"Сцены из лагероной жизни" - читать интересную книгу автора (Стовбчатый Павел Андреевич)

«А где их взять?»

Группу очередных отказчиков от работы, человек двадцать пять, еле втиснулись в помещение, заводят в кабинет начальника колонии. Все средства и методы к ним уже применялись: угрозы и постановления на лишение ларька, передач и свиданий, побои — ничего не помогает. Они упорно не желают выходить на лесо-биржу. Сейчас начальник сам решит, кому сколько суток, а кому БУР.

Причины его не интересуют, все начальство отлично понимает, что почти ручной труд под открытым небом ужасно тяжел, даже невыносим, но что делать?.. Сверху давит свое начальство, и оно не пощадит, оно не видит вблизи смертей и травм, голода и самоубийств, оно тре-бу-ет государственный план.

Мороз тридцать — сорок градусов, с восьми утра до девяти вечера на бирже, голая пайка, пахота за двадцать — сорок рублей, а часто и даром. Целый месяц бригада работала, но план не выполнила: премии нет, заработка нет, почти все уходит хозяину за питание и обязательные пятьдесят процентов государству. Работай дальше!

«Лучше уж сидеть в ШИЗО, — рассуждали многие мужики. — Сломаешь хребет или ногу, никто о тебе и не вспомнит, копейки не дадут! На кого пахать-то?!»

Зимой в отказ оставалось очень много людей, сорок — шестьдесят человек каждый день волокли в железные клетки на улице, а потом по одному до пяти-шести вечера выдергивали в штаб, на разбор. Выдержать, причем не один раз, процедуру клеток, прежде чем попасть в ШИЗО, было не так легко, многие не выдерживали и шли пахать. Люди калечились и гибли, как мухи, особенно во время обледенения, когда снега еще нет, но прихватывает мороз, настоящий уральский мороз.

Десятки обледенелых пятиметровых баданов диаметром от восемнадцати до шестидесяти сантиметров, словно торпеды, с грохотом срывались с ниток транспортеров и неслись вниз с большой высоты прямо на людей и дальше, к реке.

Жуткое, непередаваемое зрелище, особенно когда тебе некуда спрятаться и ты совершенно бессилен высчитать полет бревна! Штабеля рушились и накрывали по два-три человека сразу, зекам отрывало ноги и руки, заматывало их в барабаны и цепи, ломало тазы и ключицы.

Из-за работы и теплого местечка между зеками шла настоящая рубка, и дело доходило до того, что убивать стали из-за мотора и лучшего леса. Трупы бросали в кузов железного МАЗа или, обмотав тросом, как бревна, везли на тракторе до зоны. Ночью гибло еще больше… План выжимался любой ценой, О технике безопасности в лагере заикаться было смешно, но мастера, инженеры по этой самой технике, а их присылали в зону тучами, никогда не забывали поднести зеку журнал по ТБ.

«Распишись, а то завтра прихлопнет сдуру, начнут таскать, объяснительные со всех брать… Сам понимаешь!.. А может, тебе инструкцию прочитать, а?» — «Да на хуя мне твоя инструкция, кто по инструкции работает здесь?»

Слушать их, конечно же, не имело смысла. Будешь соблюдать инструкции, выполнишь норму на двадцать процентов, хозяин завтра запрессует.

Каждый выживал как мог, слабые погибали либо опускались на самое дно и тихо сходили с ума.

— Ну что, граждане тунеядцы, отказчики и престуг ники!.. — будто персонаж из фильма «Операция „Ы“» спрашивает старший лейтенант Фомичев у сбившихся в кабинете отказчиков. Симпатичный, молодой, умный карьерист, начальник ИТК. Этот из новой плеяды ментов, с претензией на интеллигентность и прочее. Встает из-за стола, одергивает китель.

— Одни и те же лица, одни и те же!.. — Он внимательно всматривается в лицо каждого, как будто желая разгадать и проникнуть внутрь, а сам думает, что бы такое сказать. Говорить действительно нечего, да и что можно сказать тем, кто живет на грани и не лишен разве что воздуха?..

Но хозяин таки находит слова:

— Вроде неглупые люди, на стро-гом режиме… Все понимаете, не инвалиды…

— У меня третья группа, гражданин начальник! Я же вам говорил в прошлый раз… — Маленький мужичок лет пятидесяти в длинном грязном, засаленном бушлате неизвестно с чьего плеча пробивается вперед.

Это Глухой, из Калининграда. Он действительно очень плохо слышит и потому постоянно торчит в санчасти, откуда его прогоняют. Болезнь несерьезная, работать можно и глухим. Полудетский скулящий голосок, ангельское, стянутое, как у старушки, лицо, печальные глаза. Сущий одуванчик по виду. Ему дали десять лет за убийство врача — ещё одна причина, по которой его гонят из санчасти.

Освободившись из лагеря в последний раз, Глухой очень болел и потому был вынужден сразу лечь в больницу. Какой-то молодой врач чем-то сильно задел его душу, то ли невниманием, то ли обманом, то ли грубостью, и этот тихий дедушка вогнал ему нож в грудь прямо в палате. Он умер через два дня, поэтому Глухому и дали десять, а не пятнадцать или расстрел.

Надо сказать, Глухой нисколько не страдал из-за содеянного и постоянно вынашивал планы поджога санчасти или кого-нибудь из медперсонала. Оперативники не принимали его болтовню всерьез, а может, просто выжидали…

— Тихо! — гневно зыркнул начальник на Глухого, и тот сразу заткнулся. — Неужели вам в самом деле лучше в ШИЗО, чем на бирже? — допытывался он от нечего делать. — Вши, клопы, баланда, параша!.. Чего вам не живется, не пойму? Ну вон другие… Работают, и ничего, привыкли… Я понимаю, труд тяжёлый, но, извините, я вас сюда не приглашал. Это спецколония, спецлес… Ходят в ларек люди, деньги кой-какие родителям посылают, на поселение со временем выходят, а вы?..

Зеки, дождавшись паузы, разом загудели: «Ничего не платят!»; «Сапоги не могу стащить с мороза, валенок негде взять! Воровать, что ли?!»; «На бирже помыться негде, хотя бы одну баню на всех!»; «Бригадиры бьют крючками, а у меня сил нет на норму!»

Выкрикивают самое наболевшее.

— Тут в основном все больные, гражданин начальник, а в санчасть не попадешь. Она один час принимает, а очередь на двадцать метров! Говорят, что это специально так, по вашему указанию, чтоб меньше людей от работы освобождали. За час до развода можно от силы семь — восемь человек принять, а остальным куда? Хозяин дает возможность высказаться всем, потом поднимает руку:

— Это лагерь, господа!.. Подстраиваться под вас здесь никто не будет. Накопите себе отгулов и идите в санчасть, если больны. Помыться можно в жилой зоне, баня есть, нечего тут антимонию разводить! Валенки выдаются по лимиту, а бьют лодырей! И мало бьют, мало! В столовой, небось, по три пайки жрете, а работать Вася будет? Не выйдет!

После слов о пайках Глухой как-то встрепенулся и напружинился.

— А где их взять, где?! — неожиданно произносит он таким тоном, будто три пайки и были единственным счастьем в его жизни.

В кабинете на секунду все смолкло. Начальник внимательно посмотрел на Глухого и понял, что сморозил несусветную глупость. В столовой подбирались даже вывалянные на полу огрызки, а не то что куски хлеба. Ни о каких трех пайках не могло быть и речи. Даже не верилось, что на дворе стоит восемьдесят второй, а не сорок седьмой год!

Зеки не выдержали и дружно закатились смехом. Если б они были, эти три пайки! Все на мгновение позабыли, что их вот-вот потащат в ШИЗО.