"Революционная сага" - читать интересную книгу автора (Марченко Андрей)

На прорыв!

— Воевать надо по-суворовски, не числом, а умением. Тем паче… — хохотнул Клим Чугункин. — что численное превосходство у нас имеется.

— Ну и где вы видите численное превосходство? — печально спросил Аристархов.

При этом он смотрел в свой трофейный цейсовский бинокль. Глядел комбат в ту сторону, где вероятно, находился противник, но Чугункину показалось, что его собеседник вопрошает: где это самое преимущество? Где, я вас спрашиваю? В бинокль его рассмотреть не могу!

И сказано это было так спокойно, что Чугункин смутился:

— Ну как же… Вы же сами говорили, что у нас семьсот штыков… А у противника — полторы сотни…

— Полторы сотни конных, да две тачанки… А конный пешему, знаете ли, не товарищ. У них, можно сказать, классовое неравенство. К тому же, что фронт окружающего всегда длинней фронта окруженного.

На это Чугункин не нашел, что сказать. Все же военным специалистом он не был. А вот комбат Аристархов служил еще в царской армии, прошел если не всю Империалистическую, то значительную ее часть.

А он, Чугункин…

— Суворов вообще оказывает дурное влияние на командиров и солдат. — продолжал Аристархов. — Чего стоит его идиотское выражение насчет дуры-пули и молодца-штыка. Попробуй повоевать нынче штыком — много побегаешь? Я так думаю, что до первого исправного пулемета.

— Ну тогда были другие условия ведения войны…

— Ничего подобного. Вы, кстати, не слышали про то, как убили адмирала Нельсона? Жили они, кстати, с Суворовым в одно время… Будто бы адмирал во время битвы прохаживал по своему кораблю, а какой-то солдат, не читавший генералиссимуса Суворова, но достаточно меткий, опознал Нельсона по ордену и всадил в него пулю. А через пятьдесят лет точно так же застрелили Нахимова. Он пулям, знаете ли, не хотел кланяться. А тут еще мундир с золотыми эполетами — для хорошего стрелка лучше мишени не придумаешь. Отсюда вывод нумер два: если не хочешь попасть на прицел какой-то деревенщины, не читавшей умных книжек — не выделяйся. Лучшая форма командира та, которая не отличается от формы рядового.

Чугункин замолчал в растерянности: казалось, что Суворов вполне благонадежный легендарный командир, сродни богатырям былинным. Возможно, за критику светлого образа, Аристархова следовало бы заподозрить в инакомыслии. Однако, последний тезис об униформе, как нельзя лучше соответствовал приказу об отмене знаков различий и званий.

Появился денщик Аристархова. Конечно же, после революции он перестал быть номинально прислугой офицера. Но, тем не менее, свои старые обязанности выполнял прилежно. Чугункин, было, думал сделать выговор военспецу, но денщик быстро пришел к выводу, что комиссар — тоже начальство, и стал прислуживать и Климу.

И комиссар довольно скоро проникся скромным обаянием буржуазии. Оказалось, что денщик чай готовит вкусный, одежку стирает чище, штопает лучше. Ну и в самом деле — каждый должен заниматься тем, что у него лучше получается, в чем есть необходимость. Ведь никто не требует, дабы денщик готовил лекции о международном положении, следил за моральным состоянием доверенной части.

Попивая чаек, Аристархов думал о предстоящем бое, и, по его мнению, разговор о Суворове был закончен. Но иначе считал Чугункин — пока он тянул кипяток, придумывал аргументы. В конце-концов он — комиссар. Негоже так просто сдаваться:

— Он не потерпел ни одного поражения… — наконец заметил Клим.

— …Поскольку знал, когда надо отступать. Это да, этого у него не отнять. Ведь знаменитый переход через Альпы — просто выход из окружения. Иначе бы он столкнулся с закаленной французской армией. Да и какие его победы? Ну подавил польское восстание, разбил плохо обученных турок, и еще худших вояк Емельяна Пугачева… Кстати… Выходит он вообще реакционер и каратель… Боролся с народными выступлениями…

Этот довод вовсе выбил из колеи Чугункин подавился чаем, и Аристархову пришлось похлопать комиссара по спине. Не то, чтоб помочь продышаться, не то чтоб успокоить:

— Ничего. Историки будущего подкорректируют прошлое… Исходя из революционной необходимости…

Говорил это тихо и спокойно, так что его никто кроме Клима и не слышал. Звучало так, словно военспец извинялся за причиненное неудобство и успокаивал.

Но Клим все равно обиделся. Ему показалось, что комбат просто смеется над ним. Но что комиссар мог с ним сделать. Даже если это и было скрытое оскорбление, то призвать в свидетели Чугункину было некого.

Клим напустил на себя строгость и серьезность. Дескать, он, комиссар, выше всей это демагогии военспеца.

И действительно, Чугункин заговорил совсем другим тоном:

— Товарищ военный специалист! Изложите, пожалуйста, диспозицию.

Комбат потер бороду:

— А что тут излагать. Все просто до безобразия. Деревня, из нее две дороги. Одна из дорог ведет на лесопилку, другую мы сейчас оседлали. Если они уйдут в лес, то тем лучше — выбраться на конях они оттуда не смогут. Останется только прочесать лес.

Дорога из деревни шла меж двумя холмами. Как раз на одном они сейчас и находились. Чугункин осмотрелся, прищурив глаза: поля перед собой, дорогу, деревушку в ее завершении. Выглядело так, словно будущее поле боя он видел первый раз в жизни.

— А если они постараются обойти нас полем? — спросил комиссар.

— Они не пойдут на прорыв через поле. Часть его перепахана, как видите. В таком случае им придется либо оставить тачанки, либо двигаться медленно. А потом все равно выбираться на дорогу. Я поставил пикеты, на случай подобного маневра. Если оный случится — мы перегруппируемся!

— Перегруппироваться во время атаки противника? Вы что, обезумели?

В голове у комиссара Чугункина пылало. Как это так — выставить почти весь батальон в одном месте, а в остальных — лишь слабые пикеты? Это что, называется, окружить противника?

Правильно его предупреждали: надо быть бдительным, а то, что твориться сейчас — это заговор военных специалистов!

— Правом данным мне революционным советом республики, приказываю произвести перегруппировку немедленно!

— Хоть пулеметы оставьте на месте! — воскликнул Евгений.

— Кстати, а что у нас с пулеметами?

Аристархов прикусил язык. Если бы помалкивал, глядишь, все и обошлось.

Но приходилось отвечать:

— Один стоит меж холмами. Оба других — на высотах. То бишь, на холмах. В случае прорыва противника по дороге, мы откроем фланкирующий огонь…

Он кивнул и показал головой на стоящий рядом «Льюис».

— Да вы что! Вы же форменный вредитель!!! Немедленно распределить пулеметы равномерно по всему фронту! — распорядился Чугункин. Потом, подумав, что враг может ударить и через холмы, смягчился. — Впрочем, один пулемет оставьте при нас. Мало ли что взбредет в голову этим бандитам — вдруг решат прорываться по дороге…

…и налетят на нас. — додумалось Климу. Но эту мысль он отогнал. Ему не хотелось думать, верить в то, что его последнее распоряжение вызвано банальным опасением за собственную шкуру.

— Смею вас заверить, что именно сюда они и ударят. — сказал Аристархов.

— Почему?

— Потому что это единственное не противоречащее здравому рассудку решение. В остальных местах или нельзя прорваться вовсе или прорвешься в место еще хуже этого.

— Именно потому, что это кажется вам очевидным они поступят как-то иначе. Исполняйте мои распоряжения!

Ну а как ты такие распоряжения выполнишь? — думал Аристархов. — С таким друзьями не надо никаких врагов. Как распределить три пулемета на фронт в десять верст? Как размазать целый батальон на этой дистанции?

Потому новые приказы Аристархов раздавал быстро и максимально непонятно для штатского комиссара.

Люди забегали. Чугункин действительно, ровным счетом ничего не понимал в этой беготне, но вида не показывал, считая, что так и надо.

Впрочем, пулеметы с холмов все же пришлось убрать — оставили только один, установленный на телеге, которая стояла на дороге.

В это время Аристархов ругал себя — и как его угораздило ввязаться в эту историю? Внутренний голос отвечал: а что, разве были варианты?

Да нет, признаться, выбор был. Можно было, к примеру, податься в карательный отряд.

Работы там было много: в губернии шумят мужички, то и дело кого-то вырезают.

Крестьяне ведь очень недовольны продразверсткой. Отдельно недовольны тем, что зерно, собранное часто на крови, потом попросту сгнивает. Не знают люди пришлые, что с этим зерном делать, как его хранить, распределять…

Оно-то как было: крестьяне везли в город еду, получали в обмен мануфактуру или скобяные изделия к примеру.

А сейчас заводы стоят, рабочие заняты революцией, то есть не работают. Спрашивается: за кой ляд кормить бездельников?

Вместе с продразверсткой часто приходят агитаторы, которые объясняли, что это временные жертвы во имя мировой революции. Агитаторы вообще были забавными, наивными людьми, над ними можно было бы вволю посмеяться да вытолкать их за околицу. Только за их спинами стояли люди иные, с винтовками. Их лица были суровы, ведь если они не отнимут этот хлеб, то голодными останутся уже их дети, жены в городах.

Воевать с крестьянами было не в пример легче, чем, скажем, с белогвардейцами, не говоря уж про немцев. Но детские слезы били сильней, чем пулеметы, попадали прямо в сердце.

Потому, когда появилась задача найти и ликвидировать банду Костылева, Аристархов устроил так, чтоб это задание поручили его батальону.

Казалось, что это задание хоть и не сильно простое, но более привычное задание: найти и уничтожить.

Однако, довольно скоро выяснилось, что власти у него не больше чем у свадебного генерала. Любой его приказ может отменить комиссар, да и к тому же солдаты в батальоне, особенно из последнего пополнения довольно часто имели собственное мнение.

Да и все остальное…

— Жаль, что у нас все пулеметы — «Льюисы». -задумчиво проговорил Аристархов. — Хоть бы один «Максимка» был…

— Любите отечественную технику? — улыбнулся Чугункин. — Вы патриот?

— Патриот… Но к оружию это отношения не имеет. У «Льюиса» диск маленький. У «Максима» укладка же на две с половиной сотни патронов…

— Товарищ Аристархов, простите, но вы перестраховщик! Вы же сами говорили — противник имеет сотню сабель. Хватит одного пулемета системы «Льюс»! Всего два диска, да винтовки солдат, и с противником будет покончено!

— Кстати, пулемет «Максим»…

Но он прервался.

В деревне явно что-то происходило. Меж домов, сараев то и дело мелькали всадники. Вот из деревни показалась колонна — пресловутая сотня и две тачанки.

Аристархов сбежал с холма вниз, к телеге с пулеметом. Комиссар следовал за ним.

На лице Чугункина легко читался испуг: он совершенно честно не ожидал прорыва здесь. Но к его счастью, никого его лицо не волновало.

Все, кроме него, через прорези прицелов, смотрели на наступающую кавалерию.

Хватило бы, вероятно одного выстрела шрапнелью, — думал Аристархов, — что покончить с ними.

Ан нет, прут как на параде… Создавалось впечатление, будто знают они, что здесь только один пулемет и людей с сотню…

От деревни бандитская сотня шла на рысях. И только когда до холмов оставалось с четверть версты, пустила лошадей в карьер, рассыпавшись неширокой лавой. Даже за грохотом копыт было слышно, как сотня шашек вышла из ножен.

Кто-то пальнул из винтовки. Кажется, промазал. Оглянулся на комбата. Тот посмотрел на стрелявшего и покачал головой: рано.

Все ближе и ближе полторы сотни саженей, сотня…

Когда до лавы осталось саженей семьдесят, Аристархов скомандовал:

— Огонь!

Закашлял «Льюис», ударили винтовки, сам Аристархов палил из своего пистолета.

Казалось, вот сейчас живая масса столкнется со свинцовым ливнем, споткнется, рухнет наземь. Погибшие на полном скаку лошади сомнут траву, вспашут землю.

Мгновение, второе.

Сейчас…

Но нет, лава неслась дальше. Кто-то из солдат беспокойно оглядывался, перезаряжал винтовки. Пулеметчик косился на пулемет.

Выпущенные пули не причиняли наступающим никакого вреда.

Когда до противника оставалось саженей двадцать, комбат отдал приказ:

— Отходить на холм! Уйти с дороги!

Впрочем, не будь этого приказа, и через мгновение бы солдаты побежали сами. Да что там: за грохотом копыт, оружия и сердец, не все слышали тот приказ. И бежали по собственному разумению. Кто-то лез под телеги, кто-то совершенно испуганный бежал по дороге.

Остальные оттягивались на холмы, готовясь к круговой обороне. Но высоты совершенно не интересовали наступающих — они просто выходили из окружения. По ним по-прежнему стреляли, но пули все так же никому не причиняли вреда.

Один солдат, не поняв в чем дело, поднес руку к стволу, нажал курок… И завопил от боли: пуля пробила руку.

От конницы рванул и Клим, побежал по дороге, как и большинство солдат молодых, необстрелянных.

Было это неправильным решением — конники легко догоняли бегущих, рубили шашками.

Все заканчивалось быстро.

Блеск. Сталь. Удар! Крик!!! Хруст, кровь! Горячее дыхание — не разобрать чье.

На мгновение Чугункин обернулся, и это спасло ему жизнь. Он не заметил канаву, увидев которую он бы наверняка перепрыгнул. И уже за ней бы его достала сабля.

Но нет, Клим споткнулся, рухнул в придорожную яму, конь пролетел над ним. Уже занесенная сабля рассекла воздух.

Только потом совершил еще одну глупость: высунул голову из ямы. Тут же едва не схлопотал копытом от следующей лошади, но испугаться забыл.

Сотня уходила.

Мимо пронеслось две тачанки. На второй Клим увидел кроме возницы и пулеметчика еще какого-то человека, совершенно неуместного на гражданской войне. Этот пассажир, носил очки, имел бороду-эспаньолку, одет в приличный костюм, на голове котелок. Картину довершал баул, стоящий на сиденье рядом и маленький саквояж непосредственно на коленях у таинственного пассажира.

Выглядело так, будто врач, практикующий в данной волости, едет по делам…

Сотня прорвалась, потеряв лишь одного человека пленными. Да и тот оказался таковым лишь по досадному недоразумению. Конь споткнулся и рухнул на землю, его всадник скатился на землю. Пытался снова подняться, но конь, испуганный стрельбой, умчался.

Палили и по нему, стоящему на земле в паре саженей, но каким-то непостижимым образом промахивались. Вероятно бы истыкали штыками, но пленный счел за лучшее отбросить винтовку и поднять руки вверх.

С холма спускался комбат Аристархов. Хотя вокруг все выглядели испуганными и растерянными, комбат выглядел спокойным и серьезным. Его вид успокаивал солдат.

Говорили будто, в году пятнадцатом или шестнадцатом немецкий снаряд угодил в блиндаж, где находился Аристархов и еще несколько человек. Остальных попросту не нашли, думали, что не выжить и капитану. Но хирург и дежурное божество были в хорошем настроении — Аристархова вытащили с того света.

Из тела вынули сколько там осколков. На самый крупный, из груди, извлечь не удалось. И он якобы был до сих пор возле самого сердца комбата. Говорили, что именно эта сталь его сердце охлаждала, и потому командир всегда спокоен.

Шрамы на теле Аристархова имелись, но только историю про осколок он ни опровергал, ни подтверждал.

По полю боя ходили солдаты, собирали раненых, считали убитых.

Скоро комбат подошел к кювету, в котором лежал комиссар.

— Живы? — спросил Евгений.

Комиссар растерянно кивнул. Он лежал в яме, прислушиваясь к чувствам. Да, безусловно, он был жив. И будто даже не был ранен. Это расстраивало больше всего. Хоть бы плевая царапина, кожанка, порванная бандитской пулей, шашкой. Уж на совсем крайний случай сгодился бы перелом. Но нет, все конечности были целы…

— Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил о вероятном направлении прорыва? — скупо улыбнулся комбат.

Чугункин еще раз кивнул. Отчего-то он ожидал, что Аристархов будет произносить обличительные речи, затем пристрелит его…

Вместо этого, Евгений подал руку Климу:

— Ну вставайте же… Осень, земля, поди, холодная. Простудитесь еще.

Проскочила мысль: простуда приговоренных к смерти мало кого заботит. Значит, пока казнь отменяется.

— Где-то вы были правы. — рассуждал Аристархов. — Здесь не помогли бы три пулемета, ни дюжина. Я сам палил из пистолета. С таких расстояний обычно не промахиваются, но я никого даже не ранил.

Клим наконец поднялся. Черная кожанка была украшена рыжими пятнами глины. Чугункин попытался их оттереть, но только больше размазал.

— Нас прервали атакой… Но я что хотел сказать: пулемет «Максим» это не русское изобретение. Что ли американцы его придумали… У нас его доработали толково, но идея все же не наша.

Чугункин опять кивнул.

Кто-то оставался в поле, но часть батальона, во главе с комбатом и комиссаром все же входила в деревню.

Крестьяне проявили чудеса расторопности, и над зданием, где полчаса назад квартировала банда, реял красный флаг.

Но местные сочли за лучшее попрятаться по домам. В подобном положении все хаты вдруг оказывались с краю.

И все же центральная площадь не была полностью пустой. На ней стояла сгорбленная фигура. Еще держалась на ногах, но шаталась словно пьяная. В одной руке была сабля, во второй руке обрез.

— Пьяный что ли? Проспал прорыв? — спросил Аристархов. И крикнул уже стоящему на площади. — Эй, бросай оружие!

Вместо этого стоящий поднял обрез и пальнул в строну Аристархова. Выстрелил не целясь и явно выше голов.

Несмотря на численное превосходство противника, инсургент не собирался сдаваться.

Комбат дал знак: остановиться.

— Не стрелять! — крикнул он.

Но сам тут же отобрал у одного солдата винтовку, оттянул затвор, осмотрел магазин, ствол. Дослал патрон, приложил винтовку к плечу, прицелился любовно и нежно. Словно на стрельбищах на выдохе, нажал на спусковой крючок.

За мгновение пуля пролетела через площадь, ударила в грудь врагу. Тот вздрогнул, но устоял.

Аристархов передернул затвор, звякнула гильза. Опять прицелился, выстрелил. Фигура в прицеле опять вздрогнула, но не упала.

— Что за черт!

— Это, наверное, вредительство, — зашептал Чугункин. — с завода нам прислали неисправные пули. Я извещу кого надо! Виновные будут наказаны!

Аристархов покачал головой.

В это же время противник стрельнул еще раз, его пуля ушла в белый свет, как в копеечку, никого не задев.

Теперь Аристархов целился долго. Невыносимо долго, кому-то показалось даже, что комбат и не думает стрелять, смотрит на мир через прорезь прицела. И прозвучавший выстрел оказался для многих неожиданностью.

Стоящий на площади мотнул головой и стал медленно оседать. Сначала упал на колени, затем рухнул лицом в пыль.

Аристархов перебежал небольшую деревенскую площадь, выбил ногой из рук упавшего обрез, саблю. Осмотрелся по сторонам — не появиться ли еще кто. Тихо…

Стали подходить солдаты. К стоящему посреди площади Евгению приблизился Клим.

— Ну что, он мертв? — спросил комиссар.

Человек на земле выглядел мертвее мертвого — последний выстрел Аристархова снес инсургенту пол-лица.

Но такой уж был день — во все что угодно поверишь.

Аристархов нагнулся, коснулся рукой распростертого тела. Руку держал долго.

— Мертв. Мертвее не придумаешь. Думаю, уже два дня. Он совершенно холодный…

— Не понял?.. — спросил подошедший Чугункин.

— А что тут понимать. Эти две раны, — Аристархов штыком коснулся тела. — вчерашние. Кровь запеклась… А это…

Затем штык коснулся двух других отверстий, маленьких, почти незаметных на грязной и дырявой рубахе.

— Это мои пули. Я стрелял уже по трупу.

— Невероятно!

— Дурацкий день. — согласился Аристархов. — Ну отчего у меня такое впечатление, что я не проснулся.