"Атака неудачника" - читать интересную книгу автора (Стерхов Андрей)

Глава 5

То ли Красный Воробей, покровитель частных детективов, снизошёл в тот час к моим проблемам, то ли звёзды встали как надо, то ли выручил глупый случай, но один из героев погони дежурил в текущей смене. Некто Павел Рягузов по прозвищу Паша Занято. Доложил мне о том не в меру разговорчивый мужичок, гордо назвавший себя старшим смены. Мало того, что доложил, так ещё и, поведясь на моё обещание выкатить ящик пива, отправил напарника подменить Пашу в будке у шлагбаума. Ну, а сам тем временем поведал мне как родному, почему, собственно, Пашу Занято зовут Пашей Занято.

Дело, рассказывал мужичок, было так. Как-то раз (не при царе Горохе, уже при Путине) повелели верхние люди провести на базе института научную конференцию. Желание приехать высказали и японцы, и французы, и немцы, и финны, и всякие прочие поляки-венгры-чехи числом немереным. Здешнее начальство, дабы не ударить лицом в грязь перед заморскими мозголомами, решилось на косметический ремонт основного корпуса. Косметический ремонт в прогнившем здании – дело, конечно, подлое. Это, почитай, всё равно, что макияж на лице старой проститутки: внешне – блеск, внутри – сифилис. Но куда деваться? Надо.

Надо-то надо, однако, как это у русских людей водится, к реализации приступили с огромным запозданием. Пока раскачались, пока то, пока сё, пока смету утвердили, пока деньги выбили, в результате начали в последний момент, не то за семь, не то за пять дней до открытия конференции. Срок с учётом объёмов убийственный, нереальный срок. Однако, нанятые в спешке таджики, пусть и за счёт качества, но слава Аллаху всё-таки справились. Не хуже сказочного Вани-дурака, который, как известно, за ночь мост хрустальный для царя-батюшки выстроил. И всё бы здорово, да вот беда: забирая по утру дня Икс нехитрый свой скарб, разбили братья-мусульмане в мужском туалете административного этажа один из унитазов. Разбили вдребезги. Насмерть. Выяснялось это дело слишком поздно, за пятнадцать минут до времени Че, поставить новый фаянс не было уже никакой физической возможности. Разумеется: крик, вой, стон, сердечный приступ у зама по международным связям. И вот тогда-то Иван Иванович, зам по хозяйственной части, принял волевое и единственно верное на тот момент решение. Приказал спрятать в осиротевший кабинке одного из охранников, чтобы тот орал "Занято!", когда какой-нибудь возжелавший облегчиться немец, француз или, упаси господь, поляк подергает за ручку. Выпало идти как раз Паше Рягузову. Получив от судьбы короткую спичку, выпендриваться боец не стал, взял под козырёк и справился с почётной обязанностью лучше некуда. Ни на секунду не покинул поста, отбился от настырных посягательств. И за то, что не выдал буржуинам главную нашу военную тайну, премия ему вышла от начальства в размере недельного оклада, а от друзей-сослуживцев – почётное прозвище.

Выслушав эту тянущую на героический эпос историю, я в свой черёд рассказал об одном знакомом охраннике, которому случилось как-то раз сторожить экспонаты конкурса икебаны. Там такое дело вышло. Обходя в ночь перед днём открытия выставочный зал, повалил парнишка с постамента один из горшков. Ненароком, конечно, повалил, задел локтём спросонья. Сам горшок к счастью не разбился, но букет из него вылетел и рассыпался по полу на составные части. Парнишка, который, разумеется, ни черта не понимал в мудрёном искусстве составления букетов, собрал все эти ветки-ёлки-палки и, руководствуясь собственными нехитрыми представлениями о гармонии (а точнее говоря – их отсутствием), затолкал назад в горшок. Поутру никому ничего не сказал, сдал смену и затаился. Какого же было его удивление, когда через некоторое время узнал, что наспех составленная им композиция получила не только главный приз жюри, но и приз зрительских симпатий. Такое вот чудо вышло на голом месте. И смех, как говорится, и грех.

В ответ на эту мою нехитрую байку, из которой, между прочим, можно сделать глубокий вывод, что творческий принцип "Как бог на душу положит" фиг какими заумными правилами и нормами перебьёшь, старший смены начал рассказывать жуткую историю об одном озабоченном охраннике, умудрившимся заниматься сексом с девушками из Буркина-Фасо по телефону, установленному в кабинете директора института. Но каким образом наглеца вычислили, за какое место на крюк подвесили, какие счета кому пришлось оплачивать, услышать я не успел. В дежурке появился Паша Занято.

Оказался простоватым типом с заспанным лицом и красными, как у кролика, глазами. На лихого удальца никак не походил. Это на первый взгляд. А там – как знать. Подобные валенки иной раз так заводятся, что бронебойным в упор не остановишь.

Я взял его под руку, отвёл в холл перед гардеробом, где и объяснил в двух словах, по какому вопросу вызвал. Паша пошмыгал носом, почесал фурункул на шее, и, не слишком вдаваясь, кто я такой и зачем мне это, собственно, нужно (раз старший в курсе, стало быть, всё нормально), рассказал вкратце, как это они тогда так оплошали.

Рассказывал он вяло, без эмоций и тем походил на музейного гида со стажем. Но суть я уловил. С его слов получалось, что рванули они за коммивояжёром-ворюгой, на пару с каким-то там Юрой Смоляниновым, ещё одним охранником. Гнались долго, настигли у автобусной остановки. Подхватили с двух сторон, сбили с ног, скрутили. Попинали немного, не без этого. Гад поначалу угрожал и обзывал по-всякому, потом бабки стал предлагать, чтоб типа отпустили. Но Паша с Юрой не прогнулись, ни-ни, больно надо. Вместо этого ещё попинали. А фигли? Как по-другому было втемяшить, что поздняк метаться? Гад заныл, сопли до колен распустил и вроде как врубился, что попал конкретно. Только когда Паша за мобилой в карман полез (надо же было ментов как-то вызвать), гад встрепенулся, крутанулся и вырвался из рук. Паша с Юрой раз такие за ним, а гад впрыгнул в отходящую маршрутку и аля-улю. Вот, типа, и вся история.

С немалым интересом выслушав Пашину версию происшествия, я как бы между прочим спросил:

– А товар он бросил или успел прихватить?

До того вялые глазки Паши вдруг забегали.

– Какой такой товар?

И снова зырк-зырк по сторонам.

– Блудняк-то, Паша, не гони, – потребовал я и освежил его память: – Зонтики у него с собой были. Такие, знаешь, дамские.

– А-а, ну да, – сразу "озарило" проныру. – Точно-точно, были. В сумке. Вцепился, блин, в неё гад клешнями, фиг оторвёшь. Не, не кинул. С собой уволок.

Врал Паша. Врал безбожно. Тут даже Взглядом не пришлось шерстить сознание, и так было ясно – отпустили они вора. Взяли деньги и товар в придачу, и отпустили на все четыре стороны. А, скорее всего, и запустили в институт без пропуска они же. Не через форточку же в конце концов залез.

– Эх, Паша-Паша, – укоризненно покачал я головой.

Сообразив, что обо всём догадываюсь, Паша закусил удила:

– Как говорю, блин, так, блин, и было. Хочете – верьте, хочете – нет.

– Хочу, Паша, верить, – сказал я вполне миролюбиво, – очень даже хочу, да только вот не получается.

– Говорю, блин, срыл он от нас, – сосредоточено рассматривая заляпанные носки форменных ботинок, пробубнил Паша. – И сумку уволок. Клетчатую такую. Кепарь, блин, бросил, а сумку уволок.

– Кепарь? – заинтересовался я. – Какой такой кепарь?

– Обычный, блин, кепарь, типа кожаный такой. Сразу, блин, сорвал я с него, как прихватили.

– И где она?

– Кто?

– Кто-кто. Кепка.

Опасаясь разоблачения и явно желая меня умаслить, Паша, голова бедовая, засуетился. Метнулся к дежурке, не обращая внимания на удивлённые вопросы старшего, скинул матрас с топчана, поднял лежак, сунулся в рундук и откопал в груде старых форменных штанов-тужурок и прочей свойской дребедени трофейную кепку. Вынес и протянул:

– Во.

– Заберу на время? – попросил я.

Паша ничего не сказал, но скорчил гримасу, которая могла означать только одно – забирай к едрени-фени насовсем, только, блин, отстань.

Если бы курочка-удача не снесла это золотое яйцо, пришлось бы мне потратить полторы тысячи кроулей (а то и все две) на то, чтобы вытянуть образ коммивояжёра-вора из памяти продажного охранника. Теперь необходимость в этом отпала, поскольку появилась возможность обратиться к Альбине Ставиской. Эта старая ведьма умеет с помощью личных вещей людей разыскивать, и я надеялся, что сумею к ней подкатить. Стопроцентной гарантии, что моя бывшая любовница сумеет определить точное местонахождение человека, который мог оказаться пособником, колдуна или даже самим колдуном, конечно, не было. Но шансы, что сумею его найти, имея в голове смутный портрет, были и того меньше. А зачем ловить на шансы плохие, если можно попробовать на достойные?

За обещанным пивом я, разумеется, не пошёл, к взаимному удовольствию заслал старшему охраннику пятихатку. А на Пашу стучать не стал, побрезговал. Вытряс на всякий случай словесный портрет вора (выходило, что он кощей кривоногий с родимым пятном на щеке), да и отпустил с миром. На прощание, правда, хотел посоветовать, чтоб в будущем вёл себя достойно (в мои четыреста пятьдесят девять нравоучения, думается, простительны), но и этого делать не стал. Подумал, к чему? И без меня знает, что быть беспринципным пронырой неприлично. Прекрасно он это знает. Также прекрасно, как и то, что быть благородным рыцарем – занятие глупее не придумаешь. Непрактично это в наше время – быть благородным рыцарем. Такие вот дела: пронырой – неприлично, но практично, а рыцарем – прилично, но непрактично. Знает он про всё про это. Как нынче говорят, в курсах. Потому и мается. Все они маются. Люди. Существа, зажатые в тиски стыда и выгоды. Бедолаги, поставленные перед необходимостью постоянного выбора: быть или иметь? Никого из них не обходит стороной эта необходимость. Ни сильного мира сего, ни акакия акакиевича. Ни-ко-го. И постоянно в напряжении держит. А посему: слава Силе, что я дракон. Упаси, Сила, стать человеком.

Окрыленный тем, что в деле случились первые подвижки, я покинул здание института и бодрым шагом направился к стоящему за шлагбаумом болиду. Почти дошёл, когда позвонил Воронцов.

– Тугарин у аппарата, – ответил я.

– А это я, – сказал вампир.

– Однако быстро ты. Неужели пробил?

Ответ прозвучал по-военному чётко и с оттяжкой:

– Та-а-ак точно.

– Ну тогда, майор, докладывай, – в тон ему приказал я.

– Кинь на стол, и топай, – прежде сказал Воронцов кому-то у себя в кабинете, а потом, выдержав паузу, уже мне: – Докладываю. По дорожно-транспортному на Озёрной двенадцатого числа сего месяца имеет место отказ от возбуждения уголовного дела. Потерпевшая, гражданка Мордкович Марина Рудольфовна, пересекала дорогу мало того, что в необорудованном для этого дела месте, так ещё и на красный свет. Это если сухими словами протокола. А говоря, Егор, по-простому, девка сама под колёса кинулась.

– Точно?

– Точно. Свидетелей человек тридцать.

– Мне бы всё равно с водилой перетереть.

– Учёл. Записывай.

Я быстро выхватил из кармана записную книжку и примостился на капоте.

– Готов.

– Игошин Валерий Павлович, – стал диктовать Воронцов, – семьдесят второго года рождения, русский, ранее не судимый. Адрес есть, только он тебе вряд ли пригодится. Парень прописан на Депутатской, в общаге трамвайно-троллейбусного управления, но реально живёт у бабы своей, где-то на куличках. Так что, Егор, советую прихватить фигуранта по месту работы.

– Дельный совет. А где работает?

– В "Автодорспецстрое". Это за супермаркетом по Рабочего Штаба. Знаешь такой?

– Естественно.

– Вот и замечательно. Дуй туда и хватай. Да, чуть не забыл. Черкани на всякий случай, что за парнем закреплён КАМАЗ-самосвал, государственный номер – Кирилл, семьсот пятьдесят семь, Тимофей, Оксана. Теперь уже всё.

– Спасибо тебе, майор, – поблагодарил я от всей души.

– Дерзай, дракон, – сказал в ответ Воронцов. – И не забудь Зёрна подкатить.

– Передам через Крепыша. Лады?

– Годится.

Сказал и отключился.

Вообще-то, до этого звонка вампира я планировал посетить квартиру покойной Эльвиры Николаевны Фроловой, теперь же решил все силы кинуть на розыск ранее не судимого гражданина Игошина. Так рассудил: квартира заведующей отделом поэзии "Сибирских зорь" никуда от меня не денется, всегда осмотреть сумею, а водителя КАМАЗа поймать не так-то просто, строительный сезон в разгаре, самосвалы нарасхват. Короче говоря, начал с наиболее трудной, как мне казалось, задачи. Однако вопреки моим ожиданиям долго искать Валерия Павловича не пришлось. Оказался человеком с тонкой душевной организацией, сразу после несчастного случая ушёл в глухой запой, и в рейс с тех пор ни разу не выходил. Бравая толстуха, командующая вертушкой на проходной "Автодорспецстроя", чрезвычайно высоко оценила мой дежурный комплимент и в благодарность наябедничала, что парень уже четвёртый день безвылазно торчит в девятом боксе и жрёт горькую. Как она образно выразилась, в три горла.

Надышавшись изрядно выхлопами отработанной солярки, но разыскав-таки этот девятый, самый дальний от проходной, бокс, я обнаружил, что Игошин всё ещё там. Правда, он уже не пил, а спал. Умаялся страдалец. Примостился на сваленной в углу бэушной резине, подложил под голову кусок драного поролона, каким автомобильные сиденья набивают, и – спокойной ночи, малыши.

Пристроив зад на безнадёжно лысую шину, я бесцеремонно толкнул Игошина в плечо.

Никакой реакции не последовало.

Тогда я проорал:

– Рота, подъём!

Гулкое эхо прошлось от стены к стене, с железобетонной балки сорвалась и заметалась под крышей стайка голубей, в приоткрытые ворота бокса заглянул мужик с маской сварщика на голове, а Игошину хоть бы хны. Простонал, не открывая глаз:

– Отвали.

И перевернулся на другой бок.

– Хватит хрючить! – крикнул я ему прямо в ухо. На этом не успокоился, схватил за шкирку и потянул. – Вставай давай. Судьбу проспишь.

Шоферюга с торсом циркового силача несколько секунд сидел неподвижно, потом провёл – будто липкую паутину стёр – огромной пятернёй по опухшей, небритой физиономии, взлохматил свалявшиеся кудри и, не поворачивая головы, скосился на меня:

– Ты кто такой?

– Егор Тугарин, – дотронулся я двумя пальцами до полы воображаемой шляпы.

– Чего тебе?

– Поговорить.

Игошин молча сунул лапу в щель между шинами, выудил початую бутылку, протянул мне.

Я сделал добрый глоток, занюхал дрянное пойло собственным кулаком, и, вернув бутылку, сказал:

– Понимаю, что сыплю соль на рану, но не расскажешь, как оно всё тогда вышло?

– Ты кто такой? – пошёл Игошин на второй круг. Точно аварийный самолёт, которому перед посадкой требуется спалить всё топливо в баках.

– Егор Тугарин, – являя чудеса выдержки, ещё раз представился я. И повторил, для верности набавив громкость: – Егор Тугарин я.

– Нет, ты кто такой?

Мать моя Змея, подумал я, а паренька, похоже, мощно переклинило. Пораскинул мозгами и на этот раз ответил иначе:

– Вообще-то, я страховой агент.

И угадал.

Игошин удовлетворенно кивнул, будто именно такого ответа и ждал от меня, развернулся в мою сторону всем корпусом и поднял заторможенный взгляд.

– Чего тебе, агент?

И я ещё раз сообщил:

– Хочу узнать, как оно всё тогда приключилось. Не для себя, по работе.

Он не стал ничего уточнять. Показал мне указательный палец-сардельку, дескать, сейчас, подожди минуточку, влил в себя всё то, что оставалось в бутылке, нарыл в карманах потёртой шофёрской кожанки сигареты, выбил из пачки одну и, вставил в рот фильтром наружу. Потом стал шарить по карманам. Коробок нашёл, но тот оказался пустым. Я поторопился прийти малому на помощь. Выдернул из его рта сигарету, вставил её правильно и, проигнорировав огромными буквами выписанный на стене запрет "В боксе не курить", щёлкнул своей боевой, украшенной цитатами из "Dragon rouge" Великого Гримуара, зажигалкой.

После первой затяжки Игошин, глядя куда-то вдаль, произнёс философски:

– Жизнь.

– Жизнь, – охотно согласился я.

– Да что ты знаешь-то про жизнь, мурзилка? – держа меня чёрт знает за кого, хмыкнул Игошин. Отогнал дым от глаз и вновь затянулся.

Первая звезда на борту, поразился я мысленно, а гонору столько, будто бомбу на Хиросиму сбросил. Неужели банальный наезд на пешехода разгадке жизни равносилен? Не верю. Ну, понял, как она хрупка. Ну, убедился, что не автор пьесы, а статист. Не более того. А туда же, елки-палки, – в мыслители.

И почему-то в тот миг всплыло у меня в голове (что к чему? откуда что?) определение Шекспира: "Жизнь – история, полная галиматьи, не имеющая смысла и к тому же рассказанная дебилом". Однако делиться этим мощным откровением с беднягой я не стал, а произнёс в рамках роли:

– Про жизнь, Валера, одно знаю: бывает застрахованная, а бывает – нет.

– Во, голова два уха, я ему про одно, а он мне про другое, – кисло ухмыльнулся Игошин и разочаровано махнул рукой. Да так мощно махнул, что сигарета вырвалась из пальцев и отлетела к убитой аккумуляторной батарее. Стояла там такая невдалеке.

Поднимать бычок Игошин не стал, полез в карман за пачкой, и на этот раз – о, чудо! – сигарету вставил правильно. Я вновь подсунул ему зажигалку и, поскольку вся эта возня стала уже мне надоедать, спросил без мадригальных блёсток:

– Правда, что девка сама под колёса бросилась? Или врут?

Он дёрнулся, как от удара плетью, но быстро взял себя в руки. Потянулся к огню, прикурил, после чего, презрев правило "о мёртвых либо хорошо, либо никак", разразился витиеватым ругательством, которое закончил словами:

– Наркоманка хренова.

– Наркоманка? – удивился я. – С чего ты это взял?

– Люди сказали. Всё, слава яйцам, видели, всё слышали. Говорят, обкуренная была в умат. Как есть обкуренная. Стоит главное такая никакая, бормочет, забалдела я, мол, забалдела, офигеть как забалдела. А потом как кинется сучка.

После этих слов Игошин вытянул руки.

– Видишь, как дрожат. Сколько дней прошло, а до сих пор дрожат. Нервы, мать их, ни к чёрту. Как, скажи, тут за баранку садиться?

– Может, нервы, а может, – я указал на пустую бутылку, – от бухла паршивого трясёт. – И уже вставая, посоветовал: – Притормози с этим делом, глядишь и отпустит. Не в праве настаивать, но ты попробуй.

Игошин обиженно замотал головой.

– Чудак человек, я ему про одно, а он мне про другое. – И несколько раз ударил себя кулаком в грудь. – Душа, душа болит.

– Не повод, – заметил я. – Ни в чём не виноват, так какого кирять по-чёрному?

– Ага, не виноват, – понуро протянул он, – Не виноват-то, не виноват, а только… Когда бы я за куревом возле "Баргузина" не остановился, может, и не сбил бы дуру.

На эту чушь я ему ответил так:

– Если бы ты, Валера, за куревом тогда не остановился, то на тракте с маршруткой – лоб в лоб. И девять трупов как с куста.

– С чего ты взял?

– А ты с чего?

– Ну…

Пока он соображал, а соображалось ему по известной причине очень и очень туго, я успел сказать:

– Между "могло бы не случиться" и "могло бы случиться что-то похуже" стоит знак равенства. И тут, Валера, не угадаешь. Ибо, как мне тут одна шибко умная дама сказала, а ей в свою очередь Александр Сергеевич Пушкин, человеческая жизнь устроена таким образом, что от судеб защиты нет. А на "нет" и суда нет.

Этими словами и завершил разговор. Отряхнул джинсы, махнул впавшему в ступор Игошину – давай, парень, бывай, и пошёл на выход. Всё, что хотел от него услышать, услышал. На психотерапию же не было ни времени, ни желания. Подумал, взрослый мальчик, справится сам. Тем более что тропинку через болото я ему вроде как указал.

Едва отъехал от проходной, позвонила Лера.

– Шеф, вас ждать или можно линять? – спросила она.

– Ждать, – приказал я. – Уже еду.

– Но, шеф, начало седьмого.

– Нам с тобой, подруга моя, нельзя расслабляться. Никак нельзя. Мы с тобой должны торопиться делать добрые дела.

– А куда, шеф, торопиться-то? – задала Лера резонный вопрос.

– Куда? – Я многозначительно хмыкнул. – Раньше я тоже думал что некуда, теперь думаю по-другому. – Притормозил на красный сигнал светофора и объяснил: – Видишь ли, Лера, я тут недавно услышал, что не вся первичная энергия при Большом взрыве перешла в материю. Часть не перешла.

– И что с того?

– А то, что оставшаяся энергия в любой момент может перейти в материю. Бабах, и второй Большой взрыв расфигачит нашу уютную Вселенную. Кому мы с тобой после этого поможем?

– Прекратите издеваться, шеф, – хрюкнув, потребовала Лера, и прежде чем отключиться приказала: – Зарулите по дороге в какой-нибудь магазин, плюшек купите, новый чайник опробуем. И ещё молока возьмите, у нас тут кошка.

– Какая ещё кошка? – опешив, спросил я, но ответа не услышал. Моя верная помощница уже отключилась.

Не желая выглядеть занудой, перезванивать я ей не стал и, как только загорелся зелёный, сразу покатил к супермаркету. До него было двести метров, тридцать секунд езды и десять минут на то, чтобы куда-нибудь припарковаться.

С покупками я управился быстро, гораздо дольше простоял у кассы. Впереди стоящие затарились так основательно, будто ожидали наступления ядерной зимы. Я же в корзину помимо заказанных Лерой плюшек и молока (которое, кстати, неприятно удивило новой ценой), кинул только тортик, буханку хлеба и палку колбасы. Торт – для сладкоежки Леры, хлеб и колбасу – для себя любимого.

На выходе из супермаркета случилась катастрофа: столкнулся с кефирно-валидольного вида старушенцией. Шла впереди, внезапно наклонилась шнурок на кроссовке завязать, и тут я, не выдержав дистанцию, коленом ей в корму. Чуть не распласталась. Прихватив её за немаркого цвета плащик, я горячо-искренне извинился и кинулся поднимать апельсины, которые посыпались из её пакета с портретом Чебурашки в берете команданте Че. А когда протянул ей эти три омерзительно-оранжевых шара, тут-то и заметил, что у моей охающей-ахающей бабуленции на одной руке шесть пальцев, а на другой – четыре. Заметил и сам охнул-ахнул:

– Чёрная провидица!

– Тихо, тихо, тихо, – прошипела старуха и вцепилась жуткими ногтями в моё запястье с такой силой, что аж у самой костяшки побелели. После чего стала вертеть головой – услышал кто мой возглас или нет. Убедившись, что никто на нас внимания не обращает, натянула козырёк бейсболки на глаза и сказала с укоризной: – Чего, дракон, кричишь как резанный?

– Пардон, мадам, – смутился я.

– Провидиц никогда не видел?

– Видел и много раз, просто давным-давно не встречал.

– Иди, куда шёл, – проворчала карга. И отпустив мою руку, сказала вдогон: – Как говорится, лаша тумбай тебе, дракон, и ветер в крылья.

Но только я сделал шаг, она слизнула, воровато озираясь, с ногтей капли чёрной крови и приказала:

– Стой, где стоишь.

Я замер.

Она постояла несколько секунд с закрытыми глазами (при этом веки её дрожали, а глазные яблоки бились под ними, как бабочки в сачке), а когда глаза открыла, посмотрела на меня лукаво и поманила пальцем.

Когда я наклонился, она прошелестела мне в ухо:

– Берегись, дракон, каблук уже сломан. – Хихикнула гадко и добавила ещё: – Потеряешь каблучок, найдёшь значок. Большая ошибка. Однако спасёт.

И пока я весь такой заинтригованный пытался понять, что всё это означает, растворилась в толпе.

По-прежнему моросил дождь, ветер срывал с дерев листву, на город наползал вечерний сумрак. Ничего вокруг не изменилось. Абсолютно ничего. Только в тайнике, устроенном под мемориальной доской на фасаде дома N32 по бывшей Луговой, а ныне Марата, сжалось от внезапной тоски сердце дракона из славного рода Огло.

Сердце дракона Вуанга-Ашгарра-Хонгля.

Моё золотое сердце.