"Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля" - читать интересную книгу автора (Фрай Макс)

КОНСТАНТИН НАУМОВ

ТИШЬ И ТИШИНА

Тишина начинается утром в пятницу, когда они пьют кофе. Длиннорукие джезвы, купленные на Стамбульском рынке, такой усатый продавал - две набором и чашки; на столе два бокала с охлажденной водой. Звякает ложечка. Шумное утро: кухонное окно в переулок, каждая машина притормаживает перед поворотом в соседний. А еще мальчик с няней из дома напротив торгуются на пороге между восемью и половиной девятого: одна сторона должна "быть хорошим мальчиком", другая - купить в парке мороженое. Рон и Тишь как-то спорили, дают на это деньги родители мальчика или няня платит ежедневный налог из собственной зарплаты.

Тишина обнаруживается вдруг: Тишь ставит чашку под капризный детский голос, а ложечка звякает уже в Тишине. Как ватой наполнили кухню - ни звука извне, дребезжание ложечки стихает долго, как колокольный звон. Тишь не пугается, протягивает руку к низкой форточке - впускает привычный переулочный шум. "И два мороженых! - Нет, одно. - Нет, два!" - слышат они и улыбаются мальчику, его няне и друг другу.

Снова приходит Тишина в обед, в сонное время, поэтому ее приход Тишь не замечает. Прозрачная вата снова заполняет дом, и где-то далеко поет женский голос. Тишь медленно встает - ни звука, вытягивает руку с книгой, отпускает ожидая: книжка будет падать медленно-медленно. Падает как всегда, только беззвучно; обложкой вверх, видно, что надорвался бумажный корешок. Тишь поднимает руки к вискам, на границе Тишины скрипит какая-то дверь, и все заканчивается, вокал смолкает, приходят привычные звуки, и топает по карнизу голубь.

Следующим утром Тишина уже ждет на кухне. Тишь смотрит, как Рон кладет специи в джезву: смело, щедро. У него в руке кофейная ложечка с историей, серебряная: тетка принесла ее "на зубок", кормить крошечную племянницу много-много лет назад. Он ставит кофе на горячий песок, по кухне разливается запах, и Тишина зазвенит еще громче. Ничего подобного нет в наборе специй, они куплены на гаражной распродаже, дорогой французский набор, в первый же день Тишь полезла в словарь и надписала аккуратно каждую баночку, сейчас она лихорадочно вспоминает, сколько же они заплатили - ну как-то очень дешево, ну очень! - а запах плывет по кухне, и Тишина победно звенит. Тишь перебирает гаражные покупки, когда ей становится страшно, она понимает, что это запах самой Тишины, просроченные французские специи ни при чем. Рон понял это раньше, думает она, понял и затеял возню с баночками. Становится еще страшнее. С чашкой в руке вон из кухни, вниз по лестнице, и он не окликает, это - самое страшное.

Остаток утра Тишь проводит в магазинчике за углом. Сначала хочет щенка: глупого, неуклюжего. Чтобы скулил, лез везде, лаял на солнечные зайчики. Такого, уверена Тишь, не выдержит никакая нечисть. Потом представляет испорченный ковер, кучки и хочет кошку, но вдруг сбежит? Нечисть - это же не мыши, в конце концов. И потом, ведь она будет драть мебель. Все кошки дерут мебель, не так ли? И Тишь заводит цветы, прямо с утра. Придирчиво перебирает с продавщицей горшки. Цветы должны быть самые что ни на есть домашние: фиалки, герань. Анютины глазки, душистый горошек. Фикус. Благопристойные, ответственные цветы - по горшку на каждый пролет стены, а на лестничную площадку вот этот большой вазон. По цветку в каждый угол, и каждый станет ее агентом влияния, в каждом углу пусть пахнет так, как выбрала она, никаких таинственных специй; будь Тишь кошкой, этого можно было бы добиться куда как проще.

Независимо от нее Рон тоже принимает участие в обживании углов: когда Тишь возвращается домой, у двери ждет заказанный через интернет сверток, в квитанции значится: "Репродукция 12"х16"", она решает не смотреть, что там, до прихода Рона.

С цветами получается хорошо, магазин прислал рабочего - прибить что нужно и помочь расставить тяжелое. Рону нравится чрезвычайно, после ужина он ходит по дому с чашкой чая и любуется, по глотку у каждого цветка - за его здоровье. Достают "репродукцию 12"х16"" - это Яцек Йерка "Обед с братьями Гримм". Тишь не сразу понимает, что там нарисовано: Тишина на картине притаилась под столом, спряталась в розовом бутоне. Рон смотрит на Тишь, герань в простенке, потом на "Братьев" и прячет репродукцию обратно, а вечером уносит сверток в подвал, все равно некуда повесить, - Тишь и герани победили.

Цветы предают ее через два дня - два спокойных дня, без Тишины, с нормальными, в меру шумными ночами. В горшке между ванной и туалетом, или это был горшок сразу за туалетом? - пробивается нечто синенькое с набухшим красным бутоном. Тишь хочет вырвать, но росток крепко зацепился внутри горшка, когда она тянет, угрожающе сыплется через край земля. Вернувшись с кухонными ножницами для птицы, Тишь стоит перед туалетом, готовясь заплакать: злополучного ростка нет. Она не помнит точно, в каком из двух горшков он появился, а теперь его нет ни там ни тут, нет и земли на полу, или она не высыпалась, а только могла высыпаться? Постояв, она уходит в спальню, оставшиеся цветы в тот день не поливает.

Тишина - как будто чужой дядюшка, доморощенный фокусник, вечно роняющий из рукава карты и забывающий фокус на середине. Он поворачивается спиной к вечеринке, а вы - вы сидите там, у буфета. Вам смертельно надоели и дядюшкины фальшивые фокусы, и вымученное удивление гостей, поэтому - "смотреть знаменитые бабушкины бокалы", дядюшка поворачивается, злосчастная карта оживает престарелой Дамой Червей, подбирая юбки, с трудом карабкается в рукав, из уголка дядюшкиного рта вырывается язычок радужного пламени. Язвительная усмешка - только вам, и сейчас он повернется обратно, опять станет мешковатым и неуклюжим, но в это мгновение вы знаете правду, только вы двое. Он величайший фокусник, маг. Схватить за руку, зашепчутся: сумасшедшая. Скажут: забавный одинокий старикан, причуды, а сколько коктейлей вы выпили, отличные коктейли, правда? - хозяину открыть бар - золотое дно. Знает все это, старый обманщик. Сейчас же неуклюже растопыривает пальцы, роняет волшебный пятак и уходит от вас безнаказанным. Каждый день уходит безнаказанной и Тишина - растворяется, прячется в шуме, стоит чихнуть, открыть форточку, хлопнуть дверью. Нет у Тишь ни улик, ни свидетелей, она боится спросить Рона, боится, что и он предаст, солжет, защищая Тишину, поднимет брови: о чем ты, глупенькая.

Ночью, во время привычного, в меру страстного супружеского секса, Тишина приходит опять. Тишь не слышит ничего, кроме дыхания, сначала Рона и своего, потом - только своего. И еще где-то на грани слышимости, как будто скребется мышь - совсем тихонько. Тишь смотрит в лицо мужа далеко вверху, стараясь двигаться в такт: не слыша, как он дышит, это не просто. Наконец мышь перестает скрести, и в Тишине что-то мягко падает. Синий росток выкопался, выбрался из горшка и медленно, поводя слепым бутоном, ползет по коридору - в кошачий лаз, в сад. Утром Тишь стирает шваброй след, закусив губу и стараясь не плакать. Цветы все равно надо поливать, в горшки не смотрит, вода льется на пол. Пожалуй, от щенка было бы меньше грязи.

В среду утром Тишина наглеет окончательно. Вчера Тишь оставила зонтик в прихожей, теперь его нет. Тишь ищет - излишне шумно, двигая предметы. Находит и зовет Рона в свидетели: как зонтик оказался в шкафу? И только охает: как - ты поставил, зачем? Поднимается с зонтиком в спальню, садится на уголок кровати. Точно врет, к чему только? Защищает проклятую Тишину, или ее успокаивает? Муж приходит к ней, забирает зонтик из рук, смотрит внимательно. Тишь соглашается идти к врачу: нервы, да, может быть. Идет к лору, тот лезет холодным в уши, все в порядке со слухом, нервы, да, может быть, давно вы замужем?

Зонтик Тишь относит на помойку, покупает взамен красивый, на длинной деревянной ручке; открываясь, он упруго хлопает, как птица крыльями. Выходит из магазина с новым зонтом, хочется в гости, она идет к кузине. В книжном магазине перечитывает знакомые с детства бессмысленные стихи, перебирает веселые детские книжки для племянников, покупает чуть не дюжину. Пьют чай, дети возятся на ковре, новый зонтик в углу. От кузины заказывает домой пиццу на ужин.

Просыпается ночью, в Тишине. Рон рядом, но дыхания не слышно. Лежит, слушает и догадывается: Тишина что-то прячет в доме. Прямо сейчас происходит нечто скрытое ею: шлепают босые ноги, или звонко катится из потайного сейфа позеленевшая тяжелая монета, что-то тайное живет тихонько. Встает, берет с тумбочки телефон - светить на лестнице. Больше не боится, знает: боятся как раз ее. Боятся, прячутся за Тишиной, скрываются где-то в доме. Проходит по комнатам не зажигая свет, потом первый этаж, коридор, чтобы не спугнуть - босиком по холодному полу. Нашла. Вот что пряталось в Тишине: дверь в подвал. Тишь знает, что за ней: туманный луг, речной запах, и что-то плещется в черных камышах; подходит, кладет руку на холодную ручку - страшно. Если собраться с духом, отодвинуть задвижку, открыть, там будут привычные ступени вниз. Третья скрипит, на последней засохла белая краска, но прямо сейчас, пока дверь заперта, даже сквозь доски чуть-чуть пахнет речной тиной. От бессилия Тишь злится, шагает мимо. Наверх, в спальню, к Рону под одеяло, в тепло. Обнимает, прижимается и понимает: он не спит, лежит с открытыми глазами, слушает, как в черных камышах у заливного луга за подвальной дверью плещется русалка. Тычет под ребра, очень натурально, спросонья, что случилось, а ответить нечего, и тогда она начинает плакать: горько, взахлеб.

Утром Тишины нет, взяла выходной, испугалась, что выдала себя, но Тишь уже решила: они поедут на озера, давно не устраивали каникул, и даже нечего тут обсуждать, звонит днем и договаривается, очень удачно и недорого, потому что не сезон. И день проходит, и ночь самая обычная, она спит без задних ног, и утром безо всякого завтрака вызывают такси.

Записную книжку, ну зачем тебе книжка, голос почти не дрожал, он смотрел в сторону, забыл книжку, поставил оба чемодана, пошел к дому, минуту, ладно, я сейчас. Она простояла эту минуту, ну не бросишь же чемоданы прямо на улице, минуту, не больше, а потом пришел настоящий страх, Тишина поползла из дома мимо нее и заполнила переулок. Она перестала слышать эту проклятую машинку для стрижки газонов через два дома, вечно она у них глохнет, бросилась к дому, тут уж не до чемоданов, и, кажется, слышала, как хлопнула дверь подвала, - полицейский потом все переспрашивал: вы слышали, или вам показалось, именно дверь в подвал, мэм? Помчалась сразу к подвальной двери. Ручка еще хранила его тепло, но там была лестница вниз, и свет зажегся автоматически, как положено, белое пятно на последней ступеньке, старые полки без стекол, сломанный тренажер. Никого там не было, только эхо ее крика, и пахло сухой пылью.

Полицейский не смеялся над ней, говорил: прочешем округу, соседей уже опрашивают, мэм, ваш муж никуда не звонил сегодня утром? Мотала в ответ головой, сил нет даже быть благодарной полисмену, такой внимательный. Записной книжки нет на столике, значит, уже лежала в кармане, когда он шел к дому. И никого не найдут: машинка назойливо стрекочет, голоса перед домом. Тишина ушла, ушла совсем, теперь за дверью всегда будет подвал. Тишь станет специально просыпаться ночью, без будильника, сама. Просыпаться и слышать привычные ступени за дверью внизу, и тишина будет самая обычная, она додумала до этого момента, и стало еще страшнее, тогда стала думать: а как же чемоданы? Чемоданы остались на улице! Мы занесли их в дом, мэм, можем мы посмотреть, что внутри чемодана вашего мужа, вы не против, мэм? И Тишь, стиснув виски руками, шептала в ответ: смотрите, смотрите, ничего там такого нет, смотрите, совсем нет ничего такого, и больше не будет, ну как вы не поймете.