"Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3" - читать интересную книгу автора

ВЛАДИМИР ГОЛУБЕВ Монстр Рассказ

— Кого? Серегу? Понкратова? Да нет, не Панкратова. Он по паспорту был Понкратов. Сначала всех поправлял, а потом ему надоело. Так и стал Панкратовым. Кроме официальных документов.

Так вот, Серегу Понкратова я знал лучше всех. Родная мама его так не знала, как я. Так часто бывает. Маме секретов не доверяют. И тайных желаний. Дочки — те, может быть. А сыновья — нет. Потому то, что он сделал, — неожиданно для всех, и для матери тоже. Но не для меня.

Родились мы с разницей в три дня. В одном роддоме рядом лежали. И жили в одном доме, в ДОСе. И даже в одной коммунальной квартире. Не знаете? Очень просто. Дом офицерского состава. Наши отцы тогда старлеями служили. В одной в/ч, само собой. Потому что в городишке часть была одна. Полк противохимической защиты.

Так и росли мы с ним на общей кухне. Как братья родные. Квартира была вся в нашем распоряжении. И понкратовская комната, и наша.

Это для вас он Сергей Федорович. А для меня — Серега. Я всю жизнь с ним. Только кончилось это плохо. То есть жизнь его плохо кончилась. Надо было, наверное, искать другой выход. А может, его и не было, другого выхода…

Да… Ну, мы с ним, ясное дело, в детский садик ходили. Тоже вместе. В одну группу. Мамы наши работали. Моя медсестрой, в той же в/ч. А его — продавщицей в военторге. Да и вообще, тогда считалось, что ребенку надо обязательно в садик ходить. Общаться. К школе готовиться. Это правильно было. Сейчас, вон, уж и гувернанток нанимают. В саду, мол, болезней да мата ребенок нахватается. Питание плохое. Ухода нет. Все правильно. А быть вечно одному при неусыпном надсмотрщике? Гулять по чистым дорожкам за ручку? Кошек не трогать. Нет, мальчишке нужны лужи, грязь, заброшенные сараи, высокие деревья, река, простор…

Вот, все думают, что, если ученый, то в детстве непременно ломал будильники, строил кораблики, возился с «Конструктором». Да, так оно и было. Только не он все это делал, а я. И именно я должен был стать знаменитым ученым, если хотите знать. А стал он. Зависть? Нет, время для зависти придет позже.

Стань великим, и найдутся журналисты, они тебе биографию такую заделают — ого-го! И что ты умный был с рождения, и что всех удивлял, и пеленки пачкал какашками исключительно в форме интегралов. И даже пеленку такую, засохшую, найдут. В доказательство. Так вот, могу вам сказать — все это чушь собачья. Знаменитый физик Сергей Федорович Понкратов в детстве был тупым. Как колун. И ни малейших признаков интереса к устройству мира не выказывал. Он просто жил. Ел, спал. Капризничал, болел. Играл в футбол, зимой — в хоккей. Единственной его яркой чертой было упорство. А еще он очень рано стал интересоваться девочками. Он первым понял, что девочки будут тетями, а мальчики — дядями. Я помню, еще в садике, где все дети между собой Сашки-Наташки-Мишки-Гришки, он очень серьезно сказал: «Анечка самая красивая». Потом мы пошли в школу. В один, конечно, класс.

Нет, вы не представляете, что это такое — быть вместе круглые сутки много-много лет подряд. Ты становишься им, он — тобой. Все секреты, детские потайнушки… У него не было ни одной царапины, о которой я бы не знал. В классе за одной партой. Дома — уроки вместе. Гулять — вместе. Только спали в разных комнатах.

Мне учеба давалась легко. Особенно точные науки. А он, наоборот, лучше успевал по литературе и русскому. Что же касается математики, то тут Серега брал упорством. Не головой, а задницей. Буквально высиживал домашнее задание, как курица яйцо. Я помогал, конечно. Но он, надо сказать честно, списывать не любил. Считал унижением для себя. Разве что, если ребята во дворе соберутся в хоккей играть и ждут его, а мама не пускает, пока задачу не решит. Тогда только списывал, и то неохотно.

Серега упитанным был. Плотным таким. Тяжелым. Подтянуться один раз на турнике для него было подвигом. Зато в дворовом хоккее он был лучшим нападающим. Шайбу, правда, принимал плохо, но уж если примет, да успеет разогнаться — гол обеспечен. Если не промажет. Летит, как носорог, никто у него на пути не становится. Играли мы по большей части без вратарей, а если с вратарем, то тот не за шайбой смотрел, а как бы от Сереги увернуться. Помню, классе в четвертом Серега в такой атаке целую секцию забора снес, за воротами. Чуть ребра не поломал. Нос расквасил и ходил героем, пока не зажило. Вот за этот подвиг его и прозвали Утюгом. Так и прижилось. Он не обижался. Этого вы ни в одной биографии не найдете. Такие вещи вымарываются как «несоответствующие». Будто бы прошлое обязано соответствовать настоящему.

Учились мы средне. Как говаривала наша классная, «на самом краешке четверки». Серега влет стихи читал, запоминал чуть не с первого раза, а я считал их сущим наказанием и никак выучить не мог. Литература вообще казалась каторгой. Да и не преподавали ее в школе, эту самую русскую литературу. Нам вдалбливали мнение Белинского о русской литературе. Давно в бозе почившего…

Зато задачки я как орешки щелкал, он же часами сидел.

Он первым в классе стал девочку провожать. Его дразнили, но все, казалось, отскакивало от его толстой кожи.

Время шло. Серега постепенно превращался в крупного, симпатичного парня. В десятом все девчонки были от него без ума. И никакой науки! Музыку он любил, у них радиола была, с пластинками.

Отцов своих мы почти не видели. Служба с утра до ночи. Редкие маленькие сабантуйчики при получении очередной «звезды» моим отцом или дядей Федей.

Так вот незаметно, буднично и школу закончили. Мне натянули четверку по литературе, ему — по алгебре. И средний балл у нас одинаковый получился. Вопрос: что дальше? Отцы нам одно сказали: идите, куда хотите, только не в военное училище. Дядя Федя к тому времени уже язву желудка получил, а мой отец — двенадцатиперстной кишки. Тогда, говорят, испытывали в войсках концентрированную пищу на учениях. Многие офицеры желудками поплатились. Так что нынешние бульонные кубики вовсе не «Кнорр» изобрел, а наши военные мудрецы.

«Справочник для поступающих в вузы» у нас давно был. Иногда листали его вместе. Я выбрал себе Политех. А Серега колебался. Не любил он точные науки. Не то чтобы боялся, а не хотел корпеть. Но и со мной расставаться уже тогда не желал. Да и я, честно говоря, не прочь был и дальше вместе. Мы ж как братья были. Только я ему сразу сказал: в гуманитарный вуз не пойду. Опять зубрить про «луч света в темном царстве» или типа того не буду. Категорически. Он подумал-подумал… и согласился на Политех.

Дядя Федя отпуск взял и повез нас в областной город. Тот самый. Поступили оба, «на краешке четверки», благо конкурс тогда был чисто символическим. В то время поговорка ходила: чтобы жить в нищете, надо пять лет учиться. Толпы валили в ГИТИС, ВГИК да МГУ, а из технических — разве в Физтех да Бауманку. Но это все Москва.

Богато тогда жили в торговле, те, кто на дефиците сидел. Правда, спалось им плохо. Да бог с ними. Не о том речь.

Дядя Федя нас на квартиру устроил к одной старушке. Общежитие давали только на третьем курсе или в конце второго, как повезет. Вещей — как у солдата, только самое-самое.

Поехали на картошку. Там Утюг, то есть Серега, с девушкой и познакомился. Из параллельной группы. Так он от меня отдаляться стал. Я даже какую-то глупую ревность почувствовал. На лекциях он теперь с Катькой сидел.

Надо сказать, разрыв между школой и вузом велик. С первых же лекций возникает ощущение, будто ты долго болел, многое пропустил, и теперь придется срочно наверстывать. Преподают физику, к примеру, сразу с применением интегрального метода. Сам же метод читают по математике недели через две. Я до сих пор не знаю, было это специально сделано или же просто небрежность в расписании. Даже мне пришлось поднапрячь силы, а уж он день и ночь корпел. Тут-то упорство ему и пригодилось. Но иной раз ко мне обращался: помогай, не врубаюсь.

Да, да, я знаю. Теперь это в школе проходят. Но тогда не было одиннадцатого класса.

Девушка та, Катя, приехала из какого-то районного городка, как и мы. Из соседней области. Что уж ее сюда принесло — не знаю. Только ясно было, что не осилить ей высшей математики.

Нежданно нагрянула сессия. Серега хотел Кате помочь, но втроем заниматься как-то… Я уходил в библиотеку, сделав обиженную мину… Как все глупо и стыдно…

Вышло так, как и следовало ожидать. Мы с Утюгом проскочили, на грани троечки, а девонька получила свои три двойки, по двум математикам и физике, и поехала домой. Да что девчонкам! Им-то армия не грозит. Ну, не вышло и не вышло. Особой трагедии нет.

Первое время Серега письма получал. И ответы писал пару раз. Потом отвечать перестал. Стал письма рвать, не читая, прямо в конверте, со злостью. А потом они и приходить перестали. У него быстро новая пассия появилась. И на меня он стал посматривать снисходительно, как смотрят на младших. Я с девушкой стал встречаться только летом, после первого курса. Тогда и… как бы это… ну, вы понимаете. Первый раз. А у него, видать, еще зимой случилось.

Я? Завидую? Как можно завидовать тому, кто уже давно лежит в могиле? Может, тогда и завидовал. Чуть-чуть. Это нормально, правда? Время для настоящей зависти еще не пришло. Даже не столько зависти, сколько досады.

Летнюю сессию я сдал почти легко. Все же сказался результат целого года тяжелой, без дураков, учебы. А вот Серега еле-еле проскочил, чудом, можно сказать. Нет, троечников на свете полно, но они все разные. У нас был один в группе — раздолбай и лентяй, но голова. Тоже одни тройки. Так он практически ничего не учил. С лекций все помнил. И соображал мгновенно.

Просто Серегин метод «высиживания» больше не годился. Дальше нужна была соображалка. А с ней как раз у Утюга всегда были большие проблемы. На втором курсе намечалась квантовая физика, и такие разделы математики, что задницей не высидишь. Я всерьез опасался, что следующая сессия будет для него последней. И загремит мой дружок в армию, кирзачами стучать. Только напрасные это были опасения. Произошло то, чего я и представить себе не мог.

Второй курс, колхоз. Однажды сидим с ним в избе, вернувшись с поля, бабка ужин собирает, а он мне тихо так говорит: «Ты не представляешь, как мне на занятия хочется». Это Утюгу-то! На занятия! Сказал бы, надоело в грязи копаться, — понятно. А то — на занятия. Я только плечами пожал. Усталый был очень.

Так вот, Серега-Утюг, если хотите знать, исчез в начале второго курса. Двадцать седьмого сентября. А вместо него появился знаменитый физик Сергей Федорович Понкратов. Видели, как из куколки бабочка вылупляется?

Серегу как подменили. Навалился он на физику, на математику. Только не корпел, сопя в две дырки, как раньше, а учил с высоким КПД и, что больше всего удивляло, с удовольствием. Соображалка у него обнаружилась — позавидовать. Раньше на семинарах по физике в дальний угол забивался, а теперь чаще всех руку тянул. Студентов это не удивило. Преподаватели за свою жизнь тоже всякого навидались. Люди знакомы всего год, мало ли кто есть кто… но я — другое дело, я-то его с пеленок…

Спрашивал у него, и не раз: как так, что за чудеса такие? Он отшучивался: говорит, случайно в церковь зашел, Господа попросил с физикой помочь, а тот и услышал!.. Давай, говорит, я тебе лучше про мю-мезоны объясню. Ты, говорит, мне кажется, ни хрена в них не понял.

Так мы ролями поменялись. Теперь он мне помогал врубаться.

Сессию он сдал со свистом, одна тройка, кажется, у него была: по диамату, что ли. Или по истмату. В общем, по какой-то болтологии. А дальше пошло-поехало. Серега в отличники вышел, в СНО[6] записался, на Доску почета попал, Комсомольцы пытались его секретарем факультета сделать, но он как-то вывернулся.

А на четвертом курсе он женился. Вернее, женили его. Очередная девушка, Тамара, залетела от него, приехали ее отец, два братца-крепыша… Они с юга были, из Краснодара. Кровь горячая. Или, говорят, женись, или мы тебе устроим. По комсомольской линии. Моральный облик советского студента-отличника. Папа у нее был какой-то шишкой, не сильно большой, но все же. Вылетишь, говорит, из института, как пробка, с формулировочкой. Даже после армии не восстановят.

Это папаша обещал. И портрет твой разуделаем под любо-дорого… Это уже братцы-кролики. Запугали парня. Да Серега и не брыкался особо, хоть Тамару, мне кажется, никогда и не любил. В октябре мы его и «пропили».

Меня, правда, он не забывал, помогал, если надо. И вообще, до конца дней своих рядом держал. Не отпускал. Я для него был и костылем и отдушиной. В загранку только он меня взять не мог. Не подходил я для загранки.

Почему я не написал его биографию? Да очень просто. Я уже говорил, что с литературой у меня еще в школе любовь не сложилась. А потом, там же врать надо. Приукрашивать. Вымарывать. Не хочу. Да и кто я такой? Один из его инженеров-помощников. За эту работу профессионалы взялись. И написали. Все, как надо, ровно, гладко, равняйтесь на него, и так далее. Ходили, спрашивали. Но им я главного не рассказал. Им этого не надо. Вам я рассказываю приватно, за столом. Хотите верьте, хотите нет, но истинную причину его самоубийства один я знаю. Расскажете вы или нет, значения никакого не имеет; Понкратов давно никого не интересует. Поскольку его теорию никто проверить так и не смог. Ее просто забыли.

Весной у них дочка родилась. Наташка. Тамара в академический ушла. А у нас уж и пятый курс не за горами.

И вдруг я получаю письмо. Представляете, от кого? От Катерины. Пишет, что ребенка родила, от Сереги, уже два с половиной годика мальчишке. Иваном назвала. Родители, как узнали, что беременна, пишет, чуть из дома не выгнали, да потом смирились и даже полюбили внучка, еще не рожденного. Все бы, говорит, ничего. Денег хватает. Только вот плохо у Ванюшки с головой. Отстает сильно от сверстников. Недавно только говорить начал. И вообще заметно. А врачи хотят знать про наследственность со стороны отца. Нет ли у него в родне кого-нибудь такого… подобного. Говорят, такие вещи передаются через поколение. Катя пишет, чтобы я ничего Сереге не говорил, она не хочет, чтобы он знал про сына. Тебе, говорит, все про него известно, твоих слов достаточно.

Я ответил, что ни о чем подобном насчет Серегиной родни не слыхал. Отца и мать его я очень хорошо знаю, нормальные люди. И бабушка у него хорошая, золотая, можно сказать, бабушка. А дед на войне погиб, еще до нашего рождения. Но он ведь летчиком был, вряд ли больного в летчики бы определили. Это по материнской линии. Вот отец у него сирота, из детдома, война его человеком сделала. Тут возможны любые варианты. Так я ей и отписал. Серега про то письмо позже узнал, только перед смертью.

А время шло. Подошла защита. Я кое-как, четверку поставили. Серега — с блеском. Если бы не тройки первых курсов да еще по болтологии — верный бы красный диплом.

Но и так заметили. Профессор один, приезжий. Серегу отозвал после защиты, поговорили они. Серый мой аж засветился весь, как стоваттная лампа.

Аспирантура в сибирском вузе. То, что надо! Уехать он хотел далеко. Я так понял, от Тамарки подальше. Профессор тот и меня пристроил, в тот же вуз, инженером в лабораторию. Не бог весть, но все же не завод. Деньги тогда в Сибири хорошие платили. С Тамарой он разводился долго, но все получилось. Алименты — да, ну и что? Алименты — не судимость. Теперь, говорит, хоть от прессинга избавлюсь. Папаши ее да тупых братцев-кроликов. И вообще, говорит, начнем сначала!

Тогда я и заметил в глазах его какой-то… как бы поточнее… страх, что ли. Или затравленность, как у зверя. Как будто он страшное преступление совершил, про которое никто не знает и не узнает, но совесть грызет. Я вообще-то в его личные дела носа не совал, а тут ляпнул, неожиданно для себя: «А что с дочкой, что-то серьезное?»

Он даже пригнулся, как от удара.

«Ты знаешь? Но я не виноват! — он говорил шепотом, готовым сорваться на крик. — Что мне теперь, всю жизнь на них положить? Я тоже человек. И ни в чем, слышишь ты, я ни в чем… Никто не может знать… Наследственность… никто не гарантирован… никто, что у него сто лет назад дурачка в родне не было… ты слышишь?!»

«И не напоминай мне об этом никогда», — добавил уже спокойно.

В Сибири тоже женщины есть. Полгода не прошло, как Серега жениться надумал. К тому времени, надо сказать, дела у него не очень шли. Совсем даже плоховато. Он ведь кандидатскую писать взялся, как развитие своего дипломного проекта. Только это дело шло ни шатко ни валко, его соображалка стала сбои давать. И чем дальше, тем больше. Он даже в своих прежних расчетах путался. Опять Утюгом повеяло.

Я? Что я? Моя девушка в Сибирь ехать отказалась. А здесь я как-то… и перед Серегой… я вроде как при нем всю жизнь состоял, были романчики, да так, несерьезно. Так вот и оставался один. Пока время не пришло.

Та женщина, Татьяна, оказывается, уж на четвертом месяце от Сереги была, когда он ее в загс повел. Ох, и шустер парень! Расписались тихо-мирно, при двух свидетелях. Я, конечно, и подруга ее.

Профессор тот в Сереге разочаровался и хотел поставить вопрос о его отчислении. Но Серегу спасла перестройка и всеобщая неразбериха в институте. Каждый тогда о себе заботился. Никому ни до кого дела не было. Так полгода и прошло. А как только ребенок родился, девочка, Ирина, у Серого опять мозги прорезались. Кандидатскую он за три месяца полностью переработал, представляете? Это же невозможно. А он сделал. В ней и основную свою научную идею впервые сформулировал: «О самоорганизации глубокоинтегрированных систем». То есть, если упаковать достаточно плотно и в большом количестве двоичные элементы, то каждая такая система должна проявлять некие индивидуальные параметры, свои, что-то вроде отдаленных зачатков личности. И доказал теоретически. Интересно, что количество элементов и плотность упаковки должны быть сравнимы с мозгом. Миллиарды в сравнительно небольшом объеме.

Защитился, понятно, с блеском.

До сих пор микроэлектроника таких плотностей не достигла. Но хоть было ясно, куда идти и чего ожидать. Это же прямой путь к искусственному интеллекту! У нашей нищей науки таких средств нет, да и заделов тоже. Ведь мы не создали даже приличного процессора. Зато иностранцы, которых уже стали везде пускать, разом поняли, что к чему. Серега стал в одночасье востребованным, ему предложения посыпались от разных университетов… И деньги. А он? Знаете, что он первым делом сотворил? Догадались?

Пока Иринка маленькая была и ничего не заметно, он Татьяне второго ребенка заделал, уже вполне сознательно. Даже я не сразу понял, хотя какие-то смутные догадки у меня уже были. О связи между Серегиными детьми и его научными успехами. Когда он убедился, что жена беременна, спокойно уехал за границу. Он уже знал, что одного ребенка где-то на два-три года хватает, значит, в ближайшее время ему возврат к Утюгу не грозит! Запас времени есть.

Я в смятении был. И в зависти. Все — ему. Научные публикации, слава, деньги. Он английский за какие-то полгода освоил, не прерывая научной работы, просто невероятно! А во всем мире только один я знал, что он ворует разум у своих детей. А мне он подарочки-подачки присылал: стереосистему, телевизор, компьютер, костюмы… Я с ненавистью брал. И пользовался.

Что? Развалили Россию? Глупости. Россия не есть что-то геометрически цельное, как здание. Россию развалить невозможно, потому что она изначально строилась как куча развалин. Да, Россия — это куча. Чего? Неважно! Там навалено много и хорошего, и плохого, важна структура. Кучу можно сделать нравственно низкой, раскатав в Советский Союз, или аморально высокой, выдавив из нее достижения железным обручем репрессий…

В русскую кучу можно воткнуть длинный шпиль, и она на короткое время станет выше американского небоскреба. Но шпиль нашей космонавтики быстро рухнул, ибо в куче нет твердой опоры.

Кучу невозможно победить, в ней увязнет любой агрессор, и даже формально завоевав ее, он получит больше проблем, чем выгоды, потому что никто не знает, что с ней делать. И все наши правители, как реформаторы, так и консерваторы, правили с одинаковым (для кучи — нулевым) успехом.

Куча аморфна, у нее нет определенных размеров, веса и плотности. Она инертна, непонятна и опасна. Там, внутри, бродят никому не ведомые процессы, там обитает неопределенность под названием «загадочная русская душа», способная отдать последнюю рубаху ближнему, равно как и отрубить ему голову.

Когда же кто-то хочет построить маленький домик на краю кучи, ферму, к примеру или еще что, куча с криком: «Американизм! Преклонение! У нас свой путь!» рушит эту постройку, давит налогами, любыми способами, и поглощает обломки. Потому и бегут. Эмигрируют. Не хотят жить в куче…

Ладно, я что-то отвлекся.

Понкратов попер вверх. Звания, деньги, награды. Статьи в УФН.[7] Сереге даже на ПМЖ предлагали. Он, конечно, отказался. ТАМ быстро все раскроется, и его вышвырнут. А поработать временно, хапнуть, сколько получится, и вернуться — можно. Ну вот, у меня даже в словах завистник проявился. Еще бы! Я ведь так и ходил в простых инженеришках, рутинную лямку свою тянул и без семьи остался по его милости. Ну, может, не так уж по его, но все же… я ему служил. Отдушиной. И костылем. Только со мной он мог по душам… С женой — нет. Ее он просто использовал для рождения детей! А он мне — костюмчики… В общем, разозлился я на него, никак не мог приезда дождаться. Чтобы крупно поговорить. Хотя о чем? Сам не знал. Место себе за границей пробить? Так я же в его науке ни уха, ни рыла. Английского не знаю. Шантажировать его, денег требовать? Так он ничего официально наказуемого не совершил. И даже осуждаемого морально. Ну, разведен однажды. И что? Бабник? Конечно! Но ведь и великий Дау[8] ангелом не был! А что дети ущербные родятся, так, опять же, не виноват он. А то, что они нормальные родятся, а он разум их похищает, — вообще смешно. И недоказуемо. И невозможно. А то, что он их зачинает умышленно, так для того люди и женятся… Ну, что тут попишешь?

Пока Серега по заграницам ездил, я Татьяне помогал. Приходил часто. Считал себя обязанным. Кто поможет, как не я? Иринка мне понравилась — такая очаровашка! Как подумаю, что этот гад ее разум крадет, аж кулаки сжимаются.

Ко времени рождения Антона у Иринки задержка речи уже заметна стала. Но не очень, врачи пока осторожно говорили про «возрастные особенности». Но я-то знал: задержка речевого развития — первый признак. Я тогда не удержался, с Татьяной поговорил. Ничего, говорю, объяснять тебе не стану, только заклинаю: не рожай больше. От него, по крайней мере. Она: что, да как, да почему?.. Мы, говорит, с Сережей еще двоих планируем. А что? Денег хватает, а там, глядишь, и к нему переберемся. Я сказал: «Таня, у него наследственность плохая. Не могу я тебе всего рассказать, пусть сам расскажет». И ушел.

Она, когда Сергей приехал, ему про наш разговор не доложила. Но и беременеть больше не стала. Сказала ему, пусть, мол, дети подрастут, а там посмотрим.

Серега сразу что-то заподозрил. Ко мне пришел. На сухую разговор не клеился. Никто не решался. Выпили, потом еще одну открыли. Он злой стал, я тоже. Он первый начал. Ты что, говорит, Таньке про меня треплешь? В мое отсутствие! Какого х… ты в мою жизнь лезешь? Какое твое собачье…

Я его вежливо так прерываю: ты, говорю, гад поганый, знаешь, что Катерина от тебя родила? И письмо Катькино ему под нос сую. На, говорю, читай. Тогда ты, может, ничего и не понял. Но ни с того ни с сего из тупого валенка стать лучшим? Причину не искал?

Он побледнел, слюну сглотнул. Но быстро себя в руки взял: все равно, говорит, не твое дело. Ты, говорит, ничтожество, вечный инженерчик, хочешь от зависти меня обосрать! Ты, говорит, от зависти уже позеленел весь! Тебе и одного процента от моих трудов не сделать! Ты, кричит, даже бабу обрюхатить не способен!

Тут уж я рассвирепел: это не твои, кричу, Утюг, заслуги! Если бы не Катькин Ванька, ты со своей тупой башкой со второго курса вылетел бы, как пробка! А Наташка, дочь твоя, тебе диплом блестящий и перспективу подарила. Но если тогда ты и вправду не знал, что к чему, то уж с Татьяной-то тебе точно все известно!

Я, кричу, не спрашиваю, КАК ты это делаешь. И не спрашиваю, ПОЧЕМУ ты это делаешь. Я спрашиваю, КАК ТЫ МОЖЕШЬ это делать?! Ты, кричу, монстр, пожирающий собственных детей! И рожающий, чтобы пожирать!!! Даже крокодилы этого не делают! Сволочь, я на тебя полжизни убил, а ты… ты… Иринку… четверых уже… А мне подачки шлешь!

Тут я ему в глаз и заехал. От души. Сцепились мы, стол повалили, сервант так долбанули, что сервиз из него вместе со стеклами вылетел… В общем, классика. Два мужика, две бутылки. Навалял он мне здорово, чуть ребра не поломал. Но я ему фонарь тоже хороший поставил. Он ушел, дверью так врезал, что чуть косяк не вылетел. Штукатурка вокруг отскочила. Я посидел на полу, у перевернутого стола, потом махнул еще стакан и отрубился. Мне и вправду погаснуть хотелось, до чего муторно было на душе…

А утром, чуть рассвело, долбежка в дверь. Милиция, здрасьте-пожалуйста. Вошли, на бардак присвистнули, на морду мою побитую глянули, один и говорит: да тут все ясно, чего вы меня подняли… пойду досыпать, а вы оформляйте.

Не пойму ничего спросонья, голова тяжелая, не привычен я к таким дозам и потрясениям. А они мне сразу наручники — щелк. Стол на место поставили, бумаги разложили: такой-то? Да, говорю, это я. Ну, рассказывай, как ты друга своего убил. Понкратова Сергея Федоровича. Я — глаза на лоб. Протрезвел сразу.

Ох, тяжело вспоминать. Серега, оказывается, от меня ушел, полночи по городу бродил, где-то добавил еще, а потом с моста прыгнул. Там сколько? Метров пятнадцать? Ему хватило. Меня спас гаишник, что на посту возле моста того дежурил. Он видел, что пьяный мужик один на мост пошел. Дай Бог ему здоровья, тому гаишнику. А то доказывай потом…

Видать, мальчики да девочки кровавые все же Серегу достали. Водочка, конечно, подтолкнула. Но он с честью вышел из ситуации.

Татьяна на меня зла не держит. После Серегиной смерти у Иринки и Антона мозги поправляться стали. Будто проклятие исчезло. Я ей помогал, первое время. За продуктами сходить, с ребятами посидеть. Они в обычной школе учатся.

Сейчас у меня порядок. Старшего инженера получил. Женился. Сына родил. И не заметил, как он вырос. Да вот и мои пришли, легки на помине.

— Танюша, у нас гости! Сын, зайди-ка к нам! Вот он, наш Сережка. Правда, на меня похож?