"Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков" - читать интересную книгу автора (Гладков Теодор Кириллович)

Будни войны

К концу 1942 года Короткову при всем его природном оптимизме стало очевидно, что рассчитывать на восстановление связи с берлинскими группами не приходится. Без сомнения, они погибли. В лучшем случае, из их состава могли уцелеть единицы. Но как узнать, кто именно, где пребывает, какими разведывательными возможностями сейчас располагает? Коротков также понимал, что кто-то из мужчин мог избежать ареста лишь потому, что был призван в вермахт, тем самым выпав из поля зрения гестапо хоть на время. (Позже выяснилось, что гестапо разыскало-таки нескольких военнослужащих, их арестовали либо непосредственно на передовой, либо в прифронтовой полосе.)

Все это означало, что засылать в Берлин связников бессмысленно. Надо направлять на территорию рейха и в оккупированные немцами страны новых агентов. И действительно, такая работа не прекращалась на всем протяжении Великой Отечественной войны. При этом приходилось преодолевать огромные трудности, обусловленные самим военным временем. Хуже всего обстояло дело с кадрами. В «ежовщину» были безжалостно истреблены не только многие опытные советские разведчики, но и политэмигранты — иностранные коммунисты и социалисты, спасавшиеся в СССР от репрессий на своей родине. Погибли тысячи немецких, австрийских, венгерских, румынских, польских антифашистов, часть из которых, несомненно, охотно вернулась бы в свои страны, чтобы с нелегальных позиций вести разведывательную работу в пользу советского государства.

Те немногие, что уцелели, в первые же дни войны подали заявления с просьбой, а точнее требованием направить их в действующую армию или в партизанские отряды. Воевали не только политэмигранты, но и их подросшие, воспитанные в московских школах или детских домах дети. В боях под Москвой потерял руку сын будущего вождя югославских партизан маршала Тито Жарко. В особом отряде Дмитрия Медведева погиб сын основателя сразу двух компартий — Румынии и Болгарии — Асен Драганов. Вместе с ним в этом легендарном отряде (у него и название-то было гордое — «Победители») воевали дочь видного болгарского революционера Тодора Павлова — «доктор Вера», ставшая после войны академиком, и испанка Африка де лас Эрас, впоследствии разведчица-нелегал. Пробился в Красную Армию шестнадцатилетний Саша Карастоянов, будущий генерал-майор. Его отец, тоже Александр, был расстрелян после подавления антифашистского восстания в болгарском городе Ломе еще до рождения сына, мать — советская разведчица и подпольщица казнена в Болгарии в 1944 году, сестра Лилия погибла в партизанском отряде в Белоруссии…

Интернационалистов-антифашистов использовала в качестве разведчиков и ГРУ, и разведотделы фронтов и армий. Зачастую то были перебежчики из числа солдат вермахта. Так, еще зимой 1941 года ушел из своей части к смоленским партизанам ефрейтор Фриц Шменкель. Около года он сражался с гитлеровцами в рядах отряда на Смоленщине, за храбрость в боях был награжден орденом Красного Знамени. После воссоединения с Красной Армией Шменкель прошел краткий курс обучения в разведшколе в Боровске и был заброшен в тыл врага с разведывательным заданием. В конце концов гитлеровские спецслужбы вышли на его след (имя Шменкеля числилось в розыскных книгах гестапо). Он был схвачен и расстрелян 23 февраля 1944 года в Минске. Шменкель стал единственным немцем-перебежчиком, посмертно удостоенным звания Героя Советского Союза.

Разведшколы, подобные той, в какой прошел подготовку Фриц Шменкель, создавались при непосредственном участии Александра Короткова. Более того, он преподавал в них оперативное мастерство, а с некоторыми слушателями, которым предстояло выполнять особо важные задания в немецком тылу, занимался индивидуально на конспиративных квартирах.

На всем протяжении войны Коротков неоднократно выезжал на фронт, руководя заброской им же подготовленных разведчиков. Случалось, переодетый в германскую форму, он беседовал в прифронтовой полосе с только что захваченными в плен вражескими офицерами и получал от них информацию, которую они утаивали на допросах в разведотделах. Казалось бы, занятие не по его званию и должности. Но шла война, и Коротков не считал зазорным и такую работу, если этим мог хоть как-то помочь командирам-фронтовикам.

Сегодня невозможно точно подсчитать, сколько антифашистов было в общей сложности заброшено во вражеский тыл, сколько погибло на трудном и опасном пути, сколько добралось до цели, сколько очутилось в застенках гестапо и было замучено и казнено, наконец, сколько пережило войну и дождалось Дня Победы.

В качестве примера автор позволил себе рассказать об одной трагической судьбе.

Мадьяра Ференца Патаки Короткову рекомендовали бывшие работники Исполкома Коминтерна. Бывший военнослужащий австро-венгерской армии, Патаки в ходе Первой мировой войны попал в русский плен и принял активное участие в Октябрьской революции. Когда разразилась гражданская война в Сибири, он сколотил из бывших пленных мадьяр, чехов, румын, и сербов красный партизанский отряд численностью до пятисот человек, который успешно сражался против колчаковцев.

По окончании гражданской войны Патаки остался в СССР, женился на русской женщине.

Коротков лично готовил Патаки к ответственному заданию. Старому партизану предстояло создать в Карпатах разветвленную диверсионно-разведывательную организацию. Здесь в прифронтовой полосе размещались в основном венгерские и румынские войска. Коротков наставлял, собственно говоря, своего подопечного по чисто разведывательным дисциплинам, поскольку воинскими он, участник двух войн, владел достаточно хорошо.

Группа Ференца Патаки в составе шести человек вылетела с подмосковного аэродрома в Карпаты в ночь на 19 августа 1943 года. Приземлились благополучно, без потерь. Очень скоро Патаки и его товарищам удалось создать мощное подполье, насчитывающее сотни патриотов. Разведчики и подпольщики действовали на обширной территории, некоторые из них были служащими румынских и венгерских государственных учреждений, на железнодорожных узлах и станциях, комендатур воинских соединений. Они собирали ценную информацию о концентрации и передвижении войск, их технической оснащенности, численности, боеспособности, о строительстве оборонительных сооружений.

Грустная статистика войны свидетельствует: срок существования крупных подпольных диверсионно-разведывательных организаций, ведущих активную боевую деятельностью в прифронтовых зонах, редко превышал пять-шесть месяцев. И погибали они целиком или частично вовсе не обязательно из-за чьего-либо предательства. Просто враг концентрированно бросал на их выявление и последующую ликвидацию своих лучших профессионалов, оснащенных специальной техникой, в их распоряжении по мере надобности передавались полицейские и воинские части.

В феврале 1944 года венгерская контрразведка вышла-таки на след организации. На протяжении двух месяцев были арестованы сотни подпольщиков, люди разных национальностей: венгры, румыны, украинцы. Был схвачен и Ференц Патаки.

Немецкие оккупанты обычно расправлялись с захваченными партизанами и подпольщиками без всякого суда: после допросов и пыток их просто расстреливали или вешали. Венгры соблюдали видимость правосудия. Но они также подвергали арестованных избиениям и пыткам.

Первую группу подпольщиков — десять человек — военный трибунал генерального штаба венгерской армии приговорил к смертной казни 18 апреля 1944 года. 17 июня публично была расстреляна еще одна группа — двадцать один патриот.

Самого Ференца Патаки и нескольких его ближайших сподвижников расстреляли лишь 4 ноября 1944 года в венгерском городе Шопроне…

Острая нехватка кадров заставила офицеров и внешней, и военной разведки обратить внимание на огромную массу пленных солдат, унтер-офицеров, офицеров и даже генералов вермахта, а также союзных Германии армий. Трезвый расчет показывал: не может быть, чтобы все эти сотни тысяч человек, разных возрастов, конфессий, гражданских и военных профессий, принадлежащие к разным слоям и классам общества, были все как один одурманены нацистской идеологией.

Ни для кого не является секретом, что военнослужащих вермахта, попавших в плен, допрашивали либо сразу после захвата, либо чуть позже, но еще в прифронтовой полосе. Уже в ходе этих первых допросов можно было хотя бы приблизительно сделать некоторые выводы о личности пленного, его взглядах на жизнь, войну, отношение к существующему в Германии режиму. Выяснилось, что довольно многие пленные вовсе не слепые фанатики, беспредельно преданные фюреру, хотя почти для всех солдат и офицеров вермахта, вне зависимости от политических воззрений в прошлом, характерно весьма серьезное отношение к данной ими воинской присяге и вообще к солдатскому долгу. Таковое, как известно у немцев в крови. Тем не менее, в ходе разговоров и бесед с пленными, особенно после Сталинграда, можно было уловить нотки сомнений в правоте того дела, за которое они воевали. Отдельные военнослужащие, хотя и боялись в этом признаться даже самим себе, постепенно начинали осознавать, что под водительством фюрера Германия движется не к мировому господству, а катится к национальной катастрофе. Короче говоря, с пленными надо было работать.

Особенно успешно трудная, требующая большого терпения, разносторонних знаний и такта воспитательная, а вернее, перевоспитательная работа велась в крупном, можно сказать, центральном лагере для военнопленных 27/I в подмосковном городе Красногорске. Этим занимались опытные советские политработники, хорошо знающие Германию, ее историю и культуру, и, разумеется, немецкий язык.

Здесь, в Красногорске, со временем начала функционировать антифашистская школа. Здесь же в июле 1943 года был образован руководящий орган движения немецких патриотов-антифашистов — Национальный комитет «Свободная Германия». Президентом НКСГ стал видный поэт Эрих Вайнерт. В состав комитета вошли и немецкие политэмигранты, нашедшие убежище в СССР, и военнопленные (в том числе даже кригспфареры — армейские священники).

В сентябре того же 1943 года в другом подмосковном лагере Лунево[132] (близ станции Сходня), где содержались генералы и старшие офицеры, была создана еще одна организация антигитлеровской направленности — «Союз немецких офицеров». Возглавил СНО генерал от артиллерии, бывший командир 51-го армейского корпуса Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, плененный в Сталинграде. Его заместителем стал бывший командир 376-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Эльдер Александр фон Даниэльс, также «сталинградец». Несколько позже к СНО присоединился и генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс. СНО примкнул к Национальному комитету «Свободная Германия».

К весне 1945 года «Союз немецких офицеров» насчитывал около четырех тысяч членов (один генерал-фельдмаршал, пятьдесят один генерал, сорок полковников, более пятидесяти подполковников, примерно сто пятьдесят майоров, четыреста капитанов, свыше трех тысяч обер-лейтенантов и лейтенантов).

Оба лагеря, как и обе антифашистские организации, стали настоящим резервом кадров советской разведки.

Очень скоро активная патриотическая и антигитлеровская деятельность НКСГ и СНО стала серьезно беспокоить командование вермахта и нацистские спецслужбы.

В январе 1944 года начальник Четвертого управления НКГБ Павел Судоплатов получил шифровку от «Тимофея» — командира разведывательно-диверсионной резидентуры (РДР) 4/190. За этим псевдонимом скрывался будущий герой Советского Союза полковник Дмитрий Медведев, а РДР под его командованием советскому народу стала известна как партизанский отряд особого назначения «Победители». «Тимофей» сообщал, что его разведчик «Колонист» через своего агента «Лик» получил достоверную информацию о следующем. В городе Ровно под вывеской частной зуболечебницы функционирует секретная школа диверсантов-террористов, предназначенных для переброски через линию фронта в советский тыл. Руководил ею до конца ноября 1943 года опытный сотрудник ведомства Шелленберга штурмбаннфюрер СС фон Ортель. В школе из числа бывших сотрудников НКВД подготовлены и уже заброшены (или находятся в процессе заброски) два боевика. Их задача: проникнуть в СНО и убить генералов фон Зейдлица-Курцбаха и фон Даниэльса[133].

Судоплатов незамедлительно передал служебную записку с этой важной информацией начальнику Второго (контрразведывательного) управления НКГБ Федотову. Поставлен был в известность о готовящемся покушении и полковник Коротков, поскольку и он, и его сотрудники вели по своей линии кропотливую работу с обоими генералами, а также другими активными деятелями НКСГ и СНО. Совместными усилиями были предприняты меры, сделавшие невозможным злодейский террористический акт.

Из сказанного выше вовсе не следует, как иногда утверждается в зарубежной печати, что СКСГ и СНО были всего лишь крышей для советской разведки. Вовсе нет. Основная деятельность этих организаций была чисто пропагандистской. Представители НКСГ и СНО (в том числе и в высоких чинах) выезжали на фронты, через громкоговорящие установки обращались к немецким военнослужащим по ту линию передовой с призывом порвать со службой в гитлеровской армии, распространяли в вермахте и на территории самого рейха антифашистские листовки, вели большую разъяснительную работу в лагерях среди своих пленных соотечественников.

Среди пленных нет-нет, да и встречались весьма интересные (с точки зрения разведки) личности. Так, в лагере немецких офицеров, пленных в Сталинграде, «108/10» (Бекетовском) содержался тридцатишестилетний — следовательно, не из кадровых, — лейтенант, занимавший ранее скромную должность начальника колонны боеприпасов зенитного дивизиона 93-й дивизии разгромленной 6-й армии. И вдруг, через посредничество соседа по комнате он довел до сведения начальника лагеря, что является племянником Гитлера. Тот, разумеется, вначале не поверил, однако другие пленные офицеры подтвердили, что лейтенант Лео Раубаль действительно племянник фюрера.

Лейтенанта доставили в Москву, поместили во Внутреннюю тюрьму, где его дважды, и весьма обстоятельно, в марте 1943 года допрашивал полковник Коротков.

Эту фамилию — Раубаль — Александр Михайлович, разумеется, знал, будучи признанным специалистом по нацистской Германии. Из всех своих довольно многочисленных родственников Гитлер был привязан лишь к своей сводной сестре Ангеле, которая одно время, еще до прихода его к власти, была кем-то вроде домохозяйки в мюнхенской квартире фюрера. У нее было двое детей: уже названный Лео и дочь Ангела, сокращенно Гели.

Хорошенькая девушка, и это вовсе не сплетни и досужие слухи, была на протяжении нескольких лет любовницей своего дяди! В сентябре 1931 года при невыясненных по сей день обстоятельствах девушка застрелилась в мюнхенской квартире Гитлера.

Протоколы обоих допросов Раубаля сохранились. Кроме того, по заданию Короткова лейтенант в камере написал подробную справку о родственниках Гитлера, его привычках, распорядке дня, круге интересов. Кроме того, Раубаль дал характеристику многим людям из ближайшего окружения фюрера, выделил степень их влияния на Гитлера. Информацию, полученную от Лео Раубаля, Коротков незамедлительно в письменной форме докладывал непосредственно наркому Меркулову.

По мнению автора, эти материалы были важны руководству наркомата, поскольку еще не был отменен Сталиным план физического уничтожения Гитлера.

Впоследствии, в конце войны и первые месяцы после ее окончания, эти сведения пригодились, когда некоторые лица, упомянутые в справке Раубаля, оказались в советском плену.

По роду своих служебных обязанностей лейтенант Лео Раубаль до своего пленения вряд ли сделал хоть один выстрел. Однако в 1949 году он был осужден на 25 лет лагерей как… военный преступник! По сталинской логике, преступлением являлось уже само родство с фюрером. Так, в тюрьме умерла простая австрийская крестьянка, которая, хоть и приходилась Гитлеру то ли двоюродной, то ли троюродной сестрой, но никогда в жизни его даже не видела!

Лео Раубалю все же повезло. Он выжил в лагере и в 1955 году, после визита в Москву канцлера ФРГ Аденауэра, был в числе нескольких сот осужденных за военные преступления немецких генералов и офицеров освобожден и вернулся на родину. Дальнейшая его судьба автору неизвестна.

К работе на советскую разведку были привлечены, возможно, сотни солдат и офицеров из числа пленных, ничтожно малое количество из миллионного к концу войны контингента лагерей.

Александр Коротков с самого начала понимал, что некоторые, пусть немногие пленные, ставшие сознательными антифашистами, тем более перебежчики, после соответствующей проверки и подготовки могут стать даже лучшими разведчиками, нежели политэмигранты. Последние совсем или почти совсем не знали реальной жизни в нацистской Германии военного времени, поскольку были давно оторваны от родины. Многие из них не служили в армии или служили давно, не представляли порядков в вермахте, взаимоотношений между военнослужащими, специфической армейской среды. Наконец, едва ли не все эмигранты числились в розыскных книгах гестапо, спецслужбы располагали их фотографиями или приметами, установили жесткий, хотя и неприметный контроль за родственниками и близкими друзьями.

За период войны в ближние и дальние тылы германской армии, а также в саму Германию и союзные либо оккупированные ею страны были заброшены сотни разведчиков из числа вчерашних солдат и офицеров вермахта. Их вклад в разгром нацизма, у кого больший, у кого меньший, несомненен. История одного такого немца воистину удивительна, ибо он участвовал во взятии Берлина.

Его звали Хайнц Мюллер. Унтер-офицер. Принадлежал к числу так называемых «непрозрачных немцев» (не правда ли, очень выразительный термин, придуманный в гестапо для неблагонадежных фольксдойче, то есть соотечественников). Таких обычно на фронт не посылали, оставляли служить в тыловых частях. Поэтому, авиамеханик Мюллер попал на фронт лишь в конце 1943 года, когда ему было уже двадцать восемь лет. Улыбчивый блондин с добрыми глазами принимал участие в антифашистском движении в Самарской области. Несколько раз подвергался арестам, последний завершился двухлетним заключением в концлагере.

После призыва в люфтваффе Мюллера направили в школу авиамехаников в Австрию, потом к месту службы во Францию. В ноябре 1943 года его перевели в Одессу, в 1-ю военно-транспортную воздушную эскадру. Самолеты эскадры «Ю-52» снабжали боеприпасами и продовольствием уже отрезанные Красной Армией части вермахта в Крыму и районе Николаева.

4 января 1944 года на обратном пути из Крыма в Одессу бортмеханик Мюллер, угрожая оружием, заставил пилотов транспортного «юнкерса» с бортовым номером НХ-АП изменить курс и совершить посадку на территории, уже освобожденной советскими войсками. Первому же подоспевшему капитану Красной Армии Мюллер протянул пять пистолетов собственный и четыре отобранных у членов экипажа, свои документы и… справку о пребывании в концлагере Дахау.

В штабе истребительной авиачасти Мюллер дал подробную информацию о своей эскадре а также о блокированной в Крыму 17-й немецкой армии.

Потом была Москва, Красногорск, лагерь 27/I, Центральная антифашистская школа. В августе 1944 года Мюллер был официально освобожден из плена. Его привезли в Москву и поселили на одной из конспиративных квартир, которыми располагал отдел полковника Короткова.

Личные данные Мюллера, черты его характера, убежденный антифашизм, наконец, военная профессия, сразу подсказали Короткову, в каком качестве возможна заброска Мюллера во вражеский тыл, причем непосредственно в Германию, а еще точнее, — в Берлин.

Для дальнейшей подготовки Мюллера и его напарника по будущему заданию Пауля Лампе перевезли в подмосковный дачный поселок Быково по Московско-Рязанской железной дороге. Имена им для удобства оставили собственные. Мюллеру присвоили псевдоним «Мельник» (собственно, перевод его фамилии с немецкого на русский язык) и личный номер 70860.

Окончательное боевое задание напарники получили в октябре 1944 года. Им предстояло проникнуть в столицу «третьего рейха», определить значение и местонахождение важного засекреченного учреждения, интересовавшего советскую разведку, а также совершить уже по своему усмотрению несколько боевых операций. С этой целью их снабдили взрывчаткой и взрывателями с часовым механизмом. Первую явку им назначили на квартире супругов Карла и Гертруды, давних советских агентов, проживавших на Франкфуртер-аллее.

В Берлин разведчики добирались сложным и долгим маршрутом. Вначале их сбросили с парашютами в условленное место за линией фронта. Тут их встретили партизаны и вывели к станции железной дороги. Им пришлось на поездах пересечь две границы, в том числе югославскую. (Этот путь выбрал сам Коротков. В сражающейся Югославии, частично уже освобожденной, частично еще оккупированной, он бывал не раз и сам, передавая маршалу Тито послания и иные документы советского руководства.) Путь были окольный, но себя оправдал, поскольку немецкие спецслужбы менее всего могли предположить, что его используют советские разведчики, пробирающиеся в Берлин.

У напарников были прекрасные документы: у Мюллера на имя военного корреспондента обер-лейтенанта авиации Хайнца Крюгера, у Пауля Лампе — также военного корреспондента лейтенанта авиации Пауля Лемана.

Через хозяев первой квартиры Пауль Лампе выяснил, что в Берлине уцелели некоторые его старые знакомые антифашисты. Напарники установили с ними связь. В итоге образовалась подпольная группа, насчитывающая до пятнадцати человек. Жилище одной из супружеских пар на Бокхагенерштрассе, 26 стало их явочной квартирой.

Путем наблюдения разведчики и их помощники установили, что на Шварцергрунд находится важный военный объект — штаб, в чьи функции, в частности, входит организация обороны Берлина на дальних рубежах.

Затем Мюллер, используя один из выданных ему на крайний случай документов — удостоверение уполномоченного контрразведки 3-го военного округа (Берлин), вошел в доверие некоего пожилого господина, являвшегося сотрудником РСХА. Выяснил это обладатель шикарной летной формы обер-лейтенант Крюгер от хорошенькой официантки в ресторанчике на Иоахимшталлерштрассе, куда он регулярно захаживал, где и приметил сего господина, в котором наметанным глазом определили старого полицейского служаку. А хорошенькой официантке он приходился родным дядей.

В конечном итоге Хайнц выяснил, что исчезнувший некоторое время тому назад из поля зрения советской разведки важный объект спецслужб рейха перебрался из Берлина в Карлсбад (ныне Карловы Вары).

Шифровка с информацией об обоих объектах была передана в Москву.

Затем у Мюллера возник дерзкий план: взорвать в берлинском районе Далем установленный им крупный штаб. Одно неприятное происшествие, которое едва не привело к провалу, заставило его ускорить выполнение замысла.

Мюллер и Лампе хоть и имели подлинные документы, старались избегать встреч с патрулями. Но однажды все же нарвались на такой патруль. Пожилой лейтенант с «Железным крестом» еще Первой мировой войны, явный ландштурмист, в подлинности солдатской книжки (удостоверение личности для военнослужащего) Мюллера не усомнился, но обнаружил какую-то неточность в командировочном предписании. Он извинился перед старшим по званию, но все же настоятельно предложил проехать в главную военную комендатуру на Фридрихштрассе. Они поднялись на платформу Ангальтского вокзала и вошли в вагон городской железной дороги. Патрульные держались с обер-лейтенантом корректно и не пытались блокировать его, что и спасло разведчика.

На одном из переговоров электричка замедлила ход на участке, где шел ремонт после недавней бомбардировки. Мюллер незаметно нащупал за спиной ручки обеих дверных створок, с силой рванул их в разные стороны и прыгнул на мягкую, разметанную взрывами фугасок землю. И тут же электричка снова набрала скорость…

Взорвать штаб в Далеме Мюллер хотел, используя начиненную взрывчаткой машину, желательно с номерным знаком вермахта. Легче всего захватить такой автомобиль можно было неподалеку от штаба на прямой как стрела, автостраде, проходящей в западной части Берлина.

На операцию Мюллер, Лампе и еще два их товарища вышли 31 марта. Кроме оружия (пистолетов, гранат) и взрывчатки, у них имелся добытый с некоторыми сложностями жезл регулировщика.

От станции Варшауэрштрассе четверка, сделав пересадку на узловой станции Весткройц, доехала на электричке к 12 часам дня до станции Грюнвальд, здесь вышла, направилась в сторону леса и к автостраде.

По плану Мюллер и Лампе прохаживались с жезлом по проезжей части, высматривая подходящую машину. Товарищи со снаряженным боезарядом ожидали их сигнала в придорожных кустах. Дежурить разведчикам пришлось почти два часа — движение по автостраде было редким, проезжавшие машины по разным причинам их не устроили.

Наконец, они остановили явно подходящий шестиметровый лимузин с военным номером. Пассажиров было трое, все в эсэсовской форме. Заднее сиденье и пол салона были завалены опечатанными пакетами.

Мюллер застрелил всех троих и оттащил их тела в кусты. И в этот момент, как на грех, подъехала еще одна машина и остановилась. Из нее вышли тоже трое, тоже в эсэсовской форме. На обшалагах левых рукавов их френчей красовались черные, с вышитыми серебром буквами «СД». Наверно, завидев стоящий на дороге штабной автомобиль, эти эсесовцы, сотрудники «СД», резонно решили, что произошла поломка и остановились, чтобы оказать помощь.

Операция явно срывалась. Мюллер дал товарищам сигнал уходить и кинулся в сторону проходящей параллельно автостраде железной дороги. Вслед ему загремели выстрелы…

Все же им чертовски повезло: прежде, чем эсэсовцы успели поднять тревогу и блокировать все автобусные остановки в этом районе, разведчики успели сесть в обычный рейсовый автобус, доехать на нем до ближайшей станции подземки и скрыться. Ночевали они на одной из своих конспиративных квартир на Семиондахштрассе.

3 апреля по радио было передано, а в самой читаемой берлинской газете «Берлинер моргенпост» напечатано сообщение об убийстве на автостраде трех служащих полиции безопасности. За поимку виновных была назначена огромная награда — сто тысяч рейхсмарок. К 12 апреля эта сумма возросла до миллиона!

К этому дню Красная Армия уже почти вплотную подошла к Берлину, и Мюллер решил накануне близко штурма столицы осуществить эффективную диверсию, чтобы реально помочь наступающим советским войскам. Путем визуального наблюдения в районе Восточного речного порта на Променаденаллее рядом со станцией городской электрички он обнаружил крупный склад артиллерийских снарядов и орудий.

Используя свою офицерскую форму, Мюллер проник на склад (ему помогали еще четыре подпольщика) и заложил там взрывное устройство… Колоссальной мощности взрыв случайно совпал с очередной бомбардировкой города. Немцы решили, что взрыв склада произошел от детонации или прямого попадания авиабомбы.

Последний оставшийся у Мюллера заряд из «московского запаса» он использовал, чтобы так же нахально взорвать склад с фаустпатронами неподалеку от Рудольфплац. Последняя же диверсия, осуществленная группой Мюллера, носила прямо противоположный характер: в том же Восточном порту они предотвратили взрыв склада с продовольствием, предназначенного для снабжения гражданского населения.

23 апреля завершилась активная деятельность обер-лейтенанта Крюгера, когда по всему Берлину уже шли ожесточенные уличные бои. К сожалению, при этом погибли два его товарища…

25 апреля Хайнц Мюллер вышел из своего последнего убежища на Рампештрассе (благоразумно переодевшись в гражданскую одежду), выглядел первого попавшегося ему навстречу советского офицера и на ломаном русском языке попросил отвести его в ближайший штаб.

Информация, собранная его группой, была использована командованием Красной Армии в завершающую неделю битвы за Берлин[134].

В связи с работой по военнопленным Короткову в последние полтора года войны пришлось не раз иметь дело со своим давним начальником по Берлину. После Узбекистана Амаяк Кобулов был назначен заместителем начальника Главного управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных (в 1951 году он стал начальником этого управления — уже не главного, и заместителем начальника ГУЛАГа). Теперь он был комиссаром госбезопасности третьего ранга (а с лета 1945 года генерал-лейтенантом).

С Кобуловым Коротков вполне ладил, поскольку в разговорах с ним старался не задевать его самолюбия, к чему Амаяк, как все кавказцы, был весьма чувствителен. Впрочем, Кобулов-младший был прекрасно осведомлен о том, что Коротков с берлинских времен вырос в одного из видных ответственных сотрудников внешней разведки, что он пользуется авторитетом у обоих наркомов — и Меркулова, и Берии. Потому и сам относился к Короткову если не как к ровне, то близко к тому.

Из тех, кто служил с Коротковым вместе в годы войны, сегодня живы двое: уже упоминавшийся ранее Борис Журавлев и Виталий Чернявский. Ветеран внешней разведки, ныне литератор Чернявский закончил Московский институт стали в июне 1941 года и, естественно, был сразу призван в Красную Армию, причем, по разнарядке ЦК ВКП(б). Диплом он защищал на так называемом спецфакультете по теме «Производство броневой стали». Должно быть, по этой причине его направили служить в Особый отдел (впоследствии особые отделы были преобразованы в военную контрразведку «Смерш»)… танковой бригады. Видимо, кадровики рассудили, что специалист по броне непременно должен разбираться и в танках.

Потом был фронт, участие в жестоких, кровопролитных боях под Ржевом — в истории Великой Отечественной войны этим сражениям отведено скромное место, не сравнимое ни с обороной Севастополя, ни со Сталинградской битвой, тем более — со штурмом Берлина. Только знаменитое стихотворение Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом» отражает всю трагедию и героизм советских солдат в этих боях.

В марте 1944 года старшего лейтенанта Чернявского после очередного переформирования бригады отозвали на краткосрочные курсы, а затем направили служить в дом № 2 на площади Дзержинского. Объяснение было простым: в личном деле офицера-фронтовика значилось, что он хорошо владеет немецким языком, что соответствовало действительности.

Виталий Чернявский вспоминает:

«Никогда раньше не думал, что мне придется когда-либо бывать в этом здании на площади Дзержинского, тогда еще не перестроенном, без нынешнего левого крыла. Вошел в четвертый подъезд по разовому пропуску, поднялся на седьмой этаж, отыскал в длинном коридоре дверь с нужным мне номером. Точно в назначенное время помощник провел меня в кабинет. Из-за стола поднялся молодой, высокий полковник. Фамилию я уже знал — Коротков. Должность — начальник отдела. Впрочем, что такое отдел в разведке, я тогда не представлял, понимал, однако, что раз им руководит полковник, значит, что-то вроде бригады или полка.

На столе перед ним лежала тоненькая папка — мое личное дело, которое я никогда не видел. Не положено. Коротков предложил мне сесть. Задал несколько вопросов, потом вдруг перешел на немецкий язык, в дальнейшем вся беседа и шла на немецком. То была проверка. Потом я узнал, что Коротков терпеть не мог сотрудников, не владевших иностранными языками, даже при наличии иных достоинств.

Потом он взял с этажерки, стоявшей возле письменного стола, толстую немецкую книгу. Развернул на первой попавшейся странице, предложил прочитать несколько абзацев и пересказать по-немецки их содержание.

На этом собеседование закончилось.

— Вы зачисляетесь на должность оперуполномоченного нашего отдела. Мы занимаемся разведкой в Германии, Венгрии, Румынии, Болгарии, а также в оккупированных немцами странах — Югославии, Польше… На службу явитесь завтра с утра.

На другой день я уже сидел в небольшой комнате, через две двери от кабинета Короткова. Кроме меня здесь работали еще два сотрудника, оба старшие уполномоченные: Борис Журавлев — он служил с Коротковым еще в довоенном Берлине, и Александр Славин.

Славин был интересный человек. Родился он в буржуазной Литве, высшее образование получил во Франции, в Сорбонне. Свободно владел несколькими иностранными языками. Участвовал в работе подпольной комсомольской организации. Когда Литва вошла в состав СССР, Славина послали на службу в разведку.

Уже при мне Коротков и Славин провели интересную вербовку. Наши сотрудники регулярно выезжали в лагеря для немецких военнопленных, подыскивали людей, чем-то интересных для нашей разведки. В первую очередь, конечно, отбирали антифашистов, врагов гитлеровского режима. Их переводили в лагерь в Красногорске, где они проходили обучение. Затем некоторых из них, особо проверенных и надежных, мы засылали в Германию или оккупированные ею страны с разведывательными заведениями. Как-то надо было привезти из Лунева нужного нам немецкого офицера. Свободной машины, как на грех, не оказалось. Пришлось везти его до Москвы в электричке, а затем до нужного адреса обычным городским транспортом, к изумлению других пассажиров.

В одном из лагерей был обнаружен пленный, чья сестра, как выяснилось, работала в посольстве Германии в Турции. Коротков направил в Анкару Славина. Тот сумел завязать знакомство с этой женщиной, завоевал ее доверие, передал письмо от брата, о котором их семья давно не имела никаких известий. И успешно провел вербовку.

Моя же служба в отделе началась с того, что Коротков рекомендовал внимательно изучить дела «Корсиканца» и «Старшины», то есть Харнака и Шульце-Бойзена, чтобы получить некоторое представление о разведке.

К слову сказать, меня, помнится, приятно удивило, что Александр Михайлович, в отличие от большинства офицеров, с которыми мне пришлось ранее иметь дело, всем сотрудникам говорил «вы». На «ты» он был лишь с несколькими старыми сослуживцами и личными друзьями».

Подводя итог работе советской разведки в годы Великой Отечественной войны, следует признать, что все же, невзирая на понесенные потери и огромные трудности, которые ее сотрудникам приходилось преодолевать, она предоставляла высшему руководству страны и командованию Красной Армии достоверную информацию. Это, в частности позволяло правительству делать серьезные долгосрочные прогнозы и, соответственно, строить свою внешнюю политику уже с расчетом на послевоенную эпоху[135]

Накануне Крымской (Ялтинской) конференции «Большой Тройки» в феврале 1945 года в Москве прошло представительное совещание руководителей разведки НКВД-НКГБ, наркоматов обороны и Военно-Морского Флота. В первый день под председательством начальника Разведуправления Генштаба генерала Филиппа Голикова, во второй — Лаврентия Берии. Обсуждался один-единственный, — зато какой! — вопрос: оценка потенциальных возможностей Германии к дальнейшему сопротивлению союзникам. Участвовал в этом совещании и полковник Коротков.

После тщательного анализа представленной разнообразной информации разведки сделали прогноз: война в Европе продлится не более трех месяцев.

Разведслужбы проанализировали также цели и намерения союзников на предстоящей конференции. Прогноз гласил: американцы и англичане пойдут на значительные уступки Советскому Союзу из-за крайней заинтересованности во вступлении СССР в войну с Японией.

Оба прогноза сбылись, что уже само по себе означало высокую оценку советской разведки, как ее способности добывать информацию, так и умению глубоко анализировать оную и делать в заключение правильные и убедительные выводы.

…В середине апреля 1945 года в составе одного из соединений войск 1-го Белорусского фронта полковник Александр Коротков в четвертый раз в своей жизни очутился в Германии.