"Чернее чёрного" - читать интересную книгу автора (Марш Найо)

III

— Все прекрасно, — кивнул суперинтендант Аллен, — но как себе это представляют люди из Особого отдела? Полагают, что будут сидеть и размахивать нгомбванскими флажками?

— Что конкретно он сказал? — спросил Фокс, имея в виду заместителя комиссара.

— Ах, да вы прекрасно знаете, — отмахнулся Аллен. — Он щедро умащал меня мёдом своих слов.

— Не похоже, мистер Аллен.

— Это цитата. Только я не знаю откуда.

— А я уже хотел удивиться, — позволил себе пошутить Фокс. — Но вернёмся к шефу.

— Придётся, хотим мы этого или нет. Ну, разумеется, речь шла об этом визите.

— Президента Нгомбваны?

— Да. Вся суть в том, Фокс, что я его знаю. И шеф знает, что я его знаю. Мы учились в одном колледже, у Дэвидсона. Год даже сидели вместе в аудитории. Он был хорошим парнем. Не всем по вкусу, но мне нравился. Мы дружили.

— Надо же, — протянул Фокс. — И теперь шеф хочет, чтобы вы вспомнили былые времена?

— Да. Хочет, чтобы я с ним встретился. Все равно, официально или по-дружески. Чтобы я объяснил президенту, что тот должен слушаться советов Особого отдела. Иначе его вполне могут убрать и тогда начнутся проблемы на всех уровнях. Вот что, можете себе представить, я ему должен объяснить. Тонко и тактично, чтобы не задеть.

— Он не хочет подчиняться обычным мерам безопасности?

— Бумер всегда был упрям, как осел. Если мы хотели, чтобы Бумер что-то сделал, достаточно было сказать, что этого делать не следует. Он из тех людей, которые ничего не боятся. И к тому же чертовски самолюбив. Как это, он под охраной? И слышать об этом не хочет. Он желает разыгрывать Гаруна Аль Рашида, гулять по Лондону и осматривать его сам по себе. Незаметный, как угольный ящик в райском саду.

— Ну, — протянул Фокс, — это просто замечательно. Парень выбрал лучший способ пасть жертвой какого-нибудь дурацкого покушения.

— Вы не ошибаетесь, это весьма неприятно. С той поры, как введены новые законы, он стал бельмом на глазу крайне правых. Черт возьми, Фокс, ведь только недавно он выступал на Мартинике и кто-то выстрелил в него в упор. Не попал, и сам застрелился. Никого не арестовали. А Бумеру хоть бы что, словно ничего не случилось, он весело шагает дальше, шесть футов пять дюймов роста, сплошные глаза и зубы, а у его охраны волосы стоят дыбом на каждом метре пути.

— Да, тот ещe фрукт.

— Вот именно.

— У меня голова идёт кругом, — признался инспектор. — Не разбираюсь я в этих новорождённых государствах.

— Не вы одни.

— Вы только посмотрите на Нгомбвану. Что это? Республика, но одновременно член Британского Содружества Наций. Но если она входит в Коммонуэлс, то почему имеет здесь посла, а не Верховного комиссара?

— Меня не спрашивайте. Все это результаты манёвров моего старого друга Бумера. Официально они все ещe состоят в Содружестве. И имеют и того, и другого. Сумели и независимость приобрести, и приличия соблюсти — короче, все удобства. Потому они и настояли, чтобы их человек в Лондоне именовался послом и получил резиденцию, достойную и великой державы. Все Бумера работа.

— А что его люди в здешнем посольстве? Посол и все остальные?

— Пытаются вразумить его, но кажется, президент стоит на своём. Ему невозможно выбить из головы мысль, которую вбили в Лондоне во время учёбы и адвокатской практики: Британия в своей истории политических убийств не знает, из чего следует, что и никогда в будущем их не произойдёт. Не будь это столь безумно, могло бы показаться любопытным.

— Ведь он не может запретить Особому отделу делать своё дело. Разумеется, вне стен посольства.

— Но может чертовски усложнить им жизнь.

— Так что собираетесь делать вы? Дождётесь, когда он прибудет, и попытаетесь уговорить в аэропорту?

— Ну нет. Я завтра на рассвете лечу к нему. Дело Дагинхема придётся вам закончить самому.

— Премного благодарен. Какая радость! — воскликнул Фокс.

— Лучше мне сейчас пойти домой и начать собираться.

— Не забудьте повязать старый школьный галстук!

— Столь извращённые идеи я отказываюсь даже комментировать, — фыркнул Аллен.

Он подошёл к дверям, потом остановился.

— Хочу ещe кое о чем спросить. Не приходилось вам когда-нибудь случайно сталкиваться с человеком по имени Сэмюэль Уиплстоун? Из Министерства иностранных дел?

— В таких кругах я не вращаюсь. А в чем дело?

— Он был экспертом по Нгомбване. Полагаю, что недавно ушёл на пенсию. Симпатичный мужик. Когда вернусь, приглашу его пообедать.

— Он может как-то вам помочь?

— Тяжело ожидать, что он станет на коленях просить старика Бумера взяться за ум, если у того нет на это охоты. Но все же я надеюсь. До свидания, Фокс.

Через сорок восемь часов Аллен в лёгком тропическом костюме уже выходил из президентского «роллса», встретившего его в нгомбванском аэропорту. Под палящим солнцем он поднялся по величественной лестнице, уставленной стражей в парадных мундирах, и вскоре очутился в приёмном зале президентского дворца. Там, к счастью, работал кондиционер.

Встреча началась на высшем уровне. С Алленом с самого начала обращались как с исключительно важной персоной.

— Мистер Аллен? — встретил его молодой нгомбванец — президентский адьютант — в мундире с золотыми шнурами и аксельбантом на груди. — Президент счастлив, что сможет с вами встретиться. Через минуту он вас примет. Хорошо долетели?

Аллен шёл за небесно-голубым мундиром адьютанта по великолепному коридору с видом на экзотический сад.

— Подскажите мне, — спросил он по дороге, — как правильно титуловать вашего президента?

— Его превосходительство господин президент предпочитает такое обращение, — ответил адьютант.

— Благодарю, — кивнул Аллен, входя за своим провожатым в приёмную внушительных размеров. Исключительно представительный, широко улыбающийся секретарь что-то сказал на местном языке. Адьютант перевёл:

— Если не возражаете, можем войти.

Два стражника в сверкающих мундирах распахнули двустворчатые двери и Аллена ввели в гигантский зал. В дальнем его конце, за огромным столом, сидел его старый школьный товарищ Бартоломью Опала.

— Суперинтендант Аллен, ваше превосходительство господин президент, сэр, — торжественно сообщил адьютант и удалися.

Гигантская фигура была уже на ногах и лёгким шагом боксёра приближалась к Аллену. Могучий голос прогремел:

— Господи! Рори Аллен!

Рука Аллена очутилась в могучем захвате и плечо содрогнулось. Он с трудом сохранял почтительную позу со склонённой головой, что, как он полагал, предписывалось этикетом.

— Господин президент… — начал он.

— Что? Глупости, глупости, глупости! Наплюй на это, мой дорогой мальчик, как мы говаривали у Дэвидсона. — Аллен заметил, что президент повязал старый школьный галстук и что на стене за ним висит фотография их выпуска, на которой они с Бумером стояли в заднем ряду. Это его странно и чуть болезненно тронуло.

— Прохожи, садись, — гремел Бумер. — Куда ты? Сюда, сюда! Да садись же! Ты не мог мне доставить большую радость!

Голову его покрывали волосы, схожие со стальной проволокой; они уже поседели и стояли высоко, словно женская шляпка. Могучая фигура — одни мышцы. Глаза немного подналились кровью. Аллен словно двойной экспозицией видел за этой фигурой эбенового юношу, который ел одну гренку с яйцами за другой, приговаривая:

— Ты мой лучший друг, до сих пор у меня тут никого не было.

— Хорошо выглядишь, — польстил ему президент. — Совсем не изменился. Куришь? Нет? А сигары? А трубку? Да? Так закуривай! Ты обедаешь со мной, тебе сказали?

— Это великолепно, — заметил Аллен, когда наконец сумел вставить слово. — Ещё минута, и я забуду про протокол.

— Забудь сразу. Мы тут одни. К чему протокол?

— Мой дорогой…

— Бумер — называй меня так. Сколько лет я этого не слышал!

— Боюсь, это уже вертелось у меня на языке с самого начала. Дорогой мой Бумер!

Чёрный гигант раскатисто расхохотался. Аллен почувствовал себя как в доброе старое время.

— Как это прекрасно, — заметил президент. Потом помолчал и чуть погодя добавил: — Я должен спросить, преследует ли твой визит какую-то цель. В подробности меня не посвятили. Лишь сообщили, что ты приедешь и рад будешь со мной увидеться. Разумеется, я был в восторге.

«Это будет нелегко, — подумал Аллен. — Одно неверное слово, и я не только провалю свою миссию, но в два счета угроблю и нашу дружбу. Да ещe и посею политические трения».

Тем не менее скрепя сердце он начал:

— Я прибыл просить кое о чем, хотя предпочёл бы тебя не обременять. Не хочу делать вид, что мой шеф не знает о нашем давнем приятельстве; о дружбе, которую я ценю превыше всего. И скажу совершенно откровенно, он рассчитывает, что я смогу на тебя по-дружески повлиять. Полагаю, его позиция вполне разумна. А поскольку я и сам весьма заинтересован в твоей безопасности, то не стал отказываться.

Ответа пришлось ждать долго. Было такое впечатление, словно опустили штору. В первый раз, глядя на отвисшую челюсть и затуманенные, мутные глаза, Аллен осознал, что говорит с чернокожим.

— Ах да, — заговорил наконец президент, — я совсем забыл. Ты ведь полицейский.

— Говорят «если хочешь сохранить друга, никогда не одалживай ему денег.» Этой поговорке я не верю, но если вторую часть несколько изменить, чтобы она звучала «никогда не используй дружбы в своих интересах», тогда другое дело. Хочешь верь, хочешь нет, но моя конечная цель — спасение твоей жизни.

Новая напряжённая пауза. Аллен подумал:

«Так он обычно смотрел, если считал, что кто-то его оскорбил. Стеклянным взглядом.»

Но стеклянный взгляд растаял и сменила его привычная мина Бумера, который тихонько хихикнул.

— Понятно. За всем этим стоят ваши сторожевые псы, Особый отдел. «Господи, лишь бы этот чёрный парень взялся за ум. Пожалуйста, добейтесь нам разрешения переодеться официантами, журналистами, прохожими, да просто гостями; потом мы уже проще простого сольёмся с толпой.» Я прав? Вот такова твоя большая просьба?

— Полагаю, они все равно будут действовать по-своему. И сделают все, что в их силах, хотя это будет гораздо труднее.

— К чему тогда столько лишних разговоров?

— Они будут гораздо счастливее, если ты не станешь поступать, как на Мартинике.

— А что я сделал на МАртинике?

— При всем моем уважении должен напомнить, что ты настаивал на ограничении мер безопасности, и едва не погиб.

— Я фаталист, — провозгласил Бумер, и поскольку Аллен не ответил, добавил: — Дорогой мой Рори, вижу, придётся тебе многое объяснить. Кто я такой, какая у меня философия, в чем моё чувство чести. Нужно мне тебе об этом рассказывать?

«Вот мы опять все начали сначала, — подумал Аллен. — Он ещe меньше изменился, чем я ожидал». Но, подавив свои сомнения, ответил:

— Разумеется. Я весь внимание.

Бумер начал рассказ. Оказалось, что это его старые школьные взгляды, дополненные идеей торжества правды и пониманием своего народа. Он все рассказывал, то и дело прерывая речь приступами гомерического хохота; говорил о махинациях нгомбванской оппозиции, которая уже несколько раз пыталась от него избавиться, и не удалось им это только потому, что Бумер имел обыкновение делать из себя самую яркую мишень.

— Они видят, — продолжал он, — что мне на них, как мы говаривали у Дэвидсона, дерьма жалко.

— Мы так говаривали у Дэвидсона?

— Ей-Богу! Ты должен это помнить. Безусловно.

— Ну значит так и есть.

— Это было твоё любимое выражение. Да, — воскликнул Бумер, заметив, что Аллен собрался возразить, — ты так говаривал. Мы остальные это переняли от тебя.

— Если не возражаешь, вернёмся к делу.

Но Бумер гнул своё.

— Ты у Дэвидсона задавал тон, — сказал он, и заметив на лице Аллена сердитое выражение, наклонился вперёд и погладил его по колену. — Я отклоняюсь от темы. Вернёмся к нашим делам?

— Да, — облегчённо кивнул Аллен. — Вернёмся.

— Как скажешь, — великодушно согласился Бумер. — О чем мы говорили?

— Ты уже думал, что случилось бы, не промахнись тот парень?

— Да, думал. Чтобы напомнить тебе твоего любимого драматурга — видишь, я все помню — «гласы ужасны нам вещают пожары страшные, волнения и смуты.» Нечто подобное последовало бы после моей смерти, — со вкусом протянул Бумер. — И это по меньшей мере.

— Вот именно. Теперь послушай: случай на Мартинике должен был убедить тебя в том, что опасность не грозит тебе лишь дома, в Нгомбване. В Особом отделе знают, причём достоверно, что в Лондоне есть несколько безумцев, готовых зайти как угодно далеко. Некоторые группируются вокруг дискредитировавших себя приверженцев колониализма, другие просто безумно ненавидят твой цвет кожи. Есть там и люди, которые действительно пострадали, и ненависть которых обрела чудовищную силу. Ты сам об этом вспоминал. Они есть, и их немало; сейчас они организовались и готовы действовать.

— А я их не боюсь, — заявил Бумер со спокойствием, которое могло довести до белого каления. — Не боюсь, я говорю совершенно серьёзно. Никогда не испытывал ни малейших следов страха.

— Я не разделяю твоих представлений о собственной неуязвимости, — фыркнул Аллен. — На твоём месте я бы изрядно перетрусил. — Ему пришло в голову, что они уж слишком отклонились от протокола. — Ладно. Положим, ты не боишься; но сам же говорил, какие тяжкие последствия постигли бы вашу страну после твоей гибели. Эти «пожары страшные, волнения и смуты» не заставят себя ждать. Тебе следует думать о своём народе и быть настороже.

— Дорогой друг, ты меня не понимаешь! Меня не убьют! Я это знаю, просто нутром чую. Мне просто не суждено умереть насильственной смертью.

Аллен раскрыл было рот, но тут же снова сжал губы.

— Это так просто, — повторил Бумер, триумфально выпячивая грудь, — понимаешь?

— Ты полагаешь, — осторожно спросил Аллен, — что пуля на Мартинике, копьё где-то в нгомбванской глубинке и ещe два-три давних выстрела, направленных в тебя, были обречены миновать цель?

— В этом уверен не только я, в этом убеждён весь мой народ. Это одна из причин, почему меня опять единогласно выбрали главой государства.

Бумер вытянул крупную, прекрасной формы руку, и положил еe Аллену на колено.

— Ты был и остаёшься моим добрым другом, — сказал он. — У Дэвидсона мы были весьма близки. Остались мы близки и когда я выбрал право и стал обедать в Темпле. Мы близки до сих пор. Но вещи, о которых мы говорим, касаются моего цвета кожи и моей расы. Я чёрный. Прошу тебя, не пытайся меня понять; старайся принимать меня таким, как есть, мой дорогой Рори.

Единственное, что мог ответить на эту просьбу Аллен:

— Это не так просто.

— Почему?

— Если я скажу, что боюсь за тебя, это будет значить, что я тебя не понимаю, то есть именно то, чего ты не хочешь слышать. Тогда мне придётся вернуться к роли твердолобого полицейского, которому выпала нелёгкая миссия. Я не состою в Особом отделе, но мои коллеги попросили сделать все, что смогу. Подумай, их работа высокоспециализирована и очень нелегка, но будет ещe вдвое тяжелее, если ты откажешься с ними сотрудничать. Если, например, по пути на какой-нибудь приём сменишь маршрут, или ни кому не говоря ни слова отправишься на прогулку по Кенсингтон Гарденс. Говорю тебе это откровенно и прямо, как есть: если тебя убьют, кое-кому в Особом отделе это выйдет боком, весь отдел получит плохую репутацию в самых высоких кругах, а вековая репутация Англии как страны, где не бывает политических убийств, рухнет. Как видишь, я говорю не только про полицию.

— Полиция должна служить людям, — начал Бумер и вдруг запнулся.

— Ты хочешь сказать, что мы должны знать известные границы? — вежливо спросил Аллен.

Бумер заходил по комнате. Аллен встал.

— У тебя удивительный талант подсунуть человеку слова, которые тот вовсе не хотел говорить, — возмущался Бумер. — Я это заметил ещe в добрые старые времена у Дэвидсона.

— Должно быть, я был невыносимым типом, — заметил Аллен. Школа Дэвидсона уже начинала действовать ему на нервы, и вдруг оказалось, что больше говорить не о чем. — Я отнял у вашего превосходительства слишком много времени. Простите меня. — Умолкнув, он стал ждать, когда с ним распрощаются.

Бумер грустно взглянул на него.

— Но мы же обедаем вместе, — сказал он. — Мы договорились. Все уже устроено.

— Благодарю вас за любезность, ваше превосходительство, но сейчас только одиннадцать часов. Мне пока где-то подождать?

Он запнулся. В налитых кровью глазах сверкнули слезы. Бумер с неимоверным достоинством заявил:

— Ты меня огорчаешь.

— Сожалею.

— Я был так рад, что ты приехал. А теперь все пошло к черту и ты мне говоришь «ваше превосходительство».

У Аллена дрогнули уголки губ, но одновременно он ощутил нечто совершенно иное — сочувствие. Он понимал, что совершенно не прав. Президент Нгомбваны отнюдь не был невинным ребёнком. Это жестокий, могучий, а когда нужно — и безжалостный диктатор: правда, нужно добавить, что не забывший друзей. К тому же исключительно восприимчивый." — И смешной, подумал Аллен, силясь погасить улыбку. — Просто с ума сойти, при всем при этом ещe и смешной!"

— А! — тут же воскликнул президент. — Ты смеёшься! Мой дорогой Рори, ты смеёшься, — и сам бурно расхохотался во весь голос. — Это уже чересчур! Понимаю, очень смешно! О чем собственно речь? Ни о чем! Послушай: я буду хорошим мальчиком. Буду хорошо себя вести. Скажи своим приятелям из Особого отдела, что я не убегу, пока они не попрячутся за олеандрами и не переоденутся модистками. Ну что, ты доволен?

— Я просто очарован, — сказал Аллен. — Если ты серьёзно.

— Ну разумеется. Увидишь. Я буду воплощением приличий. Повсюду, — добавил он, — где ответственность будет лежать на них. То есть на территории Соединённого Королевства. Идёт?

— Идёт.

— И больше мне не говори «превосходительство». Ладно? По крайней мере не тогда, когда мы будем tete-a-tete, — добавил Бумер, не моргнув глазом. — Как сейчас.

— Как сейчас — идёт, — согласился Аллен и они энергично ударили по рукам.

Час, оставшийся до обеда с президентом, Аллен решил провести в поездке по городу. Потом в зале вновь появился элегантный адьютант. На обратном пути Аллен разглядывал сквозь французские окна сад, ослеплявший огненно-красными цветами, среди которых живописно били несколько фонтанов. За струями воды, переливавшейся всеми цветами радуги, на равных расстояниях маячили неподвижные фигуры в мундирах.

Аллен остановился.

— Прекрасный сад, — заметил он.

— Да? — улыбнулся адьютант. Цветные отблески из сада отражались на его сверкающих чёрных щеках и скулах. — Вам нравится? Президент очень его любит.

И тут же дал понять, что пора идти.

— Пойдёмте?

Аллен молча зашагал по коридору.

За фонтанами маршировал по саду отряд вооружённых гвардейцев в роскошных мундирах. За россыпью водяных брызг он их отчётливо разглядеть не мог, но видел как строились солдаты, которых они пришли сменять.

— Смена караула? — спросил Аллен.

— Да, это чисто церемониальные подразделения.

— В самом деле?

— Как перед Букингемским дворцом, — пояснил адьютант.

— Угу, — кивнул Аллен.

Пройдя через обширную приёмную, они спустились по лестнице между рядами возбуждавшей невольное уважение стражи.

— И это тоже чисто церемониальное подразделение? — рискнул спросить Аллен.

— Разумеется, — заверил адьютант.

Стражники были вооружены если не до зубов, то по крайней мере по пояс современным и исключительно эффективным оружием.

— Весьма разумная предусмотрительность, — вежливо заметил Аллен.

— Президент будет рад узнать ваше мнение, — заверил адьютант, и они вышли в удушающую жару.

Перед воротами уже ожидал президентский «роллс», украшенный нгомбванскими гербами и президентским штандартом (что было, между прочим, неверно, поскольку в нем не собирался ехать президент). Аллена поместили на заднее сиденье, адьютант сел впереди. В машине работал кондиционер, окна были закрыты. Аллен подумал:

«Если я ехал когда-нибудь в абсолютно непробиваемом автомобиле, так это сейчас.»

Ему пришло в голову, что в нгомбванских службах безопасности явно существуют силы, имеющие на президента большее влияние, чем смог — и то благодаря воспоминаниям про времена у Дэвидсона — добиться он.

Сопровождали их два непроницаемых элегантных мотоциклиста на сверкающих ухоженных машинах.

«Почему таких типов, где бы ты их не встретил, отличает столь бросающаяся в глаза тупость?» — думал Аллен.

Автомобиль мчался по немилосердно раскалённым улицам, полным людей. Аллен хвалил большие белые здания: Дворец культуры, Дворец справедливости, ратушу, публичную библиотеку. Адьютант принимал его комплименты с заметной благосклонностью.

— Да, — согласился он. — Очень красивые здания. Все совершенно новые. Построены за время правления нашего президента.

На улицах кишела толпа, но перед их эскортом расступалась, как Красное море перед Моисеем. Люди глазели на них издалека. Когда они сворачивали вправо и на миг их задержала проезжавшая автомашина, шофёр, не поворачивая головы, прокричал еe водителю нечто такое, что того явно перепугало.

Благодаря жене-художнице Аллен любую сцену видел словно двояким взглядом. Как хорошо обученный полицейский автоматически искал в ней нечто необычное. Как человек чувствительный, привыкший к манере восприятия своей жены, искал гармонии. Теперь, когда его окружало море круглых чёрных голов, которые покачивались, сновали взад-вперёд, рассеивались и снова собирались в ослепительном солнечном свете, он видел эту сцену, как бы еe нарисовала жена. В городе было немало старых, но свежевыкрашенных зданий. Его внимание привлекло одно их них, где ещe шли работы. Через свежую побелку просвечивали буквы старой надписи:

На ступенях перед зданием колыхалась пёстрая толпа, и Аллен стал прикидывать, как бы Трой расставила этих чернокожих, чтобы картина зазвучала. Ей бы пришлось найти центральную фигуру, какое-то яркое пятно, и подчинить ему все остальное.

И едва это пришло ему в голову, как сцена вдруг переменилась в точном соответствии с его представлениями. Фигурки людей вдруг переместились, как стёклышки в калейдоскопе, и сразу среди них нашлась центральная фигура, человек, которого нельзя было не заметить: гротескно тучный длинноволосый блондин в белом костюме.

Блондин смотрел на автомобиль в упор. Он был не меньше чем в пятидесяти ярдах, но Аллену казалось, что в пятидесяти футах. Они заглянули друг другу в глаза и полицейский сказал себе: «Этого парня стоит взять на заметку. Он негодяй.»

В калейдоскопе щёлкнуло. Фрагменты картинки оторвались друг от друга и сложились заново. Из здания вырвался поток людей, стек вниз по лестнице и рассеялся. Когда лестница снова опустела, блондина уже не было.