"Эпицентр" - читать интересную книгу автора (Партыка Кирилл)

ГЛАВА 13

На этот раз знакомый караул выгнал меня из джипа, обыскал его вдоль и поперек, забрал все оружие и лишь после этого позволил мне въехать в Крепость. Машину мне велели загнать на стоянку, а самого повели к Директору.

В Крепости царили напряжение и организованность. Никто не шлялся по улицам, не сидел на лавочках. Изредка в разных направлениях пробегали люди с какой-то явно военной ношей. Грохоча сапогами по асфальту, строем протрусил небольшой отряд бойцов в касках и бронежилетах. На крышах домов виднелись человеческие фигуры. В лучах рассвета оттуда постреливали отблесками оптические прицелы. На караульных вышках чернели силуэты крупнокалиберных пулеметов.

Крепость пребывала в полной боевой готовности.

В кабинете Директора не оказалось. Немолодая секретарша сообщила, что он с час уже на наблюдательном пункте. Я рявкнул на сопровождавшего меня юного бойца – какого черта?! кто мне здесь не доверяет?! Секретарша кивнула, и боец остался в растерянности топтаться в приемной. Дорогу к наблюдательному пункту я знал прекрасно.

Стены комнат в квартире на верхнем этаже были снесены. Образовалось обширное помещение, из которого открывался широкий внешний обзор. У окон, впрочем, никто не топтался, хоть там и торчали на треногах несколько армейских оптических приборов. От стены к стене тянулись столы с компьютерами и мониторами видеонаблюдения. Сейчас они передавали изображения с камер на стенах Крепости. Над операторами нависали директорские заместители и штабисты. Кое-кто из замов, должно быть чтобы выглядеть соответственно ситуации, напялил поверх пиджака бронежилет и прицепил к поясу кобуру. Выглядело это довольно нелепо.

Из окон открывался обширный вид на городские кварталы. Сквозь приоткрытые рамы доносилась частая отдаленная пальба, иногда глухо хлопали взрывы гранат. Я прислушался. Звуки боя возникали то в одном, то в другом месте. Кажется, разборки и передел продолжались. Ближе к центру над домами стояли несколько черных столбов дыма.

Директор прохаживался вдоль рядов экранов, бросая на них пристальный взгляд. Все у них здесь было до ломоты в зубах серьезно и организованно… и как-то карикатурно. Но я чувствовал, что никто не боялся, и мне это нравилось.

Заметив меня, Директор призывно махнул рукой. Я подошел.

– Ты, Серега, как всегда, все знаешь наперед. У меня ночью в городе действовали три группы. Так я их вернул. А через полчаса началась заварушка. Отсюда много не разглядишь. Мы отправили разведчиков. Они докладывают, что собор сгорел к чертовой матери, кругом полно трупов. Схлестнулись Урки, Менты и Святоши. Ты не в курсе, из-за чего?

Я пожал плечами.

– Ладно, – махнул рукой Директор, – позже проясним. Информация противоречивая. Насколько нам известно, после боя возле собора муштаевская братва сцепилась с комодовской. Но потом они вроде договорились. И вместе пошли мочить Ментов. Оказалось, что не всех Святош перебили в храме. Какой-то их отряд маневрирует по улицам и палит в каждого встречного. Наверняка пострадали мирные жители.

Я усмехнулся.

– Мирные жители от центра держатся подальше, так что вряд ли… А что касается перестрелок, это скоро уляжется. Сейчас главная сила у Комода. Он всех и объединит. С отдельными группами несогласных они постепенно разберутся. Дело в другом. Не исключено, что окрепший Комод нанесет вам визит.

– Пусть наносит. Мы ему тоже кое-что нанесем. Так нанесем, что морда посинеет.

Я раздумывал, сообщить ли Директору о странных чужаках, толкущихся возле Комода? Но потом решил воздержаться: проницательный Директор мог заподозрить, что я не просто в курсе дела. Он мог подумать, что я – в деле! Незачем мне привлекать к себе лишнее внимание и вызывать подозрения. Работяги, конечно, меня отлично знают и подвоха не ждут. Обыск у ворот – простая формальность военного положения. Но мне ни к чему, чтобы кто-то как-то связывал со мной возникшую войну.

– Комод непременно явится с вами торговаться, – сказал я. – Рано или поздно.

Директор поморщился:

– Какая разница, сколько там банд – три, пять или одна? Одна даже лучше, меньше противоречий и неразберихи. А то мы своих людей по делам посылаем, а к ним то одни пристают, то другие. Трудно работать.

– Не исключено, что работать легче не станет.

– Ладно тебе, Сергей Николаевич, пессимизм разводить. Ты, я смотрю, ночь тоже не спал. Иди, помойся, позавтракай, кофе выпей, чтоб носом не клевать, и через час ко мне в кабинет. Я тебе говорил, что серьезное дело есть. Но ты вчера сильно торопился.- Директор вдруг быстро взглянул на меня. – А куда ты, собственно, торопился?

– У меня экспедиционный транспорт есть, горючее и всякие принадлежности. Да и товар кое-какой. Надо было позаботиться о сохранности.

– Хозяйственный ты у нас мужик, – протянул Директор. – Небось добра в свои тайники натащил побольше нашего. Ладно. Иди пока.

В свое удовольствие наполоскавшись в горячем душе, я отправился в столовую. У них здесь было не кафе, упаси боже, не бар, а именно столовая. Как в старые добрые времена на процветающем заводе: с рядами столиков в просторном зале, с блещущими никелем прилавками и горками разносов на специальных столах, с мозаикой на стенах, изображающей сцены из жизни Работяг: главным образом ударный труд. Местные умельцы постарались – в соответствии со вкусами Директора.

В последние перед Чумой годы его настоящий завод давно и безнадежно лежал на боку. Петр Палыч мог, как многие, запустить руку в ставшие ничейными закрома и оборудовать собственный успешный бизнес. Но он был другой человек. Исключение из правил. Он матерно отзывался о «коммуняках, которые людям всю плешь проели». Но терпеть не мог и все последующие новые власти. А уж в обиходе предпочитал исключительно старые традиции, «когда о рабочем думали, а не под зад его к едреной матери!». Короче, в идеологических установках Директора разобраться было непросто. Одно я знал точно: «дерьмократию» он любил еще меньше «коммуняк». А «вертикаль власти» крыл вертикально, горизонтально и по диагонали в выражениях, богато почерпнутых у рабочего класса. Родись он где-нибудь «за бугром», в цивилизованных «капиталистических джунглях», в мире прирученного «волчьего чистогана», не проварись в отечественном дерьме всеобщей разрухи и сменившего ее «всеобщего процветания», из него вышел бы нормальный фабрикант, добропорядочный член консервативной партии. В сущности, он был добрый и смелый человек, дельный и решительный организатор. Только вот с политической мешаниной в его голове ничего не смогла поделать даже Чума.

Спиртное столовка подавала только в «банкетном зале», отделенном от общего стеклянной стеной, завешенной плотными драпировками. А туда, понятно, ход был лишь для избранных. Там же, в импортном автомате, варили отличный кофе.

Я мог бы впереться в банкетный зал, и меня бы оттуда не прогнали, учитывая общеизвестное директорское отношение к вольному Ездоку. Но я просто уселся за обычный столик и поманил маявшуюся от безделья раздатчицу Нинку, тридцатилетнюю бабенку, не утратившую своей привлекательности.

Она показала мне фигу: «Я тебе официантка, что ли?!» Но, покобенившись, все-таки подошла.

– Здравствуйте, Нина, – сказал я.

– Здравствуй, здравствуй, приблудный,- ответствовала она. – Привык в своем гадючнике, в «Арго» этом, чтоб тебе всякие ссыкухи на цырлах прислуживали. А тут тебе не рЫсторан! Сам бери разнос и в очередь.

– Дорогая Нина,- сказал я.- В «Арго» вы отродясь не бывали и про ссыкух на цырлах придумали сами. Там бармен такой есть, Макс. И несколько его подручных. Не то официанты, не то вышибалы… И вот, представьте, что человек после всякого безобразия попал в ваш уютный уголок. И увидел замечательную женщину в одиночестве за прилавком, где, кстати, никакой очереди нет. И ему очень захотелось, чтобы эта очаровательная, красивая женщина подошла и обласкала его вниманием. А уж он-то в долгу не останется.

Я запустил руку в один из множества своих карманов, извлек оттуда тюбик польской, но все равно хорошей помады и, привстав, картинно протянул Нинке.

Ее глаза заблестели.

– Ох и трепло ты! – Но помаду взяла.

Я попросил стакан водки, большую чашку крепкого «тройного» кофе (из автомата в банкетном зале) и чего-нибудь мясного. Нинка, делано ворча, отправилась выполнять заказ.

Когда я, одним глотком отхлебнув полстакана, уплетал поджарку, в зал вошла девушка в белом медицинском халате. У меня екнуло под ложечкой. Девушка была когда-то одной из немногочисленных подруг, которыми на новом месте успела обзавестись моя жена. Несколько раз она бывала у нас в гостях. Ее звали Лариса. Я не лез в разговор, когда дамы ворковали и хихикали о своем, о женском. Так что мое знакомство с Ларисой носило весьма поверхностный характер. Помню, как позже впервые встретил ее в Крепости. Радость оттого, что она уцелела, тут же смыло волной жуткой тоски. Перед глазами проплыла наша квартира, накрытый стол, моя живая и невредимая супруга, резвящийся сынишка. Мне стоило большого труда непринужденно поздороваться с Ларисой и выразить радость по поводу того, что она жива и здорова. Впрочем, теперь все это было уже в прошлом.

Заметив меня, Лариса помахала рукой и вскоре от прилавка подошла к моему столику с подносом, на котором она несла свой завтрак – стакан чая и пару бутербродов.

– Здравствуй, – сказала Лариса, машинально поправляя свои рыжеватые, коротко остриженные волосы. С этой прической она могла бы походить на мальчишку-подростка, если бы не ее фигура. Фигурка у нее была что надо. – Давно тебя не видела. Даже беспокоиться начала.

Я пожал плечами.

– Что со мной сделается?!

– Много чего, – не согласилась она. – При твоей-то жизни. Почему ты не хочешь остаться?

– Это длинно, путано и неинтересно, – отмахнулся я. – Ты же знаешь. Чего опять начинать?

– Сережа, – сказала Лариса, – мне иногда снится, что тебя убили. Будто ты лежишь где-то на улице весь в крови. И еще живой. Но сейчас умрешь, потому что некому помочь. Я все это вижу, но меня рядом нет. Мне страшно до ужаса и жалко до крика. Я просыпаюсь вся в слезах. Мне это часто снится. А ты даже говорить не хочешь про то, чтобы остановиться.

Я помолчал, потом ответил:

– Я пока не могу. Извини.

Знала бы она на самом деле, по ком убивается во сне! Знала бы про трупы, которые я оставил за спиной, про все остальное… Может, и убиваться бы не стала. Но она помнила другое.

…Как-то отряд из Крепости отправился по заброшенным аптекам за лекарствами. Лекарств там почти не оставалось, а те, что еще оставались, давно пришли в негодность. Обычно поисковики привозили всякую дрянь, негодную к применению. И Лариса, работавшая врачом еще до Чумы, не выдержала. Она решила сама ехать в город. Только специалист способен найти среди хлама что-то полезное.

Накануне я ночевал в Крепости. И, выйдя утром к своему джипу, увидел приготовления отряда. Водитель копался под капотом пикапа, трое охранников курили поодаль. Лариса рассматривала какие-то бумажки, должно быть, список нужных снадобий. В общем-то ничего особенного в предстоящей поездке не было. Обычно поисковиков из Крепости никто не трогал, не желая связываться с Работягами. А они старались не лезть на территории, которые кто-то считал своими. Но сейчас меня кольнуло дурное предчувствие. Мое «шестое чувство» тогда еще только нарождалось или дремало до поры. Я о нем и не подозревал. Но дурным предчувствиям давно приучился верить. Если они и не сбывались, оставалось лишь порадоваться удаче.

Срочных дел у меня не было. Минут через десять после отъезда поисковой группы я тоже вырулил за ворота Крепости.

Я догнал их быстро: заметил на перекрестке мелькнувший пикап. Но не стал приближаться. Так и ехал по параллельной улице, не давая о себе знать, но и не отставая. Чем бы я объяснил свое сопровождение? Неврозом?

Они, углубившись в городские окраины, несколько раз останавливались и обшаривали разоренные аптеки. В кузове пикапа уже громоздилась горка коробок и свертков. Ларисино участие в походе явно шло на пользу делу.

Последняя остановка случилась у самой набережной. Я поставил джип под прикрытием разросшихся декоративных кустарников, от нечего делать прихлебывал из фляжки, курил и наблюдал за работой отряда. Я совсем уже разуверился в своем предчувствии, когда услышал тихий плеск. Это была не случайно набежавшая волна. Неоткуда было взяться такому плеску. Я насторожился. Из-за бетонного парапета набережной я не видел, что происходило у самой воды. Но там определенно что-то происходило. Я закинул за плечо автомат и осторожно направился к парапету. Но не успел сделать и десятка шагов.

Я тогда еще не встречал Ихтиандров. Они не водились в городской акватории. Но по рассказам я знал, как они выглядят: гибкие тела с жесткой зеленовато-розовой кожей, гладкие, безо всякой растительности, но с признаками чешуи на плечах и спине; конечности с перепонками между пальцев; удлиненные головы с выпуклыми глазами и кожистыми клапанами на месте ушей. По слухам, Ихтиандры были не агрессивны и опасности не представляли, если их не задевать.

Но о тварях, перебравшихся через парапет, я ни от кого не слышал. Их было пять или шесть. Они отдаленно походили на Ихтиандров, но кожа их была маслянисто-черной, короткие пальцы на куцых, будто недоразвитых конечностях оканчивались массивными когтями, а широкие пасти поблескивали острыми зубами. Обычные Ихтиандры были, несомненно, мутировавшими людьми, хоть такому чудовищному изменению не потомства, а уже существующих организмов не имелось объяснений. Но эти существа из воды мало походили на людей. Тела их были толстыми и непомерно длинными. У них не было плеч и шей, округлые головы составляли продолжение туловища.

Оказавшись на брусчатке набережной, черные Ихтиандры на четвереньках, мерзко извиваясь всем телом, двинулись к пикапу. Несмотря на неуклюжий способ передвижения, они оказались довольно проворными. Я понял, что они меня опередят, закричал и бросился бегом.

Поисковики, поглощенные работой, не услышали меня и не увидели приближавшихся тварей. Я стряхнул с плеча автомат и на бегу дал очередь по блестящим черным уродам. Пули срикошетили от брусчатки, не попав в цель. А потом стрелять стало нельзя. Твари мгновенно окружили пикап, мои пули могли задеть людей. Я припустил во весь опор.

Выстрелы привлекли внимание отряда, но слишком поздно. Одна из тварей прыгнула на человека и сбила с ног. Широкая пасть распахнулась до необъятных размеров, а потом челюсти сошлись с отвратительным хлюпаньем. Брызнула струя крови. Второй поисковик выстрелил из пистолета и попал в водителя пикапа. Водитель рухнул, как подкошенный, а черная тварь с удивительным проворством подмяла под себя стрелка. Воздух огласился Душераздирающим воплем. Двое оставшихся мужчин принялись палить из полуавтоматических карабинов. Пули, кажется, попадали в чудовищ, но без видимого вреда для них. По крайней мере, ни одно не прекратило атаки.

Завизжала Лариса. Я увидел, как она взлетела в кузов пикапа, вскарабкалась на груду коробок. За ней следовало извивающееся черное отродье.

Я уже догадался, что это не гуманоиды. И понял, кого они мне отдаленно напоминают. Сома Майорова. Эта гигантская рыбина, достигавшая порой почти двух метров, нередко встречалась в реке. Когда вода падала, такой сом-гигант мог оказаться отрезанным от родной стихии несколькими километрами заболоченной суши. Обычно он не погибал. Извиваясь, переваливаясь с боку на бок и упираясь мощными плавниками, он ползком преодолевал расстояние, отделяющее его от реки.

Я не знал, от кого произошли атакующие грузовичок монстры, но мысль о соме Майорова была единственной, что пришла мне в голову. Раздумывать, впрочем, было некогда. Я припал на одно колено. Если это рыбы, или теперь уже псевдорыбы, самое уязвимое место у них голова. Я тщательно прицелился и выпустил короткую очередь в тварь, подбирающуюся к Ларисе. Черное тело, будто выдернутое лесой из воды, свернулось кольцом, потом так же конвульсивно развернулось и покатилось на землю. Оно продолжало биться и извиваться, но опасности уже, похоже, не представляло.

Я скова побежал, потому что остальные люди и твари сплелись в один клубок, и стрелять было невозможно. Но, приблизившись, я понял, что мои опасения попасть в людей напрасны. Людям уже ничто не могло повредить. Больше не осторожничая, я прострелил башку еще одному чудовищу, которое тут же завязалось узлом и принялось исполнять на земле пляску Святого Витта.

Оставшиеся хищники продолжали терзать свои жертвы, не обращая внимания на выстрелы. Похоже, их рыбьи мозги не слишком изменились. Ещё одна черная туша полезла в кузов пикапа. Лариса снова пронзительно завизжала. Я нажал на спусковой крючок и услышал сухое щелканье. Рожок опустел, а запасные магазины остались в джипе. Я отбросил автомат, выхватил из ножен штык-нож от «калаша» и прыгнул в кузов, оказавшись между чудовищем и его добычей. Огромная пасть щелкнула зубами прямо перед моим носом. Не раздумывая, я со всего маху всадил штык в башку монстра, и тот забился в конвульсиях. Теперь, глянув вблизи, я почти не сомневался, что это псевдосом. Спихнув на землю извивающуюся тушу, я тоже спрыгнул. Но рыбьи мозги наконец среагировали на опасность. Оставшиеся твари бросили свое пиршество и устремились к парапету. Я не стал их преследовать, потому что колени у меня, признаться, изрядно дрожали. Черные туши перемахнули через бетонную ограду, раздался громкий плеск, и все стихло.

Я огляделся. На останки Ларисиных коллег смотреть было жутко. В кратчайший срок твари поработали на славу. Туши трех монстров еще лениво извивались, но жизнь покидала их. Я помог Ларисе спуститься с кузова, обнял и довел до своего джипа. Женщину трясло, она даже не плакала, а скулила как побитая собачонка. Я насильно влил ей в рот половину содержимого моей фляжки, после чего дрожь и скуление прекратились.

Мы довольно долго просидели в кабине, прижавшись друг к другу. Когда волнение слегка улеглось, я почувствовал Ларисино тепло и понял, как давно у меня не было женщины. Конечно, мне не отказала бы почти ни одна шмара из «Арго», но слишком отчетливо стоял у меня перед глазами образ жены. Я просто ничего не мог с этим поделать. А сейчас вдруг почувствовал совсем иное.

Должно быть, пережитый ужас и стресс вместе с коньяком из моей фляжки по-особенному подействовали и на Ларису. Когда я крепко прижал ее к себе, она не отстранилась. Она не препятствовала мне и тогда, когда я, одержимый каким-то животным желанием, сдернул с нее свитер и расстегнул «молнию» ее брюк. Лариса в естественном виде оказалась еще более красивой и сексуальной, чем в Растянутом свитере и поношенных штанах.

Я не знаю, сколько времени мы ничего не видели и не слышали, впившись друг в друга, и потом, пребывая в полуотключке. Если бы твари вернулись, они могли полакомиться нами совершенно беспрепятственно.

Когда мы пришли в себя, Лариса принялась торопливо одеваться. Мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Не говоря ни слова, она отправилась к пикапу и по коротковолновому передатчику сообщила в Крепость о случившемся. Пока не приехал автобус с подмогой, мы не сказали друг другу ни слова.

В Крепости Лариса поведала, как все произошло. Тройка местных научников битый час вынимала из меня душу своими расспросами. Сойдясь во мнении, что моя версия насчет сома Майорова выглядит реалистично (реалистично, черт бы все побрал!), они отстали от меня. Зато Директор, не прекращая рассуждать, какой я замечательный мужик, уволок меня к себе и напоил почти до беспамятства, что со мной случалось крайне редко.

Очнулся я в какой-то спальне, где меня заботливо уложили на широкую кровать. В головах мягко поблескивал торшер, а в кресле, забросив ногу за ногу, сидела Лариса. Заметив, что я пошевелился и открыл глаза, она пересела ко мне. Я обнял ее за талию.

– Это был совершенный кошмар, – сказала Лариса. – Я тут всякого насмотрелась, но такое…

– Ты про чудовищ или про… потом? – глупо сострил я.

Она невесело усмехнулась:

– Потом-то как раз все было хорошо. Безумно и замечательно. Или даже безумно замечательно.

– Ну слава богу,- сказал я.

– Знаешь, – Лариса достала сигареты и закурила, – ты мне понравился, когда я еще в гости к твоей Кате приходила. Правда.

– А я думал, вы стрекочете, вам ни до чего дела нет.

– Ты плохо знаешь женщин.

– Не буду спорить. Негде было опыта набраться.

– Это не беда. Это хорошо, что ты тогда ничего не заметил. Тогда это было ни к чему.

Я притянул ее к себе и повалил на постель.

– Я тебе жизнью обязана, – сказала она, глядя мне прямо в глаза.

– У женщин перед мужчинами таких долгов не бывает.

– И мужчин ты тоже плохо знаешь. Мужчины и раньше всякие попадались, а теперь…

– Вот тут не соглашусь. Какие теперь попадаются мужчины, ты и представить себе не можешь. Похуже тех тварей из реки.

Она усмехнулась.

– Да, пожалуй, тебе видней.

Потом ее губы коснулись моих, и мы перестали разговаривать…

…Порой, когда я приезжал в Крепость, мы с Ларисой уединялись и занимались сексом до полного изнеможения. У нее, как выяснилось, после Чумы никого не было. Мужчин вокруг хватало и предложений нежной дружбы тоже. Но Лариса не могла. После ужасов пандемии в ней будто что-то сломалось. Она проводила в своем лазарете сутки напролет – благо работы хватало. Она старалась забыть все пережитое и никак не могла справиться с навязчивыми, жуткими воспоминаниями. И только другой пережитый ею смертельный ужас отчасти вернул ее к жизни. С точки зрения психологии ничего необычного в этом не было.

Я вряд ли мог сказать, что люблю ее. Любить я был способен только Катю – даже после ее смерти. Но Лариса стала для меня самым близким человеком из всех. Слишком близким. Настолько, что могла в неподходящий момент стать крючком, на который меня можно поддеть. Но главное даже не в этом. Она почти ничего не знала о моей жизни. Быть может, я представлялся ей эдаким романтическим героем-одиночкой, благородным спасителем…

Кто я на самом деле, знал лишь я сам. Она, наверно, любила меня. Но это-то и пугало. Она любила виртуальный образ, а не человека, погрязшего в интригах и кровавых стычках. Ей казалось, что я добр и честен. Она не видела, как я хладнокровно стрелял в людей, пусть даже и поганых. Она не понимала, что я ничем не лучше их. Она как-то сказала, что никогда бы не полюбила бандита, не ведая, что именно это с ней и произошло.

К тому же, как всякая нормальная женщина, она стремилась к оседлости и постоянству. А я как-то уж слишком быстро и бесповоротно превратился из боевого офицера в нечто вроде вольного стрелка с американского Дикого Запада. Я читал, что самые прославленные стрелки-ганфайтеры, оказавшись в городах, в объятиях закона и цивилизации, часто сникали и превращались в ничтожества. Или просто умирали в тоске по просторам диких прерий, где бал правили личное мужество и шестизарядный «кольт». Они, как и я, далеко не были праведниками, вечно шатаясь от звезды шерифа до ограблений банков и обратно. Как ни парадоксально, я стал таким современным ганфайтером. Война сделала из меня стрелка, Чума превратила эту местность в фантастическое подобие Дикого Запада. А тяга к свободе у человека от рождения – она есть или ее нет. У меня ее оказалось в избытке.

Я ненавидел Зону и большинство людей, ее населявших. Одних за то, что бандиты, других за то, что трусы и слабаки. Но подспудно я понимал, что не хочу другой жизни, даже если бы представилась возможность вырваться на Большую землю и не попасть в санлагерь.

Все это мало вязалось с семейной жизнью. А теперь, когда я понял, что со мной происходит нечто странное и неизвестно, к чему оно приведет, я гнал от себя мысли о каких-то серьезных отношениях.

…В столовой мы с Ларисой просидели около часа, болтая в основном о пустяках, чтобы не мучить друг друга. Наконец явился юнец в камуфляже и сердито объявил, что Директор меня заждался.