"Сцены из лагероной жизни" - читать интересную книгу автора (Стовбчатый Павел Андреевич)

Цыган

Крытая тюрьма. Завтра освобождается Ванька Цыган, отсидел ровно десятку. Время около двух часов ночи. На верхней наре, в самом углу камеры, где место не просматривается с глазка, он играет в тэрс с Колей Тульским. Игра под интерес, партия — пятнадцать рублей. Цыган «торчит» Тульскому уже за двести восемьдесят и не думает спрыгивать. Возможности отмазаться практически нет, всем давно ясно, что Тульский не подарит и не спустит до утра такой куш. Цыгана буквально заедает самолюбие картежника, и он «грузится», как первоклассник, в последнюю ночь. Расчет по освобождению, таков уговор. Тульский платит сразу, если устроится. Несколько человек, по одному с каждой стороны, сидят и болеют, это товарищи, им тоже не спится. Цыган все больше нервничает и лает себя матом. Куш увеличивают: четвертак партия. Время около трех, я лежу и читаю Мачтета, как Юлий Цезарь, слушаю базар на нарах и успеваю переварить информацию! В душе сочувствую Цыгану — зря сел играть.

«Юный служка — в спальне у молодой хозяйки поместья… Она только из-за границы, четыре года не была дома, служке уже пятнадцать, красавец.

— Ну-ка признавайся, сколько моих девок за это время перепортил?! — грозит она служке пальчиком, грудь вздымается, глаза заволакивает желание.

— Ни одной, — отвечает служка почти шёпотом и в смущении опускает голову.

— Иди сюда, иди. — Уже вся дрожа, панна присаживается на большую кровать. — Я отпустила Лесю к себе… Раздень меня, — она приподнимает полы белоснежного платья, и служка наклоняется к туфелькам госпожи.

— И чулки, и чулки! — Губы её уже в прикусе. — Господи, какая сладкая мука!

Служка неумело и пугливо касается шёлка.

— Скорей, скорей, выше, ну!..»

— Двести двадцать. Двести ментов и тэрс от дамы червонной, — басит Цыган и ерзает на наре.

— Марьяж… — отвечает Коля Тульский и ставит спичку. — Закончил, братэла.

Цыган проиграл девятьсот шестьдесят рублей и поднялся, когда контролер сказал, что пора готовиться на выход. Приятель Цыгана с понурым лицом курит папиросу и о чем-то думает…

— Бывайте, братва! — Цыган поочередно обнимает каждого из нас и, не дойдя до меня, заливается вдруг слезами. Целует того, кто никогда не был ему близким товарищем. Пытается говорить, но язык отказывает ему, что-то лопочет и всхлипывает.

Дверь открывается:

— Конокрад, на выход!

Уходит.

Сутки после ухода Цыгана в камере гнетущее напряжение, все гадают: передаст или не передаст долг?

Тульский никого не забудет и уделит внимание всем. Девятьсот шестьдесят — сумма не маленькая! У Цыгана на лицевом было тысяча шестьсот за десять лет, но сколько таких цыганов съели и общаковое, не говоря о собственных долгах!

На вторые сутки большая часть сидящих уже в открытую сомневаются в Цыгановой порядочности и, не стесняясь его товарища, громко заявляют об этом. «Кинул, скот! Глаза на воле разбежались! Фуфломет поганый!»

К вечеру следующего дня появляется гонец, он пропустил свою смену и извинился.

— Всё ровно, ровно… Сотку я оставил себе, восемьсот шестьдесят передам через полчасика, — шепчет гонец и захлопывает кормушку.

Товарищ Цыгана прикуривает сигарету, скорым шагом подходит к одному из громкоговорящих и наотмашь, хлестко бьет его ладонью по лицу.

— За что, Гена?! — восклицает тот, лишь бы что-то сказать.

— Базаришь много, подлец!.. Напишешь письмо и извинишься за свои слова. Адрес я тебе дам.

Он гордо уходит к себе в проход, окинув взглядом ещё некоторых… Через полчаса Коля пересчитал деньги. Гуляем!