"Революционная сага" - читать интересную книгу автора (Марченко Андрей)

Старик и село

…Места здесь были дикими.

И дорог здесь почти не имелось, все больше тропы. Да лучше бы путнику с теми, кто эти тропы проложил, не встречаться вовсе. Потому что не людьми они проложены. И еще хорошо, если зверями, потому как неизвестно, что смотрит на тебя из темноты, из вод глубины темной, неизвестной.

И лучше не кричать, не звать тут на помощь. Ибо на зов твой наверняка кто-то явится, но вот что поможет именно тебе — сомнительно.

Здесь все сокрытое, потаенное, здесь время меряют годами, расстояния — сотнями верст. Тут можно спрятать не человека, не село, а целый город, смутную волость.

Тут где-то рядом текла неспешная река, но она пряталась меж холмов, рощиц, за деревьями. И можно было пройти где-то вдоль русла много часов, ориентируясь по жужжанию комаров, но так и не найти воду.

При местном морозе река промерзала до самого дна. И в ней выживали лишь те рыбы, жабы, водоросли, которые могли вмерзнуть в лед, а весной оттаять и жить дальше.

Но реке и того было мало. Порой, в самые лютые морозы лед начинал движенье, крошился в глыбы, в мелкие осколки и это месиво ползло по руслу куда-то туда, в ледовый океан.

И хутор эту дикость ну совершенно не менял. Не то чтоб дома в нем были на куриных ножках, или по его улицам бродили медведи… Ну в самом-то деле, как медведи могут бродить по улицам, если таковых не имеется. Улиц, не имеется, а не медведей.

Из-за деревьев на эту деревушку долго смотрел старик.

У его ног лежала собака. Выглядела она, как и хозяин, то есть довольно неважно: где-то шерсть слежалась, проступили ребра. К деревне она не проявляла никакого интереса. Только тихо лежала у ног своего хозяина.

Тот щурил глаза, безмолвно шевелил губами… Отчего, почему? Читал ли какую-то неведомую молитву, считал ли дома по печным трубам. Да и сам знал ли он, какое слово пытаются произнести его губы?

Старик хотел увидеть кого-то, прежде чем жители деревни обнаружат его. Но нет: никто из домов не выходил. Не скрипели ни петли дверей, ни ворот колодца. Не залаяла собака, не закричал младенец. Неужто лентяи здесь такие живут, что спят до полудня?

Путник закрыл глаза, обратился в слух, принюхался: не тянет ли откуда блинами, или хотя бы березовым дымком? Нет, ничего… Пусто. Над печными трубами не дрожал воздух, никто не жег огонь. Что было понятно: на улице и без того стоит жара, греть хаты, жечь дрова будто бы не надо.

Деревня имелась — в этом не оставалось никаких сомнений. Это был не мираж, как в прошлый раз. Но не чувствовалось в ней человека. Вовсе ничего не чувствовалось.

Старик открыл глаза и немного подумал.

Затем пошел к домам. Шел, не таясь по чистому полю, хотя мог бы попробовать прошмыгнуть по оврагу. Но по крадущемуся человеку могли ударить без предупреждения. Человека, идущего открыто, могли окликнуть.

А могли и не окликнуть… Что поделать, времена смутные, ничего не понять: своих нет…

Собака бежала следом.

На околице имелось две сгоревшие хаты. Одна сгорела полностью, осталась только печка с закопченной как снаружи так и изнутри трубой. Дом второй сгорел где-то на две трети.

Непонятно, отчего не сгорел весь: то ли селяне затушили то ли, положим, пошел дождь.

Хотя какой там дождь?.. Когда такие хаты горели всерьез, их вряд ли мог затушить любой ливень.

Прошел мимо погорелых домов, по главной улице.

Ждал окрика, шагов, может быть выстрела.

Но нет, тишина…

Решил пошуметь сам:

— Эй, хозяева… — крикнул он, не обращаясь ни в какую сторону, ни к какой хате конкретно. — Даст кто-нибудь путнику водицы испить?

Тишина. Нету никого. И только где-то за рекой кукушка щедро отмеряла года. Старик замолчал, улыбнулся и прислушался, вспоминая цифры… Хотелось верить, что кукушка ворожит ему лично. Во всяком случае, других людей не было видно.

Хлебом-солью его не встречали. С иной стороны дробью тоже не угостили.

У дороги стоял колодец. Древний, сложенный из бревен, от сырости и лет он почернел. Старик подумал, дескать, неудобно: просил же воды. Откинул крышку колодца. Ведро там имелось, его не забрали, вероятно, решив, что негоже оставить гостей без воды. Или же никто не посчитал его своим.

Вода была хорошая, вкусная, студеная.

Старик закрыл колодец, снова крикнул:

— Есть кто живой?

Снова нет ответа.

— Ну и славно… — подытожил старец.

Рядом с колодцем висел кусок рельсы. Смотрелась она здесь по крайней мере неуместно — до ближайшей железной дороги было верст двести. Казалось странным, диким — везти тяжелую рельсу за двести верст, дабы просто повесить ее на столбе, сзывать народ в случае пожара и других общественных мероприятий.

Конечно, ближе к центру деревеньки имелась церквушка с обязательной колоколенкой. Но что делать, положим, если ключ от колокольни неизвестно где, или, скажем, горит непосредственно Храм Божий?

Рядышком с рельсом висела колотушка из дюймовой трубы. Как бы между прочим, старик взял ее и ударил в рельсу. Сначала слегка, потом замолотил все сильней и сильней. Дескать, вот он я, хулиганю, выходите…

Разумеется, никто не вышел. Только собака, что бежала вслед за ним, стала метаться, бегать вокруг хозяина.

Собака… — подумал старик. — Собаки. Собаки здесь не лают…

Положим, человек может укрыться за дверями, за ставнями. Но собаки, с непосредственностью ребенка наверняка бы лаяли на чужака, а уж тем более на чужую собаку.

Но нет: все та же тишина.

Собак здесь не было вообще. А были ли здесь люди?

В этих местах собаки — и друг, и транспортное средство, и еда…

Без собаки, конечно, можно прожить. Только есть шанс, что таковая жизнь окажется довольно короткой…

Старик прошелся по улице. Та еще имела контуры, но уже начала зарастать травой. Сколько надо времени траве, чтобы справиться с дорогой? Тем более, если покрытия на ней никакого, состоит она из грунта и в первый же дождь превращается в непролазную грязь.

В конце улицы имелась небольшая площадь с уже упомянутой церквушкой. Тут же стоял навес, под ним стол с двумя лавочками.

Свою сумку старик поставил на столешницу, извлек из нее тубу. Оттуда вытряхнул бумаги, отыскал среди них карту, сложенную многократно и, разумеется, протертую на углах.

Пройденный путь старик сверил по карте.

Та врала: в этой местности не были обозначены ни дороги, ни селения. Даже река, вдоль которой старик вышел к этой деревне, была обозначена неуверенной тоненькой ниточкой. Да и та была заштрихована горизонтальными черточками — болотами.

Меж тем, за неимением информации, чтобы как-то заполнить пустующее место, заносили совершенно ничтожные отметки.

Но картограф совершенно не подозревал о существовании этой деревушки.

Старика это полностью устраивало.

Оставив вещи под навесом, пошел к церкви. Поднялся по скрипучему деревянному крыльцу в пять ступенек. Дверь была приоткрыта и будто приглашала узнать, что за ней. Сулила крышу над головой, может быть покой, защиту. Но старик остановился, задумался. Крест оставался на куполе, но что-то в этой церкви изменилось, стало неправильным.

Старик не боялся этого изменения, думал: а стоит ли креститься. Наконец, все же перекрестился, открыл дверь, вошел.

Деревенская церковь не была бедной. Эта церковь казалась просто нищей…

Обычно, чтоб указать крайнюю степень нищеты говорили: "беден, как церковная мышь". Если мышь живет в деревенской церкви, то она не просто бедная, но и безумная. Зачем воровать просфоры и грызть воск, если полно дарового зерна в амбарах, на полях?

В этой церкви не имелось ни свечей, ни просфор, ни, разумеется, мышей, которые могли бы их грызть.

Все более-менее ценное и транспортабельное вынесли аккуратно и неспешно. Лишь со стен смотрели осиротевшие апостолы.

Это был не банальный налет с битьем стекол и непременной грязью, не грабеж, когда берут самое ценное, а остальное портят. Здесь, видно, работали всем миром, с толком, с расстановкой. Церковь просто собралась и переехала.

Старик вышел на улицу, посмотрел на звонницу — так и есть, колокола тоже не было… Было видно — его спустили, а не сбрасывали наземь как всегда в смутные времена.

…Еще немного подумав, отправился к ближайшей хате. Дверь той тоже была лишь прикрыта. Горшки с геранью оказались выставлены на улицу — авось не пропадут. Забирать их не стали — тащить тяжело, а в доме.

В сенях имелись держаки от кос и лопат, но ни штыков ни лезвий не имелось. Оно и понятно — зачем куда-то тащить дерево, его и так везде полно.

Имелись лавки, стулья, столы, кровати матерые, заслуженные, на которых, вероятно было зачато не одно поколение местных жителей. Но не было скатертей, занавесок, подушек одеял.

Было видно, что люди уходили отсюда с расстановкой, спокойно. Брали необходимое, дорогое. Остальное прибирали аккуратно, наверное, собираясь вернуться.

Имелись, к примеру, сундуки, из тех, которые обычно тащат вчетвером, ставят в угол, где они уходят в тень, медленно врастают в дом. О таких сундуках хозяева обычно забывают сами, вспоминаю обычно только после похорон, когда надо куда-то сложить вещи умершего.

Но перед тем как уйти, с этих сундуков смахнули пыль, вспомнили о них еще раз. Хозяйки сняли занавески, сложили в вековые сундуки, проложив их напоследок от моли лавандой.

Наверное, перед самым отъездом всей семьей плотно покушали на дорожку — неизвестно когда еще придется пообедать под крышей. Хозяйки вымыли казанки от недоеденного борща — чтоб не завелась плесень. Какие-то горшки забрали с собой, какие-то убрали на печь.

Присели на дорожку, как водиться помолчали: вместе, но каждый о своем.

Сели — и поехали!..

Пришлому чем-то не понравилась хата, в которую он вошел сначала. Вроде и ладная, и крепкая, но не под него строилась. Слишком просторно для одного старика. Мужик, что ее строил, был, наверное, высок, широкоплеч, или считал себя таковым.

Как по базару, старик прошелся по деревне, выбрал себе хату. Не слишком большую, но ладную. Зашел, осмотрелся, остался доволен. Собачка вбежала вслед за ним.

Присел за стол. Снял с плеча мешки, развязал маленький, достал колечко колбасы, полбуханки хлеба, стал кушать сам, не забыл и про собаку. Когда отобедал, нашел крынку, снова сходил с ней к колодцу.

Затем старик нашел тряпицу завесить окно — в комнате стало темно, словно вечером. Бросил на лавку плохонькое одеяло вместо матраса, рогожку накрыться. Мирно прилег отдохнуть с дороги.

Под кроватью клубочком свернулась и собака.

Старику казалось, что его приключения закончились.

Он сильно ошибался…