. Только едва заметная грусть.

Он просто сидел над пропастью и размышлял, что же ему делать дальше, если он больше не сможет летать. Или сможет? Может, всё-таки заживут, исцелятся сломанные крылья, и задорный разухабистый ветер снова будет свистеть в размахе пылающих крыльев, бить в лицо хулиганскими порывами и снова играть с Крылатым в догонялки?

Погоня за ветром — это было то единственное, ради чего жил Крылатый. Это было то, ради чего стоило жить. Заливистый серебристый смех, перемешанный со свистом ветра в крыльях, — это то, о чём никогда не забыть.

"Это то, чего не вернуть". Крылатый понимал это, и ему было грустно. Не зная, как жить дальше, он просто сидел, глядя в пропасть и наматывая на палец прядь огненно-рыжих волос. Таких же пламенеющих, как и крылья. В сиреневых глазах поселилась пустота.

Он не был ангелом, он не был демоном. Он просто был Крылатым — чистым порождением огня и неба. Когда-то он был весёлым и любил смеяться, любил стоять на краю утеса и петь песнь ветра, позволяя этому самому ветру ласкать его рыжие волосы, рассыпая огненные пряди по плечам, запутывая их и играя с ними.

— Поиграй со мной, братик, — прошептал ветер на ухо Крылатому.

— Прости, но я больше не могу. У меня сломаны крылья, — ответил ветру Крылатый.

— Тогда я уйду, ты стал скучным, — и ветер улетел, не сказав больше ни слова.

"Уйду… уйду… уйду… Скучным… скучным… скучным…", — повторило эхо, спрятавшееся в пропасти под ногами Крылатого.

А он продолжал всё так же безучастно сидеть, глядя перед собой невидящим взглядом. Солнце поднялось над горизонтом, и трогательное очарование рассвета растворилось в ярком свете, заполнившим, казалось, весь мир.


Яринка очнулась от резкой боли во всем теле. Её словно сбросили в невероятной высоты, словно все кости сломались, острыми осколками распарывая кожу, выпячиваясь безобразными разрывами ткани. Девушка кричала от боли, захлебываясь кровью.

Тело оказалось неповрежденным, если не считать того, что кровь пошла носом и горлом. Сосуды не выдержали напряжения.


Горькая осень


Беда никогда не приходит одна. Она — дама компанейская, так что предпочитает заваливаться с соратниками гурьбой и переворачивать все с ног на голову. Первый звоночек был слабеньким, скорее неприятный шок, нежели неприятность. Аллка сбежала из-под венца. Не совсем так, но бросила Алика за две недели до свадьбы. И сделала аборт, хотя заявление подавали до того, как она забеременела. Яринка с Андреем едва не содрали шкуру с друга, разруливая ситуацию. Однако когда Алла попробовала сказать что-то плохое насчет бывшего жениха, то Яринка первая заткнула рот подруге, доходчиво объяснив, что не станет выбирать между друзьями. Холодная война несостоявшихся молодоженов продолжалась долго, но и Яринка, и Андрей заняли нейтральную позицию, попутно пытаясь поумерить пыл обоих. В итоге Алла уехала к родителям из-за болезни отца, и страсти сошли на нет. До того, как Алла покинула Киев, произошло еще одно событие, непосредственной участницей которого она являлась.

Яринка стояла в переходе, курила с Максом, делясь новостями. Когда к ним подошла Алла, то сложно было не заметить, что девушку трясет, и вид она имеет бледно-зеленый.

— Что случилось, мелкая? — спросила Яринка подругу. Та сбивчиво, всхлипывая и заикаясь, попыталась объяснить, что "он здесь". Кто такой "он", Яринке говорить не надо было, она и так догадалась, что речь о событиях годовалой давности.

— Показывай!

Алла показала.

— Окей. Только не ходи за мной.

Она подошла познакомиться. Мило кокетничала и улыбалась, "разводила" на пиво и всячески показывала шлюховатую заинтересованность. В итоге он пошел за ней, сочтя, что барышня искала кавалера на ночь. Тем более, идти близко. Но только парочка скрылась от посторонних глаз, Яринка взяла парня за руку. И мир изменился.

— Здесь и сгниёшь, собака! Из этого плана тебе не выйти.

Она рычала и скалилась голодной волчицей. Его тело сковала оторопь. Он не понимал, как оказался в таком месте. Вроде и то же место, но другое. И странные личности шатаются поблизости, не обращая никакого внимания на происходящее. Чувствовал ли он боль, когда она резала его на куски, истерично упиваясь местью, наказанием? Понимал ли, что умирает? Догадывался ли, что спятившая ведьма готова рвать его зубами? Она сдержалась. Приволокла ржавый крюк, всадила его под ребро и повесила насильника на ближайшем фонарном столбе. Она даже не удивлялась, что у неё на все это хватило сил. И жестокости.


Она все же простыла и заболела, но произошло это на следующий день, когда вернулась к себе. Приехал Сашка — пора в командировку. Вечером выезжали, чтобы ранним утром быть в Одессе. На этот раз ехали втроем. Увязался кум Сашки, да и лишние руки не помешают: предстояла большая закупка. Яринка не пожаловалась на самочувствие, просто собралась и села в машину. То, что девушку лихорадит, Сашка понял уже под Белой Церковью — сто километров от Киева. Не возвращаться же.

— Вот что мне с вами делать? У одного зуб болит, вторая с температурой под сороковник?

— Под тридцать восемь, — попытка оправдаться.

— А не один черт? Ладно, хрен с вами, но лекарство пить будете на ходу, фиг я вам пикничок устрою.

Лекарством оказалась водка с перцем. И боль заглушит, и температуру собьет. Народная медицина, причем, безотказная. В последнем девушка убедилась, когда по приезде в Одессу поняла: лихорадка ушла, и самочувствие более чем приемлемое. А когда вернулись в Киев, то Яринку ждал сюрприз, которого не ожидала. Сашка договорился со своим другом, участковым, и уж неизвестно, за какой бакшиш, но тот выписал девушке временное удостоверение, которое выдают вместо паспорта, когда нет бланков.

— Только не попадай в неприятности, иначе — мой дом тюрьма, — попросил участковый девушку, вручая документ.


Прошло две недели, и Яринка забеспокоилась о своем работодателе. Обычно каждую пятницу поездка, а тут ни слуху ни духу. Приехав в магазин, девушка обнаружила незнакомых людей. Павильон игрушек переделывали в цветочный. Не спрашивая никого, Яринка поехала домой к начальнику. Дверь ей открыла мать, работавшая бухгалтером в магазине сына. Заплаканная женщина молча показала на комнату. Девушка вошла и опешила. В квартире не осталось ничего, что могло представлять хоть какую-то материальную ценность. Завернувшись в старое одеяло, на полу спал пьяный Сашка. Кум пытался его разбудить, или хотя бы поднять и вытащить из квартиры. Во дворе ждала машина. Яринка ничего не понимала, ведь ее начальник никогда не пил. Не то чтобы чуть-чуть по праздникам, не пил вообще, был закодирован. И вдруг такое. Плачущая мать сбивчиво рассказала, что две недели назад в аварии погибли Сашкины жена и сын. И тот сорвался. В считанные дни пропил все: машину, магазин, все, что было в квартире. Пропил бы и квартиру, но успели забрать документы, так что не смог. Яринка стояла, слушала. И молчала. Она была настолько шокирована случившейся трагедией, что не находила слов. Никаких.

Пройдет совсем немного времени, и когда Яринка спросит Рустама, давно ли он видел Нюму, а то она увидеться не прочь, соскучилась, то услышит в ответ:

— Прости, я не хотел, чтобы ты это узнала от меня, потому молчал. Убили Нюму.


Все, что только начало строиться, рассыпалось в прах. Сашка Круглый больше никогда не станет прежним. Ему так шла эта фамилия: маленького роста, полноватый, круглый, как шарик. Всегда веселый, смешливый дядька. Ссохся, спился, потерял смысл жизни. Сашка Науменко — Нюма, беззаботный аферист-картежник, учитель выживания. И просто друг, и хороший человек. Когда-то он был в союзной сборной по регби. На чемпионате во Франции по нему прошлись две команды, переломав едва не все кости. Хирурги долго собирали. Выжил. Только нет теперь Сашки.


Аллка уехала. Как-то вскорости после ее отъезда заболела Галина Капитоновна, старушка, у которой снимали комнату. Приехала внучка, нужно было искать новое жилье. Вот только больше нет работы, и денег нет. И что делать — опять неразрешенный вопрос.


Это было как насмешка судьбы. Когда все рушится, когда хлипкий лед крошится под ладонями, не позволяя выбраться. И такие теплые, такие любящие и заботливые они — Андрей и Светлана Трофимовна. И неизмеримый стыд за себя, потому что недостойна их любви.

— Ирочка, мои друзья из Германии открывают здесь туристическое агентство и хотят, чтобы я его возглавила. Или нашла человека на это место. А мне два года до министерской пенсии, я не могу. Я посмотрела по своим и поняла, что ты, как никто другой, подходишь.

— Светлана Трофимовна, да вы что? Я не справлюсь!

— Именно, что справишься. Я ведь все время наблюдаю за тобой и давно поняла, что нет ничего, с чем бы ты не справилась.

И все же Яринка отказалась. Не смогла связать себя с этой семьей, с этой женщиной настолько. Жгучий стыд разъедал девушку изнутри. За то, что она вот такая: ни дома, ни работы, ни семьи, волчий билет вместо паспорта. И где-то там, в России — маленькая Маргошка, увезенная Марией. И болит малышка, горит незатухающим огнем в груди. Увидеть хотя бы на миг. Разбить это треклятое небо, лишь бы увидеть. Нет, не могла Яринка со всеми своими проблемами свалиться в эту семью. Не могла решать свои проблемы магическими силами. Иначе расплата уничтожила бы все, чего добилась. Слишком уж хорошей и доброй была Светлана Трофимовна, слишком заботливо и трепетно относилась к той, кого мечтала видеть дочерью. Только не такую дочку ей надо. И надо разорвать эту связь, пока не поздно.


— Андрей, я ухожу от тебя, — тихий голос, ровный тон. Пора поставить точку.

— Я понимаю, у тебя сегодня день рождения, ты развлекаешься. Шутка удалась.

— Это не шутка, я действительно ухожу от тебя.

— Я убью тебя, — спокойный и тихий ответ. И только цепкие длинные пальцы сомкнулись на шее девушки. Будущий врач знал, как правильно душить. Яринка не сопротивлялась. Ей вдруг стало легко, словно освобождалась от всего. Все, что болело, уходило с воздухом. Так и надо, так завершится ее путь. Все правильно. Она стояла спиной к стене перехода и медленно сползала вниз, ускользая из сознания. Никто не обратил внимания на прижавшуюся к стене парочку, мало ли, почему они так близко, влюбленные же. Зыбкую кисею пути в небытие разорвал крик Юльки:

— Алик! Куда ты смотришь?! Он же убьет ее!

Долговязая девица с разбега врезалась в Андрея, наваливаясь всем весом, отталкивая его в сторону. Зашевелились и остальные, скрутив Андрея и не позволяя ему приблизиться к Яринке. Подошел Руслан Ромеро — полуиспанец, прозванный "котенком" за выражение лица. Он поднял девушку, взвалил себе на плечо и сказал, что отнесет к себе. Золотая сеть звенела так, что Яринка оглохла.


Апатия разрушенного призрачного рая накатывала все сильнее. К тому же, жить постоянно у Руслана не представлялось возможным: вернулась мать из командировки, и пора было освободить квартиру, дабы не подставлять друга. Куда идти теперь — без понятия. Опять гулять ночью по городу, отсыпаясь днем в метро.

— Ален, ты что, слепая? Ребенка трясет, лица на ней нет. Отведи домой, а я пока присмотрю за цветами, — Юрка Ворона дал распоряжения своей квартирантке, едва увидел осунувшуюся изможденную Яринку.

Нормальная квартира, ванная и постель. Впервые за полторы недели. Почти счастье. И хлопочущая со стряпней Аленка — ребенка надо накормить. Ругающаяся, что девушка сразу не сказала, что осталась без жилья, уж место бы нашлось, свои ведь.


Сполохи огня


— Ты просто маленький котенок, волею судеб родившийся среди городской суеты. Наивное хрупкое ранимое создание, доверчивое, ищущее тепла. То тут, то там мелькает рыжий пушистый комочек в поисках обычного уюта, защиты от суровых законов каменных джунглей. Как мало нужно тебе для счастья — просто согреться в ласковых ладонях, укрыться от пронизывающего насквозь колючего ветра. Изо дня в день, из ночи в ночь ты доверчиво заглядываешь в наглухо закрытые окна людских сердец, так безнадежно и обреченно. Прельщенный мнимым теплом освещенного стекла ты робко царапаешься в раму — пустите, я не займу много места, я буду приносить только радость, только улыбки на ваши лица, и, возможно, вам тоже станет теплей и не так одиноко со мной. Но людские сердца глухи, они не слышат твоего робкого царапанья, не замечают, не пускают. В очередной раз отчаявшись достучаться, ты приходишь ко мне. Такому же рыжему и бездомному. И мы садимся рядом и делимся наболевшим, а потом сворачиваемся в один пушистый клубок, пытаясь хоть немного отогреть друг друга. Это не дружба и не любовь, это просто одинаковость боли. А потом ты снова уходишь к своим окнам, ты отчаянный, не теряешь надежды. И иногда случается так, что кто-то открывает окно. Нет, не впускает тебя к себе, а просто приоткрывает створку и протягивает руку доверчивому котенку — живой пушистой игрушке. А ты веришь, ты ведь такой доверчивый. Нежишься в тепле протянутой ладони, отдаешь всего себя этому теплу, растворяешься в нежности, радуешься, что наконец-то, наконец-то нашел… и долго недоуменно хлопаешь ресницами, когда окно вдруг резко закрывается и еще миг назад ласкавшая тебя ладонь исчезает за прочным прозрачным барьером стекла. Ты все еще не веришь в случившееся, не понимаешь, что тобой уже наигрались и долго еще царапаешься и толкаешься в запертое изнутри окно в надежде, что чудо повторится. Но этого не случается. И тогда к тебе приходит понимание того, что тебя просто обманули. Больно, невыносимо больно. Лучше бы это окно никогда не открывалось — думаешь ты. Но еще долго, очень долго будешь оглядываться в наивной детской надежде повторения чуда, и каждый раз будет еще больней вспоминать о том мимолетном тепле, что было подарено. По странному нелепому стечению обстоятельств мы с тобой совпадаем. И случается так, что мы вместе зализываем одинаковые раны от того, что нами наигрались. Вместе не так болит, да? Просто два странных рыжих зверька в серых каменных джунглях городского холода. Сполохи огня.

— Откуда тебе знать?

— А я все знаю про тебя. Ведь ты меня создал, сноходец.

— Я больше не приду к тебе. Сиди сам на своем утесе, лелей свои сломанные крылья.

— Придешь. Тебе ведь больше некуда идти.


Калейдоскоп разбитых стекол


— Девушка, вы покупаете цветы?

— Нет, я жду, пока мне их подарят.

Дарили. А она потом возвращала букеты в вазы Аленки, работающей продавщицей цветов в "Трубе" на Майдане.

— Ирка, ты лучше любой рекламы, — смеялась Аленка.

Посильный вклад Яринки в проживание в квартире Юрки. И почти каждый вечер напивалась до синих веников.

— Ир, не повторяй подвигов Андрея, — качала головой Иринка Устрица, девушка, с которой когда-то Андрей и познакомил.

— А что он?

— Спивается, черный весь. А как напьется, так разу "люблю, ненавижу, убью". Сессию завалил. Просто забил на универ.

— Я не сопьюсь, мне не грозит. Хотя и очень хочется.

Это было правдой. Инстинкт самосохранения организма оказался на столь высоком уровне, что не позволял уйти в штопор, похмелиться и уйти в запой. После каждой попойки Яринка сутки валялась трупом на постели, выдыхая чертов абстинентный синдром. Организм отторгал все, что крепче кефира.


Декабрь вымораживал до костей, а среди обитателей Майдана словно началась весна. Мужской части обитателей. Будто кто-то указал цель и спустил свору. Нет, они не позволяли себе лишнего, ведь у Яринки есть серьезные покровители, да она и сама не промах, даст в зубы с кулака и не поморщится. К тому же, не того полета птица, чтобы к ней так просто подойти. И все же буквально за пару недель образовалась свита поклонников, насчитывающая человек пятнадцать. Они ходили следом, травили анекдоты, угощали, развлекали, как могли. Она не поощряла, однако и не гнала их от себя.

— Ир, сколько можно бегать за тобой?

— Достань с неба звезду, глядишь, что-то и обломится от царского пира, — ехидничала она.

— Все бы тебе издеваться.

— Ага. Что, лесенки не нашел до неба?

И все же она над ними издевалась. Над всеми. Ей никто не был нужен. А они соперничали между собой, стремились похитить Яринку друг у друга хоть на несколько минут. Хоть грамм ее внимания. Ей было начхать, она прекрасно понимала силу притяжения.

— Пойдем отсюда, — подруга потянула за рукав, пытаясь увести из толпы слушающей музыкантов.

— Это еще почему? — возмутилась Яринка.

— Ир, оглядись по сторонам, на тебя все смотрят голодными глазами. Мне кажется, еще секунда, и набросятся.

— Что за чушь ты несешь?

— Да сама посмотри! Я не знаю, что в тебе такого, но они все тебя стопудово хотят… как минимум.

Яринка огляделась и… и сама ощутила, как воздух вокруг нее вибрирует.

"Таких убивают", — пронеслось в мыслях памяткой. Да и черт с ними, пусть смотрят, пусть хотят. Только она уже не та.


— Сон в руку — не сон, как будто мы с тобой поем вдвоем. Сон в руку — не верь, и пробужденье дарит шанс на смерть…

— Ииир, ты чего удумала?! — Аленка посмотрела на подругу ошалевшими глазами, когда та, поставив табуретку посредине кухни, тихонько нашептывала.

— Уймись, это просто песня, Кашин поет.


Сломанные крылья


Странный день, странный вечер. Солнышко ещё пригревает иногда, но в воздухе уже повис терпкий запах осени. Её незримое присутствие уже ощущается во всём. И я поддаюсь этому настроению и немного грущу.

Всегда любил осень. Её пламенеющие наряды и хлёсткие дожди. Печальное очарование увядания.

Самое любимое время года. Терпкий, немного резкий аромат осенних цветов, парящий в воздухе.

Постепенное погружение всего живого в сон.

Осенью я всегда возрождаюсь. Словно засыпающая природа отдаёт мне свои силы. Новые мысли, новые чувства. Очередная бессонная ночь. Нет никакого напряжения, просто не спится. В открытое окно врывается прохладный ветер и ерошит и без того растрепанную рыжую гриву, шелестит страницами книги.

В душе царят спокойствие и тихая грусть. И одиночество. Почему-то по ночам особенно остро ощущается одиночество. Плавлюсь в собственных чувствах и, рассыпаясь золотыми искрами, ухожу из реальности.

Высокий горный утёс.

Стою на самом краю, раскинув руки, подставляя лицо ветру.

Острая режущая боль обжигает спину. Разрывая кожу, оставляя кровавые дорожки стекать по спине, на свободу вырываются крылья. Больно. И радостно.

Распахиваются ощутимой преградой ветру, и тот испуганно и зло бьётся в золотистых складках. Застыв на мгновение, ощущаю себя полноценным, живым, Крылатым. И более не колеблясь, делаю шаг с утёса. Несколько секунд свободного падения — и расправленные крылья ловят восходящий поток, несут меня вверх, в небо.

Ветер возмущённо бьёт в лицо, словно говоря: "Нет, так не должно быть, ты не можешь!". "Могу!" — отвечаю ему и он, смирившись, становится невольным союзником моего полёта. Игра с ветром.

Я не сражаюсь с ветром, нет, просто плыву по нему, позволяя нести меня. Просто игра. Он чувствует свою силу и не понимает моей власти. Смеюсь. Рассыпаюсь серебряными колокольчиками смеха в лазурном небе. Наслаждаюсь ощущением свободы. Пьянящий воздух обжигает лёгкие. И хочется коснуться солнца. Просто ласково прикоснуться к его лучам и сказать:

— Я твой сын,

Солнечный.

Никогда никому так и не сумел объяснить — почему я солнечный. Никто не понимает. Может, потому, что ни у кого нет таких огненных золотистых крыльев?

Вслед за мыслями подкрадывается колючее чувство одиночества. Нет, я не один такой, так не бывает, так не должно быть…

Из глубин спящей, словно чужой памяти вырывается прекрасный образ.

Холодные синие глаза на бледном лице, белоснежные крылья. Сияющие, настолько белые, что смотреть на них больно.

Прикрываю веки. Жгучие слёзы катятся по щекам, сдуваются ветром. В бессильной обречённости губы шепчут:

— Где же ты, мой Дракон?

Боль одиночества ядовитым клубком сворачивается в груди.

Больше не могу лететь.

В несколько взмахов снижаюсь, и ветер злобно швыряет на землю меня, побеждённого. Сминая хрупкие крылья, причиняя острую боль, сдирая кожу.

Сворачиваюсь клубком, обхватив колени руками. Больше не сдерживаю злые колючие слезы. Беззвучно плачу. Лишь вздрагивающие плечи выдают меня.

Ласковое прикосновение к спутавшимся волосам. Чьи-то нежные пальцы бережно расправляют мои рыжие локоны и, утешая, гладят по голове.

— Глупый маленький птенец. Ты так и не научился летать один.

Лёгкая досада и упрёк слышатся в грустном голосе.

Боюсь обернуться и посмотреть в эти синие глаза. Знаю — как только встречусь взглядом — Он сразу исчезнет. Просто зажмуриваюсь и накрываю его ладонь своей. Чуть сжимаю его пальцы и постепенно успокаиваюсь, наслаждаясь этой маленькой радостью. Прикосновением.

И Он не пытается освободить руку из моего плена. Мягкие горячие губы касаются моего виска, заставляя невольно вздрогнуть. Зажмуриваюсь сильнее.

Не смотреть, только не смотреть. Иначе — исчезнет.

Переворачиваюсь на спину, сминая и без того искалеченные крылья. Чуть приподымаюсь и интуитивно почти на ощупь прижимаюсь к Нему.

Отпускаю Его пальцы, освобождая руки, и Он обнимает меня, ласково привлекая к себе. Нежные губы, едва касаясь, сушат остатки моих слёз на щеках. Несдержанно всхлипываю и, обвив руками его шею, прижимаюсь ещё крепче, растворяясь в объятьях, стремясь слиться с Ним в одно целое. И отвечая на мой порыв, Он прижимает меня к себе, едва ощутимо целует мои волосы и что-то ласково шепчет. Взорванный собственными чувствами, не разбираю слов, но от его голоса становится необъяснимо хорошо и тепло.

Так хочется посмотреть на него, утонуть в синих омутах небесных глаз. Но остатки разума удерживают. С Ним — пока не смотрю, пока не позволяю себе увидеть Его.

Пытаюсь продлить нежданную дерзкую радость от Его присутствия, Его прикосновений.

Крепко зажмурившись, поднимаю к Нему лицо. Бережно убирает прилипшие к щекам рыжие пряди, ласково целует губы. Тянусь за мимолетным странным поцелуем и изумлённо открываю глаза…

Печальный взгляд синих глаз, погрустневший голос:

— Зачем?

И только растаявший облик. И сломанные крылья.


Сноходец слушал Крылатого, прикрыв глаза, не перебивая. Как так получается, что если он его придумал, то не знает его истории? Кто придумал эту самую историю для инфантильного птенчика? Вопросы без ответов. И просьба не ходить по снам. А как не ходить, если реальность стала щемяще-настоящей, более не прикрыта кисеёй непонимания? И перепуталась с другими планами, когда невозможно отделить и определить, из какой реальности этот человек? Ориентироваться все сложнее. Два города соединили в один, и их жители, не видя друг друга, проходят насквозь. И лишь разбуженный сноходец видит всё.


Планы


Проснуться. Только теперь Яринка поняла, что это значит. Она долго сидела в тишине промозглыми ночами и анализировала произошедшее. На самом деле, дверь никуда её не привела. Ведь это была дверь в себя. Но этого оказалось достаточно, чтобы Яринка стала видеть всё вокруг таким, какое оно есть на самом деле. Помимо Крылатого, сидящего в ней самой, ведьма узнала планы. Нет, не те, что составляют наперед. Другие уровни бытия. Кто-то называет их астралом, кто-то эфиром, кто-то считает, что это параллельные миры, другие измерения. Хотя последнее как раз правильнее всего. Гораздо хуже, когда они смешиваются. Когда в едином пространстве ты начинаешь видеть сразу три плана, помимо того, который считается реальностью. Кстати, он самый нереальный. Самый несуществующий. Он даже не прибежище физического тела. Сейчас Яринка понимала, что именно тот план, в котором существовала до сих пор и можно считать снами. Но не теми, в которые она вхожа. Сны сноходца. Они другие. Иная плоскость бытия. Они не вне, они внутри. Метания человеческой души, разрываемой страхами. И эти страхи невозможно побороть, они имеют свойство материализовываться в кошмары и по крупице уничтожать душу. Но такое грозит не всем. Лишь особая категория людей подвержена душеуничтожительным снам. Петля демиурга стремится уничтожить их, ибо они представляют настоящую опасность. А сноходцы защищают. Выходит, они идут против высшей воли. Так неужели лишь поэтому на них объявлена охота, неужели за это мироздание стремится стереть каждого, кто родился с даром сноходца? Деструкторы. Кажется, так их обозвал Андрей. Похоже на опасения, что однажды кто-то из сноходцев спасет от разрушения душу того, кто свергнет установленный порядок. Неужели устроители миров столь ревнивы? На этот вопрос Яринка не находила ответа, довольствуясь тем, что удалось извлечь из пробуждения. В единый миг она перестала быть собой. Той, которая жила до сих пор. Полностью изменившаяся сущность, с горькой насмешкой взирающая на то, что люди считают действительностью. Наивные, слепые. Они даже не знают, что дьявол не в преисподней, он ходит между них, заглядывает в лица, улыбается. И ангелы спешат на работу, спешно поправляя бумаги в папке и волнуясь, что начальник накажет за опоздание. Сущности, считающие себя людьми. Мир застыл, уснул, всем снятся сны. А настоящих людей, даже уснувших, слишком мало. Лишь обличье. Только Яринка уже видит всех, знает точно, кто кем является. Раздает привычные прозвища, не озабочиваясь мыслью, как эти существа называются на самом деле. Выходит смешное переплетение мифов и аллегорий. Всего лишь знакомые термины, которые зачастую достаточно точно отображают вид того или иного создания. Вот русалка продает пирожки, а вот таксист-оборотень скучает, курит, облокотившись на капот. А вот и черт спешит с рекламными листовками. И кажется, что если заглянешь в них, то увидишь туристический проспект по аду. Но они видят только рыжую девушку. Не понимают, что перед ними стоит монстр, мерзкий и пугающий. Мальчик с пустыми глазами в опушке рваных седых ресниц. Он скалится острыми зубами, рассматривает, оценивает. Он презрительно сплевывает. Этот мир потерял для него всякий смысл. И лишь одно единственное создание удерживает его на этом плане. И нужно собраться, совершить несколько шагов. И успокоиться. Его хотят убить, но это не пугает. Тугая золотая сеть невесомым покрывалом звенит непроницаемой защитой. А еще есть Крылатый, который видит не только сноходца, но и маленькую рыжую ведьму, средоточие огня. И просит, умоляет не уходить в иные планы, пока не завершена миссия. Она, Яринка, обязана кого-то там спасти. И пусть мироздание пошатнется, пусть злится и коробится. Но ведьма должна узнать, понять, что на самом деле означает — быть сноходцем. Она лишь в начале пути.


Добрые ангелы не запретят


Тишина стояла оглушающая. И вдруг это звенящее молчание мира нарушил тонкий хрустальный голос, струящийся прямо с неба:

— Ты такой красивый, — немного помолчав, — и такой грустный… Почему?

Крылатый обернулся на голос и увидел, как из солнечных лучей появляется Ангел. Настоящий, сияющий. В белых одеждах и с такими же белоснежными крылами. Крылатый невольно замер в восхищении. Он никогда не видел Ангелов. Он даже не верил, что они существуют. Небесное создание присело рядом.

— Так почему ты грустишь?

Крылатый стряхнул невольное оцепенение и ответил:

— Я больше не могу играть с ветром. У меня сломаны крылья. И он улетел. И больше не говорит со мной.

От сказанного вслух стало ещё грустнее, и он повёл плечами, вздрагивая, стряхивая пепел с погасших крыльев.

— Поиграй со мной. Я не обижусь и не улечу. И буду с тобой всегда-всегда.

Слова Ангела повергли Крылатого в полное изумление.

— Разве так бывает? Ты ведь совсем меня не знаешь.

— Бывает, — последовал ответ. — Просто верь мне.

"Верить?" — Крылатый поёжился от этих слов. Ветер никогда не просил ему верить. Он просто играл, просто был всегда. Он капризен и своенравен, он никогда и ничего не обещал. И он был единственным, кого знал Крылатый.

— Верить? Я попробую. Но как играть, если сломаны крылья? — голос Крылатого дрожал.

— Я исцелю твои крылья, только верь мне, — ответил ему Ангел.

— Я буду верить, — Крылатому так хотелось снова в небо, что он готов был поверить. И он поверил. Поверил — как верят в мечту.

Ангел поднялся и, став за спиной у Крылатого, протянул руки, слегка касаясь. С его пальцев заструился белый свет, и крылья встрепенулись. Это больно, невероятно больно — чувствовать, как срастаются тонкие косточки под оперением. Но Крылатый терпел, сцепив зубы, закусив губу до крови.

И крылья срослись, исцелились. Но боль осталась.

"За всё нужно платить. Наверное, такова плата", — подумал Крылатый, расправляя плечи, взмахнув крыльями через боль. Они больше не пылали живым огнем, но на них вполне можно было взлететь.

"Но лучше так, чем вовсе не летать. Я никогда не пожалуюсь. Пусть так."

Мысли Крылатого путались, но он отбросил их вместе с сомнениями и — взлетел.

— Полетели, Ангел. Теперь я снова могу играть, только теперь с тобой.

Две пары крыльев рассекли воздух, поднимая в небо двоих. И они летали, играли и смеялись. И ветер, тот самый ветер, тихонько подкравшись, подыгрывал им, безмолвно радуясь за своего друга, который снова может летать.

Так незаметно пролетел день и наступил вечер. Ангел попрощался с Крылатым до следующего дня и скрылся в темнеющем небе. Крылатый был счастлив — пусть даже так, через боль, но он снова мог летать. Наивная детская улыбка играла на тонких губах.

И был следующий день, и снова двое играли в небе. И снова ветер украдкой наполнял их крылья, радуясь хрупкому счастью своего друга.

— Кто это? — спросил Ангел, показывая на ветер.

— Это ветер, — ответил ему Крылатый. — Он не плохой и не хороший, он просто ветер. И он мой друг.

— Я ревную, — Ангел капризно скривил губки.

— Не надо, я ведь сказал, что я только с тобой.

Дни шли за днями, они встречались и летали вместе. Крылатый даже успел привыкнуть к боли и почти не замечал её. И, наверное, так могло продолжаться целую вечность, но однажды вечером к Крылатому прилетел ветер.

— А ты дурак, — сказал ветер.

— Почему? — наивно спросил Крылатый.

— Потому что твой Ангел хочет играть со мной. Он выбирает, с кем ему интересней.

Крылатый застыл от этих слов и растерялся, не зная, что ответить. Мысли спутались, иллюзия счастья отступила, и боль стала ощутимее.

— Ветер, ты никогда не врал, но я не могу поверить тебе. Я ведь ему доверился. Он ведь обещал!

— Не верь мне, спроси его сам. Но мне незачем тебя обманывать, — ответил ветер и улетел, оставляя Крылатого в полном недоумении.

Сон так и не пришел в эту ночь к Крылатому, оставляя его мучиться в сомнениях, и когда Ангел прилетел на рассвете, ему был передан разговор с ветром.

— Это просто игра, — ответил Ангел.

— А как же я? Я ведь тебе поверил, — Крылатый был совсем растерян.

— Ну и что? Это ведь просто игра. Верь мне, — казалось, Ангел даже не чувствовал своей вины.

— Ты предал меня, я больше не могу тебе верить, — и только Крылатый это сказал, как ещё одна иллюзия отступила, и сломанные крылья безвольно повисли за спиной. Он охнул от боли и уселся на край утёса, почти рухнув без сил от обиды и ощущения потери.

— Но это же просто игра! Как ты не понимаешь! — Ангел пытался что-то говорить, но Крылатый уже не слышал его, оглушённый новой болью.

Ветер прилетел и тихонько присел в сторонке. Ему было искренне жаль друга, но помочь ему он не мог. Ведь он всего лишь ветер.

Ангел не оставлял попыток достучаться до Крылатого, но тот уже совсем его не слышал, погружённый в свою боль.

— Прыгни с утёса, — послышался насмешливый голос. — Не можешь летать, так хоть умри красиво.

Крылатый вынырнул из своей боли и уставился на сказавшего такие страшные слова. В нескольких метрах над пропастью завис Демон. Опасный и притягательный в своей порочности. Серебристо-серые крылья распластались в потоках воздуха, Демон парил прямо перед Крылатым.

— Ну, чего ты ждёшь? Прыгай, — провоцировал Демон.

— Я не отдам тебе его, — послышался вновь голос Ангела.

— Он не принадлежит тебе, — Демон откровенно смеялся.

— Я буду сражаться за него до конца, — звенел голос Ангела.

— Ты глупец, он всегда был моим, хоть и не знал этого…

Спор между Демоном и Ангелом. Постепенно к нему добавился тихий голос ветра, который пытался сказать о том, что Крылатый должен сам решать, но его никто не слышал.

Крылатый же вовсе никого не слышал. Он поднялся во весь рост, расправил плечи и… прыгнул с утёса, падая в бездну, пытаясь взмахнуть сломанными крыльями хотя бы в последний раз.

"Вот и всё", — подумал Крылатый, готовясь принять смерть, разбившись о камни на дне пропасти.

Но вдруг заботливые руки подхватили его, поднимая в небо.

— Глупый, неужели ты думал, что я позволю тебе умереть? — шептал Демон, исступлённо целуя лицо Крылатого. — Я не буду с тобой играть, потому что люблю тебя, а любовь — это не игра, — от этих слов живой огонь побежал по сломанным крыльям, вновь наполняя их жарким пламенем, по-настоящему врачуя и исцеляя. Избавляя от боли.

— Любишь? А что это такое?

— Я покажу тебе, и ты сам всё поймёшь.

Он не просил верить и ничего не обещал. Демон просто вернул ему крылья, ничего не прося взамен.


— И что случилось дальше? — сноходец пододвинул чашку чая рассказчику.

— Да ничего. Не лучше он и не хуже. Такой же игрок и врун. С тех пор я зарекся общаться со всякими "высокими", — спокойно ответил Крылатый.

— Поэтому ты один?

— Я с тобой. Но, знаешь, добрые ангелы не в силах запретить тебе стать тем, кем хочешь. Даже если это считается падением. Да и не добрые они совсем.


Ежик


Новогодняя ночь получилась веселой, многолюдной и без лишних потрясений. Было в этом что-то от питерских квартирников, потому, наверное, так и понравилось Яринке. А потом было утро второго января, и вроде как пора ехать домой и отсыпаться после шумного веселья. Только девушке вовсе не хотелось к Аленке: там наверняка народу много, отдохнуть не получится.

— Поехали ко мне, — предложил Ежик, которого вообще-то звали Алексеем, но вряд ли об этом кто-то помнил.

— Ты, что, один живешь?

— Не-а, с родителями, но комната отдельная.

— А они ничего не скажут?

— Ир, ты меня поражаешь. Мне двадцать шесть лет, я вообще-то взрослый мальчик. Что мне могут сказать родители?

— Ну… мало ли.

— Не волнуйся, все нормально. Девушек я к себе вожу не часто, но родители давно смирились с тем, что такое иногда происходит. Поехали, хоть выспишься нормально.

Она поехала. С одной стороны, вроде и боязно чужих родителей, с другой же — в их присутствии точно ничего, усложняющего жизнь, не произойдет. И не прогадала. Двое суток тишины и спокойствия. Какого-то забытого домашнего умиротворения. Родители Ежика оказались очень милыми, спокойными пожилым людьми. Очень приветливыми и доброжелательными. Из-за этого где-то в груди больно кололо, что у нее, Яринки, нет такой семьи. Обычной нормальной семьи, где мать может пожурить сына, что тому давно пора жениться, а он и ухом не поведет, может пожаловаться на замужнюю дочь, что заглядывает редко, посетовать на жизнь и политику. Ничего необычного, нормальная спокойная семья со своими житейскими неурядицами. И все же есть какая-то теплота, забота друг о друге. А что есть у нее, Яринки? Ничего… пустота и украденная Марией дочь. И лишь призрачная надежда, что когда-то всё будет иначе.


К концу января Яринка заболела. Началось все вроде как с простуды, а потом повторилась история с разрывом сосудов. Девушка кое-как справлялась с недомоганием, выкарабкиваясь собственными силами, полагаясь лишь на неиссякаемый запас желания жить и на те немногие лекарства, на которые удавалось наскрести денег. Юрка Ворона рычал на всех, кто приходил к Яринке.

— Что вы приходите? Что вы смотрите? Идиоты, не видите, что она умрет, если ее не лечить? Вон все пошли, влюбленные, мать вашу! Гормоны играют, а не любовь.

Сорокалетний мужчина злился, вышвыривая всех. Бегал по знакомым врачам, выискивал рецепты со скидкой, тратил собственные, тяжким трудом заработанные деньги, чтобы хоть немного поправить здоровье девочки, к которой успел прикипеть душой, едва ли не как к собственной дочери. Однажды в гости заглянул Ежик.

— Сильно болеет?

— Да в гроб краше кладут. А эти… мудаки… ходят толпами, сочувствуют. Нет, я понимаю, мелкие они. Так хоть бы покой дали. Ей тишина нужна, спокойствие. Так нет же, каждый придет и дергает, внимания хочет. Ей спать нужно, а они не дают. Устал я с ними воевать.

— Я приеду завтра, — сказал Ежик на жалобы Вороны и ушел.

Он приехал на следующий день с большой сумкой и другом. Без лишних слов побросал вещи Яринки в сумку, отдал ее другу. Сам одел девушку и, несмотря на протесты той, взял на руки и вынес из квартиры.

— У меня ей будет лучше, да и с лекарствами проще, — объяснил Ежик Юрке и увез Яринку.

У Яринки не осталось сил на то, чтобы задавать вопросы. Она проболела три месяца, продержалась на домашнем лечении, но в итоге в конце весны девушку увезла скорая. Ежик влез в долги на работе, взяв авансом зарплату за три месяца, но все же оплатил лечение Яринки. Из больницы девушка вернулась, шатаясь от ветра. Она похудела, осунулась, неизвестно, чем еще жизнь держалась. Казалось, тело просвечивает насквозь. И все ж она выжила, болезнь отступила. В тихом уюте оболонской квартиры девушка быстро пошла на поправку, и не успели Ежик и его родители опомниться, как в доме появилась не болезненная хрупкая девочка, но женщина, взявшая ведение домашнего хозяйства в свои руки, тем самым хоть частично оправдывая свое пребывание здесь.

— Белочка, — смеялся Ежик, дав прозвище Яринке.

— Это та, что по пьяни приходит? — поинтересовалась девушка.

— Нет, это та, которая маленькая, шустрая, рыжая и домовитая. Вот ты — вылитая белка.

— Угу, прям зоопарк получился.


Восьмое июля праздновалось на даче родителей. День рождения Ежика, когда хотя бы близкие вспоминали, что зовут его Алексеем. Тесный семейный круг: родители, сестра с мужем и дочкой, девочкой лет тринадцати, сам виновник торжества и Яринка. По-домашнему накрытый во дворе стол, здравицы и тосты, пожелания. Ежик поднялся второй раз, и все присутствующие поняли, что он хочет сказать еще что-то, кроме благодарности родителям. Он сказал. Яринка открыла рот и не нашла, что ответить.

— Сегодня, в день своего рождения, при всех вас, как при свидетелях, я прошу Ирочку стать моей женой.

Казалось, эта новость удивила только девушку, все остальные вроде как готовы были. Или ждали чего-то подобного. А она молчала. Она не знала, что сказать на такое. Ведь ничего не было. Да, дружеская забота и участие, помощь. Да, это выходило за рамки просто дружбы, но… никаких намеков на более близкие отношения не было. На Яринку словно вылили ушат ледяной воды. Спасаться самообманом — самое оно. Девушка решила, что Ежик просто решил разыграть спектакль перед родителями, чтобы с одной стороны они не донимали его женитьбой, с другой — больше не задавали вопросов о Яринке и их отношениях. На этом она успокоилась, так и не дав ответа, якобы время на раздумье взяла.


На следующий день Яринка с Ежиком поехали на Труханов остров, где на берегу решено было устроить пикник с друзьями по случаю все того же дня рождения. Место выбиралось не случайно, невдалеке от базы отдыха у самой воды располагался большой стол со скамейками, который и заняла довольно большая компания. Девушка с трудом пыталась запомнить все имена, но в памяти все же отложились только два из тех, что услышала в это вечер. Тарик и Машка. Машка, с легкой руки Яринки ставшая "хорошей девочкой". Добрый друг на долгие годы.

— Девочка, ты болеешь, ты нафига столько наготовила? — это было едва ли не первое, что сказала Машка Яринке, помогая выгружать из сумок всевозможную снедь, не считая мяса на шашлыки.

— А… я не знаю. Чтобы всем хватило. Лучше пусть останется, чем кто-то уйдет голодным, — пожала плечами та в ответ. Она еще не знала тогда, что готовка в промышленных масштабах станет одной из излюбленных привычек, снимающей все стрессы.

— Не, ты точно болеешь, — рассмеялась Машка.

А Ежик взял и повторил то, что сказал вчера родителям, только уже в утвердительном варианте. Когда все сели за стол, парень поднялся и перед первым тостом представил всем Яринку еще раз, но уже как будущую жену. О том, что девушка так и не дала согласия, он как-то упомянуть забыл. Она промолчала, все же это его праздник, портить не хотелось. Не время и не место.

— О, наши набрались, — констатировала Машка, снимая две бутылки водки со стола и перемещая их в сумку Яринки.

— Ой, а чего я с ней делать буду? — искренне изумилась та.

— Знаешь, она не портится, так что пригодится, — рассмеялась Машка. Возможно, в тот момент и натянулись струны, которые называются дружбой. Которые окажутся намного прочнее всяческих жизненных коллизий, протянувшись через годы. Но пока две девушки просто взяли ситуацию в свои руки, растаскивая напившихся в стельку "благоверных" по домам.


Синие понедельники


Благодаря заботливому Ежику, лето выдалось удивительно спокойным, и у Яринки появилась возможность привести здоровье хоть в какую-то видимость благополучия. Пора было заканчивать срываться и трезво оценить ситуацию, в которой оказалась три года назад. Битье головой об стену не приносило результатов, а значит, нужно поискать другой подход, направить свои усилия в другое русло. Девушка успокоилась. Немного успокоился и Киев: пик бандитизма пошел на спад, страна переживала очередной перелом, направленный на становление если не благосостояния, то хотя бы спокойствия граждан. Не найдя официальной работы из-за опасений насчет липового временного паспорта, Яринка перебивалась по случайным заработкам: где подругу на работе подменить, где смету на ремонт составить, рекламные проспекты раздавать или по почтовым ящикам рассовывать. Все сгодится, лишь бы платили, пусть и небольшие, но все же деньги. Ежик протестовал, считал, что рано ей работать, что он вполне сможет обеспечить девушку, тем более что та еще не совсем оправилась от болезни. Однако спорить с Яринкой, если та уперлась, — оказалось бесполезным. И все же большинство времени она проводила дома, обеспечивая бытовой уют, чем несказанно радовала "будущую свекровь".


В просиживании дома были свои плюсы: Ира Устрица, та самая с которой Яринку в свое время познакомил Андрей, частенько заезжала в гости. Иногда даже прогуливала пары в университете, но случалось это исключительно по понедельникам. Почти священный ритуал: отправить Ежика на работу, накормив завтраком и, как "примерная жена", проводив до двери. Набрать семь цифр на телефонном диске.

— Доброе утро, Малибу.

— Доброе утро, Вьетнам.

Через полчаса звонок в дверь, и жгучая брюнетка с огромными выразительными темно-карими глазами задушевно хлопает невероятно длинными ресницами, стоя на пороге.

— С понедельничком нас.

Они сидели на балконе, много курили, пили чай. Иногда баловали себя пивом. И разговаривали. Так много слов, так много тем для разговоров. Не без того, чтобы пожаловаться друг дружке и тихонько поскулить, сетуя на нелегкую женскую судьбу, на незалаженность в личной жизни. Но все же больше иного, чего-то светлого, небесного. И какие-то незримые прикосновения судеб. Говорят, Киев — большой город. Девушки решили, что вовсе и не так, всего лишь маленький хуторок, в котором все друг друга знают. И долго смеялись, отыскав такую общую знакомую, от которой обе долго истерили. Ее звали Аня. Хорошая девочка-евреечка. Когда Яринка познакомилась с Рустамом, то он встречался с этой Аней, решив в очередной раз, что влюбился навсегда. А потом Анечка внезапно вышла замуж и укатила в Израиль. Рустам долго депрессил по этому поводу, но со временем прошло. Три года все же пролетели. В разговоре с Ирой оказалось, что эта самая Аня ни кто иная, как девушка, уведшая парня у Иры, выскочившая за него замуж. Можно лишь посмеяться.


За пределом серых глаз


Утро выдалось теплым и безоблачным. Покончив с ежедневными церемониями, князь вышел из замка, желая направиться в гарнизон для осмотра войск. При нем были только несколько телохранителей и пара чиновников-прихлебал, всегда вертящихся возле владыки. Покинув приделы замка, князь вместе со свитой вышел на небольшую площадь и осмотрелся, приветствуя легким кивком головы своих подданных. Те кланялись и славили властелина, желая здравия и побед.

Окидывая надменным взглядом народ, князь вдруг помрачнел, заметив тень среди толпы. Что-то настораживающее было в силуэте. Не тратя времени на догадки, князь направил пару телохранителей в направлении мелькнувшей тени.

Стражники юркнули в толпу и вскоре выудили нарушителя, который пошел за ними сам, не оказывая никакого сопротивления. Он был молод и одет в потрепанную мантию. Выглядел пойманный странно, а значит, ничего хорошего в помыслах его быть не могло. Такой точки зрения князь придерживался всегда. Не может человек с чистой совестью прятаться за спинами горожан от пристального взгляда стражи.

Охранники сгрудились вокруг князя, закрывая его своими телами от возможного нападения, но самоуверенный владыка, видя перед собой всего лишь мальчишку, отстранил их нетерпеливым жестом. Окинув приведенного высокомерным презрительным взглядом, князь снизошел до вопроса:

— Назовись, кто ты. И почему прячешься за людскими спинами, замыслил чего недоброе?

"Подозреваемый" откинул капюшон, и князь перестал сомневаться в том, стоило ли задерживать этого бродягу. Он узнал его. Перед ним стоял не кто иной, как некромант, настоящий колдун-чернокнижник. Богоизменник и еретик. Князь захлебнулся в негодовании от того, что богомерзкое существо посмело проникнуть в саму столицу княжества, более того, ошиваться близ княжеского замка. Не помня себя от возмущения, князь заревел на стражников:

— В кандалы его, в подземелье! И пусть сгниет там!

Повинуясь приказу владыки, послушные охранники ринулись на некроманта, в то время как возмущенный князь кипел яростью и краснел от напряжения и отвращения. Всю свою жизнь он пытался искоренить это непотребство колдунства-чернокнижия на своей земле. И священники всегда одаривали его благословениями на сии богоугодные дела.

Но вдруг стражники остолбенели, уставились на князя и упустили некроманта, в мгновение ока оказавшегося рядом с владыкой. Цепь захлестнулась вокруг шеи князя, и стражники замерли, не зная, что им теперь делать. Все присутствующие на площади настороженно-выжидающе уставились на разворачивающуюся картину. Но никто не рискнул помочь князю: то ли не очень его и любили в народе, то ли некромната-чернокнижника испугались. А может быть, остерегались спровоцировать колдуна на более решительные действия.

Хрипя и давясь кашлем, застрявшем в сдавленном горле, князь всё-таки нашел в себе силы посмотреть на некроманта и спросить сдавленным сорвавшимся голосом:

— Чего ты хочешь, мерзкое отродье?

Отвращение к чернокнижнику и злоба на него поднимались удушливой волной, окончательно сбивая и без того неровное дыхание, заливая краской лицо и шею. Стражники начали осторожно и незаметно подкрадываться к зарвавшемуся колдуну со спины. Горожане, замерев в ожидании, молча смотрели на происходящее. Некромант не двигался, а затем туже затянул цепь, вырывая из легких пленника последний воздух. Безжизненное тело князя упало в пыль.

Пока притихшая толпа безмолвствовала, в животном ужасе взирая на некроманта, пока лживые царедворцы потирали ручки, мерзко хихикая и радуясь свержению князя, строя планы на то, кто займет его место и какими благами они смогут себя окружить — стражники вышли из оцепенения и ринулись на убийцу, обнажая мечи.

— Умри, мразь!!!

Их больше ничто не сдерживало, слепая ярость застилала глаза благородных воинов, несшихся на некроманта.

Происходящее все больше стало походить на полуночный кошмар, когда убиенный князь поднялся и встал между колдуном и стражниками. Толпа испуганно ахнула и отступила, произошедшее испугало людей гораздо больше, чем само убийство. Воздух загустел, и атмосфера накалилась, пропитавшись диким ужасом и паникой.

Застыли в ужасе и царедворцы. Идея сместить князя с помощью бродяжки-некроманта уже не казалось им привлекательной. События начали принимать совершенно неожиданный оборот. Подстегнув мстительность когда-то обиженного князем колдуна, они уж никак не ожидали, что оборванец некромант окажется серьезным колдуном, а не просто мелким адептом чернокнижия. Тонкая грань между случайной удачей, выпавшей на долю бродяги в виде отмщения обидчику, стиралась, превращаясь в нечто другое. И мысли уже всерьез напуганных лакеев бывшего правителя завертелись в другую сторону.

"А не было ли это спланировано, и ограничится ли колдун одним убийством? Или он задумал нечто совершенно иное? Или внезапно опустевший трон уплывает не в те руки, в которые хотелось бы?"

Нервы иногда не выдерживают даже у самых изощренных лицемеров.

— Чего вы стоите? Убейте его!!!

Визгливый крик одного из царедворцев был адресован стражникам, не смеющим поднять свои мечи на владыку, пусть уже и мертвого. Солдаты ринулись вперед, пытаясь обойти живого мертвеца и достать своими клинками чернокнижника, осквернившего тело правителя.

Толпа отступила на пару шагов назад, тесня задние ряды и прижимая их к ограде. Страх за собственную жалкую жизнь не позволял им допустить даже мысль, что навались они сейчас всем скопом, от некроманта не осталось бы и следа пребывания в этом мире.

Звенящее мечами напряжение повисло в воздухе над площадью. Толпа и царедворцы застыли в ожидании окончания схватки, не торопясь принимать ту или иную сторону, пока не выявлен истинный победитель в этом странном сражении. Паника постепенно охватила их при виде сражающихся стражников и разрубленного на куски князя. Когда новый зомби ринулся в бой, и стражники отступили, спасая свои жизни, по толпе пробежал испуганный ропот. И тут от толпы отделился священник. Пожилой, невысокого роста. В его глазах не было ни страха, ни паники, только презрение. Глава церкви только сейчас смог пробраться сквозь ряды горожан. Выйдя вперед и став напротив некроманта, старик произнес молитву, осеняя сражающихся небесным знаком. Зомби рухнул и единственный не отступивший страж снес некроманту голову ударом меча.

— Изыди, нечисть! — прокричал священник некроманту. — Не будет такого, чтобы княжий престол колдуну чернокнижному достался! Святая Церковь не допустит!

На площади стало тихо-тихо…


Яринка вынырнула из сна, понимая, что была священником. Ей не хотелось досматривать, чем закончится история. Не хотелось чувствовать себя служителем культа. Мерзко.


Два литра сигарет, три пачки чая


Отношения с Ежиком не заладились. Да и не могли заладиться, если учесть характер Яринки и то, как парень поступил, поставив девушку перед фактом гипотетического замужества, напрочь забыв о том, что спросить ее согласия оказалось бы не лишним. Новоиспеченная невеста промолчала, сделала вид, что все нормально, но гада в душе затаила, хоть и не сразу. Сначала она попыталась откопать в себе смиренницу, решив, что стерпится — слюбится. Отчаянно хотелось ухватиться хоть за что-то, дать себе надежду, что жизнь изменится. Закоченели пальцы хватать острую кромку льда, больно ранясь. Не стерпелось. Авторитарность домостроевца полезла изо всех щелей, а деспотичного обращения с собой Яринка не могла допустить. Какое уж тут "слюбится", если с трудом подавляешь в себе желание взять в руки чего потяжелей и проломить череп?

— Ирочка, он тебя не бьет? — мать Ежика обеспокоенно стучала в запертую дверь комнаты, прибежав на грохот. Отец готовился сломать замок.

— Главное, чтобы я его не убила, — прорычала в ответ девушка, сжимая планку спинки стула в руке. Один стул уже оказался разбит о стену.

— Так не пойдет, это не жизнь, — ответил Ежик.

— Ты прав, не жизнь, поэтому я соберу вещи и уйду. Если ты не понимаешь слова "нет", то ни о чем больше разговора быть не может.

— Но… Ира…

Но Ира больше не могла. Она честно пыталась, но не смогла себя переломить. Секс с Ежиком оказался хуже изнасилования, потому что она сама согласилась отдать себя на растерзание. А потом надолго закрылась в ванной под предлогом личной гигиены. Ее тошнило, рвало. Она возненавидела себя за то, что согласилась на это. Вторая попытка наладить интимные отношения столкнулась с категорическим "нет". И разразился скандал. К ночи страсти утихли. Утихли на неделю. Видимо, парень еще надеялся, что сможет обуздать дикий нрав строптивой девушки и навязать свою позицию. Не на ту попал. В итоге Яринка все же собрала вещи и ушла. Она всецело погрузилась в мир за гранью, отбрасывая всё, что удерживало в этом мире. Ей был необходим спутник, партнер, тот, с кем она пойдет по жизни, тот, кто сумеет разделить её неправильное, нереальное существование на перекрестии миров. Нужен был зверь. Или хотя бы нелюдь. И она отчаянно вспоминала, как это — призывать. Ответ пришел из детства.


Тогда семья Яринки еще жила по съемным квартирам. Арендовали домик в предместье Тореза. Сашка к тому времени ходил в первый класс, Лариса тоже в школе, родители на работе. Яринка оставалась дома одна. Чтобы ребенок имел возможность гулять во дворе и не бояться посторонних, с цепи спускали собаку. Умная воспитанная псина дружелюбно относилась к ребенку, слушала его. Но чужих во двор не пускала. Шестилетней девочке собака достигала пояса, на ней верхом кататься можно было. Но Яринка этого не делала. Взрослая не по возрасту, она играла с собакой, разговаривала с ней как с человеком, гоняла наперегонки и всячески развлекалась. Но девочке казалось, что псине одиноко. И тогда Яринка решила, что нужно позвать ей друга — еще одну собаку. Три дня девочка усаживалась на крыльцо и "молилась", по крайней мере, она считала это молитвой, хотя обращалась не к гипотетическому божеству, а к зверю. И он пришел. Жилистый поджарый пёс с черной спиной и поджатым хвостом. Ярко прорисованные брови особенно умиляли Яринку. Теперь стало намного веселее. Две собаки и девочка проводили время в играх. Нимало не смущаясь человека, животные брали хлеб с её рук, ластились, подставляли уши под почесывание и всячески веселили одинокого ребенка. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Мария не решила забежать домой в обеденный перерыв. Женщина торопилась, поэтому фактически влетела во двор, добежала до крыльца и обмерла, боясь пошевелиться. Тихая молчаливая Яринка безмятежно кормила с руки и гладила по голове… степного волка.

— Ой, мам, не бойся, он хороший песик. Нам было скучно, вот я его и позвала. Но он очень добрый, даже не лает никогда.

— Ага, не лает… и не должен, — с трудом смогла выдавить из себя Мария.

— Но если так боишься, то я скажу, и он уйдёт.

— Скажи…

Он ушел. Приходил позже, но всегда уходил вовремя, едва учуяв приближающийся запах матери Яринки. Девочка не смогла да и не захотела прогонять волка, он стал её тайной. Не испугалась, даже когда узнала, что на призыв прибежал не соседский пёс, а дикий зверь.


Вот и теперь Яринке нужен был он, зверь. Только в человеческом облике. Другой, более высокого уровня.

Опять кочевье по друзьям и беспросветность в перспективе. Неожиданно участие в жизни Яринки приняли Маша и Тарас, друзья Ежика, к которым осенью часто приезжали в гости, и девушка успела раззнакомиться с молодой одиозной парой… супругов. Оказалось, что они сочетались браком более года назад, когда Маше исполнилось семнадцать лет. Обычно так рано выскакивают замуж "по залету", но это явно оказался не тот случай. Чужие судьбы — темный лес.

Неисправимый живчик-Машка успевала все: работать в Лаврской библиотеке, помогать мужу и свекрови с шубным бизнесом, готовить, убирать, разгонять шумную компанию, постоянно гостящую у молодой пары, живущей отдельно от родителей. Однокомнатная троенщинская панелька больше напоминала дружную общагу или коммуналку, нежели квартиру в стандартном понимании. К постоянно подживающим друзьям хозяева квартиры относились с изрядной долей юмора, говоря: "Завелся", — вроде как паук или домовой. Вот и Яринка "завелась" у Тарика и Маши.

— Фигасе ты вытрахиваешься с ним! — реакция Маши на то, как Яринка готовит борщ, выпестовывая все ингредиенты, превращая готовку в действо на несколько часов.

— Меня так бабушка учила, самый правильный борщ, — улыбнулась в ответ девушка.

— Неее, это же надо столько терпения иметь! Ты псих, нет, точно псих.

Ранее пустившая корни дружба крепла, росла на глазах. Девушки могли часами сидеть на кухне, пить чай, курить, разговаривать. "Два литра сигарет, три пачки чая" — стало шутливой поговоркой, ибо и чай, и курево уничтожались в немыслимом количестве. Они были похожи по жизненному укладу: что Маша, что Яринка.

— Если на столе нет как минимум трех салатов, то это пустой стол! — восклицали обе. И готовили, находя в этом развлечение и успокоение от жизненных неурядиц. Разгоняли загостившихся бездельников, наводили порядки. Много говорили. Иногда пили. Иногда пели, заслушивая до дыр на кассете песни группы "Ракетобиль", которую привез один из друзей, знакомый лично с музыкантами. Тогда два не очень трезвых девичьих голоса выводили на полуночной кухне вслед за исполнителями на пленке:

Добрый вечер, доброй ночи,

Сегодня было все совсем не так, как обычно.

Добрый вечер, доброй ночи,

Мне было так тепло, так хорошо, так непривычно.

Моя кухня стала вдруг такой уютной,

Холодильник мурлыкал как бы между прочим,

Добрый вечер, доброй ночи…


Это было весело. Было тепло и забавно. Тарас шутил на тему, что у него две жены. Его все устраивало. Еще бы, придет домой с работы, а дома убрано, вкусный ужин, улыбающиеся лица двух вполне симпатичных девушек. Тишь да благодать. И неизвестно, сколько это могло продолжаться, если бы Ежик не прознал, что Яринка живет у его друзей, и не зачастил в гости. Со скандалами. Маша готова была вышвырнуть скандалиста за дверь, но Тарас держался за мужскую дружбу, терзаясь юношеским максимализмом. Откуда ему было знать, что дружбе этой — грош цена? Яринка предпочла уйти, чтобы не портить отношения с Тарасом и не создавать проблем подруге, оставив в сердце только теплые воспоминания. Она не затаила обиду на Тарика, долгое время оставаясь с ним в хороших отношениях, и уж точно сохранила дружбу с Машей, протянув ее через годы.

С весны до середины лета удалось остановиться у подруги. Лена. Частный дом на Корчеватке, прихиппованные родители, весьма милые люди, не лезущие в личную жизнь дочери. Живет у нее подруга, и что с того? Вполне приветливая воспитанная девушка, вежливая. Питаются девчонки за свой счет, в родительский карман не лезут, территориально не стесняют, поскольку вход отдельный. Парней не водят, не шумят, домой с гулянок возвращаются не поздно. Так пусть живут, чего их трогать? А "квартирный вопрос" настолько остр у большинства граждан Украины, что у Яринки никто не допытывался, почему у нее нет жилья. Мало ли, может, аферисты выманили квартиру, оставив девочку на улице? Тогда это встречалось повсеместно.

Лена. Безобидная наивная девочка, верящая в чудеса и в собственную магию. Она считала себя ведьмой, чем неоднократно вызывала улыбку Яринки. Тогда из-за наивности и длинного языка Лены и состоялась встреча Яринки с колдуном, подарившим ей второй крест. Она впервые участвовала в подобной дуэли и искренне удивилась, когда выиграла. И надолго запомнился огненный клинок. Ледяной щит, он вовсе не принадлежит ей, он чужой, в другой руке должен быть второй меч. Не ее сила, но образ, от которого она отталкивалась, принимая в себя. Она знает эту историю, но не помнит. Ей бы вспомнить тогда, поверить в свои силы… но мир прочно сковал Изиду, не позволяя вырваться Такому знанию.

К середине лета отношения родителей Лены дали трещину, наметился раскол. Яринка решила, что ее присутствие здесь неуместно и, оставив нехитрый скарб, покинула дом на Корчеватке, решив найти другое пристанище. Апатия медленно превращалась в депрессию, поскольку просвет в жизни так и не намечался.


— Ир… Ир, ты сколько на улице ночуешь? Я понимаю, лето, но нельзя же так! А ела когда в последний раз?

— Лелик, да что ты на нее смотришь? А то не знаешь, что она никогда не попросит помощи, дохнуть будет, но не попросит. Бери в охапку, и домой к нам!

Ирония судьбы. Лелик, он же Алексей Хадыкин, бывший парень Лены. И его новая подружка — Аленка. Они и забрали к себе девушку, успев поймать ее на грани потери сознания от усталости и голода. Яринка действительно не хотела просить помощи. Она отчаялась. Впервые за все время отчаялась по-настоящему, смирившись с тем, что смерть — самое лучшее, что может с ней случиться. Но золотая сеть хранителя, оставленная бабушкой, не допустила этого, выхватив девушку с гиблого пути руками двух человек. Это было странно, поскольку Яринка и Хадыкин мало знакомы, виделись пару раз, а уж с Аленкой вообще не пересекались. Почему двум посторонним людям стала небезразлична судьба девушки — они и сами не могли пояснить. Дернулось что-то внутри — вот и вся причина.

Гостинка на Минском массиве, уютный райончик под названием "Кинь грусть". Тесно, но весело. Теплой атмосферы не испортило даже очередное попадание Яринки в больницу. Собственно, попадание оказалось закономерным, если учесть, в каком состоянии девушку забрали к себе Лелик и Аленка. Поправилась Яринка быстро. Да и моральное состояние улучшилось. А потом появилась Изабелла, внеся очень живую струю в и без того веселую повседневность.

"Дважды еврей Советского Союза, Изя и Белла", — так друзья подшучивали над крошечного роста худенькой нескладной девушкой-фотографом с красивым именем Изабелла. Она смеялась, сама себя так называла. И являлась гением, запечатлевающим моменты красоты на пленке. На ее работы можно было смотреть часами, потеряв счет времени, позволив себе окунуться в сказочную феерию. Чем Яринка и занималась. А Изя занималась тем, что наблюдала за Яринкой, с каждым днем все более пристально разглядывая.

— Ир, ты всегда такая, дразнишься и не даешься? — однажды спросила Изя.

— Ты это о чем? — недоуменно отреагировала девушка.

— О том, что мы с Аленкой на пару на тебя подрачиваем и слюной исходим. Ты что, не замечаешь этого?!

Это был шок. Яринка действительно не замечала. Но после этого разговора девушки устроили на нее откровенную охоту, пытаясь поймать в крошечной квартире и "потрогать". Как Яринке удавалось от них убегать — неразгаданная тайна.

— Хадыкин! А ты чего смотришь? Считаешь, это нормально, что твоя девушка меня… вылюбить мечтает и пытается изловить у тебя на глазах?

— Я бы и сам тебя, хм, вылюбил, но ты же парням не даешься, об этом все давно знают, — пожал плечами Алексей, совершенно не препятствуя попыткам собственной девушки загнать гипотетическую любовницу в угол.

— Да вы с ума тут посходили. Тоже мне, нашли жертву, — пыталась перевести в шутку Яринка, отплясывая на кухонном столе в попытках избежать поимки Изей. Как бы то ни было, но все происходило с такой хорошей долей смеха, что настораживаться или обижаться не было причины. Хотя Изабелла долго и всерьез сохла по Яринке, пытаясь получить шанс на отношения уже не столь агрессивно-шутливым способом.

— И что, вы ее так и не поймали? — поинтересовалась Маша после того, как познакомилась с Аленкой и услышала рассказ про охоту Изи.

— Ее поймаешь, как же, — почти обиженно произнесла Аленка.

— Так это поправимо, — Маша хищно улыбнулась. Глаза Яринки стали невозможно-круглыми.

— Машка, не смей! Убью! — попыталась она вразумить подругу, но охота пошла на новый виток, хотя от первого уже прошли месяцы, и дело происходило в квартире, которую сняла Яринка, одолжив денег у друга. И все же это стало любимым развлечением подруг. Яринку это веселило. За последующие годы дружбы она так и не переступила грань дозволенного с Машей, оставив визитной карточкой крепкие чувственные поцелуи. Хотя чего скрывать, подругу ей всегда хотелось. Эх, Маша…


Начало весны уже показывало себя капелью, перестукивая с крыш о подоконники. Квартира, оплаченная другом, друзья же приезжают в гости с едой, следя за тем, чтобы у Яринки всегда был необходимый для жизни минимум. Беспросветность. И такая тоска, хоть вешайся. По памяти набрать телефонный номер соседей матери.

— Ира? А мамы нет, но я Ларису позову, — ответила соседка.

— Ларис? А мама где?

— Она Маргошку в школу повезла. В Шевченково.

— В Шевченково?! Что с ней? Почему туда?! — крик, способный разорвать небо.

— Дурочка, тебе, видать, память отшибло. "Что с ней" — это Вильшана, а в Шевченково школа искусств, а наша Риточка красиво рисует и хорошо поет.

"Наша? Моя!"

Мария привезла Маргошку из России. В какой-то безумной горячке, не оставившей в памяти ничего, Яринка встретилась с матерью и сестрой. Приехала к ним, дождалась выходных, когда Маргошку привезли из школы. Интернат для одаренных детей под патронатом Канадской общины украинских эмигрантов имени Шевченко.


Тоненькие, в три волосинки русые косички — мышиные хвостики. Глаза — карие вишни. Крохотная худенькая девочка. Спустя четыре года.

Не закричать. Не задушить в объятьях. Не испугать. Настолько осторожно обнимать, насколько это вообще возможно. Не показать слез. Только тихо улыбаться. Не испугать, только не испугать. Сердце колючим раскаленным комом застряло в горле и остановилось.

Она прижимается так трогательно и доверчиво. Соскучилась. Узнала. Залезла на колени и дрожит.

"Девочка моя. Я никому тебя больше не отдам, я больше не позволю разлучить нас".

— Мам, ты надолго?

— Навсегда.

Они обе еще не знали, что еще долгих три года будут видеться только по выходным, и то не всегда. Но обе уже поняли, что не простят этих украденных лет Марии.


Лучами солнца с крыш


В дом матери Яринка вернулась не с пустыми руками. Она уговорила Сашу одолжить ей деньги на покупку дома. В принципе, сумма небольшая, дома в провинции тогда копейки стоили. Присмотрела и будущую покупку. Оставалось восстановить паспорт, и можно начать новую жизнь под собственной крышей, пусть и затянув поясок потуже. Но ей ли привыкать? Мария злилась и всеми правдами и неправдами откладывала решение вопроса с документами, а сама Яринка не могла обратиться в паспортный стол, разве что написать заявление об утере, что и было сделано. Четыре года назад мать в порыве гнева сожгла не только паспорт, но и свидетельство о рождении. И получился замкнутый круг: чтобы восстановить паспорт — нужно свидетельство, чтобы восстановить свидетельство — нужен паспорт. Или же ближайший родственник, под документы которого и выдадут вожделенную бумажку. Против закона не пойдешь, и девушке оставалось лишь уповать на то, что вопрос решится в ее пользу.

Но судьба решила и в этот раз посмеяться над Яринкой. Алчная, жадная до чужого благополучия Лариса, злая на весь мир за то, что вышла замуж за первого встречного, поскольку Мария настояла, не могла смириться с тем, что у младшей худо-бедно все наладится. И тогда Лариса не придумала ничего лучше, как забрать деньги на дом. В попытке отобрать то немногое, что дарило надежду на начало новой жизни, Яринка подралась с сестрой, но та оказалась не просто сильнее, но и наглее. Острый угол деревянного багета пришелся немного выше виска Яринки. Из рассеченных сосудов хлынула кровь. На этом драка и закончилась. Девушка обратилась в больницу, сняла побои и пошла в прокуратуру. Ей до икоты надоели эти дрязги, она созрела до того, чтобы разогнать это осиное гнездо с помощью закона.

Мария испугалась, поняв, что шутить и попусту угрожать Яринка не собирается. Побои средней тяжести вкупе с грабежом не самой мелкой суммы для провинции тянули на срок совсем не условный. Лариса отказалась вернуть деньги, как мать ее ни уговаривала. Она считала, что у сестры не хватит духу дать делу ход. Хватило. Когда в дом Ларисы пожаловала милиция, та поняла, что недооценила решительность Яринки. Мария решила вмешаться, спасая старшую от тюрьмы. В тот же день свидетельство о рождении было забрано из ЗАГСа, и через день в паспортном столе Яринке выдали временный паспорт, поскольку стандартных бланков не было. Провинция, да еще и становление новой страны, тогда часто бланков не хватало. Но и это уже была победа. Законный документ, удостоверяющий личность гражданина страны, а не "филькина грамота", которую показывать страшно. Яринка отозвала заявление, дело закрыли.

Сидеть в провинции без денег и перспектив на работу не хотелось. Да и не особо моглось, поскольку Мария постоянно закатывала скандалы о нахлебничестве и прочих "смертных грехах". Скрипя зубами, Яринка отправилась в Киев. Только уже все выглядело иначе. Там были друзья, возможности. А еще у девушки теперь были документы, пусть и временный паспорт, но его вполне достаточно для устройства на работу. А еще была уверенность в том, что Мария больше не сбежит с Маргошкой, поскольку та привязана школой, а по переводу в другое учебное учреждение всегда можно найти ребенка. И можно беспрепятственно приезжать домой — повидаться с дочерью. Больше Яринка не боялась матери. Более того, могла с ней спорить и прижать к стене. Молодая волчица научилась показывать клыки. И порвать любого, кто еще раз посмеет стать между ней и дочерью.


Киев встретил майским теплом и каштанами. Он словно говорил Яринке: "Давай, девочка, давай! У тебя все получится. Теперь я протяну тебе свои ладони и согрею заледеневшую душу. И больше не предам". Она поверила ему, не предполагая даже, что город приготовил ей подарок. Правда больше похожий на испытание.

Потратив день на встречи с друзьями и знакомыми, закинув удочки везде, где можно получить работу, Яринка вечером отправилась на Майдан. По старой привычке — послушать музыкантов. А может, и найти кого из тех, кто не отвечал на звонки из-за отсутствия у телефона. Привычные звуки гитар, хрипловатый густой голос Сквозняка. Близился закат, окрашивая дома в оранжевый.

Судьба пролилась лучами солнца с крыш и разбилась янтарными брызгами в неестественно изумрудной зелени глаз. Больше такого оттенка Яринка не видела даже в тех самых глазах. Это был знак, но они тогда не поняли. Они просто просмотрели друг на друга и улыбнулись. Они тогда не знали, что уже скованы одной цепью.

У Яринки сломалась зажигалка, и девушка вертела головой по сторонам — у кого бы подкурить. Обернувшись, она увидела парнишку лет восемнадцати. Худой, высокий, блондинистый. Смешной. От ненормального зеленого цвета глаз девушка чуть не шарахнулась. Не от испуга — от изумления. Такого цвета не бывает. Она разглядела не сразу.

"Интересный мальчик, может, вечер не будет таким уж скучным и однообразным".

Она подняла в пальцах сигарету, мол, подкурить не мешало бы. Он поднес зажигалку. Обмен улыбками состоялся. Однако когда девушка обернулась второй раз, то рядом с "мальчиком" стоял вполне солидный мужчина представительного вида: костюм, галстук, очки. Такими в кино показывают удачных бизнесменов западного образца.

"Мде, мальчик с папой, вечер не обломится".

"Папа" впоследствии будет долго картинно обижаться за то, что его сочли отцом блондинистого обалдуя, поскольку разница в возрасте оказалась у них небольшой. Но в тот момент Яринка не могла предположить, что дело обстоит именно так, и что "папа" хоть и выглядит солидно, но ему всего лишь слегка за тридцать, а вот "мальчику" вообще-то двадцать пять лет. Но время удивлений началось именно в тот момент, когда девушка успела пожалеть о несостоявшемся знакомстве.

Руки. Его руки она будет любить всегда. Длинные пальцы. Нет, в них нет той самой воспетой музыкальной хрупкости. Крупная ладонь, по-настоящему мужская, и все же пальцы длиннее, чем можно предположить у такой ладони. Такие руки были у молодых французских генералов, шедших в атаку, не снимая кружевных манжет. Изящество и сила. И эти сильные красивые руки проскользили по животу Яринки. Зеленоглазый незнакомец обнял девушку и легонько прижал к себе, стоя за ее спиной. Яринка почувствовала его дыхание за своим плечом.

"Ну, нахал! Мда, я тоже хороша, скромняжка, хоть бы отстранилась", — Яринка успела мысленно и возмутиться, и посмеяться над ситуацией. И все же не было в этих объятьях наглости. Не было пошлости и похоти. Невероятное ощущение, словно ангел… нет, не словно — настоящий ангел закрыл ее своими крыльями. Спокойно и тепло. И можно очень долго простоять вот так. В крыльях ангела.

"Ангелы, самые бестолковые и бесполезные создания. Сильные, но такие беззащитные…"


Блондина звали Серегой. "Папу" — Борькой. На съемную квартиру Сереги за Борькой увязалась майдановская "жрица любви" Ия, которой Яринка успела многообещающе сказать, что если та испортит вечер, то…

Это было самое странное и самое забавное знакомство. Два изрядно потрепанных жизнью человека, которые все же не утратили вкус к той самой жизни, что даваться не хотела. В активе только проблемы и долги. И никаких перспектив. Только над ними уже раскрыла крылья та, которую зовут судьбой. Связала, спутала, заставила пускать корни друг в друга, прорастать.

— Ты чем-то занята сегодня? — поинтересовался Серега утром у Яринки.

— Неа, сегодня суббота. Я приехала только вчера, так что пока домой не тороплюсь. Мне туда с результатом надо, иначе не вынесу скандалов.

— Поехали со мной на работу. Мне на прежний офис надо, дела кое-какие завершить, с документами поработать.

— Поехали, все равно нечем заняться.

По дороге Яринка умудрилась за что-то зацепиться и пустить "стрелку" на чулках. Пришлось заехать в магазин и купить новые. Когда добрались до офиса, то Серега расположился за столом в конференц-зале, разгребая документы, Яринка же надела новые чулки и, оставшись в них и в блузке, забралась на тот же стол, устроив дефиле, благо стол длинный.

— Шикарные ноги. Ир, ты, что, издеваешься? Я тут работать пытаюсь… типа.

— Нельзя работать с таким кислым выражением лица.

Это было более чем забавно. Наблюдать, как ангел корпит над бумагами, высчитывает, выписывает, систематизирует. Дышит парами коньяка и тянется за сигаретой. Яринка откровенно наслаждалась картиной, зарекшись больше не отключать глубокое зрение. Чтобы всегда видеть это сияние белоснежных крыльев. Она даже не задавалась вопросом, знает ли сам Серега, кем он является на самом деле. Но навсегда останется с Яринкой — ангелом, спустившимся с небес лучами солнца с крыш.


Всю последующую неделю Яринка провела в поисках работы. Остановилась у подруги Ольги. Съездила домой на денек и снова вернулась к выходным. Ехать к Ольге не особо хотелось. Почему позвонила Сереге, так и не поняла. Был дождь. Был видик и кассеты с фильмами. И пиво с чем-то там из снеков. Тихий, почти семейный вечер. Вдвоем у телевизора. И вновь неделя на разрыв. И снова звонок в пятницу вечером.

— Ир, ты приезжай, только быстро. Мне в Полтаву надо уезжать.

Мыслей вагон, и все ненужные и путаные. Если уезжает, то зачем? Когда выходные провести вместе, отгородившись от друзяшек-собутыльников, чтобы не тянули во все тяжкие, — оно понятно. Транспарант — у Сереги девушка, он занят. Но сейчас-то зачем? И все же она приехала.

Яринка стояла возле дома и ждала Серегу. Он опаздывал. Из обувной мастерской, находящейся в подвале того же дома, выглянул парнишка. Девушка спросила, который час, готовя гневную речь для некоторых непунктуальных. Обувщик ответил, успев возмутиться на тему того, какой идиот может заставлять ждать такую девушку. Услышав нотку восхищения, Яринка улыбнулась. Сегодня она была действительно хороша. Стройная длинноногая девочка-веточка с роскошной рыжей шевелюрой до пояса, коротенький белоснежный сарафанчик и босоножки на высоком каблуке. Когда явился "виновник торжества", обувщик понял, что такому все прощается. Серега был великолепен. Он вообще был красивым парнем, из тех, на кого оглядываются голодным взглядом не только девушки, но и представители мужского пола определенной ориентации.

А дальше наступил момент шока. Серега затащил девушку в квартиру, заметно торопился. Сказал, что сейчас придет хозяин квартиры и надо с ним рассчитаться, а потом успеть на автобус в Полтаву. Яринка недоумевала, не понимая, зачем она-то здесь. Все произошло слишком быстро, чтобы успеть понять. Пришел хозяин, взял квартплату и ушел. Серега на бегу втиснул в руки девушке ключи от квартиры и сказал, что она может оставаться здесь все выходные до его приезда. Если потребность в жилье отпадет, то ключи на стол, а дверь захлопнуть, или отдаст при встрече. В общем, он побежал, а Яринка осталась недоуменно хлопать ресницами: что это было?

На следующий день наступил праздник города. День Киева всегда праздновался в последние выходные мая. Яринка провела выходные с Ольгой. В пять часов утра они вдвоем завалились в квартиру отсыпаться. Решив, что жарко (и вообще, есть возможность более приятно провести утро, нежели за сном), девушки разделись и упали на диван, почему-то целомудренно оставшись в трусиках. Именно в таком виде и застал их Борька, решивший ранним утречком заглянуть к Сереге. Яринка впустила его в квартиру, не озаботившись прикрыться. Она вообще мужчин стеснялась редко. В семь часов утра приехал сам Серега, застав весьма живописную картину: на стуле скромно сидел Борька, сгрызая пальцы до костей, на диване вальяжно расположились две фемины, намеки нижнего белья на коих ничего вообще не скрывали.

— Нет, девочки, вы все же издеваетесь!!! Мне работать надо! — возопил блондин и все же нашел в себе силы уехать на работу, предусмотрительно прихватив с собой Борьку.

Оно как-то само собой так вышло, что Яринка стала жить у Сереги. Началось все с легкой дружеской помощи: съездить в сервисный центр, оплатить мобилку, отвезти документы, срочно снять новую квартиру, потому что из этой выгнали, еще какие-то мелочи. Слушатель, а иногда и советчик. А потом…

— Ир, я тут хрен знает чем занялся, устал работать "на дядю", вечные подставы. Открыл свою фирму. Пойдешь ко мне? Ты же толковая, все равно работу ищешь.

Она сутки билась головой об стену и кричала, что ни за что и никогда не будет работать на него, ибо он бестолковый, бесхарактерный и далее по тексту…

— А не надо на меня. Работай со мной. Я предлагаю стать партнерами.

Это было смешно. Настолько смешно, что Яринка согласилась. Им обоим нечего терять, кроме собственных цепей и долгов. Так почему бы на руинах своих жизней не рискнуть построить что-то стоящее? И все равно, что придется изначально влезть в еще большие долги.

— Да черт с тобой, поведу твой корабль в большие воды. Но если испугаешься — сама тебя убью.

В тот миг родился навигатор. Стал за штурвал, крепко сжав его в руках, и проложил путь для своего блондинистого ангела-капитана с глазами цвета молодой листвы.


Ты карту взял? Опять лететь по пачке "Беломора"


Это было похоже на какую-то мистерию: заниматься тем, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Продавать компьютеры. Оба слова вгоняли Яринку в непреодолимый ступор. Нет, если еще в магазине продавать, то ничего сложного, но тут иной расклад. Телефон в зубы, и искать клиентов. Но как? Но где? Выход предложил Борька, которого Серега тоже умудрился подпрячь к становлению новой фирмы, у которой пока даже офиса не было. Толстенный том "Желтых страниц Киева" лег на стол.

— А телефон у нас есть, — объяснил Борька, указывая на домашний телефон. И началось.

Они просто открыли рубрику учебных заведений и обзванивали их по очереди. Один номер — Борька, другой — Яринка. И так без перерыва несколько часов. Потом сообразить бутерик с чаем на обед, и снова телефонный марафон. Изо дня в день, с утра до вечера. И если оказалось пиво на обед, то можно отдохнуть и расписать бридж. Особенно, если Ирка Устрица заскакивает в гости.

— А вы здесь хорошо расположились, — опешил от картежной троицы Серега, когда однажды заглянул домой в обеденное время. И получил в ответ три лучезарные улыбки.

Первый проданный компьютер оказался яринкин. Именно она, закончив с учебными заведениями, ткнула пальцем в культовые организации и убедила польскую католическую общину, что им необходим компьютер именно этой фирмы. Серега смеялся долго и истерично, поскольку первым покупателем оказался католический священник-поляк. Первую выручку торжественно пропили в кабаке на Гидропарке, продемонстрировав чудеса скорости распития спиртных напитков. Две бутылки "Шустова" ушли за двадцать минут. Захмелевших от такой скорости уничтожения водки Серегу и Яринку более стойкий Борька затолкал в такси и повез домой, а жили они тогда у Индустриального путепровода на Машиностроительной. Шулявка, веселое время. Всю дорогу до дома Яринка без причины плакала навзрыд, уткнувшись в грудь все того же Борьки. А когда он сказал, что уже приехали, девушка разом затихла, демонстративно вытерла слезы, словно и не захлебывалась ими минуту назад.

Яринка делала все, что могла. Как оказалось, могла многое. Она разве что землю не рыла, выискивая новых покупателей. Подняла на уши всех знакомых и друзей, рекламируя товар, который видела разве что по телевизору. Для нее компьютер был чем-то из области фантастики. Однако это не сказывалось на энтузиазме, с которым девушка втянулась в работу. И это начало приносить плоды. Правда, когда пришел телефонный счет, Серега взвыл. "Работнички" умудрились назвонить по "Желтым страницам" почти на сотню долларов.

— Так не пойдет, пора вам офис дать, там хоть расценки на звонки другие, да и на расход фирмы считается.

Сказано — сделано. Отданные под офисы корпуса завода "Меридиан". Большая комната на третьем этаже, захламленная стройматериалами и инструментом. Криво усмехнувшись, Яринка закатала гипотетические рукава и принялась убирать помещение, заставив Борьку таскать мусор. Ведро с водой, тряпка. И неугасимый энтузиазм, с которым девушка отдраивала окна до прозрачного блеска.

— Ир, я понимаю, у тебя привычка издеваться надо мной, но мужики-то провинились чем? — с легким сарказмом поинтересовался Борька, намекая на то, что девушка открывала по утрам дверь, не обеспокоившись одеванием. А сейчас она стояла в раскрытом окне третьего этажа в коротеньком расклешенном платьице. Яринка посмотрела вниз и увидела, что под окном собралась развеселая компания рабочих с территории, и все они с нескрываемым интересом рассматривали блюстительницу чистоты. О том, какой вид открывался снизу, девушка догадывалась. Поэтому окинула ледяным презрительным взглядом собравшихся и, как ни в чем не бывало, продолжила отмывать стекла.

Стол, пара стульев, телефонный аппарат, сейф. Это все, что изначально появилось в новом офисе. Мебель стоила денег, которых и так не было. Но Яринке с Борькой этого хватало. Они сидели друг напротив друга, периодически разворачивая телефон к тому, чья очередь звонить. А потом Серега притащил компьютер и сказал, что нужно выписывать счета и отправлять их по факсу клиентуре. У Яринки началась паника. Она впервые в жизни увидела компьютер воочию. А на нем ведь еще работать надо. Пальцы дрожали, не попадая по кнопкам клавиатуры, курсор "мышки" выписывал такие вензеля, что впору руками отлавливать по всему экрану. Но есть такое слово: "надо". А значит, бойся не бойся, но учись. И на каждое "не умею" говорить себе: "У неумелого руки не болят". Техника сопротивлялась, но девушка оказалась упорнее "железа", объяснив популярно и доходчиво, кто здесь хозяин, а кто лишь "буржуйская машина".

— Нет, бухучет я не потяну. Первичку еще ладно, но отчеты, разъезды по налоговым — тут нужен человек, который только бухгалтерией и будет заниматься.

Это был сознательный отказ. Яринка и так свалила на себя обязанности менеджера по продажам и по рекламе, перманентно превращаясь еще в секретаршу и уборщицу, а иногда занимаясь и закупками, что вообще-то было непосредственной обязанностью Сереги. Девушка как могла, так и восполняла нехватку сотрудников из-за невозможности стабильной выплаты зарплаты. Долги были столь большими, что о полном персонале не могло быть и речи. А еще и Борька ушел туда, где платят больше и постоянно, что являлось предсказуемым. Зато появился парнишка-программист по имени Валентин, да еще Инна — офис-менеджер.

— Шикарно! Двое подчиненных на трех директоров, — смеялась Яринка.


— Э, молодежь, час ночи. Вы чего здесь? — охранник заглянул в кабинет, увидев, что там горит свет.

— Работаем, чего же еще, — ответили Серега и Яринка.

— Вам хоть сверхурочные платят? — сердобольно поинтересовался охранник. Ответом был дружный смех.

За считанные недели из девочки с наивными глазами получился бизнес-танк. Привычка схватывать все на лету и здесь сыграла на руку Яринке, позволив быстро разобраться в делопроизводстве и компьютерном рынке как таковом. Девушка вообще мало чего боялась, а тут и вовсе окрылела, ставя новую фирму на ноги, оправдывая звание партнера. Серега хитро улыбался, понимая, что не прогадал, сделав ставку.

— Ты ведь меня не бросишь?

— Не-а, пока ты в такой заднице — я за тебя в ответе.

— А когда у меня все будет хорошо, то ты уйдешь?

— Ты сам сбежишь.

Фирма постепенно набирала обороты. Не то чтобы все сразу получилось, но хотя бы за квартиру всегда есть чем платить и не припухнуть с голода. Хотя и скромно, как церковные мыши. И все бы ничего, если бы не невероятный долг, который повесила на Серегу фирма, где он работал прежде. С этим вопросом надлежало что-то сделать, иначе не миновать судебного разбирательства. Да и бандитов подослать грозились. В чем тайный смысл подсылания громил, Яринка так и не могла понять. Что можно взять с Сереги, если он гол как сокол, в долгах как в шелках, машина вроде есть, но и та сломана, стоит на СТО который месяц — нет денег на ремонт. Что можно взять с того, у кого ничего нет? Сама собой проблема рассасываться не собиралась, выливаясь в телефонные звонки, от которых потряхивало Серегу. В итоге "пострадавший" явился сам и, видимо, для устрашения разбил лицо Сереге. Яринка заскрипела зубами и затаила злость. Уж очень девушка не любила, когда бьют ее подопечных.

После второй встречи с бывшим начальником, который разыгрывал из себя пострадавшего, Серега вернулся поздно ночью. И как-то сразу заторопился в ванную. Яринка окликнула его и велела включить свет. Увиденное заставило сжать кулаки до побеления костяшек: Серега был избит всерьез, дело не обошлось парой зуботычин. Однако виновниками оказались шайка грабителей, заприметивших одинокого ночного путника. Пешком ведь возвращался, денег на такси не было, а транспорт ночью не ходит. Сначала били. Отбивался. Их было трое, он один. Камень по затылку решил вопрос в пользу большинства. Очнувшись, Серега обнаружил, что нет бумажника и документов, сняли кожаную курточку, цепочку с крестиком, обручальное кольцо.

— Звони в милицию.

— Да что они сделают?

— Звони!

Их поймали по горячим следам. Курточку и документы удалось вернуть. Бумажник и золото канули в лету. Вроде обошлось, но мысли заработали в ином направлении. В том, которое диктовало, чтоб Серега обратился в "органы", дабы найти управу на вымогателей. Он упирался, но все же прислушался к голосу разума. А уж сам "голос разума" сумел направить милицию по нужному следу. Это и затрат-то никаких не требовало, плёвое дело.

Она его учила не бояться. Она отправила его на встречу с бывшим начальником. В итоге разговор протек так, что тот отказался от претензий. Что и было зафиксировано. Вопрос закрылся, хотя "пострадавший" так и не смог понять, как же такое вообще могло произойти. А виновница произошедшего помалкивала о своем вмешательстве.

— Серега, чаще меня слушай, мой милый мальчик. Я дурного не посоветую, — довольно улыбалась Яринка, сворачивая схемы подальше от глаз подопечного.

— Да я уже понял.

С этого началась новая ступень их отношений. Яринка нещадно выкорчевывала все комплексы и страхи, всю неуверенность, которая была в блондинистом полтавском мальчике. Она лепила нового человека, уверенного, смелого. Она творила солнце. И он ей это позволял, оказавшись благодатным и благодарным материалом.

— Дай мне возможность, и я сделаю тебя хозяином жизни.

Скрытое умение, которое впервые проявилось именно сейчас. Хотя… впервые появилась такая возможность.

— Я его слепила из того, что было… — будет спустя много лет смеяться Яринка.

— Она меня создала, сделала тем, кто я есть сейчас, — Серега никогда не отрицал: то, кем он стал, — заслуга Яринки.


Грани


Я слишком много думаю о тебе. О нас. О тех гранях, которые приходится переступать нам обоим, выстраивая хлипкие мосты понимания.

Грань, за которой я понимаю — ты лидер. Ты рожден быть лидером и иначе быть не может. Никогда. Ты был еще совсем "зеленым", когда сказал свое "я не буду работать на дядю" и начал строить свой мир, прогибая его и подчиняя. С этим невозможно не считаться. Я понимаю, ты тот, за кем идут, ты ведущий за собой. Вождь. И принимаю это.

Грань, за которой ты понимаешь, что лидер я. Но я иного плана, мне не нужна стая, я летаю в одиночестве. Это мое понимание свободы. Ты не обрезаешь крылья и не пытаешься меня впихнуть в свою стаю. Учишься не ранить мою гордость. Четкое разделение сфер власти. Ты осознал, со мной нельзя иначе.

Совместить несовместимое. Опровергнуть очевидное: Боливар не вынесет двоих. Но это не наш случай. Я сам иногда теряюсь от осознания того, что два человека с такими сильными, тяжелыми, непримиримыми характерами могут так легко ладить и находить общий язык.

Грань, за которой я понимаю — ты капитан корабля. А значит, царь и бог. И твое слово не оспаривается и не подвергается сомнению, оно самое важное.

Грань, за которой ты понимаешь, что я навигатор. И даже самый гениальный капитан столкнет свой корабль с рифами и потеряет ориентиры, если не станет слушать навигатора. Знать — мое слово важнее.

Наверное, это самое сложное, потому что приходится противостоять общественному мнению и давлению. Люди глупы и примитивны в своих суждениях. В их мозгах не укладывается, как таким сильным и самодостаточным взрослым мужчиной может управлять такое существо, как я. Они не видят разницы между "управлять" и "направлять". Они не знают, что направляю я не человека, ангела. А это стократ сложнее, учитывая бескомпромиссность характера. Только это и есть моя сила. И главное, что ее видишь ты. И понимаешь, что есть моменты, где я умнее и сильнее, а значит — мое слово более веское и правильное.

Грань, за которой я — ребенок. И обо мне нужно заботиться. Меня нужно баловать и любить.

Грань, за которой я — самостоятельный и взрослый. И это нужно уважать.

Грань, за которой тебе не додали любви, предали. Понять это, принять, и приложить все усилия, чтобы исправить.

Грань, за которой ты — слишком лакомый кусок для хищников. Видеть, как каждый из них пытается урвать кусок тебя, а то и вовсе заполучить в индивидуальное пользование.

Грань, за которой мы стали единым целым, не паразитируя друг на друге, не высасывая эгоистично соки друг из друга. Понимать, что невозможно стать для другого человека всем — иначе это уничтожит то ценное и сокровенное, за что мы любим — личность. Определять степени свободы для самих себя, не раня самолюбие друг друга. Чувствовать спасительную тень твоих крыльев, защищающую меня от капризов погоды и охранять тебя от вредителей. Симбиоз. На самом-то деле мы ничего друг от друга не берем по необходимости и не дарим от щедрот своих. Все более естественно и вполне возможно друг без друга. Каждый вполне самостоятелен. Но незаметно успели так переплестись ветвями и корнями, что разорвать уже невозможно. Теоретически, мы можем друг без друга, но в реальности позволили приблизиться настолько, что стали целым.

Грань, за которой я люблю тебя.

Грань, за которой ты любишь меня.

Грань, за которой нас нет, если мы не вместе.


"Бэха"


За год до встречи с Яринкой Сергей приехал в Киев из Полтавы вполне благополучным и перспективным молодым специалистом. Хорошая работа с высокой зарплатой, быстро появившаяся спортивная машина, казино, легкая жизнь. Только столица диктовала свои правила, и если не играть по ним, то неизменно проиграешь. Он проиграл. К моменту судьбоносного знакомства в кармане Сергея было денег ровно на билет до Полтавы. Вернуться, поджав хвост, признав себя побежденным. Еще и неприятностей нажил. Только, видимо, было что-то в смехе востроглазой язвы такое, из-за чего не хотелось сдаваться. Он не сдался, начав все заново и с другого конца. И востроглазая помогла. Ситуация с космическим долгом осталась позади, но другие неурядицы не собирались отпускать. Когда Сергей купил машину, то не расплатился до конца. И ведь долг оставался совсем мелкий, пятьсот долларов. Машину отобрали, потраченные на нее ранее деньги не вернули. Яринка в который раз отпустила колючее "неудачник", и принялось решение о покупке новой машины. В ней была острая необходимость, поскольку успевать везде на общественном транспорте невозможно, особенно, если еще и со склада приходится забирать комплектующие.

Покупка состоялась ровно в день рождения Сереги, двадцать девятого сентября. Особого энтузиазма по поводу приобретенного автомобиля парень не испытывал.

— Да ну, она такая большая и несуразная, и вообще, — бухтел он первые три дня, в ответ на что Яринка коварно улыбалась. Она знала, что Сергей непременно влюбится в эту машину.

— Серега, ты ничего не понимаешь, смотри, два метра жизни впереди. И вообще, тебе по рангу положена машина представительского класса, а спортивные игрульки оставь для кризиса среднего возраста, — подтрунивала девушка, любуясь на темно-синюю красавицу, длиной в пять метров тридцать четыре сантиметра. — Смотри, мы длиннее "шестисотого" ну где-то сантиметров на пятнадцать.

Чем недоволен Сергей, Яринка так и не поняла. Похоже, мальчик вовсе не разбирался в машинах, предпочитая все яркое и броское. Не то и не другое, не маленькая, не спортивная. Темно-синяя, огромная, корабль дорог. Седьмая модель Баварской марки. БМВ 728. Крейсер.

— Она же неповоротливая, — продолжал жаловаться Серега, привыкая к невероятным, по его разумению, габаритам автомобиля.

— "Брысь, мелюзга, взлетаю!" — недаром сказано, ты просто ничего не понял. И знаешь, если "мерсы" для пассажиров, то БМВ всегда для водителя. Единственная в своем роде машина, у которой при лобовом ударе двигатель на полозьях уходит вниз, а не в салон, ломая ноги водителю. Она разобьется вдребезги, но спасет тех, кто в ней сидит. И вообще, наступи на педаль в конце концов, а то тащишься черепахой. Там шесть котлов, она взлетит! Пойми, мощность этой "Бэхи" — почти двести лошадиных сил, а это мощность легкого танка.

Серега заинтересованно посмотрел на девушку, продолжающую сыпать техническими подробностями… и наступил на педаль газа. "Брысь, мелюзга" состоялось. Ощущение, как остальные автомобили шарахались от летящей "Бэхи", чувствовалось кожей. Причин было две: не самая дешевая машина, чтобы рискнуть ее задеть (за ремонт не расплатишься, даже за царапину); на БМВ обычно ездили бандиты, а с ними лучше не связываться. Ощущение "зеленой улицы" кружило голову. Серега не заметил, как влюбился в свою новую машину, тем более, внезапно обнаружив, что этот крейсер настолько маневреннее его прошлой "Корады", что та и рядом не стояла со всей своей спортивной начинкой. Забавным было то, что когда Серега озвучивал сумму, за которую заполучил свою красавицу, над ним истерично ржали и говорили, что в сказки не верят. "Бэха" обошлась в две тысячи долларов. Долги увеличились ровно на стоимость машины, но, черт побери, она того стоила! Стоила намного большего.

Тяжелый крейсер манерно плыл по трассе, увозя большую часть сотрудников фирмы по Харьковскому шоссе. Сереге было скучно ехать в одиночестве в Полтаву, поэтому, кроме Яринки, он прихватил еще и Валика с Вадимом. Выходные. К понедельнику успеют вернуться все вместе. Жена Сереги оказалась радушной хозяйкой, тем более, что с Яринкой она уже успела познакомиться в предыдущий приезд, и девушкам явно было о чем поговорить. Каким-то невероятным женским чутьем Ира, жена Сергея, поняла, что Яринка вовсе не соперница и уж точно не любовница мужа. Друг, партнер. Слово за слово, накрытый стол, вино… и утро понедельника наступило внезапно, ознаменовавшись звонком от гендиректора, что никого не может вызвонить, не вышли на работу ни Валик, ни Вадим, да и сам Сергей на домашний номер не отвечает.

Они проехали триста пятьдесят километров от Полтавы до Киева за два с половиной часа. Их трижды останавливали гаишники за превышение. Они самостоятельно остановились в Пирятине попить кофе и окончательно проснуться. Они не ехали, они летели, только низенько над трассой. Воспетая Яринкой "Бэха" выдавала двести десять километров в час и чувствовала себя при этом так, словно ей наконец-то дали надышаться.

— Серега, крейсерская скорость "семерки" — сто восемьдесят километров в час. Это та скорость, при которой ей начинает хотеться ехать. Она не любит быть улиткой.

У Сереги еще долго пыталось уложиться в голове, как этот огромный тяжелый корабль может быть таким быстрым и маневренным, но, тем не менее, пятиметровая красавица покорила своего нового хозяина, дав понять, что она не машина, она — песня.

Когда влетели в Киев, остановились, вышли из машины, выдохнули. И лишь потом поехали на работу, приноравливаясь к светофорам и городскому движению после вольной трассы. Яринка любовно поглаживала по "торпеде", приговаривая: "Хорошая девочка". Одна на двоих с Серегой любимая женщина, и неизвестно, кто же любил эту машину больше.

Это было по-своему замечательное время. Видеть цель. Работать, стремясь построить что-то настоящее и значащее из того, что начали. Даже скандалы с матерью выдерживались проще. И ничего, что спать получалось по четыре часа в сутки. Не страшно, что пришлось откопать в себе невероятные кулинарные таланты и научиться готовить из ничего, но чтобы вкусно и разнообразно. При самом худшем раскладе можно сесть в машину и таксовать всю ночь, чтобы хоть на бензин и сигареты заработать. Главное помнить: уныние — смертный грех. А значит, нельзя поддаваться пессимизму. Перспектива в кои веки замаячила на горизонте, и никто ее упускать не собирался.


Это…


Это немного пугает. Сегодня день, когда мне все удается. Даже песня, которую искал очень давно — нашлась. Словно кто-то прочел мои мысли и желания и специально выложил кассету в мои руки. Просто невероятно красивая музыка. Без слов.

Мне хочется быть таким же. Без слов. Но звучать.

Это страх. Я ведь действительно боюсь. Невероятно сильно боюсь.

— Не закрывай себя в четырех стенах. Прекрати это делать.

— Знаешь, мне просто некуда идти. Там пустыня.

Там ничего нет. Я оборвал все нити, сжег все мосты. Прошлое истлело бумажкой в пепельнице. Остались лишь обрывки, остатки меня прошлого. И то лишь здесь. Только здесь все еще остаются те, с кем я могу говорить. С кем все еще хочу говорить. Крылатый всегда умеет выслушать.

— Ты любил когда-нибудь по-настоящему?

— Нет.

— Наконец-то смог признаться в этом самому себе?

— Да.

Нельзя помнить столько грязи и боли и при этом сохранить свою душу для любви. Нельзя быть столько раз убитым и не возненавидеть.

— Что ты вспомнил?

— Женю. Его звали Женька. Того самого мальчика, который тампоном обмакнутым в раствор какого-то антисептика обрабатывал ее раны. Кровоточащие, незаживающие. Кто-то впервые в жизни раздвинул ее ноги не для того, чтобы изнасиловать.

— Скольких ты помнишь?

— С последним воспоминанием шестерых.

— Когда это было?

— В 60-тых.

Это сходить с ума от таких чужих-своих воспоминаний. Самое страшное — понимать, что сходишь с ума. Быть настоящим вампиром. Питаться чужой любовью, не отдавая ничего взамен. Только боль.

— Ты больше никому не сделаешь больно.

— Ты уверен?

— Я тебе не позволю.

Осознать собственную чудовищность. За все свои воспоминания насиловать чужие души. Заставлять влюбляться в себя, любить себя. И упиваться чужой болью. Это так просто — растоптать и уничтожить человека. И наслаждаться этим. Постоянно врать. В первую очередь — самому себе.

— Зачем ты это делаешь? Зачем заставляешь меня все это понимать?

— Просто кто-то должен тебя остановить.

— А ты у нас из добровольцев-мазохистов?

— Нет, просто знаю — у меня получится. И ты не сможешь меня ранить. Не сможешь сделать больно.

— Не слишком ли ты самоуверен?

— Не менее, чем ты.

— И как ты это собрался сделать?

— Я просто научу тебя любить.

— Совсем дурак?

Хитрый ход, согласен. Сильный ход. Оставить меня наедине со всеми этим мыслями. Мне остается только говорить с собой, пытаясь переосознать все это еще сотню раз. И записать, чтобы думалось проще.

Забавные мыслишки. Ты ждал, пока я повзрослею, а теперь решил, что я готов? Упорно молчаливо ждал, а теперь штурмуешь молниеносно? Ты сплел интересную сеть из чувств, зависимости, желаний, ощущений. Что ж, достойно похвалы. Мне наконец-то перестало быть скучно. Нет, я, конечно же, не стану сопротивляться, это было бы слишком глупо. Мне просто дико любопытно, как ты это попытаешься сделать. И еще более интересно — зачем это тебе? Не из вселенской любви к людям — это точно. У тебя свои цели, и мне хотелось бы их знать. Увы, я слишком любопытен.

Ты ловко обнажил мое больное место, показав тем самым, насколько проницателен. Забавный вышел день. Вскрываем старые могилы, эксгумация прошла успешно. Это чертовски больно, знаешь ли. Но я не злюсь. Я кое-что все-таки понял — ты показал мне такую грань любви, о которой я не подозревал. И закономерно задался вопросом — кого ты хочешь разбудить во мне? А еще понял, почему ты выбрал меня. Со смертными тебе невероятно скучно. Тебе ведь тоже одиноко в твоем небе. Но ты не станешь летать в чужом. И я не стану. Нам остается только попробовать объединить наши небеса. Что скрыто за твоими глазами, в которых веселятся солнечные искры? Насколько широко ты можешь распахнуть свои огненные крыла?

Ты был всегда настолько близко, что я не мог не чувствовать. Но так хорошо прятался, что я постоянно ошибался, ловя чужие отражения и принимая за твое. Как глубоко ты намерен окунуть меня в эту ледяную прорубь?

Хороший день. Мне сегодня все удается. Мне нравится, как ты сегодня обнажил клыки. Я никогда не верил в твою мягкость. Ты меня не разочаровал. Ты даже более восхитителен, чем я мог представить.

И эта музыка. Знаешь, я от нее схожу с ума. Так долго ее искал. И не находил, не было ее нигде. Смешно, да? И это я, который способен отыскать иголку в стоге сена. Не находил. И так легко найти сегодня. После твоих слов, после твоей улыбки: "Ты найдешь".

Заставить меня понимать, как я ненавижу людей. И сказать, что хочешь это прекратить. Нет, тебе их не жаль, это я тоже понимаю. Тогда что? Не хочешь, чтобы я ранил себя этой ненавистью? Зачем тебе это? Любовь? Хм, в простом человеческом понимании этого слова у тебя есть моя любовь. То, что они зовут любовью. Тебе ведь этого мало, правда? Тебе нужно нечто большее. Я это вижу. Но пока не понимаю.

Нет, нельзя пытаться заглянуть так далеко. Это всего лишь мои уже достаточно пьяные мысли. Давай я буду верить во что-то более простое? Давай я не буду помнить, почему так сильно люблю и ненавижу флейту?

Черт. Это было подло — оставить меня наедине с ворохом этих мыслей. Сильный ход. С каждой минутой, с каждой секундой все больше убеждаюсь в этом. Твой удар моими воспоминаниями пришелся точно в цель. И я даже не могу злиться на тебя за это. От твоей проруби мне стало жарко. Сколько ты знаешь? Что именно ты помнишь? Дал понять, что помнишь. И не сказал, насколько. И лишь не вызывает сомнений то, что много. Ты сказал слово, которое я никогда вслух не произносил. Которое никто не может знать.

Так хочется сказать по-детски: "Не играй со мной". Нет, не скажу. Не разочарую.

Играй. Я наконец-то встретил достойного соперника. Если ты помнишь, а ты должен помнить это — мы всегда были именно соперниками.

Проклятье! Моя кровь стала по-настоящему горячей. С чего мы начали и к чему пришли? Все мои размышлизмы сметены одним-единственным словом. Нет, не сотру из памяти то, что услышал. Это хорошая почва для дальнейших мыслей, просчета ходов.

Гамбит? Жертвуешь малым для достижения большего? Но я не стану нападать. Это было бы слишком предсказуемым. У меня тоже есть для тебя сюрприз. Венецианская защита. Усложнять просто, сложно упрощать. И знаешь, в этой партии Капабланка — это я. Поиграем, Крылатый?


Странник

Он был необычным бродягой. Под латанным-перелатанным плащом билось такое же сердце в заплатках. И все же оно было горячее и живое. А еще он улыбался так, что язык не поворачивался назвать его бродягой. Поэтому все его звали Странником.

Сидеть на месте — это не для него: то тут, то там были слышны серебристые переливы его флейты. Застигнутый сумерками в пути Странник свободно подходил к чужим кострам, протягивал руки к огню и словом теплым платил за даруемый уют.

Иногда Странника спрашивали, почему он не сменит плащ, ведь это так просто. Он коротко отвечал:

— Это моя память.

И прикрывал заплаткой новую рану в сердце.

И улыбался. Многие перешептывались за его спиной, не понимая, как он до сих пор может продолжать свой путь, настолько несуразно выглядел Странник. У него был старый узловатый посох из ольхи, которым он отпугивал собак, что норовили уцепиться зубами за полы плаща. При всей своей странности, он выглядел бесстрашным, отчаянным каким-то.

А еще Странник писал сказки. Очень разные сказки, иногда непонятные никому, кроме него самого. Но по рассеянности постоянно ронял листы, и иногда чья-то рука поднимала старую бумагу с неровными строками.

Эта сказка была страннее всех, она была мечтой Странника. Просто мечтой, записанной на бумагу. И именно этот лист подняла рука Флейтиста.

— Ты мне это написал, это обо мне?

Никто не видел, как заплатанное сердце рванулось, разошлось по швам и загорелось трепетной надеждой, что его услышали, поняли. А сказка была посвящена тому, кто сможет именно понять. Поэтому Странник ответил:

— Да, тебе.

— Но как, но почему? Как ты узнал, как заметил? — не унимался Флейтист.

— Имеющий глаза — увидит. Я много побродил по свету, я научился просто видеть, — задумчиво ответил Странник.

— Так не бывает, ты не такой, как я. Разве ты можешь разглядеть меня? — неуверенность в словах Флейтиста отозвалась дымкой грусти в глазах бродяги. Не такой.

— Да, не такой. Но это ничего не значит. Пойдем со мной, я покажу тебя новые небеса, нехоженые дороги. Пойдем, скоро весна, и ты увидишь, как цветут сады. Просто сожми мою ладонь.

Мечта у Странника была простая — ему нужен спутник. И просто теплая улыбка. И рука, которая будет осторожно сжимать его пальцы. Больше ничего.

— Но тут, где мы сейчас, это ведь все ненастоящее. Куда же мы пойдем? — неожиданно спросил Флейтист.

— Глупенький, мы пойдем в настоящее. Давай же просто выйдем в эту дверь.

Так сладко трепетало сердце. Он был счастлив. Он нашел того, кого искал.

Но стоило ступить два шага по дороге, как звонкая пощечина наотмашь отрезвила Странника.

— Ты не такой как я, я не могу с тобой идти. Уж лучше испить чашу яда и забыть тебя на веки. Ты слишком не такой.

И Флейтист покинул Странника, сбежал, ударив как можно больнее.

А Странник рухнул на дорогу. Он ничего не понимал. Разве так бывает? Ему казалось, что Флейтист очень хотел пройти с ним этот путь, не размыкая рук. И вдруг такое. Такая боль.

Нет, не было обиды. Был страх, что случится непоправимое. Странник заметался в растерянности, не понимая, что же делать. От шока он не успел схватить за руку и остановить, и след быстро затерялся в темноте.

Он мог только кричать в пустоту. Кричать до хрипоты, до срыва связок расцарапывая ногтями ненавистное лицо. Не такой.

— Да чем же я виноват?

За спиной Странника послышался тихий шелест крыльев. Беззвучный крик услышал тот, Кто Всегда Слышит.

— Э, брат, да ты совсем плохой. Чего кричишь посреди ночи?

А Странник говорить уже не мог, он только надрывно прохрипел имя.

Слетели все заплатки, которыми так тщательно заштопал свое сердце Странник. Теперь оно кровоточило так, что долго продержаться невозможно. Он протяжно выл, как раненный смертельно зверь. Осторожная ладонь опустилась на слипшиеся от крови волосы Странника.

— Не надо так. Не надо. Прекрати, тебе еще не вышел срок, — шептал встревоженный голос того, Кто Всегда Слышит.

Качаясь, словно маятник, Странник убаюкивал себя — сработала защита. Тело спасалось от неминуемой гибели. Разорванное сердце замерзало, покрывая раны толстой коркой льда вместо заплаток. Он выжил. И остался мертв. Теперь у Странника не было сердца.

Дни потекли тягуче и безрадостно. Узнавший миг другого тепла, Странник больше не мог согреться у костров. Он сомнамбулой бродил по округе. И замерзал. Разрывал себя на части, в отчаянной попытке согреться. И смеялся. Зло так смеялся. Холодно.

— Зачем ты так? Ведь смотри, ты весь изранен, истекаешь кровью, — спрашивали Странника друзья.

— Когда у тебя вырвано сердце, перестаешь обращать внимание на ножи, торчащие в спине, — ответил, грустно улыбнувшись, он.

Он больше ни во что не верил. Не мог. Неприкасаемый. Ненужный.

За грустною улыбкой прятал глаза Странник. Он настолько заледенел, что в помешательстве от холода стал звать с собой любого, кто пойдет. И снова грустно улыбался, видя фальшь чужих улыбок.

А иногда Странник забредал к тому, Кто Всегда Слышит. Нет, там он греться не пытался. Там он учился фехтовать словами, и Слышащий был достойным соперником. Изящно, тонко, холодно. На расстоянии вытянутых шпаг. От одиночества? От скуки? Может быть. Им не было тепло, но было интересно. Не друзья, не враги, не любовники. Просто два мастера дуэлей.

Это был очень странный день. День настоящего тепла и смеха. Странник смотрел на улыбки своих друзей и заражался от них чем-то добрым, светлым. И наконец-то снова улыбался. Пусть даже через лед, но все равно по-настоящему улыбался. Ему даже начало казаться, что он потихонечку начал оттаивать, что можно и так, без сердца, но с теми, кто дает свое тепло, не задумываясь. Просто потому, что друг.

И в этот невероятно солнечный день на небосклоне промелькнула тень. Едва заметная. Тень плаща. Без слов, без объяснений, Кто Всегда Слышит тихо уходил. Что в этот миг сломало Странника, что заставило его схватить за край плаща и закричать:

— Не уходи! Не оставляй меня… — ему казалось, что он кричал на весь мир, хотя возможно, был слышен только шепот. — Не уходи.

Странник не знал, почему так судорожно вцепился в край плаща. А потом был вечер. Почти обычный. Сумерки окутали Ненастоящее. И вдруг горячая ладонь крепко стиснула пальцы Странника. Ярким весенним солнцем расцвело ночное небо.

— Ну что, пойдем? Мне нужен именно такой, как ты.

И стало так тепло, что лед, сковавший сердце Странника расплавился, разлетелся вдребезги, раны затянулись, оставив в память о себе лишь только шрамы.

— Пойдем, — сжал он ладонь в ответ и почему-то рассмеялся. К нему вернулся смех, из серебристых колокольчиков которого вдруг появилась флейта.

— Пора. Я подарю тебе настоящего Флейтиста.

Бережным теплом опустился новый плащ на плечи Странника, начиная превращение. И черный мохнатый зверь начал новый путь. Тот самый, в другое небо. В Настоящее.


Оттепель


Год пролетел незаметно. Работа до потери сознания. Редкие моменты отдыха. На выходных разъезд по семьям. И снова наступило лето, обрушившись нескончаемыми дождями. В тот вечер позвонил хозяин партнерской фирмы-провайдера: гроза сожгла свитч. У Сереги был на складе. Выходной, но нужно ехать. Партнеров не подводят. Открыл дверь, чтобы выйти из квартиры, бросив напоследок:

— Ир, к тебе гости.

Черная молния расчертила комнату, спрятавшись под диваном. Молния с пушистым хвостом. Котов нельзя выгонять из дому. Но можно открыть дверь, и тогда заблудившееся животное само уйдет. Яринка трижды открывала дверь. Кот не ушел. Красавец-кот, породистый, большой, хоть и исхудавший. Голодный, наверное. Вот только ничего не ест. Серега вернулся. Теперь они вдвоем с Яринкой сидели и решали, что делать с этим чудом. Вовремя вспомнили, что Машка — кошатница. Позвонили ей, поскольку видно, что животное голодное, но ни обычной пищи, ни колбасы не ест. Довольно странно для приблудного кота, лишнее подтверждение, что кот домашний, более того — разбалованный.

— Сардины едят все коты, это для них что-то вроде деликатеса, — просветила Машка, поинтересовавшись, что за чудо им свалилось на голову. Тогда ошибочно было решено, что это помесь британца и перса.

"Приживание" кота решалось трое суток. Первые сутки Сергей и Яринка склонялись к написанию объявлений, что нашелся такой вот кот, кто потерял — такая-то квартира, обращайтесь. Вторые сутки они просматривали объявления о потерявшихся животных. На третьи решили оба, что все идут известным лесом, а кота они оставят себе. Наглое животное полюбилось сразу, но совесть мучила, что кто-то может сожалеть о потерянном красавце. Желающих заявить себя хозяевами не объявилось. Вывод напрашивался сам собой, и все же не укладывался в головах: как такую красотищу можно выбросить? Он балованый и холеный. Он не мог быть дворовым котом, поскольку питался только самыми дорогими и качественными кормами. А если не корма, то куриная филейка или отборная телятина, или если уж рыба, то только красная.

— Серега, мы себе не по карману завели кота.

— Коты нужны для красоты. Ты посмотри, какой красавец!

А он действительно был красавцем. Пушистый, но без остистости, как у персов, большой и наглый. Крупные лапы с саблеобразными когтями, шикарный хвост. И наглая щекастая мордашка. Кто именно решил назвать его Катей — история умалчивает, погружаясь в хаос памяти. Осталась лишь причина. В то время по телевизору шел сериал "Агентство НЛС", в сериале был шикарнейший персонаж, бандит по прозвищу "Катя", производное от "катафалк". Или, как в случае с котом, от "катастрофа". А еще было в нем нечто такое, из-за чего по спине продирал мороз. Мерещился за обычным котом некто иной, недоступный даже зрению и пониманию Яринки.


Есть подозрение, что из квартиры на Машиностроительной их "попросили" именно из-за наличия животного в доме. Не доказано, а значит, не факт. Но выселили. Яринка сначала обзвонила знакомых и друзей, прежде чем обратиться в агентство. И Маша дала номер телефона подруги матери. Та сдавала часть дома. Фактически, автономная двухкомнатная квартира, только в частном секторе. Вот только этот частный сектор на Печерске. Престижнее района не было и не будет. "Царское село". И памятник Родина-Мать в окне. Цена и условия устраивали. Тем более, что машину можно ставить во дворе и не тратиться на стоянку. Казалось, жизнь наконец-то повернулась солнечной стороной. А еще к сентябрю свалился неожиданный контракт, начало которому, сама того не зная, Яринка положила еще два года назад, когда фирма только открывалась. Педагогический университет подписал договор на поставку компьютерного класса с определенной системой управления. Эта система была лишь у их фирмы, и этим они были уникальны. Короткое время ликования. Прорыв.

Это был день рождения Сереги. Шумное веселое застолье. Шутки о том, что придётся всё же идти в магазин за водкой, ибо не хватит, так хорошо идет. Какой нечистый дернул Серегу пригласить на торжество сына хозяйки квартиры? Какой дьявол заставил Яринку снять с себя на перекуре курточку Сереги с документами и одеть ее на этого мальчика? Женя. Тогда Яринка возненавидела это имя. Мальчик, который так люто облизывался на "бэху", понимая, что его жигуленок и рядом не стоял с таким танком. Какой туман закрыл глаза, когда Яринка пошла с подругами смотреть фотографии, не обратив внимания на то, что выпивший Серега пошел в машину слушать музыку, поскольку поставил там новую акустику и до истерики гордился ею? Долго задавать себе эти вопросы. И не простить себя. Прочувствовать кожей, как мир разлетается вдребезги, когда незнакомая женщина вошла в открытую дверь и спросила:


— Это же ваши там на машине разбились?


Два метра жизни


Она бежала — как была — в тапочках. Она потеряла их по дороге. Бежала босиком по холодному осеннему асфальту. Она не чувствовала холода. Только страх. Она не узнала машину. В мозгу билась мысль, что их машина намного больше. На два метра. Этот смятый обрубок, застрявший в дереве, не мог быть их танком, их "бэхой". Этот крейсер не мог стать короче на два метра. Только две машины скорой помощи говорили об обратном. Каким чутьем она поняла, в которой именно из машин находится Серега? Почему ее кулаки обрушились на дверь автомобиля реанимации до того, как она увидела безжизненное окровавленное тело и склонившегося над ним реаниматора? Сколько нужно вложить силы в крик, чтобы порвать голосовые связки?

— Ира, Ирочка, не надо! — огромный по комплекции хоккеист Артем пытался удержать Яринку, пока она не разнесла в клочья машину скорой помощи. Не пускали. Врачи не отвечали. Сирена разорвала ночной воздух, увозя смешного блондинистого мальчика. А Артем все еще комкал в стальном кольце рук вырывающуюся Яринку. Она больше не могла кричать, голоса не осталось. Потом были Жанна и Толик, приехавшие сразу после того, как Яринка позвонила и обрывочно объяснила ситуацию. И был звонок Артема, который умудрился следовать за "скорой" на своих двоих. Серегу увезли на Лабораторный переулок, в семнадцатую больницу. Ближайшая, специализирующаяся на травме.

— А вы пока домой езжайте, вам здесь делать нечего. От вашего присутствия ничего не изменится, — дежурный врач окатил ушатом холодной воды, дав понять, что пациент в том состоянии, что ничье присутствие помочь не может. Кома.

Наверное, есть предел самым железным нервам. Машка о чем-то говорила, пыталась успокоить, поддержать. А Яринка просто сверзилась с подлокотника кресла, смерив лбом выступ порога. Она даже не почувствовала удара, узнала позже от подруги, откуда взялась шишка на весь лоб. Хорошо, хоть без синяка, но все равно больно.

— Я думала, ты никогда сознание не теряешь, — в этой истерике Маша все еще умудрялась удивляться.

— Бывает иногда, — ответила Яринка и взяла себя в руки. В железные тиски.

Утро она встретила в больнице, не поддавшись уговорам врачей отправиться домой и отдохнуть. Какой тут отдых, мать вашу?! Дверь реанимационного отделения выходила на лестничную клетку. Ни стульев, ни сидушек. Яринка сидела на полу под окном. Трое суток. И понимала, какой бред показывают в кино. Не пускают никого в отделение интенсивной терапии. Сиди на полу и жди. Не можешь ждать — вали домой. Она ждала, мотая нервы на кулак. Она молилась всем богам, помня страшную фразу врача:

— Не придет в себя на третьи сутки — придется делать лоботомию.

Ее солнечный мальчик, ее ангел станет калекой, не способным даже ложку поднести ко рту. Прогнозы угнетали, и она молилась. Она рвала себя на части, отказываясь от всего, лишь бы этот мальчик выжил. Она отказывалась от него. Ради него. Она срывала с себя золотую сеть, отдавая ее самому близкому. Только бы он жил. Добровольно лишалась единственной защиты, обнажаясь перед миром. И получила нож в спину. Звонок от матери.

— Ир, ты чего не приехала на выходные?

— Мам, у меня Серега в реанимации.

— Ты нехорошо поступаешь, Маргошка заболела, она в больнице.

— Мам! Но ведь ты рядом с ней, а у него никого нет. Понимаешь, он в реанимации!!!

— Ты безответственная, ты не мать.

— Да твою ж! Он умирает, ты это понимаешь?!

— Он посторонний человек.

А потом оказалось, что Маргошка вовсе не болела и уж точно не была в больнице. Спекуляция на чувствах, из-за которой Яринка еще больше возненавидела себя. Да, родной ребенок, но рядом с ним есть близкий человек, и ситуация не столь серьезна. А Серега совсем один — кроме нее, у него никого нет. И все же чувство вины будет разрывать до тех пор, пока сама дочь не расскажет правду.

Третьи сутки. Крайний срок.

— Вы жена? Пройдемте.

Она тогда не знала, что это опознание. Реакция на узнавание. Все же черепно-мозговая травма. Он лежал под простынкой совершенно голый, с него срезали одежду, вскрыли брюшную полость на предмет повреждений. Выражение глаз, которое она запомнила на всю жизнь. Так смотрят младенцы, впервые начиная видеть мир. Только когда такие глаза у взрослого мужчины — это страшно.

— Вы узнаете, кто это? — спросил врач.

— Да, это мой любимый любопыт пришел, — тихо и отрывочно ответил Серега. Это спасло его от лоботомии. Спасло то, что Яринка улыбнулась на слово "любопыт", хотя он ее так никогда не называл. Ей было важно то, что он не сказал, что не узнает.


— Ирочка… это ты! А я так испугалась, я думала, приеду и окажусь здесь не нужна. Мне сказали, что у него жена, — Ирина дрожала. Она приехала, поскольку кто-то "добрый" сообщил ей, что Сергей попал в аварию. А еще сообщили, что у него другая женщина.

— Дурочка. Конечно, это я. Пришлось назваться женой, иначе не пустили бы, — успокоила Яринка жену Сереги.

— Как ты это выдерживаешь? — истерично поинтересовалась Машка. Подругу явственно трясло, а Яринка бодро вышагивала по территории больницы, попутно успокаивая Иру и выискивая корпус, в который должны перевести Серегу из реанимации.

— Железные нервы, здоровые почки, — отшутилась Яринка.

Нервы оказались не железными. Они стали титановыми. Особенно когда Яринка получила на руки список необходимых в сутки медикаментов. Золотая сеть могла спасти от смерти, но не от растрат на лечение. Общая сумма за день зашкаливала за сто долларов. Это было всего лишь первое потрясение, на которое пришлось стиснуть зубы. А еще взять мобильный в руки, обзванивая всех друзей, потому что таких денег у Яринки точно нет. Зато была панически плачущая Ира, которая неизвестно за каким ежом притащила Артура. Прощаться, что ли? Так Сергей не умер. И не умрет, пока Яринка хранит его.

Понадеявшись, что за Серегой присмотрят — все-таки жена приехала, — Яринка отправилась в офис. Там тоже не мешало навести порядок. Это оказалось не лишним, поскольку все впали в уныние из-за состояния хозяина фирмы. Девушка посмотрела на уныние и панику. Волчица щелкнула зубами.

— А фигли вы расселись?!

— Так это…

— Ноги в руки и работать! У нас там контракт подписать надо. Не забыли?!

— А как же без Сергея?

— А вот так! Подштанники потуже, и вперед! И не заставляйте меня на вас орать, у меня и так проблем хватает, — и, тем не менее, она орала. На гендиректора. После чего он прекратил распускать сопли и поехал заключать контракт. Яринка не могла позволить, чтобы фирма развалилась, пока Серега в больнице. Раз он не может управлять, то это сделает она. Она свяжется с поставщиками и забронирует поставку, пытаясь остановить полезшие вверх цены на комплектующие. Она "увяжет" сроки с заказчиками. Железной рукой построит команду и заставит работать. Она заставит увидеть в себе не просто девочку с твердым характером и амбициями, но лидера и руководителя. Тогда она спасла фирму от банкротства, позволив сделать долгожданный прорыв. Хрупкая девочка-веточка с наивными глазами. Железная леди, пусть больше не пиранья, но акула компьютерного бизнеса. Упрямая и уверенная в своих силах.

По возвращении в больницу Яринку ждали плачущая Ира и сражающаяся с Серегой медсестра. Словно капризный ребенок, он не позволял поставить капельницу.

— Да что вы с ним цацкаетесь?! — непонимающе воскликнула Яринка, в миг растянув Серегу на постели и зафиксировав руку для капельницы.

На следующий день она отправила Иру в Полтаву, поняв, что на двух неразумных детей ее не хватит. А ведь еще есть и Артур, которому совсем не нужно видеть папу в таком состоянии. "Состояние" было озвучено врачом буквально сразу после отъезда Иры.

Сразу после обхода врач позвал Яринку на разговор. Они вышли из палаты. Они стояли в коридоре второго этажа больницы.

— Степень неадекватности превышает все возможные нормы, — просветил доктор.

— А разве это не из-за наркоза? — недоумевая, поинтересовалась Яринка. Она была свято уверена, что Серега "такой" из-за наркоза.

— Ему наркоз не вводили. Это его естественная реакция.

— В смысле?

— Милочка, у него ретроградная амнезия. Это естественное поведение в таком состоянии.

— И… какие прогнозы? — незнамо зачем спросила девушка. Она хотела, чтобы диагноз ей послышался. Она хотела, чтобы ее сейчас обманули, чтобы заставили надеяться. Она всегда считала, что амнезия существует лишь в дешевых мыльных операх. А сейчас медленно проваливалась сквозь пол второго этажа больницы. Твердь уходила из-под ног, оставляя в вакууме. Только ее не пощадили, не дав успокоиться долгожданным обманом. Обычно врачи врут, чтобы подбодрить близких. Но этот случай оказался не из таких.

— А никаких прогнозов. Человеческий мозг — настолько неизученная область, что любой прогноз окажется ложью. Я не стану вас обманывать. Нет никаких прогнозов. Я не знаю.

Тогда она считала, что услышала самое страшное. И все же намного больнее оказалось то, когда жена соседа по палате заговорила с ней. Пожилая женщина ухаживала за своим мужем, выпавшим в окно тринадцатого этажа. Как жив остался — чудо. Все кости переломаны, но в сознании. Яринка смотрела на эту груду гипса, и думала о том, как это ужасно.

— Знаешь, девочка, вот смотрю я на тебя который день и понимаю: лучше такой, как мой, чем такой, как твой, — внезапно констатировала женщина, отметив, как мается Яринка с невменяемым Серегой.

Это было похоже на кошмарный сон, от которого не получается проснуться. И постоянно хочется спать, хотя бессонница. Ночи, проводимые на крохотной кушетке, притащенной из коридора. И эти младенческие глаза после пробуждения. Он не помнил, не понимал, где он находится. Не осознавал, какое время года за окном, в каком он городе. Он узнавал ее, но напрочь не помнил своих сотрудников. Когда по просьбе Яринки Вадик привез тапочки, то Сергей очень мило с ним общался, а когда тот ушел, — спросил, кто это. Девушка была в шоке. Сергей не помнил того, кому верил едва ли не больше, чем себе. Сотрудник, которому доверялось перевозить любые суммы денег, самые дорогостоящие комплектующие, человек, через которого прошли десятки, если не сотни тысяч… и Сергей его не помнил.

Но помнил машину. И все время просил отвезти ее на СТО, пусть начнут ремонтировать, пока он в больнице. У Яринки язык не повернулся сказать, что машины больше нет. Нет больше "бэхи", она погибла, приняв удар на себя, спасая своего хозяина. Два метра капота стали теми самыми двумя метрами жизни, которые оказались необходимы для спасения Сереги.


Мальчику хотелось большой машины. Машины быстрой, сильной. Он давно с завистью смотрел на "бэху", вот только не решался попросить пустить его за руль. Зато подгадал момент, когда подвыпивший Серега задремал на заднем сидении, решив послушать музыку на новых колонках, и оставил ключи в двери. Мальчику хотелось скорости, и он вдавил педаль в пол, разогнавшись на горке с уклоном в сорок пять градусов до скорости в сто двадцать километров с час. Если бы переключил скорость на пятую, то "бэха" быстрее бы пошла. Глупый мальчик, не знающий машину, за руль которой сел. Он не вписался в поворот. Он снес под корень небольшое дерево. Машина остановилась во втором дереве, которое двум мужикам не обхватить. По правой стороне капота ствол дошел до лобового стекла. Колесо не выдержало и, прорвав днище "въехало" на правое переднее сидение. Позже мать мальчика утверждала, что Женя сидел именно там, а Яринка запоздало молилась, что там никого не было, иначе пассажиру оторвало бы ноги. Там мог сидеть только потенциальный труп. Но машина спасала, жертвуя собой. На задних дверях даже не повело зазоры. Медики констатировали, что Сергей ударился лбом обо что-то мягкое. Подголовник. Женя сломал левую руку и выбил зубы. Классические травмы водителя при лобовом ударе. Если бы Яринка знала, что человеческая алчность дойдет до судового вымогательства, то она бы оставила машину на штрафплощадке и провела судебную экспертизу. Но девушка не знала. Она стремилась хоть как-то уравновесить состояние Сереги. Она заставила людей пойти на правовое нарушение и отдать ей машину. Ну, еще бы, из-за звонка из МВД и не такое делают.


Эвакуатор привез остатки "бэхи" на СТО, на котором обслуживалась машина на протяжении двух лет. И штат сотрудников, и постоянные клиенты — все знали Серегу и Яринку. А сейчас девушка стояла черней земли и смотрела, как стаскивают эту груду металлолома на землю. Еще несколько дней назад это была любимая машина. Повисло гробовое молчание.

— Живой он. Досталось прилично, но угрозы для жизни больше нет, — глухо произнесла Яринка, чтобы успокоить всех собравшихся. Для них эта машина была своеобразной легендой. Уникальная, единственная на весь Киев, БМВ ручной сборки. Машина, за которой хозяин ухаживал, как за нежно любимой женщиной. Тогда все над ним смеялись, потому что нельзя настолько трепетно любить автомобиль. С эвакуатора ее снимали на руках. Это походило на похоронный ритуал. В отличие от Сереги, машина реанимации не подлежала: расколотый двигатель, как и положено, ушел на полозьях вниз, сохранив ноги, а возможно и жизнь водителю. Разбитая коробка передач представляла собой плачевное зрелище. Целыми в "бэхе" остались только задние двери, багажник и документы. Первым не выдержал Сашка-бамперщик.


— В рубашке? В какой нах рубашке?! Он в фуфайке родился, если смог в этом выжить!


Защитник


Я не сумею стать слабее. Быть может, кто-то проклял. Но иногда так хочется затянуть петлю потуже. Только… это не поможет. Потому что, очутившись в другой вероятности, всё повторится. Иначе, но не менее болезненно. Мне не сбежать. И не поддаться, не стать слабее, не сломаться. Всего лишь с каждым разом гнуться сильнее. Ивовая ветка.


— Здесь будет безопаснее, можно ночь переждать.

Оглядываюсь по сторонам, не выпуская из вида своих спутников. Они устали, нужна хотя бы пара часов отдыха, чтобы идти дальше. Но сумерки. Говорят, ночью здесь опасно, без укрытия вообще не выжить. Облезлый холл дешевой гостиницы. В углу под одеялом прикорнул бродяжка. Ан нет, не спит. Умирает. Рваные раны располосованной плотью выворачиваются наизнанку. Мясо. Вспоротые мышцы выглядят ужасно, выползая из-под разорванной кожи. Мясо. Меня тошнит. Нет, не то чтобы я особенно брезглива, но что-то противоестественное в этих ранах. Словно кромсали тупыми зубами… не клыками, резцами, размером с ладонь. Сижу и штопаю. Натурально штопаю, едва ли не "болгарским" крестиком. Хирургически швом это назвать нельзя. Так странно… крови нет. Давлю позывы рвоты. Нужен воздух. Атмосфера настолько накалилась, что воздух закипает. И никому нет дела. Неужели никто не чувствует того, что ощущаю я?

— Я на воздух.

— Не отходите далеко, это опасно. Останьтесь внутри. Здесь тоже нет стопроцентной безопасности, но хоть видимость таковой. Нужно всем быть вместе.

Почему-то слова хозяина гостиницы не успокаивают, не внушают доверия. Не обреченность в них, скорее — отрешенность. Словно его здесь нет. Или смирился.

— Я с тобой.

Один из спутников выходит за мной. Глоток воздуха. Только не легче. Ощущение опасности становится физическим, выкручивает сухожилия. Стараюсь не закричать.

— Здесь нельзя оставаться. Жаль, что другие настолько слепы и не пошли за мной. Кажется, если доберемся на другой берег, то будем спасены.

— Откуда такие сведения?

— Всего лишь ощущения.

— Ну тогда… побежали?

— Побежали. Вещи со мной.

— Мои тоже.

И мы бежим, не чуя ног под собой. Полночь. Проклятое время всегда и везде, когда один день уже потерял силу, а второй еще не наступил. Беззвучный вой сбивает с ног. Мы не успели. Над гостиницей возвышается нечто. Кукла. Огромных размеров. Улыбается. И я узнаю эти зубы. Нам не успеть, не убежать. Гримасничающая харя приближается к нам, зависает сверху. Поздно. Я не успела. От гостиницы несет запахом смерти. Там все уже мертвы. На что надеялся хозяин? Что вместе нам удастся выстоять и уничтожить эту тварь? Наивно. Мне не сдвинуться с места. Зубы всё ближе. Я уже вижу, уже чувствую, как они кромсают моё тело, выдирая куски. Меня больше нет, хотя еще секунду буду наблюдать, как смерть пришла за мной.

Большая черная лохматая зверюга выпрыгивает передо мной. Скалится тремя рядами клыков-сабель, рычит на склонившуюся надо мной тварь. Не понять, кто из них страшнее, кто принесет мне гибель. Два монстра срываются в схватку, вгрызаются друг в друга, заваливая пространство кусками вонючей плоти. Мой спутник уже мертв. Его растерзанный труп лежит у моих ног. А я не в силах сделать шаг. Стою. Нет, не оцепенение. Я почему-то равнодушно наблюдаю за боем двух чудовищ. Кто бы ни победил, останется лишь один. И он будет потрепан. Может, справлюсь? Все равно бежать некуда. Однако, несмотря на устрашающие размеры, кукла валится, падает наземь, оглашая округу предсмертным визгом. Лохматый победил. Что теперь? Примется за меня? Нет… ковыляет, доверчиво тыкается в ладонь окровавленной мордой… и исчезает. Он меня защищал?


Без права выбора


Яринка отводила телефонную трубку от уха, не в силах выслушивать эту истерику. И пыталась успокоить в моменты, когда женщина на той стороне связи переводила дыхание для очередного срыва.

— Нина Алексеевна, с Сережей все нормально. Да, была авария, но он почти не пострадал, так, ссадины да шишки, все кости целы, все нормально. Нет, Ира видела его сразу после наркоза, потому он и был такой странный. Наркоз зачем? Так зонд вводили, проверяли, не повредил ли внутренние органы. Не повредил, все хорошо. Нет, трубочку ему не дам, он спит. Он вообще много спит, ему сил нужно набираться, — она врала напропалую, пытаясь это делать убедительно. На той стороне связи находилась мать Сергея, готовая сорваться из Москвы.

— Нет, приезжать не надо, я справлюсь, тут ничего сложного. Да, конечно, звоните.

Девушка не смогла сказать паникующей женщине, что сын потерял память, что врачи не рискуют давать каких-либо надежд на лучшее. Нет медикаментов, лечащих амнезию. Не существуют, не изобрели. А что есть? Есть безразмерное терпение и вера в собственные силы. Она, Яринка, все сможет, все сумеет. Справится сама.


— Сереж, ты знаешь, где находишься?

— Конечно, знаю. В больнице.

Вздох облегчения.

— А почему ты здесь?

— Так у меня же эта, желтуха.

Да твою ж мать! Видя обстановку, Сергей понимал, что находится в лечебнице, и искореженная память подбрасывала причину пятилетней давности. Прогресс восстановления не наблюдался.

— Ир, он мне шесть раз звонил за последние три часа.

— Жанна, а чего ты хотела?! У человека амнезия, скажи спасибо, что он вообще помнит, кто ты такая.

Сергей Александрович, лечащий врач и полный тезка Сергея, недоуменно смотрел на примелькавшуюся в последние дни девицу.

— Как это выписать? У него срок пребывания в стационаре минимальный — сорок суток, а то и больше.

— А вот так, взять и выписать. Он все равно придет к вам с этим же вопросом и бутылкой коньяка. Уж я его знаю.

— И что с того? Лечение никто не отменял.

— С капельниц его сняли, швы тоже поснимали. С уколами и таблетками я как-то сама справлюсь.

— Вы понимаете, о чем говорите?!

— Отлично понимаю.

— Он должен быть в больнице под наблюдением врачей. Это вам не шутки!

— А какой в этом смысл? Вот вы мне раньше не врали, так теперь и начинать не стоит.

— Что вы этим хотите сказать?

— То, что все равно медицина ему не поможет. Зато может помочь привычный ритм жизни и знакомая обстановка.

— И у вас есть гарантии?

— А у вас?

— Мы-то врачи, нам положено заботиться и не о таких. И вы согласны взять на себя полную ответственность за человека, потерявшего память?

— А у меня есть выбор? К тому же, с какой стороны брать ложку, он отлично помнит, а остальное — мелочи.


Как и прогнозировала Яринка, Серега пришел к врачу с бутылкой коньяка и вдохновенными просьбами выписать его домой, ведь он здоров, как стадо буйволов, а койка в стационаре понадобится другим, кто в ней действительно нуждается. Говорил долго и проникновенно. Доктор сдался, покачав головой и пожелав удачи девушке, стоявшей за спиной пациента и пожимающей плечами, мол, я же говорила. Выписка была назначена на завтра.

Иногда сдают даже стальные нервы. Яринка в день перед выпиской поехала домой — взять одежду Сереги, отоспаться. И приготовиться к новому испытанию. И не выдержала, разразившись рыданиями в подушку. Причиной срыва послужил исчезнувший четверо суток назад кот. Как сказать Сереге, что его пушистый любимец пропал, что больше нет наглого котяры? Ушел. Хоть бы попрощался, нахалюга.

Утром приехал Толик на машине. Собрав вещи, Яринка вышла из дому и… обомлела от радости: с крыши по лестнице спускался Катя. Распушившийся, учуяв холода, раздобревший килограмма на четыре больше нормы, красавец-кот бесцеремонно сверзился на плечо хозяйке, совершенно не думая о том, каково девушке выдерживать эти восемь с копейками килограмм.

— Ах ты ж гад! Я убью тебя, я точно тебя убью! Дома сидеть! — выругалась на вытрепавшее нервы животное Яринка, закрывая все окна и форточки, и запирая дверь: чтобы опять не выскочил и не пошел гулять. И дернулась, внезапно узнавая такой запомнившийся тычок носом в ладонь. Неуловимый абрис большого лохматого зверя.

— … это был ты?!

Он не ответил. Но словно тень загадочной улыбки промелькнула на кошачьей мордашке. Самодовольный гад отправился завтракать.


— Толик, отвези меня на СТО, там же надо посмотреть, что делать. Опять же, денег дать, пусть начинают ремонтировать, — Серега прицепился к другу, уговаривая отвезти его к машине. У Яринки задрожали руки. Как остановить грядущую катастрофу, она не знала. Никакие уговоры не ездить на "смотрины" не помогли. В итоге девушка махнула рукой — мол, делайте что хотите, — втайне злясь на Толика, что тот не смог придумать причину, по которой не поедет.

По возращении Яринка стойко выдержала истерику и даже покивала утвердительно насчет того, что "бэху" все еще можно восстановить. Конечно, можно, если сменить все, начиная с кузова и заканчивая двигателем и коробкой передач. Только вот проще новую купить.


Жизнь определенно не хотела входить в прежнее русло, каждый день подкидывая новую каверзу. Сначала Серегу и Яринку совсем невежливо "попросили" съехать; более того, предъявили судовой иск за "физические и моральные". Яринка не могла понять, как это так: за рулем был Женя и даже написал уже "повинную", а виноват вдруг оказывается Серега? Забегая вперед: эпопея с судами затянется на два года, с каждым новым заявлением от "пострадавшего" сумма станет увеличиваться в геометрической прогрессии. Когда придет финал сутяжничества, то окажется, что заявления писал вовсе не Женя, а его мать. Вопрос закроется в пользу Сереги. Но это потом, а сейчас приходилось спешно собирать вещи и ехать на квартиру к Сашке, бывшему однокласснику и другу Сергея. Там можно перебыть время, пока не снимется новая квартира.

Масла в огонь сначала добавила Мария, "доступно объясняющая" дочери, что ей не нужен посторонний человек, что нечего о нем заботиться, пора все бросить и вернуться к матери. Яринка только сильней разозлилась и в очередной раз поругалась. К скандалам с этой стороны добавилась и сторона вторая: Ира сначала потребовала от Сереги денег на покупку квартиры в Полтаве, а потом подала на развод. Как оказалось, "верная жена" уж года три встречалась с мужчиной, за которого сразу после развода и вышла замуж. Серега был подавлен. Мало того, что он пока оставался в состоянии полувменяемости, так еще и такой удар. Предательство в такой момент. А ведь контракт "горит", и надо действовать, некогда сидеть, сложа руки, и предаваться унынию. Серега на полгода впал в черную депрессию, и Яринка всерьез побаивалась, что он с собой что-то сотворит.

— Ирина Владимировна, как вы все это выдерживаете? — сочувственно поинтересовался гендиректор, когда они остались "на рюмку чая" после окончания рабочего дня.

— Как-то выдерживаю. Выбора-то нет.

Выбор, конечно, был: бросить все и снять с себя ответственность. Только она так не умела. Не умела бросать близкого друга, когда ему так плохо, не умела бросать дело, в которое вложила столько сил. Не умела отступать от намеченной цели и забирать назад обещания. Она пообещала, что не бросит, пока у Сереги все в жизни не наладится. Давно пообещала. Поэтому взвалила на свои плечи все: Серегу с его амнезией и депрессией, фирму с контрактами и долгами, скандалы с матерью, судовые нервотрепки. Если бы могла вместо Сереги ездить к дознавателю, то ездила бы.

Она выдержала, выстояла. Нашла новую квартиру, понимая, что денег нет. Закрыла глаза на то, что, получив деньги на машину от матери, Серега купил первое, что подвернулось под руку. Она стала говорящей записной книжкой, которая по пробуждении утром рассказывала Сереге, что он делал вчера. Она стала тем буфером, на который выплеснулась вся обида за предательство и развод. Сжав сердце в кулаке, она молча терпела скандалы в исполнении Марии. Она просто закусила удила на долгие полгода и с упорством танка шла вперед, вытаскивая питомца за собой. И победила. Он снова начал улыбаться, память в основном восстановилась, хотя Сергей и стал более забывчивым, нежели был до аварии. Но это уже воспринималось как черта характера, а не как неадекватность и помешательство.


Июньский жаркий день. Еще только утро, но солнце уже немилосердно палит. А в офисном корпусе авария — нет электричества. Стоят на перекурах протиратели штанов и курят, ждут, пока починят электропроводку.

— Не будет электричества до пяти часов вечера, — "порадовала" администрация здания.

— Все, баста, пойдем мужиков на пиво разводить, — подала идею Юлька, дизайнер полиграфической фирмы, сотрудница Артема. Тот самый Артем, удержавший девушку от разгрома машины скорой помощи, тот самый, что, вспомнив спортивное прошлое, бегом на своих двоих следовал за "каретой" реанимации. Его и предстояло разводить на пиво.

— А пойдем, все равно мне без компа, как и тебе, — поддержала идею Яринка. К этому моменту она расширила свои обязанности до вэб-местеринга, решив, что написание сайтов — не самая плохая стезя для заработка денег.

Ближайшее кафе. Девиз собравшихся: пиво без водки — деньги на ветер. Все равно делать нечего, день пропал впустую. Серега смылся на СТО — приводить в подобие машины купленную "Вольво". Старенький автомобиль грозился развалиться на ходу, и с этим надо срочно что-то делать. Поэтому он и отсутствовал, когда компания вынужденных бездельников переместилась из кафе в частный сектор Отрадного, где проживал Артем. Из состояния "все выпью, ничего не оставлю врагам" Яринку выдернул звонок мобильного. Серега проникновенно сообщил, что через три часа им нужно ехать на вокзал — встречать Нину Алексеевну, приехавшую из Москвы навестить сына. Глаза девушки стали по семьдесят пять копеек мелочью. Такого поворота она не ожидала. Тем более, в таком-то состоянии, когда количество выпитого смутно отсвечивало литражом в глазах. Компания дружно посмеялась над тем, что знакомство со "свекровью" пройдет "на должном уровне". Яринка запаниковала и попросила Серегу приехать прямо сейчас. Он приехал. А потом девушка пыталась протрезветь и отоспаться на заднем сидении и машины, пока та висела на подъемнике — чинили тормозную систему.

Протрезветь — не означает избавиться от похмельного синдрома. С больной головой и мерзким самочувствием Яринка предстала пред светлые очи Серегиной мамы. Нина Алексеевна оказалась хрупкой женщиной маленького роста. Глядя на нее, Яринка поняла, откуда у Сереги такой цвет волос: платиново-пшеничный. Он вообще был похож на маму, только росточком вымахал под "будь здоров".

А потом были слезы. И была благодарность, что Яринка не бросила Серегу в трудный момент, что выходила, заботилась о нем. Благодарность матери за то, что ее сына удержали на краю. К моменту встречи с Яринкой Нина Алексеевна уже знала все подробности последовавших после аварии месяцев от самого Сереги. Это не была встреча матери и невестки. Это оказалось встречей двух матерей, у которых общий ребенок. Они нашли общий язык. И общую заботу. А еще дали почву на будущее восклицаниям Сереги: "Мама приезжает, черт, вы опять выпадете из реальности, трандец работе на ближайшую неделю!".


Оскал волчицы


— Почему ты ее слушаешь? Почему прощаешь ей все, что она сделала с тобой, с твоей жизнью?

— Она моя мать. Я не могу переступить через это.

Сергей действительно не понимал, почему Яринка спускает на тормозах все, что делает Мария. Более того, идет на уступки, позволяет собой манипулировать. Словно не видит всего, что задумала Мария. Он действительно не понимал, что это война волка со львом, и что волк не собирается проигрывать, оттого и научился примерять овечью шкуру. Яринка давно поняла, что мать ее поймала на удочку паспорта и давать домовую книгу, чтобы дочь наконец-то получила документ, не собирается. Но показательное смирение дочери усыпило бдительность львицы, и она позволила остальным документам попасть в руки Яринки. Это был первый просчет.

Вторая ошибка последовала вскорости. Казалось, Яринка приняла позицию, что Маргарита должна оставаться в провинции у бабушки, нечего маленькому ребенку делать в большом и опасном Киеве. Мария расслабилась, решив, что держит все в своих руках. Спохватилась слишком поздно. Яринка попросила привезти дочку в столицу хоть ненадолго. Тихонько прикарманила метрику Маргошки… и перевела ее в киевскую школу, благо школьные документы пересылаются из учебного учреждения в новое заведение по запросу дирекции.

Когда все начиналось, Мария приняла правила игры, решив якобы пойти навстречу желанию дочери забрать малышку к себе. Дальнейшее вырисовывалось само собой: Яринке пришлось бы вернуть Маргариту, а добрая и милая бабушка получила бы еще одну возможность усилить давление на внучку, обвинив мать-неудачницу во лжи: дескать, и не собиралась забирать, только впустую обещала. И это уже вдувалось в уши девочке еще до приезда в Киев. Ребенок оказался всерьез озадачен, когда мама оформила ее в новую школу.

— А бабушка говорила, что ты врешь и никогда не заберешь меня, просто дразнишься.

— Да ну? А похоже? — улыбнулась Яринка. Она выиграла не просто бой, она победила в серьезном сражении, возможно, самом главном.

— Не похоже, — робкой улыбкой ответила маленькая девочка.


Это тот период, когда каждый день хуже боя. Потому что в бою есть враг, можно выработать тактику, как бить, как выживать, как победить. Только нет врага. Есть маленькая испуганная девочка, такая худенькая, что боишься на нее дышать, чтобы не сломалась. Крошечная для своего возраста, поглощенная невероятным страхом. Это Яринка поняла, только когда они стали жить вместе. Раньше этого не замечалось, растворяясь в вечных скандалах с Марией. А вот теперь развернулась полная картина того, что сделали с ее дочерью, пока она не могла ее защитить. Как подавить жажду крови и неуемное желание убивать всех, кто сотворил такое с ее девочкой? Как не сорваться и не наделать глупостей, вытаскивая ребенка из такого состояния? Где найти силы и мудрость, чтобы удержаться на грани, вернув девочку к нормальному человеческому облику? Не разбаловать до состояния капризной принцесски, почувствовавшей вседозволенность. Не испугать сильнее, осторожно выковыривая из ребенка забитого зверька. Как быть, когда на всякое слово о том, что неправильно, девочка закрывается руками, прячась, как от удара? Замолкает, замыкается, отгораживаясь стеной молчания. Потому что за каждым словом последует наказание. Найти возможность обойти эту стену, показать, что даже если что-то сделала не так, то с ней будут говорить, объяснять, пытаться найти общий язык. Дать возможность осознать, что здесь ее любят, что о ней заботятся.


В голове Яринки не могло уложиться, как могло произойти, что ее мать, всегда ставившая на первое место заботу о детях — физическую, не моральную, но все же заботу, — могла допустить, чтобы ребенок оказался настолько запущен в плане питания. Здоровье девочки вызывало серьезные опасения, как и то, что Маргошка оказалась элементарно не приучена к нормам питания. Бутербродный рацион сделал свое черное дело. Бороться с "покусовничеством" пришлось долго и серьезно. И все же этого оказалось недостаточно. По окончании школьного года Яринка положила дочь в больницу на обследование. Результаты заставили заскрипеть зубами: к счастью, до гастрита дело не дошло, хотя изначально были подозрения, но холецистит тоже не радовал. Это у маленькой-то девочки. Желание порвать Марию крепло с каждым днем.

И все же Яринка направила усилия на то, чтобы избавить дочь от последствий пребывания у бабушки, как физических, так и моральных. С первым дела пошли более успешно, нежели со вторым. Организм девочки сдался на милость врачей и заботливой матери, отчего болезнь отступила, и Маргошка превратилась в довольно живенького и здорового ребенка. Тело обрело формы, отличающиеся от анатомического пособия по изучению скелета. Девочка все еще была худенькой, но теперь ее можно было назвать просто стройной, а не "крепышом Бухенвальда". И все же она оставалась робким и диким запуганным зверьком, постоянно ожидающим наказания и побоев. Лечить душу всегда намного сложнее, чем тело. Бой с телом Яринка выиграла, а вот детская душа преподнесла ей такой сюрприз, что молодая женщина едва…

Когда Маргошка потеряла третьи ключи от квартиры, Серега ругался. Менял очередной раз замок и ругался. Беззлобно, скорее, пытаясь объяснить, к чему приводят подобные потери, нежели в желании наказать за рассеянность. А потом снял шнурок со своей мобилки и, привесив на него новые ключи, отдал девочке: мол, носи на шее и не теряй. Когда ключи потерялись в пятый раз, истерика случилась уже у Яринки. Она говорила, пыталась объяснить, что нужно быть внимательнее. Девочка замкнулась и не отвечала. Яринка махнула рукой. Все еще нужно искать способы наладить общение с дочерью. Но и не обращать внимания на подобные моменты тоже нельзя. Необходимо воспитать хоть грамм ответственности.

Весенний вечер, несколько дней до Пасхи. Преддверие праздника. Маргарита не пришла из школы. Яринка насторожилась, но сразу внимание на этом не заострила: мало ли, загулялась с подружками, которые, к счастью, уже появились. Да, поговорить стоит, но не такой уж и проступок. Могла засидеться у Насти, соседской девочки. Когда часы показали десять часов вечера, Яринка позвонила Насте. Маргариты не было. Обеспокоенная мать позволила себе недопустимое: она взяла записную книжку дочери и принялась обзванивать всех, кого там нашла. После школы девочку никто не видел. Яринка забила тревогу. На звонок в милицию последовал ответ, что заявления о пропаже людей принимаются на третьи сутки после, собственно, пропажи. С женщины живьем содрали кожу. В каких идиоматических выражениях она объяснила сотрудникам правоохранительных органов, что домой после школы не явилась маленькая девочка, говорить не приходится. Наверное, их проняло, раз бригада приехала в течение получаса. Заявление, фотография, описание, телефоны друзей и одноклассников. Инспектор по делам несовершеннолетних смотрела на мать пропавшей девочки сочувственно. Более сочувственно она смотрела на следующий день, когда собрала информацию и выяснила, что Маргарита — вполне домашняя девочка, с "плохими компаниями" не общается, да и возраст не тот, чтобы общаться. По словам одноклассников и классного руководителя, девочка отзывалась о своих родителях только хорошо, из чего следовало, что конфликта в семье нет. Вывод напрашивался неутешительный.

— Вы… не очень-то надейтесь. Мы, конечно же, сделаем все возможное, чтобы найти девочку. В подобных случаях всегда думается, что ребенок загулял, остался у друзей на ночь, но тут и возраст не тот, да и друзья быстро бы раскололись при виде нас.

— Что вы этим хотите сказать? — Яринке стало по-настоящему страшно. Она и сама грешила на то, что дочка могла потерять счет времени, а потом побоялась идти домой и осталась у подруги. Типичное поведение для многих детей.

— Мы из всех ее знакомых душу вытрясли. Никто после школы Маргариту не видел.

— И?

— И это может означать только одно. Ее похитили, — инспектор не собиралась щадить чувства матери, продолжая свои умозаключения. — Вы не столь богаты, чтобы речь шла о выкупе, а значит, похитили ребенка для других целей. Девочка она симпатичная, могут и в рабство продать, но скорей всего, на органы. Будем работать эту версию. Возможность перехватить девочку при вывозе из страны мала, но она есть. Другая версия: ее уже нет в живых. Маньяков и психов никто не отменял. В нашем районе замечены уже два убийства с одним почерком.

Сердце матери не выдержало. Из кабинета инспектора Яринку увезла "скорая". И все же врачи вынуждены были вернуть ее домой. Женщина отказалась от стационара. Она ждала звонка. Она ждала, что ее дочь вернется домой. Она ждала. Не в силах пошевелиться, с трудом дотягиваясь до телефонной трубки. Дотягивалась. Звонила. Подняла на уши всех, кого знала. Гендиректор оборвал телефон дочери, работающей в МВД, подняв дело до высшего уровня. Сотрудников милиции Соломенского и Святошинского районного управления трясло от этого голоса. Ее уже узнавали. Обезумевшая мать рвала на куски милицию, заставляя их рыть землю в поисках Маргариты. Яринка откопала даже самые старые и забытые знакомства, дошла до КабМина. Киев лихорадило неделю. А она отбивалась по телефону от Марии, просившей отпустить Маргошку на весенние каникулы к бабушке. Яринка не посмела сказать матери, что произошло нечто настолько страшное. А потом был звонок, и знакомый голос инспектора сообщил, что в лесопосадке под Вишневым нашли похожую девочку и надо приехать в морг на опознание. Момент, когда сердце разрывается на куски от всепоглощающего ужаса.

Судьба миловала Яринку, не позволив ей поехать в морг. Надобность исчезла. Маргарита нашлась. Вечером накануне опознания позвонила Лариса, старшая сестра, и сообщила, что Маргошка находится у бабушки, а та просто потешается, наблюдая. Что взыграло в Ларисе, заставив позвонить свихнувшейся от горя матери, осталось загадкой. Единственный раз, когда старшая проявила человечность по отношению к младшей, поняв, что с той происходит в такой момент. Десять дней ужаса.


— Я обвиняю свою мать в похищении ребенка, — это было первое, что произнесла Яринка, войдя в кабинет начальника милиции районного отделения провинциального городка.

— Вы уверены, что вам хочется пройти через эту процедуру? Не только вам, но и дочери, — вместо ответа произнес тот.

Яринка могла пройти и не такое. В сравнении с тем адом, который пережила в последние десять дней, ей все казалось мелочами. Но подвергать Маргошку допросам и расследованию ей не хотелось. Неправильное слово. Она не могла ввергнуть свою дочь в подобную войну.

— Вы правы. Просто дайте мне инспектора, который поможет вернуть ребенка, — бумага со столичными печатями легла на стол, заставив глаза начальника округлиться.

— Все настолько серьезно?

— Да.


— Еще одно слово, и я лично отправлю вас в КПЗ, — вызверился на Марию милиционер. Даже его нервы не выдержали, когда та попыталась устроить скандал и оставить ребенка у себя. Иногда люди в погонах внушают не только и не столько уважение, сколько страх. Сотрудник органов был решителен и пугающ.

А Яринка молчала. Она сидела на переднем сидении их старенькой "Вольво" и прижимала к себе самое большое, самое бесценное сокровище — свою дочь. И понимала: никогда не простит. Ненависть к Марии пока вытеснялась невероятной радостью за то, что с Маргаритой все в порядке. Но только пока. Ненависть оседала где-то глубоко, оставляя за бортом то, что когда-то говорилось Сереге: "Она моя мать. Я не могу переступить через это". Теперь Яринка могла переступить. Переступила. Но сейчас другое более важно. Прижимать к себе хрупкое дрожащее тельце дочери. Слышать ее дыхание. И успокаивающе шептать:

— Все хорошо, теперь все будет хорошо.

Сколько нервов, сколько седых волос добавилось… пускай останется за кадром. Но именно этот случай стал переломным в отношениях Яринки с Маргаритой. Они по настоящему обрели друг друга за ту дорогу в сто шестьдесят километров до Киева на переднем сидении машины.


— Ирина Владимировна, не могли бы вы подойти в школу?

— Анна Александровна, что-то случилось?

— Да, ваша Маргарита нагрубила учителю. Причем весьма и весьма нагрубила.


— Маргош, меня вызывают в школу. Что произошло?

— Ну… я, конечно, виновата, но какого черта она тебя трогает?!

— В смысле?

— Да сказала, что я, наверное, такая безалаберная, как и моя мать. Я не сдержалась. Я не могу сдержаться, когда о тебе плохо говорят. Убить готова.


Яринка улыбалась. Она уже год являлась казначеем родительского комитета класса и знала от остальных мам, что у всех есть проблемы с взаимопониманием с детьми. У Яринки этих проблем больше не было. Маргошка росла дерзким подростком, но это не более, чем кризис переходного возраста. И что бы там ни случилось, в первую очередь Маргарита придет с проблемой к маме. Потому что волчица может пожурить и наказать своего волчонка, но всем перегрызет глотку за свое дитя. Наверное, Яринке удалось то, о чем мечтают многие родители. Наверное, Маргарита получила таких родителей, о которых мечтают многие дети. Когда ребенок понимает, что его дом — это действительно его крепость, что его родители — это действительно самые близкие и родные люди, которые всегда поймут. О своем пути к взаимопониманию с дочерью Яринка будет долго вспоминать с болью. Но будет видеть счастливые глаза Маргариты и понимать — оно того стоило.


Закон равновесия


Если долго очень плохо, то, по закону равновесия, должно прийти хорошее и тоже надолго. Хотелось бы посмотреть на того, кто писал этот закон для Яринки. Шутник, однако. И все же затишье наступило. Такое, что впору испугаться этой тишины и благополучия. Вот только Яринка устала бояться. Волчья шерсть все сильнее выбивалась из-под овечьей шкуры.

— Ирина Владимировна, а вы не меняетесь. Даже в глазах все тот же детский дерзкий задор. Только зная вас, от этого мороз по спине, — поделился наблюдениями гендиректор, разливая по рюмкам водку. Обычный вечер после окончания рабочего дня. Привычное ворчание Сереги на пристрастие "начальства" к алкоголю.

— Проспиртовалась, вот и сохраняюсь хорошо, — отшутилась Яринка, подтрунивая над Серегой. Не любил он подобных шуток. И посиделок этих не любил. Как признавался сам, чувствовал себя безграмотным и бестолковым мальчиком, который ничего не знает. А они задвигали такие темы дотемна… а иногда и до полуночи. Хуже всего, когда начинали спорить. Когда наружу вылезала затаенная классовая вражда. При всей своей образованности эрудированности и лоске, Б.Н. оставался пролетарием и сыном пролетария. Он держался за идеи коммунизма, равенства. Правда при этом оставался шовинистом, значительно принижающим всякие достоинства женского пола. Женщина, внучка графини, чьих предков расстреляли такие же, как предки гендиректора, Яринка вспыхивала моментально. Истая поклонница Ницше, она не разделяла идей равенства в каком бы то ни было проявлении. Человек должен работать над собой, расти. А кто пустил жизнь на самотек, тот не достоин уважения. Являясь двигателем, настоящим руководителем фирмы, она весьма агрессивно реагировала на фразы типа: "женщина не может стоять у руля".

— Ирина Владимировна, вы исключение. Вы не женщина, а танк. В довольно хрупкой и изящной упаковке, — мгновенно пытался смягчить ситуацию гендиректор, понимая, что наступил на любимую мозоль, и рвать его будут нещадно. Даже он не мог отрицать того, что Яринка — настоящий серый кардинал, умело дергающий всех за ниточки. Силу характера девочка давно подкрепила знаниями. Да и девочкой быть перестала.

— Ангел мой, что с ними сделать? — спрашивала она Серегу, отправляясь на тендер.

— Порвать! — мгновенно загорался тот.

Она была женщиной до кончиков ногтей. И пользовалась этим, четко зная, что принимают по одежке. Нет, она не позволит увидеть милую девочку в джинсиках и со смешной рыжей челкой. Казалось, даже волосы меняют цвет, когда их стягивают в узел на затылке, тщательно зализав гелем все пряди назад. Строгий костюм, сдержанный макияж, очки в тонкой оправе. Кинжальный взгляд уверенной в себе волчицы. И она рвала всех, кто вставал на пути, прокладывая дорогу своему ангелу. А потом пила водку вместе с гендиректором, расслабляясь в разговорах о легендах Киева.

Затянувшийся вопрос с паспортом был решен радикальным образом. Мария по-прежнему отказывалась давать домовую книгу. Только подобная мелочь уже не могла остановить Яринку. Это оказалось даже забавно, наблюдать, как робеет провинциальная паспортистка перед "столичной птицей". Однако робость позволила взять "на нужды паспортного стола, и, да, штраф мы сами проплатим". Яринка улыбалась. Сумма была немаленькой. Для провинции. Но уже никак не отражалась на состоянии кошелька самой Яринки. Вопрос решился быстро. На очередной звонок Марии с попытками вынудить дочь пойти на уступки, манипулируя все тем же паспортом, Яринка в красках рассказала, куда теперь засунуть домовую книгу. Последняя победа засчиталась в пользу девушки. Мария так и не успела осознать, что ее дочь давно выросла, повзрослела. И играть с ней стало очень опасно. Попытки манипулировать сводились к эффекту соприкосновения гороха со стеной. Потеряв все козыри, Мария сорвалась, начала приезжать на работу к дочери и устраивать скандалы. И снова проиграла.

— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы охрана больше не пускала эту женщину на территорию, — равнодушно произнесла Яринка, обращаясь к гендиректору. На этом все и закончилось.


Спокойная жизнь была настолько непривычна, что казалась сном. Приятная усталость от работы, но можно на выходных, а то и просто вечером после работы пригласить друзей или самим сходить в гости. Устроить посиделки, съездить на природу, если погода позволяет. А летом… летом — море. Все тот же Крым, но несколько иной. Уютный частный пансионат с превосходным рестораном. Феодосия. Только пляжи там не очень… и вообще, Яринка не любит пляжи. Поэтому после завтрака в машину — и в Коктебель. А там — на катер и к "Золотым воротам", поплавать в чистой воде, не замутненной сотнями "тюленей". Весь солнцепек томно возлежать на диванах чайханы, балуясь кальяном. Вся затаенная сибаритская натура Яринки вылезла наружу. Она отдыхала и учила отдыхать Серегу, неисправимого работоголика. А чтобы не расслаблялся — Голицинская тропа. Золотое время, когда ни о чем не думаешь, когда всем своим естеством впитываешь море и горы. Соленый воздух, насквозь пропитавший темно-бронзовую кожу. И солнце красит волосы не просто в рыжий, в огненный. И никакая заграница не в состоянии заменить Яринке Крым. Южный берег, изъезженный от края до края. И на ночь обратно в Феодосию, заехав сначала снова в Коктебель — послушать вечерний концерт Рустама, выпить ледяного пива с другом. Несколько дней горячей пряной южной сказки.

И можно снова к штурвалу. Отпуск окончен, навигатор. И работа тоже приносит удовольствие. И все это, даже отдых, лишь для того, чтобы Маргарита улыбалась. Девочка оттаивала постепенно, но с каждым годом, с каждым месяцем и днем все более сближалась с матерью. Это ощущалось физически. Возможно, это и послужило тем, что Серега не остался за бортом и уместно вписывался в картинку. Он искренне полюбил девочку, и невозможно найти более гордого отца. И она перенимала многие черты поведения, характера, принимая его как отца. Правда так навсегда и звала его Серегой в личном общении. Зато в разговорах с друзьями и посторонними горделиво задирала носик, с особым теплом говоря: "папа". Он стал им. Наверное, самым любящим, который только может быть. Хотя и пытался быть строгим.

Казалось, это может продолжаться вечно. В довершение странной налаженности быта и личной жизни, примерно-показательной счастливой семьи, в которой царят мир и понимание, у Яринки появилось аккуратное колечко с камнем. Обручальное. Кольцо она приняла, но надела на безымянный палец левой руки, обещав подумать над предложением. К этому моменту они жили с Серегой вместе уже шесть лет, не расставаясь больше, чем на три дня. По ночам Яринке снились кошмары. Они всегда ей снились, редко, когда оставляли в покое. И она куталась в большие сильные руки Сереги, прячась от своих кошмаров в его объятиях. Крылья ангела. Ничего в них не менялось. Все так же тепло и уютно, как и в тот вечер, когда он обнял ее при знакомстве. Не было вспышек, не было страсти или ревности. Их отношения находились на совершенно ином уровне. Правда они никому об этом не говорили, успешно играя роль супружеской пары. Возможно, именно так они и видели собственную совместную жизнь. Никто бы не догадался, никто бы не заметил, что же в них не так. Никто, кроме того единственного человека, который разделял с ними эту жизнь.


Он был смешным. Веселым и немного безумным. Безнадежно влюбленным в свое дело. Его звали Игорь, он был ювелиром. Как говорил Серега: "мой персональный ювелир". Работал тонко и красиво. Весь свой "золотой запас" Яринка получила именно из его рук. Восхищенный ребенок, которому слегка за сорок. Игорь приезжал в офис по компьютерным вопросам и всегда развлекал Яринку. Он имел привычку таскать свои работы в карманах.

— А вот это эксклюзив, я за камнем в ЮАР ездил. Вот скажи, правда хорошо получилось? — суетился Игорь, еще больше напоминая ребенка, ожидающего похвалы. Яринка с восхищением разглядывала перстень, вертела его в руках. Не примеряла. Дело даже не в том, что ей не по карману, а в том, что перстень сделан на заказ, фактически уже продан. А второго такого Игорь делать не станет. Принцип.

— А что мне предложишь? Что мне подойдет? — она продолжала перебирать груду драгоценных побрякушек. О стоимости того, что Игорь носил в карманах, задумываться не хотелось, особенно после случая с бриллиантом. Это выглядело весьма забавно, когда ювелир мерил шагами офис, подбрасывая в руке как мячик… бриллиант, стоимостью в десять тысяч долларов. Только мастер никогда не думал о цене материалов, с которыми работал. Только о красоте. Единственная мера драгоценности для ювелира — красота.

— А для тебя я вот чего присмотрел, — Игорь открыл каталог. Яринка отметила, что каталог — "Тиффани". Нервно сглотнула. — Вот смотри, они все неправильно сделали. Нельзя такие формы в платину с брюликами. Брюлик должен быть один, а здесь — шестнадцать. И вся красота потерялась. Если и платина, то с сапфирами, но лучше — белое золото. Ир, я тебе такое кольцо сделаю, что все просто сдохнут! Тем более, у меня есть лицензия на формы "Тиффани". Соглашайся. Мне даже мерок снимать не надо, я и так твои пальчики знаю.

— Игорь, ты издеваешься?! Это кольцо стоит как квартира в центре!

— Вот смешная. Да они за бренд дерут такую цену. Я же возьму только за материалы, как всегда. Так что смело дели на пять. Это если в оригинальном исполнении. А в белом золоте с сапфирами намного дешевле.

Он ее уговорил. Кольцо выглядело действительно восхитительным. Оставалось дождаться возвращения Игоря из очередной поездки в ЮАР за камнями. А потом снизойдет вдохновение, и мастер сотворит шедевр. Договорились, что украшение будет к маю, к годовщине знакомства Сереги и Яринки, потому что к ее дню рождения Игорь не успеет.


Яринка не любила дни рождения. В частности, свои, да и Серегин, "аварийный", все еще отзывался болезненно в памяти. И все же простояла два дня у плиты, пригласила гостей, накрыла стол. Праздновали четвертого ноября, а не первого. Просто перенесли торжество на выходной день. Ей хотелось праздника. Всегда хотелось, а в этот вечер особенно. За окном пушился ранний снег, украшая землю белым покрывалом. Природа прислала свой подарок, немало удивив киевлян столь неожиданны проявлением зимы. Потому что сегодня — день рождения Снежного…

— Здравствуй, Андрей. С днем рождения тебя, — произнесла Яринка в телефонную трубку, сразу узнав голос.

— И тебя. И да, спасибо за снег. Не отнекивайся, знаю, твоя работа, — он был дружелюбен, даже теплый. Только странно тихий. Слово за слово, поговорили, посмеялись над собой юными, немного погрустили. Отлегло, отпустило то, что сжигало столько лет.

— А как мама?

— А мама умерла.

Она сидела на бортике ванной и плакала. Безутешно, как ребенок. Рустам молча присел рядом и обнял за плечи. Так они и сидели, пока гости не забеспокоились о пропаже виновницы торжества. Она вытерла слезы, умылась. И вышла к друзьям, внутренним чутьем догадываясь, что закон равновесия нарушен.


Он не успел. Приехал из ЮАР какой-то странный. Говорил, что поехал с гриппом, накачали медикаментами, вот до сих пор вялый и сонный. И все равно оставался веселым и восторженным ребенком. Он показывал на ладони шестнадцать сапфиров, которые пойдут в кольцо Яринке.

— Оно обязательно должно быть у тебя. Как оберег. Знаешь, мне кажется, у тебя обязательно должен быть оберег. Синий. Деньги не важны, потом расплатишься. Просто это кольцо тебе необходимо.

Реакцией на медикамент стал инфаркт. А потом Серега зашел в кабинет, и Яринка поняла — случилось что-то совсем нехорошее.

— Ир, а он умер. Игорь умер.

С каким-то надрывом лопнула последняя струна. Яринке стало страшно, в груди сжался холодный колючий ком, расправился, выдавливая воздух из легких. Игорь с таким неистовством хотел сделать ей это кольцо, этот оберег, словно знал, что-то должно случиться. Кто-то неумолимый уже вышел из своего убежища и занес страшную косу, готовясь править жизнь Яринки на свой лад.


Когда падают листья


Так меч входит в тело: вскрывая кожу, вспарывая мышцы, ломая кости. Так, и никак иначе. Он вошел в ее жизнь, занимая там законное место, выгрызая себе место в сердце, сотнями кинжалов впиваясь в душу. Он был вихрем осенних листьев в конце весны. Не успела сказать, что любит его, что благодарна за то, что именно он сделал ее такой, какая она есть. Сильной. И как-то в один миг стало поздно все это говорить. Осталось только проклинать себя за то, что постоянно откладывала поездку к нему. Только какой толк от этих проклятий?

Володька давно стал Владимиром Федоровичем. И давно ушел от Марии. Встретил тихую спокойную женщину и женился. Наверное, он пытался дать себе еще один шанс на семейную жизнь. Любил ли он свою новую жену — никто не спрашивал. Только старое не ржавеет. Не уходит оно бесследно, а иногда ломает жизнь. Ошибка, за которую заплачена слишком дорогая цена. Тогда он зашел к Марии в Новогодние праздники не случайно. Он хотел повидать внучку, свою любимицу. Странно, он не понимал, что там его может ждать только ловушка. Или же понимал, и добровольно в нее шел. Внучки не было, но ведь праздники, накрытый стол, слово за слово, рюмка за рюмкой. Он не помнил, как уснул. Не вернулся на ночь домой, заставив волноваться беременную жену. Опоздал на работу, на которой и так держался на честном слове. Увольнение, последовавшие скандалы, ссоры с женой, нервы которой не выдержали противостояния с Марией. Женщина потеряла ребенка. И тогда уже не выдержали нервы самого Володьки. Он проболел полгода и погас как свечка. Врачи констатировали обширный инфаркт.

Не успела Яринка прийти в себя от потери отца, как телефонный звонок вышиб почву из-под ног.

— Ир… дядя Валентин умер.

Месяца не прошло после первых похорон, а уже вторые. Старший брат Марии был добрым и веселым мужиком. Ворчал иногда, но всегда заступался за племяшку. Помогал, поддерживал. Да и просто баловал, как мог. Своих детей-то не было, вот и переносил нерастраченные чувства на младшенькую. А теперь его просто не стало. Аукнулась операция, удаленное легкое. Он не был стар, только здоровья не осталось.

У нее не осталось слез.


Сноходец


Серые. У меня такие же. Такие же темно-серые, как у тебя. Так же меняют цвет по различным причинам. Но все же преобладающий — серый. Большие, ярко-очерченные черными ресницами. Странно, да? По идее, ни у меня, ни у тебя ресницы не должны быть черными. Как это называется… о, выразительные. Округленные, с внутренними уголками вниз, внешними — вверх. Миндалевидный разрез глаз, восточный. Выглядит немного странно, учитывая пожарность моей шевелюры. Словно, я суннит какой-то, который вместо того, чтобы обрить голову, красит ее хной, как бороду. Я точно знаю — у меня твои глаза. Достались по наследству. Из-за такой вот формы и разреза кажутся наивными, детскими. Вот только если злюсь, то прищур превращается в тот самый кинжально-серый, как и у тебя. Ты ведь знаешь.

А ты всегда была наивной. И поэтому — опасной. В своем наиве неосознания ты крушила человеческие жизни, ломала их, выворачивала наизнанку. И не понимала, что несешь на этой волне разрушения столько боли, что мир не захочет ее выдерживать. Мир не захотел тебя, отверг. И тогда твой серый взгляд столкнулся с моим, кинжальным. Когда ты поняла, что проиграла? Мне. Тому, кто рожден с тобой. Но ведь поняла. И тогда в твоем взгляде появилось нечто, несвойственное тебе. Смирение.

Я отбирал твою жизнь по крупицам. Впиваясь, как вампир, не отпуская жертву. Твоя семья стала моей. И только Серега все еще вздрагивает иногда, наталкиваясь на мой взгляд. Они же одинаковые, мои и твои глаза. Я выдавливал тебя из их жизни медленно, но неотступно. Мне не хотелось, чтобы ты и их сломала. И я стал более безжалостным, чем ты. Но лишь по отношению к тебе. Моя воля оказалась сильней, мой взгляд — более обоюдоострым. Ты об него поранилась настолько, что постепенно истекла кровью. Тебя больше нет. Не совсем так. Где-то и для кого-то ты все еще есть. И может, все еще можешь смеяться. Тебя больше нет в жизни тех, кто дорог мне. Я тебя вычеркнул, стер. Они больше не вспоминают тебя. Я это понял в тот момент, когда Серега сказал свое сакраментальное: "Ты мой мужчина". Я не сразу осознал то, что он больше не видит во мне тебя. И ему больше не нужна ты. Самое большое достижение — вычеркнуть тебя из жизни человека, для которого ты была самой жизнью. Он разглядел за тленным телом то, кем я являюсь на самом деле. Видимо, ангелам дано такое знание. У меня не так много близких, чтобы я мог себе позволить расшвыриваться ими, оставляя на растерзание тебе. Поэтому я взял ответственность за них на себя. Немного комично выглядит в моем-то положении, но если смотреть в корень, а не внешне, то именно я — глава этой семьи. Ты поняла это и сбежала. Потому что если твой взгляд больно ранит, то мой способен убивать. И ты сбежала, как убегала всегда. От ответственности за тех, кого приручила. Я не такой. И очень рад, что не унаследовал от тебя эту черту характера, хотя ты меня щедро одарила многими другими. Знаешь, твой взгляд, в отличие от моего, никогда не становится стальным. А еще он не становится сиреневым. Потому что ты никогда никого не любила по-настоящему.

Смутно-радостное осознание того, что я не такой, как ты. Не скажу, что я лучше. Просто я другой. Возможно, я страшнее, чем ты. И опаснее. Бойся. Потому что если ты вдруг посмеешь вторгнуться в жизнь дорогих мне людей еще раз, то я уничтожу тебя. И на этот раз — физически.

Такое вот подведение итогов холодной войны.

Прощай, Ира.


Крылатый замахивается огненным мечом, сминая реальность, вытесняя из неё ту, что создала его.

— Нет, мальчик, так не пойдет. Ты можешь уничтожить тело. Но останусь я.

Тонкая мелодия флейты останавливает время, не позволяя двигаться тому, кто в этом времени, в этом сознании застрял.

— У меня тоже — серые. И она — не ты. Она — я. Так что… в клетку, птенчик!

Коротенький плащ взметнулся в вихре непрерывных нот. Обретая всё более явственные очертания, сноходец загоняет Крылатого за прутья небольшой тюрьмы. Сковывает, связывает звуками.


Спасая психику, тело сдалось. Оно рассыпалось под пальцами, выражаясь инсультом. Сирена скорой разорвала воздух. В полночь врачи констатировали остановку сердца. Яринку увозили на каталке из реанимации, когда санитарка заметила, как дернулась рука и слегка зашевелилась простынь над лицом. Дыхание. Возвращение в реанимацию последовало немедленно. Её спасали.


Глупые. Какие же вы глупые. Её уже не спасти. Она никогда не принадлежала к этому миру. Она ушла туда, где ей место. Изиды обязаны уйти. Вот только я не сдамся. Но как же это тяжело, имитировать жизнь в этом теле. Верните меня к ней домой. Там ангел. Там Защитник. Там я смогу выжить.


Три месяца реабилитации после приступа. Ударило так, что мало не показалось. Осложнения отразились на двигательном и речевом аппаратах организма. Месяц Яринка была прикована к постели и не могла говорить. К началу лета недуг начал постепенно отступать. Первой вернулась речь, затем медленно начали возвращаться двигательные функции. Период, когда Яринка ненавидела себя за собственную беспомощность. Больше всего в жизни она боялась стать калекой. В такие моменты сложно не впасть в отчаяние, не сдаться. Встать — и сделать первый шаг. К августу Яринка уже полностью самостоятельно передвигалась по квартире. Медленно, держась обеими руками за стену, но сама.

Первые значительные победы над болезнью совпали с переездом. Фирма набирала обороты, долги закрылись. Сергей и Яринка смогли себе позволить переехать в двухкомнатную квартиру в хорошем районе. У Маргариты теперь была собственная комната, и Яринка вздохнула с облегчением, что девочке не приходится постоянно смотреть на калеку-мать. Тем не менее, она боролась. Держась за стену, шла на кухню, мыла посуду, готовила еду. Потом отлеживалась в постели несколько часов, не в состоянии пошевелиться. Выла от боли, но все равно на следующий день заставляла себя подняться.

— Может, не стоит так напрягаться?

— Прости, ангел. Но я — не она. Я долго жил в ней. Но она ушла. Ты ведь действительно всё видишь. Не стоит обманывать себя.

— Кто ты? Да, вижу. Но кто ты?!

— Сноходец.


Обратная сторона луны


Наверное, я так и не смогу ему сказать всей правды. Наверное, мне проще примерить её шкуру и продолжать быть здесь. Это неправильно. Это даже не смешно. Я ведь знаю ответ. Глупо. Невероятно глупо. Они считают, что живут. Они не знают, что это всего лишь сон. Мой сон. Она была лишь одной из многочисленных дверей, через которые я мог соприкасаться с этими материями. И не уберег. Единственную, её не уберег. Но… если я уйду, если вернусь к себе, то это отражение разрушится. Оно ведь держится на ней, на вере в неё всех тех людей, которые и создают эту реальность. Она ведь потрясающая, приманила ангела. И что мне с этим делать? Не мог же я действительно впустить себя в её иллюзию, придумку? Кто сказал, что наши сновидения не обладают собственным сознанием? Иногда они оказываются сильнее реальности. Но подобной ошибки я допустить не мог. И теперь эта огнекрылая фантазия болтается в неразрушимой клетке над моим столом. Не рыпайся, я настоящий. Поэтому смогу держать тебя в узде. Ты хоть знаешь, огненный придурок, кого убил? Еще немного, и она сделала бы этот сон реальностью, она бы породила этот мир, сотворив его из своего сознания. Хоть понимаешь, что уничтожил Творца? Они всегда такие слабые и убогие, они постоянно находятся в кошмаре наваждений. И я обязан их спасать. Для этого и существует моя флейта. Бедная девочка, она наивно полагала, что я являюсь её другим воплощением. Не понимала, а я сказать не мог, что послан в её ужас для охраны. Она даже не улавливала сути своего существования. Я допустил ошибку. Защищал от внешнего, а девочка погубила себя изнутри, позволив вдохнуть настоящую силу и жизнь в фантазию. Как же ей было одиноко, раз она придумала такого, как Крылатый? Проглядел. И не только я. А что теперь? Ловить осколки её существования в других видениях, снах. Только это и остаётся. Но сегодня она умрет окончательно. Почему? Потому что Защитник на исходе. Не смог с ней говорить. Не сумел, не успел объяснить, что охотятся именно на неё, а не на меня. Я же бессмертный. Настоящий бессмертный. Но новоявленные демиурги стремятся уничтожить все мои двери, не позволяя вмешиваться в то, в чем есть мое предназначение. Но пусть. Это все вторично. Сейчас главное другое. Оставить её в этом сне. Пусть видимость, иллюзию. Но разве я не мастер снов? Что стоит мне воплотить свою задумку, заставить всех поверить, что она ещё жива? Этот нерожденный мир держится на ней. Возможно, мне удастся вырастить его, хотя это и не моя стезя. Но пока… эх, ангел, как с тобой сложно. Но я попробую.


Навигатор


Как ты вчера сказал? У капитана за все болит голова? У навигатора она болит за капитана. А еще ты сказал, что ошибки капитана дорого обходятся. А навигатор не имеет права на ошибку. Кажется, ты даже привык к моему внешнему виду. От тебя могу не прятаться. И ты смирился. Так и положено ангелу. А еще ты веришь, что когда-нибудь она вернется. Творцы ведь возрождаются и возвращаются всегда. Но этого я уже не увижу.

Ты тревожный в последнее время. Я знаю причину. Еще бы я не знал, если ты мне все дотошно рассказываешь в мельчайших подробностях. Я выслушиваю, даю мелкие советы по ходу дела. Но это пока ты рядом. А когда ты уезжаешь на работу, начинается совсем другое — горение в телефонном режиме. Я отработанным до автоматизма жестом наливаю себе водку с колой, беру инструмент и раскладываю новую партию. И веду тебя пошагово к цели. Ты хороший капитан, ты грамотно ведешь свой корабль по проложенному курсу. А чтобы курс был верным — моя забота, работа навигатора.

Вчера был мой дебют. Я постараюсь быть не хуже неё. Закрутились шестеренки. Ты умеешь правильно использовать потенциал людей. Мне это нравится, ты настоящий лидер. Это ведь ты придумал использовать для построения стратегии аналитический мозг игрока и фантазию создателя. Ты правильно применяешь меня. Мы их сделаем, не волнуйся. Это не тот соперник, который сможет обойти мои ловушки. Видали и покруче и обламывали рога.

Я понимаю, что лето вылетает в задницу, что нас поглотит этот проект, и мы будем выгрызать его зубами. Иначе нельзя, в этом и состоит твоя жизнь и работа. Просто ты такой. Я смирюсь с потерянным летом и стисну зубы. Мне не впервой, и ты знаешь, я это могу. Меня не сломать такими мелочами, я стальной. Просто пообещай мне, что когда это закончится, этот проект, мы махнем к теплому морю. Она так много думала о море, что я хочу туда. В средине осени хорошо в Эмиратах. А если не к морю, то тогда в Японию. На красные клены в ноябре. Я знаю, если ты пообещаешь — ты это сделаешь. Ты всегда выполняешь свои обещания.

Я устал немного. Да и ты тоже. Когда ты вечером приедешь, я обязательно напомню позвонить в Мураками и заказать столик на пятницу или субботу. Ты заразился от меня японизмами, и они тебя умиротворяют. Хотя я и сам не помню, когда заболел этим. Забавно, но именно ты в свое время учил меня правильно держать хаси и разбаловал японскими винами.

А сегодня я просто приготовлю что-то вкусненькое дома. Хватит мне бездельничать, прикидываясь немощным после больницы. Сегодня будут ребрышки с овощами по-мексикански. И не волнуйся, мне не сложно, я уже полностью в норме. Эх, не забыть бы тебе сказать, чтобы по пути домой купил текилу. Тогда вечер получится совсем мексиканским. Я знаю, я неисправим, все меня на экзотику тянет. Но разве это плохо? Она придумала красивый мир. Можно, я его немножечко узнаю?

Знаешь, немного больно оттого, какой ты вчера вернулся домой. Так ласково обнял, прижал к себе и говорил, что соскучился. Мне бы радоваться, наверное, но я же вижу, как ты устал. Вижу, что тебе сейчас очень трудно. А потом ты ругал гаишников, которые тебя оштрафовали. И поехал сегодня к их начальнику иметь их всех без вазелина. Вчера ты был злой на весь мир и уставший. Пил водку со мной на кухне и жаловался на то, какие люди суки и черти колхозные. И искал в моем взгляде сочувствия поддержки и теплоты. А потом мы валялись в постели, попивая коктейли, и смотрели очередную серию "Короля Мао". Тебя хватило только на одну, на второй ты уже уснул от усталости. Но успел меня затискать и продолжал обнимать даже во сне.

Тепло тела. Тебе так нужно это тепло. И мне тоже нужно. Ты постоянно прикасаешься ко мне. Целуешь. Я знаю, что большее между нами невозможно. Те редкие проблески большего… с каким трудом они тебе даются? Не надо, не заставляй себя переступать через это. Я ведь все пониманию. И мне вполне хватает того тепла, что ты даешь. Все остальное — такие мелочи, что о них и говорить не стоит. Знаешь, я могу гордиться. Большинство людей мечтают о такой любви, когда не тело, а душа.

За что же ты меня так сильно любишь? Знаю, что я — единственный во всем мире человек, из-за которого ты плачешь. Потому что для тебя я все же — она. Навсегда. Это так странно — видеть твои слезы. Ты совсем не сентиментальный и не ранимый. Ты циник. Жесткий циник, холодный, целеустремленный, скупой на эмоции и чувства. Я всегда знал, какой характер и жизненная позиция прячутся за твоими лучистыми изумрудными глазами. Тебя не трогает чужое горе, да и на свои проблемы, даже самые большие, ты всегда смотришь сквозь призму ядовитого цинизма, ты непробиваемый. И все же ты несколько раз плакал. Из-за меня. Я знаю, только из-за меня.

И все же ты меня любишь. Истерично, надрывно. Когда это чувство выплескивается наружу — я вижу в твоих глазах безумие. Я боюсь спрашивать, сколько лет ты жил с этим чувством и прятал его от всех. От меня.

— Я люблю тебя, очень сильно люблю…

Черт бы тебя побрал, я это знаю! Любишь. И не умеешь осторожно обнимать. Мне больно, но это такие мелочи. Обними меня крепче и держи. Я проложу для тебя путь по звездам. Лети со мной, мой снежнокрылый. Я укажу тебе правильную дорогу, ведь я твой навигатор.


Был

Кати больше нет. Он ушел тихо ранним утром. Ушел сам, чтобы не вешать на нашу совесть камень усыпления. Остался любящим нас другом до самого конца. Даже позволил последние пять дней побороться за его жизнь. Так тихо. Пришел с дождем и ушел с дождем. И успокоить меня будет некому. Дико, но он не создал проблем даже своим уходом. Даже дал нам возможность его лечить, принимал все снисходительно, словно снимая камни с нашей совести, мол, ребята, вы сделали все, что могли, но мне пора. До самого последнего заботился о нас. Попрощался, мурлыкнув, и уснул. Выбрал красивую позу, словно позируя для фотокамеры, пододвинул лапу под моську, чтобы лучше выглядеть. И уснул. Только глаза открытыми остались. Мне всегда нравились его глаза. Они были непохожими на кошачьи. Круглые, с круглым зрачком, хотя у котов обычно вертикальный. А еще они были теплого янтарного цвета без малейшей примеси зеленого. Обычно у котов зеленые глаза, реже — голубые. А у него они были темно-желтые. И теплые-теплые, несмотря даже на суровый, словно чем-то недовольный высокомерный взгляд. Таким он был. Ненавижу слово "был".


Я не верю в сочувствие. Не верю в "друг познается в беде". Не верю в понимание и поддержку. Не верю в "если что, я рядом". Я больше ни во что не верю. Но верю в твое:

— А я поплакал. Легче не стало.

Я не плачу. У меня красные глаза от сдерживаемых слез. Не имею права. Потому что если ты увидишь хоть слезинку, то совсем расклеишься. Ты же у меня ангел, нежный и хрупкий. Ты привык, что плакать я могу лишь по мелочам. А когда мне так хреново, как сейчас, я не плачу… я вою. Но никогда не позволю увидеть тебе это. Ты уж прости, хотя… ты лучше меня знаешь, что в нашей ненормальной семейке именно ты — прекрасная принцесса, а я… я тот, кто убивает монстров. Нет, я не рыцарь, рыцарей я тоже убиваю. Я не Ланселот, который тайно вздыхает по Гвиневере. Увы, я некто нехороший, взявший тебя в плен. А ты… поверил мне тогда. И сейчас, точно как тогда, ты поднимаешь на меня свой зеленый взгляд, и спрашиваешь:

— Мы ведь поборемся?

— Конечно, поборемся.

Чувство вины. Я не попрошу у тебя прощения. Ты же знаешь, какой у меня характер. Я просто позволю обнять меня за плечи. Нет, ты не пытаешься меня утешить. Ты сам ищешь утешения, цепляясь за мои ключицы. Прости меня. Хоть я и не скажу этого, но — прости. Со мной так хлопотно. Мне вечно хочется сбежать. Я так устал быть. Я так устал врать. Знаю, что смысла бороться нет. У меня больше нет надежды. Но у тебя я её не отниму.

— Да, мы поборемся.

Потом ты будешь злиться на меня, обвинять, что не смог, не дотянул. Будешь кричать, как ненормальный. И я позволю тебе выкричаться. А потом ты скажешь:

— Давай напьемся.

Я точно знаю, что ты это скажешь. И я сам налью тебе. Ты быстро захмелеешь и отрубишься. А я буду долго сидеть на краю постели и наблюдать, как ты спишь. Ты ангел. Бестолковый белокурый ангел. А еще… ты моя принцесса. И мое сокровище. А я — всего лишь дракон, похитивший тебя. За что же ты так любишь меня? Я не делю с тобой постель, но каждую ночь ты засыпаешь в моих объятьях. Если спрошу, то знаю, что ответишь.

— Секс, это грязное дело. Любовь чиста.

Смешно. Все мечтают о чистой и возвышенной любви. А у меня она есть. Прости, мне пора прекратить страдать глупостями. Пора вернуться к моей драконьей мудрости. И вновь беречь мое сокровище. Потому что я не могу терпеть, когда женщины плачут. Особенно, если они — принцессы с пшеничными кудрями.


Она


Пригорок. Наверное, мы вышли из посёлка слишком поздно. Почему я босиком? Новая мода, что ли? Неважно, пусть так. Всё равно нужно идти. И вообще, чего я капризничаю, это же всего лишь увлекательная прогулка с друзьями? Нас четверо. Даже не помню, кто придумал этот поход. Ночь надвигается слишком быстро. Если идти по дороге, то придётся через лес. Лучше не надо. Мирное место, но звери, да и прочих неприятностей никто не отменял. Лучше через холмы, через пустошь. Правда, много подъёмов, но что нам стоит? Мы же на выносливость устроили прогулку. К полуночи доберёмся до места назначения, там и отдохнем. Тем более, на холмах светло, не то, что в лесу. Там на ровном месте ноги сломать можно — такая темень непроглядная.

Зеркало пруда видно с холма. Я помню этот пруд. Странно, что мы нашли его здесь, мне всегда казалось, что он в другом месте. Спускаемся к воде. Рыболовы. Отходим в сторону, чтобы не мешать, и как были в запыленной одежде, так и идём купаться. Вода тёмная, но тёплая. Здесь мелко, по идее, захочешь — не утонешь. Всё равно вплавь, иначе на другой берег не попасть, а нам очень надо. Какого-то рожна путаюсь в лозах ивняка. По корням вербы взбираюсь на поверхность, пройти метров десять — и естественный пляжик на противоположном берегу, куда нам и надо попасть, чтобы продолжить путь по тропе. Мои уже здесь. Не знаю, как так получилось, что мы потерялись при переправе. Пруда-то — пшик один, лягушкам ноги мыть и то маловат. На пляже какая-то компания устроила ночные купания. Смех, разговоры.

— Как это, когда предают? — кто-то из компании обращается ко мне.

— О чем вы?

— Ты не пойми нас неправильно, это всё она. Она нам заплатила, мы не хотели предавать тебя. Не злись, — это уже из моих.

Затравленно оглядываюсь по сторонам. И мои спутники, и береговая компания смотрят на меня, приближаются, говорят о том, что им заплатили. Стою по щиколотки в воде. На берег нет пути. Внезапно понимаю, что шалостями и мелочами здесь не обойдётся. На другом берегу люди, рыболовы. Надо к ним. Резко разворачиваюсь и бросаюсь вплавь. Голоса в спину:

— Держи её! Не дайте ей уйти!

Бросаются за мной. Надо уходить. Пока над водой видно мою голову — у них есть ориентир, куда плыть. Ныряю. Никогда не любила нырять, но надо. Вода невероятно теплая и грязная, пропитанная илом, тиной. Надо глубже, сейчас темно, так что не заметят. Главное, добраться до другого берега. Еще глубже. Странно, всегда считала, что этот пруд совсем мелкий. Слишком долго под водой. И уже не вынырнуть, не хватит дыхания. Кажется глупым и невероятным, но могу дышать под водой. Стоп! Я не дышу. Мне больше нет нужды дышать. Всё закончилось. Меня больше нет.


Я не сумею стать слабее, кто-то проклял. Я просто перестану спать. Понимание зависимости от Хранителя снов. Мироздание, уничтожающее мои сущности в иных вероятностях бытия. Наверное, однажды мне наскучит это. И я брошу вызов, пытаясь уничтожить причину. Или исполнителя.

— Каждый раз, когда ты умираешь — теряешь что-то светлое и доброе в себе. Нельзя допустить, чтобы все твои сущности собрались воедино.

— Учитель, я простая смертная.

— Все мы — простые смертные. Но иногда на нас устраивают охоту. Ты сноходец, всегда на передовой, твои сущности легко найти в паутине мироздания.

— И что случиться, если всех меня убьют?

— Все твои сути соберутся в одном теле.

— Но разве это не сделает меня сильнее?

— Сделает. Многократно. Только утеряв все доброе и светлое, ты станешь монстром, Демиургом разрушения.

— Это настолько плохо? Ведь за разрушением приходит созидание, на пепелище вырастают самые красивые цветы.

— Не тот случай.

Ты рассказывал тогда, что случится. Нет, я не хочу стать такой. И не знаю, за что ухватиться, чтобы предотвратить эту цепь смертей. Ты прав, я сноходец. Я посылаю людям сны, дарю удачи, исполняю мелкие желания. Не то чтобы совсем добрый солнечный одуванчик, но я поставлена по эту сторону баррикад. Учитель, я в растерянности. Не то чтобы мне не хотелось мир подправить, но если это означает полное уничтожение, то я не согласна. Я выплетаю паутину снов, вхожу в сознание многих, принося мир и успокоение. И полностью беззащитна, потеряв Хранителя.

И вот опять бегу. Почему я всегда иду куда-то? Почему мне на месте не сидится? Пытаюсь надеть ботинки… на сапоги. Вовремя останавливаюсь. Задернуть молнию куртки и опять — за дверь. Путаные улочки старого города. Бегом, я тороплюсь. Мне нужно посетить тысячу мест, моя корзинка опустела и необходимо снова наполнить её подарками. Звенящие трамваи. Визг тормозов. Всегда неприятно видеть со стороны своё растерзанное тело. Еще одно. Еще одна сущность режущей болью входит в меня, заставляя просыпаться.


С этим необходимо что-то сделать. Если и не растеряю весь свой свет, то как минимум свихнусь, спутав правильное и искаженное, и точно изберу путь неправильный, дурной, тот, по которому не должна идти.

Паутина снов, цепи разрушения. Почему выбрали меня? Я слаба и не могу сопротивляться?

— Глупышка, ты — сноходец. Такие, как ты, — невозможная редкость.

— Но в чём же моя сила? Ходить по снам, дарить спокойствие? Это ведь так мелко.

— Нет, не мелко. Каждого, в чей сон ты приходила хоть раз, ты закрываешь своим щитом. Они больше не доступны Собирателям.

— Но сама я доступна?

— Да, ты отдаёшь все свои силы на защиту других. Когда всему научишься, то станешь Хранителем снов.

А потом ты прислал Хранителя. Он мог защищать только меня. И его больше нет. Учитель, я в растерянности. Поговори со мной. У меня не осталось золотых нитей, чтобы призвать тебя в свой сон, а твой от меня закрыт. Услышь меня, приди. Твоя ученица подошла слишком близко к краю гибели.


Он спрыгнул с подоконника мне на руки, сразу же оказавшись в теплом защитном кольце. Шелковистая шерсть утопила пальцы в невообразимой мягкости. Словно ядовитые когти избавили от хватки что-то в груди. Отпустило.

— Вернулся. Где бродил-то столько, негодник? Неужто нагулялся?

Разговариваю с ним, поглаживая по спине. И как-то незаметно, сама собой, шерсть меняет окрас, становится короче. И он уже другой, но я всё равно знаю, чувствую — это он. Чего-то там урчит, не извиняясь за долгое отсутствие, а словно наставляя, подготавливая к следующему шагу. Что не так-то? Мне не важна форма, внешность, мне всё равно, как он выглядит, пока он тот, кем является.


Учитель, что не так? Спросить бы, откуда эта тревога, если Хранитель вновь рядом. Не ответит, давно не разговаривает со мной, недоступен. И вспоминается ненужное.

— Я в первых рядах тех, кто хотел бы тебя уничтожить. Ты несёшь в себе опасность, ты не имеешь права быть.

Тем не менее, стал учителем. Хотя… теперь понимаю свою наивность. "Приблизь врага, и тем его нейтрализуешь". Я — враг? Он просто хотел контроля надо мной? Выходит, что так. Попалась. И не удивительно, совсем неопытна ещё, а доброе слово и собаке душу греет. Так что ж, для него — хуже собаки? Без права на любовь, без права на существование. Кто бросил камень в эту воду, и пошли круги? Сложилось так, что некогда искать причину, сначала нужно понять, что делать с последствиями. Понять, в чём именно соврал Учитель, а что было правдой. Стоп. Он не был первым, до него были ещё двое, и вели себя они совершенно по-другому. Они меня угрозой не считали и уничтожать не сбирались. Остаётся полагаться на то, что они дали. Эх, мне бы золотую сеть. Только нельзя жалеть о том, что сделано. И правильно, чего жалеть? Я поступила верно.


Метаморфоза. В какой момент мой возвращенец обрёл человеческую форму? Парень. Совсем молодой и такой высокий, что до плеча не достаю, а вроде же не мелкая. Обнимает на уровне локтей и как-то без усилий поднимает и несёт.

Уличный фестиваль, что-то вроде деревенского карнавала. Лица людей знакомо-незнакомые. Я их знаю, точно знаю, приветливо киваю, здороваюсь. Но кто они? Неважно. Праздник. И слышу его имя.

Нэт.

Сидим на скамейке, много нас. Девушки с нами. Вроде их знаю. Говорят со мной, шутим. Что-то внутри обрывается пониманием заговора. Меня заманили. Опять? Меня опять убьют? Стоп. Я это знаю, понимаю. Я во сне. В своём собственном сне другой меня. Не спастись, всегда одно и то же. Выхода нет… нет ли? Я же сноходец, управляю снами, вхожу в чужие, изменяю, направляю. Да, мне не убежать. И пусть краем уха слышу, что это всё подстроено и заманил меня Нэт, но… Нэт — мой Хранитель, он не зря здесь. Он не вернулся, не смог вернуться, потому что умер, но у него хватило сил прорваться, стать знамением. Я понимаю, это сон. И я могу… проснуться.

— Нет, девочка. Уже не можешь, — голос. Такой знакомый и чужой. Ведь это я, другая я, лик сноходца.

— Нет, девочка, я — не ты. Тебе наврали. Ты — Творец. И я не сумел тебя спасти. Но еще поборюсь, еще попробую вернуть. А пока — это тебе.

— Что это за книга?

— Изумрудная скрижаль.

— Но её страницы пусты!

— Ты сама их напишешь.


Крыло ангела ощерилось лезвиями мечей, закрывая меня от очередного кошмара, из которого удалось выскочить, так и не познав его. Крыло ангела. Хм… тебе не стать моим щитом, ты не сумеешь. Зато я могу сделать тебя своим мечом. И это кому-то ой как не понравится.

Выныриваю из послесна. Утро. Мне удалось не умереть, не увидеть уничтожение еще одной её. Её душа на йоту стала крепче. Что ж, мироздание, мы еще поборемся, я ещё узнаю твои тайны. У меня нет щита. Я поднимаю меч. И я верну её. Сейчас.


Эпилог


Ты не спросишь, каким инеем мне снова присыпало волосы. Ты смеёшься, разглядывая мою пёструю чёлку, говоришь, что не такой, как все. Отчасти ты прав: все седеют с висков, а я с чёлки. И вроде рановато, но беспокойная рыжесть всё чаще перемежается серебряными нитями. Ты не спросишь, почему снова серые, промолчишь о том, что мечтаешь увидеть сиреневый взгляд, густо расцвеченный солнечными искрами. Ты не помнишь, когда в последний раз видел радость во мне, хоть смеюсь часто. И не спрашиваешь — почему. Знаешь ответ. Он вычерчен, выпестован на кончиках моих пальцев, испещренных бликами отзвука звёзд. Ты знаешь — кто я. Потому и считаешь вопросы неуместными. И глотаешь мою ядовитую истину, наполняясь ею, пресыщаясь. Иногда начинает казаться, что ненавидишь. А может, просто ревнуешь. К тому, что в моей жизни есть нечто более важное, чем ты. Более нужное, чем ты. Более настоящее, чем я. Она. И забываешь, что всё это — для неё. В такие моменты понимания ты презираешь звездную пыль моих вдохов. Одним лишь взглядом грозишься уйти. Не уйдешь. Не посмеешь, не сможешь. Ведь это именно я придумал тебя, соткал из нитей дождя, нарисовал дыханием, вылепил из своего сердца, поселив в твоем теле осколок её души. Наверное, тебе кажется, что я жесток. Но видишь иней в моих волосах и понимаешь, какой болью мне дался, какой ценой я продолжаю тебя жить, выпестовав из сумрака рассвета мира. Нам сложно вместе, но врозь совсем нельзя. Иначе никогда мой взгляд не станет тем лиловым, что болит в тебе, иначе никогда твоих крыльев, что так терзающее рвут то, что было некогда моей душой. И я горю. Касаюсь твоего огня, воспламеняясь, взрываюсь сверхновой и… снова золотистая пыльца сыплется на пергамент, вычерчивая новые абрисы, рисуя только мне понятные символы и знаки. Пытаешься предугадать, что подарю на этот раз. Но никогда не спрашиваешь. Я снова беспощаден. Выдергиваю огненное перо из твоих крыльев, обмакиваю в разверзнутую вену, как в чернильницу. Ты вздрагиваешь, словно я рисую твоей кровью, а не своей. Обзываешь обидным словом и разворачиваешься спиной, раскачиваясь на жердочке. Так выражаешь презрение. Что я могу сказать? Молчу. Разве могу донести мысль, как это невероятно сложно — рисовать для тебя вселенную? И волнительно. Мой маленький капризный Крылатый. Так осуждающе пофыркиваешь. Знаю, виноват. Нельзя создавать кого-то из своего собственного сердца. Тебе всегда за меня больно. И всегда обидно, что я так и не научился делать правильные чернила. Но лавка миров давно закрыта, обанкротилась. Это весьма нерентабельная профессия — быть Творцом. Таких фанатиков осталось мало, впрочем, если верить лавочнику — вовсе не осталось. Вот и приходится пользоваться тем, что есть под руками. Ты уж прости за перья, без них никак. Я ведь не она. Не беда, что на пергамент приходится пускать собственную кожу. Беда, когда ты вспыхиваешь, оседая горсткой пепла. Знаю, всё равно вернешься, но в такие моменты мне бесконечно одиноко. Ты не переживай так, новая нарастёт. Я же бессмертный, не стану слабее от подобных мелочей. Это смешно и немного грустно — быть последним бессмертным. И куда только все делись? Не умирают ведь. Только уходят навсегда. Куда уходят? Да в чернила. Но я последние забрал перед закрытием лавки. Это что же получается, все исписались, все бессмертные? Нет-нет, так не пойдёт, я так не согласен. Ведь если ничего не сделать, то… и я закончусь? А она? Какой-то странный круг. Кажется, я запутался. Ведь если я уйду, то кто станет выводить новые созвездия? Так ведь и небосклон погаснет. А ты еще спрашиваешь, откуда иней. Нет, не спрашиваешь. Молчишь. Но взгляд говорит больше, чем слова. Волнуешься. Вот глупый. Я же бессмертный, помнишь? Я не уйду. Что буду делать? Хм, дай подумать. А еще дай вот это пёрышко. Что я опять задумал? Да так, пустяк. Тебе понравится. Пора вернуться к своему предназначению, ведь это сумею только я. Что делаю? Да просто создаю Творцов.