"Королева в изгнании" - читать интересную книгу автора (Буркин Юлий Сергеевич)

2

— Мышонок, я не понял, куда ты положил деньги? — Гога недоуменно наморщив лоб, стоял возле открытого сейфа.

Его «мышонок» — флегматичная рыжая лярва с неожиданным именем Амалия — лениво перекатила дородное тело с боку на бок.

— Тама они. Где всегда. Не по глазам, что ли?

— Да где «тама», дура?! — неожиданно взъярился Гога, — где — "тама"?! — последнее слово он выкрикнул с привизгиванием, словно собрался плакать.

"Мышонок" установила свое полное веснушчатое тело в вертикальное положение, протопала босыми ногами к сейфу и Пизанской башней нависла над Гогой.

— Вот тут они все были. И те, что вчера дал, я сюда поклала, — ткнула она пальцем в среднюю полочку. — Как ты вчера мне их отдал, так я и положила.

— Ну, и где они? — с надрывом поинтересовался Гога.

— Нету, — констатировал "Мышонок"-Амалия.

— Вижу, — печально согласился Гога.

Они одновременно повернулись кругом, подошли к кровати и уселись на краешек.

— А! — понимающе улыбнулась Амалия, — ты меня разыгрываешь. Ох, шутник! — и она восхищенно покивала головой.

— Какой там шутник! — снова взорвался Гога и даже подскочил на кровати. — Клоуна нашла! Сказала б мне, сколько тебе надо, я бы сам дал!

— Да ты че, Гога, обезумел? Не брала я твоих денег!

— А кто?! Кто?! Сами ускакали? Куда они деться-то могли? ТЫ одна в доме! Не надо меня за фраера держать!

Все сказанное было столь резонно, что «Мышонок», не найдя убедительного ответа, просто захныкал, размазывая слезы по щекам.

— Не зна-аю я, не брала-а…

И слезы эти неожиданно убедили Гогу. Бабы, они, конечно, дуры, и выкинуть могут все что угодно. Взять и потерять, взять и прокутить, взять и отдать — новому, к примеру, любовнику… (Последняя идея кольнула его иголочкой ревности.) Но потом — так натурально сыграть неведение и невинность… Он слишком хорошо знал ее. Не смогла бы.

— К нам заходил кто-нибудь? — Гога трясущейся рукой успокаивающе погладил ее плечо.

— Никто-о-о, — продолжала скулить Амалия, — не было никого-о… Девка какая-то заходила, тебя спрашивала. — И тут же слезы высохли на ее щеках. — Ага. Девка. Я ей говорю через дверь: "Нету его". А она: "Можно я записку оставлю?" Я открыла, а ее уже нету.

— Маруся, — сразу все понял Гога. — Маруся вернулась. Труба нам всем. — И он уточнил: — Ты открыла, а ее нет — так?

— Ну, — неуверенно начала Амалия, — вообще-то, я когда открыла, она, вроде, стояла еще. А потом — р-раз — и нету. Ну, думаю, глюки… Я датая была. Скучно же одной… Точно! Это она! Теперь-то я вспомнила, что ты рассказывал, а тогда — не поняла!

— Линять надо, Мышонок, — аж перекосился от страха Гога. И повторил: — Иначе — труба нам всем! За Кису своего она нам всем глотки перережет.

— Ты ж говорил, она добрая…

— Добрая… А вон Шахиня как умчалась, только пятки сверкали!

— Ты-то в чем виноват? Ты ж ее Кису не трогал.

— А она знает? Разбираться будет? — Гога сокрушенно почесал загривок. — Вот же напасть. Откуда она нарисовалась? Вот и верь после этого газетам…

— Слушай, — выпучила глаза Амалия, — а может она и сейчас — тут?

Моментально в комнате воцарилась гнетущая тишина. Маша действительно была тут. Никак не удавалось выскользнуть из квартиры. Мстить она никому не собиралась, а уж Гоге — и подавно. Денег из его сейфа ей хватило бы надолго… Одно непонятно: о каких газетах он только что толковал?

И тут она впервые заметила то, на что доселе не обращала внимания. Над диваном, на стене висела пришпиленная канцелярской кнопкой небольшая газетная вырезка — текст и фото. Это было тем удивительнее, что Маша была уверена: за всю свою жизнь Гога вряд ли прочел хоть одну газету.

Не обращая внимания на нахохлившуюся парочку на диване, она приблизилась и разглядела на снимке… себя. В наручниках, с двумя милиционерами за спиной. И взгляд — испуганный и беспомощный…

Маша потрясла головой. Что это? Фотография из будущего? Из невеселого довольно будущего.

Прочла заголовок: "Девочка-невидимка поймана с поличным". И дальше: "Мы уже не раз писали о девушке-невидимке, входящей в одну из преступных группировок Санкт-Петербурга. Редакция…"

— Маруся, ты здесь? — ласково-ласково спросил Гога пустоту.

— Здесь, здесь, помолчи немного, — довольно бесцеремонно ответила ему пустота. Маша продолжала жадно читать. (Она не видела как побелело и вытянулось в этот момент «мышоночье» лицо.)

Маша не верила своим глазам. Это было невозможно, необъяснимо… А главное — была фотография…

— Гога, — позвала она.

— Ась? — подобострастно отозвался тот.

— Да расслабься ты, не буду я тебя убивать… И деньги верну. Даже сейчас половину верну… — Из воздуха возникли толстенькие пачечки баксов и легли на стол. — А вторую половину, считай, я у тебя заняла.

— Конечно, конечно, об чем речь, — суетливо согласился тот.

— Расслабься, я сказала. Деньги я действительно верну. И ни тебя, ни подругу твою не трону. Мне сейчас помощь нужна. Не обижу… Или так: если мне сейчас поможешь, когда-нибудь и я — тебе. А помощь невидимки может быть незаменимой.

— Соглашайся, соглашайся, — выказывая чисто женскую дальновидность (или жадность?), затараторила Амалия. А Гога, видно, действительно, наконец, расслабившись, развел руками:

— Могла бы и не спрашивать, Маруся… Дай-ка, я хоть потрогаю тебя.

Секунду поколебавшись, Маша опустилась на колени возле дивана, взяла в свою ладонь гогину руку, положила ее на свое лицо.

Тот, убеждаясь в ее материальности, ощупал нос, губы, волосы, прошелся по шее, груди (по старой памяти Маша позволила ему это), затем улыбнулся наконец-то искренней, почти счастливой улыбкой и неожиданно заставил Машу покраснеть, заявив с причмокиванием:

— Хороша, чертовка!

— Хороша Маша, да не ваша, — несмотря на испуг, ревниво проворчала Амалия.

— Вот-вот! — строго сказала Маша, но и сама почувствовала, что голос ее прозвучал как-то уж слишком тоненько. Неубедительно.

Довольно хохотнув, Гога окончательно успокоился:

— Ладно, Маруся. Чего тебе надо-то?

Помолчав, Маша ответила:

— Понимаешь, Гога… меня никто не арестовывал.

— Так это не ты, что ли? — ткнул пальцем Гога в бумажку на стене.

— Вроде, я… Только не было меня там… Вот в этом я и хочу разобраться.

— Ясненько, — покивал Гога, — ясненько… — И вдруг обернулся к «Мышонку»: — Ты бы поесть собрала, а? У нас все-таки гость. Она, хоть и невидимая, а кушать тоже хочет…

Действительно, два батончика «Сникерс» за сутки — не самая сытная пища.

…"Мышонок" уютно повизгивал, наблюдая за тем, как в пустоте над столом исчезают куски мяса жареного под сметанным соусом, хлеб и ломтики овощей из приготовленного ею салата. (Только теперь Маша смогла по достоинству оценить Гогин выбор подруги жизни: готовила Амалия отменно.) «Мышонок» повизгивал, а Гога и Маша, то и дело перескакивая на захватывающие воспоминания, говорили о том, что и где им предстоит делать.

Собственно, Маша и сама толком не понимала, какую именно помощь она ждет от Гоги. По большому счету, ей просто нужен был ХОТЬ КТО-ТО. Одиночество, отсутствие близких людей угнетало ее. А теперь, прочтя эту газетную вырезку, она растерялась и вовсе… Да что там вырезка! Гога сказал ей:

— Как тебя менты повязали, я сначала-то по телику увидел, в «новостях»… Я сам-то тебя только раз в жизни видел, да и то — мельком, когда Прорву покоцали. Али-Бабе позвонил, а он телевизор не смотрел. Так я потом пол дня перед телеком сидел, все ждал, может, повторят, чтобы на видик записать. И повторили! Я Али-Бабе запись показал, он говорит: "Маруся. Никакой ошибки…" Тут-то у меня чуток и отлегло от сердца…

— Ну спасибо!

— А ты как думала? Я как узнал, что они Кису твоего пришили, так, думаю, все — хана нам всем.

— Жив он… Да и не в этом дело… А запись у тебя не сохранилась, скорее, не спросила, а констатировала она.

Гога хлопнул себя по лбу:

— Точно! Есть!

Информационный сюжет об ее аресте был совсем коротким: за кадром звучал комментарий журналиста, почти дословно совпадающий с газетным текстом, а на экране мелькали какие-то люди, милицейские машины, роскошное фойе какого-то учреждения… И вот через это-то фойе и волокли ее двое спецназовцев — к дверям, на улицу. Всего — секунд пять-шесть.

Пока съемка велась в помещении, Маша еще сомневалась, но вот камера переместилась на тротуар, под яркий солнечный свет, оператор дал крупный план, и Маша ясно увидела себя. Именно СЕБЯ. Сомнений быть не могло. Даже свитер она свой узнала… Слезы на глазах…

Под конец комментатор продиктовал те же телефоны, что были указаны в публикации, внизу экрана пробежали цифровые титры.

Гога выключил телевизор. Маша глянула на себя в зеркало. Те же глаза. Те же слезы.

— Давай-ка, Маруся, позвоним, для начала, — предложил Гога. — Типа, мы — свидетели. Придумаем чего-нибудь. Хотя мне, ох, как не охота с прокуратурой связываться!..

Маша провела рукой по лицу, утирая слезы (хорошо, ее хоть не видят):

— Ты и не будешь связываться. Меня проводишь, и все.

— Добро.

— А как, к стати, Шахиня поживает?

— Кто ж ее знает. С тех пор, как она с Кисой твоим в бега подалась, я и не видел ее. И век бы еще не видел.

— И меня.

— А тебя я и так — не вижу. Теперь, правда, кажись, увижу — ты же раздваиваться стала…

Но Маша уже не слушала его, а, взяв радиотелефон, набирала номер. Что сказать? С чего начать разговор?

— Дежурный слушает.

— Здравствуйте. Я — по "делу Маруси".

— Одну минуту. Соединяю.

В трубке колокольчиками проиграла какая-то мелодия, затем прозвучал властный, слегка раздраженный мужской голос:

— Да! Слушаю вас.

Маша слегка оробела:

— Я по "делу Маруси"…

— Вы можете назвать себя?

— Не хотелось бы.

— То есть вы желаете остаться инкогнито. Хорошо. Что вы имеете сообщить?

— Все. Я знаю о ней все. Каждый ее шаг.

— Вот как. — Голос слегка смягчился. — Тогда не хотелось бы по телефону. Может, вы могли бы подъехать сюда?

Маша уже сумела взять себя в руки. Пусть у простых смертных при слове «прокуратура» сердчишко колотится, ей-то чего бояться? И она решила говорить с позиции силы:

— Но у меня есть условие.

На том конце провода помолчали. Потом раздался мягкий смешок, и голос поинтересовался:

— Ну-ну, и что же это за условие?

— Она должна присутствовать при разговоре. Иначе, я не скажу ни слова.

— То есть, вам необходима очная ставка?

— Пусть так.

— Нет проблем. Сегодня подъедите?

Внезапно Маша испугалась. Очная ставка с собой…

— Нет, лучше завтра… Во второй половине дня.

— В четырнадцать ноль-ноль.

— Хорошо.

— Записывайте адрес. — Он продиктовал, затем добавил: — Если бы вы назвали себя, выписал бы вам пропуск. А так — придется встретить на вахте. Как я вас узнаю?

— Я… — начала Маша, но тут же спохватилась. — Вы меня узнаете. Точно узнаете.

— Вы уверены? — в голосе звучало то ли сомнение, то ли тщательно скрываемое возбуждение. Маша промолчала, и он продолжил: — Хорошо, договорились. Завтра в два я встречу вас на вахте, возле дежурного. Постарайтесь не опаздывать.

…Возле прокуратуры Гога с каменной мордой остался ждать ее в своем «москвиче». А Маша прошла внутрь. Не успела она сделать по ковровой дорожке и пяти шагов к милиционеру, как навстречу ей со стула поднялся высокий подтянутый мужчина лет сорока.

Его густая шевелюра была почти полностью седой, лишь кое-где пробивались темные пряди. Его смуглое лицо сразу расположило Машу к доверию, особенно — то, как насмешливо поблескивали его черные глаза. Насмешливо, но — с интересом… Ну, еще бы, ведь вряд ли он ожидал увидеть перед собой вторую Машу.

— Да, вас трудно не узнать! Ничего не понимаю! Объясните, что происходит?

— Может быть, не здесь? — Легко улыбнулась Маша. Легко, оттого, что человек этот был явно симпатичен ей. Сейчас, приглядевшись, она поняла, что сходу не верно определила его возраст: обманула выправка — явно военная. Ему уже далеко за сорок, а то и все пятьдесят.

— Да-да, конечно, — кивнул он и представился: Илья Аркадьевич Берман.

Она пожала его сухую крепкую руку.

— Мария.

— Феноменально! — вскричал Илья Аркадьевич. — Все, оказывается, еще интересней, чем я предполагал! Но как вы… — И тут же оборвал себя. Пойдемте-пойдемте… Это со мной, — бросил он дежурному и повел ее вверх по лестнице.

Вошли в светлый просторный кабинет. Он разительно отличался от рабочего места следователя Зыкова: бежевая офисная мебель, большое, забранное белыми жалюзи, окно, компьютер…

— Неплохо живут, оказывается, следователи, — заметила Маша.

— Дешево цените, — доброжелательно откликнулся Илья Аркадьевич, — не следователи, а референты генерального прокурора республики. Точнее референт, потому что он один. И это — я. Да вы садитесь!

— А что такое «референт»?

— Помощник, советник, ну, и все такое…

— Понятно.

Внезапно, без всякой видимой на то причины, Маше почудилось во всем происходящем что-то неестественное… Какой-то опереточный елей…

Она села в удобное вращающееся кресло.

— Ну, и где вторая я?

Илья Аркадьевич сел за стол напротив нее.

— А вам не кажется, что логичнее будет сперва нам побеседовать вдвоем?

— Нет. Я, по-моему, ясно вам по телефону сказала.

— Хорошо, хорошо, — непринужденно улыбнулся Илья Аркадьевич. Но Маше почему-то показалось, что непринужденность эта дается ему с трудом. Только за ней ехать придется. Я сейчас дам команду, а пока — посидим, поболтаем…

— Сколько времени придется ждать?

— Минут сорок. Не много.

И ТУТ ЛЕГКОЕ ДОСЕЛЕ ОЩУЩЕНИЕ ОПАСНОСТИ, СЛОВНО ВЗОРВАВШИСЬ, ЗАПОЛНИЛО ЕЕ ВСЮ. Словно она оказалась в логове волка или в пещере, в полной темноте. Она порывисто встала.

— Проводите меня к выходу.

— Ну что вы, право, — вскочил вместе с ней Илья Аркадьевич. — Я пошутил. Очень уж хотелось побеседовать с вами наедине. Маша — здесь, сейчас ее приведут.

Скорее всего, где-то под столом была кнопка, потому что, не успел он закончить фразу, как дверь открылась, и на пороге возник молоденький старшина милиции.

— Володя, — явно не по уставу обратился к нему Илья Аркадьевич, сходи-ка за Марией.

Старшина нахмурился.

— А эта? — пробасил он, указывая на Машу.

— Иди, иди… Это — другая, — раздраженно повысил голос Илья Аркадьевич. — И быстрее! — И снова повернулся к собеседнице: — Совсем тут разболтались.

Маша сидела, нахохлившись, как воробей. Она ожидала любой провокации.

С минуту длилось тягостное молчание. Наконец, тишину прервали шаги, дверь вновь отварилась.

На пороге стояли двое.