Евгений Сартинов "В алмазную пыль…"

1. КОГДА ПРИМЕТЫ СБЫВАЮТСЯ

Шалимов минут пять пытался завязать галстук, но, потом, наконец, терпение оставило его, и Михаил воззвал к жене.

— Валь, завяжи мне эту удавку! — крикнул он в сторону ванны. Через пару секунд открылась дверь, и сквозь шум воды до него прорвался недовольный голос Валентины.

— Не придуривайся, завяжи сам, ты же умеешь. Видишь — мне не когда.

— Завязывать я умею, но у тебя получается лучше. К тому же это импортный галстук, я боюсь его испортить. Ты же мне такого не простишь? — добродушно заметил Михаил, разглядывая длинную, как азиатская гадюка, тряпку, почему-то считающуюся непременным атрибутом интеллигентного человека. По совковым меркам эта штука стоила дико дорого. Сам Шалимов, ни в грош не ставивший условности своего имиджа, подобную вещь никогда бы не купил, но этот галстук ему на день рождения подарил хороший друг ещё по институту, долгие годы подвизавшийся на ниве международной журналистики. Больше года галстук лежал в запасе, и вот теперь представился случай обновить подарок. В этот предновогодний вечер Шалимову должны были вручить журналистскую премию от "Ассоциации независимой прессы" как лучшему в жанре "разгребания грязи". Высокого роста, с копной тёмно — русых волос, упрямо неподдающихся ни каким расчёскам, с крупными чертами лица, Михаил был фанатиком своего дела, журналистика для него была и профессией и призванием. Причём все эти годы он работал в самом сложном жанре — криминальном. Для подобного рода деятельности он обладал всеми необходимыми качествами: азартом гончей, нюхом добермана и цепкостью бульдога. Не раз и не два Шалимову приходилось схлёстываться в конфликтах со своими «героями», и лёгкая улыбка, постоянно блуждающая на его губах, жутко бесила весь этот чиновничьи-бандитский контингент, но спокойная сила, читающаяся в тёмно-карих глазах, обычно останавливала инцидент на самом краю потасовки. Пару раз Михаилу всё-таки пришлось сцепиться в рукопашном бою, и навыки боксёра перворазрядника оказались весьма кстати.

Со вздохом отложив в сторону галстук Шалимов посмотрел на себя в зеркало и решил, что он к выходу готов: брюки и рубашка на нём, пиджак выглажен и повешен на стул, и уже со спокойной совестью отошёл к письменному столу. Когда через десять минут Валентина подобно тропическому урагану ворвалась в спальню, Шалимов забыв обо всём на свете строчил очередную статью.

— Ты готов? — мимоходом спросила жена, с головой погружаясь в вечернее платье.

— Да, конечно, — рассеянно отозвался Шалимов. — Вот только галстук мне завяжи.

— Потом, это быстро, — отмахнулась она, приступая к главной части сборов — боевой раскраске деловой женщины.

В самый разгар этого важнейшего процесса в дверях появилась дочь Шалимовых, длинная, выше матери, пятнадцатилетняя девчонка переросток, типичный продукт столичной акселерации.

— Мам, мне это платье не идёт, — надув губы заявила она.

— Не говори глупости, — отрезала Валентина, сосредоточенно работая над своим левым глазом.

Шалимов, увлекшись статьёй, не обращал на перебранку женщин ни какого внимания, всё это было знакомо и привычно. От письменного стола он оторвался лишь когда Валентина, не всё что-то подкрашивая, в третий раз заявила, что уже почти готова.

— Давай твой галстук, — потребовала она.

С галстуком Валентина справилась за пару секунд, с ловкостью ковбоя накинула цивилизованное лассо на шею супруга, прищурилась и, мотнув головой, решительно заявила: — Нет, эта рубашка к этому галстуку не идёт.

— Почему не идёт? — удивился журналист. — Вообще, какая разница… — начал, было, он, но Валентина, уже пять лет работающая редактором на телевиденье, решительно и профессионально прервала прения в самом зародыше.

— Не спорь, я лучше знаю! Сними эту сорочку, одень кремовую, она выглажена, висит в шкафу. Да побыстрей, мы опаздываем!

Чертыхнувшись, Шалимов начал сдирать с себя галстук и рубашку. Переодевшись, он уже взял в руки пиджак и вышел в прихожую, когда сзади, в спальне, зазвонил телефон.

— Не бери трубку! — крикнула, открывая входную дверь Валентина, -

Мы с Дарьей уже выходим! И вообще, это дурная примета.

Михаил был с ней согласен, но тут телефон зазвенел снова, длинным, междугородним гудком. Болезненно скривившись, Михаил вернулся в спальню и поднял трубку.

— Да, Шалимов слушает.

— Миш, мы выходим! — крикнула Валентина, и тут же щёлкнул закрывающийся дверной замок.

— Здорово, писака, — послышался в трубке хрипловатый голос. Шалимов сначала не понял, кто это говорит, но уже следующая фраза поставила всё на свои места.

— Тебе, говорят, за мою кровушку даже премию отвалили?

"Сазонов!" — понял журналист. — "С ума можно сойти! Что ему надо?"

— Да, присудили, и что? — сухо спросил Михаил, натягивая одной рукой пиджак.

— Поздравить хотел с Новым годом, а заодно и попрощаться. Желаю тебе испытать все, что случилось со мной. Со всеми подставами, предательствами лучших друзей. Как говорят у нас в Одессе: Чтоб ты так жил. Прощай, писака.

Хрипловатый голос замолк, уложив на рычажки трубку и оборвав противное пиканье коротких гудков, Шалимов на несколько секунд замер, пытаясь понять смысл столь странного и бестолкового разговора. Эти раздумья он продолжил и в прихожей, машинально натягивая туфли и пальто.

Сазонов не зря говорил, что журналист эту премию получил за "его кровь". Разоблачение махинаций одного из тузов Внешэкономбанка было самой эффектной и главное, эффективной работой Шалимова за всю его журналистскую деятельность. Сазонов не только распрощался со своим креслом, банкиру пришлось пустился в бега и исчезнуть где- то в ближнем зарубежье. Тем более странным звучало этого его новогоднее «поздравление».

Лишь открыв входную дверь, Михаил понял, что у этого разговора была ещё одна, скрытая подоплёка. Банкир не просто поздравлял его, он с ним ещё и прощался. Шалимова сразу прошиб озноб страха, он сунул руку в карман пальто, там лежал газовый пистолет. Нервно оглядевшись по сторонам Михаил не заметил ничего опасного, лестничная площадка была освещена, ни сверху, ни снизу, ни кого не было. Закрыв дверь, журналист повернул, было к лифту, но, вспомнив, что тот уже третий день не работает, и с проклятиями побежал вниз по ступенькам. Для своих тридцати семи лет Михаил был в неплохой форме, и восемь этажей одолел, почти не запыхавшись. Всё это время он не вынимал руку из кармана, но ни одна живая душа не попалась ему навстречу, и это несколько успокоило его.

Короткие, зимние, синие сумерки уже сменились серой городской ночью, и, выскочив на крыльцо, Шалимов увидел как на стоянке рядом с домом Валентина открывает дверцу машины. Усадив дочь на заднее сиденье, она оглянулась в сторону подъезда, заметила мужа, и сама уселась за руль.

Валентина неплохо водила машину, но только летом. Зимой она полностью доверялась Михаилу. По-прежнему настороженно оглядываясь по сторонам, Шалимов торопливым шагом направился к своему «Ауди». Мысли его по прежнему крутились вокруг этого странного звонка, и чем дольше он об этом думал, тем больше приходил к мнению, что что-то непременно должно произойти. У него даже мороз пробежал по спине, как когда-то в Грозном, когда пуля снайпера, просвистев над его головой, врезалась в стену дома.

До машины оставалась метров пятнадцать, когда Михаил увидел, как Валентина оглянулась в его сторону и явно потянулась к ключу зажигания.

Догадка пронзила журналиста словно током. Подняв руку, он рванулся вперёд, закричав на ходу: — Стой! Не надо!

Валентина увидела этот его жест, но не поняла его и тем более не расслышала слов. Она повернула ключ, и навстречу Шалимову метнулся ослепительный удар мощного взрыва. Тело журналиста откинуло далеко в сторону, и сознание он потерял, ещё даже не коснувшись земли.