"Атака неудачника" - читать интересную книгу автора (Стерхов Андрей)

Глава 12

Открыв дверь, Альбина подставила щёку для поцелуя и махнула рукой в сторону кухни:

– Подожди, Егор, десять минут. Я сейчас.

– Клиент? – сообразил я.

– Клиент, – кивнула она, задержалась у зеркала на долю секунды, поправила ворот бежевой кофточки, взбила чёлку и, щёлкая складками юбки, упорхнула в комнаты.

Пышка Мопассана, подумал я, провожая её взглядом.

Не смотря на запредельные свои года, выглядела Альбина по-прежнему весьма и весьма аппетитно. Просто чертовски аппетитно. И не было у меня никаких сомнений, что, как и в былые годы, натолкнувшись на неё случайным взглядом, замирают правильные мужики на месте. Замирают, пялятся заворожёно на головокружительную роскошь её тела и вожделенно цокают языками. А главное ведь никакого силикона, никакой этой новомодной пластической хирургии, всё натуральное. Натуральное колдовство. Тайное искусство.

На кухне тихо работал телевизор, начинался дневной выпуск местных новостей. Я невольно прислушался, но ничего такого, что действительно могло бы называться новостью, в анонсе не услышал. Ящик собрался транслировать обычную атмосферу вселенского благодушия. Царёва партия, заручившись перед выборами поддержкой царя, заранее празднует победу. Посетивший город федеральный чиновник, дав ценные указания, убыл к постоянному месту воровства. Генерал-губернатор, приметив направленные на него телекамеры, показательно наорал на завравшихся чинуш. Это вроде как главное. Ну и по мелочам немного: транспортные пробки, аварии, пожары, цены на продукты первой необходимости, сезонные вернисажи и ангажемент столичных трупп. Всё то же, что и сто, и двести лет назад. Ничего принципиально нового. Или – что будет вернее для наших, в охотку поглощающих эпохи и племена, благословенных мест – принципиально ничего нового. И славе Силе.

Выложив на разделочный стол из пакета коробку с артефактами, Книгу Книг и трофейную кепку, я оседлал стул у окна. Осмотрелся, приметил на микроволновой печи книжку в пёстрой обложке, потянулся и тут же заграбастал её.

Книжка оказалась – ой, мамочки – опусом в жанре ироничного женского детектива. Прочитав название – "Увидеть блондинку и умереть", я высокомерно, чуть ли не презрительно, скривился, дескать, ну Альбина и докатилась. Это поначалу. А потом одернул себя, взглянул на это дело не с высоты, а со стороны и так подумал: а почему бы, собственно, и нет? Не "Гнев отринутых богов" конечно, и не "Жизнь и смерть Николая Курбова", и уж тем паче не "Тихий дон", ну и что? Пусть не высокая литература, но она Альбине нужна, высокая-то?

Высокая литература – это то, что тебя меняет. То есть прочёл книгу, и амба, стал теперь другим. Совсем-совсем другим. Кардинально другим. Так тебя вывернуло всего и перетряхнуло. А если не вывернуло, если не перетряхнуло, значит, не высокая литература, значит, потеха потешная ради потехи, чтоб вечер убить, чтоб водку не пить. Так говорят те, кому положено об этом говорить. И трудно с ними не согласится. Даже глупо, пожалуй, было бы с ними не согласиться. Не согласишься, чем возразишь? Нечем возразить. Всё правильно. Всё верно. Всё так оно и есть. Но с другой стороны не факт, что непременно всем-всем-всем в этом ненормальном мире прописана именно высокая литература. Далеко не факт. Высокая литература при всём уважении – не кислород, не вода и не хлеб, тот самый, который "насущный даждь нам днесь". Можно обойтись. Вполне.

Да-да-да, существуют те, кто настырно выискивает исчерпывающие ответы на проклятые вопросы, но ведь есть и те, кто уже не ищет, кто уже давным-давно все ответы для себя нашёл. Или – что тоже возможно и приемлемо для толерантного ума – сознательно отказался от их поиска. Нашёл ли, не желает ли искать, но в любом случае – успокоился. И теперь, пребывая в гармонии с самим собой, ничего не хочет менять. Зачем ему что-то менять, если его и так всё теперь вполне устраивает. Всем он теперь доволен, и в первую очередь собой доволен. И зарёкся начинать всё заново. Начнёт, что получит взамен? Повергающую в ужас неопределённость? Пятитонный грузовик сомнений? Несварение сознания? Ну и на фиг ему всё это? Живёт как живёт, и полагает свою жизнь нормальной. И, полагая так, защищает свою жизнь от всяческих посягательств. От интеллектуальных – в том числе и в первую очередь. Моя подруга, ведьма Альбина Ставиская, из таких вот цельных натур, из таких вот достигших душевного спокойствия даосов. Нравится мне это или не нравится, но она такая, и я должен принимать её именно такой. А посему – пусть читает что хочет.

Пока я, листая книжку в мягкой обложке, рассуждал о священном праве свободной личности на литературные предпочтения, сеанс магии без разоблачения благополучно подошёл к концу, Альбина повела своего посетителя на выход. Услышав их негромкое бу-бу-бу и щёлканье замков, я осторожно, стараясь, чтоб меня не заметили, выглянул в коридор.

Рядом с хозяйкой стоял высокий, смазливый, дорого, но с артистической небрежностью одетый парень, волосы у которого, между прочим, были такими же длинными, как у меня. И такими же чёрными. Только без проседи. Не обзавёлся он ещё в свои двадцать с небольшим благородной сединой.

– Подглядывать, дракон, нехорошо, – упрекнула меня Альбина, когда, проводив красна молодца, прошла на кухню. – Любопытство, между прочим, порок.

Хотя и считаю, что для частного сыщика любопытство вовсе не порок, а наипервейшая добродетель, оправдываться я не стал. Поступил хитрее. Сказал, ехидно ухмыляясь:

– Чего-то, Альбина, парнишка твой на клиента не больно похож. Сдаётся, по жизни у него всё в полном ажуре. Признайся, что утешитель.

– Утешитель? – Ведьма всплеснула руками. – Ха! Скажешь тоже. Молодой он ещё. Ребёнок. Можно сказать младенец против меня.

– А сколько ему?

Альбина присела на соседний стул и задумалась:

– Мишки, племянника моего, одноклассник. Школу Леонова вместе заканчивали. Вот и считай.

– Двадцать один, – прикинул я. – Не такой уж и младенец. Живи он в Америке, уже мог бы заказывать текилу.

– Текилу, говоришь? Ха-ха. Текилу он уже в тринадцать стал закидывать и червячком закусывать. Ничуть не показатель. Сопляк сопляком.

– А хотя бы и сопляк. Что с того? Когда это юный возраст в деле утешения благородных матрон помехой был?

Ведьма хотела возразить, но вдруг осеклась, нарисовала в голове заманчивую картинку и мечтательно улыбнулась:

– В принципе да. – Но тут же опомнилась и решительно мотнула пышным париком: – Это в принципе. А конкретно: не по мне жеребчик.

– Ой ли? – не поверил я. – Красавчик ведь.

– Красавчик, говоришь? – Альбина глянула на меня с изучающим прищуром. – Уж не ревнуешь ли? А, дракон? Ревнуешь? Да?

– Чуть-чуть, – ответил я, чтоб сделать ей приятно. – Децул.

– А ты не ревнуй зазря, не тот это случай. Хоть и вышел статью и мордашкой, да не в моём вкусе.

– Это отчего же?

– Танцор он, – сказала ведьма таким тоном, будто обвиняла паренька в чём-то постыдном.

Решив, что неправильно её понял, я переспросил:

– Ты сказала, что он танцор?

– Да, я сказал, что он танцор. Исполнитель бальных танцев. Фокстрот исполняет, румбу, самбу, ча-ча-ча, джайв. Что там ещё?

– Вальс, танго, – подсказал я машинально.

– Ну да, вальс и танго. Короче говоря – танцор.

– А разве это плохо?

– Как по мне, так ничего хорошего, – заявила Альбина. И в ответ на моё вопросительное молчание пояснила: – Есть, дракон, в танцорах что-то такое, знаешь, бабское. Держаться так, будто штырь в одном месте. Не идут, а плывут. Ну чисто лебёдушки. И постоянно глазками по сторонам шастают, проверяют, какое впечатление производят на окружающих. Понимаешь, о чём я?

– Вообще-то, тип знаком, – кивнул я. – Хлопец из таких?

– В том-то всё и дело. Танцор, мать моя Тьма. И мало того, что танцор, так тут ещё певцом собрался заделаться. Представляешь? На эстраду, чёрт её рази, детке захотелось. Так захотелось, что аж ножками сучит от нетерпения.

– Что, голос прорезался?

– Чушь-то не пори, Егор. Сам же знаешь, что в нашем… – Альбина, ковырнув пальчиками воздух, изобразила кавычки, -…шоу-бизнесе можно и без голоса вполне обойтись. Главное – внешность. Связи ещё. Деньги. Напор. Драйв, как сейчас говорят. А голос… Есть – хорошо, нет – ещё лучше. Да что я, блин, тут рисуюсь, сам всё прекрасно знаешь. Да?

Есть вещи, при оценке которых, я старюсь избегать крайних суждений, поэтому на вопрошающий взгляд Альбины ответил уклончиво:

– Знать-то знаю, только полагаю, что не всё так однозначно.

– Спорить не буду, – неожиданно согласилась ведьма. – Случаются исключения. Думала я тут недавно под коньячок насчёт всего этого. Крепко думала.

– И чего надумала?

– А то и надумала… – Альбина замолкла, но через секунду хлопнула меня по коленке. – Вот ответь мне, Егор, если по большому счёту брать, если не пи… Если не городить ху… Блин, как сказать-то без матушки?

– Если не плести злостные небылицы, – подсказал я.

– Да. Спасибо. Так вот, если не плести эти самые небылицы, разве голосом настоящие певцы поют? Говорю "певцы", имея в виду не наших… – Альбина вновь изобразила кавычки, -…звёзд попсячих, а настоящих певцов, певцов с большой буквы. Разве голосом? А ну ответить, как на духу.

– Отвечу. И отвечу так: настоящие поют душой.

– Правильно, дракон, – похвалила меня Альбина. – Правильно. В самую точку попал. Душой они поют, настоящие-то певцы. Душой. Поют душой о том, что есть за душой. А если нет души или за душой нет ни черта, тогда… Тогда – караул. Тогда, если даже у тебя голос шикарный, никакого толку всё одно не будет. Возьми, к примеру, Толю Пазкова, пупса златокудрого. Голосище будь здоров, да? А толку? Теперь вспомни Бернеса для сравнения. Марка. Вот мужчина был. Да? Голоса никакого, а затянет, бывало, сразу комок в горле встаёт. Скажешь, не права?

– Насчёт Бернеса? Почему, не права? Права. Шаман ещё тот.

Тут ведьма сделала "страшное" лицо, показала мне трехдюймовые когти и сказала не то в шутку, не то всерьёз:

– У-у, ляпнул бы, что нет, задала бы трёпку.

Подавшись чуть назад, я бездарно изобразил то, как бездарный актёр бездарно изображает испуг, и ведьма прыснула. Я тоже улыбнулся. После этого повисла долгая пауза, которую ведьма прервала расхожим замечанием:

– Демон родился.

– Как родился, так и уйдёт, – заверил я. И, всё ещё не решаясь перейти к главному, поинтересовался досуже: – Если не секрет, что танцору нужно от старой ведьмы?

– Другому кому не сказала бы, – после небольшого раздумья призналась Альбина, – но тебе скажу. Я ему, Егор, Маску Гибрисы накладываю. Шесть слоёв уже наложила, семь ещё осталось.

– Вот как. Это интересно. Что-то я не слышал, чтобы между колдунами города война началась. Да и парень твой на помощника колдуна никак не тянет. Зачем ему маска?

Ведьма чуть не подпрыгнула:

– Как это зачем? Как это? Ты, Егор, видел в нашем шоу-бизнесе хоть кого-нибудь, кто без маски обходится? Нет, скажи, видел?

– Телевизор смотрю редко, на концерты подобного рода сроду не ходил, так что не совсем в теме. Ни фига не эксперт.

– Ну так я тебе скажу тогда: никто из них без масок не ходит. Ни кто. Ни один.

– Что ж, – рассудил я, – всё это вполне укладывается в философию итальянского карнавала "синьора машера". Помнишь? Надел маску и тебе позволено всё. Полная свобода и никого стыда. Грешишь не ты, а маска. С неё и спрос.

– Слишком глубоко копаешь, дракон, – ухмыльнулась Альбина. – Никакой философии тут нет, а есть грубая физиология. Сунешься на сцену со своим истинным лицом, через полчаса околеешь. Высосет из тебя всю жизненную силу публика-дура. До донышка высосет.

– А так ты высосешь. Нет?

Альбина погрозила мне пальцем.

– Не идиотка, чай. Злоупотреблять не собираюсь.

– Ну-ну, – понимающе улыбнулся я. – А мальчик в курсе, каким боком ему такая магия выйдет? Знает, что стареть душой начнёт ударными темпами. Предупредила его об этом?

– А как же. Обязательно. Правила знаю. Под Молотобойцев ложиться с пустяшного прибытка не собираюсь.

– И что танцор?

– А что танцор? Плевать ему. Глаза горят, рвётся в бой. Столицу Родины нашей бескрайней покорить мечтает. – В голосе ведьмы зазвучали ноты одновременно и неподдельного возмущения, и искреннего недоумения. – И чего им та Москва далась-то, никак не пойму. Была я там по весне. Лучше сдохнуть.

– Ну а им по кайфу, – возразил я. – Кровь кипит, жить хочется, ищут, где круче замуты. Ничего удивительного. Молодых во все времена в столицы тянуло. Прежде – за простором и смыслом, позднее – за культурой и образованием, нынче – за ритмом и баблом.

– Во-во – за баблом. А потому что глупые они, эти нынешние. И сами глупые, и по жизни у них всё без тепла, всё с вые… – Альбина запнулась и вновь попросила помощи: – Как сказать-то?

– С немотивированными претензиями, – подсказал я.

– Да, точно, с немотивированными. – С этими словами Альбина пересела ко мне на колени, обхватила шею, склонила голову к плечу и томно промурлыкала: – Ох, до чего же я люблю умных мужиков. – После чего провела ладонью по моей щеке: – А ты ведь сегодня не брился, зверь.

Роскошная её грудь при этом волнующе колыхнулась, а глаза затуманились.

– Эй, эй, женщина, – стараясь смягчить тоном грубость жеста, решительно взял я её за плечи. – А ну-ка не теряй самообладания. – И легонько потряс её. – А ну-ка возьми себя в руки. Я здесь не за тем… не для того…

– А то я сама не понимаю, зачем ты тут, – толкнув меня в грудь, отстранилась Альбина. Пересела на свой стул и стала выдавать страдания на манер солистки фольклорного ансамбля: – Растоптал любовь ты нашу, дракон. Растоптал безжалостно. Растоптал как чудище косолапое цветочек аленький.

– Ты же знаешь, Альбина, – напомнил я, – дракон и любовь – две сущности не совместимые.

– Но ведь что-то было между нами, дракон? Ведь было?

Секс у меня с тобой был, обратился я к ней мысленно. Преодоление чужой телесности. Вот что было. Что было, то было. И было, надо признать, по высшему разряду. А вот того единственного, главного, того, ради чего только и стоит жить, не случилось. Не случилось любви. Впрочем, как и всегда у меня. Всегда и со всеми. От младых когтей и поныне.

Бухнуть такое вслух я, конечно, не мог (не тот был случай, чтоб правду матку резать), поэтому навёл туману:

– Было, Альбина, у нас, было. И я у тебя был. И ты у меня была. Иллюзией ты моей была. Сказкой наяву. Фантазией во плоти.

– Я была твоей фантазией? – вскинула она удивлённо бровь.

– Была, – подтвердил я. – Прекрасной, упоительной фантазией. И была, и есть, и будешь.

– Ой, ой, ой, – передразнила Альбина мою – между прочим, вполне искреннюю – патетику, после чего категорически заявила: – Не хочу я быть твоей фантазией.

– Да. А кем хочешь быть?

– Хочу быть твоей добычей.

Мне оставалось только покачать головой и пропеть упрекающе:

– Ох, Альбина, Альбина.

– Ладно, дракон, успокойся. Это я так. Забудь. Говори, зачем пришёл?

Переход был резким и неожиданным, я на секунду задумался, и, как водится, начал издалече:

– Послушай, Альбина. Я прекрасно понимаю, что ты чертовски устала, что ещё толком не восстановилась после недавнего сеанса, однако…

– Не разводи кисель, дракон, – оборвала меня ведьма.

– Помощь мне твоя нужна, Альбина, – сменив тон на более деловой, заявил я и указал на кепку. – Хозяина вот этой вещички отыскать нужно. Срочно. Сейчас.

Ведьма глянула на непрезентабельного вида головной убор, затем перевела взгляд на коробку.

– А там что? Чую Силу.

– Так и есть, – подтверждая её догадку, сообщил я. – Это тебе Сила для работы. – Затем ткнул в Книгу Книг: – А вот это тебе за работу.

– А это ещё что такое?

– Книга. Книга Книг. Артефакт свойств такой. Именитая, между прочим, вещь. Вещь, как пишут в музейных каталогах, помнящая прикосновения многих поколений. Слышала про неё, наверное? Не могла не слышать. – Заметив, что ведьма мучительно старается припомнить, я добавил убеждённо: – Быть такого не может, чтобы не слышала. Ты вспомни. Книга Книг. Книга Без Автора. Книга Захария Китойского. Ну? Вспоминаешь?

– Ну да, что такое припоминаю, – неуверенно произнесла ведьма. – Вроде как, ликвидная вещица. – И тут же упрекнула: – Ты бы лучше мне Ожерелье поднёс от щедрот. Вот бы порадовал. Расшиблась бы тогда для тебя в лепёшку.

– Чего не могу, того не могу, – твёрдо сказал я. – Даже не проси. А потом – зачем ты мне нужна в виде лепёшки? Ты мне адекватная нужна.

Ведьма возмущённо фыркнула, взяла Книгу Книг со стола, провела ладонью по старой коже и задумалась вслух:

– Спрашивается, ну и на кой она мне?

Я, честно говоря, ожидал с её стороны иной реакции. Но тушеваться не стал, и на минутку превратился в лавочного приказчика, расхваливающего залежалый товар:

– Удивляешь ты меня, женщина. Как так – "на кой"? А на кой книжки-то нужны? Читать будешь. Книга одна, а текстов в ней тьма тьмущая. Сплошная экономия, как ни крути. А, может, со временем придумаешь, как к гаданию приспособить. Ты баба умная, сообразишь. В конце концов, книга – лучший подарок. А Книга Книг, получается, – подарок подарков.

– Слушай, дракон, а там есть история про то, как графиню находят в библиотеке с ножом в груди?

– Обязательно. По теории вероятности – обязательно.

– Ладно, уболтал ты меня, чертяка говорливый. – Альбина поднялась со стула и, заложив руки за голову, потянулась так, что аж косточки затрещали. – Человечек твой, он хоть в Городе-то сейчас?

– Думаю, да.

– Ну, это уже полегче будет. А звать его как?

– Чего не ведаю, того не ведаю.

– А жив? Или уже часом того, преставился?

– Думаю, живой. Во всяком случае, надеюсь на это.

– Надеется он, – проворчала Альбина и приказала: – Сиди тут и не подглядывай. Как закончу, сама выйду.

С брезгливой миной она ухватила двумя пальчиками кепку, сунула под мышку громыхающую коробку и удалилась в комнаты. А я посидел немного без движения, тихо радуясь тому, что дело выгорело, затем подошёл к окну и свернул жалюзи.

Оказалось, что метеорологи, сулившие улучшение погод, в своих прогнозах не ошиблись. Дождь, заряжавший три дня кряду, стих, тучи над противоположной девятиэтажной ослабили строй, в лазурные щели с отменным напором врывался солнечный свет. Открыв фрамугу, я достал сигарету, помял её в пальцах, однако прикуривать не стал. Понял, что курить не хочется. Вернув сигарету в пачку, посмотрел вниз невидящим взглядом, захлопнул фрамугу и вернулся на место. Навалился грудью на стол, сложил руки как примерный школьник, положил на них голову и закрыл глаза. И тут же открыл. Испугался, что усну. Чертыхнулся, дескать, вот что значит в зрелом возрасте шастать где ни попади ночь напролёт, и вновь закрыл. И уже не стал бороться. Уснул. И был мне сон.

И снилось мне, будто я самолёт. Огромный такой пассажирский лайнер. И будто лечу я. Лечу высоко, лечу издалёка и лечу далеко. И до поры до времени полёт этот отличался он от обычного полёта дракона, только тем, что крыльями не нужно было воздух месить, а так всё, как всегда: наверху – свет и синева, вокруг – облака, внизу – горные хребты, которые кажутся с такой высоты складками небрежно брошенного покрывала. И было мне поначалу хорошо и безмятежно. В общем, как обычно. Но потом – секунда прошла или вечность, не знаю, во сне разницы нет – я понял, что всё не так. Что всё отнюдь не как обычно. Что всё совсем-совсем иначе. Что полёт мой ни фига не свободен, что мной кто-то управляет, и этот кто-то сидит у меня внутри. Как только я это понял, тот, который во мне сидел, резко сбросил высоту и развернул меня в направлении двух невесть откуда возникших по курсу небоскрёбов. Эти рядом стоящие сооружения и подозрительно напоминали высотки Всемирного Торгового Центра, и в то же время абсолютно не походили на них. Одно было точно – в одно из них я должен врезаться. Никаких сомнений не было, что меня ведут на таран.

Пока я соображал, чтобы такого умного предпринять, тот, который во мне сидел, уже выбрал в какую именно башню меня воткнуть. В правую. Отлично представляя, что сейчас случится, я начал изо всех сил противиться неизбежному. Пытался развернуться. Старался изменить угол атаки и использовать для набора высоты встречные воздушные потоки. Пробовал тупо свалиться в пике. Короче говоря, сопротивлялся чужой воле каждым своим болтом и каждой своей заклёпкой. А под конец начал даже взывать к радарам и ракетам ПВО. Однако, как это зачастую и бывает во сне, все мои усилия оказались бесполезны и вылились лишь в сдавленный, похожий на вой оголодавшего волка, крик ужаса.

Столкновения не произошло. Я проснулся за миг до него, и увидел, что озадаченная Альбина трясёт меня за плечо. Убедившись, что я благополучно вынырнул в явь, она спросила:

– Чего орёшь, дракон?

– Кошмар приснился, – ответил я сиплым голосом.

Ведьма устало плюхнулась на стул и понимающе кивнула:

– Бывает.

– Ну как там у тебя? – зевнув в кулак, осведомился я. – Получилось?

Она вытащила сигарету из моей пачки, прикурил, вкусно затянулась и только после этого ответила:

– Фирма веников не вяжет.

– И где мне паренька искать?

– Показать на карте?

– Покажи.

Ведьма выхватила откуда-то (страшно даже подумать, откуда) колоду Таро, вытащила одну карту и кинула на стол:

– Вот оно, то самое место.

Это был аркан "Мистерия".

– Шутишь? – спросил я.

– Отчасти, – ответила ведьма туманно.

– А без шуток?

– Без шуток ищи его в конце Пятой Советской. Номер дома не разобрала, но он крайний.

– А по какой стороне? – уточнил я.

– По чётной, – быстро ответила ведьма. Затем закрыла глаза, проверила себя и подтвердила: – Да, по чётной. – После чего встала, вытащила из шкафа две рюмки и графин с чем-то мутно-зелённым. Наполнила одну рюмку и, прежде чем налить вторую, спросила: – Будешь?

– За рулём, – ответил я.

Она понимающе кивнула, открыла холодильник, вынула початую бутыль "Столичной", наполнила мою рюмку и показала жестом – бери. Я взял.

– Давай, дракон, за всё хорошее.

Выпила она очень быстро. Залпом, уверенно, по-мужски. Я тоже выпил, взял горящую сигарету из её пальцев и одной затяжкой добил до фильтра. Вдавил окурок в пепельницу и хлопнул по коленям:

– Всё, пора. Пойду. Высокая в небе звезда зовёт меня в путь.

– Всё бегаешь, всё геройствуешь. – Альбина покачала головой. – И на кой тебе, скажи, все эти жалкие людишки?

– Сам не знаю, – признался я. – Но лучше уж помогать людям, чем садовым гномам.

Ведьма потянулась и ласково стукнула меня кулаком по лбу:

– И что ты за обалдуй такой-то? А, дракон? Скажи?

– Нормальный я обалдуй.

– Угомониться не собираешься?

Я аж крякнул:

– Да что вы все сговорились, что ли, все сегодня?

– А кто ещё? – прищурилась ведьма.

– Да есть тут один крендель.

– Поэт?

– Он самый.

Ответив, я стал выбираться из-за стола и неудачно при этом зацепил край стола. Бутылка покачнулась, но устояла, а вот рюмки нет. Упали на пол, и обе – вдрызг. Альбина сперва ахнула, а потом усмехнулась:

– На счастье.

А я сразу же кинулся подбирать хрустальные осколки.

Ведьма шикнула:

– Оставь, Егор, порежешься.

И накаркала.

Как я ни берёгся, один осколок шаркнул-таки мне по большому пальцу. Я выругался и пошёл к мойке. Ведьма меня остановила на полпути, схватила за руку и присосалась к ране.

– Перестань, – поморщился я. – Сейчас сама свернётся. Чёрная ведь. Драконья.

– Вовсе не чёрная, а кофейная, – оставив мой палец в покое, возразила Альбина. – И на вкус горчит, как двойное кофе.

– Двойной, – машинально поправил я.

– Ну да, двойной, – согласилась ведьма и вдруг замерла. Постояла тихо, будто прислушиваясь к чему-то. Потом посмотрела на меня как-то чудно и спросила: – Слушай, дракон, а у тебя всё в порядке?

В её голосе я услышал тревогу и сам забеспокоился:

– В каком это смысле?

– Ну, вообще, по жизни. Как оно всё у тебя сейчас?

– А что такое?

– Беды не чуешь?

– Да нет вроде. Есть, конечно, проблемы всякие, но у кого их нет. На то они и проблемы, чтобы решать их.

– Значит, никакой серьёзной опасности не чувствуешь?

– Да говорю же, нет.

– А вот кровь твоя чувствует. Беду она чувствует. И беда та идёт от каких-то близнецов.

– От близнецов? – Я усмехнулся. – Если от близнецов, тогда всё понятно. Сейчас только близнецы снились. Башни-близнецы. Те самые, в которые самолёты врезались.

Альбина дёрнула меня за рукав:

– А ну-ка давай поподробнее.

– Да ерунда всё это, – отмахнулся я. – Бред. Оставь, Альбина, не парься.

– Я-то оставлю, – строго, даже назидательно сказала она, – но твоё с тобой останется.

– Разберусь.

– Смотри.

Убедившись, что кровь загустела, и разрез стал покрываться тонкой коркой, я клюнул ведьму на прощание в нос и пошёл в коридор. Альбина потянулась следом. У двери она меня развернула за плечи резко, притянула и впилась губами в губы.

– Сумасшедшая, – прохрипел я, когда сумел оторваться.

– А ты – чудовище, – отмерила она и, сунув в мою руку кепку, вытолкнула на лестничную клетку.

Спускаясь по лестнице, я думал о том, что годы проходят, столетия, а мир не меняется. По-прежнему мужчине все женщины представляются сумасшедшими, а женщине все мужчины – чудовищами. Автор детективов и не последний мыслитель Честертон полагал такое положение дел биологической и социальной нормой, этаким статус-кво. И считал при этом, что оно может быть преодолено лишь иррациональным образом. А если перевести на нормальный язык, то с помощью безоглядной, неосторожной и взаимной любви. Так и только так. К сожалению, с любовью у меня никак, поэтому Альбина на какое-то неопределённо продолжительное время (а скорее всего, навсегда) так и останется для меня сумасшедшей. Ну а я соответственно для неё – чудовищем.

Крайним домом по чётной стороне Пятой Советской оказалась трёхэтажная общага авиаремонтного завода. На вахте гонял чаи древний, но ещё бравый старичок. Я сунул ему кепку под нос и сказал, что ищу её хозяина, жердяя с родимым пятном на правой щеке. Наплёл, что денег ему должен, разбогател на днях, теперь ищу, чтоб долг отдать. Старичок, насадил на нос очки, долго вертел кепку в руках, щупал её, мял, чуть ли на зуб не попробовал. Потом сказал, что нет, не нужна ему такая кепка. Даже даром. Тут я понял, что старичок мой малость глуховат. Нервничать по этому поводу не стал, ещё раз объяснил, чего хочу. Теперь, правда, прибавив громкости. Такое терпение моё беспримерное было вознаграждено сторицей. Узнал и имя – Рома Щеглов, и номер комнатушки – триста шестнадцатый.

Поднявшись на третий этаж, я Рому дома не застал. Застал его жену, толстую даму непонятного возраста, и его четверых детей, старшему из которых было лет двенадцать, а младшему – пожалуй, года четыре. Признаться, это было жалкое зрелище: пропахшая лапшой быстрого приготовления каморка размером три на три, несчастная мамаша с глазами насмерть перепуганной игуаны и чумазые гаврики мал, мала, меньше и меньше меньшего.

На мой вопрос, где законный муж Рома, женщина нечего не сказала, явила себя стойкой партизанкой. Честь ей за это и хвала. А вот старший сын подвёл отца, сдал с потрохами. Сказал, что батя в магазин пошёл, но придёт с минуту на минуту. Повторив подвиг Павлика Морозова, пацан тут же получил от матери крепкую затрещину, а от меня благодарность.

Сбегая вниз, я клокотал и возмущался. Народу им не хватает, елки-палки, всё рожать призывают. Этих бы сперва на ноги поставили. Вот этих вот, которые уже есть. И которые, между прочим, всё время хотят есть.

Многодетного отца Рому Щеглова я решил подкараулить не в тёмных и затхлых коридорах общаги, а во дворе, который образовывали помимо общаги ещё две панельные пятиэтажки. Погода совсем наладилась, солнце пригревало (не так, конечно, как, допустим, в июле, но всё же), так что ничто не мешало организовать наблюдательный пункт на свежем воздухе.

Это был тихий городской двор с обязательной детской площадкой: поломанные качели, песочница, разукрашенный под мухомор грибок. Чуть в стороне, под корявой яблоней-дичкой, виднелась длинная скамейка. На её солнечной половине основательно и, судя по всему, надолго расположились две старушки. Обычные такие старушки, пахнущие кипячёным молоком, сдобой и валерьянкой. Они походили друг на друга, только и различий, что одна одета была попроще – в драповое пальто, а другая с большей претензией – в пальто с меховым воротником. Я не постеснялся, подошёл, пожелал доброго здравия и уселся на другой конец скамейки. Туда, куда падала узорчатая тень. Старушки само собой тут же проявили бдительность, прервали болтовню и оценивающе покосились на меня – что за персонаж? Я боковым зрением это заметил, но сделал вид, что не заметил, а потом и вовсе повернул голову так, чтобы бабки оказались в мёртвой зоне. Впрочем, они в моём облике ничего подозрительного, видимо, не обнаружили и благополучно продолжили прерванную беседу.

– Читала, Андреевна, сегодняшние "Файненшл Таймс"? – спросила одна.

– Да некогда мне было, Леонидовна, – ответила другая. – Нина нынче во вторую, так я в кассу с утра. Компенсацию выправила, да за одно уж договор по срочному вкладу пролонгировала. Потом в клинику зашла на четверг на зубы записалась и… Что ещё? А-а, за телефон же оплатила. Так до обеда и пробегала. Не до газет было. А что пишут-то?

– Так акции "Газпрома" на тридцать пунктов рухнули.

– Да ты что?! Господи Иисусе! То-то я всю ночь промаялась. Только под утро и уснул. И сон главное снился какой-то такой странный. Будто птица я, а взлететь не могу. Разбегаюсь будто, разбегаюсь, а всё никак. Оно вот, стало быть, к чему.

От бабкиных воркований я слегка размяк, и чуть было не уснул. Того гляди, и миссию провалил бы, но слава Силе едва начал клевать носом, во дворе застукало и забрякало. Сквозь ленивый кошачий прищур я увидел, как в сторону двух металлических гаражей пробежал заполошный мужик в спецовке и резиновых бахилах. На плече у него висела офицерская сумка, из которой торчала рукоятка разводного ключа. Мужик, испуганно озираясь, быстро шмыгнул в щель между гаражами и там затаился. И только он спрятался, во двор с диким гиканьем, поднявшим ввысь ленивых, жирных голубей, ворвалась ватага пацанов. Пугая небеса игрушечным оружием, пацаны вихрем пронеслись через двор и скрылись за углом общаги.

– Ребятня опять Потапова гоняет, – объяснила происшествие Андреевна.

– Судьба у него такая, – отозвалась эхом Леонидовна и пропела по-стариковски: – О-хо-хо хо-хо хо-хо.

Что произошло потом, как судьба-злодейка обошлась с сантехником Потаповым, поймали его пацаны или нет, я так и не узнал, поскольку во дворе появился Рома Щеглов. Обознаться я не мог: высокий, тощий, чёрная блямба на правой щеке и авоська с продуктами в руках. Всё сходилось. Окончательно я убедился, что это он, когда окликнул его по имени. Услыхав своё имя, шустрила вздрогнул, оглянулся затравленно, подтянул "треники" и рванул к дверям общаги. Немедля не секунды, я сорвался со скамейки и с криком "Я – годзилла, ты – японец!" припустил за ним. Со старта развил приличную скорость и почти догнал его на пролёте второго этажа, но споткнулся о кинутую авоську и растянулся. А Рома поскакал себе выше. Я подумал, сейчас рванёт в коридор третьего этажа, но, отводя беду от собственного гнезда, Рома метнулся к металлической лестнице, ведущей на чердак. Взобрался быстро, по-обезьяньи, и выбил головой оцинкованный люк. К тому моменту я уже был совсем рядом, подпрыгнул и сумел ухватить беглеца за ногу, но он, будто ящерица хвост, оставил мне на память дранный кед и исчез в темноте.

Экий ты, Рома, вёрткий, поразился я. Запустил трофеем в стену и тоже полез наверх. Пока выползал на чердак, Рома уже улизнул на крышу. Ничего не оставалась, как подняться по деревянному настилу к одному из трёх проёмов и выбраться наружу.

Рома стоял на гребешке двускатной крыши и угрожающе размахивал прихваченным где-то по пути куском металлической трубы. Когда я сделал шаг в его сторону, он заорал:

– Отвали от меня! Отвали!

– Кончай, Рома, дурить, – сказал я как можно миролюбивее. – Брось дрын, шагай сюда. Перетрём и разойдёмся.

И чтоб окончательно его утихомирить, в два приёма вытащил кольт.

Однако вид оружия возымел на Рому обратное действие. Поначалу да, он замер, но спустя секунду издал рычащий возглас и кинулся в атаку.

Всё, пожалуй, закончилось бы рукопашной, когда бы не ветхость шифера. В одном месте он треснул, Рома споткнулся, потерял равновесие и, продолжая орать, теперь, правда, по другой причине, понёсся мимо меня к краю крыши. Потеряв по пути трубу, парень сумел ухватиться за волноводы самопальной антенны. На секунду показалось, что выкрутился, но антенна была закреплена так плохо, что ничем ему не помогла. Гнилые верёвочные растяжки лопнули, Рома ойкнул и сорвался. В последний миг, однако, извернулся и каким-то чудом ухватился за ржавый трос ограждения.

Ни фига не гимнаст, прикинул я. Больше двадцати секунд не провисит.

Подошёл и, глядя ему в перекошенное страхом лицо, спокойно поинтересовался:

– Ну и как оно?

– Да иди ты, – нашёл силы огрызнуться беглец и безуспешно попытался подтянуться.

– Не груби, Рома, тебе не идёт. Скажи лучше, для кого мобилу тиснул?

– Какую мобилу?

– Со стола у дамочки в редакции журнала, – напомнил я. – Для кого?

Секунды ему хватило, чтоб вспомнить всё:

– Для себя, конечно. Продал бы рубля за полтора.

– Врёшь?

– Нет, мужчина, не вру.

Ответил и стал кусать губы. Силёнки кончились, терпёж тоже, висел чисто на характере. И оставалось ему висеть от силы секунд пять-шесть. Тут стало мне, конечно, понятно, что говорит он правду. В таком положении, в каком он в тот момент находился, врут только конченные придурки. Он придурком не был. Кем угодно – жуликом, забулдыгой, ненадёжным заёмщиком, скверным отцом, но только не придурком. И стало мне за него радостно. Снаряды тёмным не подносил, следовательно, не безнадёжен. А что версия оказалась пустоцветом, так это ничего. Отрицательный результат тоже результат.

Быстро сунув пистолет в кобуру, ухватил я Рому за шкирку (верности ради – двумя руками), упёрся каблуками в стойки леера и потянул.

– С виду худой, а по весу не скажешь, – проворчал я, когда беглец оказался в безопасности.

– У меня кость тяжёлая, – на полном серьёзе пояснил он, рухнул обессилено и обнял шифер. Так, наверное, лапает землю матрос, которого выкинуло на берег после кораблекрушения.

– Чего бегал-то? – спросил я, присев рядом.

– А ты, мужчина, чего за мной бегал?

– Я первым вопрос задал.

Почуяв нутром, что никакой опасности от меня не исходит, Рома перевернулся на спину и признался:

– Думал ты от Паши Йогурта. Денег я ему должен. Паше. Одиннадцать рублей. – И тут вновь насторожился: – Но ты ведь, мужчина, не от Паши?

– Расслабься, не от Паши я. Не от Паши, не от Саши и даже не от Даши. Я от себя.

Тут Рома попытался переварить, как любит выражаться Лао Шань, структуру момента, не смог и пожал плечами:

– Так и не всосал, чего ты, мужчина, хотел-то.

– Вопрос задать, – сообщил я. – Вопрос задал, ответ получил, могу теперь идти.

– Ну ты, мужчина, и лось. Ну ты, блин горелый, меня и напугал.

– А ты не воруй, пугаться не будешь. Бабки нужны, иди работать. Сварщиком, к примеру. Спрос на них сейчас большой. Я бы сам пошёл, да, видишь, глазки болят.

Рома к тому моменту уже окончательно пришёл в себя. Сел, окинул меня недоумевающим взглядом и ответил, не претендуя на оригинальность:

– Не учи жить, мужчина, помоги материально.

Я глянул на него с интересом и помыслил вслух:

– Почему бы, собственно, и нет. – Выгреб из разных карманов купюр на общую сумму в девять с чем-то там тысяч и предложил: – Вот, держи. Как один нездешний дядя правильно заметил, милосердие иногда стучится в наши сердца.

Рома поначалу лапу-то протянул машинально, но потом опомнился, одёрнул.

– Бери-бери, – стал настаивать я. – Бери, раз даю.

Но он упёрся и ни в какую. То ли боялся, то ли гордость проснулась, то ли ещё чего. Тогда я свернул деньги в колбаску и затолкал их в карман его мастерки. А в нагрузку выдал слова напутствия:

– Пацанам своим мяса купи, в их возрасте мясо нужно жрать от пуза. Не то вырастут дистрофиками. А на кой нам дистрофики? Нам дистрофики без надобности, нам мальчиши-кибальчиши нужны. Чтобы враг не прошёл. И чтоб друг уважал. А насчёт того, чтоб в сварщики переквалифицироваться, ты, отец-герой, подумай. Подумай-подумай. Что за радость от всякого встречного-поперечного по крышам овцой скакать.

Залечил я его так грамотно и потопал, осторожно ступая по ненадежному шиферу к уделанному голубями лазу.

– Слушай, мужчина, ты псих, да? – крикнул Рома мне в спину.

Я не ответил ему. Не потому что мне нечего было ответить, а потому что в кармане зазвенел мобильный. Зазвенел он рингтоном, закреплённым за Серёгой Беловым. Ну наконец-то, обрадовался я, услышав знакомую мелодию Таривердиева, и так резко выхватил трубку, что чуть карман не разорвал.

– Ты мне нужен, – сказал полковник.

– Ты мне тоже, – ответил я.

– Ты мне два раза нужен.

– А ты мне – две тысячи раз.

– Мы на Пролетарской, во дворе комплекса "Сезон". Там, где стройка. Знаешь?

– Знаю.

– Давай сюда. Скачками.

– Уже.

Если кто-то срочно нуждается в твоей помощи, нужно спешить. Если при этом ты и сам нуждаешься в его помощи, нужно спешить вдвойне. Я и поспешил. И, как это ни покажется странным, по дороге никого не рассмешил.