"Окно в Европу" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

КИЕВ

Стольный град бурлил. Работные люди в мастерских, приказчики в лавках, слуги с постоялых дворов, бабы-портомойки, извозчики, дворники, нищеброды – все обсуждали одно: новую веру. Какой она будет, никто не ведал, но было доподлинно известно, что в Киев прибыли волхвы из Рима и Мемфиса, а еще, кажется, еудейское священство, привезенное княжьими ратниками из Хазарии. Многие, увлекшись пересудами, бросили работу и свои обычные дела, шатались по Торжищу или сидели в кабаках Пьяного конца и Мусорного посада, пропивая последний грош и обсуждая новости. Обсуждения переходили в споры, а те – в драки, так что у тиунов приказа Благочиния забот прибавилось. То же творилось по всей Руси, в больших и малых градах, в деревнях и селах, хуторах, заимках и даже в далеких сибирских острогах, куда телеграф донес последние вести, не совсем понятные, но тревожные.

В Киеве, в центре всей грядущей катавасии, слухи кружились, словно воронье над падалью. Говорили, что зарубежные волхвы будут тягаться перед государем, дабы он выяснил, кто из них круче, вальяжней и ближе к богам. Говорили, что латыняне заставят поклоняться своему Иупитеру, который есть отцеубийца и развратник, а еще кровавому Мрасу, мужеложцу Ганьке и бабе Венус, что из всех шалав самая шалава и полная профурсетка. Говорили, что еудеи будут всех топить в Днепре, и кто не утопнет, тот и угоден их богам, а хладные трупы прочих объедят сомы да раки. Говорили, что из Мемфиса привезли невиданного зверя коркодилу, который и есть главный ехипетский бог, ненасытный людоед с огромными зубищами. Говорили, что волхвы Перуна и Велеса, Ярилы, Сварога и других отчих богов бегут в непролазные чащобы, опасаясь, что порубят их вместе со святыми идолами или сожгут на кострах. Но что бы ни говорили, о чем бы ни спорили, как ни дрались по кабакам, было ясно: какую веру ни возьми, будет она поганой, а налоги непременно возрастут. Иначе с каких шишей строить храмы, мурсалеи и пирпамиды?… Большаки из тайной партии утверждали, что введут особый побор на иноземное священство, а еще погонят народ возводить усыпальницы князю и боярам. Так что если прежде дышали через раз, то теперь и вовсе не вздохнешь, а кто вякнет, того ждут топор, пила и сибирские кедры.

Вскоре к этим интересным новостям добавились другие, еще более тревожные. Слух прошел, что серебряную куну сильно облегчат, а то и вовсе заменят римской деньгой из железа под названием дендрарий. Еще толковали, что все серебро и золото с Руси вывезут в Рим, а кто заначит хоть монетку, тому будут ноздри рвать, бить батогами и в рудники ссылать навечно. Услышав про такое, купцы стали прятать товар, а поселяне – копать ямы да схроны для зерна. Торжище враз оскудело, будто вся скотина сдохла, рыба повывелась, а груши с вишнями осыпались и сгнили. Правда, новорусские ходили птицей гоголем и выставляли в своих лавках бархат и парчу, зеркала веницейские, камни яхонты, фряжские вина, икру с балыком и прочую роскошь. Горевать им не было нужды – кто вел дела с Хазарией, мог полагаться на защиту кагана и полновесные хазарские тугрики.

Однако счета в Новеградском банке, а также в Тверском-Ямском, Первом Сибирском и других стали усыхать. Деньги куда-то утекали, частью в кубышки, а частью в иные края, превращаясь по дороге в талеры, шекели, пиастры и даже в польские злотые, в которых золота было столько, сколько мяса в постных щах. Цены на соль, пиво и хлеб взлетели, и за любым товаром, какого прежде было без счета, ломились толпой. При этом вдруг возникло изобилие оружия – в Киеве и больших городах винтарь продавали за четыре куны, а кое-кому он доставался за бесплатно. Только знай, где искать! Большаки собирали дружины, и с винтарями у них не было проблем. Появилось у них и другое: маузеры «консул», пулеметы «Юлий Цезарь» и безоткатные орудия «Сципион».

Власти не то чтобы спали, но дремали. Князь, по наущению Близняты, распустил на время Думу, объявив, что соберет лучших людей во дворце, дабы выслушать священства трех религий. Срок этот близился, и казалось, что надо сделать лишь одно, но мощное усилие: выбрать достойную веру и привести к ней подданных, распрощавшись с прежними богами. Пусть со смутой это случится, с неустроением и рыданием, но вскоре все изменится – отрыдает народ по старому, примет новое, улягутся глупые слухи, куна вес не потеряет, а налоги хоть и возрастут, но такая уж в мире тенденция, все дорожает потихоньку-полегоньку, в том числе и нужды государства. Так ли, иначе, но жизнь устаканится, и ляжет новая дорога прямиком в Европы сквозь пробитое окно, и потекут в то окошко купцы иноземные, и академики мудрые, и невесты-принцесски, и мастера-архитекторы, и парижские девки, что пляшут танец завлекательный канкан, и прочие полезные художества. Словом, все флаги будут в гости к нам!

Так рассуждала власть в лице государя Владимира и ближних бояр, склонявшихся к латынской вере. А вера и правда хороша – не то с какого бодуна главенствовать бы ей в Европах?

Ребе Хаим пел:

Нежана слушала пение, сидя в горнице у распахнутого окошка. Голос у ребе был звучный и сильный, даже удивительно, как вмещался этакий голосина в тщедушном теле Хаима. Пел он на неведомом Нежане языке, но очень чувствительно. Даже слеза пробирала.

Хайло упражнялся в огороде с шашкой, рубил лозу, воткнутую в плетень, а иногда сшибал лихим замахом незрелое яблоко с ветки. Здесь же был и попугай – устроился на яблоне, склонил головку и посматривал на хозяина блестящими глазками. Должно быть, прыжки Хайла взад-вперед казались птице очень забавными. Попугай считал, что это представление устроено только для него, а другой человек, хозяйский приятель, поет, чтобы подбодрить хозяина к маханию железкой.

Ребе пел:

В Киев Хайло возвратился три дня назад и, отпустив Чурилу, Алексашку и Свенельда, первым делом заехал домой. Но ненадолго, лишь для того, чтобы чмокнуть Нежану в сладкие губы и сказать, что жив-здоров, что хоть гостинцев не привез, зато раздобыл настоящее иудейское священство – вон оно стоит, чешет шнобель и озирает хоромы и двор. А теперь, милая, надо доставить священство в Сыскную Избу и сдать с рук на руки Близняте Чубу – служба, понимаешь ли, такое дело!

Сыскной боярин принял ребе с уважением и сладкими улыбками, однако сдать его с рук на руки не получилось. Отвел Близнята Хаима в гостевой покой Зимнего дворца, где уже обитали священства из Рима и Мемфиса, но там ребе Хаиму не понравилось – много пышности, позолоты, шемаханских ковров и зеркал веницейских. «Греховная роскошь!» – сказал ребе и добавил, что римским и египетским жрецам – в самый раз, а ему, слуге Божьему, требуется что-то поскромнее. «Ну, не постоялый же двор!» – возразил удивленный таким поворотом Близнята. Таки не постоялый, согласился ребе, а в доме у сотника Хайла будет очень даже подходяще. Во-первых, он к сотнику привык, а во-вторых, хоромы у сотника уютные и пахнет в них вкусно – видно, жена у сотника готовить мастерица. А во дворце хоть готичненько, да не кошерно, и правоверный иудей жить тут никак не может.

Так и получилось, что ребе напросился на постой к Хайлу. Нежану это очень обрадовало – ребе не только пел по утрам и вечерам, но еще и рассказывал чудные истории про святого старца Моисея, прекрасного Иосифа и мудрого царя Соломона. Кроме того, он объяснил Нежане, как готовить кошерную курицу и редьку в меду, а пироги с капустой так расхвалил, что Нежана закраснелась и совсем растаяла. Капуста, соль и мука у нее еще были, да и курочек бегало с десяток, что пришлось очень кстати в нынешние скудные времена. Решила Нежана, что нужно ребе подкормить, а то штаны с него сваливаются и кости выпирают. Его священство не отказывался, кушал за троих, однако не толстел – от того, вероятно, что Господь определил ему остаться тощим. Особая милость, сказал ребе Хаим; слуга Божий должен быть тощ, чтобы никто его не заподозрил в грехе чревоугодия.

Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься?

Уповай на Бога; ибо я буду еще славить его, Спасителя моего и Бога моего.

На этом ребе закончил петь, а Хайло – тренироваться. Он протер клинок, бросил в ножны, покинул огород и подошел к окну, к любушке своей Нежане.

– Гостюшка наш замечательный певун, – молвила она, греясь на утреннем солнышке. – Только о чем поет, непонятно. На частушки и запевки наши непохоже.

– Слышь, ребе Хаим, – сказал сотник. – Жена вот спрашивает: что поешь?

– Сорок первый псалом, сочиненный Давидом во славу Господа, – отозвался ребе.

– Знал я одного Давида в бытность свою в Египте, – заметил Хайло, отирая со лба испарину. – Верный дружок! Но песен, думаю, не сочинял. Вот гранаты метать и горла ассирам резать – милое дело!

– Это совсем другой Давид, царь иудейский и отец царя Соломона, – объяснил ребе. – Оба они умели складывать слова в благозвучные речи, только Давид псалмы творил, а Соломон – песни и мудрые притчи.

– А для чего? – спросила Нежана. – Я вот думаю, что Богу те молитвы не нужны – Бог и так видит в душе человеческой.

– Верно, дочь моя. Но Давид, перед тем как встать на царство, был гоним врагами, и хоть он великий и твердый сердцем герой, случалось у него время уныния, и не мог он излить душу свою друзьям или любимой женщине. Они ведь люди, только люди, а Давиду был нужен некто могучий и всеведающий. Тот, чья рука на его плече! И он пел свои псалмы для Бога и для себя, поднимая дух свой во мгновение слабости, ибо был он тоже человеком, хоть и великим героем.

– Как князь Синухет, – пробормотал Хайло, вспомнив истории чезу Хенеб-ка.

Ребе сокрушенно покачал головой.

– Псалмы и притчи, и поучения Екклесиаста, и песни песней Соломоновы, и остальная мудрость… Все это собрано в священной книге, которую я – азохун вей! – с собой не взял… Правда, я помню ее от первой до последней строчки.

– Вот и не печалься, – произнесла Нежана с ласковой улыбкой. – Как пойдете в чертоги к князю-батюшке, будут волхвы из Рима и Египта по книгам своим читать, а ты без книги скажешь, наизусть. Государь оценит!

– И это верно, чтоб я так жил! – Улыбнувшись в ответ Нежане, ребе поинтересовался: – А скажи мне, Хайло Одихмантьевич, где ты своего Давида встретил? В каком городе или местечке египетском?

– В каменоломне, на каторге, – сказал Хайло.

Ребе всплеснул руками.

– На каторге! Может ли такое быть! Иудеи закон почитают и на каторге не сидят!

– У фараона Джо-Джо сидели, все сидели, – буркнул сотник. – Он бы и царей твоих засадил, Давида вместе с Соломоном, чтоб не умничали.

Прилетел попугай, опустился к нему на плечо и заорал:

– Фарраон каррачун! – Потом добавил и вовсе непечатное, такое, что Нежана засмущалась и отошла от окна.

– Угомонись, охальник, – строго сказал Хайло. – Орехов хошь?

– Оррехи! Ррадость серрдца! – откликнулся попугай.

– Ну, лети к хозяйке, только не балуй.

Птица порхнула в горницу, а сотник, сев на крылечко, произнес:

– Вчера во дворце обход делал, стражей проверял, и встретились мне иноземные священства. По трое их прибыло. Из Мемфиса Менту-хотеп, жрец Амонов, а при нем подручными Рехмира и Менхеперра, все в белых юбках и в колпаках, обшитых золотом. Важные, осанистые! Еще видел латынян: Помпония Нуму с Цицеем Каппой и Марием Гординием. Эти при Юпитере состоят в важных чинах. В платья одеты складчатые, и нашиты на них орлы да ленты, а видом те еще прохиндеи! Идут неспешно, рожи каменные, на темечке – венки из золоченых листьев. Помпоний вельми пузат, а Цица с Марухой молодые, поджарые да борзые.

Хайло смолк.

– И что? – спросил ребе.

– А то! По трое их, говорю, а ты – один! И все сытые да вальяжные! Как сдюжишь против этакой своры?

Ребе Хаим потрогал свой внушительный нос, склонил голову – в горнице слышалось тюк да тюк, видно, Нежана рубила капусту. Одобрительно кивнув, его священство произнес:

– Не тревожься, сын мой, сдюжу. Все мы служители своих богов, но они только слуги, а я, когда надо, воин Господа. Он моя сила и опора, Он меня ведет и вразумляет!

– Однако… – начал Хайло, но ребе отмахнулся и повторил:

– Не тревожься! Будет у нас праздник, будет и маца.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга. Глаза у ребе Хаима были ясные и чистые, как у ребенка.

Близнята Чуб совещался с боярином Лаврухой в своем потайном кабинете. Кабинетов у Чуба было два, верхний и нижний, оба в Сыскной Избе. Верхний находился на третьем этаже, рядом с канцелярией, и Близнята обставил его с изрядным шиком: стол красного дерева, удобные кресла фряжской работы, персидский ковер, а на стене меж окон – портрет государя в полный рост, с саблей и при всех регалиях. Нижний кабинет, секретный, был расположен в подвале башни и имел выход прямо к пыточной. Кресла здесь тоже были удобные, но стол поскромнее, из дуба, и на каменном полу никаких ковров. Вместо портрета князя-батюшки стены и полки шкафов украшали всякие забавные штучки и сувениры: плеть из кожи носорога, иноземная колодка «испанский сапог», шелковые шнурки, какими в Китае душат мандаринов, маленькая гильотина и прочее в том же роде. Близнята очень гордился этой коллекцией.

Окна верхнего кабинета выходили на площадь и Зимний дворец, а в нижнем окон не имелось, и попасть в него можно было по особому тайному ходу. У двери верхнего, в приемной, сидела девица Забава, длинноногая красотка-секретарша в душегрейке, отороченной соболями, и в жемчугах из южных морей. Внизу, в тайном проходе, дежурил Герасим, амбал из людей Соловья-разбойника, без жемчугов и соболей, зато с кистенем. На верхнем столе было много бумаг, что поступали Чубу из канцелярии на подпись; на нижнем не лежало ничего, кроме потемневшего черепа. Чуб купил его в Лондоне за немалые деньги; продавцы утверждали, что это череп Джека Потрошителя, знаменитого серийного убийцы. Словом, нижний кабинет гораздо больше подходил для тайных совещаний, но не всякий был в него вхож. Лавруха, Кудря и еще три-четыре единомышленника сюда допускались, а вот Смирняга из приказа Благочиния не приглашался ни разу. Правда, ходили слухи, что у Смирняги есть свой секретный кабинет, не хуже близнятского, уставленный чучелами из голов смутьянов и разбойников[13].

– Сегодня был зван к государю в личные покои и говорил с ним при наследнике, – произнес Близнята, задумчиво поглаживая череп Потрошителя. – Решение принято, срок определен: князь-батюшка ждет иноземных волхвов и лучших людей на совет. В третий день, считая от нынешнего, в Грановитой палате.

– Можно было б и поскорее с ними разобраться, – заметил Лавруха. – Жируют в гостевых покоях, жрут харчи немерено, и все за счет Посольского приказа. А у меня, твоя милость, бюджет не резиновый!

Близнята чуть поморщился.

– Скорее нельзя, сам должен понимать. Торопливость государю не пристала, а к тому же священства Амоновы пожелали свыкнуться с нашим климатом. Холодно им, понимаешь! И то, в пустынях ихних так печет, что камни трескаются! – Сделав паузу, Чуб добавил: – Кстати, я владыке нашему кое-что присоветовал, и совет был милостиво принят.

Теперь поморщился Лавруха. Сыскной боярин умел показать, кто у князя самый ближний и чьи советы слышит государь прежде всех других.

Лавруха промолчал. То была маленькая месть; ясно, что Близняте Чубу очень хотелось поведать, какой он ловкий и хитроумный.

Наступила тишина, но долго Чуб не выдержал.

– Думается мне, что слушать долгие речи всех священств нам ни к чему. Не в сибирских чащобах живем, о каждой вере понятие имеем, и ведомо в нашей державе, как они молятся и каким богам. Пусть коротко скажут, не то государь… – Тут Близнята, хоть был в секретном кабинете, понизил голос до шепота: – Не то князь наш батюшка примет чарку-другую и задремлет. А как скажут быстро и коротко, пусть затем допрос друг другу учинят. Это куда веселее! О достоинствах каждой веры и о выгодах политических мы и сами знаем, а вот о недостатках!.. Их лучше супротивного священства никто не обозначит. Пусть шкубаются, а мы послушаем!

Глава Посольского приказа поиграл бровями и хмыкнул. Было ему известно по многолетнему опыту, что Близнята делает все с тайным подходцем и внезапной каверзой, и советы его как ларчик с двойным дном. Но что за каверза была на этот раз, что лежало на самом донышке ларца, он сообразить не мог, а спрашивать не хотел, блюдя дипломатическую гордость. Дипломату положено всякую хитрость разгадывать, а коль не разгадал, так молчи или ответь такой же хитростью.

Выбрав второй вариант, Лавруха с озабоченным видом промолвил:

– Верно, твое степенство, шкубатня повеселей докладов будет. Только не заклевали бы наших латынян! Волхвы Амоновы весьма речистые!

Чуб усмехнулся.

– Эти не заклюют. Видишь ли, Помпоний Нума, пастырь римский, худо-бедно, но говорит на нашем языке, а Менту-египтянин и его подручные четыре слова знают: да, нет и кушать подано. Толмача к ним приставим такого, чтобы толмачил правильно. Найдется в твоем Приказе ловкий толмач? Чтобы Менту Амонов показался не слишком речистым?

Оценив красоту идеи, Лавруха одобрительно кивнул.

– Толмач найдется – Гобля, который с купцом Никодимом в Мемфис летал. Шельмец, прохиндей, но талант! Как бы верно перескажет, придраться не к чему, а смысл пропал, острое словцо исчезло, великое стало смешным… И наоборот умеет, но я его в ежовых рукавицах держу, самовольничать не дозволяю! Порот был не раз на конюшне, теперь учен!

– Вот и хорошо. Как говорят в Египте, ухо толмача на его заду, – молвил Близнята. – А что до иудейского священства, этого ребе Хаима, тут беспокоиться нечего. Говорит он по-русски как мы с тобой, но человечишка ничтожный и к диспутам, думаю, непривычный, тем более при высоких особах. Во дворце жить не пожелал, перепугался! Запросился на постой к Хайлу, к сотнику, что его привез! Ему с Помпонием не тягаться.

Боярин Лавруха склонил голову, прислушался – вроде кто-то кричит в подвале, но массивные толстые стены не позволяли сказать определенно. Крик был далеким и глухим, словно хрипел в петле удавленник. Впрочем, камни этой башни впитали столько звуков, исторгнутых страдальцами, что в подвале могло гулять призрачное эхо их стонов и воплей.

– Если иудей таков, как ты сказал, – произнес Лавруха, отгоняя мрачные мысли, – то остается одна неувязка: сукин сын Жердяич со своими присными. Не пускать их к князю на совет никак нельзя, а пустишь – скандал учинят. – Он пощупал ребра с правой стороны, где расплылся синяк от кулака Микулы, и добавил: – Или побоище, как давеча в Думе.

– Пусть приходят, – сказал Близнята. – Много их не наберется, твое степенство. Самые ярые уже звенят латынским серебром.

Откуда деньги, Лавруха не спрашивал, а Чуб не объяснял – его связи с Лепидом Каролусом граничили с изменой, а потому являлись тайными. Деньги поступали без перебоя и в изобилии – и те, которые Каролус выдал в качестве аванса, и те, что были присланы из Рима с Помпонием Нумой. Вполне в духе латынян – свой интерес они всегда подкрепляли звонкой монетой. Правда, еще и легионами, но Чуб был уверен, что легионам на Русь не добраться. Здесь главным воеводой был генерал Мороз, а с ним не повоюешь. Конечно, Рим не зря старается и взыщет все долги, но рассчитаться можно поставками зерна и леса, меди, железа и прочих богатств, коих в землях русских с избытком. Нам хватит! – подумалось Чубу. Нам и нашим детям с внуками и правнуками!

– Скандал Микула может учинить, но на сей случай имеется стража, – промолвил он. – Князь-батюшка велел, чтобы выставили тройные караулы, а невежд, возмущающих спокойствие, швыряли в выгребные ямы. Это Ильюши Муромца забота, его и Смирняги.

Идею с выгребными ямами он тоже государю подсказал. В мечтах Близнята уже видел, как сукин сын Жердяич барахтается среди гнилой капусты и картофельных очисток, а дворцовые охранники бьют его ножнами по голове. Упоительное зрелище!

– Значит, совет через три дня, – сказал боярин Лавруха, снова прислушавшись. Ему казалось, что вопли стали громче и отчаяннее – уже не эхо, а реальный звук. Должно быть, с кем-то беседовали в пыточной. Боярин поежился и произнес: – Надеюсь, Кудря к тому времени вернется.

– Вернется, не сомневайся! Он в инспекции в Рязани, – пояснил Чуб. – Тут видишь, какая история… На границе купчишку взяли рязанского, а при нем – две телеги табака. Хеттский табачок, контрабандный! Не дал купчишка отступного порубежной страже, пожабился или деньги не нашлось, так его и повязали. Теперь у меня сидит и песни поет. Слышишь?

– Два возка с табаком… – протянул Лавруха, стараясь отвлечься от глухих стонов пытуемого. – Не мелкое ли дело для тайного сыска?

– Отнюдь, твоя милость! Во-первых, не один раз купчишка товар провозил, а во-вторых, не себе вез, а торговому человеку из новорусских. Большая шишка, брат! Из тех, что с хазарами торгуют, а налогов не платят! Попался вот на нелегальщине, и будет с ним по пословице: коготок увяз, всей птичке пропасть.

– Кто он таков? – спросил Лавруха без большого интереса.

– Сам Ходор! Теперь Кудря его обдерет как липку, распатронит и в Сибирь наладит. Указ государем уже подписан. Ждем большого прибытка казне.

– О! – Лаврухины брови полезли вверх. – О! – повторил он, с уважением глядя на Чуба. – Доброго кабанчика вы с Кудрей завалили!

На Руси о рязанском миллионщике Ходоре были наслышаны. Он владел промыслами соли и руды, торговал лесом, имел долю в Новеградском банке и собирался проложить самоходную паровую дорогу из Киева в Новеград через Рязань и Тверь. И еще много чего собирался, ибо от большого богатства склонен был к мечтательным прожектам.

Близнята поерзал в кресле, прислушался к далеким приглушенным воплям и сказал:

– Похоже, на дыбу болезного вздернули. Ходора он продал сразу, а вот о других своих пособниках молчит. Не один купчишка этот возил запретные товары! Ну, ничего, ничего… Повисит на дыбе, признается. Дыба очень располагает к искренней беседе.

Живодер, подумал Лавруха, как есть живодер, хоть все Европы объездил! Но вслух он произнес другое:

– Леший с ними, с купчишкой этим и с Ходором, у нас поважнее есть дела. Народ в Киеве зашебуршился, то ли волхвы Перуновы воду мутят, то ли другие прохиндеи. Кухарь мой с Торжища весть принес: большаки какие-то объявились, газетку крамольную печатают и прокламации. Ты бы посоветовал государю привести к столице десяток полков из самых верных. Хотя бы калужских гвардейцев и тульских егерей.

Но Близнята лишь отмахнулся.

– Не тужи о волхвах и большаках, твое степенство! Волхвы на север подались, по лесам разбежались, капище пусто, одни идолы торчат, а при них ратники с топорами – ждут, когда рубить прикажут. Что до большаков и их смутьянских газеток, то об этом мне во всех подробностях известно. Там, – Близнята показал на шкаф с гильотинкой, забитый внизу документами, – там имена их заводил, списки их приспешников, явки, адреса, связи с другими градами и весями. Пальцем шевельну, и мои люди их прихлопнут!

– Так шевельни, – сказал боярин Лавруха. – Чего терпеть крамолу!

– Не время, – многозначительно молвил Чуб. – Мы в Европы стремимся, к цивилизации, и значит, должны соответствовать и показать свою терпимость. А те крамольники пока ничем себя не проявили, кроме поносных статеек в газетке. Пусть их! – Он подумал о странном пожелании Юния Лепида – не ковать в железа Троцкуса – и решил, что этот вольнодумец, видно, приходится Лепиду дальним родичем. А решивши так, щелкнул по лбу череп Потрошителя и произнес: – Не бери в голову, твое степенство. Как говорят латыняне, все под контролем!

Ошибался сыскной боярин, ой ошибался! В тот же час и в том же граде Киеве, в Купчинской слободке, где окопались богатеи, сидели в уютном чертоге двое мужчин. Оба смугловатые, темноволосые, с носами крючком, что обличало в них природных римлян. Разница, однако, была – один облачился в тогу с вышитыми орлами, другой носил русское платье, поддевку да штаны. Как у Близняты с Лаврухой, разговор их был приватным.

– «Консулов» надо больше, – сказал Марк Троцкус – тот, что в поддевке. – Маузер можно под одеждой спрятать, а в ближнем бою он куда эффективнее винтаря. Мы раздаем их самым доверенным людям. «Консулы» совершенно необходимы – и, разумеется, деньги.

– Деньги выдам завтра, а транспорт с оружием ждите через три-четыре дня, – пообещал Юний Лепид, разглаживая складки тоги. – Все как вы просили: маузеры, пулеметы, патроны и бомбы для метания… Еще двадцать пушек «Сципион» в разобранном состоянии и ящики со снарядами.

– Куда прибудет обоз?

– В окрестности Киева. Точный маршрут пока что неизвестен. – Заметив недовольную гримасу Троцкуса, Юний Лепид добавил: – Но мне сообщили, что транспорт уже миновал границу с Венгрией. Оружие везут в бочках, под видом германского пива «Шунтельбрахер».

Марк хищно усмехнулся.

– Крепкое будет пивко! Наваристое!

– Это уж ваша задача, – строго молвил Юний Лепид. – Рим, приверженный идеалам демократии, лишь помогает народу – братскому по вере, как мы надеемся, – упорядочить свою общественную жизнь. Слегка помогает. Остальное – в ваших руках.

Марк снова усмехнулся – на этот раз с сарказмом.

– Идеалы демократии! А преторы думали о них, гоняясь за мной по всему Риму? Кстати, вынесенный мне приговор еще в силе? Кажется, меня хотели зашить в мешок и утопить?

– Распять на кресте, – уточнил Юний Лепид Каролус. – Топить в мешках – это местная традиция, а у нас больше распинают, четвертуют или сбрасывают со скалы. Так вот, любезный мой, приговор не отменен, но, поскольку вы недоступны для римской юрисдикции, исполнение отложено на неопределенный срок. А дальше… – он на мгновение задумался, – дальше, как вы себя покажете. И не надо вспоминать о преторах и прошлых обидах. В основе политики Рима лежит прагматизм: вы вредны, и вас казнят, вы полезны, и вам помогают. Уясните это, почтенный Марк Троцкус. И доведите до сведения ваших коллег по партии.

– Давно уяснил, – отозвался Троцкус с пренебрежительной гримасой. – Только учтите, что наша демократия будет другой, нежели у вас. Социализм – не для банкиров, латифундистов и прочих мироедов, а для народа! Вернее, для революционных пролетарских масс! Справедливость, свобода и равенство – вот наша цель и наш девиз!

– А я думал, грабь награбленное, – с иронией молвил Юний Лепид, вытаскивая из кармана прокламацию. – Здесь так написано. Черным по белому.

– Это временный лозунг, – без тени смущения отпарировал Троцкус. – Рим тоже грабил – в Галлии, Британии, Испании и даже за океаном… Или я плохо помню труды Тацита и Ливия?

– Запомните, любезнейший: Рим грабил и грабит, но не своих, а в основном чужих, – высокомерно произнес Юний Лепид. – Но что же мы все о политике да о политике! Разделайтесь с вашим князьком и принимайте ту демократию, какую пожелается. Социализм так социализм! Desipere in loco![14] Сенату и римскому народу это безразлично. – Он закурил сигару из хеттского табака и, разгоняя дым, повел рукой. – Ну, хватит об этом! Лучше поведайте мне о своих ближайших планах. Как вы захватите столицу?

– Вот уж это не ваше дело, – насупился Троцкус.

– Кто девице платит, тот ее и танцует, мой любезный. Один из римских преторов говорил мне, что вы как будто такой призыв изобрели: булыжник – оружие пролетариата. Это правда? Ваше творчество? – Дождавшись кивка Троцкуса, Юний Лепид продолжил: – Имеете полную возможность воевать булыжниками, без наших «консулов» и «Сципионов». И, разумеется, без наших денег.

– Это угроза?

– Это напоминание о реальности. О том, что без поддержки Рима ваша революция – пустой звук.

Троцкус побледнел от злости и скрипнул зубами. Затем, однако, успокоился. Призрак революции бродил по Европе, и зрела она, со всей исторической неизбежностью, в недрах общества, основанного на угнетении. Марк не сомневался, что вслед за этой северной страной грянут перемены в Риме, в европейских странах и даже в Китае – а может, и за океаном. И когда победит революция…

Он представил, как Юний Лепид болтается на фонарном столбе, и мечтательно улыбнулся. Потом сказал:

– Мы возьмем столицу в три этапа. Первое: штурм Зимнего дворца, уничтожение охраны и изоляция князя с семейством. Второе: атака на арсенал и варяжские казармы. Третье: захват банков и приказов со всеми ценностями, взлетного поля, мостов и дорожных застав. Одновременно с этим – восстания в крупных городах, откуда мы пошлем дружины в городки помельче и в сельскую местность. Нужно овладеть территориями, где производится зерно; контроль над хлебом и другими продуктами – решающий фактор победы.

– Одобряю, – приговорил Юний Лепид. – Одобряю и советую также взять тюрьмы и выпустить узников. Получите хорошее пополнение – людей обозленных и на все готовых. – Он стряхнул пепел в изящную вазочку из хрусталя. – Сил у вас хватит?

– При наличии оружия – вполне. Народ что порох – искры хватит, чтобы вспыхнул мятеж.

Каролус кивнул, с задумчивым видом глядя, как вьется колечками сизый дымок. Дымные кольца напоминали петлю, и, подумав об этом, он спросил:

– Пленение князя и его семьи не может тянуться долгое время. Князь в некотором роде символ… Вы меня понимаете?

– Вопрос будет снят, и быстро! – Троцкус провел по горлу ребром ладони. Потом нерешительно добавил: – Мне бы хотелось кое-что согласовать… есть одна проблема…

– Да?

– Первый архонт… кто станет первым архонтом… фактически, главой государства… кандидатур имеется две…

– Вы и ваш соперник Вовк, – закончил Юний Лепид. – Желаете знать, кого мы поддержим?… Ну, тут надо взвесить все обстоятельства… В частности, такое: Вовк – местный уроженец, а у вас физиономия не та. – Каролус с усмешкой прикоснулся к носу. – Нет, совсем не та! Боюсь, что волеизъявление народа окажется не в вашу пользу!

– При чем здесь народ! – прошипел Марк в раздражении. – Архонт будет избран главным комитетом партии! В моих руках контакты с Римом, и, по согласию с вами, я мог бы надавить на…

– Сегодня эти контакты в ваших руках, а завтра – нет, – перебил Каролус. – Могу сказать одно: мы поддержим более лояльного. Более послушного, если хотите. – Он ткнул сигару в вазочку. – Старайтесь, мой любезный! Как я уже сказал, все в ваших руках.

Они расстались, не очень довольные друг другом. Были, однако, и поводы для тайного злорадства – каждый считал, что смог утаить от ненадежного союзника что-то такое, что в решающий миг сыграет ему на руку, выбросив из колоды козырного туза. Марк ни словом не обмолвился о бойцах Емельки Пугача, Махно, Буслая и прочих вольных атаманов, что вступят в Киев в самом скором времени – как раз к прибытию транспорта с оружием. Он думал об этом, покидая тайными ходами усадьбу Каролуса, а еще предвкушал победу революции во всемирном масштабе и мечтал, как въедет в Рим на белом коне, а лучше на танке. Что до Юния Лепида, тот не сомневался в выигрыше, как бы ни повернулись дела. Главное, чтобы с верой правильно решили, а там пусть смутьяны режут князя или князь их перевешает. В любом случае будут резня и погромы, кровь и огонь, смерть и разорение, а что еще важнее, невозврат долгов, срыв поставок леса и зерна. Сенат и римский народ такого не потерпят! Рим обязан навести порядок, особенно в державе единоверцев-прозелитов. Им полезно убедиться в римской мощи и узнать, кому благоволят отец богов Юпитер, грозный Марс и остальные олимпийцы.

Юний Лепид улыбнулся и закурил новую сигару. В кольцах дыма перед ним маячило видение: бронированные машины, стволы орудий, ровные шеренги воинов, каски, штыки, золотые орлы на вознесенных вверх древках… Сила, непобедимая сила!

Легионы стояли уже на венгерской границе.