"Тарантас (Путевые впечатления)" - читать интересную книгу автора (Соллогуб Владимир)

Глава IX ПЕРСТЕНЬ

— Ты сидел в остроге? — с любопытством спросил Иван Васильевич.

— Сидел, барин, неча греха таить, безвинно сидел.

— А за что?

Рослый детина провел рукой по русой бородке, поправил ус и улыбнулся. Голубые глаза его оживились огнем понятливости и веселья.

— За частниху, — сказал он.

— Как за частниху? — подхватил Василий Иванович, смеясь всем туловищем. — За жену частного пристава?

Статочное ли это дело? Да ты, брат, я вижу, балагур. Потешь-ка, брат, расскажи, как это у вас было. Дай послушать твои проказы.

— Изволь, барин, расскажу, пожалуй... Изволишь ты видеть: у меня свой постоялый двор для проезжающих, и сарай есть, и сено держим. Милости просим кому угодно, самовар всегда готов, а настойка такая, я вам доложу, что только облизывайся. Это, знаешь, уж так, для угощения, по разнице продавать не ведено... ну, да кто богу не грешен, царю не виноват. Добрые люди, дай бог им здоровья, меня не забывают: так ко мне на двор и заворачивают. А внизу, изволишь ты видеть, барин, у меня лавка со всякой всячиной для крестьянского обихода. Тут и крупа всякая, и рукавицы, и кушаки, и хомуты, и бечевье, и чернослив — словом, что надо.

Года два, что ли, тому прислали нам из города нового частного. Собой такой маленький, круглый, слозно бочка, не больно молодой, да и сказать-то надо правду, крепко испивал. «Что, — говорим мы, — ребята, ведь дрянного вам частного прислали. Ну, а что же ты тут станешь делать? Даром что дрянной, все-таки частный!»

Делать нечего — пошли к нему на поклон; кто взял фунт чая, кто голову сахара, кто другого товара из лавки. Нельзя же и не поздравить с приездом. Вот пришли мы, купечество да мещанство, кто в мундирах, кто в новом платье, как водится, с хлебом с солью, и стоим себе у стенки. А частный-то павлином расхаживает себе в халате да только гостинцы подбирает. Как теперь помню, вот Федька Сидорин толкает меня в бок: «Смотри, говорит, в двери никак частниха выглядывает. О, да какая быстроглазая!» А отчего бы не посмотреть, в самом деле? Ну уж, частниха, сказать правду, маков цвет! Собой такая румяная, а глаза, что уголья, так и искрятся. Подстрекнул меня нелегкий, загляделся на красотку. Чай, она заметила, хлопнула дверью — и была такова.

Вот с того времени, греха таить нечего, нашла на меня дурь несказанная: не сплю, не ем, свет постыл... Только и думаешь, как бы забраться к частному. Бежишь, бывало:

«Ваше благородие, соседние свиньи покоя не дают, прикажите хозяину держать их на привязи»; то, мол: «Десятские, ваше благородие, дерутся и требуют, чтоб их водкой поили даром, говорят, что они люди казенные... Что прикажете с ними делать?» То, мол: «Ваше благородие, в пожарном струменте колесо сломано, на какие суммы прикажете починить?» Мало ли чего передумал. Да еще так приноровишь, когда знаешь, что частный лежит замертво.

Стучишь себе, стучишь. Марья Петровна и выйдет в кацавеечке. «Кого вам угодно?» — «А что, его благородие дома-с?» — «Нездоров-с, голова болит, прилег маленько». — «Гм, дело известное... Ничего-с. Ужотка зайду. Доложите, что Иван Петров Фадеев приходил по своему делу».

Вот-с, недолго спустя, Марья Петровна начала уже прогуливаться мимо моей лавки и заговаривать.

«Что это, Иван Петров, как холодно нынче». — «Видно, сударыня, морозило ночью». Или: «Каково торгуется, Иван Пегров?» — «Ничего-с, изрядно, не можем жаловаться».

Наконец, и самый частный начал ко мне похаживать в лавку. Придет, бывало, и отдувается: «Что это, братец, я озяб что-то. Нет ли водки, хоть бы согреться немного». — «Как не быть, ваше благородие, извольте кушать на здоровье». А водка точно знатная... Я ему рюмочку, другую, третью. Частный мой так нагреется, что еле до дома дойдет. Так по этакой-то-с оказии я и стал ему задушевным приятелем. Только и слышу, бывало: «Иван Петров, зайди закусить. Иван Петров, вечерком ко мне милости просим, пройдемся по пуншту». С утра до вечера все, бывало, зовет к себе. А мне то-то и надо. Частный за ворота... а я в дверь... словом...

Тут рассказчик улыбнулся и остановился опять.

— Словом... Ну, да что тут много толковать! Прошел месяц, другой. Сижу я в своей лавке и торгую по обычаю.

Вижу я, идет частный и отдувается. Я вскричал Сеньке:

«Подай анисовой, частный идет». Вошел частный. «Здравствуй, Иван Петров». — «Здравия желаю, ваше благородие». — «Что это, братец, я озяб что-то. Нет ли чем погреться?» — «Как не быть?» Вот я взял было рюмку и подношу ему с поклоном: прошу, мол, кушать на здоровье.

А он как надуется вдруг весь красный, и глаза сделались у него словно оловянные ложки. Господи боже, что это с ним? Смотрит мне на руку и стоит как вкопанный. Я сам взглянул на руку... Ахти, грех какой, кольцо-то я забыл снять.

А надо тебе, барин, сказать, что частниха подарила мне колечко червонного золота с голубым цветочком и просила носить на память, только не показывать мужу.

Как только ушел он, я и смекнул, что дело-то плохо, да давай бог ноги, задами, через заборы прямо к частнихе. «Беда, Марья Петровна, беда, возьмите ваш перстень».

Не успел я вернуться, а меня уж схватили трое десятских за шиворот, да и тащат в острог. «Помилуйте, я купеческий племянник, не смейте меня трогать». Ничуть не бывало, связали руки, да и посадили в острог, в темную, и наручники надели. Вор, дескать.

Не больно весело, барин, сидеть в остроге. Духота такая, что не вытерпишь. На руках железы. Хочешь руки поднять — нельзя. Хочешь лечь негде. Хочешь есть — вода тебе да хлеб. Не приведи бог попасть в острог!

Вот разнеслась молва по городу, что Иван Петров Фадеев украл у частного перстень червонного золота. Меня, дай бог здоровья, добрые люди любили. Пошли просить городничего, чтоб он сам при себе сделал следствие. Городничий наш, добрый такой, служил в мушкатерском полку поручиком, сам отправился к частному и взял с собой секретаря правления и стряпчего. А с горя частный так назюзился, что лыка не вязал. Послали за мною. Привели меня с инвалидами, как преступника. Стыдно было перед народом, а делать нечего.

«На тебя показывает частный пристав, — говорит мне городничий, — что ты украл у него в доме женино кольцо, червонного золота с голубыми камешками».

«Я не крал никогда ничего, ваше высокоблагородие, — говорю я, — была ли когда молва в народе, что Иван Петров Фадеев — мошенник и вор?»

А частный так и мычит. «Вор, вор! Я вам говорю вор. Еще вчера видел я у Марьи Петровны на правой руке это кольцо. Да извольте сами спросить» Частный позвал жену и привел ее к городничему. Вот, говорит, хоть убейте... убей меня гром, еще вчера на этом пальце было... фу ты пропасть!.. Как же оно здесь опятъ очутилось?..»

«Какое кольцо? — спросила Марья Петровна — У меня никакого кольца не крали. Вот сердоликовое, вот с супирчиком, вот золотое червоннного золота с голубыми цветочками. Стыдно тебе, — говорила она мужу, пить до того, что из ума выживаешь!..

Частный разинул рот, сдурел совсем, а городничий стряпчий и секретарь перемигнулись и смекнули, да как прыснут разом, начнут, голубчики, хохотать.. Животы себе надорвали.

Меня тут же и отпусти домой

Так все и кончилось. Городничий сказал только: «А тебе, брат, урок. Не носить перстеньков да не ухаживать за барынями, а взять себе в дом хорошую хозяйку, которая смотрела бы у тебя за всем».

— Слушаю-с, — отвечал я, да и давай бог ноги домой.

А радость-то какая. Сенька, Сидор, все соседи, все православные пировали у меня до утра.

На другой день частный и частниха выехали из города.

А я в первый мясоед взял cебe жену у соседа Сидора и вот третий год, прибавил Фадеев, — живем себе, слава богу... нечего сказать... да, — ладно.