"Империя под угрозой. Для служебного пользования" - читать интересную книгу автора (Добрынина Марина)

Глава 1

Пересматриваю материалы дела. Просто листаю, потому что, кажется, успела их выучить наизусть. Готовлюсь.

У парня в доме обнаружена библиотека.

Дурачок, право слово, «спрятал» книги за холодильником. Тоже мне тайник! Надо было в полиэтилен их завернуть и закопать где-нибудь в лесочке. А так не найти их было просто грешно. И почему у нас враги Империи в последнее время пошли такие бестолковые? Никакого удовольствия с ними бороться.

Само по себе это не так уж и страшно — многие из нас хранят литературу, но не ту, что в квартире Ланковича. Куда-то его не туда потянуло. Теория прав человека, как врожденных, так и приобретенных, не очень-то в Империи в чести. Да и про разделение властей, возможно, положено знать мне, и то в рамках спецкурса по враждебной идеологии, но уж никак не аспирантам, преподающим на богословском факультете. У нас есть Идея и религия. Подчиняйся властям и верь в Бога, а теоретизировать на эту тему — излишне.

Чему он там мог научить подрастающее поколение, этот мальчишка с забитой черт знает чем головой?

Впрочем, сознательность молодежи в Университете на подобающем уровне. Один из студентов и отправил нам информацию о необходимости спецконтроля. Надо будет отослать благодарность в деканат.

Что тут у нас? С изъятого удостоверения личности на меня смотрит молодое выразительное, круглое лицо. Пожалуй, взгляд излишне вызывающий, для богослова-то. Острый нос, но мягкий рот с пухлыми розовыми губами. Хорошенькая, в целом, мордашка. Содрогаюсь, будто повеяло сквозняком, оглядываюсь, но фрамуга закрыта. Заработалась, наверное, уходить пора на аналитическую работу. Потягиваюсь и снова утыкаюсь носом в документы.

У Ланковича хорошая репутация, коллеги признают его способности. Некоторые, правда, отмечают резковатый характер аспиранта, но разве это грех? Если бы у нас сажали за плохой характер, я бы, наверное, получила пожизненное. А ему ничего особенного не грозит — пять лет каторги, переквалификация, и снова сможет преподавать, если захочет. И если, конечно… если он назовет мне своего поставщика макулатуры.

Вызываю по селектору Андрея:

— Слышь, Андрюха, давай, веди Ланковича в комнату для бесед.

— Есть! — рапортует мой личный помощник, — участие примешь?

— Ага. Минут через десять, как обычно.

Десять минут нужны для того, чтобы заключенный успел осмотреть комнату для бесед, как мы неофициально, и даже как-то стыдливо, называем пыточную. Человеку, который попадает туда впервые, есть, на что посмотреть, очень любопытные инструменты имеются. Впрочем, большая часть находящегося там барахла используется только для устрашения, я и сама не знаю точного назначения 70 % этих предметов. У меня в Вышке по пыткам, знаете ли, трояк был. У меня специализация другая.

Охранник открывает передо мною дверь и сам проходит первым. Из соображений безопасности. Ланкович сидит на полу (зачем? Там же скамеечка стоит! Жертву произвола из себя, изображает, что ли?), скованные наручниками руки лежат на коленях. Он смотрит на дверь, ну и, соответственно, на меня в ней появляющуюся. Напряжен и испуган. Успел, видимо, ознакомиться с обстановочкой. Это хорошо. Быстро пробегаю взглядом по рукам и лицу, отыскивая следы побоев — таковых не обнаруживаю. Это тоже хорошо. Правильно. Регламент не допускает избиение подозреваемых до начала опроса. Не наши это методы. А первой общаться с ним буду я.

Представляюсь:

— Следователь Святейшей Инквизиции Его Императорского Величества Мастер третьего уровня Майя Дровник. У Вас есть, что сообщить мне до начала опроса?

Молчит. Смотрит на меня снизу вверх темными злыми глазами и молчит. Так, значит сказать ему нечего. Не страшно. Сейчас исправим ситуацию.

Быстро провожу первичный опрос: кто такой, как зовут, кто родители, где работает и так далее. Отвечает, вроде как через силу, но хоть говорит. Перехожу к главному: прошу назвать имя поставщика.

— Я нашел эти книги, — отвечает Ланкович и ухмыляется.

Ну-ну, поухмыляйся, радость моя, пока есть чем. Улыбаюсь ему очень доброжелательно и мягко произношу

— Вы знаете, что я уполномочена применить к вам пытки?

Шикарная фраза — я ее периодически кому-нибудь говорю. Почти всегда действует. Он бледнеет, ухмылка, все еще оставаясь на его губах, теряет выразительность. Ланкович напряженно молчит.

— Пытки, — продолжаю я вкрадчиво, — вплоть до психологического разлома.

И это правда. Преступление, совершенное этим молодым человеком, относится к числу тяжких. Регламент предусматривает возможность применения разлома, но только, когда использованы все остальные методы. Я пристально смотрю в глаза подозреваемого, с удивлением обнаруживаю в нем большой запас неактуализированной силы, потихоньку увеличиваю нажим. Он сопротивляется, но я знаю, что, если будет нужно, справлюсь с ним без труда. Уменьшаю напряженность, перевожу взгляд на лицо Ланковича — оно бледно чуть не до зелени, по вискам катятся капли пота.

— Вы понимаете, — дружелюбно интересуюсь я, — к чему может привести Ваше сопротивление? Разлом безнадежно калечит личность, а информацию я от Вас все равно получу. Назовите мне хотя бы приметы поставщика, где и как Вы на него вышли, если его имя Вам неизвестно.

— Я нашел книги, — повторяет Ланкович.

Упрямый. Теперь я начинаю раздражаться. Допрос третьей степени не относится к числу моих любимых занятий. А кроме самого факта наличия запрещенной литературы, мне и предъявить нечего. Свидетели отсутствуют! Не считать же свидетелем того пацана-доносчика. Тот и сам-то толком не понял. Ни того, что ему говорили. Ни того, что он после этого совершил. Неосознанная преданность. Прелесть, что такое.

А других доказательств — упс! Нету. Нашел он книжки, испугался и за холодильник их запихал. Ну так, пролистал чуть-чуть на досуге, и буквально завтра собирался в Инквизицию отнести, потому как добропорядочный очень.

Я эту историю регулярно выслушиваю. С различными вариациями.

— Вы заставляете меня делать то, что я не хочу, — предупреждаю я, глядя на него с укоризной, — если Вы думаете, что пытать Вас доставит мне удовольствие, Вы ошибаетесь. Это очень неприятная процедура.

Он снова ухмыляется. Надо же, еще и нервы крепкие. Сейчас подпортим.

— Да уж, — говорит, — надо думать.

— Вы отказываетесь отвечать на поставленный вопрос? — уточняю.

— Я ответил, — он с вызовом смотрит мне в глаза, — я нашел их.

Хорошие глазки — темные, выразительные. Милый, в общем-то, мальчик. Жаль, что такой упрямый.

— Что ж, — вздыхаю, и взгляд у меня при этом такой искренний, — делать нечего.

Я киваю помощникам, которые до этого момента изображали из себя предметы обихода:

— Кладите его на стол.

Пока они раскладывают его, сопротивляющегося, на широком, обитом железом столе, я включаю газовую горелку под жаровней; кладу в жаровню металлический прут, обмотанный на конце изолятором. Мое любимое орудие: просто и страшно. Оно быстро нагревается.

Ланкович на столе, руки и ноги его крепко удерживаются моими мальчиками. Я глянула мельком на прут — уже раскалился. Подхожу к Ланковичу, медленно и со вкусом расстегиваю его рубашку, обнажая грудь и частично живот. Интересуюсь:

— Боитесь?

Молчит. Впрочем, и вопрос был лишь для проформы. Конечно, боится. Подношу раскаленный докрасна прут к его глазам. Он жмурится, но я знаю, что жар ощущается и сквозь сомкнутые веки.

— Поставщик?

— Нашел, — шепчет он. А сам страхом так и полыхает.

— Открой глаза, — приказываю я.

Он слушается. Я медленно подношу прут к его груди. Ланкович затаивает дыхание. В воздухе пахнет паленым — это скручиваются волосы на его теле, но кожи железо еще не коснулось. И не коснется. Хоть Ланкович об этом и не догадывается, но в мои планы не входит калечить его. Главное — психологическая атака. Выдержит — ему плюс. Начнет ломаться — нажим ослабим. Пока же жмурит глаза и молчит. Я улыбаюсь и кладу прут обратно на жаровню. Выключаю газ.

— Дмитрий, — зову я, — посмотрите на меня.

Он в ужасе скашивает взгляд на свою грудь, следов ожога там нет, с облегчением вздыхает, потом смотрит мне в лицо, и во взгляде его я неожиданно читаю торжество. Ах ты, щенок! Это злит меня. Я всегда злюсь, когда они заставляют над собой издеваться, но этот еще и полагает, будто у меня не хватит духу продолжить! Что ж, у него будет возможность убедиться в обратном.

— Идем дальше? — интересуюсь.

— Пожалуйста, — вежливо отвечает он. Голос подрагивает, но полон достоинства.

Я смеюсь и сажусь на стул, кладя ногу на ногу.

— Милый Вы мой, ну что ж Вы себя так ведете?

Скашиваю взгляд на Андрея — тот стоит, подпирая стену, и смотрит куда-то вбок. Типа его это не касается.

— Мальчики, отпустите его, — говорю я охранникам.

— Мне кажется, — продолжаю, — что Вы мне пытаетесь нагрубить.

Ланкович садится на стол и смотрит на меня с каким-то болезненным интересом на лице. Забавный субъект.

— Я? — произносит он, — Вам? Никогда.

И даже качает головой, мол мне это показалось.

— С инструментиками, — интересуюсь, — ознакомились уже?

— Да.

— Принцип действия продемонстрировать?

— Спасибо, не надо, — отвечает он.

— Дело Ваше. И что мне с Вами делать? Бить я вас не хочу. Разлом — это вообще, по моему глубокому убеждению, варварство. Да и что мне с Вами после разлома делать? В психушку отправить? Это неинтересно.

Обеими руками Ланкович упирается о край стола, глядит на меня исподлобья. Он явно считает меня каким-то монстром. Это забавляет.

— Партия освобождения прав человека, — медленно произношу я, — это название говорит Вам о чем-либо?

— Нет, — вздрагивает он.

— А газеты Вы, значит, не читаете? — интересуюсь.

— Нет, — повторяет Ланкович и отчего-то озирается по сторонам. Я встаю и подхожу к нему ближе, заглядываю в лицо, фамильярно придерживая его за подбородок.

— Ну что ты, малыш, — спрашиваю, — ты же ничего особенно опасного не совершил. Ты и попал сюда случайно. Будь у тебя штук на пять книг меньше, вообще отделался бы административным взысканием.

Здесь я вру, достаточно было и одной, но ему знать об этом необязательно. Взгляд Ланковича становится непонимающим. Весь он излучает растерянность. Я осторожно поглаживаю его по плечу.

— Успокойся. Успокойся. Давай просто поговорим.

Снова усаживаюсь на стул. По возможности, честно и открыто смотрю на собеседника.

— Партия освобождения прав человека. Ты слышал о ней?

Он утвердительно кивает головой и пытается слезть со стола.

— Нет, ты сиди, сиди, — говорю я ему ласково, — нам так удобнее будет беседовать. Ты не имеешь к ней никакого отношения.

Заминка. Затем:

— Да.

— Однако понимаешь, что люди, распространяющие литературу подобно той, что была обнаружена у тебя дома, должны иметь информацию об этой организации.

— Ну…

— Когда ты нашел книги?

Он мнется и смотрит в пол. Бедный мальчик. Врать — это тоже искусство.

— На той неделе, в среду или четверг.

— Почему не сдал их в отделение СИ? Не успел?

— Да.

— Согласись, подобная литература нечасто валяется на дороге. Ведь так?

— Да, но…

— Вероятность этого чрезвычайно мала. Она мала настолько, что я имею полное право заподозрить тебя во лжи. И я могла бы удовлетвориться лишь подозрениями, если бы ни одно но. Я Мастер, Дима, я чувствую, когда люди говорят неправду.

Я встаю и отхожу ближе к двери. Смотрю на него издалека очень серьезно и снова спрашиваю:

— Так где ты взял эти книги?

— Нашел, — ухмыляется он.

Нет, но это уже оскорбление! Он меня достал! Это уже неуважение к власти. А неуважение к власти должно наказываться. Так гласит Регламент.

Смотрю на Андрея — он заинтересованно прислушивается к нашему разговору.

— Подготовьте заключенного к экзекуции, — произношу я сухо.

Руки и ноги Ланковича уже не удерживаются охранниками. Для таких умных как он, в конструкции стола предусмотрены специальные кольца. Что там думает Ланкович об Инквизиции в целом и обо мне в частности — наплевать. Задираю выше его рубашку. Наклоняюсь к нему и шепчу на ухо:

— Порка, Дима, это так унизительно.

Он вздрагивает всем телом, а я утешительно хлопаю его по плечу, мол, не нервничай, все путем. Ловлю на себе настороженный взгляд Андрея:

— Выйди, — говорю ему, — и мальчиков с собой забери. Я справлюсь сама.

Холодным тоном зачитываю официальную часть:

— За отказ от дачи показаний Вы, Ланкович Дмитрий, будете подвергнуты порке плетьми.

И приступаю. Но быстро выдыхаюсь, стол высоковат, да и мероприятие непривычно. Зову Андрея, но не для того, чтобы освободить Ланковича, а чтобы продолжить наказание. Смотрю со стороны, как Андрюха, кривясь и морщась — он тоже очень не любит это занятие — продолжает начатое мною дело.

Ланкович молчит. Велю помощнику остановиться. Проверяю, не потерял ли заключенный сознание. Нет, просто молчит и кусает губы. Приказываю увеличить силу и частоту ударов. Мой зам нехотя подчиняется. И вот, слышу первый вскрик, второй…четвертый.

— Хватит, — говорю я, и Андрей с облегчением передает мне плеть.

— Отвяжите подозреваемого и отведите его в камеру, — приказываю, складывая орудие наказания в целлофановый пакет — ее еще нужно отдать продезинфицировать.

Освобожденный Ланкович заправляет рубашку в брюки и смотрит на меня с ненавистью. Наплевать. Не первый и не последний. Хотя, пожалуй, хорошо, что его сила не актуализирована. Если бы за его способности взялся специалист, такой, как я, к примеру, тогда все, держись планета.